Вступление

Ее парень пришел с подарком. Без повода. Не было никакого праздника, никакой годовщины, никакого дня рождения – абсолютно ничего. Но он явился с огромной плюшевой игрушкой, и это вызвало у нее слезы. «Ну почему он мне постоянно все усложняет?» – спросила она себя. Почему он явился с этой дурацкой гусыней именно в тот самый день, когда она решила бросить его? Уже за неделю до Дня святого Валентина она поняла, что у нее не хватит сил провести с ним праздник: делать вид, что ничего не случилось, наблюдая, как счастливые пары обмениваются цветами, кольцами и коробками с шоколадками, будет для нее жестокой пыткой.

Да она просто завопит, если он опять станет смотреть на нее глазами, полными обожания. Она уже ненавидела этот взгляд, которым он будто обволакивал ее, делясь своими проектами по поводу дома, где они счастливо заживут вместе, путешествия в Америку, совместных дел, которые им предстоят в будущем и в которых она больше не желала принимать участие.

Они целый час напряженно просидели на диване в ее доме, с трудом находя темы для беседы. Наконец она собралась с духом и начала:

– Я должна тебе кое-что сказать…

– Да я вижу, – ответил он глухо. – Ты не умеешь притворяться.

– Хочу, чтобы ты знал: мне тяжело это говорить… Я…

– Я тебе помогу. Это было прекрасно, но все кончено и так далее…

– Не перебивай меня! Я устала. Не знаю, как тебе это сказать, но я больше не доверяю тебе и ничего не могу с этим поделать. Я пыталась убедить себя, что преувеличиваю, но это не так. Ты раздражаешь меня, мне тяжело рядом с тобой…

Он вскочил, отошел к окну и стал смотреть на улицу. Затем повернулся, бесстрастно глядя на нее. Лицо его побледнело, как всегда, когда ему причиняли боль.

– Почему? Что я тебе сделал? Я понимаю, что выяснение отношений бесполезно, но все-таки я хотел бы знать, что плохого я тебе сделал?

Она почувствовала, как слезы наворачиваются на глаза, и сделала усилие, чтобы не дать им политься ручьем.

– Ты не сделал мне ничего плохого. Но мне страшно!

– Что ты имеешь в виду?

– Ты никогда не спишь! – Неожиданно ее страдание превратилось в ярость. – Каждую ночь я вижу, как ты лежишь с открытыми глазами и пялишься в потолок. А когда тебе кажется, что я заснула, ты встаешь и черт знает чем занимаешься! Я все замечаю, я не дура!

– Так все из-за того, что я страдаю бессонницей? Я тебе об этом сказал сразу же, и мне это не кажется такой уж серьезной проблемой.

– Прекрати вешать мне лапшу на уши, бесполезно. Никакой бессонницей ты не страдаешь, ты просто не спишь. Это совсем другое дело. – Она достала смятую бумажку, которую уже почти месяц носила в кармане. Она читала и перечитывала написанное на ней, пытаясь отыскать смысл. – Это – описание одного дня, который мы провели вместе. В подробностях, включая то, что мы делали с тобой в постели.

Он продолжал бесстрастно смотреть на нее:

– Ага, вот до чего ты дошла. Я действительно веду личный дневник. И что в этом плохого?

– Прошу тебя, перестань! Это не дневник. Теперь я поняла, почему ты такой рассеянный, почему всегда будто с неба свалился. Ты ничего не запоминаешь. Без этих записок ты не помнишь ничего из того, что делал вчера. Я права?

Он не ответил, глядя на нее словно из бесконечности.

– Я тебя обманывала, – продолжила она, – а ты этого никогда не замечал. Я выдумывала события, а ты делал вид, что помнишь их. Если я говорила тебе, что вчера ты был сердит на меня, ты превосходно играл роль человека, который до сих пор обижен, а если я тебе рассказывала, что мы якобы веселились до слез, ты утвердительно кивал. Я стала по ночам тайком подсматривать за тобой. Ты всегда выглядел бодрым и писал свои записочки. Я находила их, роясь в твоих карманах, всякий раз обнаруживая одну…

– Помолчи минуточку, дай мне сказать. – Несмотря на его спокойный тон, она поняла, в каком он отчаянии. – Ты права, такое может вывести из себя, но попытайся понять, мне тоже очень трудно об этом говорить. По сути это что-то вроде периодически повторяющейся амнезии. Поэтому я все записываю. Не потому, что не помню ничего, хотя и такое случается, а для надежности…

– Хватит врать! Терпеть этого не могу! – закричала она, и слезы, которые она еле сдерживала, полились из ее глаз. – Черт бы побрал все на свете! – Она попыталась успокоиться. – Сначала я пробовала себя утешать. Говорила себе, что должна с этим свыкнуться, что ты просто суперрассеянный. Немного похожий на мою маму, которая постоянно забывала, куда положила очки, только у тебя все намного серьезнее. Но когда я стала замечать, что… – Она замолчала на секунду, шмыгнула носом. – Замечать, что это не так, я стала присматриваться к твоему поведению, к перепадам твоего настроения. И я поняла все, что ты пытаешься скрыть от других. Знаешь, что это?

– Нет, – сказал он, но по его тону было ясно, что он знает ответ.

– Я поняла: то, что удается мне увидеть, – всего лишь маска. Ты все время притворяешься. И поэтому жестко контролируешь себя, всегда демонстративно спокоен. Вся твоя жизнь – сплошное лицемерие…

– Роберта, ты преувеличиваешь. Я не такой…

– Не ври мне! – рыдала она, уже не сдерживаясь. – Не ври мне, прошу тебя! Я все про тебя поняла! Правда в том, что ты не только все забываешь, ты все время меняешься. Ты каждый день другой: твои вкусы, твое поведение… Одна и та же книга то увлекает тебя, то наводит тоску. Иногда ты понимаешь немецкий язык, иногда нет. По четным дням тебе нравится плавать, а по нечетным противно лезть в воду. Пожалуйста, скажи мне правду! Ты что, не понимаешь, как мне плохо? Не заставляй меня думать, что я сошла с ума!

Неожиданно силы полностью оставили его, и он, словно пустая оболочка, осел на пол, глядя на нее снизу вверх. Было видно, как ему больно, как он мучается.

