Любовь и томление. Рай и ад… Любовь согревала мою жизнь после моего возвращения в Париж. Каждый день я проводила в ожидании писем. Я была счастлива, очень счастлива, несмотря на то, что его не было рядом и нас разделяли тысячи километров. Могу лишь повторить, что я не чувствовала себя одинокой и не была одинока. И я планировала совершить еще множество поездок в Петербург…

Мне говорили, что со времени нашей встречи Николай сильно изменился: стал меланхоличен и нетерпелив, словно он был либо болен, либо влюблен. Он не показывался на ужинах, на охоте и в театре и был счастлив любой возможности остаться наедине со своими мечтами. Счастлив, да — это единственное слово, которым можно было охарактеризовать состояние его — и мое тоже.

Королева считала, что мои глаза стали еще больше, что я выгляжу влюбленной. Внешний вид женщины, даже малознакомой, выдает многое.

Наверное, меня часто видели с сияющими глазами и томным видом на протяжении всего того года, года моей любви.

Я долго мечтала о большом доме, где можно поселить всех своих и отдыхать в конце недели, и вот я нашла его. Здесь, в Эпинее, в трех лье от Парижа. Я знала название этого местечка. Когда-то там жила моя мама, и у нас там еще остались дальние родственники.

Теперь я собралась переселить туда всех. В местечко между Сен-Денизом и Аргентолем.

Прежде у меня был дом на улице Сенли а Бовэ, в Сирэ-ле-Мелло. Он был очень милый, но слишком маленький и вдали от Парижа. Недолго думая, я его перепродала и купила дом номер шесть на улице дю Бор де Ло. Тринадцать тысяч ливров, если быть точной. Я помню день, когда подписывали договор. Светило солнце, на мне было голубое платье в золотых крапинках, белые перчатки, подбитые пухом, — и это второго марта!

Каждому хотелось иметь свой уголок вдали от шумной столицы, свой Трианон. Такое желание было и у меня, хотя в первую очередь я сделала это ради своей семьи.

Все подражали королеве, а некоторые — ее модистке, поэтому многие вслед за мной потянулись в Эпиней. Домик в сельской местности стал главной темой любой светской беседы. Даже тетушки короля переехали в поместье в Бельвю. Мадам Виктория каждый раз приходила в восторг от восхода солнца, а мадам Аделаида в рукавицах, чтобы не испачкать руки, осматривала свои грядки.

Здесь, в Эпинее, я нашла свою тихую гавань.

Этот дом всегда дарил мне чудесное ощущение защищенности. Вряд ли будет преувеличением сказать, что он давал мне силы. Он давал мне силы, дает их и сейчас.

Первой из всех нас маленькая маркиза не устояла перед буколическими чарами Эпинея. Я имею в виду мадам д’Эпиней.

Мне не довелось как следует узнать ее. Она умерла спустя год после моего переезда. Ее последний дом находился недалеко от моего. Только он располагался немного ниже, за замком Итальянца, на берегу Сены. Говорили, что судьба была не особенно благосклонна к маркизе, что муж оставил ее без единого су. Она была вынуждена переехать из его пышного замка де ла Шеврет в Деуиле, затем из замка де ла Бриш. Наконец, она обосновалась в скромном домике на берегу Сены, в Эпинее.

В идеале мне бы хотелось, чтобы мой дом находился недалеко и на одном расстоянии и от Версаля, и от моего ателье. Мне бы хотелось, чтобы в нем не торговали, чтобы его комнаты не заполняли клиенты, а на лестницах не толпились поставщики. Чтобы это был настоящий дом! Я хотела, чтобы он был просторным, но не громоздким, и полным света. Я хотела иметь красивый сад. Не для того, конечно, чтобы сажать горох и морковку. Колин справится с этим и без моей помощи. Я хотела, чтобы в саду было море цветов и множество деревьев.

Временами я падала с ног от усталости. Но я чувствовала, что деревня восстанавливает мои силы. Мне необходимо было передохнуть, приблизиться к маме, чаще видеть детей.

