Мне никогда не нравилось тратить время попусту. И вдруг я решаюсь вернуться в прошлое, которое уже нельзя изменить. Я пытаюсь ухватить его, воссоздать по кусочкам, но мне никак не удается сплести в единое целое обрывки вчерашних дней. Странная манера беседовать, я знаю.

Я не в силах выразить все, что происходит во мне, но и не могу сказать, что этот разговор мне не нравится, тем более что пока я говорю о светлом периоде моей жизни. Периоде, когда королева еще была со мной…

Моя жизнь постепенно сплеталась с ее жизнью. Когда я говорю о моей истории, то подразумеваю и ее историю. Она была в моей жизни, она была моей жизнью. Она руководила моей жизнью. Странно, но эта женщина была мне как сестра, ее душа была сродни моей, она была моим двойником. Она была лучшей мною, мною благородного происхождения.

Она тоже была «экзотической». На самом деле она, австрийка, и я, пикардийка, всегда были лишь чужаками среди версальцев, которые в нас нуждались и которые от нас отреклись. В пятнадцать лет жизнь кинула одну из нас в рыдван, другую — в карету. Первые шаги, первые ошибки, и наша жизнь промчалась быстро, как и любая другая жизнь.

Важнейшее событие в жизни королевы наконец произошло. Судьба преподнесла ей самый дорогой подарок — прямо к Рождеству! К Рождеству 1778 года, года, который не так легко забыть.

Я была одной из первых, кто догадался об этом. Разве можно скрыть появившуюся округлость талии от того, кто на вас шьет? Мадам ждала ребенка! Вот так новость! Этого события ждали семь долгих лет. Все были изумлены, и вновь поползли слухи. Нашлись добрые люди, которые объединили свои воспоминания, сверили даты и стали утверждать, что это сокровище не может быть от бедного Луи.

Время шло, и платья стали сдавливать королеве живот и грудь. Она раздражалась все больше, твердя, что это вредно для ее здоровья. Она стала стесняться и не осмеливалась взглянуть на себя в зеркало.

— Я так располнела. Вы бы только видели мои бедра и грудь, — вздыхала она.

Тогда я придумала новый вид левита — свободное, удобное, но в то же время элегантное платье, и она была сильно удивлена:

— Левит? Не вижу в этом ничего нового.

— Идея нелепая и старомодная! — повторяла Полиньяк.

Ее я просто ненавидела. Она хотела руководить всеми и вся, вплоть до того, какое белье кому носить. За ее вечной улыбкой скрывались маленькие заостренные зубки, готовые вцепиться мертвой хваткой. Думала ли она, что сможет запугать меня?

— Мадам, позвольте напомнить, что часто новое — хорошо забытое старое, но мы, если то будет угодно Ее Величеству, перекроим платье.

Создавать новое — это, возможно, переиначивать старое, в том году мы перекроили левит для королевы. Получилась свободная одежда на восточный манер.

— …домашний халат! — настаивала Полиньяк.

— Говорите «аристотель», — мягко сказала графиня д’Адемар, хорошо разбиравшаяся в моде и бывшая высокого мнения о моем творчестве.

Одному Господу известно, почему это утреннее домашнее платье так называлось. Я, во всяком случае, удлинила юбку, присоединила к платью огромный воротник и неплотный шарф, выглядевший как пояс и завязывавшийся сбоку, намного выше талии. В таком элегантном наряде королева теперь могла спокойно ожидать появления малыша. В него незамедлительно влюбились и остальные женщины. Мы представили этот туалет как платье на выход, и Софи Арну первая увлеклась им. Она любила легкость и свободу в движениях, этот левит был как будто придуман специально для нее! И королеве собственные размеры казались уже не такими страшными.

Деталь, которая ни от кого не ускользнула: линия этой модели — очень высокий, почти под самой грудью пояс — не могла не напомнить другую. Сегодняшние платья со складками в области груди не представляют собой ничего нового. По-своему они воздают нам должное. Ведь воспроизвести пытаются то, чем восхищаются.

Королева испытывала страх перед приближающимся событием. Чем ближе подходил срок, тем чаще она спрашивала, как могла ее мать столько раз выносить эти мучения. Пятнадцать или шестнадцать раз, если я не ошибаюсь, — впечатляющее число, которое не вызывало восхищения ни ее дочери, ни моего. Пятнадцать беременностей… Иметь меньше детей, но лучше о них заботиться… Месье Руссо, прежде чем уйти, успел передать нам эту идею, и я нахожу ее очень разумной.

Вспоминаю то лето… Стояла изнуряющая жара. Ход наших жизней будто замедлился. Время шло неторопливо. Я помню небо, белое как мел, чувствую сухой жар тех дней, обжигающий, словно адское пламя. Чтобы сохранить прохладу внутри дворца, ставни днем и ночью держали закрытыми.