– Ладно, – чуть слышно сказал он. – Хватит. Хорошо. Врать не буду. Если б ты знала, как это трудно. И ты не сошла с ума.

– Значит, все правда?

– Да.

– И ты никогда не спишь?

– Я не могу, не знаю почему. И никто этого не знает…

– А то, что ты… все время меняешься?

– Как тебе объяснить… На самом деле я не меняюсь. В книгах по такому случаю говорится о раздвоении личности. Термин, лишенный эмоций…

– Ты – шизофреник? – Слово, которое крутилось в голове все это время и наводило на нее ужас, наконец сорвалось с ее губ.

– Нет, но что-то похожее… – Он провел рукой по лбу. – Нас двое, здесь, внутри меня. Мы похожи, но не совсем одинаковые. Я не забываю ничего, я просто помню свою часть. А другая моя половина помнит остальное. Мы все делим пополам, я и он. И я ничего не могу с этим поделать. Мне жаль…

– Ты и он… Не говори так, ты один человек! – Это был кошмар, хуже, чем она могла себе представить.

– Тело одно, но мозг…

– Надо лечиться!..

– Ты хочешь, чтобы меня заперли на замок? – Было видно, что он рассердился. Но это была холодная ярость, обращенная не на нее. – А если это ничего не даст? Ты думаешь, мне хочется, чтобы меня подвергли электрошоку или лоботомии?

– Ведь не все врачи – мясники. Они могли бы подобрать подходящее лечение.

– Наверное, лечение могло бы дать результат. Но в таком случае я рискую потерять часть себя, причем не исключено – именно ту, что сейчас разговаривает с тобой. Для меня это было бы равнозначно смерти. И меня больше бы не существовало.

– Нет, ты бы существовал. Только… как единое целое. И здоровый…

Он медленно покачал головой и сказал:

– Это не так, поверь мне, ты не знаешь, о чем говоришь. Такими, какими мы являемся, мы обречены оставаться, и я научился сосуществовать с этим. С трудом, через страдания, но научился… – Он посмотрел на нее, и она прочла в его глазах скрытую мольбу. – Может быть, и ты со временем тоже смогла бы научиться принимать все, как есть…

– Нет! – вырвалось у нее непроизвольно.

– Я – тот, что всегда был с тобой. И мы многое делили вместе. И ведь было же нам хорошо. Мы могли бы попробовать…

– Нет, я не хочу. Прости, но не могу.

Ему было всего двадцать три года, однако внезапно он показался ей стариком.

– Понимаю, – проговорил он негромко. – Мне очень жаль, что у нас все так кончилось, мне стоило бы все сказать тебе раньше. Я привык держать это в себе… Это нелегко…

– Да, конечно…

Они сидели молча. Наконец, собравшись с силами, после некоторого колебания, она решилась задать ему вопрос, который крутился у нее на языке:

– Можно спросить тебя еще кое о чем?

– Обо всем, о чем хочешь…

– Когда мы начали встречаться, первый раз, когда мы занялись любовью… это был ты? Я хочу сказать, был тот, с кем я сейчас разговариваю, или тот, другой?

– Какое это имеет значение?

– Для меня сейчас имеет.

– Но…

– Ответь мне. Он вздохнул:

– Хорошо. Это был не я. Это был он.

Этого она и боялась, и это было ужасно.

– Уйди из моего дома. – Она почувствовала, что у нее закружилась голова. – Сейчас же, быстро!..

– Поверь мне, нет никакой разницы. Я тоже хотел…

– Вон отсюда! Я не хочу тебя видеть! Пошел прочь! – Она вскочила и схватила его за руку, вынуждая встать с пола. – Я не хочу больше слышать тебя! Вон! – Она толкнула его к выходу, преодолевая его слабое сопротивление.

– Роберта, послушай меня. Я не хочу, чтобы все так закончилось. Это несправедливо.

Но она не слушала, продолжая то толкать, то тянуть его к двери. Он прекратил сопротивляться и дал вытолкнуть себя на лестничную площадку.

– Роберта, но я же люблю тебя!..

Хлопнула дверь, прервав фразу на полуслове. Сотрясаемая рыданиями, она соскользнула по двери на пол. И с ее губ сорвалось еще одно ужасное слово, которое уже несколько дней кружилось в мозгу:

– Урод!

 

1

Я проснулся со ссадиной на скуле и опухшими костяшками пальцев правой руки. Хороший знак – вероятно, Компаньон нарыл чего-то интересненького. Быстро! Я даже не успел заскучать в ожидании результатов, насладиться теми немногими часами, какие, пробудившись, мог использовать для безделья: ведь он уже обшарил город вдоль и поперек в поисках ублюдка по имени Раффаэле. В таких делах он не особо церемонится, поскольку не посещал школу джентльменов Скотланд-Ярда.

Следуя разработанной им тактике, он, образно говоря, сует нос во все мусорные баки, взбаламучивает грязь в канавах, чтобы посмотреть, какие черви выползут из отбросов. Когда он прекращает работать «собакой, ищущей трюфели» в самых мерзких местах, он начинает крутиться среди друзей и врагов, подкупая, обещая, попрекая старыми долгами и договариваясь о новых. И, проанализировав собранную информацию, ориентирует себя во времени и пространстве.

Мне абсолютно непонятно, как ему удается втираться в доверие к самым, казалось бы, осторожным людям. Они и не подозревают, что он что-то разнюхивает, вытягивает из них информацию, – настолько он может быть обаятельным, когда это необходимо. К сожалению, среди его обычных контактов не оказалось ни одного сутенера, и первые попытки поиска не дали результатов. «Папашки», «мамки», «покровители» – одним словом, сутенеры всех мастей – считаются подонками из подонков, и представители других слоев преступного мира стараются не общаться с ними без крайней нужды из опасения потерять уважение себе подобных. Потершись среди последних и получив нулевой результат, Компаньон сделал паузу, и ему в голову пришла прекрасная идея составить словесный портрет Раффаэле с помощью Патти, королевы зверопанков. Он позвонил ей, назвавшись дядей Пеппино, и пригласил залакировать жизнь бутылкой «Мартини».