Там, в этом доме, я сказала себе, что, наконец, могу делать то же, что и другие. Ставить цветы в вазу, выбирать цвет скатерти и занавесок, составлять меню на каждый день и руководить процессом варки варенья. Заниматься банальными и важными вещами, которых я долгое время была лишена. Иногда у меня появлялось острое желание побыть обыкновенной женщиной. Для этого нужна была особая среда, и Эпиней тут был вне конкуренции.

Итак, в Беату нас дожидался этот дом, он ждал именно нас, семью Бертен. Этот дом не походил на дом моей подруги дю Барри, он не был поместьем Бриш и еще менее он был похож на Трианон. Он был более простым, более уютным. Он был лучше.

Дом в Эпинее был невысоким — три этажа, включая чердак, — но длинным. Его оживляли несколько пристроек.

Мне нравилась красная плитка на кухне, бледные серые стены, деревянные лестницы, пол в прихожей, черно-белый, вроде шахматной доски, как у Жанны в Лувесьене. Пятнадцать комфортабельных комнат, камин, ванная, бильярдная, апартаменты на первом и на втором этажах, комнаты для Колин и Мари-Анж… в этом доме удачно разместился весь мой маленький мир.

Земля в саду всегда была влажной, в этом было его наибольшее очарование. Я велела построить широкую деревянную лестницу, чтобы спускаться по ней к Сене. Мне нравилось это место, его тишина и свежесть. Я и сейчас часто приезжаю сюда.

Меня заверили в том, что этот берег реки всегда пользовался большим спросом. Бывшими владельцами были адвокаты, маркизы, министры и театральные труппы. В этом было что-то успокаивающее. Все мне нравилось, все меня убеждало. Наконец я соберу возле себя самых близких: маму, сестер, братьев, золовок, детей. Вся большая семья Бертен будет вместе.

Я вижу маму на террасе, на берегу реки, в аллеях сада. Я слышу звук ее шагов по гравию, на лестнице. Она повсюду. Мне нравится идти по коридору до голубой комнаты, ее комнаты. Я вижу ее среди ее мебели, я угадываю ее в знакомых предметах. Круглый столик на одной ножке из мрамора цвета морской волны, бронзовая собачка, рамка в форме зайца мадам Валайе, белая вазочка, кресло…

Когда мы переехали, Луи-Николя было четырнадцать, Клоду-Шарлеману десять лет, а Катрин и Луиза были помладше. Им так нравился сад! По воскресеньям после обеда очаровательные шарики из кружев и лент, беззаботно смеясь, порхали по аллеям.

Аделаида тоже была здесь, со мной. Она жила в комнате на первом этаже — в той, что в индийском стиле.

В гостиной находился самый красивый камин. Над ним я велела повесить портрет Николая. Он улыбается мне из золоченой рамки.

Как принято, я развесила по всем стенам картины и гравюры, почти все из них были портреты. Мне хотелось иметь в зоне видимости всех важных особ старого двора, моих клиенток, моих друзей и Николая, который был самым сдержанным из всей многочисленной шумной толпы, населявшей мой дом.

В Эпинее у меня были свои обязанности, но я выполняла их с удовольствием, особенно если они заключались в том, чтобы принимать гостей. Я встречалась с моими друзьями Уэлем, Деферне, аббатом Пурэ, Шарлем, странствующим рыцарем… Я показывала им лес и английский сад, и мы ужинали при свете канделябров за огромным столом из орехового дерева.

Я обожала устраивать обеды. Колин с женой снабжали нас свежими овощами из сада, утками и курами. Мари-Анж не было равных в приготовлении утки в персиках и ее знаменитых сдобных булочек с малиновым желе.

У меня была красивая посуда. Севрский фарфор, расписанный цветами, кувшины из горного хрусталя, золотые столовые приборы… Из всего этого не осталось ничего. Я все продала, все. По крайней мере им не удалось отобрать их у меня.

Я помню выражение растерянности и испуга на лице моей бедной матушки, когда она увидела шкафы, до краев заполненные посудой и бельем.

— Этого хватило бы для десяти гостиниц в Аббевиле, моя дорогая Жанетта! — вздохнула она.

