Мой переезд из Лондона в Филадельфию был долгим и утомительным; он длился восемьдесят шесть дней, во время которых я был лишен всякого комфорта, столь необходимого в моем возрасте. Я слышал, что говорят, что для того, чтобы оказаться в Америке, достаточно заплатить соответствующую сумму капитану, и что он позаботится обо всех ваших нуждах. Это действительно так, когда имеешь дело с благородным человеком, ревностно пекущимся о своих обязанностях. Я же попал, наоборот, в когти флибустьера из Нантакета, китобоя, относящегося к пассажирам как к своим матросам, а к тем – как никогда не относятся к людям. Его провизия, едва достаточная, состояла лишь из грубых продуктов. Моя первая ошибка состояла в том, что я уплатил ему сорок четыре гинеи до того, как ступил ногой на его корабль, без расписки и не получив ни малейшей информации, не заявив, чем меня кормить и куда меня доставить. С первого моего обеда я понял свою ошибку; блюда этого обеда были приготовлены на палубе корабля. Деревянный стол, источенный червями, скатерть чернее чем рубашка угольщика, три зазубренные миски из красной глины, три прибора из ржавого железа – эти объекты предстали перед моими глазами. Капитан уселся, предложил мне сделать то же; поваренок, истинное дитя Африки, держа в одной руке деревянную миску, а в другой – оловянное блюдо, поместил эти два объекта на стол и удалился. «Одоард, – вскричал затем капитан зычным голосом (голосом Стентора), – Одоард, к столу!». При повторном окрике Одоард появился, возникнув из каюты, где он провел ночь. Этот Одоард, чьи одежды были еще более грязны, чем наша скатерть, произвел на меня впечатление пьяницы, которого внезапно разбудили. Он уселся справа от капитана, не говоря ни слова и даже на меня не глядя. Пока я производил эти наблюдения, передо мной поставили миску, содержащую несколько ложек жидкости, которую я принял сначала за воду из-под каштанов. Видя, что я смотрю на свою миску, не решаясь ее тронуть, капитан сказал: «Синьор итальянец, почему вы не пробуете этот добрый куриный бульон?». Мне надо было поесть, и я люблю птицу, я бросил взгляд на то, что нам принесли. Что со мной стало, когда, вместо доброй жирной курицы, на которую я рассчитывал, я увидел на этом блюде только несчастное тощее животное, имеющее скорее вид вороны, чем что-то другое, и столь черное, что можно было подумать, что его волокли через весь корабль кошками, а отнюдь не приготовленное поваром. Я оставил моим двум сотрапезникам заниматься этим деликатным продуктом и удовлетворился куском сыра, который, к счастью, оказался у меня под рукой. Капитан удивился, но не сделал мне ни малейшего замечания, только, заметив, что бутылка вина тоже находится в моей доступности, и опасаясь, что я также ею завладею, поднялся, откупорил ее, налил мне небольшой стакан, другой – своему компаньону, затем снова закупорил и убрал под ключ. Таким манером, или близко к тому, этот покоритель морей обращался со мной во все время удвоенного поста, что я провел на его борту; если не эти его бульоны и курицы, вид которых я не мог более выносить, наше питание варьировалось между копченой говядиной и куском свиной солонины, один вид которой был способен успокоить самый неутолимый аппетит.

Меня не обеспечили матрасом, я вынужден был воспользоваться моими вещами, чтобы его заменить и не ранить мои члены, укладываясь на моей узкой скамье. Тем не менее, несмотря на все эти страдания, я пришвартовался 4 июня утром в Филадельфии.

Я немедленно направился к капитану Колле, который привез мою семью. Он сказал мне, что семья живет в Нью-Йорке. Я выехал в два часа и был счастлив прибыть туда назавтра на рассвете.

Я не знал даже названия улицы, на которой они жили. Я отправился, положившись на случай; я стучу по вдохновению в первую попавшуюся дверь. О счастье! Это дверь дома, который я ищу! Радости прибытия были пропорциональны тревогам, которые породила длительность моего путешествия, и опасностям, которые предлагает море Атлантики в зимний сезон, и страхам от недавней пропажи судна в этих широтах, которые были еще свежи. После нескольких дней, посвященных целиком сладости встречи, я занялся делами, не теряя ни мгновения. Барахло, что я привез из Лондона, не занимало много места; оно состояло из маленькой коробки скрипичных струн, нескольких итальянских классиков малой стоимости, небольшого числа экземпляров превосходного Виргилия, примерно такого же числа – «Истории» Давила и сорока или пятидесяти пиастров. Это было все, что я смог сберечь от алчности ростовщиков, сбиров и адвокатов Лондона.

Я прибыл в Америку в надежде вести там жизнь спокойную; я был жестоко разочарован. Мой дебют там был несчастлив. Моя неопытность в делах и в обычаях страны не замедлила погрузить меня в дрязги, от которых я хотел бежать, покидая Лондон. Не буду рассказывать их в деталях, ограничусь указанием наиболее ярких черт.

Я застал мою жену обладательницей шести или семи тысяч пиастров, которые она унаследовала от своей матери и которые, соответственно, были ее личной собственностью. Опасение приуменьшить этот капитал заставило меня слепо следовать советам моего свекра, которого я считал безупречным коммерсантом. Мое уважение к его мнениям стало первой причиной новых провалов, что ожидали меня на этой земле, которую в своих играх воображения я видел гостеприимной ко мне. Я кинулся в коммерцию с лекарствами и снял лавку, чтобы торговать ими в розницу. Расположившись позади прилавка, я не мог воспринимать себя всерьез, меня, Поэта, ведшего до того жизнь интеллектуальную, приговоренного к тому, чтобы отвешивать унцию чаю или табака, либо наливать первому же вошедшему матросу или возчику стакан джина за три денье. Но так происходят дела в этом мире; единственное, что меня утешало в этой прозаической области, это то, что если это занятие и было менее почетным, чем торговля книгами, оно было по крайней мере более выгодным. Все шло в материальном отношении хорошо вплоть до 1-го сентября.

В то время желтая лихорадка производила опустошение в городе, и, чтобы предохранить мою семью, я счел себя вынужденным переселиться в Елизавет-Таун, где купил маленькое предприятие. Я продолжал ту же коммерцию; не имея, к несчастью, возможности все делать самому, я вынужден был искать компаньона. Я нашел его в человеке, которого мне описали как интеллигента и порядочного человека, но который, не будучи ни тем, ни другим, только добавил свое имя к списку мошенников, которые меня обчистили. Я не замедлил расторгнуть наше сообщество; он остался моим должником на значительную сумму пиастров, на которые написал мне расписку сроком на три года, по которой не заплатил мне за все время ни су. Я испытал отвращение к коммерции и почти решился ее покинуть, но то, что произошло со мной вследствие одного приглашения на обед, пресекло в корне мои колебания.

Мое повествование будет поучительным. Расскажу кратко, воздержавшись от комментария.