I

— Вам может показаться странным, что я бросил службу в акционерном обществе «Золотой лист». А вы не удивляйтесь… Сами посудите: не мог же я, в самом деле, тянуть лямку за шестьдесят две лиры в месяц, когда на моей шее больная мать да двое малых братьев… Мать жалуется на холод, братья — на голод. Что мне оставалось делать? Выше головы не прыгнешь… Ну ладно, если бы я пил, гулял, словом, денежки транжирил, а на родственников рукой махнул: живите, мол, как хотите! Тогда, я понимаю, они еще вправе были бы меня упрекать. Но ведь я все деньги в дом отдавал. А им, видите ли, этого мало, знай свое твердят. Только всякому терпению есть предел. В конце концов и я не выдержал: «Коли вам, господа хорошие, этот стол и дом не по нраву, что ж, — давайте денег, подыщем другой дворец, будем жить там!..» Но разве можно им что-либо втолковать? Мать — немощная старуха, братья — тоже, как говорится, Божьи сироты…

Что хочешь, то и делай… Хоть в петлю лезь… Однако, пожалуй, еще труднее сладить с самим собой. Ведь мне тридцать лет; здоровье хорошее, силенки — не занимать… Правда, есть у меня одна особая черта: что ни увижу, ко всему руки тянутся… Увидел что-нибудь вкусное — подавай сюда!.. Увидел хороший костюм или рубашку — подавай сюда!.. Впрочем, ничего дурного в этом я не нахожу.

Чем я, собственно, хуже других?! Почему, возвращаясь домой со службы в зимнюю стужу, я должен месить уличную грязь и обходить стороной магазины? А мимо меня проносятся шикарные лимузины, которые норовят еще обрызгать с ног до головы. Кое-кого из счастливчиков, восседающих в этих машинах, я хорошо знаю. Они могут веселиться, сорить деньгами направо и налево. А чем они лучше меня? Почему они разъезжают в автомобилях, живут в свое удовольствие, а я, как бездомный пес, должен плестись по грязной улице? Ни поесть досыта, ни одеться прилично! Неужели я не могу даже поухаживать за женщиной, которая мне нравится? Ну где, скажите, справедливость?..

Долго я мучился и терзался, бичевал самого себя, пока не пришел к выводу: мой отец, видимо, был слишком честным человеком, он придерживался устаревших взглядов. Он, наверное, считал, что незапятнанное имя — это лучшее наследство, которое можно оставить детям… Но ведь одной честью сыт не будешь… Когда человеку с незапятнанным именем оставляют еще немного денег, тогда жить можно. Если же потомки остаются без гроша, то долго они не протянут. Первое, в крайнем случае — второе поколение кое-как еще продержится, а уж третье — наверняка загнется… Впрочем, хорошо или плохо поступил мой отец — судить не мне… В конце концов не все богачи явились на свет божий с чековой книжкой в кармане. Нет! Они без зазрения совести продавали и перепродавали все, что попадет под руку, и, руководствуясь холодным расчетом, наживали свои богатства!.. Ну, а коли я не растяпа — к таковым я себя не причисляю, — что мешает мне действовать подобным же образом? Вместо того чтобы плакаться и клясть горькую долю, почему бы и мне не попытать счастья? Выйдет — хорошо! Не выйдет — по крайней мере, не за что будет себя упрекать. Тогда не грех и на судьбу посетовать!..

Этот монолог произносил смуглый черноволосый молодой человек. Своим хищным выражением лица и белыми острыми зубками он напоминал хорька. Месяц назад он ушел из акционерного общества, оставив скромную должность письмоводителя в бухгалтерии, а теперь решил заглянуть сюда, чтобы взять кое-какие забытые вещицы и заодно проведать сослуживцев.

Был обеденный перерыв. Начальство, как водится, отправилось в закусочную напротив и уплетало, наверное, салат с яйцом или холодную говядину с фасолью. Разная мелкая сошка, у которой на говядину денег не хватало и которая довольствовалась поэтому куском хлеба с брынзой или маслинами, не спеша пережевывала скудный обед и слушала рассуждения бывшего коллеги.

Молодой человек растянулся во весь рост на канцелярском столе, вороша каблуками разбросанные в беспорядке деловые бумаги и продолжал разглагольствовать:

— И решил я тогда попытать счастья… Ох, и осточертела мне наша жизнь!.. Сидят взрослые, бородатые дяди, согнувшись, точно школьники, в три погибели. Набились тут, в конуре, как сельди в бочке, и считают, что хорошо пристроены… Да ведь сколько ни корпи над проклятыми бумагами — все впустую… Разве что лет через десять — пятнадцать за усердную службу прибавят к жалованью пару курушей. Или жди, пока кого-нибудь выгонят иль кто ноги протянет, — иначе повышения не получишь. Прикинул я и решился: «Была не была!» Распрощался с конторой «Золотой лист». Месяц прошел, а может, меньше, но к старому возврата нет. Если не хочешь тянуть лямку, лучше бросай сразу. Правильно я говорю?..

Он долго хвастался обновками, показывал шелковые носки с замысловатым узором, новую рубаху и, самодовольно улыбаясь, говорил:

— Поди думаете, я занимаюсь темными делами? Граблю или убиваю? Нет, боже упаси! Я всего-навсего помогаю одному комиссионеру. Выцарапываю с таможни товары для него… Работа не пыльная. Жалованье пока небольшое, но иной раз, кроме жалованья, еще кое-что перепадает. Не густо, но все-таки… Слава Аллаху, живу, — не жалуюсь!

Служащие глядели на счастливчика с простодушной завистью, словно мальчишки на знаменитого спортсмена. Пожилой человек глубоко вздохнул и проворчал: «Ничего не поделаешь, нам с тобой тягаться не приходится…» И только у одного писаря, мужчины лет сорока с обожженной щекой, лицо оставалось непроницаемым. Он сидел с закрытыми глазами, подперев подбородок рукой, и задумчиво, словно нехотя, жевал бутерброд…

Молодой человек, похожий на хорька, слез со стола, подошел к железной печке и прикурил. Потом принялся расхаживать по комнате и рассказывать о своей конторе и таможне, о торговых махинациях и деньгах, которые сами просятся в карман. В этих рассказах, наверное, не было и сотой доли правды. Но слушатели, обиженные жизнью люди, принимали его слова за чистую монету. В душе они, может быть, тоже проклинали судьбу за то, что вынуждены весь день корпеть в сырой комнате, получать гроши и жить впроголодь, тогда как другие гребут деньги лопатой…

Встретившись нечаянно взглядом со стариком, сидевшим в темном углу за высокой конторкой, рассказчик смутился и умолк, будто язык прикусил.

Этого старика, чей взгляд остановил не в меру разболтавшегося гостя, звали Али Риза-беем. Ему было лет шестьдесят. В прошлом он занимал важные посты и был даже начальником округа. Всегда молчаливый и сдержанный, он не участвовал в общих разговорах и отсиживался в своем темном углу. Однако служащие в акционерном обществе его уважали и даже любили за образованность, деликатность и обходительность.

Али Риза-бей тоже никогда в закусочную не ходил. Склонившись над алюминиевым котелком, он жевал котлету, приправленную зелеными маслинами. Не удивительно, что он принял слова гостя на свой счет. Отложив вилку, словно эти рассуждения испортили ему аппетит, он поднял голову. Молодой человек, желая скрыть свое смущение, нехотя улыбнулся и сказал:

— Вам, бейэфенди, не нравятся мои слова? Но что делать, от правды, как говорится, никуда не скроешься.

— Видите ли, — сконфуженно, словно провинившийся ученик, ответил Али Риза-бей, — я в чужие дела не люблю вмешиваться. Вы можете поступать, как вам угодно. Осмелюсь, с вашего позволения, вам возразить только по одному пункту. К чему будоражить людей? Трудятся они на своем месте и, вполне возможно, довольны жизнью и положением, а вы будоражите их понапрасну… Не сомневаюсь в вашей порядочности и уверен, если вы хорошенько подумаете, то согласитесь со мной…

Видно, старому служащему очень не хотелось ввязываться в спор, однако гость не намерен был сдаваться.

— С вами можно было бы согласиться, бейэфенди, — учтиво ответил молодой человек, — если бы я один старался открыть людям глаза. В том-то и дело, что в наше время правду узнают не только друг от друга. Окружающая действительность, или, как теперь пишут газеты, «экономические условия жизни», — вот что помогает нам осознать истину!.. После мировой войны люди удивительным образом переменились: они поумнели, стали расторопнее… Теперешнее поколение не чета вашему. Никто больше не хочет жить с закрытыми глазами, довольствоваться тем, что у него есть. Людей одолела жажда наживы… И вот вам результат: старые моральные устои рушатся, и нет силы, которая могла бы остановить этот процесс. Возможно, у вас иные взгляды?

Али Риза-бей побледнел, губы его задрожали.

— Я, конечно, человек старый, — с натянутой улыбкой сказал он, пытаясь не выдать своего волнения. — Нас, стариков, понять, может быть, трудно, но всю жизнь я верил, что не в деньгах счастье. С этой верой и доживу свой век.

— Я готов с вами в чем-то согласиться, — снисходительно ответил гость. — Однако вот вам пример, который, быть может, покажется вам убедительным. Человек ищет успокоения в молитве или музыке, он способен найти утешение в садоводстве, цветах или, скажем, в воспитании детей. Но ведь этим сыт не будешь, для всего нужны деньги. Положим, вы любите цветы, а денег у вас нет. Сколько ни старайтесь, прекрасный цветок не вырастет без удобрения, на голой земле… Вы отец семейства, у вас есть дети, но денег у вас нет. Думаю, что и дети в таком случае не принесут вам радости. А на склоне лет вы увидите только листопад в вашем саду… О, это будет печальное зрелище!..

Али Риза-бей склонил голову над котелком, чтобы быстрее покончить с обедом. Есть не хотелось, кусок застревал в горле. Последние слова молодого человека особенно больно ранили его. Да, он отец пятерых детей и ни одного из них пока еще не вывел в люди. Конечно, ему было неприятно слышать, что «экономические условия жизни» рано или поздно откроют глаза его детям, и они тоже постигнут подобные горькие истины.

Всю жизнь он старался воспитывать в детях честность и порядочность. Неужели и их коснется тлетворное влияние нового века? Неужели перед смертью ему суждено видеть только листопад в саду, который он с такой любовью выращивал?

Али Риза-бей не был слепцом. Его и раньше одолевали сомнения. Но никогда опасность не представлялась ему столь реальной и грозной, как теперь. От бога он никогда ничего не ждал, но сейчас невольно повторил про себя: «Господи, убереги детей моих!..»

 

II

Типичный представитель чиновного сословия Османской империи, так сказать, питомец Высокой Порты, Али Риза-бей до тридцати лет исправно служил в канцелярии министерства внутренних дел и, возможно, служил бы там до самой смерти, если бы не семейные обстоятельства. Внезапно умерла сестра, а через два месяца скончалась мать, и жизнь в Стамбуле стала невыносимой. Тут как раз подоспело его назначение в Сирию на должность начальника уезда. С тех пор и начались его скитания вдали от родных мест.

Али Риза-бей с радостью уезжал из Стамбула. Подобно многим наивным больным, которые считают, что в мучениях их больше всего повинна кровать — это ложе страдания — или же окружающие их вещи, Али Риза-бей полагал, что только с переменой обстановки придет исцеление…

Целых двадцать пять лет он прожил вдали от Стамбула, исколесил всю Анатолию, сменив за это время немало должностей.

Али Риза-бей отличался образованностью и трудолюбием, однако ни ученость его, ни усердие никогда не шли на пользу дела. Он знал несколько языков: помимо арабского и персидского, владел еще английским и французским. В молодости увлекался литературой, напечатал под псевдонимом несколько стихотворений в журналах. Он интересовался философией и историей, читал книги не только дома, на досуге, но и в присутствии. Это, пожалуй, было его единственным проступком за долгие годы служения государству, — как-никак служебное время принадлежит казне…

Али Риза-бей был до щепетильности чистоплотен и до смешного скромен и вежлив. Он считал, что чиновник, злоупотребляющий властью или нарушающий законность, совершает самое тяжкое преступление перед государством и собственной совестью. Строже всех он судил самого себя: действия и поступки должны соответствовать не только букве закона, но и принципам нравственности. Короче говоря, он придерживался неизменного правила-верши дела по совести и по чести! Но все это не мешало ему быть равнодушным к службе. Знавшие Али Риза-бея так о нем отзывались:- «Золото, а не человек, ну, прямо святой… Все готов для тебя сделать: и молитву прочесть, и стихи спеть, и о науке с тобой потолковать. Вот только одного от него не жди, хоть и упрашивать будешь слезно, — дела настоящего!..»

Женился Али Риза-бей поздно, когда ему уже было под сорок. Обзавестись семьей в его понимании это значило все равно что основать новое государство. Он, может быть, вообще не решился бы на столь серьезный шаг, если бы однажды его ближайший друг не предложил ему в жены дочь своего родственника. Ответить отказом другу Али Риза-бей постеснялся, только потому и женился.

На его счастье, жена оказалась женщиной серьезной и порядочной. Правда, ей было не двадцать лет, как его заверяли, а по меньшей мере двадцать пять. Но это не помешало семейному счастью.

После женитьбы Али Риза-бей начал заботиться о продолжении своего рода, проявив при этом рвение, отнюдь не свойственное ему на служебном поприще. За каких-нибудь семь лет семья его увеличилась до пяти человек. После четырехлетнего перерыва родилась еще дочь, и кормить уже надо было шестерых.

Еще в те времена, когда Али Риза-бей пописывал стихи, он любил повторять: «И бурное течение событий спокойней лицезреть издалека». Так вот, несмотря на свой довольно высокий пост, Али Риза-бей предпочитал держаться в стороне от мирской суеты, оставаясь лишь созерцателем. Он был убежден, что жизнь невозможно переделать или направить по новому руслу — как все шло испокон веков, так и будет идти.

Но жизнь внесла поправки: один за другим рождались дети, вот они-то и заставили его отступить от прежних убеждений. Невозможно воспитывать пятерых детей и быть в то же время безучастным наблюдателем. Равнодушный к делу чиновник, служивший без особого усердия, стал заботливым отцом, готовым на любые жертвы ради благополучия детей. И то, что денно и нощно он пекся о своих чадах, нисколько его не тяготило. Наоборот, он чувствовал себя счастливым. Одна только мысль тревожила его в часы усталости: «А вдруг я умру раньше времени?» Но тут же он пытался себя успокоить: «Ничего, я достаточно еще здоров, и сил у меня хватит. Аллах милостив, лет двадцать проживу и семью как-нибудь сумею прокормить…»

Двадцать лет — это, разумеется, предельный срок. На худой конец, его устраивали десять лет. Хотя дочь Айше, его последнее творение, появилась на свет поздновато. Но раз уж появилась — ничего не попишешь, пугаться, во всяком случае, не стоит. Если случится что, он препоручит ее старшим детям. Не бросят же они девочку на произвол судьбы. Нужно только старших воспитать как следует.

Однако непредвиденные обстоятельства перевернули все планы Али Риза-бея. В пятьдесят пять лет он вынужден был оставить государственную службу.

В то время он занимал пост мутасаррифа в Трабзонском вилайете. Однажды в подведомственном ему санджаке произошел неприятный инцидент: молодой человек пытался похитить чужую жену. Между мужем и похитителем произошла стычка, в которой оба получили ножевые ранения.

Муж женщины был всего лишь бедным крестьянином, а похититель — сыном знатного человека, который держал в руках всю округу. Беднягу, осмелившегося защищать свою честь, бросили в тюрьму, а преступник остался на свободе. Али Риза-бей, не любивший совать нос в чужие дела, на этот раз пришел в неописуемую ярость и полез на рожон. Он упорствовал до тех пор, пока его самого не вынудили подать в отставку. Иначе поступить он не мог. Не идти же против совести! Таков был его долг, не выполни он его, аллах не простил бы взятого на душу греха, и расплачиваться пришлось бы все равно, — не ему, так его потомкам…

Некоторое время отставной мутасарриф слонялся без дела по Стамбулу. Денег не было, да их и не могло быть, если он получал жалованье государственного чиновника и имел пятерых детей. Хорошо, что от отца достался ему старенький домик в Багларбаши, за Ускюдаром, на другой стороне пролива. Чтобы починить и привести этот дом в порядок, требовались деньги, поэтому он продал кое-какие драгоценности жены, — детям в первую очередь нужна была крыша.

Отставка застигла Али Риза-бея врасплох. Если бы дело касалось его одного, он предпочел бы умереть с голоду, лишь бы не возвращаться на государственную службу. Но ведь надо было думать о детях. Вот ради них-то и унижался Али Риза-бей, обивая пороги министерств в надежде получить какую-нибудь должность.

Как-то раз около кабинета министра внутренних дел он встретил высокого молодого человека, который бросился вдруг к нему и стал целовать его руки.

— Неужели вы меня не узнаете, мой ходжа? Я — Музаффер, ваш ученик!

Внимательно присмотревшись, Али Риза-бей вспомнил его. Давным-давно в одном из вилайетов Али Риза-бей с полгода заменял больного учителя истории в городской гимназии, и этот Музаффер учился тогда у него. Мальчик понравился ему сообразительностью и прилежанием. Ну, а теперь, судя по тому, как Музаффер, улыбаясь, вышел из кабинета министра и с независимым видом, раскланиваясь, шествовал по коридору, можно было предположить, что он преуспел в жизни. Али Риза-бей не ошибся: помимо того что Музаффер состоял членом правления в двух больших компаниях, он являлся генеральным директором акционерного общества «Золотой лист». Узнав, в сколь бедственном положении находится его старый учитель, Музаффер вызвался ему помочь.

В таком возрасте, говорил он, ехать куда-то в глушь по меньшей мере неразумно, а акционерному обществу как раз нужен переводчик, знающий английский и арабский языки, поскольку компания ведет торговые дела с Англией и Египтом. Ходжа-эфенди будет незаменимым работником. И получать жалованье он будет не меньше, а даже больше, чем прежде…

Али Риза-бей с радостью принял предложение. Он готов был согласиться на любую работу, на любых условиях, только бы не уезжать та Стамбула: ведь дети уже выросли, их не потащишь за собой, как прежде.

Вот так отставной мутасарриф стал образцовым служащим частного акционерного общества «Золотой лист». Пять лет он с утра до ночи трудился, не зная отдыха, работая за троих. Он старался изо всех сил по двум причинам: во-первых, Музаффер не должен раскаиваться в своем добром деянии; во-вторых, его вполне удовлетворяла работа переводчика, когда нужно быть только «честным посредником» и отвечать лишь за правильность переведенных слов, а не за чью-либо судьбу…

 

III

В комнату вошел старик рассыльный и обратился к Али Риза-бею:

— Там какая-то женщина, бей, пришла и тебя спрашивает. Говорит, что она мать Леман-ханым.

Леман работала машинисткой у них в конторе. Ее отца, старшего лесничего, Али Риза-бей знавал еще тогда, когда служил в провинции, лет десять или двенадцать тому назад. В то время Леман была восьмилетней девочкой. Она часто приходила к ним в дом играть с детьми.

В прошлом году на пристани в Ускюдаре к Али Риза-бею подошла красивая девушка и, поцеловав его руку, просто, без всякого жеманства, представилась: «Дядя Али, не узнаете? Я — Леман, подруга ваших дочерей».

Она рассказала, что пять лет назад умер отец и теперь она живет с матерью в Фындыклы. Много горя хлебнули они за эти годы. Искренность девушки тронула Али Риза-бея.

Нельзя сказать, что с отцом Леман его связывала дружба, однако печальная судьба несчастной девушки, ровесницы его дочерей, вызвала у старика естественное желание как-то помочь ей. Леман толком никогда не училась, но грамоту знала и умела печатать на машинке. С превеликим трудом Али Риза-бею удалось устроить ее в конторе машинисткой с месячным жалованьем в сорок пять лир.

Но на этом он не успокоился. Он, видите ли, решил хоть в какой-то степени заменить Леман отца, чтобы предостеречь ее от тех опасностей, которые на каждом шагу ожидают девушку, оставшуюся без родительского надзора. Ведь такая судьба завтра может постигнуть и его собственных дочерей…

К своим новым обязанностям Али Риза-бей отнесся с присущей ему серьезностью. Однако через несколько недель Али Риза-бей, к великому своему огорчению, убедился, что уже опоздал. Возможно, Леман и была добропорядочной девушкой, но ее дурно воспитали, она держалась чересчур развязно, позволяя себе рискованные шутки с сослуживцами.

Несколько раз Али Риза-бей пробовал делать ей замечания. Она выслушивала и соглашалась с ним, казалась даже смущенной, но не проходило и получаса, как все начиналось сызнова.

Однажды, не выдержав, Али Риза-бей отчитал ее. Леман тотчас вспылила, сказав, что не нуждается ни в чьих наставлениях. Конечно, она очень благодарна Али Риза-бею за то, что он устроил ее на работу, однако это не дает ему права постоянно вмешиваться в ее жизнь и читать нотации…

Старик покачал головой и горько усмехнулся. «Ну что ж, поступай как знаешь, дитя мое, — сказал он ей. — На меня, старика, не сердись!»

С того дня он перестал с ней разговаривать, стараясь ее избегать. А если ему случалось быть свидетелем недостойного поведения Леман, то винил он во всем только себя: «Сам виноват, — ведь я ее сюда привел…»

Последние десять дней Леман почему-то не появлялась на работе. Может быть, заболела?.. Однако справляться о ней Али Риза-бею не хотелось.

В коридоре он увидел незнакомую женщину небольшого роста, в черном, уже изрядно поношенном чаршафе.

— Добро пожаловать, хемшире-ханым! Чем могу быть полезен? — спросил Али Риза-бей, не глядя на нее.

Женщина не отвечала. Али Риза-бей с беспокойством посмотрел на ее бледное, осунувшееся лицо, заглянул в распухшие от слез глаза. Казалось, будто несчастную женщину трясет лихорадка.

— Что-нибудь случилось с вашей дочерью? — с тревогой спросил он, забыв про свою обиду на Леман.

— Леман жива-здорова… Только уж лучше бы она померла! — воскликнула женщина и, не сдержавшись, разрыдалась.

Когда Али Риза-бей узнал, в чем дело, он не мог в душе не согласиться со старухой матерью: да, пожалуй, действительно было бы лучше, если бы Леман умерла, чем переносить такой позор…

Девчонку соблазнил директор компании, Музаффер-бей… Десять дней назад Леман сказала, что у подруги свадьба, надо ехать на Принцевы острова, и упросила мать разрешить ей погостить там три-четыре дня… А оказалось, что эти дни она провела в больнице, где ей сделали аборт!.. Вчера привезли домой чуть живую… Уж потом мать узнала от чужих людей всю правду.

У Али Риза-бея ноги подкосились от волнения. На лице у бедняги были написаны неподдельные ужас, страх и даже стыд, словно это он виноват в совращении несчастной девушки.

— Вах-вах-вах! — в полной растерянности бормотал он.

— Кроме вашей милости, у нас никого нет! — начала причитать старая женщина, порываясь броситься ему в ноги. — Что мне теперь делать? Научите, помогите! Ведь у вас тоже дети…

Говоря откровенно, Али Риза-бея расстроила эта история совсем не потому, что какой-то распутник соблазнил девчонку; он винил себя только в одном: ведь не устрой он Леман сюда на работу, ничего бы не случилось! Понятно, что старая женщина прибежала именно к нему. У них никого близких нет, а он все-таки друг их семьи. Кто же, как не он, накажет обидчика?

Али Риза-бей постарался взять себя в руки и успокоить убитую горем старуху.

— Хемшире-ханым, я, конечно, не могу вам сказать: «Успокойтесь, все образуется!» Я ничего вам не обещаю, но постараюсь сделать все от меня зависящее. Уверен, Музаффер-бей обещал жениться на Леман. Он искупит свою вину… Не надо убиваться… Поверьте, люди по своей природе добры!..

Конечно, Али Риза-бей поседел на государственной службе, ему ли не знать людей, однако мать Леман, простая, необразованная женщина, не поверила ему и ушла в слезах, так и не найдя утешения.

 

IV

Вот еще новая забота на его голову!.. Надо, не медля ни минуты, идти и говорить с Музаффер-беем. Ведь если директор компании совратил девушку, которую он, Али Риза-бей, устроил на работу и все это время опекал, то получается, что сам он играет в этой истории неприглядную роль сводника. Только чистосердечное раскаяние Музаффера спасет его, Али Риза-бея, честь и успокоит его совесть.

Несколько месяцев назад ему увеличили жалованье на десять лир, и он случайно услышал, как один сослуживец, отпетый негодяй и пьяница, съязвил, сказав за его спиной: «Пока у нас благодетель не объявится, нам жалованье вряд ли повысят!» Тогда Али Риза-бей не придал значения этим словам, но теперь он понял, что хотел сказать этот тип! Ну как тут можно остаться спокойным?.. Конечно, не все столь наивны, как он. Многие уже давно заподозрили, что между Музаффером и Леман существуют какие-то отношения, и, наверное, решили, что все это подстроил Али Риза-бей… Можно представить, что сослуживцы говорят теперь про него. Они только ради приличия продолжают относиться к нему с почтением…

Неужели он, честно доживший до седин, должен терпеть такой позор? И тут Али Риза-бей вдруг подумал: «Не плюнуть ли на все и не оставить ли службу без всяких объяснений с Музаффером?» Впрочем, это пустая затея. Тому, у кого «в разрушенном доме жена и малые чада», не следует рисковать службой. А впрочем, он верил: все обойдется, директор поступит как подобает честному человеку…

Будто назло, день выдался очень суматошный. Около Директорской двери без конца толклись люди, его кабинет напоминал улей. Али Риза-бей боялся, что если он сразу не поговорит с Музаффером, то потом уже не решится идти к нему. Он представил, как будет казнить себя, мучаясь всю ночь от бессонницы, и твердо решил домой не уходить и во что бы то ни стало дождаться директора.

Работа валилась из рук. До вечера он просидел за своим столом, обдумывая слова, которые скажет Музаффер-бею. От тревожных мыслей у бедного старика на глаза навертывались слезы, и он торопливо вынимал платок, чтобы незаметно смахнуть их.

* * *

И зимой и летом, независимо от того, были у него дела или нет, Али Риза-бей являлся на работу точно в девять. Но по вечерам он, как правило, не уходил вместе со всеми, а частенько засиживался допоздна. Поэтому, увидев его, директор не удивился.

— Опять вы, мой ходит, заработались, — пожурил он своего бывшего учителя. — Совсем себя не жалеете… Работа и до завтра подождет.

Музаффер-бей знал, что лаской и уважением старого служащего не испортишь, — он от этого не возгордится и на шею не сядет. Поэтому Музаффер относился к нему не так, как к другим подчиненным. И на этот раз, увидев старика в дверях кабинета, он, по своему обыкновению, почтительно встал, заботливо усадил его в кресло, предложил закурить.

И бедняга Али Риза-бей от растерянности забыл свою речь, которую готовил весь день. В голове — ни одной мысли, ни единого слова. Нет, он должен все сказать! И несчастный Али Риза-бей начал лепетать что-то невразумительное.

Сначала Музаффер-бей никак не мог понять, о чем идет речь. Он слушал своего учителя с вежливой улыбкой, чертил цифры на лежавшем перед ним конверте. Но вскоре до него стал доходить смысл всех этих бессвязных слов, и выражение его лица сразу изменилось.

Али Риза-бей надеялся прижать директора к стенке, заставить его краснеть от стыда, а получилось совсем наоборот. Неожиданно он почувствовал пристальный взгляд Музаффера, увидел перед собой насторожившегося, готового к отпору человека и растерялся еще больше… Сердце заныло, голова налилась свинцовой тяжестью. И тут старого служащего вдруг осенила простая и страшная мысль: перед ним вовсе не тот Музаффер, которого он создал в своем воображении. Вежливость и хорошее отношение к нему — это маска. Просто директор считает его примерным подчиненным; для своего бывшего ученика он — всего лишь безобидный старикашка. А он-то думал, что может на кого-то повлиять! Какое страшное заблуждение! Как же он не догадался, что, взывая к каменной стене, он слышит в ответ только эхо собственного голоса. Да, он может приблизиться и коснуться рукой этой стены, он может убедиться, что перед ним бездушный, холодный камень!.. Все пропало!..