Я устраивала чудесные ужины…

Обеды у меня были не слишком церемонными, но я любила, чтобы на ужинах сверкали золото и хрусталь. К половине десятого вечера начинали собираться гости, все одетые с иголочки, особенно женщины. К приему у модистки они готовились заранее и с особой тщательностью. После ужина мы проходили в салон, пили обжигающий черный кофе, беседовали о том, о сем.

Многие известные люди приходили на праздник утенка, устраиваемый Мари-Анж. Сильные мира сего, адвокаты, актеры, консул Испании, королевский хирург… все те, кого Париж и соседние государства считали выдающимися личностями, а также множество принцев и принцесс из России. Они всегда с удовольствием делали крюк, чтобы заехать в Эпиней. Граф Разумовский и князь Куракин, посол, взяли за привычку приезжать на улицу дю Бор де Ло. Их жены прямо-таки обожали бывать здесь. Они стали называть мой дом «маленьким посольством большой России». Эти люди были такими очаровательными! Они обращались со мной как с королевой или императрицей, королевой моды, конечно. Ох! Я никогда не была наивной простофилей, ведь почти всю жизнь я вращалась в кругу сильных мира сего, но я думаю, что эти люди по-настоящему ценили мой дом и его хозяйку.

Россия была открыта для меня. Принимать у себя соотечественников Николая означало в определенной степени оказать честь ему и принять также и его.

Единственной тенью, омрачавшей нашу жизнь в деревне, была купоросная фабрика моего друга Бюффо. Ее огромные печи исторгали зловонные клубы дыма. К счастью, она просуществовала недолго.

— Как?! Покинуть город, чтобы обосноваться в деревне, в которой нечем дышать, где вас денно и нощно травит этот буржуа! — кричали, перебивая друг друга, Леонар и Шарль.

— Это абсурд, моя дорогая, ты сделала большую ошибку…

Шарль всегда был готов пошутить, опустошить бутылку шабли, поговорить, затеять ссору. Иногда он был таким забавным!

Однажды вода Эпинея превратилась в жавелевую воду, и Шарль перестал подшучивать надо мной из-за грязного деревенского воздуха. Парижане вложили около пяти тысяч ливров в строительство мануфактуры на берегу Сены, в долине Гренель, в местечке, называемом Жавель. У Шарля появился новый повод для негодования.

Спустя некоторое время я приобрела на улице Гранд-Рю другой дом. Менее красивый. Трехэтажное главное здание, конюшни, большой двор, двадцать три першей сада. Я планировала провести в этом доме спокойную старость. Это может показаться нелепым, ведь у меня все так благополучно складывалось. Тем не менее я беспокоилась о завтрашнем дне.

Также я приобрела два отеля в Париже, на улице дю Мэй — большой и маленький. Мои сбережения позволяли мне сделать это, а мой инстинкт заставлял быть благоразумной. То, что я видела вокруг себя, не было достаточно убедительным для этого. Торговля начинала давать сбои.

Я все время придумывала новые прически: чепцы а-ля Мальборо, а-ля Девоншир, а-ля Жак, а-ля Шарлотта, а-ля Панург, а-ля Креолка. А еще а-ля Фигаро, «жрица», «ручная телега уксусника», а-ля Вдовушка дю Малабар… Мои клиентки ими еще не пресытились. Пока еще нет.

Чего же не хватало мне для полного счастья? В моей жизни были дружба, любовь, признание, деньги, здоровье… Я даже сдержала обещание, данное самой себе, и собрала под одной крышей близких мне людей.

Я хранила все письма из России, читала и перечитывала их. Я с нетерпением ждала следующего дальнего путешествия и очередной встречи после долгой разлуки. Эти встречи были всегда такими нежными. Теперь королева всегда видела меня томной, с сияющими глазами, какой увидела меня однажды и сразу заметила перемену.

Да, я была счастлива, хотя все же одно место рядом со мной пустовало — место для малыша. Мне безумно хотелось иметь ребенка. Но мне было уже почти сорок лет, моя любовь находилась вдали от меня, и я была слишком здравомыслящей. Я знала, что только чудо сможет утолить мой материнский инстинкт, а чудес в моей жизни было уже предостаточно. Скорее всего, их запас я уже исчерпала.