К концу лета в «Великий Могол» поступил веселый заказ. Версаль требовал костюмы Венеры, Тритона, китайца, бедуина, друида, визиря, султана, дервиша. Король, стремясь выразить королеве свое уважение и благодарность, решил устроить праздник в ее честь.

— Карнавал — то, что нужно мне в этом году, — с грустью сказала она. Она хотела видеть маски, и она их увидит. Вплоть до Сатрин, который играл Нептуна, а Морепа — Купидона! Из всех маскарадных костюмов наибольший успех имел костюм Вержена. Представьте себе: глобус на голове, спереди — карта Америки, сзади — карта Англии. Внешняя политика королевства была прекрасна!

Королеве оставалось ждать совсем недолго, ее живот достиг внушительных размеров, но черты лица остались прежними, не исказились, как у большинства женщин, приближающихся к радостному событию. Во время наших встреч мы теперь говорили исключительно о предстоящем рождении ребенка. Ее волнение усилилось, но чем могла я унять ее страх? Через эту муку мне не довелось пройти еще ни разу.

Мне на память пришли Монфлье и его Мадонна. Со всей убежденностью я рассказала королеве о чудесах, приписываемых нашей Деве Пикардийской на протяжении многих веков. Я посоветовала Мадам попросить заступничества этой святой. Она согласилась и, как высшее проявление благосклонности, выбрала меня для совершения паломничества. Обычай требовал преподнести святой Деве в подарок платье, и я скроила платье из великолепной золотой парчи.

Помню, как я бежала к месье Гуету, на улицу Сен-Дениз, в бюро дилижансов, чтобы придержать место и купить билет. Каждую пятницу в половине двенадцатого вечера многоместный экипаж отправлялся в родную для меня сторону. У меня было еще время, чтобы передать дела Аделаиде и Элизабет Вешар, которые в мое отсутствие оставались за главных в «Великом Моголе». Я взяла билет на ближайший дилижанс.

Итак, я выехала из Парижа через Ворота Часовни, оставила позади себя Сен-Дениз, направилась к Люзарш и Шантили. Остановка на постоялом дворе — гостинице дю Солей Дор, и мы снова тронулись в путь. Кучер, не жалей лошадей! Клермонт, Бретой… я приближалась. В Бове дилижанс всегда останавливался на Гранд Рю, у Берни, чтобы распрячь лошадей. Я умирала от нетерпения, но нужно было переждать еще целую ночь в Амьене. Несколько долгих часов я делила ложе с мерзкими клопами и тщетно пыталась укрыться от пробирающего до костей сквозняка. Даже в теплую и солнечную погоду в гостиницах было холодно и сыро. Одна была хуже другой. На рассвете дилижанс продолжил путь и с грехом пополам одолел долину де ла Сом близ Пиквини и Фликсекур. Все было, как прежде. Поля, леса, домишки… Когда дилижанс выезжал из деревень, за ним с криками бежали ребятишки; собаки, окруженные клубами пыли, провожали нас громким лаем.

Проехав квартал Сен-Жиль, я, наконец, достигла цели.

Бюро дилижансов все еще находилось под управлением Матушки Тевенар. Ей всегда требовалось много времени, чтобы узнать меня. Это было забавно. Я учтиво поздоровалась с ней, а она ответила мне, едва пошевелив губами. Сколько же воды утекло под аббевильским мостом Неф с тех пор, как я уехала оттуда? Маленькая Жанетта уступила место Розе, настоящей даме.

Сколько раз я возвращалась в Аббевиль… Я часто пускалась в путь, для того чтобы вновь обрести семью, детей, соседей… маму. Ах! У меня не хватит слов, чтобы передать, как я была счастлива вновь увидеть ее.

В Монфелье мой приезд стал настоящим событием. Отец Фалкоминье ожидал меня во главе своей паствы. Младшая дочь Десгранж, новая модистка, робко протянула мне букет роз.

— От имени ателье… от имени…

— От имени всех нас, Мария-Жанна! — подхватила моя старая добрая ворона. — Могу я называть вас, как прежде, Марией-Жанной?

Когда я достала и разложила перед ними парчовое платье, их глаза и рты округлились от изумления.

— Платье из золота!

Я украсила платье целыми волнами кружев. Вот так подарок приходу Аббевиля! Мадонна смотрела на меня глазами, полными доброты. Смотрела так же, как тогда, когда я приходила к ней с мамой и сестрами. Я немного помолилась, поручила ее заботам королеву и ребенка в ее чреве и возложила белые цветы к подножию алтаря.