Музаффер самолюбив, он не позволит совать нос в его дела, вмешиваться в его личную жизнь. Все это Али Риза-бей понял очень хорошо, — но, увы, понял слишком поздно. Очертя голову он бросился в водоворот жалких слов, и его так закрутило, что выбраться на спасительный берег уже не было сил…

Директор дал Али Риза-бею поговорить еще немного, а потом неожиданно оборвал на полуслове:

— Все ясно! Теперь, с вашего позволения, я вам кое-что расскажу. Надеюсь, вы не сомневались в моем уважении и любви к вам. Вы редкий, я бы сказал, необыкновенный человек, — в наше время такие уже не встречаются. Я не стану вас обманывать: действительно, я встречался с Леман, — был такой грех. Не хотел этого, но так уж получилось, тут ничего не попишешь. Впрочем, все не так ужасно, как это вам представляется. Насколько я понял, вы хотите, чтобы я женился на девушке. Должен вам сразу сказать: это невозможно! И если говорить откровенно, просто глупо, — не я первый соблазнил Леман-ханым…

Али Риза-бея будто обухом по голове ударило.

— Бейэфеиди! — горячо возразил он. — Как вам не совестно!.. Леман — честная девушка… Невинная… Чистая… Совсем ребенок…

— Уверяю вас, бейэфенди, — перебил его Музаффер, — я не стал бы лгать вам. — Он улыбнулся, дивясь простодушной наивности старика. — Леман не столь невинна, как вам это кажется… Она готова повиснуть на шее у первого попавшегося мужчины. И многие уже успели воспользоваться ее, мягко говоря, доверчивостью. Если вам угодно, это легко доказать. Я даже сомневаюсь: мой ли это ребенок. Не знаю уж, по какой причине, — ну, разве что принимая во внимание мое служебное положение, — она из всех возможных кандидатов оказала именно мне эту сомнительную честь называться отцом ее чада. Ах, Али Риза-бей! Мир совсем не таков, каким вы его хотите изобразить!..

Невзирая на протестующие жесты директора, Али Риза-бей поднялся, ноги у него подкашивались.

— Значит, вы не чувствуете себя в долгу перед несчастной девушкой? Я спрашиваю вас об этом, ибо по-прежнему не сомневаюсь в вашей порядочности.

— Я готов ей помочь… Речь может идти только о деньгах… Я уже предлагал ей…

— Только и всего?

— А вы считаете, что в наше время можно помочь человеку еще чем-нибудь?

Едва заметная ирония и даже сострадание прозвучали в этом вопросе. Музаффер-бей сделал серьезное лицо и сказал вкрадчивым голосом:

— Вы для меня больше чем учитель, я могу вас считать своим отцом. Поэтому хочу вам задать вопрос. А что, если бы я решил взять в жены такую женщину, да еще в положении, — как бы вы к этому отнеслись? Я спрашиваю вас об этом, ибо тоже не сомневаюсь в вашей честности и порядочности. Представьте, что ваш сын поступил бы как я. Вы посоветовали бы ему то же самое, что советуете мне? Вы согласились бы принять в свой дом женщину сомнительной репутации, такую, как Леман?

Али Риза-бей в растерянности закрыл глаза и задумался. В самом деле, если бы его сын привел домой, в его семью, потаскуху, смог бы он назвать ее своей невесткой?.. Сказать «нет» — значит признать себя побежденным. Ну что ж, оп готов солгать, чтобы выиграть это важное и, наверное, безнадежное дело…

Но в отчаянии, помимо своей воли, он произнес:

— Вы правы, наверное, не согласился бы…

Музаффер-бей торжествовал: наконец ему удалось нащупать слабое место своего противника, и он спешил закрепить победу:

— В таком случае, представьте, что я не только ваш ученик, но ваш сын…

В ожидании ответа он вопросительно посмотрел на своего учителя. Однако Али Риза-бей не сдавался.

— Если мой сын поступил бы подобным образом, — сказал он раздраженным тоном, упрямо склонив голову, — я решил бы все очень просто: отрекся бы от сына и не пожелал бы его больше видеть…

— Али Риза-бей, давайте рассуждать здраво! — Музаффер перешел в новое наступление. — Эта девушка в поисках хорошей партии решила во что бы то ни стало женить меня на себе. А я не хочу жениться, но готов, однако, помочь ей: увеличить жалованье, выдать, кроме всего прочего, определенную сумму. Это облегчит ее материальное положение…

Он ласково погладил Али Риза-бея по плечу и, словно желая успокоить его, проговорил:

— Какая у вас добрая душа, даже слишком добрая. Честное слово, ну зачем так близко принимать к сердцу… Вы расстраиваетесь совершенно напрасно…

Али Риза-бей, опустив глаза, горько улыбнулся:

— Расстраиваюсь?.. Это вы верно сказали. Даже очень… Но я огорчаюсь и жалею не столько ее, сколько своих детей…

— Ваших детей? Это почему же?

— А потому, что из-за этой истории я вынужден бросить службу, и дети мои, возможно, будут после этого голодать…

Музаффер-бей почувствовал, что в словах старика нет ни капельки притворства или угрозы, но прикинулся, будто ничего не понял.

— Что вы говорите, разве я вас обидел? Сделал вам что-нибудь плохое?

— Нет, отчего же, — спокойно ответил Али Риза-бей, сознавая, что сам сжигает за собой все мосты. — Наоборот, вы для меня сделали только хорошее: помогли в трудную минуту, относились ко мне с уважением. Я вам очень благодарен. Но как я могу остаться здесь после этого скандала? Не ради красного словца я сказал, что если бы мой сын совершил нечто подобное, я отрекся бы от него. А вы для меня — почти как сын. Значит, я должен от вас отречься. Вы соблазнили девушку, которая поступила сюда на работу по моей протекции, вот и выходит, что я сводник… Ну хорошо, пусть все не так, но разве можно убедить в этом других? Я так считаю — надеюсь, со мной согласятся и моя семья, и мать Леман: кусок хлеба, который заработан здесь, — это нечестный хлеб… Он застрянет в горле.

Дело принимало серьезный оборот, и Музаффер-бей не на шутку встревожился.

— Разрешите, мой ходжа, я скажу несколько слов… — попытался он прервать речь упрямого старика.

— Незачем! — перебил его Али Риза-бей и продолжал: — Я знаю, что вы хотите сказать. И возможно, вы скажете все очень правильно. Но я уже стар и не смогу принять ваши доводы…

— Надеюсь, мой ходжа, вы примете от меня и в другой раз помощь? — робко спросил Музаффер-бей, понимая, что ему не удастся переубедить старика.

— Нет, я не могу принять от вас никакой помощи, — тотчас же с детской запальчивостью ответил Али Риза-бей. — Вы обо мне не беспокойтесь! С голоду, надеюсь, не умрем. Все как-нибудь образуется.

— Надеюсь, мы еще увидимся?

— Обязательно, сын мой!

Однако Али Риза-бей был уверен, что не только на этом, но и на том свете они уже никогда больше не встретятся…

В тот вечер Али Риза-бей еле успел к последнему пароходу. Так случалось частенько, — всякий раз, когда он засиживался на работе, ему приходилось брать извозчика, — ничего не поделаешь: служба требовала иногда непредвиденных расходов.

Сойдя с парохода, он по привычке направился к выстроившимся около пристани фаэтонам. Но, вспомнив, что теперь он безработный и жалованья получать не будет, сразу замедлил шаг. Да, отныне ему, пожалуй, эта роскошь не по карману…

Уличные торговцы надрывались изо всех сил, стараясь перекричать друг друга и поскорее распродать оставшиеся товары.

Али Риза-бей в нерешительности потоптался около корзин с овощами и фруктами. Товар, конечно, лежалый, не первой свежести, зато стоит в два раза дешевле, чем утром. Это надо будет иметь в виду на будущее. Пожалуй, выгоднее покупать продукты именно в это время.

И как ему раньше не приходила в голову такая блестящая мысль?!

Неторопливо шагая по опустевшим улицам Ускюдара, он, сам того не замечая, вскоре подошел к кладбищу Караджа-Ахмед. Ему всегда здесь становилось страшно и тоскливо, сердце начинало учащенно биться. Однако в этот день он чувствовал странное возбуждение, хотя устал гораздо больше, чем обычно. Он прошел еще немного и вздумал было присесть на камень, у обочины дороги, но не решился. Его не пугала ночная тишина и близость кладбища. Он боялся другого: стоит ему сесть и предаться горьким думам, как он навеки тут останется под сенью кладбищенских кипарисов, в непроглядном ночном мраке, в пропасти тоски и отчаяния…

Дом Али Риза-бея был освещен ярче обычного. Может быть, его глаза слишком привыкли к темноте? Но нет, действительно, в доме и в саду горел свет. Видно, по случаю какого-то праздника?.. Калитка открыта настежь, на деревьях развешены зажженные фонарики.

«Иде-е-т!» — еще издали он услышал радостный крик Айше. Вся семья — сын, дочери и, что особенно странно, жена, которая обычно за калитку не выходила, — выбежала его встречать на улицу. Чего бы ради? Сегодня траур, пожалуй, уместнее, чем веселье… Однако Али Риза-бей промолчал. Они тоже пока ничего не говорили.

Веселая, с сияющим лицом Айше схватила отца за руку и потащила в сад. Там его ждал новый сюрприз: под навесом был накрыт праздничный стол. Наконец все выяснилось! Его сына Шевкета приняли на работу в банк с окладом сто лир в месяц.

Али Риза-бей невольно поднял глаза к небу: «О, господи! Бывают же чудеса. Сто лир в месяц!.. Почти столько же, сколько я получал до сегодняшнего дня… Значит, существует еще справедливость. Из строя выбыл боец, но на его место тут же встал другой, чтобы продолжать бой…»

Еще с малых лет он внушал своему старшему сыну: «После меня ты останешься кормильцем. Если я умру, ты будешь главой семьи».

Али Риза-бей прижал к груди русую голову сына и, не сдержавшись, заплакал. Дети никогда не видели отца плачущим и, глядя теперь на него, думали, что это слезы радости и гордости за Шевкета.

 

VI

Совсем недавно Шевкету исполнилось двадцать один год. Он учился всегда хорошо; особенно легко ему давались языки. Правда, своими знаниями он был обязан не столько школе, сколько отцу. Как и большинство детей государственных чиновников, вечно кочующих с места на место, мальчик ни в одной школе не задерживался больше двух-трех лет.

Али Риза-бей выхаживал первенца, точно садовник любимое деревцо, желая, чтобы его единственный сын отвечал, тому идеалу, который он создал в мечтах.

Что ж, Шевкет много знал, только все эти знания вряд ли могли пригодиться ему в жизни. Али Риза-бею очень хотелось, чтобы сын окончил высшее учебное заведение. Но ничего не поделаешь, — видно, не судьба! Впрочем, и без высшего образования Шевкет стал настоящим человеком, ни в чем не уступая тем, кто получил высшее образование в Стамбуле или даже в Европе. И вот теперь, в трудную минуту жизни, сын поддержал старика отца, получил хорошую должность, — разве это не чудо?

Еще больше Али Риза-бей заботился о нравственном воспитании Шевкета. Он готов был усомниться во всем, только не в порядочности и честности сына. Отец верил в него, он знал: его мальчик кристально чист и тверд как алмаз и нет в мире силы, способной расколоть этот алмаз.

Именно уверенность в сыне, надежда на его помощь придавали старику смелость в поединке с директором компании «Золотой лист», когда он, закусив удила, ринулся защищать справедливость… Одного он не мог предвидеть тогда, что сыновняя подмога подоспеет так быстро.

Шевкет, как и его отец, был самолюбив и горд. Боясь не пройти по конкурсу, он дома никому не сказал, что решил попытать счастья. Иллюминация и праздничный стол в саду — все это было задумано Шевкетом давно. Еще когда он мальчишкой поступил в первый класс, отец в шутку сказал ему: «Вот кончишь, Шевкет, школу, поступишь на работу, надеюсь, устроишь банкет и угостишь меня индейкой…» Шевкет не забыл этих слов. Едва он нашел свое имя в газете и убедился, что принят на работу, первым делом побежал на базар за индейкой.

К торжеству готовились всей семьей. Хайрие-ханым со старшей дочерью Фикрет стряпали на кухне, Лейла и Неджла накрывали на стол, Айше нарвала цветов и везде расставила букеты.

Праздничный стол, общее веселье заставили Али Риза-бея забыть о недавних огорчениях. И только когда надо было садиться за стол, на отведенное ему почетное место, он на мгновение задумался, посмотрел на сына и с печальной улыбкой сказал:

— Мы с тобой, Шевкет, должны теперь поменяться местами. Ты будешь главой, а я лишь старшим в семье…

Все с удивлением смотрели на Али Риза-бея. Но отец и не думал шутить; он взял сына за руку и настойчиво повторил:

— Такова моя воля… Ты должен меня слушаться… — И властным жестом монарха, уступающего трон сыну, усадил Шевкета на свое место, а сам сел слева от него, напротив жены. — Отныне это его постоянное место… Все слышали? — громко произнес Али Риза-бей. — Настанет время, и мой сын заменит вам отца. Вы все должны его почитать и уважать.

Как старик пи старался скрыть свои истинные чувства, голос его дрогнул, — однако это была минутная слабость. В этот праздничный вечер он не хотел омрачать семейную радость своими жалобами. Особенно ему не хотелось расстраивать Шевкета. Пока мальчик не знает, какая тяжесть ложится на его плечи, пусть хоть ночь поспит спокойно…

 

VII

Али Риза-бей с женой и сыном привыкли вставать рано. Иначе и нельзя, у каждого дел по горло. В этом доме только девочки еще жили, не зная забот. Поэтому им не грешно было понежиться часик-другой в постели.

Хотя теперь Али Риза-бей тоже мог присоединиться к этим лежебокам, он встал на следующее утро раньше, чем всегда. По своему обыкновению, он взял книгу и сел у окна, но заставить себя читать не мог. Пока жена хлопотала, готовя завтрак, он так и просидел с раскрытой книгой, не перевернув ни одной страницы.

После завтрака Хайрие-ханым приготовила еду, которую он брал обычно с собой, но Али Риза-бей остановил ее:

— Не надо! Не беспокойся!

Зная аккуратность мужа, который в самую плохую погоду, даже если не ходили пароходы, все равно отправлялся на службу, Хайрие-ханым не на шутку встревожилась:

— Ты что, заболел?

— Нет… Просто я сегодня не иду…

Он был удивительно похож сейчас на упрямого ребенка, который, обидевшись на учителя, наотрез отказывается идти в школу.

— Это почему же?

Старик помолчал, потом ласково потрепал по щеке сидевшего с ним рядом Шевкета.

— Мне хотелось бы посоветоваться с Шевкетом об одном серьезном деле, — сказал он как можно спокойнее, стараясь не выдать своего волнения. — Я хочу, чтобы мой сын внимательно меня выслушал и сказал свое мнение… Как он скажет, так оно и будет.

Мать с сыном удивленно переглянулись, не понимая, шутит он или говорит серьезно.

И тут Али Риза-бей рассказал все, что произошло, ничего не скрывая. Раньше отец никогда не говорил с сыном о женщинах, поэтому, дойдя до щекотливых подробностей этой печальной истории, он невольно отвел глаза и заговорил чужим голосом. На лице Хайрие-ханым ничего, кроме недоумения, нельзя было прочесть, но Шевкета глубоко взволновал рассказ отца, черные глаза его гневно сверкали.

— Раз уж так получилось, я решил уйти со службы. Другого, выхода я не видел… Как ты считаешь, правильно я поступил? — Кончив свой рассказ, Али Риза-бей вопросительно посмотрел на сына.

— Конечно, правильно! — без колебания ответил Шевкет.

Он сказал это так искренне, с таким неподдельным чувством возмущения, что Али Риза-бей чуть не расплакался и не кинулся сыну на шею.

— Но тут, сынок, есть и другая сторона… — сконфуженно сказал он и невольно поежился, не зная, как продолжить разговор. — Хлопнуть дверью — дело не хитрое, а вот откроется ли для меня другая дверь? Смогу ли я заработать кусок хлеба?.. Ты меня хорошо знаешь: сидеть сложа руки я не собираюсь. Только удастся ли мне найти новую работу… Твои сестры еще совсем девочки… Чтобы всех прокормить моей пенсий не хватит. Получается, что вся тяжесть ложится теперь на твои плечи… Не трудно ли тебе будет одному нести эту ношу?..

— Отец, как поворачивается у тебя язык говорить такие слова? Неужели ты во мне сомневаешься? — вскричал Шевкет и с самоуверенностью, присущей двадцатилетнему юноше, ударил себя кулаком в грудь. — Если надо, я буду работать днем и ночью… Пусть сердце твое успокоится, уж как-нибудь сумеем семью прокормить.

Так вот почему отец посадил его вчера на свое место! Великие испытания не страшили юношу, больше того, он был польщен, он гордился — в таком возрасте и уже глава семьи!..

Али Риза-бей понял чувства сына, он обнял его и нежно поцеловал…

* * *

— Какое счастье для отца иметь такого сына! — с блаженной улыбкой произнес Али Риза-бей, когда они остались с женой одни.

— Да… верно, — ответила Хайрие-ханым, медленно вытирая стол.

Она нехотя выдавила из себя эти слова, явно не разделяя энтузиазма мужа.

— Ты что отвечаешь сквозь зубы? — насторожился Али Риза-бей.

— Сквозь зубы или сквозь губы — какая разница? Я же тебе сказала: «Да, верно». Что тебе еще нужно? — ворчливо ответила она, уже не скрывая раздражения.

— Ты что-то другое хочешь сказать?

Отбросив тряпку в сторону, она обернулась к мужу.

— Не обижайся, но к старости ты все больше впадаешь в чудачество.

— Лучше скажи: в ребячество…

Он ожидал, что жена возразит, однако она промолчала и снова повернулась к нему спиной. Да, обстановка явно осложнялась. В душу Али Риза-бея закрался безотчетный страх.

Всякий раз, когда Али Риза-бей из сострадания или по доброте душевной давал кому-нибудь деньги или же покупал ненужную вещь, он испытывал угрызения совести и переживал еще больше, если не слышал от жены утешительных слов, вроде: «Ничего, не убивайся… С каждым случается…»

В делах, касающихся интересов семьи, Хайрие-ханым была строга и расчетлива и не любила, когда «шутили» с деньгами. Пока муж сам не прочувствует своей вины, не раскается в совершенной им оплошности, она не спешила отпускать ему грехи, а тем более утешать его. По этому поводу у них случались иногда ссоры и даже скандалы. Ведь только с женой осмеливался он вступать в открытый бой, этот тихий, сдержанный человек. И тогда он горячился и петушился, точно мальчишка: «Ах, так! Значит, ты такая?.. — кричал он жене. — Тебе не интересно, что творится у человека на душе… Слава аллаху, вот околею скоро, будешь тогда знать!..» Помучив мужа как следует и дав ему возможность накричаться, уставшая Хайрие-ханым сама постепенно успокаивалась и позволяла себе сменить гнев на милость.

Однако теперь Али Риза-бей не узнавал жены: было что-то непонятное в ее поведении. К тому же он сам не был уверен: правильно ли он поступил? Как никогда, ему хотелось услышать от жены хоть одно ласковое слово, — этого для него было бы достаточно. Но в самые трудные минуты жизни упрямая женщина, будто назло, не желала его понимать: сначала насупится, надуется, а потом, глядишь, пойдет ворчать…

— Знаешь, жена, — не выдержал наконец Али Риза-бей, — твои слова мне надолго запомнятся… До смерти не забуду твоего любезного обхождения… Обидно!.. Очень обидно мне такое слышать.

Хайрие-ханым снова повернулась к нему.

— Что ты взъелся на меня, Али Риза-бей? — спросила она ласковым тоном, который, по ее убеждению, должен был подействовать на него больше, чем ругань. — Ты радуешься, словно повышение получил… Мы с трудом концы с концами сводили на твои сто пятнадцать лир, а теперь и вовсе ноги протянем… Что же, по-твоему, я радоваться должна? На шею тебе бросаться?.. Сам подумай и реши!..

Али Риза-бей, не зная, что возразить, проглотил слюну и поморщился, будто вместе с нею проглотил и горькую пилюлю.

— Это правильно… Но дело касается чести!.. Понимаешь, нашей чести!..

Слово «честь» обычно оказывало на суеверную, наивную женщину магическое воздействие. Однако на этот раз, когда семье и вправду грозил голод, прежнего впечатления это слово на нее не произвело.

— Рассуди сам, Али Риза-бей, я не первый год тебе жена и надеюсь, у тебя не повернется язык сказать, что я — нечестная или непорядочная женщина. Я такой же честный человек, как и ты… Но будь я на твоем месте, ради детей я не стала бы лезть в драку из-за пустяков…

— Что ты сказала? Скажи еще раз! Повтори!.. Это ты называешь пустяками? Мне, право, жаль тебя!.. — все более и более входя в раж, кричал Али Риза-бей.

— Тише ты, детей разбудишь, — остановила его Хайрие-ханым и, подняв глаза к потолку, продолжала: — Да, Али Риза-бей, ты можешь произносить какие угодно слова. Но я готова повторить еще раз: ради детей можно пойти на все! Если они останутся без куска хлеба, чести своей им не уберечь, не защитить…

Эти слова поразили Али Риза-бея. Он невольно вспомнил слова, которые слышал вчера от сослуживца: «Одной честью сыт не будешь…» Почему же вдруг два совсем разных, никогда не видевших друг друга человека говорят об одном и том же?..

Смятение овладело Али Риза-беем, и пока он тщетно пытался найти слова, чтобы возразить жене, та продолжала:

— Хочешь — обижайся, Али Риза-бей, хочешь — нет, но я тебе выложу все, что думаю. Вот ты свои принципы ставишь всегда выше интересов детей. Ты, наверное, считаешь: как стукнет им пятнадцать или двадцать лет, так твои обязанности отца и кончились. Нет, дорогой! Только тогда и начинаются главные обязанности. Это они малышами безропотно слушали каждое твое слово: где посадишь, там и сидят, что дашь, то и съедят. А коли свисток какой-нибудь или куклу подаришь — это для них настоящий праздник. Теперь они уже взрослые люди, сами все прекрасно понимают. У каждого — свои желания… Какие именно — не знаю, поэтому и не скажу… Мне теперь кажется, что в их воспитании мы что-то упустили…

— Да что ты плетешь, старая!.. Мои дети — ангелы…

— Я этого не отрицаю… Сегодня они, может быть, и ангелы, но в голове у них ветер гуляет… Все видят, все замечают вокруг себя, и у них, я уже говорила, начинают просыпаться желания. Долго ли они еще будут оставаться ангелами — неизвестно… Пусть даже останутся, только ты сам подумай, каково им будет-то. Ты весь день на службе, ничего не знаешь и не видишь. Это я тебе внушила, что они ангелы. А теперь я должна тебе, отец, вот что сказать: детям нашим грозит опасность. Может быть, во всем я виновата…

Али Риза-бей понял, что криком или скандалом жену не проймешь, потому решил говорить с ней как можно ласковее.

— Милая моя женушка, — взмолился он, — ты думаешь, я ничего не знаю и не понимаю? Ты же слышала, что сказал наш сын: ради семьи, ради сестер он готов на все… Неужели ты сомневаешься в его искренности?

— По правде говоря, Али Риза-бей, очень даже сомневаюсь. Как бы хорош наш Шевкет ни был, он совсем еще молод. У него тоже, рано или поздно, свои желания появятся. А взваливать непосильную ношу на плечи мальчика просто грешно…

Спорить с женой было бесполезно: можно целый год препираться — и все равно ее не переубедишь.

Конечно, Али Риза-бей не допустит, чтобы по его вине у детей были неприятности, хотя бы самые малые. Но ведь он убежден, что, уступая Шевкету почетное место главы семьи, он осчастливил его, дав ему возможность испытать самое большое в мире счастье. Нет, его сын не способен роптать, и забота о семье не может ему казаться непосильной ношей, — подобное предположение просто нелепо, — это равносильно тому, что человек, провозглашенный королем, вдруг начал бы жаловаться на тяжесть короны…

Очевидно, Хайрие-ханым по простоте своей и ограниченности не могла понять возвышенных помыслов супруга и поэтому с таким ожесточением нападала на него:

— Я-то, дура, верила в тебя! Считала мужа своего многоопытным, все понимающим и ученым. Во всем полагалась на тебя… Хватит! Если твоя совесть требует, чтобы ты бросил работу, можешь бросать. Но не забывай: жизнь с каждым днем дорожает. Я от тебя не хочу ничего скрывать: наших детей, наших ангелов, как ты их называешь, ждет нищета. И если они один за другим пойдут по миру, я вцеплюсь тебе в глотку — всеми десятью пальцами… И на том свете не оставлю тебя в покое!..

Женщина кричала в истерике, не боясь уже, что услышат дети. Потом хлопнула дверью и, не переставая громко рыдать, удалилась на кухню.

Али Риза-бей застыл в неподвижности, будто окаменев. Ему не верилось, что жена, всегда такая смирная и послушная, могла взбунтоваться против него. Он привык ее видеть в вечных хлопотах и заботах в саду, дома или даже около калитки, когда она спорила с соседками. Конечно, на уме у нее одни только дети, и женщина она простая, недалекая. Но, спору нет, оснований для беспокойства у Хайрие-ханым больше, чем достаточно, — от ее слов просто так не отмахнешься. Неужто детям в самом деле грозит опасность? Или — еще того хуже — они неправильно воспитаны… Если верить жене, тут допущена оплошность. Прежде всего Али Риза-бей подумал о старшей дочери Фикрет.

Маленькой, щуплой Фикрет уже исполнилось девятнадцать. Хотя на вид она совсем ребенок, Фикрет уже вполне взрослая, серьезная и самостоятельная в своих суждениях девушка.

В доме Фикрет — первая помощница матери, а для своих сестер — она почти как мать, хоть и не намного старше их. Не скажешь, чтобы Фикрет отличалась красотой. Скорее даже некрасива. И ко всему прочему, на правом глазу у нее осталось бельмо — память об Анатолии, где они жили в диком захолустье. Там бедняжка и подцепила глазную болезнь. Если бы Али Риза-бей сразу отвез дочку в Стамбул, может быть, и удалось бы ее вылечить. Однако болезнь Фикрет, будто назло, совпала с самыми горячими и беспокойными для него днями.

Ну хорошо, пускай Фикрет — дурнушка, зато какая у нее прекрасная душа! Разве духовная красота не искупает всех недостатков внешности? А что касается бельма на глазу, то Али. Риза-бей даже считал, что оно придает лицу девушки трогательную кротость, неповторимое очарование, вызывая нежное сочувствие. К сожалению, не все придерживались такого мнения. Молодые люди, помышляющие о женитьбе, смотрели на девушку другими глазами.

Али Риза-бей уделял воспитанию дочери не меньше внимания, чем воспитанию сына. Конечно, девушке глубокие знания не так нужны, поэтому отец поощрял ее занятия рукоделием, шитьем. Фикрет любила книги, читала запоем, и он даже опасался, как бы чтение не отразилось на ее зрении. Вполне понятно, что девушка любила романы. Али Риза-бей испытывал гордость за свою дочь, слушая ее рассказы о знаменитых деятелях искусства или о великих произведениях, дивился зрелости ее суждений о жизни. И если он хотел, чтобы образование и воспитание в какой-то степени возместили некоторые природные недостатки, то старания его оказались небезуспешными. Надо сказать, что Фикрет была хорошей хозяйкой, ни в чем не уступала матери. Короче говоря, именно о такой невесте должен мечтать любой жених.

Но последнее время Али Риза-бея начали одолевать сомнения. Да, его дочь — безупречна, но как найти мужчину, который мог бы по достоинству оценить все это? А теперь еще угроза нищеты, — нелегко будет устроить ее судьбу.