После третьего стакана – если бы вы знали, какая это пытка для моего непьющего Компаньона! – ему удалось заставить ее воскресить в памяти лицо нужного человека. Патти, как оказалось, была свидетелем безобразной ссоры между Алисой и Раффаэле за год до того, как Алиса решила окончательно порвать со своим красавчиком и всерьез женихаться со Скиццо. Дело дошло до драки, и Раффаэле бегал то за Алисой, то за Патти с ножом, обещая искромсать их на куски и скормить собакам.

Из слов Патти нарисовался следующий портрет Раффаэле: довольно симпатичный и изящный блондин лет тридцати пяти, греческий профиль, светлые глаза, рост – метр восемьдесят. Владелец «фиата-баркетта» и завсегдатай ипподрома. Описание довольно общее, но достаточно детальное для девушки, которая давно об этом не вспоминала.

Отталкиваясь от этих немногих деталей, мой дражайший Компаньон взял нужный след, находя раз за разом кого-нибудь, кто знал еще кого-нибудь. Он истратил кучу денег на чаевые и выпивку, хотя, судя по обнаруженным утром синякам и шишкам, не все были расположены сотрудничать с ним добровольно. К тому же он разбил уже четвертую в этом году пару очков (увы, эти были от Армани), подняв наши траты почти до миллиона, который мы больше никогда не увидим. Я начал тревожиться: сколько же мне будет стоить эта история? Еще несколько дней назад я рыдал от безденежья, а сейчас выкинул кучу денег из-за любви к авантюрам.

Ни хрена себе – не хлебом единым!

И тем не менее, результат этих трат и усилий был прижат магнитом-поросенком к дверце нового холодильника – записка с адресом и именем, точнее, прозвищем искомого Алисиного дружка – Блондин. Очень оригинально. Согласно собранной информации, у Блондина имелась новая подружка, «которую он обожал» и которой время от времени делился с самыми близкими друзьями. Уже некоторое время он вел замкнутый образ жизни, лишь изредка высовывая свой греческий носик из квартиры в доме по соседству с бульваром Тунисия, в подозрительном квартале, битком набитом арабскими иммигрантами.

Этот квартал я знал неплохо. Когда-то частенько ходил туда, чтобы полакомиться блюдами арабской кухни в маленьких дешевых ресторанчиках, которые можно было обнаружить на каждой улице среди магазинчиков, торгующих специями, продуктами, живописной одеждой, резьбой по дереву и дисками с восточной музыкой.

Там, теперь уж век назад, жила одна из моих подружек, и мы ночами шлялись из бара в бар в компании приятелей, постепенно обраставшей новыми людьми всех рас и расцветок. Кончилось тем, что она оставила меня ради более экзотичного парня, чем я. Иногда она присылает мне открытки.

Вдыхая забытые запахи, в три утра я припарковал машину перед многоэтажным домом, где проживала моя новая жертва. Чтобы было с кем разделить охотничий азарт и скоротать время в ожидании момента действовать, я привлек к делу Алекса с его машиной, а он, в свою очередь, так, на всякий случай, притащил с собой нашего общего приятеля Марко по прозвищу Слон.

Ростом под два метра, с всклокоченными волосами и физиономией, заросшей щетиной, Марко являл собой полную противоположность Алексу. Обладая свирепой внешностью, он не смог бы ударить даже парализованного карлика, настолько был неуклюж и робок, но в качестве психологического сдерживающего фактора был просто незаменим. Когда его спрашивали о профессии, он отвечал: «Специалист по компьютерному обеспечению». Он действительно знал в этом толк и мог бы зарабатывать хорошие деньги, если б решил принять хотя бы одно из многочисленных предложений работы. Но он этого не хотел и предпочитал заниматься краткосрочными проектами, которые не мешали его любимейшему хобби: валяться на диване, покуривая «косяки» и читая комиксы.

Собравшись с духом, я объяснил приятелям, что денег за эту работу мы скорее всего не получим, на что они заявили, что готовы помочь мне бескорыстно. Колесо кармы: на одном его витке ты хрен найдешь кого-нибудь, кто подал бы тебе стакан воды, а на другом – все готовы ради тебя в лепешку расшибиться, за просто так, лишь потому, что ты им симпатичен.

Какими бы ни были истинные мотивы их доброты, сейчас мы сидели в машине, болтая о том о сем, читая газеты и журналы, или прогуливались по очереди по тротуару в надежде застукать Блондина в то время, когда он выйдет из дома или войдет в него. Прогулки эти не вызвали большого энтузиазма у моих помощников.

– Ты точно уверен, что он здесь живет? – спросил Алекс спустя три часа. Он сидел за рулем, тогда как я развалился на заднем сиденье.

– Надеюсь, информация верная. – Я опустил стекло, чтобы выбросить пустую коробку из-под печенья, которое Слон, в этот момент подпиравший фонарный столб, слопал, а упаковку бросил на коврик. – Это не его дом, это дом его приятеля, который пустил его пожить на время.

– А если он смылся из города? Этого нельзя исключить.

– Нельзя, – согласился я. – Но еще вчера он был здесь, следовательно, вероятность отловить его у нас есть. Не забывай, что его доход связан с девушкой и кругом его миланских дружков.

Алекс повернулся ко мне:

– Очень симпатичный тип. Но не можем же мы торчать здесь до второго пришествия.

Я об этом уже подумал и сказал:

– Если он не появится до утра, то завтра вечером я приду один, постараюсь определить квартиру, опрашивая соседей. Хотя есть опасность, что Блондин почует запах жареного, если кто-нибудь из соседей сболтнет о моих расспросах. Но у меня нет другого выбора, как ты понимаешь.

– Ты можешь поставить в известность полицию.

– Полиция плевать хотела на Блондина. Они арестовали Скиццо и считают дело законченным, а остальное их не колышет. Да я и сам не знаю, о чем его спросить, если встречусь с ним.

– Да, тяжело будет доказать, что он имеет отношение к убийству Алисы, если он ее не видел уже больше года.

Я кивнул и поерзал на сиденье в поисках более удобного положения.

