На следующее утро был создан новый комитет под председательством губернатора. В комитет, помимо должностных лиц и крупных чиновников, вошли отцы города, все самые влиятельные и почитаемые граждане и, конечно, адвокаты, а также представители энергичной, передовой молодежи. Главной задачей комитета было организовать достойную встречу делегации, прибывающей во главе с шахзаде Шемсеттином Эфенди, и искусно показать ей результаты землетрясения — пострадавших людей и разрушенные дома. А еще важнее — присмотреть, чтобы никто, кроме членов комитета, и близко не подошел к гостям, пока те будут в городе.

Для объяснений с корреспондентами английских газет был выделен аптекарь Ованес — в свое время он год или два учился в Тарсусском колледже, — а для бесед с французскими журналистами телеграммой вызвали из санджака Чопура Ресми.

В городской управе без конца заседали и совещались: губернатор, словно режиссер, репетировал с членами комитета отдельные сцены предстоящего спектакля. И только оставшись наедине с Кязымом, он, волнуясь и потирая руки, говорил:

— Ничего не поделаешь. Честь и интересы Сарыпынара требуют… Ну что ж, посмотрим, что из этого получится. Либо в стремя ногой, либо в пень головой.

Героем дня стал Дели Кязым: безграничное губернаторское доверие превратило его в диктатора. Это он теперь вершил судьбами города; он давал заключение о немедленном сносе домов в тех местах, где развалины сразу бросались в глаза. Не дожидаясь необходимых документов, без соблюдения обычных формальностей, он приказывал рабочим, следовавшим за ним по пятам с лопатами и кирками, немедленно приступать к делу.

В бедных кварталах, где дома стояли на деревенский лад, среди садов и огородов, он применил другую тактику: выдавал письменное заключение, что дом поврежден, пребывание в нем опасно, и жителям надлежит немедленно переселиться в сад, в палатку или под навес, захватив с собой необходимые вещи и утварь.

Ахмед Масум и другие учителя школ ходили по кварталам и разъясняли всем, что шахзаде будет давать деньги тем, кто после землетрясения остался без крова. Поэтому выселение проходило гладко, а многие бедняки даже не стали дожидаться приказа Дели Кязыма и по своей инициативе перебирались во двор.

Не обошлось и без кривотолков. В некоторых медресе начали злоязычничать: «Сошлись два сумасшедших и хотят город разрушить». Губернатор, узнав об этом от Ахмеда Масума, заметил, между прочим:

— Передайте ходжам от меня привет да скажите, что если я заявлюсь к ним в медресе, то приду не с лопатой, а с веревкой!

После чего ходжи прикусили языки.

* * *

Шахзаде Шемсеттин Эфенди до сего дня дальше Бей- коза не выезжал и знал лишь стамбульские окрестные села Ортакёй и Чеигелькёй. Завидев вдали Сарыпынар, он обратился к губернатору, сидевшему напротив него в карете:

— Действительно, в развалины превратился бедный городок… Ай-ай-ай!..

А когда немного спустя он увидел наряженных в лучшие, одежды жителей города, которые выстроились по обеим сторонам улицы, чтобы приветствовать высоких гостей, то с горечью вздохнул и произнес:

— Какая нищета! Боже, какая нищета! Бедные, бедные, — до чего же их довело землетрясение…

И губернатор, стараясь скрыть ликование, в тон ему ответил:

— Вы правы, ваше высочество, нищета и запустение!..

Согласно диспозиции, разработанной Дели Кязымом, специально выделенных для встречи жителей города водили из одного квартала в другой, словно процессию на празднике по случаю обрезания, только что без оркестра. Во главе их ехал верхом на коне начальник жандармерии Ниязи-эфенди, он угрожающе щелкал нагайкой и в какой раз повторял свои наставления:

— Если его высочество шахзаде что спросит, отвечать, с умом! Упаси вас бог наболтать чего-нибудь лишнего. Повторяйте: «Даруй вам господь долгих лет жизни!» — и все! Не то смотрите у меня, зубы повышибаю!

Губернатор то и дело останавливал карету его высочества у развалин, которые еще совсем недавно были домами, у палаток и шалашей, возле которых дымились мангалы и была свалена домашняя утварь, котлы, кастрюли и глиняные кувшины для воды. Шахзаде выходил из кареты и с великим сочувствием и деликатностью расспрашивал пострадавших об их здоровье.