Старый отец ежедневно мог наблюдать молодых людей. Большинство, словно сговорившись, толкует о женитьбе со страхом или же с насмешкой, а многие смотрят на брак как на торговую сделку, не скрывая своего желания заполучить невесту побогаче. Выходит, Хайрие-ханым по-своему права. Может быть, и в самом деле они не совсем правильно воспитывали Фикрет. Стоило ли давать образование некрасивой девушке? Зачем оно ей? Затем, чтобы лучше понять, что дурнушки никому не нужны? Кто станет слушать красивые слова из уст некрасивой девушки? Они ничего не стоят, как слова угрозы в устах немощного старца!..

И чем больше Али Риза-бей думал, тем сильнее терзали его сомнения. Нет, не так надо было воспитывать девушку. Знания, образованность пробуждают только лишние желания, желания невыполнимые, а вместе с ними приходят и страдания. Выносливость, твердость, хитрость, изворотливость, мужская хватка — вот что нужно некрасивой женщине, а не книжная ученость. Но будь Фикрет другой, Али Риза-бей не смог бы гордиться ею. Только что проку в гордости этой!..

Потом перед мысленным взором отца предстали Лейла и Неджла. Они не блистали умом, как старшая сестра, зато обе — писаные красавицы.

Лейле исполнилось восемнадцать, а Неджле совсем недавно — шестнадцать. Пора подыскивать им хороших, надежных мужей. Это не составит, наверное, особой трудности. Если теперешние молодые люди не в силах оценить по достоинству душевной красоты Фикрет, то миловидность младших дочерей сразу привлечет их внимание. Тут главное: уберечь эти невинные и чистые создания от дурного влияния, от всяких случайностей, — ведь девочки еще очень легкомысленны.

Что касается Айше, то Али Риза-бей уже давно свыкся с мыслью, что малютка останется на попечении старших детей. Не он сам, так Шевкет о ней позаботится…

Пока Али Риза-бей возился в саду, он не раз возвращался к этим мыслям, не дававшим ему покоя.

 

VIII

Вот Али Риза-бей и на пенсии… Как томительно тянутся первые дни…

Разумеется, он знал, что рано или поздно наступит такое время, когда он должен будет уйти на покой… Пенсия — братская могила для всех тружеников… Но он никогда не думал, что все произойдет именно так. Прежде чем уйти на пенсию, он был обязан выполнить свой родительский долг, пристроить и обеспечить всех детей. И когда он, закрыв глаза, представлял себе будущее, ему рисовалась такая картина: появляются внуки, их надо растить, воспитывать; молодые родители больше думают о своих удовольствиях, им некогда возиться с малышами, и все заботы о детях они перекладывают на дедушку с бабушкой. «Ты, кажется, говорил, что твоя жизнь кончилась и тебе нечего делать? Так вот, получай, нянчи детей!» И дедушка — успевай только поворачиваться! — водит внуков гулять или, усадив их у печки, рассказывает им сказки, потом, глядишь, проказников надо учить уму-разуму, как учил он своих детей отличать добро от зла, прививать им добрые традиции. И когда настанет его час, то среди забот и хлопот, детского шума и гама, свистков и барабанного боя он и не заметит, как придет смерть… Разве может человек мечтать о большем счастье?..

Раньше Али Риза-бей всегда жаловался, что у него нет времени спокойно почитать книгу. Всегда приходилось бросать на самом интересном месте. «Кончай читать, Али Риза-бей, на пароход опоздаешь!» — каждое утро раздавался над ухом голос жены, неумолимый, как призыв ангела смерти Азраила. Если бы кто знал, до чего ему это осточертело!.. И, закрывая со вздохом книгу, он всегда говорил себе: «Эх, скорей бы на пенсию!..» Долгожданный день настал. Больше жена не надоедает, никто ему не говорит, что надо бросить книгу. Но, как ни странно, прежнего удовольствия от чтения уже нет…

* * *

Жена все еще дулась на него. Сперва и Али Риза-бей был с ней подчеркнуто холоден, но, заметив, что холодность его должного впечатления на супругу не производит, решил пойти на мировую. Больно он не любил, когда Хайрие-ханым была с ним в ссоре. Выбрав удобный случай, он сказал ей:

— Жаль, очень жаль, жена, привыкла ты ко мне относиться как к человеку, который только на службу ходит да деньги домой приносит…

Он ждал, что Хайрие-ханым рассердится, но та даже не сочла нужным ответить, только презрительно скривила губы.

— Мы прошли с тобой через жизнь, как два солдата через войну, — с обидой в голосе продолжал он. — Разве честно наносить товарищу удар в спину как раз в тот момент, когда у него выбили из рук оружие?..:

Он давно готовил эту фразу, вынашивал каждое слово и был уверен, — что жена тут же бросится ему на шею и ссора будет забыта. Но заставил он прослезиться лишь самого себя. На Хайрие-ханым его прочувствованные слова не произвели никакого впечатления. Смерив его ледяным взглядом, она пожала плечами и сказала:

— Что поделать… Сам заварил — сам и расхлебывай!

 

IX

Через какой-нибудь месяц Али Риза-бей уже ничем не отличался от других отставных чиновников.

Пока колесо арбы вертится, не сразу заметишь, что оно износилось, — вот так и в старости: пока человек работает, он не замечает своего возраста. Но стоит уйти на пенсию, и старость тут же заявляет о себе. Когда руки болтаются без дела, плечам сразу становится тяжело, — они сутулятся, а спина горбится.

Изменился Али Риза-бей и внешне. Брюки на коленях вытянулись и стали пузыриться, обшлага рукавов обтрепались. Раньше он хорошо одевался, следил за собой, теперь одежда его до того износилась, что он и чистить ее перестал.

Али Риза-бей по-прежнему вставал каждое утро вместе с солнцем. Однако в этот ранний час он не чувствовал, как раньше, прежней бодрости. Все было уже иначе: он мысленно представлял, какой длинный путь должно преодолеть солнце за день, и заранее чувствовал во всем теле усталость. Ни чтение книг, ни работа в саду не приносили ему былой радости и удовлетворения.

Тем не менее он продолжал с прежним рвением рыться в книгах, воевать с сорняками в огороде, поливать цветы в саду. Но когда он, думая, что прошла половина дня, поднимал голову, чтобы взглянуть на небо, то, к великому удивлению, обнаруживал, что солнце почти не сдвинулось с места. И бедняга приходил в замешательство, не зная, куда девать такую уйму времени. У него вошло теперь в привычку по утрам и вечерам выходить на улицу, медленно прохаживаться вдоль забора, заложив руки за спину, и провожать печальным взглядом спешивших к пароходу или возвращавшихся со службы чиновников. В эти часы он напоминал подбитого аиста, который с тоской следит за пролетающей мимо стаей своих товарищей.

Еще с давних пор Али Риза-бей был непримиримым врагом кофеен и разных игорных заведений. «И зачем только нужны эти пристанища для бездельников? — сердито говаривал он в бытность свою чиновником. — Да будь в моей власти, я бы все их позакрывал!» Но теперь он начал понимать, что отставному чиновнику нет у себя дома ни приюта, ни покоя, ни утешения. Иной раз ему и поесть дома нечего, — поневоле потащишься в кофейню, только там и найдешь спасение от всех бед.

Сначала он заходил в кофейни под открытым небом, чтобы немного отдохнуть по пути в Чамлыджа или на рынок в Ускюдар. Потом стал заглядывать в кофейни на рынке или у них в квартале, и постепенно это вошло у него в привычку. Первое время он усаживался в самом дальнем углу и читал газету. Он по-прежнему с неприязнью относился к завсегдатаям, ни за что не хотел, чтобы его мерили с ними на один аршин. Он зашел сюда ненадолго как сторонний наблюдатель.

Чего только не насмотришься и не наслушаешься в кофейнях! Солидные, казалось бы, весьма почтенные люди, ничуть не стесняясь, выкладывают посторонним семейные тайны, костят почем зря своих жен, жалуются на детей, рассказывают, что сегодня ели, а если не ели ничего, то и это не считают нужным скрывать. Другие играют в карты или в нарды, ссорятся из-за пустяков, бранятся, обзывая друг друга словами, которые язык не повернется произнести, а потом как ни в чем не бывало снова продолжают игру.

Однажды в присутствии Али Риза-бея изрядно поколотили старика, занимавшего когда-то высокий пост. После такого позора, надо было думать, человек скорее умрет, чем снова покажется людям на глаза. Каково же было удивление Али Риза-бея, когда на следующий день он увидел этого человека на прежнем месте, как ни в чем не бывало играющего в нарды.

А потом к Али Риза-бею стали подсаживаться горемыки, которые всегда ищут собеседника, чтобы рассказать ему о своих бедах. И он терпеливо их выслушивал. Постепенно он познакомился и даже подружился с такими же неудачниками, как и он. Сам он охотно выслушивал исповеди других, но по-прежнему гордо хранил молчание и своего горя не поверял никому.

Как не признать, что кофейни — лучшее убежище от семейных неурядиц и жизненных невзгод. Да не будь их, несчастные, оказавшиеся не у дел люди просто не знали бы, чем заняться в ожидании избавительницы-смерти.

 

X

Наконец Али Риза-бей обосновался в одной кофейне, и у него появилась своя компания, состоявшая из десятка таких же, как он, ушедших в отставку, изнывающих от безделья чиновников. Жизнь оказалась сильнее принципов.

Новых друзей объединяли общие горести и заботы. Ох, как трудно сводить концы с концами, пенсия мизерная, а расходы с каждым днем все растут да растут. В большинстве это были честные и порядочные люди. Но многие теперь сожалели, что не воровали, когда была такая возможность. «В свое время не крали, вот и расплачиваемся за собственную глупость, — сетовали они. — Неужели мы не заслужили лучшей доли? Старались, трудились денно и нощно, работали, не жалея сил. А выжали из нас последние соки и выбросили на свалку… Никому мы теперь не нужны!..» Али Риза-бей жалел этих людей, как самого себя, но стоило им завести подобный разговор, и он возмущался, начинал спорить, ссориться с ними.

У своих новых друзей Али Риза-бей научился великому искусству дешево покупать… Теперь он знал, где нужно покупать уголь и хлеб, масло и овощи. Но что толку от знаний, если не умеешь применить их, на практике. Тут нужны и нахальство и сноровка. Где надо поспорить, а где и польстить. Только вот беда, хитрить Али Риза-бей не умел, именно это всегда претило ему.

Как-то раз он отправился на рынок со своим дружком, отставным председателем городской управы, чтобы купить овощей. Начали торговаться, незаметно завязалась перебранка. Вдруг лавочник выхватил кабачок из рук бывшего мэра и давай орать:

— А ну, проваливай, старая развалина!.. Ты зачем сюда приперся, покупать или развлекаться?.. Нет денег, так иди нарви травы и жри ее на здоровье. За нее платить не надо!..

Али Риза-бей чуть со стыда не сгорел. С тех пор он зарекся ходить с друзьями на рынок.

Али Риза-бей заметил, что его товарищи, будто сговорившись, все жалуются на домашние неурядицы. Видно, он не одинок, — всем достается. Всюду брань, ссоры, скандалы, — ни дать ни взять настоящая эпидемия. Теперь Али Риза-бей был убежден, что семейные невзгоды происходят по одной и той же причине — всему виной проклятые «экономические условия жизни».

Чуть ли не на рассвете бежали старики-пенсионеры из дому и сидели до поздней ночи в кофейнях. Там они могли спокойно разговаривать, спорить, играть, ссориться или просто дремать. А ведь теперь эти люди нуждались в семейном уюте куда больше, чем когда-либо. Раньше они терпеливо переносили бесчисленные трудности и невзгоды, — ни на что не роптали, не жаловались, рассчитывая на спокойную, счастливую старость. Мечтали об одном, а дождались совсем другого! Слава аллаху, хоть кофейни существует! А если бы их не было? Страшно подумать…

Как это ни странно, но большинство отставных чиновников легко свыклось и примирилось именно с тем, чего раньше они больше всего боялись. Вот, например, один бывший столоначальник всю жизнь страшился долгов, а теперь — в долгу, как в шелку; даже пенсию не получает, ибо жалкие гроши, которые ему платят, сразу переходят в руки кредиторов и ростовщиков. Раньше он замирал от страха, видя, как к дому приближается бакалейщик или мясник, и зная, что платить нечем. Сейчас он спокойно встречает своих кредиторов, и даже долговая тюрьма его не страшит. «Подумаешь, велика беда, — рассуждает он. — По крайней мере, хоть от кредиторов избавлюсь. Раз платить нечем, сяду в тюрьму и там подожду, пока долги забудутся».

Другой чиновник, бывший казначей, известен был как непревзойденный аккуратист и чистюля. Говорили, будто раньше он каждый день менял носки, а теперь у него по воротнику частенько вши ползают. Года два назад жену его разбило параличом, так ему волей-неволей пришлось все домашние заботы на себя взять. Мало того что надо за больной ухаживать, так еще выслушивай ее жалобы и капризы…

Третий — терпел всяческие обиды и притеснения от молодых. Дня не проходило, чтобы ему не доставалось то от собственной дочери, то от зятя. «Ноги моей не будет больше в этом доме», — клялся он, появляясь утром в кофейне с узелком под мышкой. Однако наступал вечер, кофейня понемногу пустела, глаза у бедняги слипались, ныли старые кости, и, забыв о своей клятве, он брал узелок и плелся домой. «Это он за свои прошлые грехи расплачивается», — беззлобно подшучивали над ним завсегдатаи кофейни. В этом была доля правды: долгие годы он служил воспитателем в военной школе, и одному только богу известно, сколько на его совести было детских слез и обид.

Среди посетителей кофейни оказался даже один губернатор в отставке. Этот господин, по имени Сермет-бей, пожалуй, был не чета всем прочим отставным. И по его внешнему виду, и по манере разговаривать сразу становилось ясно, с кем имеешь дело. Говорили, что за время своей долгой службы Сермет-бей прославился как человек большой честности и принципиальности. Несмотря на свои семьдесят лет, он великолепно выглядел: был подтянут, аккуратен, на лице играл яркий румянец, в голосе до сих пор еще слышался металл.

Сначала Али Риза-бей, как и все, относился к этому человеку с уважением, прислушивался к каждому его слову. Но потом узнал о Сермет-бее такие вещи, — сразу и не поверишь! Этот на вид весьма достойный господин, по слухам, опустился ниже самых забитых, ободранных стариков, по которым ползают вши или которых дома колотят их родственники. Упорно говорили, что дочери Сермет-бея пользуются весьма сомнительной репутацией. Вот он в кофейне разглагольствует о нравственности и морали, а в его собственном доме такое творится, что волосы дыбом встают. Уж не потому ли бывший губернатор с таким тщанием следит за собой, чтобы легче людей обманывать?..

Одни уверяли, что Сермет-бей понятия не имеет о том, что творится у него в доме, другие, наоборот, утверждали, что Сермет-бея не проведешь, он хорошо осведомлен, откуда деньги текут в дом, все знает и помалкивает.

Хотя Али Риза-бей всегда избегал подобных разговоров, он не выдержал и как-то раз робко высказал свое сомнение:

— Никак не могу поверить, чтобы человек знал такие вещи и мирился с ними!..

Его слова вызвали лишь улыбку у окружающих: «Вот наивный человек!.. Неужто бог пошлет, а раб не возьмет?»

Первое время ему было скучно слушать все эти сплетни. Но постепенно он и к ним привык. Как ни говори, а в кофейне все-таки хорошо: хоть на некоторое время можно отвлечься от своих собственных забот…

 

XI

Бедность — лучшая школа жизни. Наконец Али Риза-бей узнал жизнь такой, какова она была на самом деле. Отныне никто уже с ним не считался, каждый норовил обидеть побольнее, дать понять, что Али Риза-бей — всего лишь дряхлый, нищий старик. Даже его собственные дети.

Старый отец почувствовал, что Фикрет избегает его, ведет себя, подчеркнуто холодно. С девушкой творилось неладное. Больше она не откровенничала с ним, как прежде, всячески выказывала свое недоверие к отцу. А ведь именно у старшей дочери, серьезной и отзывчивой Фикрет, он рассчитывал найти поддержку в трудную минуту!

Младшие дочери вели себя почти так же, как и Фикрет. Впрочем, явного непочтения к отцу они не выказывали, но сторонились его, как будто в душе затаили обиду. Не успеет он рта раскрыть, смотришь, дочери, словно сговорившись, уже не слушают его, нос воротят.

Отважившись на рискованный шаг, Али Риза-бей был уверен в своем непререкаемом авторитете и влиянии на детей. Он полагал, что только этим и держится дом, — если бы его не слушались и не повиновались ему, давно бы все пошло прахом…

Но при первом же испытании дети отвернулись от отца, бросили его в беде. Сначала старик приписывал все козням Хайрие-ханым. «Мало ей того, что сама воду мутит, еще и детей подзуживает», — думал он, сердясь на жену. А потом понял, что напрасно подозревает бедную женщину. Тут вины ее нет, дети капризничают и мучают его своей жестокостью, не ведая, что творят…

Надо признать, что Хайрие-ханым хоть и сторонилась мужа, но никогда не пренебрегала своими домашними обязанностями. Она всегда была отличной хозяйкой, бережливой и расчетливой, а теперь превзошла самое себя. Какой еще помощи может требовать муж от своей жены?..

Единственной отрадой в жизни Али Риза-бея был теперь Шевкет, — настоящее сокровище его Шевкет! Отец готов был молиться на него.

Только один Шевкет и понимал, что творится на душе у Али Риза-бея. Конечно, добровольно взвалив на себя всю тяжесть забот о семье, он мог бы иной раз позволить себе раздражительность или недовольство, однако никогда таким правом не пользовался, всегда оставаясь сдержанным и почтительным.

Иногда Шевкет садился к отцу на колени — как будто возвращалось детство — и, поглаживая его бороду, начинал утешать:

— Ничего, отец, ты, главное, не бойся, я не подведу тебя. Вот увидишь, все будет хорошо, и мы будем счастливы… Прежде всего надо нам пристроить сестер. А без них мы справимся… Уж вам с матерью нуждаться не придется…

И Шевкет заботился обо всех: о сестрах, об отце, о матери, — только о себе забывал.

— Сознайся, Шевкет, — попытался однажды Али Риза-бей вызвать сына на откровенность, — ведь и у тебя есть желания. Если бы не эта наша беда, кем бы ты хотел стать?

Шевкет задумался.

— Я бы хотел, отец, стать архитектором. Выучиться, начать зарабатывать хорошие деньги, стать известным человеком… Только на роду мне, видно, другое написано…

Может быть, он рассказал бы и о других своих желаниях, но, увидев печальные глаза отца, осекся.

— Нет, нет, ты не принимай этого близко к сердцу. Я очень доволен жизнью, — с беззаботной улыбкой сказал Шевкет. — К тому же у меня все еще впереди. Вот уладим сначала наши дела, потом дойдет черед и до всего прочего.

Али Риза-бей сделал вид, будто согласен с сыном, и заговорил о другом.

Новые друзья Али Риза-бея, отставные чиновники, завсегдатаи кофейни, ища утешения, обращались с молитвой к аллаху. А вот он молился на сына. Когда ему становилось нестерпимо тяжело, он всегда обращался мысленно к Шевкету, и тогда в душе у него воцарялся покой, будто он побывал в храме Божьем.

Однажды Али Риза-бей, не скрывая слез, признался:

— Знаешь, сынок, вот я всегда считал себя человеком достойным и даже добродетельным, гордился собою, но сейчас, рядом с тобой, понимаю, как я заблуждался…

— Что ты говоришь, отец?! Да во всем мире не сыщешь такого человека, как ты! К чему это самоуничижение?..

— Нет, сынок, перед тобой я действительно чувствую себя ничтожеством. Ты спросишь почему? Да потому, что я прожил жизнь и ничего не видал, ни к чему не стремился. А вот ты — совсем другой. Ты все видишь, все стараешься осмыслить. У тебя есть цель в жизни. Ты добровольно отказываешься от своих желаний, ибо долг для тебя превыше всего. Именно в этом, сынок, разница между нами…

 

XII

Мира и покоя в доме не стало: дети ссорились между собой, переругивались тайком, и Али Риза-бей никак не мог понять, чего они не поделили. Однажды он был случайным свидетелем того, как Фикрет повздорила с сестрами, другой раз услышал плач в комнате Лейлы, а затем Неджла вдруг отказалась обедать вместе со всеми…

К Хайрие-ханым стало вообще не подступиться. Зная, что каждое его слово будет встречено в штыки, Али Риза-бей не решался спрашивать жену о том, что творится в доме.

Скандалы повторялись все чаще и чаще. В семье не стало согласия. Дочери разделились на два лагеря: в одном Фикрет, в другом — Лейла и Неджла. Это было, пожалуй, лучшим доказательством того, что авторитета Али Риза-бея больше не признают и он уже не хозяин в своем доме.

Лейле и Неджле не нравился порядок, принятый в их семье, и установившийся образ жизни. Девушки мечтали о нарядах, о развлечениях, о поклонниках. По сравнению со старшей сестрой, они были избалованы, капризны, легкомысленны. Как-то само собой получилось, что отец не уделил им должного внимания. А за красивыми дочерьми всегда нужен глаз да глаз. Раньше чем через три или даже пять лет девушек замуж все равно не выдашь.

Али Риза-бей хотел одного: пусть дочери вырастут скромными и добропорядочными. И потому следил, чтобы они сидели дома, лишний раз не появлялись на улице и дружили только с девицами из порядочных семей. Главное — от греха подальше!..

«Девичья красота — вот где опасность! Смотри за девочками в оба!» — так наставлял Али Риза-бей свою жену. Но, как всегда, одна крайность влечет за собой другую: дочерей держали в строгости и в то же время баловали без меры, ни в чем им не отказывали, каждое желание, даже самое вздорное, исполняли тотчас же. И когда дочери подросли, то споры с женой чаще всего возникали именно по этому поводу. Хайрие-ханым как-то заикнулась, что слишком много денег тратят на Лейлу и Неджлу. Али Риза-бей ответил:

— Как ты, жена, не хочешь понять простой вещи? Мы же девочек держим взаперти. Не хватало еще, чтобы им отказывали в сладостях да тряпках… Тогда они возненавидят и отчий дом, и жизнь в этом доме. Нет, мы должны сделать все возможное, чтобы девочки были довольны своей судьбой…

Пока у отца еще были силы, а главное, деньги, жизнь в доме шла гладко. Но потом все изменилось. Бразды правления забрала в свои руки Хайрие-ханым. Дочери уже не бегали, как раньше, к Али Риза-бею жаловаться на скупость матери. Все равно ничего от старого отца не добьешься! Между Хайрие-ханым и двумя средними дочерьми разгорелась упорная борьба. Несмотря на плач и истерики дочерей, Хайрие-ханым не сдавалась. В самые трудные минуты на помощь матери всегда приходила рассудительная Фикрет. Однако и Хайрие-ханым вынуждена была сдать свои позиции. Какая мать устоит перед слезами дочерей, которых она вскормила и вырастила?! И тогда Хайрие-ханым кинулась в другую крайность: она принялась экономить на самом необходимом, чтобы выкроить денег на наряды для Лейлы и Неджлы. Это, конечно, подорвало семейный бюджет. Теперь уже Фикрет нападала на мать за ее уступчивость.

— Ты не имеешь права, мама, обрекать нас на голод и холод только ради того, чтобы ублажить этих эгоисток!..

Стараясь оправдать свои поступки, Хайрие-ханым волей-неволей брала под защиту дочерей.

— Но ведь и они по-своему правы! Девушкам всегда хочется красиво одеться…

Раньше Фикрет относилась к своим младшим сестрам как к малым детям, — это чувство внушил ей отец. Но, видя теперь, как мать выгораживает Лейлу и Неджлу, благоразумная Фикрет начинала возмущаться:

— Прекрасно! А что же прикажете делать нам? Разве мы не твои дети, мама? Или, может быть, мы — подкидыши, бездомные щенки? Я не говорю о себе, но подумай об Айше!.. Тебе не совестно перед ней?

Тайное стало явным. Дело не ограничивалось больше обидами, слезами, недовольными лицами. В доме шла междоусобная война: Лейла и Неджла при поддержке Хайрие-ханым открыто выступили против Фикрет и Айше.

Силы, конечно, оказались неравными: Айше была еще совсем маленькая, и Фикрет приходилось воевать в одиночку. Она рассчитывала, правда, перетянуть на свою сторону брата и отца. Но Шевкет терпеливо выслушивал длинные речи сестры, а от поддержки уклонялся.

— Знаешь, Фикрет, не стоит мне встревать в ваши распри, — говорил он. — У меня голова не тем забита, все соображаешь, как бы семью прокормить. Согласись, ведь вы ссоритесь по пустякам. Я бы, конечно, вмешался, случись что-нибудь серьезное…

Что же касается Али Риза-бея, то он сам понимал: от него теперь ничего не зависит. В этом доме он — всего лишь огородное пугало. Пока его хоть чуточку уважают, — все-таки отец! — но стоит ввязаться в эти ссоры, и житья ему уже не будет.

Вот почему при первых же признаках надвигающейся бури Али Риза-бей спешил укрыться в своей комнате или сбежать в кофейню.

 

XIII

В доме считали, что Али Риза-бей ничего не видит и не замечает. Но это было не так. Он все замечал и понимал происходящее гораздо лучше, чем прежде. Когда человека настигает тяжелая болезнь, дают себя знать все скрытые недуги. Вот и теперь, едва благополучие дома пошатнулось, в характере его обитателей сразу же обнаружились все червоточины и потаенные изъяны. Он думал, что его дочери — кроткие, послушные девочки. Ничего подобного! И Фикрет, и младшие дочери оказались совсем не такими, какими они ему представлялись.

Между тем военные действия вступили в новую фазу. Лейла и Неджла уже открыто предъявили свои требования: по какому праву их держат взаперти? Вон другие девушки живут в свое удовольствие: гуляют, танцуют, развлекаются. Так почему же они, бедные, должны мучиться в этом аду? Свой дом они называли отныне только «ад»! Разве они не молоды? Разве им не хочется бывать среди людей? Выезжать в свет, веселиться, танцевать!.. Что взамен могут предложить родители? Какую жизнь они им уготовили?.. Да, да! Их дом — словно тонущий корабль. Медленно, но верно он идет ко дну.

Каждый хочет спастись! Так почему же им не дают самим о себе позаботиться? Не пора ли освободить их от опеки? Предоставить им свободу, а они уже сами найдут себе подходящих мужей. Теперь сваты не ходят и не стучатся в дверь, спрашивая: «А нет ли у вас невест на выданье?» Не те нынче времена…

Али Риза-бей больше не предавался «педагогическим» раздумьям, не упрекал себя за просчеты, допущенные в воспитании дочерей. Не все ли равно, правильно или неправильно воспитывал он, скажем, Фикрет… Внутренняя сущность человека заложена в нем при рождении, рано или поздно она проявится… Человеческую натуру не переделаешь…

Теперь он уже не приписывал воспитанию и образованию чудодейственной силы. Он сознавал собственную беспомощность, но иногда все же пытался вызвать дочерей на откровенный разговор. Улучив минуту, он приходил в комнату к Лейле и Неджле и начинал изливать Душу.

Но разве им что-нибудь втолкуешь?! Хоть криком кричи, хоть плачем плачь; они ничего не слышат и слышать не хотят!.. Вот они, его дочери, можно дотянуться до них, — а как далеки они от него! Совсем в другом мире, дальше самых далеких звезд.

В эти минуты Али Риза-бей с состраданием глядел на дочерей, словно перед ним были жертвенные овцы, — и сердце его обливалось кровью.