– Доведись мне выбирать возможного убийцу девчонки, – поделился я, – он просто-таки идеальный кандидат, хотя на признание надеяться, конечно, глупо. Я постараюсь припугнуть его, чтобы заставить рассказать побольше об отношениях с Алисой. И если вдруг нарою факты, которые могут помочь официальному расследованию, тогда уж можно будет пойти к Феролли и все ему рассказать.

– Да он тебя живьем съест!

К машине быстрым шагом подошел Слон и распахнул дверцу.

– Смена! – гаркнул он. – У меня уже ноги горят.

Я выбрался из машины, запахивая куртку.

– Лапы, ты хотел сказать. И не ори на весь квартал, веди себя скромнее. Теоретически нас здесь нет.

Слон уселся на мое место.

– Хорошенькое «нет», – проворчал он. – Особенно если учесть, что мы торчим здесь уже столько времени. На нас обратил бы внимание даже слепой.

Я отошел, не ответив. Началась моя смена топтать тротуар, и мне повезло: в шесть вечера появился Блондин. Я был уверен, что это он: настолько точно парень совпадал с описанием. Он шел под руку с девушкой, которой явно было не больше пятнадцати лет. Я подождал, когда они войдут в подъезд, затем вскочил в него раньше, чем пневматический доводчик захлопнул за ними дверь. Увидел, как парочка поднимается по лестнице, и последовал за ней, сохраняя дистанцию в два пролета и старясь ступать бесшумно. На третьем этаже они остановились. Я сосчитал до десяти и стал подниматься, рассчитывая засечь, в какую из четырех дверей, выходящих в коридор, они вошли. Это была последняя дверь в самом углу.

Я спустился, открыл дверь подъезда и подал знак приятелям. Мы тихо поднялись на нужный этаж. Слон с безразличным видом расположился на лестничной клетке, загородив своей тушей дверь от любознательных соседей, проводящих вечера за подглядыванием в дверные глазки. Алекс встал рядом с дверным косяком. Я позвонил. Из квартиры доносились приглушенные звуки. Я позвонил вновь.

– Кто там? – спросил баритон.

– Послушайте, ваш автомобиль перекрыл вход в подъезд, – на ходу придумал я.

– Я не парковался у подъезда.

– Вы шутите? Я же видел, как вы выходили из машины.

– Я вам уже сказал, что это не моя машина, мне очень жаль.

– Разве у вас не «баркетта»?

– Да, но… – В его голосе прозвучало сомнение: может, кто-то случаем попытался угнать его дол-баную машину?

– Тогда это вы, – наступал я. – Спуститесь и быстро уберите ее, она блокирует движение.

– Я не понимаю…

И тут он совершил ошибку, приоткрыв дверь с накинутой цепочкой. На этот случай у меня было заготовлено несколько возможных способов убедить его впустить меня добром, однако я воспользовался не предусмотренным заранее. Я просто врезал ему кулаком в лицо. В свое оправдание могу сказать, что это не было осознанным действием. Лишь только я увидел торчащий в щели его хваленый нос, как странная магнетическая сила овладела мной, развернув меня сначала левым плечом, а затем послала вперед руку, самостоятельно сжавшуюся в кулак.

Кулак был не так чтобы уж очень большой, а щель в двери – узкая, поэтому удар оказался несильным, однако этого хватило, чтобы Блондин отлетел от двери, прикрывая руками лицо. И прежде чем он успел захлопнуть дверь, Алекс со всего маху двинул по ней своим тяжелым башмаком. Цепочка с выломанным куском косяка отлетела в сторону, и я впрыгнул в квартиру вслед за Алексом, пронесся через маленькую прихожую до кухни нашего друга, который начал соображать, что его надули. Слон закрыл за нами дверь и остался в коридоре.

– Вы кто такие?! Чего вам надо? – Парень прислонился к стене, ощупывая разбитый нос.

– Мы только хотим задать тебе парочку вопросов, брат. Извини за стремительность, но ты знаешь, как случается, могла появиться консьержка…

– Извинить? Мать вашу!..

Он сунул руку в карман элегантного, а теперь немного помятого пиджака кремового цвета. Я не стал дожидаться, чтобы увидеть, что он там ищет, схватил его за запястье, вырывая руку из кармана, и одновременно прижал его голову к столу, чтобы он не разнес мне последние очки.

Он вырвался, хрюкнув, упал на задницу, и из его правой руки выпал складной нож. Я поймал нож на лету, и в это время несостоявшийся д'Артаньян вскочил и бросился к двери. Я не беспокоился: на пороге его встретил Слон с улыбкой от уха до уха. Оценив внушительные размеры нашего приятеля, Блондин попятился, и Слон аккуратно прикрыл дверь.

– Эй, минуточку, минуточку, – тяжело задышал Блондин. – Поговорим как цивилизованные люди. Что вам от меня надо? Я вас не знаю.

– Зато мы о тебе знаем достаточно, – ответил я ему. – Давай садись рядом со мной за стол и не рыпайся.

Я уселся на кухонный табурет, а Алекс, развернув Блондина от двери, двинул его в ребра ногой так, что тот влетел в кухню. В подобных ситуациях Алекс не произносит ни звука, ограничиваясь тем, что ведет себя как убийца-психопат. В пиджаке Блондина он нашел бумажник и бросил его мне.

– Ведь вы не собираетесь сделать мне ничего плохого? – с дрожью в голосе спросил Блондин, медленно подходя к столу.

– Разумеется, если ты только нас к этому не вынудишь. Давай садись и успокойся.

Он испуганно смотрел на меня.

– Нет, конечно, если ты опасаешься за свою жизнь, то можешь прямо сейчас позвонить в полицию. Мы тебе не будем мешать. Это у нас что, телефон, если я не ошибаюсь?

Из всех возможных вариантов выхода из создавшегося положения звонок в полицию Блондин уж точно выбрал бы в последнюю очередь. Он опустился на стул с другой стороны стола и стал промакивать нос бумажным полотенцем, которое оторвал от рулона, стоящего на буфете в стиле позднего рококо.

– Черт, как больно… – Он осторожно дотрагивался до носа, полотенце покраснело от крови, на лбу наливалась здоровенная шишка. – Так чего вы хотите?

Прежде чем я открыл рот, из коридора раздался женский крик.

