В моей судьбе было записано, чтобы я был всегда обманут. Казалось бы, естественно, что в семьдесят лет я должен был бы набраться достаточно жизненного опыта, и что многочисленные невзгоды, с которыми я сталкивался, должны были бы сделать меня мудрым и осмотрительным; ничего этого не было. Было, наоборот, записано, что я всегда буду становиться добычей интриганов. Было сказано, что выйти из одной пропасти для меня – лишь стимул, чтобы попасть в другую.

Возвратившись в Санбюри, я нашел мою винокурню в состоянии самом бедственном, или, лучше сказать, я нашел от нее только стены. Три личности, которым я доверил управление, оказались тремя бездельниками из Нортумберленда, еще большими мошенниками, чем все те остальные, что пользовались моей добропорядочностью с тех пор, как я ступил ногой на землю Америки. Я был полностью ограблен. Они распродали все произведенные товары и с последней проданной бочкой они испарились. Нужно было заменить этих людей другими, и те, с кем я имел дело, не проявляли себя ни более порядочными, ни более благодарными.

К счастью, у меня еще оставалось достаточно большое количество зерна, которое я поспешил превратить в водку и смог, таким образом, осуществить мою первую поставку, в результате оплаты которой закупить груз товаров, за которые получил превосходную прибыль.

Я полностью поменял мой способ торговли; фермеры приносили мне собранный урожай, который я оплачивал либо наличными, либо в обмен по их стоимости. Все шансы были, таким образом, на моей стороне, и я имел все основания полагать, что, наконец, добился успеха. Некто по имени Робинс, который удалился от дел, после того, как словил удачу, организовав свои магазины, сдавал их в аренду. Случай представился мне тем более благоприятным, что, став из продавца покупателем, я отказывался от помещения, где надо было помещать урожай, который мне приносили. Я связывался с фермером; он оказывался сговорчив, и я соглашался. Когда дело было закончено, он рекомендовал мне молодого человека, за которого отвечал; эта рекомендация оказалась тем более кстати, что мне нужен был кто-то, на кого я мог рассчитывать. Я решил, что не может быть ничего лучше, как обзавестись человеком, о котором мне даются столь совершенные сведения. Я поселил его у себя и сделал его сразу моим приказчиком, моим секретарем и моим агентом. В течение первого года все шло так, что у меня не было повода в чем-либо его упрекнуть: он был активен, интеллигентен, погружен в дела, короче, я аплодировал себе за свой выбор.

В эту эпоху процветания я уступил желанию, что у меня было, построить себе дом; в восемь месяцев это желание осуществилось, и я получил удовлетворение, владея одним из самых прекрасных зданий Санбюри, этого края, где города столь восхитительны. Если я, со своей стороны, был доволен своим агентом, он, мне казалось, весьма счастлив был со мной… В тот момент, когда Робинс мне его представлял, тот был в такой нужде, что в течение двух первых месяцев не мог платить хозяину, у которого столовался. Но прошли эти первые месяцы, я увидел его хорошо одетым, снявшим более комфортабельное жилье; словом, это была полная трансформация в привычках и внешнем виде. Все эти вещи, которые отнюдь не ускользнули от моего взора, должны были открыть глаза – но ничего этого не произошло. Он был принят в пансион в одну малообеспеченную семью, состоящую из матери и дочери. Мало помалу, и под разными предлогами, он привлек этих женщин в дом. Мать подметала мои магазины; дочь оказалась полезна тысячей малых услуг. В конечном счете, если отвлечемся от одной и от другой, это на них двоих все держалось; я жил в полнейшей беспечности, без малейших опасений; и, однако, я находился на краю пропасти.

Этот молодой человек имел в своем свободном распоряжении мою лошадь и коляску, которые использовал для перевозки проданных товаров и доставки тех, что я покупал. Однажды утром он выехал с этой нагруженной коляской до того, как я спустился; имея дело со множеством товаров, то ли отправляемых, то ли получаемых, я обратил на это внимания не более, чем обычно. Прошел весь день, но я не видел, чтобы он вернулся, однако я этим не заинтересовался. Я ждал весь следующий день – его нет. Это отсутствие продолжилось, и до меня дошли некие слухи, я забеспокоился и обратился в полицию, где сделали вид, что напали на его след, но, определенно, не смогли ничего раскрыть. В то же время я сделал инвентаризацию моих магазинов и пришел к печальному убеждению, что вещи, которые он унес, были как раз самыми ценными. У меня был, среди прочего, превосходный ассортимент пушнины, который я теперь не находил. Я направился в его жилище, чтобы расспросить женщину, у которой он жил; она уехала вчера вечером. Два дня спустя, вернувшись в поселок, я потребовал вызвать ее к мировому судье, которого она заверила, что более шести месяцев она получала в торговом доме, который отказалась назвать, все, что ей необходимо в ее домашнем хозяйстве, как из продуктов питания, так и из предметов одежды. Ее признания были подтверждены показаниями ее дочери, когда ту допросили. Судья не смог добиться других объяснений. Эти две женщины не обладали никакой платежеспособностью и у них не было найдено никаких материальных доказательств соучастия, и я вынужден был отступиться от уголовного преследования, которое имело единственным результатом только то, что я добавил к потерям, что претерпел, расходы, что я должен был понести на полицию и мирового судью.

Позже мой вор подал знак жизни. Он имел дерзость написать мне, называя меня клеветником, и я должен был счесть себя счастливцем, что мне не пришлось ему платить неустойку.