 

XIV

Ад!.. Это слово, однажды вырвавшееся из уст Лейлы, а может быть, и Неджлы, вошло в обиход. Теперь все, даже маленькая Айше, не называли родной дом иначе как ад!.. И все же в этом аду, где война не утихала, каждый день устанавливалось получасовое перемирие во время ужина… Споры и ссоры, слезы и истерики прекращались, и целых полчаса в столовой снова царили, как в старое, доброе время, тишина и согласие. Этим чудом они были обязаны Шевкету. Все в этом доме относились к нему с уважением и любовью. Возможно, только потому, что он один держался в стороне от семейных распрей. А может быть, и потому, что от перебранок, от бесконечных ссор, продолжавшихся с утра до вечера, все уставали и нужна была хоть какая-то передышка…

И когда наступал час ужина, все переставали сердиться, дуться и хмуриться, все старались как можно любезнее разговаривать друг с другом.

Но потом что-то случилось и с Шевкетом. Его словно подменили, он не улыбался и не шутил, как прежде, за столом. Все чаще и чаще сидел он задумавшись, подперев голову рукой, и на лице его была написана тревога.

Сначала Али Риза-бей полагал, что во всем виновата керосиновая лампа, — это от ее тусклого света сын выглядел постаревшим, а глаза его будто провалились. Но потом отец заметил, что его мальчик уже и разговаривать стал иначе.

Рассказывая о чем-либо с обычным для него воодушевлением и темпераментом, Шевкет вдруг умолкал и сидел поникший и грустный. Может быть, сынок слишком устает на работе?

Сколько раз Али Риза-бей порывался высказать свое беспокойство жене, но не осмеливался. С Хайрие-ханым невозможно ни о чем разговаривать: если она чувствует, что муж чем-то обеспокоен, то ей ничего не стоит сказать назло такое, от чего потом долго в себя не придешь. Однако на этот раз Хайрие-ханым обратилась к нему сама.

* * *

Вечером Али Риза-бей сидел около мангала с книгой в руках и дремал. Было уже поздно. Неожиданно открылась дверь.

— Ты еще не лег? — поинтересовалась Хайрие-ханым, входя к нему. — Что-то очень холодно у тебя. Ты не замерз? — с лицемерным участием спросила она.

Она разожгла мангал, заткнула бумагой щель в окно и только потом обратила взор на Али Риза-бея.

— Ну-ка, сними халат, я залатаю дыру.

Прежде чем взять халат, женщина сняла с постели одеяло и набросила его на плечи мужу.

Но столь необычная заботливость жены не растрогала Али Риза-бея. Все это неспроста! Хайрие-ханым что-то задумала! Видимо, недаром она бродит среди ночи по дому и, против обыкновения, старается всячески ему угодить? Он невольно вспомнил старые времена, когда они держали служанок. Жена всегда их понукала, ругала последними словами. А потом вдруг ее как будто подменяли, она становилась ласковой, обходительной, словно разговаривала не со служанкой, а с почетной гостьей. На следующий день все выяснялось: служанку выставляли за дверь…

Поэтому Али Риза-бей был уверен: что-то стряслось и за эту ласку придется наверняка расплачиваться. Ждать пришлось недолго. Его халатом жена занималась не более двух минут.

— Я хотела с тобой, Али Риза-бей, посоветоваться. Дело серьезное, — начала она издалека. — Одной мне ничего не придумать… Я только что от Шевкета, у нас с ним был долгий разговор…

Али Риза-бей покорно ждал, ощущая свою беспомощность, точно его положили на операционный стол.

После длинного предисловия, будто специально предназначенного для того, чтобы продлить его муки, жена перешла наконец к сути дела:

— Понимаешь, наш сын влюбился и хочет жениться…

Шевкет совсем еще мальчик. Он как раз в том возрасте, когда думают, что свет клином сошелся на первой встречной… Ну конечно, кроме любви, теперь для него ничего не существует! Али Риза-бей прекрасно все понимал, но верить жене не хотел. По его мнению, любовь — это несчастье, и молодые люди только по собственной глупости добровольно надевают себе петлю на шею, чтобы потом мучиться всю жизнь. Неужто рассудительный и благоразумный Шевкет тоже не избежит общей участи?

После долгого раздумья Али Риза-бей смиренно сказал:

— Раз влюбился, пусть женится… Его право… Удерживать не станем… Нам жертв не надо…

— Ты правильно говоришь, — поспешно подтвердила Хайрие-ханым. — Только есть одно обстоятельство, которое меня смущает. Не знаю, как ты на это посмотришь?

— Что еще?.. Ну, чего ты тянешь? Выкладывай!

— Ты ведь уже не молод… Боюсь тебя разволновать.

Его прошиб холодный пот: что еще случилось, если даже его жена не решается сразу сказать?.. А ведь она, кажется, только и ждет случая помучить его.

— Не тяни, говори! — крикнул он, пытаясь унять волнение. — Я теперь ничего не боюсь. Ко всему готов!..

Хайрие-ханым отложила в сторону халат, присела около мангала и, разгребая щипцами угли, медленно произнесла:

— Шевкет влюбился в машинистку, — у них в банке работает… Она замужем… Некоторое время они встречались тайком… Но шила в мешке не утаишь, в конце концов муж все узнал и выгнал ее из дому. Теперь она даже на службу не ходит… Если Шевкет на ней не женится, она грозится покончить самоубийством…

К удивлению Хайрие-ханым, ее слова не вызвали у Али Риза-бея взрыва негодования. Наоборот, оп посмотрел на нее спокойно, а потом с горькой усмешкой спросил:

— Значит, Шевкет хочет жениться на этой женщине?

— Если ты не возражаешь… В твоих руках судьба двух людей… Ты можешь спасти сразу обоих…

— Шевкет уже не ребенок… Он взрослый мужчина…. Может поступать так, как ему заблагорассудится. Ну, а что касается меня, я своего согласия на брак не дам.

— Ты в своем уме, Али Риза-бей? Что ты говоришь?

— То, что слышишь… Я сказал свое последнее слово… Если мой сын совершит то, что задумал, у меня нет больше сына — он умер для меня, — был и не стало… Аллах дал, аллах и взял. Что ж, и это вытерплю… К сожалению, иначе я поступить не могу.

Хайрие-ханым достаточно хорошо знала своего мужа. Раз оп сказал, от своего не отступит. Она даже не пыталась его переубедить, только тихо заплакала.

— Напрасно слезы льешь, — с прежним спокойствием проговорил Али Риза-бей. — Могу повторить: эту женщину я в свой дом не пущу!.. Если Шевкет не покорится, скажет: теперь он, дескать, кормилец, а не я, — что ж, перечить не стану, заберу свои вещи и уйду. Так и передай сыну. Понимаю тебя, сочувствую, но сделать ничего не могу. Я поступаю, как велит мне совесть.

Хайрие-ханым, всхлипывая, вышла из комнаты. Али Риза-бей так и не лег, он знал, что все равно не уснет. Всю ночь он просидел у потухшего мангала, закутавшись в одеяло, и думал свои невеселые думы.

 

XV

Междоусобная война в доме разгорелась с новой силой.

Фикрет решительно выступила против женитьбы брата. Она считала эту женщину ни больше ни меньше, как авантюристкой. Добра от нее не жди, — и так в бедности приходится жить, а с ней еще тяжелее будет…

Лейла и Неджла, казалось, только и мечтали об этой свадьбе. Вот брат женится, глядишь, и в доме веселее будет. Шевкет такой старомодный — точная копия отца, — ну, а жена обтешет его, человеком сделает…

Обстановка в доме накалялась. Али Риза-бей стойко защищался, Фикрет поддерживала его. Но Хайрие-ханым не теряла уверенности, что рано или поздно мужу придется сложить оружие. В открытое наступление она не переходила, а действовала исподтишка, нанося внезапные удары по позициям Али Риза-бея. Сила-то на ее стороне: деньгами теперь распоряжается она. Уж как-нибудь сломит она глупое упрямство старика. Только одно ее огорчало — пассивность Шевкета, был бы он побойчее, сумел бы сам за себя постоять. Здоровенный парень, а, право, как барышня, — плачет, вздыхает, на глазах сохнет…

Отношения между отцом и сыном внешне не изменились. Шевкет стал еще более вежлив и предупредителен, чем раньше, как бы подчеркивая этим свое нежелание обидеть отца. Хайрие-ханым иной раз не выдерживала и говорила сыну:

— Ты, Шевкет, не подумай, будто я хочу, чтоб ты грубил отцу или не слушался его. Упаси господь… Но пусть хоть на лице твоем будет недовольство…

— Ах, мама, ты не представляешь, как я хорошо понимаю отца, — ведь я люблю его. Ты не обижайся… Тебя я тоже люблю. Но к нему я испытываю особые чувства… Отец для меня — лучший из людей.

Тогда Хайрие-ханым пыталась воздействовать на мужа. Зная его любовь к сыну, она рисовала перед ним одну картину страшнее другой. Она запугивала его, повторяя без конца, что если свадьба не состоится, то сын умрет с горя, наложит на себя руки… И несчастный Али Риза-бей уже видел сына на смертном одре. Закрыв глаза рукой, он беззвучно плакал.

Но даже эти разговоры не могли сломить его упорства, он был убежден: для сына лучше смерть, чем этот позорный брак.

Наконец Хайрие-ханым не выдержала и закатила супругу грандиозный скандал. Она опять заявилась поздно вечером в комнату к Али Риза-бею, начала рыдать и биться в истерике.

— Я не допущу, чтобы ты на моих глазах убивал сына! — кричала она.

— Ладно, успокойся! Пусть Шевкет поступает так, как ему вздумается, — сказал обессилевший Али Риза-бей, на глазах у него застыли слезы. — Забудьте обо мне… Я оставлю вас в покое. Вы даже имени моего никогда больше не услышите. Живите, как хотите…

— Как у тебя язык поворачивается произносить такие слова? — пуще прежнего завопила Хайрие-ханым, тряся его за плечи. — Хочешь сбежать, бросить старую женщину и целый выводок детей? Большей подлости не придумаешь!

Хайрие-ханым поняла, что ее старания напрасны. Скандалы только вгонят старика в гроб, но не переубедят его. Надо изменить тактику: коли Али Риза-бей считает этот брак позором, значит, следует доказать ему, что еще большим позором для них будет, если Шевкет оставит эту женщину на произвол судьбы… Когда не удается лобовая атака, надо наступать с флангов!..

— Твой сын запятнал доброе имя женщины, из-за него несчастная очутилась на улице. Пораскинь умом да поставь себя на место ее отца! Она так же беспомощна и наивна, как твоя Фикрет или как Лейла и Неджла. Им аллах тоже может уготовить подобную судьбу… Твой сын обязан спасти эту женщину!..

Али Риза-бей не ответил жене ни слова, будто и не слушал ее. Но скала, которую, казалось, ничто не могло поколебать, вдруг дала трещину. Этого еще никто не заметил. Однако вскоре наступил день, когда безо всякого на то повода он позвал к себе жену и сказал со смиренным спокойствием:

— Знаешь, жена, я подумал и решил, что и в самом деле нехорошо будет, если наш сын бросит эту женщину. Можешь от моего имени передать Шевкету: мы готовы принять и встретить ее, как родную дочь.

 

XVI

Свадьба… Весь дом светится, залитый яркими огнями… Окна и двери открыты настежь. Гремит джаз-банд. И когда он умолкает, слышатся веселые голоса, смех, громкие возгласы…

Вся улица веселится. На шум и свет, словно мотыльки на огонь, слетелись непрошеные гости со всего квартала. Тут и женщины, и мужчины, и ребятишки. Одни с любопытством наблюдают за свадебным пиршеством с улицы, другие — те, что посмелее, — пробрались через открытую калитку в сад и уселись прямо на цветочные клумбы, за которыми так старательно ухаживал хозяин дома.

Али Риза-бей потихоньку ушел от гостей. Выбравшись через черный ход, он направился к небольшому холму, который возвышался над кварталом, шагах в пятистах от дома. Там он сел на валун и, обхватив голову руками, уставился в темноту.

Как был он похож на несчастного — погорельца. Человек оказался бессильным перед стихией. Надежд на спасение больше нет!.. Дом сгорел на глазах…

Он мужественно сражался все эти годы, пытаясь выстоять перед бурей, что бушевала за стенами обветшалого дома. Он упорно затыкал щели, закрывал двери и окна, но усилия его были тщетны. Эта борьба принесла ему только душевные страдания…

Свадьба, точно порыв ветра, распахнула настежь окна и двери в его доме, и все беды, которых он опасался всю жизнь, обрушились на него самого.

Да, больше нет никаких надежд! Он потерял своего главного союзника, Шевкета. У него теперь никого нет, он — один как перст…

Последние недели пронеслись, словно в кошмарном сне. И теперь он может наконец восстановить в памяти и осмыслить все пережитое за эти дни.

Едва в доме стало известно о предстоящей свадьбе, все, даже благоразумная и рассудительная Фикрет, будто посходили с ума. В один голос дочери требовали новых нарядов…

Ждать поддержки от жены было бесполезно. От Шевкета проку тоже было мало — у бедняги и без того голова шла кругом.

Али Рига-бей растерялся. Он пробовал объяснить детям, что радоваться нечему: свадьба — всего лишь вынужденный шаг, дабы предотвратить несчастье, и, вместо того чтобы бить в барабаны и трубить во все трубы, надо отметить это событие как можно тише, без излишней помпы. А потом, говорил он каждому, откуда у них деньги на наряды, на свадебное пиршество? Денег и без того — кот наплакал! Если они влезут в долги, то через несколько месяцев придется голодать. И позора не оберешься!

Как-то раз, не подумав, он позвал Айше к себе и несколько часов подряд втолковывал девочке, как плохи их дела, показал ей счета, долговую тетрадь, квитанции… Однако все его усилия оказались напрасными. Более того, дочери перестали его уважать. Теперь, разговаривая с отцом, они недовольно морщили лоб — ну прямо как их мамаша! — и упрекали его в скупости: «Заладил свое! О нас не хочешь подумать! Что же мы, хуже нищих? Вон другие исполняют любую прихоть дочерей, а мы, по-твоему, должны быть на свадьбе брата чумазыми служанками?»

До сих пор Али Риза-бей смотрел на мир философски. Он допускал, что в жизни человека может всякое случиться, но никогда не думал, что доживет до таких дней, когда дети будут упрекать его за честность и порядочность, как за великий грех.

И дело не в нарядах — это еще, как говорится, полбеды. В доме старались переменить и обновить буквально все. Продавали старые кровати, столы, стулья и вместо них покупали новые. В некоторых комнатах меняли обои. Конечно, все стоило больших денег. Али Риза-бей был в отчаянии. Страшно подумать, как бедняга Шевкет будет выкручиваться, чтобы покрыть эти расходы… Не раз он порывался поговорить с сыном начистоту, но тот, отведя глаза, виновато бормотал: «Правильно, отец… А что поделаешь?»— и под каким-нибудь предлогом убегал.

Хайрие-ханым проявляла неумеренную щедрость: из сундуков и корзин вытащили все, что копилось годами. Были проданы последние драгоценности. Но и это не помогло — в доме по-прежнему все были недовольны. Каждый вечер только и слышались жалобы да причитания.

Когда не хватало денег, чтобы расплатиться за очередную покупку, Хайрие-ханым кидалась к Али Риза-бею и, хотя сама ни во что его не ставила, начинала попрекать и требовать от мужа решительных действий.

— Ты ведь мужчина! Хозяин в доме! — кричала она. — А я беспомощная старуха! Что я могу сделать? Это ты должен что-то придумать!..

Но еще печальнее было то, что невестка Ферхунде с самого начала пришлась ему не по душе. Али Риза-бей долго не мог отделаться от неприятного впечатления после первого знакомства с нею. Вместо кроткой женщины, до слез благодарной великодушному свекру за спасение ее доброго имени, перед Али Риза-беем предстала легкомысленная, самоуверенная и даже наглая особа, нисколько не сомневающаяся в своих правах.

Он собирался сказать этой женщине несколько прочувствованных слов о том, что ей вверяется счастье их сына и честь всей семьи. Но, едва взглянув на нее, понял: говорить с этой женщиной не о чем, — пусть все идет своим чередом, по прихоти судьбы…

Не смолкая играл оркестр. В освещенных окнах мелькали тени танцующих. Гости кричали, скакали, кружились, как бесноватые.

Али Риза-бей подумал о Хайрие-ханым. Сейчас она, наверное, внизу в темной кухне возится с грязной посудой или готовит закуску для пьяных гостей. У Али Риза-бея были в, се основания гневаться на жену — ведь она первая предала его в трудную минуту. И все же, несмотря на это, сегодня ему было жалко ее. Сколько бедняжке пришлось хлебнуть горя, прежде чем она вырастила пятерых детей?! А когда пришло время заслуженного отдыха, вместо того чтобы спокойно наслаждаться жизнью, она должна опять торчать на кухне, выбиваться из последних сил, — незавидная доля на старости лет.

Впрочем, Хайрие-ханым, женщина вполне заурядная, провела всю свою жизнь в четырех стенах дома и ничего в этом мире не знала, кроме своих детей. Так что вряд ли под старость у нее могли появиться новые взгляды на жизнь или перемениться характер. А если и заметны какие-то перемены, то только в ее любви к детям, — эта любовь стала слепой и безрассудной.

В общем, Хайрие-ханым никогда умом не блистала, вперед не заглядывала, а делала то, что подсказывал ей материнский инстинкт: любой ценой защищала покой своих детей, чтобы, не дай бог, им не причинили каких-либо неприятностей или вреда… И если она готова была смириться со своей участью, которая ей, надо думать, совсем не нравилась, то опять же только потому, что все делалось ради счастья детей, — так она считала!.. И перечила она ему во всем, и изводила его — ради счастья детей… Впрочем, он тоже любил своих детей, и, конечно, не меньше, чем она. Только проявлялась его любовь совсем по-другому…

Али Риза-бей был сердит и на Шевкета. Но в этот день он прощал ему все. Он жалел сына… В свадебной суматохе отец несколько раз видел Шевкета, правда, мельком, и успел заметить, что мальчик его растерян, даже подавлен. Черный свадебный костюм лишь подчеркивал бледность его умного, красивого лица, которое казалось восковым.

Улучив момент, когда поблизости никого не было, Шевкет несмело подошел к Али Риза-бею.

— Отец… Я хотел с тобой поговорить… — с трудом выдавил он из себя, и на глаза ему вдруг навернулись слезы. Однако в этот момент Шевкета позвали, и он убежал.

Интересно, что хотел сказать ему мальчик? Если бы им удалось поговорить, то и у отца и у сына в этот час, наверное, стало бы легче и спокойнее на душе…

 

XVII

Лейла и Неджла не обманулись в своих надеждах. Невестка действительно была эмансипированной особой.

Уже в день свадьбы, брезгливо поводя носом, она вдруг заявила:

— Ну и воздух у вас в доме, точно в склепе. Надо бы открыть окна, проветрить комнаты. Неужто вы так привыкли к духоте, что не замечаете ее?..

Девушки возвели глаза к небу, изобразив на своих личиках трогательную грусть, которой могли бы позавидовать кинозвезды. Может, Ферхунде и вправду думает, что они до сих пор ничего не замечали? Несчастные, они давно томятся здесь, без света и воздуха, словно пташки в темных клетках. Но разве они могут что-либо изменить? Отец держится старых порядков. Мать — тоже. А старшая сестра, Фикрет, чересчур серьезна, хоть ей и двадцать лет, но она не отстает от отца. О Шевкете тоже не скажешь, что он сторонник новшеств и любитель развлечений. Дай Бог, чтоб под влиянием жены братец изменился и стал похож на современных молодых людей, своих сверстников. А то как барышня — только и умеет, что слезы лить…

Откровенность золовок, их отчаянные мольбы о спасении до глубины души растрогали Ферхунде. Она приласкала девушек и постаралась подбодрить:

— Ах вы мои бедные крошки! Сердце кровью обливается, когда видишь ваши слезы… Такие восхитительные глазки не должны плакать. Успокойтесь, ради бога. Нас теперь трое! Втроем мы как-нибудь справимся со всеми напастями…

Ферхунде включила себя в «троицу несчастных» только из скромности. Отныне верховодить будет она — это ей сразу стало ясно. Она была не только умна, но и хитра. Не прошло и недели, как она уже хозяйничала в доме, никого не слушая и ни с кем не считаясь.

Али Риза-бей и раньше-то старался держаться в тени, а теперь и вовсе перестал показываться на глаза. Рано утром уйдет из дому и весь день гуляет в одиночестве за городом или отсиживается в кофейне.

Отношения его со старшей дочерью испортились. Фикрет не желала ладить с сестрами и с женой Шевкета. Она запиралась в своей комнате, ни с кем не разговаривала и считала, что во всем виноват только отец. Если бы не сложил он с себя обязанности главы семьи, а проявил подобающую мужчине твердость, то и было бы все в доме иначе.

Свои мысли Фикрет не стеснялась высказывать отцу в глаза.

— Я не о себе тревожусь, у меня жизнь сломана, — начинала она укорять отца, когда они оставались наедине. — Мне жаль Айше. Ведь она совсем ребенок, и страшно за нее — попадет под дурное влияние…

От упреков дочери старый отец страдал еще больше. В душе он соглашался с Фикрет. Конечно, он во многом виноват. Прежде всего в том, что характер у него слабый, уступает он всем. И еще: нищим на старости лет остался — этот грех ему никогда не простится!.. Теперь он часто вспоминал слова, сказанные женой, когда он оставил работу: «Ты думаешь, это подвиг — бросить работу? Зачем тебе понадобилось вмешиваться в чужую жизнь?.. Ты бы лучше о себе подумал, о детях!»

Однажды вечером он робко попросил жену погладить ему костюм. Когда на следующее утро он стал одеваться и, как прежде, приводить себя в порядок, жена поинтересовалась, куда он собрался.

— Да так… Приятеля проведать, — уклончиво ответил Али Риза-бей.

На самом деле он решился наконец навестить акционерное общество «Золотой лист». Нанести вроде бы визит вежливости, а вдруг Музаффер-бей предложит своему бывшему учителю какую-нибудь работенку…

Это решение Али Риза-бей вынашивал давно. Если он закрывает глаза на грехи собственного сына, то совсем уж глупо обличать чужие грехи и воевать за справедливость…

Сначала Али Риза-бей заглянул в канцелярию. Многих старых сослуживцев уже не было, а оставшиеся с трудом узнали его. Потом, выйдя из канцелярии, он медленно побрел по коридору, останавливаясь и читая по очереди все висевшие на стенах объявления, и наконец приблизился к дверям главного директора. Руки у него дрожали, словно он готов был совершить какой-то постыдный поступок. Он долго топтался у дверей, не решаясь постучаться.

«Может, для храбрости еще раз пройтись по коридору, перечитать объявления», — подумал Али Риза-бей, но в это время дверь отворилась, и из комнаты вышел Музаффер-бей с туго набитым портфелем.

— Кого я вижу? Мой ходжа, какими судьбами? Как поживаете? Надеюсь, все благополучно?..

Было похоже, что Музаффер-бей даже не удивился, встретив его у дверей своего кабинета. Али Риза-бей похолодел от страха.

— Слава богу, эфенди, слава богу, — промямлил он. — Вот решил навестить вас… Случайно оказался в ваших краях и…

— Значит, не прошли мимо, — перебил его Музаффер. — Спасибо, что не забыли! Как чувствуете себя? Вы почти не изменились! Как сын?.. Дочери, надеюсь, здоровы?.. Они, наверное, совсем барышни…

Музаффер-бей торопливо задавал вежливые и очень банальные вопросы. И одновременно рылся в портфеле, разыскивая какую-то бумагу. Потом, обернувшись к служителю, который держал его шляпу, коротко бросил:

— Посмотри, там на столе должен быть запечатанный конверт. Неси его сюда! — И, протянув руку Али Риза-бею, таким же деловитым тоном скороговоркой произнес: — Простите, мой ходжа! Тороплюсь… Заходите, обязательно заходите, буду весьма рад… Всего доброго!

И Музаффер-бей энергичной походкой быстро направился к выходу, оставив в полной растерянности своего старого учителя.

Последняя надежда Али Риза-бея рухнула.

 

XVIII

Наконец-то мечты Лейлы и Неджлы сбылись. Теперь девушки с головой окунулись в светскую жизнь, о которой грезили столько лет.

Дом Али Риза-бея на Багларбаши, ветхий и старый, как сам хозяин, зажил веселой, шумной жизнью, будто обитатели его спешили наверстать упущенное. Дважды в неделю собирались гости на званый ужин с танцами, и по меньшей мере столько же, а иногда и чаще молодые обитатели дома сами отправлялись в гости.

Стеклянную перегородку на террасе убрали, дощатые стены оклеили желтыми с позолотой обоями. Перед приемом гостей чаны с водой и другую хозяйственную утварь с террасы убирали на кухню. Сверху приносили скамейки, стулья, тахту, расшитые подушки — и терраса превращалась в гостиную.

В такие дни обычно не ужинали, в суматохе просто забывали об этом, и хозяева спешили перекусить, хватая со стола сандвичи и бисквиты, приготовленные для гостей.

Как только появлялись первые приглашенные, Хайрие-ханым удалялась на кухню и, подобрав полы платья и засучив рукава, начинала хозяйничать. Али Риза-бей брал книгу, свечу и поднимался на чердак — это было самое тихое место в доме.

Всю ночь ревел граммофон, раздавались пронзительные крики и взрывы хохота, от топота и шарканья ног трещали полы, сотрясался дом и с потолков валилась штукатурка.

Не раз Али Риза-бей засыпал у потухшей свечи с раскрытой книгой в руках, а утром, открыв глаза с первыми лучами солнца, слышал все те же крики и топот танцующих.

А когда наступала очередь самим идти в гости, в беготне и бесконечных приготовлениях не оставалось времени поужинать. Дочери под руководством невестки часами возились с нарядами: подшивали платья, придумывали и мастерили украшения. Потом крутились около зеркала — красились, душились, пудрились, — ну точно шансонетки в кабаре…

Вечная суета и спешка раздражала всех от мала до велика и невольно действовала на нервы Али Риза-бею. Он приходил в бешенство и до хрипоты проклинал суматоху, творившуюся в доме.

— Что ты кипятишься, Али Риза-бей, — пыталась его урезонить Хайрие-ханым. — Ничего не поделаешь, такие нынче пошли порядки… Дочек надо замуж выдавать. Теперь не так-то легко подыскать мужей для тех, кто сидит взаперти. Мы стараемся для них… Может быть, ты своим дочерям дворцы построил?.. А раз нет, то и не мешай бедняжкам устраивать свою судьбу!

Даже Шевкет повторял то же самое:

— Теперь, отец, жизнь стала другой. И не так уж это страшно, как тебе кажется… В наши дни иначе и не живут… Ничего не поделаешь, приходится идти в ногу с веком. Ты, отец, вырос в другое время, вот тебе и не нравятся теперешние нравы…

Неужто это говорит его любимый сын? Али Риза-бей не верил своим ушам. Но, подумав, решил: нет, Шевкет остался прежним, его взгляды и характер не могли так измениться. Вряд ли ему нравится эта бесконечная карусель в доме. Но мальчик выбит из колеи, его подхватил поток, и он покорно плывет по течению. А возможно, он боится жены и, оправдываясь, пытается выгородить себя. Нет, Шевкет остался Шевкетом. Он не может считать эту пустую, никчемную жизнь нормальной и естественной… Беднягу закрутило, как щепку, вот он и мелет всякую чепуху…

Так оправдывал Али Риза-бей сына, он сочувствовал Шевкету и еще больше жалел его.

Сын таял прямо на глазах. Теперь ему частенько приходилось, не поспав ни минуты после изнурительного ночного веселья, брать портфель и плестись на работу. А вечером, едва добравшись домой, не пообедав, не отдохнув, он должен был опять тащиться с молодой женой и сестрами в гости.

Хозяйством в доме по-прежнему ведала Хайрие-ханым, но несчастная женщина не в состоянии была свести концы с концами. Деньги текли, как вода. И, конечно, Шевкет не мог покрыть своими скромными заработками эти бешеные расходы. Наверняка он уже залез в долги, а тогда, лиха беда начало, попробуй выкрутиться! Страшно подумать!..

 

XIX

Прошло всего несколько месяцев после свадьбы, а деньги, которые тратили первое время без счета, уже иссякли. И в доме снова начались скандалы.