– Что вы делаете, отпустите его! – Девчонка появилась, видимо, из ванной, поскольку была в одном нижнем белье и с мокрыми волосами. Смуглая и тощая, словно гвоздь. Я сразу же сбросил несколько месяцев с тех, что дал ей с первого взгляда. Под шум душа она пропустила наше вторжение. Разъяренной фурией она бросилась на меня, размахивая руками с длинными ногтями, но Алекс был начеку и успел схватить ее, стараясь, чтобы она его не укусила. Девчонка начала дергаться и лягаться, но ее голые пятки не причиняли большого вреда ногам Алекса, защищенным высокими солдатскими башмаками.

– Блондин! – Я повернулся к парню. – Скажи девчонке, что нам надо поболтать с глазу на глаз, по-дружески. – Неосознанно я начал подражать манере Феролли: тихий голос, вкрадчивая властность, смешанная со скрытой угрозой. – Будет лучше для всех, если она успокоится.

– Да, да… Радость моя, иди в комнату. Все в порядке. Все будет хорошо.

Его голос звучал не очень убедительно, и девчонка подергалась и поныла еще немного, прежде чем убраться из кухни. Мне не хотелось выглядеть сволочью, и я попросил Алекса успокоить ее, а заодно и последить, чтобы она не сбежала через окно.

Я порылся в бумажнике Блондина, нашел там кредитку «Виза», триста тысяч лир банкнотами по пятьдесят тысяч, которые положил себе в карман в качестве компенсации расходов, и права на имя Анджело Шелса, родившегося 14 февраля 1959 года, проживающего в Пьяченце. И никаких следов Раффаэле. Хитрец! Я уставился на него.

– Тебе известно, Анджелино, что ты можешь оказаться в тюрьме только за то, что спишь с малолеткой? А в тюрьмах, я слышал, к таким относятся, как к самым последним мерзавцам, – жить не захочется.

– Тихо, тихо, чего ты тут несешь? Почему это я должен сесть в тюрьму? – произнес он не без труда: мешал нос, распухший как баклажан. – Мы с ней только друзья. Ей негде жить, и я ее приютил.

Я нажал предохранитель отнятого у него ножа, лезвие выскочило, в глазах парня мелькнул ужас, и он вскочил со стула. Я закрыл лезвие, не хватало еще, чтобы его сейчас хватил удар. После – пожалуйста, а сейчас еще рано.

– Сядь и слушай. Я не из полиции. И у меня нет никакого намерения предъявлять тебе обвинения, поэтому тебе нет смысла вешать мне лапшу на уши, а то я могу подумать, что ты принимаешь меня за идиота, а мне такие вещи не нравятся. Я здесь для того, чтобы задать тебе несколько вопросов о твоих старых делишках. У тебя две возможности: или ты отвечаешь на мои вопросы откровенно, и мы закончим быстро и безболезненно, или ты будешь мне врать, и тогда я сначала переломаю тебе все кости и только потом позвоню по номеру один-один-три. Выбирай сам. Нас трое, и мы можем свидетельствовать: услышали крик девчонки и вломились сюда, чтобы спасти ее от судьбы, что хуже смерти. Как ты думаешь, кому полиция поверит?

К счастью, Блондин не знал о репутации, которой я пользуюсь у стражей порядка, поэтому решил, что они скорее поверят не ему.

– Меня предупреждали, что кто-то наводит обо мне справки. Значит, это был ты. – Он шмыгнул носом. – Можно узнать, кто ты такой?

– Тебя это не касается. Ну что, начнем говорить?

– Давай.

– О'кей, поболтаем об Алисе Гардони.

Он вжался в стул, слизывая кровь с разбитых губ.

– Я так и знал, – пробормотал он. – Я был уверен, что все это из-за Алисы. С тех пор как ее убили, я ждал, что кто-нибудь да заявится ко мне с расспросами. Будь проклят тот день, когда я с ней связался!

– Давай только без мелодрамы, ладно? Твои чувства меня не интересуют.

– Чего ты хочешь знать?

– Все, с самого начала. Когда ты с ней познакомился?

Он на мгновение задумался и ответил:

– Около трех лет назад. Она сидела в кафе со своими подружками, которые строили мне глазки. Ну я и присел потрепаться с ними, знаешь, как это бывает.

– Нет, не знаю. Как ты уболтал ее пойти с тобой?

– Это было не очень трудно. Мне не пришлось ее уламывать. Я показался ей симпатичным… понравился ей. Она села ко мне в машину, и мы покатались по городу, потом пошли в кино. Такие дела.

Да уж, «такие дела».

– И легли в койку, верно?

– А какого ответа ты от меня ждешь? Что мы играли в куклы?

– Вы жили вместе?

– Нет. Мы встречались в основном днем. Несколько раз она ночевала у меня, звонила своим и говорила, что остается у подруги. Мы были очень осторожны, чтобы никто не просек. Знаешь, как бывает.

– Этого я тоже не знаю и не хотел бы знать, если б меня не коснулось. Как ты заставил ее заниматься проституцией?

Он вытаращил глаза:

– Я никогда не заставлял ее, ты что, спятил?

Я почувствовал, как меня охватывает бешенство, и поспешил сунуть нож в карман: боялся, что воткну ему лезвие в глаз в порыве гнева.

– Послушай, ты, кусок дерьма! Мне известно, что ты сутенер и используешь девчонок, но об этом помолчим. Итак, она занималась проституцией, верно? Подумай, прежде чем сказать «нет».

И он не произнес этого слова.

– Я не заставлял ее, – нехотя поведал Блондин. – Мы договорились, и она помогала мне содержать нас. Да, иногда она это делала. Я приводил к себе домой богатых мужиков, а сам уходил. Если кто-то ей не нравился, она отказывалась, я ее не заставлял силой.

– И сколько их было?

– Ты хочешь, чтобы я прямо сейчас вспомнил всех?… Не знаю, может, человек десять, не больше.

– Так мало? И как же вам удавалось на это жить? – Я почувствовал тошноту. Стало противно, как бывало во времена службы в отделе маньяков, когда приходилось общаться со всеми этими сумасшедшими. Почти так же.

– Но они приходили не один раз, это были постоянные клиенты. Я тщательно отбирал их, не водил сюда кого попало… Моим девочкам нелегко угодить.

