Я вел праздную жизнь, и деньги, что я привез из Дрездена, постепенно потратились; я не мог забыть, как жил в Падуе на черных оливках, и как был там вспоен водой Бренты во время сорокадневного моего строгого поста. Я начал, наконец, понимать, что мне следует подумать об экономии; вместо того, чтобы держать за собой в городе жилье, которое обходилось мне слишком дорого, я снял скромную комнату у портного, в предместье Видден. Мне в то же время повезло познакомиться с молодым человеком, дружным с изящной словесностью, достаточно благожелательным, чтобы предоставить мне средство поддерживать на приличном уровне мои потребности в течение нескольких месяцев. Я узнал также из циркулирующих слухов, что император имел намерение снова открыть в столице Итальянский театр. Мне вспомнилась идея, что внушил мне Маццола, и я возымел амбициозное намерение стать придворным поэтом. Долгое время я испытывал безграничное восхищение перед государем, из уст которого слышались все время изъявления новых черт гуманизма и величия; эти чувства поддерживали мои надежды. Я отправился повидать Сальери, он не ограничился тем, что обнадежил меня в моих надеждах, он взялся воспользоваться для меня поддержкой Генерального интенданта театров и, если понадобится, самого государя, у которого он пользовался особой милостью. Он действовал настолько удачно, что в первый же раз, когда я имел честь быть представленным императору, ему не понадобилось высказывать мое прошение, но лишь выразить свою благодарность. Хотя восхваления Иосифу II звучали из всех уст и отовсюду о нем отзывались как о самом совершенном владыке, мысль о том, что вот сейчас я предстану перед ним, внушила мне невыносимую робость. Но впечатление доброты, внушаемое видом его благородного лица, его голос, ласковый и приятный, простота его манер, отсутствие пышности в его окружении, позволили мне забыть, что я нахожусь в присутствии коронованной особы. Мне приходилось слышать, что он часто судит о людях по первому впечатлению. Мне показалось, что я не произвел на него неблагоприятного впечатления, я сужу об этом по милостивому приему, оказанному мне; он соизволил расспросить меня о моих частных обстоятельствах, моей стране, моей учебе и причинах, которые привели меня в Вену. Я отвечал со всей возможной краткостью, и мои ответы, хотя и лаконичные, казалось, его удовлетворили. Как последний вопрос, он спросил меня, сколько я сочинил драм.

– Ни одной, сир, – ответил я.

– Хорошо, хорошо, – бросил он, – мы имеем дело с девственной музой.

Затем он меня отпустил. Мое сердце переполнилось радостью, благодарностью и восхищением от его августейшей личности. Этот момент был, без преувеличения, одним самых сладостных в моей жизни, и я его никогда не забуду. Я был вполне удовлетворен, когда пришел Сальери сказать мне, что мне повезло понравиться государю; эта мысль меня поддерживала во время моей короткой театральной карьеры в Вене, и я в полной мере пользовался заповедями Аристотеля, которого, по правде говоря, я читал мало и еще менее изучал; они вели меня в моих исканиях в процессе сочинения многих работ, что я представил на Императорском театре. Это они, наконец, помогли мне выйти с победой из борьбы, что я вынужден был вести против голодной своры архаических педантов, завистливой толпы, настоящего бича литературы, среди которых, к сожалению, был человек выдающийся, оказывавший мне честь питать ко мне зависть и искать возможности лишить меня моего поста.