Бедняга Шевкет был в полном отчаянии. Порой он убегал на службу чуть свет, не оставив матери ни куруша на расходы и лишь наказав, чтобы всем кредиторам, надоедавшим своими претензиями, говорили, что его дома нет и не будет. А домочадцам между тем ничего не оставалось делать, как срывать зло друг на друге. Не проходило дня без ссоры: то в истерике билась Ферхунде, то Неджла с Лейлой грозили покончить жизнь самоубийством, то Айше ревела на весь дом… А между ними металась Хайрие-ханым, стараясь всем угодить, всех помирить, и только на мужа она не обращала никакого внимания.

В дом пришла бедность. Иной день даже печь оставалась нетопленной и не на чем было согреть воду. Жили впроголодь, перебиваясь маслинами да дешевой брынзой. Только у Ферхунде всегда были припрятаны в буфете банка с вареньем, коробка сардин и еще какие-то лакомства.

И несмотря на все это, в так называемые приемные дни дом словно преображался. Его обитатели заключали мир. На лицах расцветали любезные улыбки, все начинали готовиться к приходу гостей. Опять таскали столы и стулья, террасу превращали в гостиную, штопали чулки, подновляли наряды, гладили платья, резали цветную бумагу для конфетти…

А Хайрие-ханым, засучив рукава, опять хозяйничала на кухне. С трудом распилив черствую булку на тоненькие ломтики, она намазывала их маргарином, накрывала брынзой — и сандвичи готовы!.. В этом она не уступала буфетчику из ресторана. Смешав ложку черной икры с фаршем из сардинок и маслин, она изобретала новый сорт икры; из недопитого гостями вина и остатков сладостей делала крепчайший домашний ликер.

Работали дружно, весело. И если посмотреть со стороны, как все охотно помогали друг другу, делали маникюр, красили и наводили брови, подгоняли наряды, то невозможно было поверить, что еще вчера эти люди ссорились и дрались, вцепившись друг другу в волосы…

И невозможно было понять, сколько над этим ни бился Али Риза-бей, как будничное уныние, раздражительность и вспыльчивость уживаются в его домочадцах с праздничным весельем и беззаботностью?.. Уж не цыгане ли его дети, ветреные и добродушные?

Что бы теперь ни говорил Али Риза-бей, он слышал один и тот же ответ:

— Так надо!.. Мы времени зря не теряем: женихов найти не так-то просто!..

Под этим предлогом Хайрие-ханым вытаскивала к гостям и самого Али Риза-бея.

— Вместо того чтобы прятаться на чердаке, как паук, ты бы лучше к людям вышел! — корила его Хайрие-ханым. — У нас бывают молодые люди, которые имеют виды на Лейлу и Неджлу. Разве ты им не отец? За тобой последнее слово. Поговори с молодыми людьми, узнай, чем они живут. Не смог дочерей вырастить, так хоть это сделай!..

Признаться, претензии жены были справедливы. Не время теперь отсиживаться в углу. Лейла и Неджла все-таки его дочери. Если верить жене, кое-кто из гостей имеет серьезные намерения. Раз так, надо попытаться найти для них порядочного человека. Чего доброго, дочки без родительского присмотра натворят глупостей.

Али Риза-бей стал принимать участие в званых вечерах. Он готовился к ним, словно актер к выходу на сцену: чистил ботинки, аккуратно подрезал обтрепавшиеся внизу брюки, тщательно завязывал галстук, пытаясь прикрыть им рваную рубашку, поправлял прическу и расчесывал бороду.

А когда Али Риза-бей с самым серьезным видом, с каким он некогда появлялся на служебных заседаниях, входил в гостиную, дочери, одетые в нарядные разноцветные платья, кидались ему навстречу, размахивая обнаженными до плеч руками, будто крыльями.

— Папа!.. Папочка!.. Милый папа!.. — трещали они наперебой, с почестями усаживали отца в кресло, несли сандвичи, бисквиты, сладости и силком кормили его.

Все делалось напоказ гостям, — прямо как в театре, где после поднятия занавеса молоденькие актрисы обнимают и лобызают старика актера, которого только что за кулисами пинали и бранили последними словами. В эту минуту Али Риза-бей готов был провалиться сквозь землю от стыда за дочерей, за самого себя… Да что поделаешь? Он вынужден был мириться и терпеть… Ладно, он согласен вместе со всеми ломать эту комедию, лишь бы дочки были пристроены. Одна вот беда: среди всех этих гостей, которые толкутся у них в доме, не сыщешь приличного человека. Куда ни глянь, одни тупые, наглые рожи светских шалопаев; двадцатилетние молокососы и пройдохи, думающие лишь о картах, о женщинах, о легкой наживе; стяжатели, мечтающие о биржевой афере, о богатом наследстве, которое должно свалиться с неба; или старые развратники — этим бы только проникнуть в порядочный дом да завлечь в свои сети молоденькую дурочку… Помятые, отекшие физиономии алкоголиков и морфинистов… Бр-р!..

И хотя Али Риза-бей сидел в углу с самым безучастным видом, ничего не ускользало от его взгляда, он, казалось, видел не только лица, но и мерзкие душонки этих людей. А как было стыдно глядеть на дочерей, которые непринужденно болтали, громко смеялись, обменивались шуточками с гостями.

Только Шевкет выделялся из всей компании. Поглядишь на него и сразу поймешь — бедняга мучается и страдает, его терзают угрызения совести… Попал однажды в болото и не знает, как из него выбраться. И он не одобряет этой глупой затеи, — отцу не место среди гостей!.. Встретившись с ним взглядом, он невольно отводит глаза в сторону, словно хочет сказать: «Я виноват в твоем позоре, отец!.. Прости меня!»

Однажды Шевкет увел отца из гостиной во внутренний дворик и зашептал:

— Папа, милый, мне горько на тебя смотреть… Ты не должен сидеть среди них!.. — и, не дожидаясь ответа, убежал.

 

XX

Фикрет жила затворницей в маленькой комнатке наверху и лишь изредка спускалась вниз, чтобы дать отпор обоим противникам.

Как-то поздно вечером она позвала в свою комнату отца и без всякого вступления заявила:

— Я выхожу замуж, отец…

Али Риза-бей был поражен, но постарался ничем не выдать своего удивления:

— Правда, моя девочка? Дай бог тебе счастья!..

— Ты, наверное, будешь сердиться, — я приняла это решение, не посоветовавшись с тобой.

— Сердиться? Ну что ты?! — горько усмехнувшись, сказал Али Риза-бей. — С какой стати, доченька? У меня на это нет никаких прав…

— К чему такое самоуничижение, отец? — недовольно подняла брови Фикрет.

— Это не самоуничижение. Я говорю правду. Я нищий. Вместе с другими правами я потерял и это право. Если я не могу устроить твою судьбу, значит, ты вольна поступать, как тебе заблагорассудится.

Очевидно, слова отца задели Фикрет за живое. Ей стало жаль его, но она постаралась скрыть свои чувства. Лицо девушки выражало холодную отчужденность.

— Давай поговорим откровенно, отец. Ты знаешь прекрасно: у меня даже в мыслях не было винить тебя за нашу бедность. Я все-таки не такая, как мать и сестры… Тебя я осуждаю только за слабость: ты спасовал перед своими близкими, за которых в ответе, и этого я никогда тебе не прощу. Шевкет — неплохой человек, но беда его в том, что он попал под каблук своей жены-авантюристки. Лейла и Неджла — истерички, они сами не знают, чего хотят… А мать — словно овца: куда дочери, туда и она. Разве я тебя не просила: «Отец, открой глаза! Останови этих безумцев, ведь они толкают нас в пропасть!» Но ты не слушал меня, ты устранился от семейных дел. Обиделся, оскорбился, замкнулся… Да если бы ты повел себя как настоящий мужчина, ничего бы не случилось. Я понимаю: тебе неприятно слушать меня, но давай смотреть правде в глаза!.. Положение нашей семьи, прямо скажем, незавидное. Перед нами — пропасть. Помощи ждать неоткуда. Вот я и решила: буду спасаться сама, пока не поздно… Поэтому не обижайся на меня за то, что я ничего тебе не сказала.

Али Риза-бей сел на край сундука и обхватил руками седую голову.

— Ты права, Фикрет, — сказал он, сокрушенно вздохнув. — Во всем виноват только я.

Некоторое время отец и дочь молча сидели друг против друга, погрузившись в невеселые думы.

— Ну, а твой будущий муж хоть порядочный человек? — спросил наконец Али Риза-бей.

— Ему пятьдесят лет, зовут Тахсин-бей…

— Не слишком ли стар для тебя?

— Конечно, стар… Даже очень.

— А чем занимается?

— В Адапазары у него сад и виноградники. Мужчина он солидный, состоятельный.

— Он что ж, заберет тебя к себе?

— Этого-то я и добиваюсь…

— А раньше он был женат?

— В прошлом году у него умерла жена… Осталось трое детей.

— Ну, а добрый он или…

— Говорят, не хуже других… Я даже карточку его не видела…

— А вдруг он тебе не понравится?

— Да по мне, всякий хорош будет, кто вызволит меня из этого ада.

— Как же он тебя разыскал, через сватов?

— Ну конечно! Услыхал про наши богатства, специальных гонцов прислал: «Разыщите, мол, для меня эту принцессу!..» — попыталась отшутиться Фикрет. — Он приходится родственником нашей соседке, Нейир-ханым. Недавно был в Стамбуле и попросил найти ему невесту. Сказал ей: «Мне нужна хорошая девушка, которая могла бы стать матерью для моих детей. Я женюсь на ней, а то после смерти жены в доме все пошло кувырком». Ну, а я сразу же сказала соседке, что согласна. Мы тут же сели и письмо написали. А вчера ответ пришел… Так что недели через две я уезжаю в Адапазары.

Пока Фикрет, словно издеваясь над собой, рассказывала «историю своей любви», Али Риза-бей думал о несбывшихся надеждах, ведь он готовил Фикрет совсем иную судьбу…

— Бедная доченька, — прошептал он.

Слова эти, казалось, вырвались из глубины души. Фикрет выпрямилась, зло глянула на него и перебила резко:

— Лучше, отец, оставь жалость для других дочерей. Посмотрим еще, какая их ожидает участь.

Через две недели Фикрет уехала к мужу. Хайрие-ханым перерыла все шкафы и сундуки, чтобы найти какие-нибудь вещи в приданое дочери. Но девушка презрительно отвергла все подарки. Она не захотела даже, чтобы ее провожали до нового дома в Адапазары.

— А вы представьте, что от вас уходит служанка… К чему эти церемонии? Без них спокойнее…

Только отцу и сестренке Айше она разрешила проводить ее до вокзала Хайдарпаша. Фикрет ушла из дому, не подав на прощание руки сестрам и холодно отстранив мать, которая с плачем бросилась целовать ее. Но когда поезд тронулся и в глазах отца Фикрет увидела затаенную боль, она вдруг смущенно улыбнулась виноватой, жалкой улыбкой.

— Не горюй, папа! — крикнула Фикрет, высунувшись из окна вагона. — Если станет невмоготу, приезжай ко мне. Буду ухаживать за тобой, как за малым ребенком…

Так оторвался и упал с дерева первый лист.

 

XXI

Теперь Али Риза-бей вынашивал одну надежду, одно самое сокровенное желание — выдать побыстрее замуж Лейлу и Неджлу, и тогда, как говорится, с глаз долой, из сердца вон…

Иначе, не остановить этой дьявольской карусели, запущенной якобы ради счастья дочерей, — и напрасно пытаться переубедить жену… Конечно, все напасти от невестки Ферхунде. А как останется она одна, без своих союзниц, тогда, глядишь, и приструнить ее удастся.

Али Риза-бей даже приготовил слова, которые когда-нибудь скажет Шевкету: «Знаешь, сынок, я тебя люблю, как и прежде. Я старик, но в детство еще не впал и обязан, стало быть, заботиться о своей семье… Больше так продолжаться не может… Ты человек добрый и терпеливый, так что, думаю, сумеешь объяснить своей жене мои истинные намерения. Ну, а если не сумеешь, духу у тебя не хватит, то нам лучше разъехаться. У тебя я ничего не прошу. Сумею прокормить как-нибудь и мать и Айше на свою пенсию…»

Предъявив такой ультиматум, он закроется у себя в комнате и будет бойкотировать эти глупые увеселения. Если жена вздумает противиться, он готов и с ней расстаться… Не желает его слушать, пусть живет с кем-нибудь из детей.

Конечно, это полная катастрофа. Но зато, все потеряв, он обретет самое дорогое — свободу и достоинство! Он перестанет наконец бояться, он подавит в себе жалкого, пришибленного чиновника, который во всем сомневается, всего пугается, шага не может ступить, сто раз не осмотревшись по сторонам.

Сам того не замечая, Али Риза-бей уже привык дома ссориться с детьми из-за всякой ерунды, привык спорить и торговаться до хрипоты с торговцами на базаре из-за нескольких курушей. Он никогда раньше не выходил из себя, если его не забирало за живое, не кричал, если был уверен в своей правоте. Теперь он готов был кинуться на каждого встречного из-за пустяка, сердился без всякого повода и с каждым днем чувствовал себя все хуже и хуже.

Да, Али Риза-бей стал совсем другим человеком. И несмотря на это, он упорно продолжал верить, что в нужный момент сумеет, как прежде, постоять за свои права и защитить интересы семьи. Он верил, что такой день наступит, — господь бог не обойдет его своей милостью…

Он по-прежнему упорно и придирчиво искал женихов для дочерей. Неужели перевелись на белом свете добрые, благородные люди? Попробуй найди хоть одного порядочного среди всего этого сброда, который увивается вокруг девушек на званых вечерах!.. И хотя Али Риза-бея уже не тащили силком в гостиную, он выходил сам, присматривался к приглашенным, как Диоген, который днем с огнем пытался разыскать хоть одного настоящего человека на улицах родного города. Кто знает, вдруг однажды посетят его дом два праведника, два избавителя, чья нравственность выше подозрения.

Он заприметил нескольких, более или менее солидных гостей, нашел предлог поговорить с ними и разузнал о них на стороне, и что же? Все эти, с позволения сказать, женихи слыли личностями весьма сомнительными. Он легко мог убедиться — для этого не требовалось даже особой проницательности, — что за вполне благопристойной внешностью этих господ скрыты порочные, жалкие души. Стоит только прикоснуться к этим разряженным куклам, и мишура мигом слетает, чтобы явить взору отвратительную наготу морального уродства. Но если быть до конца честным, то разве дочери его — не того же поля ягоды? Весь день они ходят по дому в лохмотьях, в старых платьях, не выпуская из рук иголки, зашивая, накладывая заплаты на полинявшую, выцветшую от времени старую одежду. А как только наступает вечер, они преображаются, надевают шелковые платья с цветами, с блестками и порхают, словно бабочки. Трудно поверить, что эти заливающиеся соловьем девушки, расточающие улыбки направо и налево, несколько часов назад, будто прачки, ругались самыми последними словами…

Потеряв надежду найти среди гостей порядочного человека, Али Риза-бей уже готов был отдать дочерей любому, кто согласится взять их в жены.

«Если дело и дальше так пойдет, — думал отчаявшийся отец, — то мои дочери в конце концов могут угодить в умело расставленные сети, скомпрометируют себя, и потом выдать их замуж будет невозможно. Нужно признать, что Лейла и Неджла не бог весть какие сокровища. И проявлять излишнюю щепетильность просто смешно. Тут уже не до нравственного благородства, были бы у женихов деньги, чтобы они могли прокормить семью…»

Улучив момент, Али Риза-бей сумел побеседовать с коммерсантом, который будто бы имел виды на Лейлу. Это был немолодой, лет сорока, мужчина. Звали его, как и мужа Фикрет, Тахсин-беем. Он дважды был женат, и оба раза, судя по его словам, неудачно. Он, безусловно, отличный семьянин, жен своих ублажал, как мог, если верить его рассказу, но эти неблагодарные сбежали, опозорив его доброе имя… Тахсин-бей, между прочим, сказал, что зарабатывает уйму денег, а сейчас у него наклевывается очень выгодное дельце, — если все пойдет благополучно, он станет одним из самых богатых и уважаемых людей в Стамбуле.

Али Риза-бей не очень поверил Тахсин-бею и усомнился в его доброте, благородстве и богатстве. Но чем черт не шутит, может, в словах Тахсин-бея и есть доля правды.

Если Тахсин-бей не жулик и денег у него много, то чем он тогда не жених? Однако на следующее утро Хайрие-ханым, убирая комнату, нашла на полу счет и письмо, адресованное Тахсин-бею, в котором портной угрожал заказчику судом, если тот не заплатит за два костюма, сшитых еще год назад…

Не больше «повезло» и Неджле. Чтобы раскусить ее «жениха», Али Риза-бею понадобилось около десяти дней.

Молодой человек, двадцати восьми лет, благородной осанки, служил на почте, жалованье получал небольшое, но зато ему досталось богатое наследство от умершего в Европе родственника.

Поскольку он имел серьезные виды на Неджлу, Шевкет поспешил навести о нем справки. Выяснилось, что деньги, которыми сорит молодой человек, достались ему вовсе не от умершего дядюшки, а получены от любовницы — богатой шестидесятилетней старухи…

 

XXII

«Любой ценой выдать замуж Лейлу и Неджлу» — эта мысль преследовала Али Риза-бея постоянно. Ни о чем другом он не мог теперь думать…

Когда прежде он видел, как его дочери танцуют в объятиях незнакомых мужчин, шутят с ними, о чем-то шепчутся, прогуливаются под руку, он приходил в ярость. Теперь его не мучили ни угрызения совести, ни стыд. На все он смотрел сквозь пальцы, втайне надеясь, что дочерям, может быть, удастся завлечь кого-нибудь в свои сети и женить на себе.

Среди поклонников Неджлы и Лейлы появлялись иногда весьма приличные, благовоспитанные молодые люди, и каждый новый поклонник вселял в Али Риза-бея новую надежду. Он даже не противился и не возмущался, когда его дочери уезжали на прогулку и их поздно вечером привозили домой на машине. Однако молодые люди, покружившись около девушек, точно пчелы вокруг цветка, быстро исчезали. Наивные мечты старого отца рассеивались, словно утренний туман над морем. Глаза его застилали слезы отчаяния.

Раньше, когда Али Риза-бей с важностью сановника появлялся в гостиной, веселое оживление стихало. В его присутствии гости не позволяли себе ни вольностей, ни рискованных шуток, ни чрезмерного кокетства. Теперь все вели себя бесцеремонно, нисколько не считаясь с ним и не стесняясь его. Если прежде гости обращались к нему, почтительно называя «уважаемый бейэфенди», то теперь без тени смущения они рассказывали в его присутствии непристойные анекдоты, а женщины — эти бесстыдницы — осмеливались приглашать его на танцы…

Несчастный Али Риза-бей старился, дряхлел и все больше опускался. Он еще надеялся, что вдруг объявится жених для его дочерей, хотя надежд на такое чудо было мало. А мир корчился вокруг него в безумной пляске, словно накануне светопреставления…

Может быть, он напрасно видит все в мрачном свете? Зачем сгущать краски? Ведь кругом идет веселье! То танцуют и пляшут — того гляди, рухнет пол под ногами, — то устраивают какие-то глупые игры, заставляют почтенных людей залезать на стул, петь петухом, ползать на четвереньках, брыкаться и кричать ишаком, вызывая бурный восторг всех гостей. Но старик понимал, что это веселье только напоказ.

От пристального взгляда Али Риза-бея не ускользало, как люди, с виду такие беззаботные, казалось бы не желающие знать ничего, кроме развлечений, мучаются и страдают от бесконечных интриг, трагедий и драм. Одни любят тайно, другие бесстыдно, не таясь; тут кого-то совращают, там обманывают или ревнуют. Какая-то женщина падает в обморок, а вон там двое пьяных отправляются в сад, чтобы свести счеты между собой…

И только Хайрие-ханым, как всегда, без устали хлопочет на кухне, моет посуду, чистит, скребет, убирает. Отправляясь к себе наверх, Али Риза-бей обходит кухню стороной, чтобы не попасться жене на глаза…

Самая младшая дочь Айше уже свалилась от усталости и спит на старом, дырявом коврике, свернувшись, точно котенок.

Старый отец на цыпочках подходит к девочке, присаживается у ее изголовья и долго смотрит на худенькое, слабое тельце, тоненькую шею, бледное личико.

«Неужели мне не удастся спасти хотя бы ее?!» — думает Али Риза-бей. Он смотрит на свою маленькую дочку и не может сдержать рыданий. Бедняжка просыпается от горячих слез, падающих ей на щеку…

 

XXIII

Как-то поздно вечером в комнате Али Риза-бея снова появилась Хайрие-ханым.

— Шевкет сегодня привез свежего кофе из Стамбула, — сказала она и поставила перед ним маленькую чашечку. Потом придирчивым взглядом обвела комнату. — Простыни у тебя, Али Риза-бей, совсем почернели от грязи. Завтра утром отдашь их мне, я постираю. Ты опять кашляешь? Надо купить лекарства и растереть тебе спину… Тебе не холодно под одним одеялом? А то я могу дать тебе свою душегрейку…

Хайрие-ханым невозможно было узнать: добрая, ласковая — просто ангел. Подумать только, какая вдруг заботливость! Но вместо того чтобы благодарить ее за столь трогательные знаки внимания, которого он давно не удостаивался, Али Риза-бей нахохлился, насторожился, будто зверь, которого ласкают, пытаясь приручить, и недоверчиво покосился на жену.

Закончив осмотр комнаты и проявив необходимую заботу о благополучии и здоровье мужа, Хайрие-ханым наконец присела рядом с ним.

— Али Риза-бей, хочу с тобой поговорить, тревогами своими поделиться, — начала она. — Что будет с нами?.. Впереди зима. В доме ни полена дров, ни куска угля. Детям надеть нечего. Уже сейчас от холода зуб на зуб не попадает… Что будем делать?..

Увидев жену с кофейным подносом в руках, Али Риза-бей догадался, о чем пойдет разговор. Тем не менее он молчал, думая о чем-то своем.

— Что ты скажешь, Али Риза-бей? — переспросила она, не дождавшись ответа.

— Мне сказать нечего. — Али Риза-бей пожал плечами.

— То есть как нечего? — раздраженно вскричала Хайрие-ханым. — Разве не ты хозяин в доме?

— Ну да, когда деваться больше некуда, тогда хозяин — я, — ответил Али Риза-бей с горькой усмешкой, не сходившей последнее время с его губ. — Зато когда в доме появляются деньги, хоть несколько курушей, тогда хозяин в доме кто угодно, только не я. Вы меня тогда и за человека не считаете…

На такие слова следовало бы, конечно, рассердиться, ответить порезче, хлопнуть дверью и уйти из комнаты. По правде говоря, Али Риза-бей именно на это и рассчитывал.

Лучше бы она вспылила, устроила бы скандал, тогда ему не пришлось бы вникать во все эти бредовые планы, которые ничего не сулят, кроме новых бед. Но она сдержалась.

— Раньше ты не был таким, Али Риза-бей, — с укором сказала она.

— Это правда, — согласился Али Риза-бей. — Когда-то я был другим человеком, а стал подлецом. Все деньги трачу на женщину, играю в карты, пью…

Хайрие-ханым прикусила губу, но и на этот раз стерпела. Скандал явно не входил нынче в ее расчеты.

— Али Риза-бей, ты несправедлив, — все тем же примирительным тоном сказала она. — Если не с тобой, то с кем же еще я могу посоветоваться, кому пожаловаться? Наши дочери хоть и выросли, но так детьми и остались. За них нам с тобой отвечать!.. Вот об этом давай и поговорим.

Старик уже понял, что ему не удастся избежать неприятного разговора. Ну что ж, он согласен ее выслушать и готов к любым сюрпризам.

— Говори, ханым, послушаем, чего ты хочешь. Хайрие-ханым хотела не так уж много.

В последнее время Шевкету очень трудно. Мальчик влез в долги. Теперь навалились новые неприятности, и бедняга совсем приуныл. Конечно, в эти тяжелые дни несчастному мальчику надо помочь. Ведь уже несколько дет он самоотверженно держит на своих плечах весь дом.

— Все понятно, ханым-эфенди, — нетерпеливо перебил ее Али Риза-бей, он все ждал, когда она доберется до главного. — Ты не говоришь только главного: где взять денег?

Хайрие-ханым, потупив глаза, робко произнесла:

— Знаю, ты будешь, недоволен, но у меня такое предложение: взять в банке лир триста — четыреста. Шевкет говорит, что самое большое за полгода он сможет расплатиться.

— Значит, с Шевкетом ты уже все обсудила?

— Что ты! — испуганно воскликнула она. — Я же вижу: сын из сил выбивается. Ты не представляешь, Али Риза-бей, как болит материнское сердце!..

— Ладно, ладно, — перебил ее Али Риза-бей. — Уже все ясно. Вот только, как мне известно, в банке денег не дают без залога.

— Ну так что ж? Заложим наш дом!..

Али Риза-бей удивленно посмотрел на жену.

— Шевкет за полгода, ну, самое большое за год, все выплатит.

Старик молчал.

— Неужели ты не доверяешь сыну? Разве ты не знаешь нашего Шевкета?

Али Риза-бей вопросительно глядел на жену.

— Ну, скажи что-нибудь. Чего ты на меня уставился? Али Риза-бей прищурил глаза и ухмыльнулся.

— Воистину мир стал неузнаваем. Я могу понять, почему вместе со всем миром изменились наши дети. Но что случилось с тобой, почему изменилась ты — этого я никак не возьму в толк.

— О чем ты говоришь, Али Риза-бей? — Хайрие-ханым попыталась даже улыбнуться. — С чего бы мне меняться?.. Какой была, такой и осталась…

Сердитым жестом Али Риза-бей остановил жену.

— Помилуй бог, где моя прежняя, благоразумная и добрая, как ангел, жена? Где? Откликнись!.. Да ты в подметки ей не годишься. Мне незачем скрывать, ханым, что я думаю о тебе: ты внушаешь мне ужас, Хайрие, слышишь, — ужас! Старый дом — это единственное паше достояние. Что будет, если мы и его лишимся? Пойдем умирать к соседям? Да как у тебя язык повернулся предлагать мне такое?

Хайрие-ханым вскочила точно ужаленная.

— Все понятно, Али Риза-бей! Была раньше пословица: «Отец сыну — сад с виноградником, а сын отцу — гроздь винограда». А теперь стало наоборот! Сын кормит-поит отца своего да еще кучу его детей, а отец, видите ли, не хочет развалившийся дом заложить, чтобы сыну родному помочь. И это называется заботливый родитель! А зачем оскорблять беспомощную женщину? Ежели ты хозяин дома, так скажи прямо: «Нет!» — и дело с концом…

Хайрие-ханым, вытирая слезы, направилась к двери.

— Постой! — сказал Али Риза-бей. — Пойми меня правильно. Я взываю к твоему разуму. Я спросил тебя, что же будет с нами, если мы потеряем дом? Хорошо, пусть будет по-твоему. Если ты вобьешь что в голову, разве тебя переубедишь? Рано или поздно своего добьешься. Так чего же нам понапрасну изводить друг друга?

Али Риза-бей по опыту знал: не согласись он сегодня, завтра домочадцы объявят ему войну, начнут кричать, скандалить и будут терзать его до тех пор, пока он не запросит пощады. Он так живо представил себе это, что его охватило чувство безнадежной усталости. Какой смысл сопротивляться? Предположим, сегодня он устоит, а завтра наступит зима, начнутся холода, дети разуты-раздеты и голодны — вот и придется ему в конце концов сдаться.

Кредит под залог дома оформили в течение нескольких дней и получили в банке около четырехсот лир. Но, как и предполагал Али Риза-бей, деньги эти не принесли семье даже временного благополучия или хотя бы передышки на два-три месяца.

После уплаты самых неотложных долгов оставшаяся часть денег была брошена на растерзание дочерям. Длительный и шумный торг закончился общим походом в магазины. Женщины накупили шелка, безделушек и украшений, коробочек и баночек с кремами и мазями, помадой и краской для глаз, для бровей, для лица, для волос, зубной пасты, ажурных чулок и изящных туфелек, которые наверняка развалятся после первого же дождя. Кроме того, для гостиной купили яркие подушки, мраморные статуэтки, куколки и десяток граммофонных пластинок с модными чарльстонами и танго.