Мне не удалось сдержать себя, я вскочил на ноги, схватил его за воротник рубашки и ударил лбом о стол. Я был в ярости, и Блондин это понял, потому лицо у него стало, как у человека, который вот-вот наложит в штаны.

– Ты самая паскудная личность из всех, кого я встречал. Утопи я тебя в канале прямо сейчас, меня бы за это медалью наградили. Понимаешь? Если ты не хочешь искупаться, назови мне сейчас же имена всех твоих так называемых постоянных клиентов. И постарайся не ошибиться, я не желаю больше тратить на тебя деньги и время.

Он сдал их всех, и все они были завсегдатаями бара «Чинечита», что на бульваре Зара, который он избрал своим офисом. Я знаю этот бар – тот самый, на задворках которого, как я выяснил из записки, прочитанной утром, подрался мой Компаньон. Я был уверен, что Блондин не сунется в «Чинечиту» в ближайшее время. С перечисленными им кренделями еще предстоит разобраться, однако начало было положено. Начало чего? Вот в чем вопрос. Я слегка успокоился:

– Ладно. И когда закончилось веселое житье?

Он посмотрел на меня настороженно, опасаясь очередной вспышки ярости.

– Мы были вместе несколько месяцев, – ответил он. – Потом она стала избегать меня, забрала свои вещи, выпендривалась всяко… Пока однажды не исчезла совсем.

– И ты спокойно отказался от источника своего заработка? Мне что-то с трудом верится.

– Не знаю, как тебе сказать… – Он казался воплощением искренности, только слегка помятым. – Она была из богатой семьи и могла устроить мне кучу неприятностей, если б я не оставил ее в покое.

– И ты никогда не удерживал ее, не угрожал переломать кости?

– Я что, сумасшедший? Эта шлюшка заявила бы на меня, и я сел бы в тюрьму.

Я протянул руку и сильно надавил указательным пальцем на его кровоточащий нос. Блондин взвыл от боли, и из носа опять закапала кровь.

– Уважай мертвых, Анджелино. – Я вытер перчатку о желтую вышитую салфетку, на которой стояла миска с сухофруктами, – никогда не хожу без приглашения в чужие дома, не надев перчаток, чтобы не оставлять следов. – И прекрати мне врать.

– Я тебе правду говорю, клянусь! Я бы с удовольствием навешал ей, но предпочел отвалить подальше. И с тех пор ее больше не видел.

– Не клянись, нарушители клятвы попадают прямиком в ад. Мне рассказали, как ты гонялся за ней с ножом. Сейчас я позову моего друга, что стоит за дверью, и он постарается, чтобы к тебе вернулась память. Ты видел, какой он? Если он возьмет тебя за руку, то сломает ее, словно хлебную палочку.

Раффаэле-Анджело покрылся потом:

– Тебе это сказала ее дефективная подруга?

Я не ответил.

Он помолчал, затем продолжил:

– Я потерял терпение, она начала морочить мне голову, и я хотел только попугать ее. Это был последний раз, когда я ее видел.

– Ты в этом уверен?

– Да. Я решил свалить. Когда больше нет ничего, то ничего и нет.

– Теперь уже больше ничего нет не только для тебя. Интересное совпадение, не находишь? Ты ей угрожал, и она мертва. – Я оперся локтями о стол, глядя ему прямо в глаза.

– Так всегда говорят в подобных случаях. Ты что думаешь, я такой идиот, чтобы убивать девчонку? – сказал он, отодвигаясь.

– Может быть. А где ты был, когда ее убили?

– Ты просто зациклился на мне… Какого хрена я бы здесь спокойно с тобой разговаривал, если б это был я? А что касается того, где я был, отвечаю: я лежал в больнице. Мне аппендикс вырезали. Смотри. У меня до сих пор еще брюхо болит.

Он задрал рубашку, и я увидел свежий шрам на нужном месте. И все же пробурчал:

– Это еще ни о чем не говорит.

– Тогда посмотри в ящике у входа. Там все рецепты, счета из больницы…

Я поднялся и стал перебирать бумаги в ящике, не выпуская его из виду. Вряд ли от него можно ждать, что он достанет пистолет из банки с солью, но лучше быть начеку. Я нашел счета из больницы. Даты совпадали. Может, я и ошибаюсь, а такая возможность никогда не исключена, но Блондин показался мне слишком трусливым и неискушенным для организации убийства. Он, быть может, и способен ткнуть в кого-нибудь пару раз ножом в порыве ярости, но утащить Алису в лес, убить ее и придумать, чтобы виноватым признали кого-то другого, – это вряд ли.

Я вернулся за стол.

– Ладно, – вновь заговорил Блондин, – у тебя на меня зуб, хотя я никогда тебя в жизни не видел, но тебе что, не известно, что полиция уже арестовала парня, убившего Алису? Чем он тебя не устраивает?

– Тем, что он вряд ли мог это сделать.

– Не знаю, что тебе сказать на это… Такие ребята способны на все. Они все фашисты, и ни ты ни я не знаем, что они затевают в своих гребаных логовах.

– Можешь быть уверен, они намного лучше, чем ты и те, кого ты водишь в свой дом. Но если это не ты и не он, то кто, по-твоему, мог убить Алису?

– Откуда мне знать? Алиса была чокнутая и постоянно искала приключений на свою задницу. Наверняка снюхалась с кем-то еще похуже меня.

– Кто бы это мог быть, кроме перечисленных тобой дружков?

– Да не знаю я! Кто хочешь мог быть. Если ты думаешь, я был первым, с кем она легла в постель, то мне тебя жаль. Она переспала почти со всей своей школой, так что не исключено, кто-то из одноклассников оказался ревнивым.

– Чего ты несешь? Ей еще четырнадцати не было, когда ты с ней познакомился!