Когда же делегация прибыла в квартал беженцев, расположенный на другом берегу реки, взорам потрясенных зрителей открылась картина такой нищеты, разрухи и запустения, какую не способен был создать ни один режиссер, ни один Дели Кязым, и при виде ее у шахзаде Шемсеттина Эфенди на глаза навернулись слезы.

Больше всех суетились иностранные журналисты в корреспонденты: они без конца фотографировали развалины, дома без окон и дверей, а то и дома с обвалившейся стеной, открывавшей внутренность строения; они щелкали аппаратами, снимали полураздетых, изможденных, больных людей, лежавших в кроватях прямо на улице.

В этой суматохе, очутившись в какой-то момент рядом с губернатором, Дели Кязым тихонько спросил:

— Вам не кажется, бей-эфенди, что, если бы этого землетрясения и в помине не было, его стоило бы выдумать?

Но тут произошла заминка, и великолепный обман чуть было не открылся. Нашлись беженцы, которые не совсем правильно поняли всю сложность обстановки, — а может, и поняли, но считали, что такого благоприятного случая им больше не представится, — как бы то ни было, они вдруг заголосили:

— Горе нам, горе! Поглядите на наши страдания, посмотрите на наши мучения!.. Нас привезли сюда насильно, нам нечего есть, нам негде жить… Мы убоги и нищи!..

К счастью, их жалобные голоса и выкрики слились в сплошной стон, и непонятно было, о чем молили эти горемыки и чего хотели они…

— Только теперь я понял, какое страшное бедствие — землетрясение. Во что может превратиться город в течение нескольких минут! — проговорил шахзаде Шемсеттин Эфенди, снова садясь в карету.

Но, пожалуй, самое тягостное впечатление на высокородного баловня судьбы произвело состояние уездной управы. Его высочество шахзаде, стоя на нижней ступеньке лестницы, с ужасом посмотрел на обвалившийся потолок и спросил:

— Неужели здесь еще работают?

— Да, ваше высочество, — ответил губернатор и, заметив Халиля Хильми-эфенди, поманил его пальцем. — С вашего высочайшего разрешения представляю вам нашего каймакама. Это тот самый каймакам, о котором газеты писали, что он чудом спасся от смерти. Несмотря на тяжелые ранения, вопреки настояниям врачей он оставался на своем посту и чуть ли не ползком продолжал исполнять служебные обязанности. Несчастный каймакам-бей все еще страдает от раны. Ваше высочество может заметить, что он до сих пор с трудом передвигается и волочит ногу.

— Самоотверженность, достойная высокой похвалы! — сказал растроганный шахзаде. — По возвращении в столицу я расскажу обо всем его величеству, моему дяде, и буду просить о награждении каймакам-бея. Так, значит, вы, каймакам-бей, будучи раненым, исполняли свои служебные обязанности?

И тут Халиль Хильми-эфенди понял, что он спасён, — белый саван покойника больше не угрожает ему. Каймакам согнулся в низком поклоне, глаза его блестели от слез.

— Народ верит в чиновника, как в бога, — произнес он тихим голосом, — и до тех пор, пока чиновник жив, он должен находиться на своем посту.

Рукою, затянутой в перчатку, шахзаде похлопал Халиля Хильми-эфенди по спине и сказал:

— Лишь благодаря усердию и преданности таких незаменимых чиновников, как вы, вот уже столько веков светится в незапятнанной чистоте лик великой Османии. Многие лета вам здравствовать!

После отъезда высокой делегации на страницах турецких и иностранных газет еще раз появились волнующие сообщения о сарыпынарском землетрясении и еще раз пролился щедрый дождь пожертвований на излечение кровоточащих ран несчастного города.

Денег накопилось так много, что их хватило и на строительство новых домов, и на ремонт и покраску старых, и даже на то, чтобы перед зданием уездной управы разбить парк с великолепным бассейном.

Теперь Халиль Хильми-эфенди крепко держался в седле. Он знал: из седла его и тяжелым снарядом не вышибить. Отныне каймакам жил одной мечтой: вот пришлют от его величества султана в награду немного денег, и построит он себе маленький домик, чтобы было где ему жить с женой и многочисленными чадами, чтобы было где на старости лет голову приклонить.

Долгожданный день наконец наступил. Халиль Хильми-эфенди получил высокую награду… Увы, это были не деньги, а золотой орден Османской империи, который украсил грудь славного патриота — каймакама города Сарыпынара.