Потом устроили для друзей и знакомых званые обеды — один за городом, в Чамлыджа, другой — дома. Али Риза-бей лишь раз или два успел сходить на рынок в Ускюдар, купить на неделю провизии да привезти несколько вязанок дров.

На одиннадцатый день после получения денег в доме уже не могли наскрести даже лиры. Начавшийся в этот день после полудня осенний дождь вечером перешел в ливень. И тогда только выяснилось, что крыша в нескольких местах течет. Тазы, кастрюли, пустые консервные банки — все пошло в ход, их ставили на чердаке, в коридоре, в верхних комнатах. По всему дому раздавался монотонный стук падающих капель, и под этот аккомпанемент кто-то безутешно плакал тоненьким жалобным голоском. Эта была Айше. Взрослые успели урвать свою долю, а вот о девочке никто даже и не вспомнил, ей так и не купили шелкового платьица и лакированных туфелек, о которых она давно мечтала.

Али Риза-бей сидел, слушал унылую музыку капель и жалобные всхлипывания Айше и думал: «Выходит, только мы с моей маленькой и остались ни с чем… Как же я про крышу-то забыл?.. Четыреста лир за десять дней на ветер пустили, а худую крышу так и не удосужились починить!..»

 

XXIV

В тот год зима выдалась на редкость суровая. Снегом занесло все дороги. В Багларбаши около самых домов бродили волки.

Деньги, взятые осенью под залог дома, разошлись на пустяки. Зима застала всех врасплох: у детей не было даже теплого белья — его тоже забыли купить.

Слава аллаху, Хайрие-ханым оказалась на редкость изобретательной. Со дна сундуков, из самых дальних уголков шкафа она извлекла старые, уже отслужившие свой век вещи. Это был настоящий клад.

Для худышки Айше, которая особенно страдала от холода, Хайрие-ханым сшила из старого кроватного полога теплую куртку на вате, надерганной из дырявого матраса.

Из скатерти, уже порядком изъеденной молью, Неджла выкроила себе пелерину, края ее обвязала разноцветной шерстью, изобразив затейливый рисунок, вроде цветочков.

Обитатели-дома в этих странных нарядах напоминали персонажей из сказки «Золушка», и посторонний человек, очутившись среди них, мог подумать, что попал за кулисы перед поднятием занавеса…

Каждый день в зависимости от погоды у старого дома, точно у больного дряхлого старика, появлялись новые недуги. Когда шел дождь или таял снег, начинала течь крыша, если холодало и крепчал ветер, с потолков и стен обваливалась штукатурка, дуло из всех щелей — в комнатах становилось холодно, как на улице.

И несмотря ни на что, чада и домочадцы Али Риза-бея не унывали. Они стойко переносили нужду и невзгоды, весело подшучивали над собой, беззаботно острили, открывая все новые изъяны своего дома. Кажется, Али Риза-бей был недалек от истины, когда говорил, что дети его превратились в беспечных цыган.

Как-то раз, когда дочери, наряженные в свои живописные лохмотья, взявшись за руки, танцевали, выбивая чечетку под аккомпанемент барабанящих по жестяной посуде капель, на лестнице появился улыбающийся Али Риза-бей. В руках у него была пила, он собирался в сад за дровами. Увидев его улыбку, Хайрие-ханым воскликнула:

— Браво, отец! Да здравствуют веселые отцы, подобные тебе! Интересно, чему ты радуешься? Полюбуйся на плоды своих трудов: вот к чему приводят добродетель и справедливость!..

Жестокие слова жены сразили несчастного Али Риза-бея. Старик оступился и чуть было не упал с лестницы, уронив пилу.

В эти суровые, зимние дни пила часто приходила на помощь Али Риза-бею. Когда становилось особенно холодно, он, одевшись потеплее, отправлялся в сад и начинал пилить фруктовые деревья на дрова. А что еще прикажете делать? Да пропади все пропадом! Главное — дожить до лета… А все-таки жалко. Ведь эти деревья он своими руками сажал, растил, выхаживал… Они для него — словно дети. Впрочем, разве сравнишь их с детьми.

Пока стояла зима, болезни почти не покидали дом. Не успевал выздороветь один, как заболевал другой. Не пощадила судьба и Али Риза-бея. Он простудился и пролежал около недели. За это время никто о нем не вспомнил. Только иногда жена наведывалась и приносила чашку горячего чая или похлебку.

— Слава Аллаху, сегодня тебе лучше. Ты побереги себя, все пройдет, — тараторила она. — Я сама еле хожу, впору свалиться, да вот креплюсь. Мне нельзя болеть!

Казалось, она говорит, чтобы оправдаться перед мужем за свое невнимание к нему. Хотя, кто ее знает, может быть, и впрямь ей нездоровится…

Больше всего Али Риза-бея огорчала невнимательность детей. Он всегда считал, что человек затем и обзаводится семьей, растит детей, чтобы в такие минуты не чувствовать своего одиночества, чтобы слышать живые голоса и видеть вокруг себя родные лица. А получалось так, что, заболей он тяжело, никто не заглянул бы к нему и он умер бы в собственном доме в полном одиночестве, как чужак в убогой каморке постоялого двора…

Только однажды Шевкет зашел к нему в поздний час. Смущенный и робкий, он присел на край кровати, осторожно коснулся ладонью его лба, чтобы узнать, высока ли температура.

— Я никак не мог раньше прийти, отец, — сказал он и сокрушенно вздохнул.

Шевкет сказал это так искренне и просто, что не поверить ему было невозможно. Он сидел, плотно сжав губы, уставившись прямо перед собой, словно боялся, что любое слово, сказанное в свое оправдание, прозвучит ложью.

«Мальчик, наверное, болен, — подумал Али Риза-бей. — А я смотрю на него, точно ничего не замечаю. Надо сказать ему, чтобы он отлежался хоть несколько дней дома, в тепле. Но бедняга не может себе позволить такой роскоши. Он должен трудиться от зари до позднего вечера, несмотря на недомогание, иначе в доме все пойдет прахом. Бедному Шевкету куда хуже, чем мне. По крайней мере, меня никто не хватает за горло, не требует хлеба… Благодарю тебя, всевышний, и за это!..»

Ни холод, — ни голод, ни болезни не могли захлопнуть Двери дома Али Риза-бея. Валил снег, крутила метель, переставали ходить пароходы и останавливались поезда, а гости по-прежнему продолжали собираться на званые вечера.

Каждый такой прием уничтожал все запасы дров и провианта. Но это не могло остановить гостеприимных хозяев. Они радостно сбрасывали с себя старые куртки, рваные халаты, самодельные пелерины и спешили надеть шелковые декольтированные платья. Парили огрубевшие, потрескавшиеся от холода и цыпок руки, мазали их вазелином; долго натирали кремом опухшие от насморка носы, тщательно чистили зубной пастой, а потом полоскали водой с одеколоном пахнущие чесноком рты.

Между тем день окончательного банкротства неумолимо надвигался. От кредиторов не стало отбоя, они требовали, кричали, угрожали. Наконец стали приходить повестки из суда.

Чтобы не встречаться с кредиторами, Шевкет уходил из дому до рассвета и возвращался за полночь.

Жизнь в доме Али Риза-бея стала невыносимой. Теперь домочадцы попросту грызлись между собой из-за каждого куска. Циничный эгоизм взял верх над стыдом и совестью. То и дело пропадали вещи, и каждая пропажа сопровождалась истерикой, проклятиями, бранью.

Ферхунде совсем обнаглела. Уж если она была не в духе, лучше не попадайся ей на глаза. Она могла сорвать зло на ком угодно, не дай бог ей возразить.

— Черт меня дернул связаться с этими голодранцами! — орала она на весь дом. — Мало того что сидят на шее моего мужа, и мне еще житья не дают. Не будь этой оравы, мы бы вдвоем жили припеваючи…

Али Риза-бей затыкал уши и бежал из дому, за ним кидалась с плачем Хайрие-ханым и требовала, чтобы он защитил семью от разбушевавшейся невестки…

Каждый такой скандал грозил семье катастрофой: то Ферхунде собирала вещи, то Лейла клялась покинуть дом, уйти в горничные, в официантки… Но все, слава аллаху, кончалось миром, может, Хайрие-ханым умела уговорить недовольных, может, слезы и причитания маленькой Айше действовали отрезвляюще, а может быть, все устали от бесконечных ссор и ругани.

Раньше Хайрие-ханым любила пожаловаться на недомогание, вечно у нее что-нибудь болело. Теперь эта женщина стала на удивление выносливой и крепкой. Все домашние заботы ложились прежде всего на ее плечи, и просто удивительно, как эта слабая, болезненная женщина не согнулась под их тяжестью.

Ежедневно Хайрие-ханым отправлялась на рынок в Ускюдар с узелком в руке, прихватив что-нибудь на продажу. Не успеешь оглянуться, как она возвращается с едой или деньгами, чтобы заткнуть глотку самому нетерпеливому кредитору.

* * *

Иногда приходили письма от Фикрет, короткие и скупые. Она писала отцу, что хотя и не знает счастья, однако, хвала создателю, жива и здорова. Эти письма были слабым, но единственным утешением для старого Али Риза-бея.

Но в одном из своих последних писем Фикрет не сдержалась и позволила себе лишнее.

«Сюда доходят, к сожалению, не очень добрые вести о нашем доме. Порой мне становится стыдно перед мужем, — писала она. — Не пора ли вам, отец, в конце концов навести в доме порядок?..»

По-своему Фикрет, конечно, была права. Возможно, эти слова она написала по настоянию мужа. Письмо задело Али Риза-бея за живое, и он написал ей в ответ:

«Каждый из нас отвечает только за себя. Нас уже давно ничего не связывает. Поэтому, что бы у нас тут ни происходило, тебя это не должно касаться. Тем более наши домашние дела не могут бросить на тебя тень. Твои письма нас всегда радуют. Но если писать тебе их стало в тягость, воля твоя, поступай как знаешь!..»

Как потом Али Риза-бей ругал себя за это письмо, написанное под горячую руку. Но ведь известно: что написано пером, того не вырубишь топором. Больше Фикрет о себе не давала знать, а старый Али Риза-бей не мог собраться с духом и написать ей еще раз.

Когда наступил очередной, кризис и в доме не оказалось ни куруша, как всегда вечером в комнату к мужу заявилась Хайрие-ханым.

— Али Риза-бей, мы по уши в долгах, — начала она сразу, без предисловий. — На Шевкета рассчитывать не приходится… Дети голодные. Может быть, ты напишешь письмо Фикрет, объяснишь ей наше положение. Мы с ней рассчитаемся, как только у нас дела выправятся. А ежели не рассчитаемся, тоже беда не велика. Зять — человек состоятельный…

Хайрие-ханым была уверена, что муж немного поупрямится, а потом согласится. Но Али Риза-бей вдруг вспылил.

— Не смей даже имени ее упоминать! Слышишь?! — закричал он, потрясая кулаками. — Только попробуй заикнуться, задушу! Одной дочери удалось выкарабкаться, так ты и ее хочешь на дно за собой потянуть? Не бывать по-твоему!.. И не будем мы, как нищие, просить милостыню у ее мужа, чтобы Фикрет за нас краснела. Не будем! Еще раз услышу об этом, задушу! Поняла?!

Али Риза-бей кричал с такой яростью, что Хайрие-ханым не на шутку испугалась и больше не заводила разговора о старшей дочери.

 

XXV

В начале февраля Шевкет вдруг пропал: две ночи подряд не ночевал дома. Ферхунде, которая последнюю неделю была с мужем в ссоре, нервничала.

— Знаю, это он назло мне, — брюзжала она без конца. — Ну, я ему еще покажу. Если завтра не вернется, уйду отсюда! Пусть попляшет тогда!..

Хайрие-ханым по-другому объясняла отсутствие сына: скорее всего, он у кого-нибудь из своих товарищей, скрывается от кредиторов. Даже Неджла и Лейла высказывали беспокойство: «Уж не случилось ли что-нибудь с нашим братцем? Не попал ли он в беду?» Но, занятые подготовкой туалетов к очередному вечеру, они недолго горевали.

Али Риза-бей сидел мрачнее тучи, раскачиваясь на стуле и беззвучно шевеля губами. От него невозможно было добиться слова в ответ. И только когда во дворе слышались шаги или скрипела входная дверь, он сразу настораживался и кричал на весь дом:

— Ну-ка, посмотрите! Там кто-то пришел!

На третий день утром явился полицейский чиновник и сообщил, что Шевкет находится в тюрьме, под следствием.

Это известие было для них как гром среди ясного неба. Ферхунде упала в обморок. Сестры рыдали в голос. Старая Хайрие-ханым застыла на месте, растерянно бормоча: «Слава богу, жив… Слава Богу, жив…» Но лежавшая без чувств невестка и бившиеся в истерике дочери заставили ее опомниться и поспешить к ним на помощь.

Лишь один Али Риза-бей был доволен новостью.

— Слава тебе, всевышний! Мой сын жив и здоров. Шевкет жив! — радостно воскликнул он, будто в дом принесли самую желанную весть; и радость его была искренней, ибо он приготовился к худшему.

Последнее время несчастного отца одолевали тревожные предчувствия: разве может его сын, такой благородный и чистый, долго мириться с подобным образом жизни? Али Риза-бей прислушивался к словам сына, следил за каждым его движением, старался понять, о чем он думает, чем обеспокоен. Сколько раз по ночам старик принимал хлопанье двери за револьверный выстрел и в испуге кидался в коридор. А однажды, увидев в саду на сучке дерева сушившееся белье, он решил, что кто-то повесился, и закричал на весь дом диким голосом.

Ведь Шевкет с его умом и врожденной порядочностью в один прекрасный день должен был понять, что ему не выкарабкаться из этого болота. И чем терпеть такой позор, не удивительно, если он предпочтет наложить на себя руки… Может быть, следует предостеречь мальчика, потолковать с ним по душам, рассеять мрачные мысли?.. Но тут же Али Риза-бею приходила на ум другая мысль: возможно, Шевкет далек от отчаяния и еще тешит себя надеждой? Зачем тогда подсказывать несчастному соблазнительную мысль о самоубийстве?..

Слава аллаху, Шевкет жив! Али Риза-бей словно воскрес. Он поспешно оделся, схватил свою трость и выбежал из дому.

* * *

Старик добрался до тюрьмы, когда уже начало смеркаться.

— Часы свидания кончились. Завтра с утра можешь приходить, — сказал привратник, давая понять, что больше разговаривать с ним не намерен.

Но Али Риза-бей не отступил. Это уже был не тот безропотный старикашка, который не смел рта открыть, опасаясь, как бы его не оскорбили. Он ринулся в атаку, требовал, кричал. Еще немного, и его, наверное, силой вытолкали бы на улицу. Но, аллах милостив, в дверях появился чиновник, в котором Али Риза-бей узнал секретаря, служившего когда-то под его началом в провинции. Тот тоже узнал своего бывшего мутасаррифа. Он почтительно приложился к его руке и осведомился, зачем Али Риза-бей пожаловал.

— Здесь мой сын, — сказал старик, — а меня не пускают. Говорят, поздно. Не могли бы вы мне помочь?

Чиновник не поверил: неужели сын такого благородного человека мог угодить за решетку? Однако расспрашивать не стал, видя удрученного горем отца, и тотчас же все устроил. Видимо, здесь он занимал важный пост: одного его слова было достаточно, чтобы Али Риза-бея немедленно пропустили к Шевкету.

Бедный мальчик спал на низкой койке сладким безмятежным сном. И хотя это было совсем не к месту, отец невольно вспомнил, как Шевкет любил в детстве поспать. Когда Али Риза-бею приходилось будить его в школу, он подкрадывался на цыпочках к кровати и бросал на пол самую тяжелую книгу или громко хлопал в ладоши. А однажды он так пронзительно засвистел у самых ушей Шевкета, что тот подскочил словно ужаленный и, протирая заспанные глаза, сердито сказал: «Так и заикой можно сделать!..»

Много лет прошло с тех пор, много воды утекло. Что, казалось бы, общего между тем Шевкетом и этим заключенным? Пожалуй, ничего. Осталась только вот эта манера спать, свернувшись калачиком и подложив правую руку под щеку, да упрямая прядь волос, как прежде спадавшая ему на лоб.

Но для отца Шевкет остался Шевкетом. И, увидев теперь сына, Али Риза-бей почувствовал вдруг облегчение…

Он легонько коснулся волос сына.

— Шевкет, проснись… Сынок, это я… проснись… Юноша вздрогнул, открыл глаза и, увидев отца, сел на койке. С виду он ничуть не походил на отчаявшегося узника, был спокоен, даже добродушен, как и отец.

— Я тебя, папа, весь день ждал, — сказал он, сладко потягиваясь и стараясь скрыть зевоту. — А как стемнело, потерял надежду, лег и уснул… Два последних дня, прежде чем сюда попасть, я почти не спал… Еле на ногах держался…

Шевкет откинулся назад, прижавшись головой к стенке, и с улыбкой посмотрел на отца.

— Садись, отец, — сказал он, указывая на место рядом с собой.

Следы усталости и озабоченности исчезли с лица Шевкета. Он выглядел лучше. На щеках его появился легкий румянец, как у человека, начавшего выздоравливать после долгой болезни.

— Что случилось, сынок? — спросил Али Риза-бей. Он сел рядом с Шевкетом и оперся на палку, зажатую между колен.

— Случилось то, что и должно было рано или поздно случиться, — ответил, пожимая плечами, Шевкет. — Ты, наверное, этого тоже ждал… Видать, на роду мне написано… Судьба!

— Все из-за долгов?.. Шевкет поежился. Он колебался. Встал, прошелся по камере. Потом, наверное решившись, сел на койку рядом с отцом, взял его руку и с нежностью, тихонько сжал ее в своей руке.

— Мое положение, к сожалению, несколько хуже, чем ты предполагаешь, — сказал он спокойно, глядя на слабую полоску света, падавшую на потолок из забранного щитом тюремного окна. — Я растратил крупную сумму, и прежде чем успел ее возместить, нагрянули ревизоры. А впрочем, если бы и не нагрянули, все равно раньше чем через пять лет я не смог бы расплатиться, — деньги-то немалые… Когда свернешь с прямого пути, долго ли заблудиться!..

Шевкету, видимо, хотелось рассказать отцу все, без утайки, но вдруг он умолк в смущении, словно не находя нужных слов. Его пальцы, сжимавшие отцовскую руку, безвольно разнились.

— Не сокрушайся, сынок, — поспешил успокоить его Али Риза-бей. — В жизни всякое случается…

Больше они к этому разговору не возвращались. Сначала Шевкет расспрашивал о матери, сестрах, особенно об Айше. Потом заговорил путано, сбивчиво о тех чувствах, которые он питает к отцу. Мальчик давно, видимо, хотел открыть душу, да не решался.

— Ты возлагал на меня, отец, самые большие надежды… Но я не оправдал их… Причинил тебе огромное горе… Бедный отец… Я так хотел помочь тебе на старости лет. И ничего не получилось. Раз поскользнувшись, я уже не удержался на ногах… Мне, конечно, не следовало жениться. Если человек не имеет прочного положения, ему нечего думать о браке… Как больно сознавать свое бессилие! Это ужасно, когда перед тобой пропасть и все рушится вокруг, а ты ничего не можешь сделать… Будто в кошмарном сне: тебя душат, но ты лежишь недвижим, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой… Поверь, отец, такую беспомощность я чувствовал последнее время. Может, людям со стороны казалось, что я ослеп, но я все видел, все понимал… Ты даже не представляешь, что творилось со мной, как проклинал я себя…

— Представляю, Шевкет… Очень хорошо… — перебил сына Али Риза-бей, нежно погладив его руку. — Я никогда не сомневался в твоей порядочности.

Было уже поздно, и Али Риза-бей встал. Он простился с сыном, обещав навестить его на следующий день.

На улице стемнело. В такие часы даже счастливые люди ощущают непонятную грусть. Али Риза-бей брел одни по темным улицам и думал о сыне, о бедном Шевкете, оставшемся там, в тюрьме. Ведь он был плоть от плоти его. Но как ни тревожны были эти мысли, отец не испытывал горечи — беспросветная тоска, которая терзала его сердце в последние месяцы, сменилась отрадным успокоением.

Во время свидания Шевкет то и дело позевывал, ему хотелось спать, и Али Риза-бей представил, как после его ухода сын сразу завалится на койку и заснет крепким сном. На лице отца блуждала нежная, чуть заметная улыбка сострадания.

«Ничего, — рассуждал он сам с собой, — теперь мальчик хоть отоспится… Никто ему не будет трепать нервы, требовать денег, тащить куда-то развлекаться…»

 

XXVI

Суд заседал недолго. Шевкету дали полтора года тюрьмы. Еще один листок оторвался от дерева, и безжалостный ветер унес его…

— Да стоит ли так сокрушаться: полтора года небольшой срок. Пролетит, и оглянуться не успеешь, — успокаивала Хайрие-ханым своего мужа, увидев тоску в его глазах.

Али Риза-бей делал вид, что соглашается с женой. Однако на душе было тревожно. Полтора года и вправду срок небольшой — пролетит незаметно. Но вот беда, позорное пятно не легко смыть. После тюрьмы Шевкету не просто будет вновь выпрямиться во весь рост. Человеку с запятнанной репутацией трудно найти себе место в жизни. От кого ему ждать помощи или сочувствия? Будет прозябать свой век, как убогий инвалид… Все это Али Риза-бей прекрасно понимал, огорчался, тосковал, но все же пробовал себя утешить: «Ничего не поделаешь. Несчастье с любым может приключиться. Главное, чтобы Шевкет был здоров. Больше ничего не нужно…»

Али Риза-бей вычистил и отутюжил свой лучший костюм, начистил ботинки и спрятал все в гардероб. Это был его праздничный наряд. Он надевал его теперь только в дни свиданий с сыном. Он видел, что в тюрьме к Шевкету относятся с уважением, по крайней мере, не так, как ко всем остальным. И чтобы поддержать это уважение, он не хотел приходить в тюрьму оборванцем.

После ареста Шевкета всю семью, — ни мало ни много, шесть ртов, — нужно было прокормить на пенсию отставного чиновника: тридцать три лиры и пятьдесят курушей в месяц. Все попытки пристроить хоть одну из дочерей, сбыть, как говорится, с рук, ни к чему не привели. Многочисленные поклонники, вертевшиеся около девушек, даже самые никудышные, пронюхав, что их хотят женить, тотчас выказывали свое равнодушие и больше в доме не появлялись. Нет, они не говорили ничего плохого отцу о его дочерях, но их бегство можно было объяснить в какой-то степени и репутацией девушек, которые вели слишком вольный образ жизни, о чем, конечно, судачили все вокруг.

Несчастный Али Риза-бей вымещал досаду на жене, кричал, передразнивая ее:

— Ну, конечно, современные девушки должны выезжать в свет, веселиться, танцевать!.. Иначе кому они нужны? Ну что, теперь ты довольна?..

И вдруг, совсем нежданно-негаданно, Лейле повезло. Делая покупки в магазине, она познакомилась там с богатым торговцем. Он оказался солидным и, по отзывам, вполне приличным человеком, лет сорока пяти.

Для порядку Али Риза-бей навел о нем необходимые справки и только после этого сказал свое веское слово: «Я согласен». В доме ликовали. Но когда уже все было вроде бы решено, Лейла неожиданно заупрямилась.

— Бедная я, несчастная, — заохала и запричитала она, — ведь он мне в отцы годится. Из-за вашей бедности я должна загубить свою молодую жизнь? А если я подожду, может, еще придет мой суженый?..

Девушка билась в истерике, а тут еще Неджла энергично вступилась за сестру, и дело расстроилось. Конечно, брак этот был бы весьма кстати, но невозможно требовать от Лейлы таких жертв. За последние годы отношения между Али Риза-беем и дочерьми были натянутые. Больше того, дочери так ему осточертели, так надоели, что глядеть па них не хотелось. Но в этот грустный вечер, обнимая плачущих дочек, растроганный Али Риза-бей долго смотрел им в лицо, словно впервые видел Лейлу и Неджлу, и никогда они не казались ему такими красивыми и хорошими, как теперь. Право же, он глупо себя вел, ссорясь с ними. Ведь его девочки ни в чем не виноваты, — они еще малые дети и плывут по течению, куда несет их неумолимый поток. Бедняжки! Он должен их простить, как простил Шевкета…

— Бог с тобой, доченька, — неожиданно ласково сказал отец Лейле. — Что проку в слезах? Не хочешь, неволить тебя не станем, — вот и весь разговор. Подождем немного, там видно будет…

Али Риза-бей был убежден: всему виной — Ферхунде, не будь ее, и несчастья не обрушились бы на семью, и дети росли бы как дети. Это она толкнула Шевкета на растрату, из-за нее он угодил в тюрьму! И все же после ареста сына старик старался щадить невестку, оберегал ее от малейших неприятностей и предупреждал жену:

— Знаешь, дорогая, надо поласковее быть с Ферхунде. Шевкет вверил ее судьбу нам, и, кроме нас, у нее никого нет. Она страдает, потому и нервничает… Наш сын любит ее… Не дай бог, случится что, пока он сидит в тюрьме…

Хайрие-ханым соглашалась с мужем. Но на деле все выходило наоборот: чем ласковее старики относились к невестке, тем более нагло и вызывающе она вела себя. Чуть ли не каждый день из-за любого пустяка Ферхунде устраивала скандалы. Если раньше Али Риза-бей мог урезонить невестку, то теперь она и его не слушала.

Она все чаще отлучалась из дому и пропадала где-то до поздней ночи. А однажды, уехав навестить якобы своего родственника, не вернулась домой. Только через неделю пришло от нее письмо: «Долго я терпела, но больше нет у меня сил жить в такой нищете. Я решила уйти от вас. Пусть Шевкет меня простит. Если у него хватит благородства развязать мне руки, буду ему только благодарна. Я сама сумею позаботиться о себе…»

Поступок Ферхунде больше всего возмутил, как это ни странно, Лейлу и Неджлу; недавнюю дружбу сменила открытая ненависть.

— Скатертью дорога! — в гневе кричали сестры. — Шевкет никогда не был с нею счастлив. Нам известны все ее проделки, да только мы молчали… Пусть катится на все четыре стороны!..

Хайрие-ханым поспешила согласиться с дочерьми, и только Али Риза-бей мучился, снедаемый сомнениями.

Конечно, бегство Ферхунде облегчит их участь — одним ртом меньше, — но как воспримет это известие Шевкет? Он ведь любит Ферхунде… Боже мой, сколько горя причинила им эта любовь!

Старый Али Риза-бей страдал при мысли о предстоящем объяснении с сыном… Кто, кроме отца, сумеет в подобающих выражениях рассказать мальчику о новом ударе судьбы? Ведь резать придется по живому!.. Дай бог, чтобы отцовская рука не дрогнула! И мешкать нельзя, не то чужие люди опередят его и будут донимать Шевкета грязными сплетнями о похождениях его жены.

На следующей неделе Али Риза-бей нашел сына в мрачном настроении, казалось, он заболел. Обеспокоенный отец растерялся, не зная, как поступить: говорить или промолчать пока о Ферхунде?.. Лучше рассказать, да побыстрей, иначе Шевкет оскорбится. «Кто дал вам право держать меня в неведении?» — спросит он потом.

Старик повел разговор издалека, подробно рассказал о доме и только после этого начал говорить о Ферхунде.

— Аллах свидетель, Шевкет, — сказал он, тщательно выбирая слова, — твоя мать и я делаем все возможное, чтобы Ферхунде не чувствовала себя одинокой. Мы относимся к ней лучше, чем к дочерям. Но угодить ей невозможно. Всем недовольна: и нами, и домом, и бедностью нашей. Все требует, чтобы ей предоставили свободу, а уж тогда она сама, дескать, о себе позаботится…

Али Риза-бей поглядел на сына, стараясь угадать, какое действие произвели на него эти слова.