Каждый раз, отправляясь в обратный путь, я чувствовала себя разбитой на тысячи мелких осколков. И в тот раз тоже. Прижавшись к окну дилижанса, я смотрела, как силуэт матери Маргариты постепенно уменьшается, превращаясь в маленькую темную точку. Я говорила себе, что скоро он совершенно исчезнет, внезапно и безвозвратно. По дороге в Париж, сидя у окна в дилижансе, я горько плакала.

Поездка в родные края вдохновила меня на создание круглого пикардийского чепца. И маркизы головными уборами стали походить на наших крестьянок.

Головной убор из белого линона очаровал графиню де ла Салль, которая торопилась раздобыть его по сходной цене в девять ливров!

Руссо и старик Вольтер не смогли пережить обжигающий зной того лета…

Королева заказала у меня куртку голубого лазурного цвета для маленького Греза спереди с забавными пуговками ярких цветов и портретом знаменитого Жан-Жака Руссо. Она хотела, чтобы малыш носил этот портрет у своего сердца.

Воспоминание о Мадонне Монфелье постепенно стерлось, и в декабре королева произвела на свет своего первого младенца. Рождение ребенка у королевы — настоящий спектакль. И тут все с нетерпением ждали какого-нибудь прокола королевы и дождались, поскольку королева произвела на свет не дофина, а девочку! Малышку Марию-Терезу Шарлотту, которую сразу же прозвали Муслин. Бледная и хрупкая, она походила на светлое хлопковое полотно, из которого я мастерила для нее платьица.

Кампан в те дни выглядела ужасно важной. Значительный вид, значительные фразы… У нее была мания преувеличивать все на свете.

— Королева почти коснулась ворот смерти, — объявила она, закатив большие карие глаза.

Роды были трудными, но королева хорошо себя чувствовала, она уже играла в фараона в своей комнате!

Ребенок вносит перемены в жизнь любой женщины, даже в жизнь королевы. Почти сразу после рождения принцессы мода начала меняться, потому что изменилась сама королева.

У нее стали выпадать волосы, и я предложила ей прическу «под ребенка». Невысокого роста, располневшая, она стала носить лоб открытым, убирала слегка напудренные волосы в гладкий шиньон, который завершался накрученным локоном. Чепец стал значительно ниже. Он походил теперь на простую косынку из драпированного газа, украшенную двумя или тремя страусиными перьями.

Волосы Марии-Антуанетты были ломкими от природы, а сложные прически и беременность только ухудшили их. Без нового головного убора королеве было не обойтись. Остальные женщины, последовав ее примеру, стали причесываться так же, «по-детски». Они с радостью отказались от высоченных чепцов. Им всем уже порядком надоело ездить в экипажах, стоя на коленях, высунув голову в дверцу. Кроме того, тяжелые замысловатые прически влекли за собой многие неприятности. Кожа от них быстро начинала зудеть и покрывалась мелкими ранками.

Чем больше я думаю об этом, тем больше убеждаюсь, что именно тогда появились первые вестники нашего несчастья. Страна больше не любила нас.

Но рождение принцессы все же отметили со всей пышностью. Париж ликовал. Улицы наводнили толпы людей, повсюду раздавались приветственные возгласы.

Я снова стала видеться с Жанной дю Барри. Пережив период изгнания, она вернулась и выбрала меня в качестве своей модистки.

— Только ей одной удается выдумывать такие великолепные наряды, — говорила она обо мне.

Милая Жанна… Она любила приходить в «Великий Могол», посмотреть на красивые вещи. Жанна питала слабость к кружевам, которые заказывала чаще всего на улице дю Руль, у Грюэля.

В моем бутике мы удобно усаживались за чашкой горячего шоколада. Это был обряд приятный, но не слишком разумный, поскольку мы были не в силах ограничиться только горячим шоколадом. Разве можно обойтись без сдобных булочек? После сладкой трапезы становилось трудно вздохнуть, и наши платья буквально трещали по швам!

Однако Жанна оставалась красавицей до самого конца, как на ее последнем портрете, где она растворяется в красках осени, в красновато-коричневом цвете с золотистым отливом, который ей так нравился. Я придумала для нее платье очень простое, без рукавов, с декольтированным корсажем из белого муслина, застегивавшееся на пятнадцать маленьких пуговок, сбегавших вдоль ее полных рук. Длинный белый шарф поддерживал волосы и спускался до самой талии.

Но в памяти я храню другой ее портрет. Для меня Жанна всегда останется молодой, как на самом лучшем портрете, там, где она в соломенной шляпе…

Наши встречи я старалась сохранить в тайне. Королева ненавидела ее и могла обращаться с ней весьма оскорбительно. И Жанна тоже… На самом деле, я думаю, они были созданы для того, чтобы ладить друг с другом. Впрочем, не примирились ли они много лет спустя? Муслин, должно быть, было тогда двенадцать или тринадцать лет… Когда Мария-Антуанетта родила ее, ей не было и двадцати пяти. Годы шли, судьба была по-прежнему более или менее благосклонна к ней, но она приняла великое решение.

