Г-н де Лершенхейм, друг Мартини и его почитатель, явился ко мне вместе с ним за два-три дня до того, как я выдал тому первый стих. Наполовину в шутку, наполовину тоном упрека они спросили, когда же я займусь ими.

– Послезавтра, – ответил я.

– Значит, ваш сюжет уже выбран?

– Вне всякого сомнения.

– Каково же название?

– «Древо Дианы».

– Вы набросали канву?

– Все готово. Я начал писать.

Мой ужин был готов, я велел подать на стол и пригласил двоих друзей присоединиться, заверив, что на десерт я им все покажу. Они согласились. Я, который не только не наметил никакого плана, но даже, говоря с ними о дереве Дианы, еще не придумал, какую роль сможет играть это дерево, под предлогом неотложной встречи по важному делу, оставив моих двух гостей с юной музой и одним из моих братьев, вышел в мой кабинет; в полчаса я набросал фабулу, которая, в силу своего новаторства, вполне согласовывалась с идеями моего августейшего покровителя и государя, который совсем недавно отменил в своих наследственных владениях монашеские порядки.

«У Дианы, богини чистоты, имеется в саду дерево, приносящее яблоки дивной красоты: когда нимфа проходит под его ветвями, если она чиста, яблоки становятся прозрачными и каждая ветка дерева издает небесную мелодию; если, наоборот, она, хотя бы в мыслях, преступает этот абсолютный закон, плод теряет прозрачность становится черным, обугливается и наносит на голову виновной неизгладимые следы, наподобие стигматов. Купидон, разгневанный на Диану за то, что она наносит оскорбление его культу, проникает в сад в женском одеянии, он вселяет страсть в сердце садовника и обучает его искусству внушать любовь всем нимфам; не довольствуясь этим триумфом, он открывает ворота прекрасному Эндимиону, в которого безумно влюбляется сама богиня. Великий Жрец, в глубине святилища, узнает о святотатстве и, облеченный верховной властью, приказывает, чтобы все нимфы и сама богиня подверглись испытанию; чтобы избежать разоблачения, Диана велит срубить дерево, и Купидон, примирившись, явившись в светящемся облаке, превращает сад в великолепный дворец, посвященный отныне Амуру».

Эта пьеса, на мой взгляд, – лучшее из моих произведений; в нем дышит нежное сладострастие, которое захватывает человека; что же до интереса, который оно вызвало, гарантией тому служат сотня и более представлений. Граф де Роземберг спросил у меня, где я взял столь прекрасные идеи; я ответил, что мне внушило их желание поразить своих врагов; император, который понял мое намерение поддержать его в его идеях реформ, передал мне сотню цехинов.