То ли по причине успешного дебюта моей первой оперы, то ли по другой неизвестной мне причине, Тейлор стал относиться ко мне искательно. Он стал часто приходить ко мне с визитами, он сопровождал меня в моих долгих прогулках, выслушивая мое мнение относительно многих дел, относящихся к его театру или его частным интересам, словом, он проявлял глубокое уважение к моим советам и моим соображениям. Однажды вечером, когда я находился у него в компании втроем, вместе с Банти, он спросил у меня, тоном безразличным, не могу ли я достать для него денег. «Каким образом и откуда?» – спросил я. Он достал из портфеля пачку обменных векселей, индоссированных Федеричи. Я взял у него один, на три сотни фунтов стерлингов, и, не дав себе труда подумать, обещал попытаться его продать, на что он тотчас согласился. Уже находясь на пороге я спросил у себя, как я мог взяться за подобное дело и к кому я мог бы обратиться, чтобы достать эти деньги. Я, поэт, находящийся в самом ненадежном положении, получая жалование из самых скромных, едва зная, что из себя представляет обменный вексель, и столь полностью чуждый словарю коммерции и понятиям об индоссаменте, коммерции, ажио и тому подобном! Добрый или злой гений, пришедший мне на помощь, дал мне вспомнить, что, прибыв в Лондон, нуждаясь в деньгах и желая заложить кольцо с бриллиантом, я зашел в лавку, на дверях которой было написано: «Деньги», и что молодой человек, находившийся там, предложил мне, с большой приветливостью, за него шесть гиней, когда оно стоило не менее двенадцати. Я завернул туда, нашел там того же персонажа и представил ему мой вексель. Он его взял, оглядел со всех сторон и кончил тем, что ответил, что если я желаю взять какие-нибудь украшения, он выдаст их мне в пересчете на требуемую сумму. Получив мое согласие, он выложил передо мной несколько предметов, среди которых я выбрал часы с репетицией, которые он оценил в двадцать две гинеи и которые стоили едва пятнадцать, затем он подписал мне чек на банк Лондона на остальное. Я протянул руку, чтобы его взять, когда он подал мне перо, предлагая поставить свою подпись на этом обменном векселе пониже подписи Федеричи. Не понимая ни значения, ни обстоятельств такого действия и полагая, что выполняю лишь обычную формальность, я проделал это. Но едва было подписано мной имя, как мне вспомнился Казанова и его слова избегать любых подписей в Лондоне, я задрожал как лист и внутренний голос мне вскричал, что я пропал. Зло было неотвратимо. Я вернулся к Тейлору и выложил ему банковский чек и часы, которые Банти схватила и без лишних слов положила себе в карман. Тейлор, который уже неоднократно проделывал подобные дела при посредничестве Федеричи и Галлерини и который никогда не извлекал более семидесяти или восьмидесяти процентов от этих векселей, был приятно удивлен и этим результатом и выгодностью сделки. Он выразил мне свою благодарность. Что же до Банти, она прыгала от радости; «Браво, Да Понте, – вскричала она, – вас ждет успех!». Исполнение ее обещания не заставило себя ждать. Не далее как на следующий день директор представил мне новый контракт, в котором мой гонорар возрос на сотню фунтов стерлингов и было добавлено множество других начислений и преимуществ – условия, которые некоторое время представлялись мне весьма выгодными. Поэтому я с чувством живейшей радости поблагодарил Тейлора, и наши отношения становились раз от разу все более близкими. Однажды он сказал мне доверительно, что ему нужны три или четыре тысячи фунтов стерлингов, и что он не сомневается в моей способности их ему достать. Он попросил меня об этом столь ласково, что я предложил ему располагать мной, и имел несчастье в этом преуспеть.

Срок платежа по первому векселю истекал. Не осмеливаясь обращаться к тому же ростовщику, я решил пойти ко второму, затем – к третьему. Потратив эту сумму, Тейлор попросил меня о следующих. Короче говоря, векселя, которые я сбывал, чтобы удовлетворять его капризы и потребности в мотовстве, превысили менее чем за год сумму в шесть с половиной тысяч гиней; я стал его казначеем, агентом по снабжению, словом, его фактотумом и, соответственно, доверенным лицом. Отправлялся ли он за город, в соответствии с сезоном, когда театр был закрыт, – да Понте доставал необходимые деньги; кончались ли вина в его погребе – да Понте доставал их в кредит; персонал театра просил денег – пусть обращаются к да Понте. Словом, да Понте стал человеком, к которому должны были все обращаться.

Мои успехи в этой области деятельности возымели такой резонанс, что со всех сторон ко мне обращались с такими же просьбами. Я стал снабженцем для всех тех, кто имел нужду в деньгах. Речь тут не идет об актерах, которые мною не пользовались, и обо мне, счастливом быть полезным моим соотечественникам; я не считался с риском, которому подвергался. Такая жизнь продолжалась три года.

Со своей стороны, Банти продолжала оказывать мне знаки особого внимания. Она осыпала меня лестью, клялась мне в верности, хвалила мой характер, мое старание в работе и порой даже рисковала высказывать хвалы мне лично. Не смею сказать, что она со мной кокетничала, однако слова, которые она мне высказала позднее, и ее поведение со мной могли бы позволить мне без фатовства высказать такое предположение.

Наступил сезон отпусков; Тейлор выехал за город, Банти и ее семейство последовали за ним. Он пригласил меня приехать провести там некоторое время вместе с женой. Хотя и находя неподобающим вводить мою жену в контакт с его любовницей, я, учитывая свое положение, не смог отказаться. Когда он устроился на месте, мы выехали, чтобы к ним присоединиться. Банти встретила нас любезно, с улыбкой на устах. Но несколько минут спустя, встретившись со мной наедине и сменив выражение лица и манеру, она бросила мне: «С женой! Ты об этом пожалеешь». Эта угроза вполне реализовалась!