— Нам необходимо переделать наши наряды. Их стало невозможно носить. Они подходят разве что для пятнадцатилетней девчонки! — заявила она.

Что касается меня, то я считала, что, став матерью, она пошла по неверному пути. Я была уверена, что ей рано отказываться от модных штучек — ведь она еще так молода! Но я покорилась, постепенно избавив ее наряды от перьев, гирлянд цветов, отказавшись от розового цвета. Она говорила, что хотела бы больше простоты. Женщина уступила место матери, утверждало ее окружение. Так завершилась эпоха эксцентричности, и я вовсе не была этим раздосадована. Повторюсь, что я всегда по-настоящему ценила только простоту.

Уже тогда все изменилось вокруг нас. Вплоть до того, что изменились наши сады, наши дома. Парки стремились к простоте и дикости. Порядок и геометрия сдали свои позиции. Идеи великого Людовика XV вышли из моды. Наша мебель забыла про изгибы, стала придерживаться прямых линий и рисунка в полоску. Дух времени — как всегда — провозглашал естественность, и я провозглашала ее вместе с ним! Пора экстравагантности отошла в прошлое, пришла пора простоты, и именно Муслин, переименованная вскоре в Мадам Серьезность, явилась тому причиной.

Прочитав страницу, ее переворачивают, а я вырывала их с корнем. Я любила избавляться от старых туалетов и придумывать новые.

Из моего ателье стали выходить свежие и легкие наряды. Волны перкаля и белой тафты, газовые платочки, соломенные шляпки порхали по аллеям Трианона. По всеобщему мнению, женщины еще никогда не были так прелестны.

— Миленькие крестьянки в шелках скользят по Ватто, — говорила мадам де Ламбаль.

Для нее я придумала самую красивую шляпку: из тонкой соломки, покрытую белым газом, украшенную бледными розами, незабудками и жасмином. Мадам очень любила эту шляпку и, чтобы не забыть ее, мечтала ее нарисовать.

Мне быстро удалось привить всеобщую любовь к белому цвету.

В моем ателье произошла настоящая реформа! Новые ткани были намного легче, с ними стало проще работать. Холст, линон, перкаль, ситец, белые либо в нежную полоску, вытеснили все остальные ткани, и мои девочки также нашли в этом выгоду для себя.

Материал Жои стоил очень дорого. Окрашенные ткани вызвали такое волнение! Мягкий ситец был более послушным в обработке, более приятным на ощупь. Теперь мы стали думать и о комфорте! Девочки называли новые ткани историческими полотнами, поскольку на них были изображены пастухи и пастушки, маркизы, буколические и экзотические пейзажи… Многие клиенты пришли от них в такой восторг, что заказали у меня ткань такого же цвета, как их платья, чтобы покрыть ею кресла в гостиной.

Но во всей этой перестройке самой значительной переменой было исчезновение «корзин». Это стало настоящим событием: французское платье умерло естественной смертью. Своей куполообразной формой оно столько долгих лет придавало женщинам походку колокола! Отныне его стали надевать только на официальные приемы при дворе.

Да, все менялось…

Головные уборы королевы ограничились шляпками. Я оживляла их легкими ненавязчивыми украшениями. От алмазов я отказалась вовсе. Бриллианты доставали теперь из шкатулок разве что на самые большие приемы при дворе, поскольку того требовал этикет. Даже мушки заснули в глубине коробок. Смертоносные, кокетливые, игривые, бесстыдные, величественные любительницы приключений, воровки, кавалеры, страстные… — уверена, я что-то забыла, — но дух времени поймали они все.

Наши встречи и беседы продолжались. Я всегда была в милости у королевы и очень этим дорожила. Я следовала за мадам Антуанеттой в Версаль, в Тюильри, в Сен-Кло — повсюду, куда переезжал двор, но предпочитала находиться в Версале. Я стремительно пересекала дворец, не останавливаясь в маленьких салонах, где дамы более высокого положения ожидали своей очереди. Дворец открывал передо мной самые потаенные двери, даже не заставляя томиться ожиданием.

Я любила смотреть на себя в зеркала Большой галереи, бывать в кабинете подвижных зеркал в Трианоне. Я была без ума от этой интимной комнатки, такой удивительной, с зеркалами, которые поднимались и опускались по желанию.

Даже когда я ушла, стены Версаля оставили меня в своей памяти, они до сих пор помнят меня. Думаете, я преувеличиваю? Тогда взгляните внимательнее на картины во дворце, особенно на портреты женщин и особенно на их наряды.