Был в это время в Лондоне один француз по имени Летексье, человек значимый в области театра, получивший известность благодаря своему умению представлять в маленьком театре, сконструированном специально для него, комедии с участием различных персонажей, которых представлял он один, изменяя голос, манеру, а часто и костюм. Не могу сказать, то ли, нуждаясь в деньгах, Тейлор обратился к Летексье, то ли Летексье сам пришел с этим к нему, продиктовав ему свои условия, но верно то, что вдруг прошел слух, что Летексье переходит в театр в качестве директора. Так появились две небольшие армии двух генералов, каждая, претендующая на исключительное командование и на уважение к своим приказам. Некоторое время война, которую они вели между собой, была тихая, Банти знала, что ее соперник черпает свою власть в золоте, а Летексье – что его противница обязана ею своему очарованию. В конце концов, Летексье задумал нанести решительный удар как по публике, так и по актерам и по самому Тейлору. Ему следовало завоевать Банти; он, не колеблясь, взялся за это, предоставив ей партию в «Земире и Азоре» Гретри, опере замечательной, учитывая эпоху, в которой она была написана, и, в частности, пригодность для французских глоток. «Вот, – сказал он ей, – опера, что соответствует такому таланту, как ваш; значительно выше «Семирамиды», «Галатеи» и «Меропы», она должна стать вашим триумфом; благодаря этому шедевру имя Банти прогремит в веках в мире гармонии, пока будут живы имена Гретри и Франции». Он убеждал ее и так и этак, пока она, не наделенная блестящим интеллектом, не попала в ловушку и трижды не возгласила: «Земира! Земира! Земира!». Но опера написана была по-французски; как ее перевести, и кто за это возьмется? Под рукой был Федеричи; долгое время он мыслил присвоить себе выгоду поставки либретто; поделившись с Банти, он шепнул ей пару слов на ушко, и она, в восхищении, вырвав партитуру из рук Летексье, вскричала: «Я! Я сама найду переводчика».

Едва Летексье ушел, она объединилась с Тейлором и Федеричи. Трио отрядило Джованни Галлерини к двум предполагаемым поэтам, Бонажюти и Бальдинотти; ему было поручено предложить им двадцать гиней, если они возьмутся за этот труд, при условии передачи прав на копирование Банти и ее покровителям. В две недели музыка была скопирована, декорации нарисованы и костюмы готовы, а поэты еще не принесли и первой сцены. Побуждаемые выполнить работу, они не торопились. Напрасно Летексье, Тейлор и Банти беспокоились, музы этих двух питомцев Парнаса оставались столь же немы, как и идолы Ваала; они лезли из кожи вон, но не могли перевести и странички из этой драмы.

Эти двое несчастных были далеко не на высоте перед поставленной задачей. Хотя Бонажюти и воображал, что умеет писать, публика далеко не разделяла это мнение. Его стихи, тяжеловесные и лишенные гармонии, не выходили за границы убогой посредственности. Что до Бальдинотти, профессионального импровизатора, хотя ему и удавалось там и сям кинуть несколько удачных словечек, его репутация отнюдь не стояла выше; он не написал ни единого стиха, не подвергшись при этом всеобщему осмеянию; и этим двум талантам была поручена столь трудная задача!