— За чем же дело стало? Пусть катится, куда хочет, — зло проговорил Шевкет. — По крайней мере, и себя и нас развяжет.

У Али Риза-бея отлегло от сердца. Неужто Шевкет в самом деле так думает? Или он, предчувствуя беду, хочет только выведать у отца все новости? А может быть, в нем говорит оскорбленное самолюбие?..

— Шевкет, сынок, будь со мной откровенен… Ты вправду так думаешь? — робко спросил старик, еще не веря родившейся в сердце надежде.

— Да, отец, к сожалению, вправду, — с грустной улыбкой ответил юноша. — Избавиться бы нам от нее — вот было бы счастье!..

Али Риза-бей онемел; кровь бросилась ему в лицо, стало трудно дышать. Дрожащей рукой он достал из кармана письмо Ферхунде и протянул его сыну.

В камере уже было темно, и Шевкет подошел к окну. В страшном волнении Али Риза-бей не сводил глаз с сына… Сейчас выяснится, насколько сильно он любит свою жену… Шевкет очень внимательно прочел письмо до конца, некоторые места даже перечел, потом обернулся к отцу. Лицо его, хотя и побледнело, оставалось спокойным.

— Я был уверен, что рано или поздно это произойдет, — сказал он и усмехнулся. — Но, признаюсь, я не ожидал, что развязка наступит так скоро. Что ж, отец, слава аллаху! Чем раньше, тем лучше… для всех нас…

Шевкет обнял отца и поцеловал его. Али Риза-бей заморгал, не в силах сдержать слезы.

— Это правда, сынок? Или ты говоришь, чтобы меня успокоить? — произнес он дрожащим голосом.

— О чем ты спрашиваешь, отец? Ведь это значит, что я свободен! Избавился от кандалов. Да если бы меня сейчас освободили из тюрьмы и я мог вместе с тобой пойти домой, и то, наверное, я так не обрадовался бы!

Шевкет говорил, не переставая улыбаться счастливой улыбкой, потом, видя, что слова его еще не рассеяли сомнений отца, добавил:

— Первое время я и впрямь любил эту женщину. Но чем больше узнавал ее, тем сильнее разочаровывался. Наконец она стала невыносима. Нет худа без добра: бесконечные скандалы и ссоры в нашем доме открыли мне глаза… Знаешь, отец, как говорят: любовь да покой — удел счастливых… и богатых… Наступил день, когда я уже не мог терпеть ее присутствия в доме. Я возненавидел ее. Ты можешь меня спросить: «Чего же ты мучился, дурак? Сколько можно было испытывать человеческое терпение, свое и наше?» Кто-нибудь другой, пожалуй, меня не понял бы, но ты, думаю, поймешь. Ты знаешь, что я не из тех, кто с легкостью забывает о своем долге… Я должен был терпеть, страдать и надеяться, хотя надежды, наверное, не было никакой… Ты воспитал нас такими. И будь я умелым капитаном, может быть, мне и удалось бы спасти тонущее судно… Только, сам видишь, этого чуда но произошло… Возвращайся, отец, домой, и пусть душа твоя будет спокойна. Ферхунде ушла, большего счастья нечего и ждать! Умоляю тебя, именем бога заклинаю, не мучайся, не вини себя: «Ах, мы виноваты!.. Толкнули человека в пропасть!.. Разрушили семью!..» А что, собственно говоря, осталось от семьи?.. Мы, отец, всегда старались с тобой быть порядочными людьми, и это нам ничего, кроме несчастья, не принесло… Давай же попытаемся быть подлецами! Посмотрим, что из этого получится.

 

XXVII

Бегство Ферхунде положило конец тирании молодых. Лейла и Неджла, лишившись своего вождя, присмирели. На время власть снова перешла в руки Али Риза-бея.

После ареста Шевкета шумные сборища прекратились, завсегдатаи, толпившиеся в их доме, будто провалились сквозь землю. Одни, заботясь о собственной репутации, считали зазорным бывать в доме человека, который попал в тюрьму за растрату. Другие, возможно и не думая так, не решались докучать людям, которым и без того тяжко. Ну а третьи перестали ходить потому, что встретили подчеркнуто холодный прием Али Риза-бея. Теперь Али Риза-бей запретил дочерям даже ежедневные прогулки, во время которых они могли как бывало раньше, вволю поговорить и посплетничать. А если одна из них где-то задерживалась, он строго отчитывал провинившуюся. Уму непостижимо, как только Лейла и Неджла терпели все это.

Правда, Лейле опять подвернулся случай выйти замуж. Четыре месяца она жила, словно на небесах.

В то лето Лейле трижды улыбалось счастье: нашлись сразу три претендента на ее руку. И самым симпатичным из них был молодой врач Низами-бей. Домашние не чаяли в нем души. Лейлу привлекала его внешность, — Хайрие-ханым нравилась его профессия и благородное происхождение, а Али Риза-бею — его серьезность.

Короче говоря, он всем был по душе, этот чудо-жених, и все были рады за Лейлу. Но за несколько дней до помолвки он неожиданно прислал Али Риза-бею письмо — всего несколько строк, — в котором сообщал о невозможности этого брака и своем отъезде в Измир.

Никто не мог понять причину внезапного бегства. Сперва решили, что всему виною — враги, оклеветавшие беззащитную девушку. Потом нашли более правдоподобное объяснение: наверное, отец жениха не пожелал иметь невесткой сестру преступника и пригрозил сыну родительским проклятием.

Другой поклонник Лейлы, чиновник, служивший по финансовой части, был, по всей видимости, вполне приличным молодым человеком и, может быть, даже красивее доктора. И все-таки Лейла, не задумываясь, сразу дала ему отставку, как только появился третий. Это был сириец, лет сорока пяти, приехавший погостить к своим родственникам, жившим летом на даче в Чамлыджа. Увидев однажды девушку на пароме, он был так покорен ее красотой, что изъявил желание тотчас на ней жениться.

Поймать жениха из Египта или Сирии — заветная мечта многих девушек; и потому, узнав, что богатый араб просит ее руки, Лейла от счастья едва не лишилась разума. В свадебной лотерее не многим достаются подобные выигрыши!..

Девушка не успела даже как следует разглядеть своего жениха, не поинтересовалась, кто он и что собой представляет. Ей уже казалось, что она выходит замуж чуть ли не за индийского раджу, обладателя несметных богатств. Она, готова была заранее всем все обещать — и матери, и отцу, и сестрам. Она ли не щедрая!.. Наконец-то они вылезут из нищеты, будут жить, как князья, — и все это благодаря ее жениху, богатому сирийцу!..

О своих честолюбивых мечтах Лейла рассказала сестрам, потом матери и, наконец, Али Риза-бею. И старику захотелось поверить, что и вправду удалось схватить за хвост синюю птицу…. В доме наступил праздник…

Новый жених, Абдульвехаб-бей, производил впечатление не только богатого, но и на редкость благородного человека. Он не осуждал Али Риза-бея за бедность, нет, наоборот, при каждом удобном случае он повторял: «Деньги мне не нужны. Мне честь важна… Если Лейла-ханым меня осчастливит, клянусь аллахом, я озолочу ее…»

Помолвка состоялась в особняке, где гостил жених. В доме невесты, пришедшем в запустение, сочли неудобным устраивать прием. Абдульвехаб-бей преподнес невесте дорогие подарки: нарядное платье, украшения. До конца сентября молодые собирались прожить в Стамбуле, а после скромной свадьбы отправиться в Сирию.

Абдульвехаб-бей стал частым гостем в доме Али Риза-бея.

— Ради бога, ни о чем не беспокойтесь, — говорил он, усаживаясь в кресло. — Я не обижусь, честное слово, к чему все эти хлопоты… И кофе не надо, я свой человек…

Хайрие-ханым из кожи лезла, чтобы угодить дорогому гостю. От столового сервиза, который выставляли раньше во время званых вечеров, чтобы пустить гостям пыль в глаза, уже ничего не осталось. Поэтому стол накрывали скромно. Жениха приглашали в гостиную и угощали чаем или кофе, а если на улице вдруг появлялся мороженщик, предлагали мороженое.

Хайрие-ханым теперь подлаживалась к вкусам Абдульвехаб-бея, противника всяких новшеств, любившего порассуждать о моральных принципах и религии. Если девочки допускали излишнюю вольность, громко говорили или смеялись, мать тотчас делала строгие глаза и грозно хмурила брови. Хайрие-ханым боялась, как бы жених не прослышал о кутежах, которыми еще недавно славился их дом. Бедняжку Неджлу даже заставляли выходить к будущему зятю с закрытым лицом, как это принято в добропорядочных мусульманских семьях.

Лейла одобряла новую политику матери и, в свою очередь, старательно играла роль скромной девушки, воспитанной по старинке, равнодушной к туалетам и увеселениям. Спешить некуда. Она еще успеет прибрать к рукам мужа, который старше ее на двадцать пять лет. К чему торопиться, впереди — долгая жизнь. Она сумеет наверстать упущенное и пожить, как ей хочется.

Абдульвехаб-бей не скупился на обещания. Он посулил сестрам Лейлы найти достойных, таких же богатых, как и он, мужей. Теперь Неджла и Айше с особым почтением относились к этому могущественному человеку, от которого зависело их будущее…

И Али Риза-бей благодарил аллаха, ниспославшего доброго ангела в образе этого высоченного араба с верблюжьими губами. Он готов был молиться на него, ведь этот ангел может спасти его дочерей от неминуемой, казалось бы, гибели. Но порой в душу старика закрадывались сомнения, и тогда сириец представлялся ему хитрым и неискренним. А потом бедный Али Риза-бей начинал раскаиваться. «Кажется, я стал невыносим, — укорял он себя. — Всех-то я подозреваю, обвиняю в тяжких грехах…» Ему так хотелось верить в счастливое будущее. К тому же на него всегда успокаивающе действовали громкие слова — «нравственность», «справедливость», «доброта» — независимо от того, кто их произносил.

Лейла и ее жених часто уезжали на прогулки. Возвращаясь поздно, богатый араб всегда приносил подарок. Иногда это был большой сверток, иногда лишь маленький пакет. Так Абдульвехаб-бей купил Лейле очень красивое манто из черного бархата. До чего была счастлива Лейла! Только присутствие Абдульвехаб-бея удержало ее от бурного излияния чувств. Однако стоило ему уйти, и Лейла кинулась целовать всех по порядку — мать, отца, сестер, а потом, с блаженной улыбкой, закрыв глаза, прижавшись щекой к воротнику манто, закружилась по комнате, напевая мелодию вальса.

Али Риза-бей смотрел, и невольные слезы навернулись ему на глаза… Господи, до чего же легко осчастливить его девочек! А он-то считал их бездушными кокетками… Нет, они наивны, как маленькие дети, они беззаботны и податливы, словно молодые веточки, — куда ветер подует, туда и клонятся… Вот Лейла — забрезжил слабый луч надежды, и ее будто подменили…

Наконец, девушка перестала кружиться, подошла к сестре и, положив руку ей на плечо, сказала:

— Когда у меня будет меховое манто, я отдам тебе это. Ты согласна, Неджла?

Али Риза-бей заметил, как вздрогнула Неджла, с какой злобой и ненавистью вдруг глянула она на сестру. У старика защемило сердце: значит, Неджла завидует Лейле — старшей сестре.

Али Риза-бей ушел к себе в комнату и предался грустным размышлениям: «Ждать счастья от своих детей — вот уж поистине пустая надежда. О, господи!.. Что поделаешь, все люди устроены одинаково. И если бы даже в наших силах было осчастливить сразу всех детей, все равно одному выпадет счастья больше, другому — меньше. А мы будем страдать от этой несправедливости, будем жалеть обездоленного, видя его зависть и злобу, не зная, как ему помочь, как облегчить его участь… Нет, счастья нам дети никогда не принесут — этого и ждать бесполезно…»

 

XXVIII

Уже начались сборы к отъезду в Сирию. Абдульвехаб-бей, казалось, не мог нарадоваться на свою невесту. И вдруг согласие между ними нарушилось из-за нелепой случайности.

Встречая на пароходе или на базаре прежних знакомых, Лейла старалась пройти мимо. И если за спиной или вдогонку слышались нелестные и даже оскорбительные замечания в ее адрес, она пропускала их мимо ушей. Но как-то во время прогулки им попалась навстречу компания, многие из которой раньше бывали в доме на Багларбаши. Деваться было некуда, и Лейле пришлось поздороваться, обменяться несколькими словами и даже представить им Абдульвехаб-бея. Жениху не понравились знакомые Лейлы, и он устроил ей скандал. Девушка в долгу не осталась, на дерзость ответила дерзостью. Кончилось тем, что они расстались в тот вечер весьма холодно.

После этого Абдульвехаб-бей не появлялся целую неделю. В доме всполошились и больше всех, конечно, Хайрие-ханым. Наконец Али Риза-бей получил от пропавшего жениха письмо, в котором тот жаловался, что Лейла позволила себе беседовать на улице с людьми сомнительной репутации, а когда он выразил неудовольствие по этому поводу, она принялась защищать их и наговорила ему Бог весть каких дерзостей. Порядочный мужчина не может перенести подобные оскорбления, а тем более взять подобную девушку в жены. Но, питая особую любовь к семейству уважаемого Али Риза-бея, он, Абдульвехаб-бей, готов с превеликим удовольствием взять в жены младшую дочь Неджла-ханым, если достопочтенный отец ее, Али Риза-бей, соизволит согласиться отдать ему оную…

Всю неделю до этого и Али Риза-бей и Хайрие-ханым пилили бедную Лейлу: «Ты дурно поступила… Как ты посмела обидеть жениха?» Но теперь, получив это письмо, они поняли истинные причины ссоры. Значит, недаром Али Риза-бей терзался опасениями и дурными предчувствиями. Жених — губа не дура — предпочел меньшую сестру, которая красивее и моложе, и поэтому решил отделаться от старшей… Выходит, Лейла ни в чем не виновата. Глупая ссора оказалась всего лишь предлогом, чтобы бросить Лейлу и заполучить Неджлу. Все шито белыми нитками. Подумать только, каков мерзавец!..

В доме начался скандал. Али Риза-бей занял непримиримую позицию: тотчас собрать все подарки и вместе с обручальным кольцом вернуть жениху, вернуть немедленно — с тем же посыльным, который доставил письмо. Но дело приняло совершенно неожиданный оборот — и это явилось, пожалуй, еще большим ударом, чем наглое письмо Абдульвехаб-бея.

— Ты, отец, кажется, с ума сошел? — без всякого смущения заявила Неджла. — Какое ты имеешь право препятствовать моему счастью? Насколько я понимаю, Абдульвехаб-бей просит моей руки… Вместо сестрицы ты должен ему отдать меня, — и дело с концом!

Али Риза-бей не поверил своим ушам: подобного цинизма он не ожидал. Несчастный отец лишился дара речи, отвергнутая невеста упала в обморок, и только Хайрие-ханым не потеряла присущего ей самообладания.

— Что ж, слова Неджлы не лишены смысла, — проговорила она. — Давайте обсудим все спокойно…

Обсуждение продолжалось почти всю ночь. Спорили до хрипоты. Али Риза-бей никак не соглашался на подобный брак. От человека, способного на бесчестный поступок, можно ожидать и не такой еще подлости. Да эдакому негодяю не то что дочери, кошки нельзя доверить. Нищий бродяга, стоящий на углу с протянутой рукой, во много раз лучше и честнее, чем этот проходимец. А кроме всего прочего, как может Неджла выйти замуж за такого мерзавца, который тяжко оскорбил ее родную сестру, — это же непорядочно, безнравственно, просто подло!..

Хайрие-ханым во всем соглашалась с мужем: Абдульвехаб-бей, видать, и впрямь не святой, такому даже кошку страшно доверить. Но… ничего ведь не поделаешь, времена нынче тяжелые. Долги до сих пор не выплачены. Придется, наверное, продавать дом, а самим жить на улице. Помощи ждать неоткуда. И выбора тоже никакого нет. Поэтому прежде чем сказать «нет!» — следует хорошенько обо всем подумать. И важно не столько согласие Али Риза-бея, сколько согласие самой Неджлы… Последнее слово принадлежит ей!..

Неджла с затаенной улыбкой спокойно наблюдала за перепалкой между родителями, понимая, что исход боя зависит только от нее. Им нужно ее последнее слово?! Разве она не сказала его в ту самую минуту, когда было получено письмо? И новая невеста уже отдалась мечтам о будущем счастье. Можно было подумать, что девушка слушает чудесную сказку!.. Если бы вчера ей приснился сон, будто та самая волшебная птица, которая только что сидела на голове у сестры, вдруг вспорхнула и опустилась прямо к ней на макушку — она, наверное, не поверила бы такому сну… Девушка смотрела в окно, словно пыталась что-то разглядеть в темноте. Ее занимал теперь один вопрос: как бы ненадежнее привязать к себе богатого сирийца, как бы покрепче схватить волшебную птицу за хвост, чтобы не упустить своего счастья, как упустила его сестрица…

Несколько дней Лейла молча наблюдала за сестрой. Наконец не выдержала и кинулась к отцу искать у него защиты. Ну что ж, ничего удивительного в таком поступке нет. Когда человек лишается последних надежд, у него появляется естественное желание отвести душу. Покричать, выплакать горе — это его законное право. И Неджле следовало лишь признать это право за сестрой, ведь это она отняла у нее последнюю надежду. В крайнем случае Неджле следовало бы помолчать — пусть бедняжка выговорится… Победитель должен быть милосердным. Но Неджла не захотела играть в благородство. Почему бы не поиздеваться над сестрой? С какой стати отказывать себе в удовольствии?.. И тогда Лейлу прорвало.

— Потаскуха! Шлюха бессовестная! — набросилась она на сестру. — Воровка! Ты украла у меня жениха!..

— Вот и украла. Кусай теперь локти, — дразнила ее Неджла.

Еще минута, и сестры вцепились бы друг другу в волосы. Хайрие-ханым бросилась их разнимать, она схватила за руки Лейлу, а подоспевшая Айше пыталась увести из комнаты Неджлу. Старый Али Риза-бей как стоял, так и опустился на пол около стены и, обхватив голову руками, разрыдался. О, господи, да что же это за несчастье, — его девочки дерутся?! За какие грехи наказал его бог?

Неджла упиралась. Вырвавшись из рук Айше, она подскочила к сестре и начала кричать:

— Ты, помнится, собиралась подарить мне старое манто, которому грош цена. Не так ли? У тебя повернулся язык предложить мне милостыню, жалкую подачку… как будто нищей сироте! А оно-то, видишь, как обернулось? Аллах справедлив. Хотела в меховом манто щеголять, а я чтобы донашивала твои отрепья?.. Не тут-то было. Выкуси!.. Ну, а теперь я, так и быть, оставляю его тебе на добрую память. Носи на здоровье!

Через две недели Неджла и Абдульвехаб-бей отбыли в Сирию. И с дерева оторвался и улетел еще один листок, уже третий…

Лейла и Неджла — родные сестры, даже больше, чем сестры, — уж, казалось, ближе друг другу и быть нельзя. Почти сверстницы, и лицом и характером такие похожие, они росли вместе, играли вместе, в детстве спали в одной кроватке… Самые задушевные подруги — водой не разольешь, — а расстались, даже руки друг другу не подав, хуже кровных врагов.

По всему свету разнесло детей Али Риза-бея. Остался старик с женой, да с двумя дочерьми, старшей Лейлой и младшей Айше, — вот и вся теперь семья.

К зиме Али Риза-бей вынужден был продать дом на Багларбаши, чтобы расплатиться с долгами. На последние деньги купили домишко на улице Долап — полуразрушенную мрачную хижину. Старый дом, который они называли адом, представлялся теперь сказочным дворцом. Увидев новое жилище, Хайрие-ханым накинулась на мужа:

— Вечно у тебя спешка! Могли бы и подождать еще немного, уж как-нибудь да вывернулись бы.

— А чего еще ждать? — с горькой усмешкой спросил Али Риза-бей. — Пока вы промотаете, как в прошлом году, все деньги, а меня на улице оставите?

Когда распахнулась дверь нового пристанища, дочери заплакали. Будто могила раскрыла перед ними свои страшные объятия! У Али Риза-бея на душе было тяжко. Однако, отперев дверь, он с облегчением вздохнул, потом поднес ключи к губам и тихо прошептал: «О господи, отведи от меня и семьи моей все беды, нужду и разорение…»

 

XXIX

Лейла долго не могла оправиться от пережитого потрясения. На следующий день после переезда она пожаловалась на головную боль и слегла в постель. Полтора месяца девушка пролежала, ни с кем не разговаривая, не отвечая ни на какие вопросы. Однако ничего серьезного, слава богу, врачи у нее не нашли.

Живший по соседству старый доктор осмотрел Лейлу и сказал:

— Нервы… Только нервы… Хорошее питание, покой — и все пройдет бесследно. Можете не волноваться.

Через полтора месяца, как и предсказывал доктор, больная поднялась с постели, но это была уже другая Лейла. Девушка исхудала и очень ослабла. Она двигалась робко и неуверенно, как ребенок, который учится ходить.

Да, это была другая Лейла. Куда девались ее живость и резвость? Девушку нельзя было узнать: задумчивая, молчаливая и в то же время очаровательная, благодаря своей новой, одухотворенной красоте. Али Риза-бей находил, что дочь его стала даже красивее, чем прежде.

После болезни изменился и характер Лейлы. Она не капризничала больше по каждому пустяку, как будто смирилась со своей судьбой. Али Риза-бей заметил, что взор ее словно затуманен невыплаканными слезами: девушка весело разговаривает, улыбается, даже смеется, но душа ее плачет, и в глазах застыло страдание… Впрочем, это, наверное, только одному ему видится, — стариковские бредни!.. Жалость не позволяла ему осуждать дочь, он любил ее самозабвенной отцовской любовью, как в те далекие годы, когда Лейла была еще девочкой.

Наконец Лейла вышла из дому. Доктор советовал ей как можно больше гулять. Главное — это длительные прогулки, свежий воздух и… перемена климата. Конечно, ни о какой перемене климата и думать не приходилось. Отец последних денег не жалел, чтобы хорошенько накормить дочку, выходить ее. Ну, а климат, — его без больших денег, как известно, не переменишь. Пусть уж лучше совершает длительные прогулки, раз иначе нельзя.

Для первого раза Хайрие-ханым наняла самого плохонького извозчика — чтобы было подешевле, — тепло укутала дочь, усадила ее в пролетку и повезла к морю.

Перед отъездом разыгралась сцена, глубоко взволновавшая Али Риза-бея. Уже усадив дочь, Хайрие-ханым виновато оглянулась и осторожно положила рядом с Лейлой то самое злосчастное бархатное манто, о котором Неджла сказала, что оставляет его сестре «на добрую память». Эти злые и обидные слова, сказанные в пылу ссоры, невольно вспомнились теперь. Безусловно, никто не собирался повторять эти слова; и не дай бог, если о них вдруг вспомнит Лейла, тогда впору выбрасывать манто… Но Лейла молчала, сидя с безразличным видом. Хайрие-ханым набралась смелости и сказала как можно спокойнее, будто не случилось ничего особенного:

— Ну-ка, доченька, накинь себе на плечи…

Воцарилась тягостная пауза. Али Риза-бей почувствовал, как к горлу подступил комок…

Лейла очнулась, провела руками по лицу, словно хотела протереть глаза, и покорно подставила плечи.

Али Риза-бей облегченно вздохнул.

Каждый день Лейла надевала свое бархатное манто и отправлялась на прогулку.

Первое время Али Риза-бей смотрел на эти долгие отлучки из дому сквозь пальцы. Девочка угнетена, ей надо рассеяться, а прогулка за городом или даже бесцельное шатание по улицам как нельзя лучше развлекут ее. По крайней мере, Лейла хоть на время забудет о нищете, в которой они живут. К тому же зимой, когда рано темнеет, сидеть дома без света совсем скучно.

Но иной раз в голову Али Риза-бею лезли тревожные мысли: «Нельзя разрешать молодой девушке в одиночестве бродить по городу. Она так поздно возвращается… И еще эти знакомые, которые раньше дневали и ночевали у нас в доме, — Лейла опять водит с ними дружбу…»

Прошло время, Лейла выздоровела, боль и страдание исчезли бесследно, и девушка опять была весела и беспечна. А старый отец все еще относился к ней как к больной. Он не решался поговорить с ней строго, боясь разбередить старые раны. Постепенно эта нерешительность превратилась в непонятный страх…

А потом начали доходить тревожные слухи. Впрочем, Али Риза-бей и сам замечал: его Лейла менялась прямо на глазах; откуда-то появились вульгарные манеры, непочтительность, даже грубость. Его дочь уже и слушать не желала отцовских наставлений! Да и сколько можно наставлять, читать нотации, повторять прописные истины? Он сам устал от них, ведь все равно никто не хочет их слушать, каждый норовит поступить по-своему…

Вот и получилось, что Лейла пользовалась свободой по своему усмотрению и жила, как ей вздумается.

* * *

Время от времени приходили письма от Неджлы, и с каждым разом они были все печальнее, все тревожнее. Еще в дороге молодая женщина поняла: на роскошь и богатство нечего надеяться; Абдульвехаб-бей — вовсе не богач, это только в Стамбуле он выдавал себя за миллионера. Мелкий делец, посредник или барышник, он брался за любое дело и никаких определенных доходов не имел. В Бейруте, вместо сказочного дворца, созданного воображением, Неджлу ждал маленький домик, напоминавший курятник; вместо послушных слуг, выстроившихся вдоль широкой мраморной лестницы, ее встретил свекор в халате, две жены Абдульвехаб-бея и куча ребятишек. Убедившись, что теперь она не богаче Ходжи Насреддина, — несколько жалких побрякушек, привезенных из Стамбула, вот и все имущество, — Неджла вздумала проявить строптивость. Однако после первого же столкновения со свекром она уже не осмеливалась открывать рта.

Две старшие жены, орава вечно хнычущих детей да грозный свекор, покрикивающий грубым голосом, — в такой компании Неджле жилось несладко. Сперва она не решалась писать домой обо всех своих горестях, — пусть сестра не злорадствует, — но потом не выдержала и отвела душу, слезно сетуя на судьбу. Она все настойчивее умоляла взять ее домой. А в последнем письме писала:

«Папа, больше жить так я не могу. Все готова бросить и бежать отсюда. Пусть голод и холод, лишь бы домой. Я сыта по горло бейрутской роскошью, по мне лучше хлеб да вода, только бы дома в Стамбуле… Мне все снятся мама и сестра. Особенно часто вспоминаю Лейлу, мысленно разговариваю с ней. Знаю, она обижена на меня за то, что я отняла у нее жениха. Ах, если бы Лейла могла хоть краешком глаза увидеть „сладкую жизнь“, выпавшую на мою долю, она, конечно, была бы мне только благодарна…»

Прочитав эти строки, Лейла сразу забыла о прежней ненависти к сестре и стала упрашивать отца:

— Папочка, милый, мы должны спасти Неджлу!

Лейлу поддержала и Хайрие-ханым, но Али Риза-бей даже слышать не желал об этом. Дочери он послал такой ответ:

«Твое письмо меня очень расстроило. К сожалению, я ничем не могу тебе помочь. Положение наше хуже прежнего. Да и что ты будешь здесь делать? Там у тебя как-никак дом, супруг… Пусть Абдульвехаб-бей не тот, за кого мы его принимали, но он, слава аллаху, не посылает тебя просить милостыню. Советую тебе, доченька, смирись со своей участью и живи в ладу с людьми, которые тебя окружают. Ничего другого тебе не остается…»

Али Риза-бей недвусмысленно дал понять дочери, что двери родного дома для нее закрыты. Однако письмо не подействовало на Неджлу, просьбы сменились угрозами:

«Спаси меня, или я наложу на себя руки, и ты будешь виновен в моей смерти…»

Старый отец понимал, что не стоит принимать эти слова всерьез, однако чем черт не шутит. Теперешние молодые женщины истеричны, от них всего можно ожидать.