Он криво усмехнулся:

– Я вижу, ты все еще веришь в сказки. Да девчонки в этом возрасте ждут не того, чтоб ты им подарил плюшевого мышонка или отвел в кино, они спят и видят, когда ты их трахнешь. Что тебе подарил Баббо Натале? [1]Итальянский Дед Мороз.
Член, вот что. Толстый и длинный член…

Я вскочил на ноги и врезал этой скотине прямо в расквашенную физиономию. На этот раз больной правой рукой. Его голова отлетела назад, и он вместе со стулом опрокинулся на пол и завыл от боли. Я услышал, как открылась входная дверь, и в квартиру заглянул встревоженный Слон. Я дал ему знак закрыть дверь: все в порядке.

– Поднимайся, имбецил, – приказал я Блондину. – Я же тебе говорил: уважай мертвых.

Я почувствовал, что успокаиваюсь, словно удар разрядил напряжение, которое я до сих пор потихоньку аккумулировал. – Давай вставай, пока я тебе еще раз не врезал.

Он схватился за край стола, с усилием поднялся, поднял стул и сел. Его лицо совсем распухло, из носа опять лилась кровь, верхняя губа лопнула посредине, а левый глаз заплыл и плохо открывался.

– Сволочь, – пробормотал он. – Ты избиваешь меня, потому что хочешь считать эту… святой. А это совсем не так. Она была не из тех, кто отступает, если ей приспичило, и ей нравились мужики намного старше ее… твоего возраста. У нее даже был хахаль из дружков ее папочки.

Я насторожился:

– Повтори.

– Я сказал, что она трахалась с каким-то мужиком, посещавшим их дом, а ее дорогие родичи об этом даже не догадывались.

– Как его звали?

– Откуда я знаю? Алиса мне рассказывала, что приходила к нему домой, когда его жены не было, и что он жил неподалеку от площади Сан-Бабила. Я не знаю его имени. Я бы тебе его назвал, зачем мне врать. – Он пальцем проверил, целы ли зубы. Убедившись, что пока все на своих местах, сплюнул кровь и продолжил: – Правда, я его однажды мельком видел. Такой красавчик лет пятидесяти, с кривым носом и усами. Когда мы стали встречаться с Алисой, она ему назначила свидание, чтобы вручить прощальный подарок, своего рода выходное пособие. – Он попытался улыбнуться, но из-за рассеченной губы у него получилась отвратительная гримаса. – Я видел его всего мгновение, когда он выходил из «ягуара». Это все, что могу сказать.

Мне стало ясно, что больше я здесь ничего не узнаю. Я позвал Алекса. Он вышел из спальни, таща за руку девчонку, трясущуюся от ненависти. Глубокая царапина на его щеке свидетельствовала, что его узница не ограничивалась только злобными взглядами.

– Издержки профессии, – прокомментировал он с обычным невозмутимым видом. – Что делаем?

– Уходим. И прихватим с собой эту вот. Завернем ее в ковер.

Ковер не понадобился. Слону, на чьей огромной физиономии сияла самая обаятельная из его улыбок, удалось убедить девчонку, которую, как оказалось, зовут Амбра, пойти с нами добром. Все вместе мы отправились на квартиру моей подруги Сильвии, откуда, оставив меня с барышнями, Алекс и Слон ушли тратить три сотни из реквизированных мною у Блондина денег.

Сильвия всегда выручала меня в особенно трудные моменты. Она работала в управлении социального обеспечения и была одной из немногих сотрудников этой богадельни, кто обращался с людьми по-человечески, а не как с мешком дерьма. Она трепетно относилась к их прошлому, заслуживало оно того или нет, умела установить душевный контакт даже с самыми кончеными типами, искренне интересовалась их судьбами – не столько по долгу службы, сколько из-за отсутствия собственной личной жизни. Ей было около сорока, развод за плечами и толпа друзей, которыми можно было бы заполнить стадион. Среди тех, кто хоть раз воспользовался ее добрым расположением, всегда было несколько человек, готовых отдать за нее свою жизнь.

Я познакомился с ней четыре года назад, когда одна из женщин, взятых Сильвией под покровительство, обратилась в агентство, где я тогда работал, с просьбой защитить ее от мужа. Женщина рассказывала, что муж наказывает ее за то, что она выходит из дома без его разрешения, но никто не хотел ей верить. Это звучало так нелепо, а кроме того, муж отлично играл роль славного малого, искренне огорченного клеветой, распространяемой о нем женой.

Лично мне на его игры было наплевать, и я, охраняя ее по очереди с Компаньоном, добросовестно отрабатывал свою зарплату. Но пару недель спустя, когда агентство закрылось, поскольку иссякли деньги на его содержание, Сильвия уговорила меня продолжать присматривать за женщиной. Не знаю, почему я согласился, может, потому, что не мог отказать Сильвии, глубоко заинтересованной в судьбе другого человеческого существа, о котором некоторое время назад она и слыхом не слышала. Сильвия была убеждена, что женщина говорила правду.

Поэтому я и мой Компаньон, сменяя друг друга, выполняли это нудное задание в течение следующих семи дней. Параллельно мы ломали голову в поиске весомого предлога, чтобы как-то отказаться, не обидев Сильвию, которая маниакально верила в опасность, грозящую ее подопечной. Предлога мы не нашли, и на восьмой день, в два часа ночи, когда я под громкий храп моей клиентки читал книгу, ее муж влез в окно, вооруженный до зубов, словно в фильмах ужасов. Мое уважение к Сильвии взлетело до небес и с тех пор только и делало, что росло.

Не обратив внимания на странность нашего появления, Сильвия приняла меня и Амбру, не задавая вопросов. Через несколько минут она уже была лучшей подругой моей пленницы, послала ее принять ванну, чтобы та не мешала нам поговорить без свидетелей. Удобно устроившись рядом со мной на диване в своем обычном поношенном комбинезоне, Сильвия не спускала глаз с зеркала в коридоре. В нем была отлично видна притворенная дверь ванной, за которой плескалась девчонка. Причиной такого внимания моей подруги был, конечно, не вуайеризм. Однажды некий тип полоснул себя по венам в ее ванной, и его удалось спасти лишь чудом. Надо сказать, что Сильвия учится на своих ошибках, а этим среди моих знакомых мало кто может похвастаться.

– У девочки проблемы, угадала? – спросила она, накручивая на указательный палец каштановую прядь, как делала всегда в моменты сосредоточенности.

– Угадала. Я забрал ее из квартиры одного ублюдка, который продавал ее своим дружкам. Мне показалось, что будет лучше, если я отведу ее к тебе.