Тревожные думы не давали покоя Али Риза-бею, он мучился и, словно пытаясь унять свою тревогу, шептал:

«О господи, пощади и помилуй! Где ж справедливость твоя? Мои дети, мои несчастные дети, ветер развеял их по белому свету, будто листья с деревьев… Вот он — листопад… Неужто никому не будет спасенья и все обречены?..»

 

XXX

Однажды в кофейне Али Риза-бей встретил своего старого знакомого, отставного майора.

— Давно я хотел с вами, брат мой, поговорить по очень важному вопросу, да все не решался, — сказал майор, отводя Али Риза-бея в сторону и усаживаясь с ним за пустой столик. — Вы знаете, как я люблю и уважаю вас, как ценю ваше благородство…

Майор умолк, заметив, что Али Риза-бей переменился в лице.

— Ах, боюсь причинить вам боль, дорогой друг, — произнес он после некоторого колебания.

Али Риза-бей постарался овладеть собой. Зачем нервничать заранее? Еще отпугнешь приятеля, и тот ничего не скажет… Судя по всему, предстоит неприятный разговор о домашних делах. Ну что ж, послушаем.

— Не извольте беспокоиться, — сказал Али Риза-бей, — я закаленный, все вынесу…

— Даете слово, что не примете мои слова близко к сердцу?

— Вам угодно, чтобы и огонь вспыхнул и пожара не было?! Такого не бывает. Ну, хорошо, постараюсь…

— А впрочем, все это не так уж страшно. Видите ли, я хотел дать вам дружеский совет… Не разрешайте вашей старшей дочери надолго уходить из дому. Или, еще лучше, не разрешайте ей выходить на улицу…

— А что случилось?

— Ничего особенного… Просто мне кажется, теперешние девицы чересчур вольно себя ведут…

— Да нет, вы уж извольте рассказывать до конца. Коли вам известно что-то, прошу говорить без обиняков.

— Хорошо… Расскажу все, что знаю. На прошлой неделе я видел вашу дочь в автомобиле с мужчиной… Вы не можете себе представить, как я был поражен. А на днях мне дети рассказывали о ней еще какие-то истории. Конечно, все может быть и преувеличено, но сами понимаете, дыма без огня не бывает…

Майор сделал паузу, ожидая, что Али Риза-бей станет спрашивать, о чем же рассказывали дети. Но старик не в силах был задавать вопросы. Не попрощавшись, даже не взглянув на приятеля, оп поспешил к выходу.

— Только этого недоставало, — бормотал он, шагая по улице и палкой тыча в булыжник мостовой. — Только этого недоставало, — твердил он сердито, привлекая к себе внимание прохожих. — Вот до чего дожил!.. Все уже было — и голод, и человеческая подлость, и всевозможные оскорбления. Все перенес! Но такого позора перенести не смогу. Это надо пресечь немедленно!..

Подходя к дому, он вдруг подумал: «Наверняка майор знает больше, чем сказал. Нет, он должен мне все рассказать… Вслепую я не смогу ничего предпринять…»

Али Риза-бей повернул и кинулся чуть ли не бегом обратно к кофейне. Он пришел вовремя, майор собирался уже уходить. Старик узнал все.

Лейла стала любовницей богатого адвоката, который женат и имеет детей. Она встречается с ним на пристани, а потом на машине они едут в Хайдарпаша, в дом свиданий… Конечно, майор не ручается за достоверность этих слухов, но так говорят его дети.

В этот вечер Али Риза-бей вернулся домой очень поздно. Его встретила Хайрие-ханым и поспешила сообщить:

— Знаешь, Лейла еще не приходила. Где ее только носит?

Старик вяло махнул рукой: дескать, он устал и ему не до Лейлы. В изнеможении он опустился на сломанную тахту, стоявшую около самых дверей.

Поговорить с женой?.. Нет!.. Главное, допросить Лейлу, выведать у дочери все подробности… Жене он больше не доверяет. Она небось давно обо всем знает и скрывает от него… Будет только выгораживать дочь…

Пока Хайрие-ханым и Айше готовили на кухне ужин, Али Риза-бей сидел на тахте, изводя себя подозрениями, выдумывая уловки, как застать Лейлу врасплох, поймать ее на слове. Минут через десять за окном послышался сигнал машины, а немного погодя торопливые шаги. Лейла вошла и, осторожно ступая по скрипящим половицам, направилась прямо на кухню, где светился огонь. Сделав несколько шагов, она наткнулась в темноте на отца, который поднялся ей навстречу с тахты, и от неожиданности вскрикнула:

— Это ты, папа?! Ох, и напугал меня!..

Услышав голос сестры, из кухни вышла Айше, держа в руках лампу, за ней появилась и Хайрие-ханым.

— Где ты шлялась так поздно? — сразу накинулась мать на Лейлу. — С ума можно сойти от беспокойства…

— Нигде!.. У подруги была… Подожди минуту, дай хоть отдышаться… Потом все расскажу.

Лейла еще не придумала, как правдоподобнее соврать, и, чтобы выиграть время, попросила у Айше воды.

Али Риза-бей застыл в дверях около лестницы, в темноте его почти не было видно.

— Ты приехала на машине? — глухим голосом спросил он, стараясь сохранить хладнокровие.

— Да, — смущенно пролепетала Лейла. — Подругу навестила…

— Ну и щедрые хозяева теперь пошли, гостей прямо к дому на машине доставляют!.. Интересно узнать, кто же твоя подруга?

— Ты ее не знаешь… Подруге нужно было заехать к портнихе в Хайдарпаша, — продолжала Лейла, обращаясь к матери. — Она предложила и меня подвезти. Я не стала отказываться. Почему же даром не прокатиться? Но из-за портнихи пришлось задержаться…

Хайдарпаша!.. При этом слове все хитроумные планы вылетели у Али Риза-бея из головы.

— И часто вы с подругой бываете в Хайдарпаша?

— В первый раз, — с притворным удивлением ответила Лейла.

— Ах, в первый раз… Ну да! И на какой же улице живет ваша портниха?

Лейла повернулась к отцу, стараясь разглядеть в темноте его лицо. Неужели он знает? Но откуда? Или он следил за ней?..

— Помилуй, отец, что за нелепые вопросы ты задаешь? Я тебя не узнаю, — проговорила она капризным тоном.

Али Риза-бей уже не владел собой. Не помня себя от ярости, сжав кулаки, он двинулся на дочь и срывающимся голосом бессвязно выкрикивал:

— В Хайдарпаша… адвокатом… тайные свидания… весь город говорит…

— Али Риза-бей, опомнись! Что ты несешь?.. Это неправда! Это клевета!.. Клевета!.. — кричала Хайрие-ханым, пытаясь остановить его.

Пусть бы не Хайрие-ханым, а Лейла возмутилась, пусть бы она заплакала или даже промолчала на худой конец, и он бы остыл, усомнился в этих гнусных слухах и раскаялся. Но Лейла и не думала оправдываться. Она дерзко глянула на отца, расправила плечи, закутанные в шаль, запахнула свое бархатное манто, подбоченилась и, покачивая бедрами, как испанская танцовщица, вызывающе произнесла:

— Ну, а если и так, что с того? Дорогому папаше спасибо! Нечего сказать, устроил судьбу родной дочери!..

Лампа в руках Айше ярко освещала изменившееся до неузнаваемости лицо Лейлы. Накрашенные губы кривились в насмешливой гримасе, прищуренные глаза, обведенные черными кругами, смотрели на Али Риза-бея с откровенной ненавистью и презрением.

— Вон! — захрипел Али Риза-бей и схватил палку. — Вон! Чтобы ноги твоей не было в моем доме.

Лейла шарахнулась к двери и уже с порога прокричала:

— Ну погоди, ты еще раскаешься в своих словах. Просить будешь, умолять будешь, никто к тебе не вернется!.. Будь трижды проклят твой дом!..

Что творится на божьем свете?! Дочь восстала против отца!.. Али Риза-бей чуть не задохнулся от бешенства. Он оттолкнул державших его под руки Хайрие-ханым и Айше — откуда только силы взялись! — и, точно дикий зверь, бросился на непокорную дочь. Лейла едва успела выскочить за дверь, иначе несдобровать бы ей. Обезумевший старик, может быть, не убил бы ее, но изувечил. Только вдруг Али Риза-бей словно споткнулся, зашатался и рухнул ничком на пол. Палка выскользнула из ослабевших пальцев и покатилась в сторону.

 

XXXI

В ту злополучную ночь у Али Риза-бея случился апоплексический, удар — слава аллаху, не очень сильный. Старику перекосило рот, язык стал заплетаться, а левая нога волочилась, когда он с трудом ковылял по комнате. Но сам Али Риза-бей не желал этого замечать. Он считал, что всему виной загадочная болезнь, которая денно и нощно гложет его изнутри.

Старик закрылся у себя в маленькой комнатушке и на улицу не выходил, чтобы, не дай бог, кто-нибудь его не увидел. Он подолгу просиживал у окна и глядел не отрываясь на противоположную стену, полуразвалившуюся и обгорелую, высматривая между камнями чахлую траву, с трудом тянувшуюся к свету, или наблюдал, как кошка охотится за шустрыми ящерицами. Потом, ближе к полудню, вниз по стене начинал ползти слабый солнечный луч. Старик завороженно следил за ним и даже научился определять время по этим, ниспосланным ему аллахом, солнечным часам.

После ухода Лейлы в доме воцарилась гнетущая тишина. Даже Хайрие-ханым, всегда такая энергичная, и та вдруг сдала, будто надорвалась. Все она делала теперь с трудом: через силу готовила еду, стирала белье, причесывала Айше. Каждый день у нее где-то болело, она без конца жаловалась на нездоровье, на усталость, точно старый солдат, израненный на полях сражений.

Как и Али Риза-бей, она тяжело переживала разрыв с дочерью. Конечно, муж прав — нельзя позорить семью, однако в глубине души она осуждала его за бессердечность и жестокость, на каждом шагу давая ему это почувствовать.

Али Риза-бей огорчался, не понимая поведения жены.

«Одного за другим мы потеряли почти всех детей, — раздумывал он, — Мы совсем одни, будто недавно поженились. Нужда и несчастья — разве они не должны нас сблизить?.. А мы — совсем чужие, словно враги ненавидим друг друга… Ей-Богу, странные создания эти люди…»

Еще больше его удивляло, как они с женой относились к Айше. Из пятерых детей у них осталась теперь только младшая дочь. Казалось бы, надо отдать ей всю нежность, любить ее в пять раз сильнее!.. Ничего подобного. С ней обращаются, как с котенком, которого замечают только для того, чтобы лишний раз пнуть ногой…

Айше уже исполнилось четырнадцать лет. Она хорошела день ото дня, становилась красавицей — под стать старшим сестрам. Девушка расцветала, словно цветок весной, а родители не обращали на нее внимания…

Маленькая хохотушка Айше, которая всегда болтала без умолку, стала теперь пугливой молчальницей. Она жила в постоянном страхе, боялась бегать, смеяться, громко разговаривать, как будто в доме находился больной или покойник. Она норовила улизнуть из дому, спрятаться во дворе или у соседей.

Человек привыкает ко всему. Через несколько месяцев Али Риза-бей выходил на улицу, иногда даже гулял, тяжело опираясь на палку. Наконец он решился пройти мимо кофейни. Кто-то из завсегдатаев постучал в окно, знаками приглашая его присоединиться к компании. Потоптавшись немного около двери, он вошел. Его встретили очень радушно, с прежним уважением. А как же могло быть иначе?! Если бы он, узнав о недостойном поведении Лейлы, смирился и продолжал жить с ней под одной крышей, тогда бы, понятно, люди должны были от него отвернуться. Но он, едва узнав всю правду, тотчас выгнал из дому свою дочь и даже имя ее запретил упоминать. Люди жалели его и не осуждали. Еще неизвестно, что тяжелее: похоронить дочь или выгнать ее из дому?..

 

XXXII

Имя Лейлы и в самом деле не упоминалось в его доме. Даже когда речь заходила о других детях, о Лейле не говорили ни слова. Только как-то вечером Хайрие-ханым по рассеянности назвала Айше Лейлой, а потом призналась мужу, что очень часто, прежде чем уснуть, закрывает глаза и думает о дочери.

На стене висела старая семейная фотография: Али Риза-бей в окружении всех детей, па коленях у него сидит Лейла. Старик безжалостно вырезал ее изображение. На карточке остались только ручонки Лейлы — девочка сидела, держась за его брюки.

Дети всегда остаются детьми. Однажды Айше, рассматривая карточку, с детской непосредственностью воскликнула:

— Папа, посмотри на эти ручки… Это Лейла обняла твои колени и молит тебя о прощении! Ну посмотри скорее — ведь это правда?

Поди узнай, сказала она по наивности или же намеренно? Только услышав ее слова, Хайрие-ханым расплакалась, а Али Риза-бей погрозил Айше дрожащей рукой:

— Я тебе покажу, проказница… Чтобы я не слышал больше этого имени, ты поняла меня?

Но именно с того дня запреты Али Риза-бея словно потеряли всякую силу. Старик мог ворчать и ругаться сколько угодно, Хайрие-ханым говорила теперь о Лейле без всякого стеснения. Начинала она обычно издалека, с воспоминаний о детских шалостях Лейлы. Потом пересказывала все слухи — аллах ведает, как они только до нее доходили. Перво-наперво, она не забывала сказать, что адвокат, соблазнивший их дочь, вовсе не плохой человек. Он снял для Лейлы на площади Таксим уютную квартиру, и доченька живет, ни в чем не нуждаясь. Он бы женился на ней, да вот беда, не знает, как развязаться со старой женой. В чем, в чем, а уж в безнравственности адвоката не упрекнешь. Он очень любит Лейлу и только потому решился на подобный шаг…

— Ради аллаха, Хайрие, замолчи! Ты меня в гроб хочешь вогнать, — умолял Али Риза-бей.

Он затыкал уши, чтобы не слышать, о чем говорит жена, ибо слова ее только растравляли рану… И в то же время ему хотелось узнать еще какие-нибудь новости о дочери — все-таки дитя родное!.. Непонятно одно: откуда Хайрие-ханым, сидя дома, все это знает?..

Как-то вечером она вдруг сообщила мужу, что Лейла заболела и больше двух недель не встает с постели.

— Бедная девочка! — плача, сказала мать. — Ведь она такая слабенькая… Боюсь, опять расхворается, как в прошлом году…

При этих словах отцовское сердце заныло. Перед стариком возникла Лейла: не та неистовая Лейла, которая с бесстыдством уличной женщины выкрикивала проклятия ему в лицо, а больная девочка — она молила отца о прощении запекшимися от жара губами.

Наверно, жена поняла, что творится в его душе.

— Разреши, я схожу к дочери, навещу ее. Хоть посмотрю на бедненькую, — умоляюще сказала она.

Али Риза-бей не вспылил, не закричал.

— Бедная, бедная Хайрие, ну что ты говоришь! Ты же порядочная женщина, — пристыдил он жену. — До смерти моей и не думай о встрече…

Тут голос старика дрогнул, непрошеная слеза выдала его волнение. Он отвернулся, словно яркий свет лампы резал ему глаза, и, понурив голову, вышел из комнаты, волоча левую ногу.

Хайрие-ханым сделала вид, что поверила его хитрости.

* * *

Вот уже неделя, как Хайрие-ханым заметно переменилась. Раньше она могла проваляться весь день на тахте, не удостаивая никого ответом, когда ее о чем-либо спрашивали. Теперь она с утроенной энергией наводила в доме порядок, мыла полы, стирала, готовила обед, бегала к соседям. Вместе с тем изменилось ее отношение и к мужу: она лебезила перед ним, расточала улыбки, не скупилась на нежные слова. Али Риза-бей по опыту знал, что подобные перемены — первый признак надвигающихся неприятностей. «Ну что ж, поживем, увидим, — рассуждал он наедине с собой. — За этим что-то скрывается, но что именно? Храни аллах нас от новых испытаний…»

Тайна быстро открылась. Явившись однажды домой с базара, он увидел перед собой Лейлу.

— Папа!.. Папочка!.. — И прежде чем он успел опомниться, Лейла со слезами бросилась ему на шею.

Плачущие Хайрие-ханым и Айше упали к его ногам.

Али Риза-бей попятился, прижался к стене и закрыл глаза. Лицо его не выражало ни малейшего волнения, и только по судорожным движениям пальцев, рвавших ворот рубахи, можно было понять, что он задыхается…

Ах, вот в чем дело! Вот почему Хайрие-ханым так часто говорила о дочери. Значит, они тайно встречались и вместе подготовили этот план?.. Ну да, сначала сентиментальные воспоминания о детстве, потом басня про тяжелую болезнь, а напоследок умело подстроенная встреча… Что ж, задумано неплохо!.. Не могла же она прямо сказать, что Лейла хочет с ним помириться. Зато, неожиданно увидев у своих ног раскаявшуюся дочь, он от волнения должен расчувствоваться и, не долго думая, прижать ее к груди… А если сердце у него разорвется? Такой пустяк можно в расчет не принимать…

После слез Лейлы последовали вздохи Хайрие-ханым и мольбы Айше, — в конце концов три женщины начали рыдать все вместе.

Окаянный ворот! Пуговица не хочет расстегиваться, хоть тресни! Али Риза-бей по-прежнему стоял у стены, не открывая глаз. Старик словно боялся взглянуть на Лейлу, ведь он поклялся никогда не видеть ее…

Наконец Али Риза-бей сказал:

— Все ваши старания напрасны. — Он говорил очень тихо и уверенно, будто заранее знал, что его ожидает впереди. — У меня нет дочери Лейлы. Она для меня не существует, впрочем, как и я для нее…

Безуспешно пытались Хайрие-ханым, Лейла и Айше переубедить старика — они ничего не добились.

 

XXXIII

Сразу же после ухода дочери Хайрие-ханым закатила мужу истерику. Убедившись, что ни уговорами, ни лаской его не проймешь, старая женщина взбунтовалась.

— Я-то считала тебя серьезным человеком, тридцать лет безропотно плелась за тобой. А куда ты меня привел? Хватит!.. Пусть хоть раз будет по-моему. По твоей вине я потеряла почти всех детей, остались только Лейла да Айше. Моя дочь не может жить без меня, и мне нет жизни без нее. Ради Лейлы я готова пожертвовать всем! Выбирай: или мы будем жить вместе, или же… — Не договорив, Хайрие-ханым опять разрыдалась.

— Можешь не кончать, — улыбнувшись, сказал Али Риза-бей. — И слезы не лей попусту. Я тоже, как и ты, принял решение. Не буду вам мешать. Без меня вам будет лучше. И никто тебе больше не помешает — живи как знаешь… Пусть будет так!..

Али Риза-бей в самом деле принял твердое решение: он и дня не останется в этом доме.

На следующее утро Али Риза-бей начал укладываться. Заметив это, Хайрие-ханым принялась его уговаривать:

— Ну что ты дуришь? Куда ты, старик, собрался? Здоровье у тебя никудышнее… Походишь, походишь, все равно обратно вернешься. Перестань глупить!..

Чтобы избежать лишних объяснений, Али Риза-бей пустился на хитрость:

— Съезжу погостить на несколько дней к сестре за город и вернусь обратно.

На самом деле он решил ехать в Адапазары к Фикрет. Всю ночь он думал, вспоминая те слова, которые сказала ему дочь три года назад на вокзале Хайдарпаша: «Если будет очень тяжело, приезжай ко мне. Стану ходить за тобой, как за малым ребенком…» В душе теплилась тайная надежда: а вдруг Фикрет оставит его жить у себя, и он будет избавлен наконец от нищенского прозябания, от позора. Разумеется, не хочется быть людям в тягость, но ничего не поделаешь — на все воля аллаха.

После долгих мытарств, с помощью полицейского Али Риза-бей нашел дом Фикрет на самой окраине Адапазары. Но едва он переступил порог, как понял, что, надеждам его не суждено сбыться.

Фикрет накрывала на стол, когда он вошел в комнату. При виде отца она растерялась: не радость, а испуг изобразился на ее лице.

— Отец, ты ли это?.. Надеюсь, все благополучно? Слава богу, здоров… — тихо проговорила Фикрет, подошла к отцу и с холодным спокойствием прикоснулась губами к его руке.

Встретив столь сдержанный прием, Али Риза-бей даже не решился обнять дочь и только легонько потрепал ее по плечу. Два мальчугана недружелюбно уставились на него. Из другой комнаты вышел высокий мужчина с седыми усами.

Казалось, Фикрет стесняется отца. Грязный, усталый после долгого пути, он был жалок в своем старом, помятом костюме.

— Это мой отец… В гости к вам приехал, — робко сказала она, обращаясь к мужу.

В гости… Она хотела, очевидно, сразу успокоить мужа: «Не волнуйся, не сердись… Он ведь не надолго. День, два поживет и уедет…»

Зять сухо поздоровался с Али Риза-беем.

— Видишь, отец устал с дороги, проголодался, наверное. Собери побыстрее на стол, — приказал он Фикрет.

Нетрудно было догадаться, что дочери в этом доме живется совсем не сладко, — счастья она здесь не нашла. За эти годы Фикрет сильно изменилась, постарела. Теперь она была похожа на обыкновенную женщину из провинции. Громыхая посудой, она то и дело покрикивала на детей — видно, стала сварливой.

Пока Али Риза-бей расправлялся с горшком картошки, дочь и зять расспрашивали его о стамбульских новостях.

Конечно, он и без расспросов обо всем расскажет Фикрет, когда они останутся наедине. В присутствии зятя — хоть он вроде бы и родственник — ему не хотелось откровенничать. Поэтому Али Риза-бей отвечал сдержанно. По его слушали так, будто здесь знали обо всех событиях, происшедших за последнее время. И откуда им в Адана-зары все известно? Его уклончивые ответы они встречали неодобрительно, даже с раздражением.

— Мы наслышаны о ваших делах, до нас тут кое-что доходило, — буркнул зять.

— Ах, папа, ты только не обижайся, но во всем виноват ты сам, — вступила в разговор Фикрет. — Сколько раз я тебе повторяла: «Отец, открой глаза!.. Все они бездельники. Таким палец в рот не клади, тотчас откусят…» — но разве ты внял моим предостережениям?.. Даже слушать не хотел…

Поддержка Фикрет придала смелости ее супругу.

— Жена права, — вставил он. — Вам ведь и в жизни везло, и посты высокие вы занимали. Неужели вы не могли проявить свой характер? «Я так хочу, значит, тому и быть» — вот как надлежит разговаривать. Ваше слово — закон для всех!.. Ну, а кто перечить станет, того и пинком за дверь можно выставить. Если человек в доме хозяин, тогда не страшно и палец в рот сунуть… Пусть попробуют откусить!..

Али Риза-бей, усталый после дороги, еле сидел за столом, а от этих речей кусок застревал у него в горле.

— Что поделаешь, видно, такова судьба, — с жалкой улыбкой лепетал он в ответ.

Пришло время ложиться спать. Свободной комнаты не оказалось, в доме жила еще золовка, вдова, с двумя детьми, и Фикрет постелила отцу в гостиной.

Старик прожил в Адапазары всего две недели. Фикрет была ему совсем чужой. Он не стал ей рассказывать ни о родном доме, ни о своих думах. Он понял, что здесь он лишний, — ему сразу дали это почувствовать. Конечно, дочь приглашала его, обещала приютить у себя, но недаром ведь оговорилась тогда: «Авось дом будет большой, веем места хватит». Теперь он вспомнил эти слова. Бедняжка, ее мечтам не суждено было сбыться. Здесь ей не лучше, чем дома, — попала из огня да в полымя.

В присутствии отца Фикрет ежедневно ссорилась со свекровью, с золовкой, с мужем или же с детьми. Слава аллаху, за словом в карман она не лезла и в обиду себя не давала. Умела за себя постоять.

Он успел заметить, что эти ссоры очень часто разгорались из-за него. Однажды он слышал, как Фикрет сказала свекрови:

— Оставьте моего отца в покое! Еще раз заикнетесь, пеняйте на себя. На своем горбу потащите этот дом…

Бедная Фикрет, мало ей своих неприятностей, так еще из-за него приходится страдать.

Когда Фикрет вечером вошла в гостиную с одеялами и подушками, чтобы приготовить ему постель, Али Риза-бей сказал:

— Уж ты прости меня, Фикрет, вижу, сколько я тебе тут хлопот доставил. Ну, ничего, сегодня я в последний раз ночую, а завтра, если ты не возражаешь, я уеду.

Он нарочно сказал «если ты не возражаешь», чтобы не получилось, будто его выгнали из дому.

— Почему же, папа, так быстро? — спросила Фикрет.

— Пора, доченька… Я и так уже загостился. Фикрет помолчала, потом в нерешительности подняла на него глаза.

— Папа…

— Да, доченька?

Али Риза-бею показалось, что она хочет сказать ему очень, очень важное. Но Фикрет уже передумала и только спросила:

— Значит ты завтра уезжаешь?.. Тогда ложись пораньше… Спокойной ночи, папа.

Оставшись один, Али Риза-бей подумал: «Где-то я уже слышал однажды вот такой же голос и видел точно такие же блуждающие глаза?» И он вспомнил: Шевкет! Сын тоже не один раз хотел поговорить с ним откровенно, а потом замолкал…

 

ЭПИЛОГ

Возвратившись из Адапазары, Али Риза-бей не пошел домой. Несколько дней он бродил по городу, ночевал у знакомых. Но ударили зимние холода, бедняга простудился и захворал. Хорошо, за него похлопотал его товарищ и устроил в больницу. Только пробыл он там недолго. Однажды к зданию больницы подкатил автомобиль, из него вышли Хайрие-ханым и Лейла. С плачем и причитаниями кинулись они к Али Риза-бею.

— Ах, папа, ты должен уехать отсюда. Мы не оставим тебя одного, — всхлипывала Лейла.

— Будет тебе, Али Риза-бей, упрямиться. Хоть теперь послушай меня, — гудела Хайрие-ханым.

Однако Хайрие-ханым беспокоилась напрасно.

Старость и болезнь сломили дух строптивого Али Риза-бея. У него уже не было ни сил, ни воли, чтобы бунтовать. Словно маленький, радовался он приходу жены и дочери, все пытался им что-то рассказать, а язык не слушался его. Кончилось тем, что старый, смертельно уставший человек вдруг расплакался, судорожно вздрагивая всем телом…

* * *

Хайрие-ханым вместе с Айше переехала к дочери на площадь Таксим, дом на улице Долап сдала в аренду.

Адвокат бывал у своей возлюбленной не часто, раза два в неделю, когда ему удавалось сбежать от жены-мегеры. Бедняжка Лейла скучала одна в огромной квартире. Сначала ей пришлось довольствоваться компанией девушки-служанки, потом появились мать и сестра Айше. Жила Лейла в достатке, слава богу, — богатый адвокат на деньги не скупился. Но в житейских делах Лейла ничего не смыслила. Хорошо, что мать вовремя подоспела, забрала хозяйство в свои умелые руки.

В просторной квартире Али Риза-бею отвели самую лучшую, солнечную комнату, окнами на море. Заботливый уход и покой не замедлили сказаться: Али Риза-бей быстро поправился. Очень скоро он уже разгуливал по комнатам, стуча своей палкой, или же усаживался около клетки с попугаем, любимцем Лейлы, давал ему уроки, хотя у самого язык еще плохо ворочался.

Старый Али Риза-бей повеселел. Когда в доме собирались гости, друзья адвоката, старик не оставался в, стороне. Он то хлопотал на кухне, помогая Хайрие-ханым, то вместе с Айше, уже красивой пятнадцатилетней барышней, разносил прохладительные напитки, или же после долгих уговоров соглашался потанцевать с дамами и потешал гостей, выделывая какие-то лихие и замысловатые па.

Когда Али Риза-бею надоедало сидеть дома, его отправляли на прогулку. По этому случаю его наряжали в новый костюм, усаживали в открытый экипаж и везли дышать свежим воздухом. И старик был на верху блаженства, он радовался, точно ребенок, которого одели в праздничный наряд и повели кататься на каруселях.

И только одного боялся Али Риза-бей: как бы случайно не встретить кого-либо из старых приятелей, завсегдатаев кофейни…