– Большое спасибо. И что, по-твоему, я теперь должна делать?

Я сделал паузу, глотнул из стакана джин-тоник, который она для меня приготовила.

– Ммм, откуда мне знать, это ты у нас специалист, – ответил я наконец.

– Послушай, уже второй раз за последние два года ты приводишь в мой дом подобную цацу, не предупредив заранее и ничего не узнав о ней. Эта хоть не выглядит наркоманкой и, надеюсь, не притащила с собой блох, но ты поставил меня в сложную ситуацию. Существуют все же формальности, которые надо соблюдать, тебе что, это неизвестно?

– Я безумно уважаю формальности, и, если для тебя важнее дурацкие бумажонки, поступим так: я увожу ее обратно, может быть, даже получу кое-какие деньги от сутенера, а ты тем временем будешь оформлять все законным путем. В добрый путь! – Я подмигнул ей из-за края стакана, зная, что этот бой я выиграл.

Она вздохнула:

– Не валяй дурака. Просто мне непонятно, почему ты привел ее сюда, если для подобных ситуаций существует полиция… Ах да, совсем забыла, у тебя зуб на полицию…

Я прикончил свой джин-тоник и пошел к бару приготовить себе еще порцию. Я решил увеличить время своей смены, чтобы дать время усвоиться алкоголю, прежде чем перепасовать мяч Компаньону.

– Правильно, полицию я терпеть не могу. Тем более, чтобы спасти девчонку, я нарушил неприкосновенность жилища, выломал дверь и набил кое-кому морду. А полиции только дай повод устроить мне кучу неприятностей, особенно если Амбра по дурости примет сторону своего сутенера, в которого, судя по всему, влюблена как кошка. Так что в этой ситуации я могу положиться только на тебя. К тому же у тебя самой полно друзей среди полицейских, которые занимаются малолетками. Я, разумеется, не прошу тебя сотворить чудо, но сделай для нее ровно столько, сколько сочтешь нужным. Постарайся убедить девочку бросить торговать собой и посмотри, куда ее можно пристроить на работу. Делай все, что угодно, только, прошу, обо мне ни слова.

– Не знаешь, у нее есть семья?

– Я ни хрена о ней не знаю. Наверное, где-то есть, но кто они: садисты, от которых она сбежала, или нормальные люди, переживающие из-за ее исчезновения, я понятия не имею. На первый взгляд, она вряд ли из благополучной семьи.

Сильвия на мгновение задумалась:

– Хорошо, справлюсь в полиции, не заявлял ли кто об исчезновении. На тебя ссылаться не буду. Но если Амбра заговорит о тебе, все равно неприятностей не избежать.

– Амбра не знает моего имени и, могу поспорить, не назовет имени своего дружка. – Я прикончил второй стакан и сделал попытку встать, чтобы наполнить его вновь, но Сильвия удержала меня, положив руку на колено.

– Кончай опустошать мой бар. Скажи мне, у тебя-то что общего с этим мерзавцем?

Я откинулся на спинку дивана.

– Ничего, – ответил я. – Я расследую одно громкое дело, и мне кажется, он имеет к этому отношение…

– Что за дело, если, конечно, не секрет?

– Убийство.

– Черт возьми, я думала, что ты уже прекратил работать в агентстве.

– Давно. Сейчас я делаю это от собственного имени, сам не знаю почему. – Я коротко пересказал Сильвии случившееся, что произвело на нее большое впечатление.

– Ты полагаешь, тебе стоит совать нос в такое дело? – спросила она, когда я закончил. – Лично я не вижу ничего, что подтверждало бы невиновность Скиццо.

– Действительно, ничего нет, если не считать того, что он не умеет водить мотоцикл и в официальном расследовании есть дыры величиной с дом. В любом случае, моя задача – собрать как можно больше фактов и имен. А уж Мирко сам будет решать, что из этого может сработать на суде и под каким соусом это подавать.

– Мирко – отличный адвокат, но я не верю, что он может творить чудеса…

Я глянул на часы: десять вечера.

– Еще раз прости за то, что создал тебе кучу проблем. Мне пора. Дай знать, если будет что-то нужно, и держи меня в курсе.

– Не волнуйся, будет сделано. Есть еще какие-нибудь указания, мистер Шерлок Холмс?

– Элементарно, доктор Ватсон: выполняйте эти – все будет путем. А я возвращаюсь топтать собственный прах. – Я обнял ее и поспешил на улицу в поисках такси, которое отвезло бы меня в «Леонкавалло».

 

2

Следующие десять дней, точнее, немногие часы моего бодрствования промелькнули молнией, заставив меня потерять ориентацию во времени, но я не сидел сложа руки, как и мой Компаньон, который действовал по собственной программе.

В слабой надежде откопать какие-нибудь детали, которые могли бы мне помочь, я начал с того, что просмотрел переданный мне Мирко список уже допрошенных полицейскими свидетелей. Мне надо было решить, кого из этого списка стоит навестить в первую очередь. Я выбрал чету Гардони и сиделку Труди. Накрутил номер телефона виллы, чтобы договориться о предстоящем визите. Мой звонок, естественно, не вызвал особого восторга Гардони-отца. Хотя он и согласился встретиться со мной, но постарался дать понять, что я – гнусная личность, переметнувшаяся на сторону врагов после того, как ел его хлеб и соль. Свидание с ним должно стать первым из завтрашних встреч, причем назначено на девять утра. Следующим будет визит к толстухе сиделке.

Между этими двумя телефонными звонками мне удалось переброситься парой слов с моим старым добрым приятелем Даниэле Дзуккеро. С годами он превратился в официального представителя (читай, лидера) социального центра «Леонкавалло», то есть в персону, которую через день таскают в полицейский участок, чтобы предъявить кучу обвинений и судебных исков. Во имя нашей давней дружбы, несколько подпорченной тем, что я выбрал в жизни иной путь, добрый приятель Даниэле согласился помочь реконструировать все передвижения Скиццо накануне убийства. Во имя нашей старой дружбы – и политического расчета, разумеется.

Дело Скиццо спровоцировало охоту властей на все так называемые «несистемные» миланские группы, и Даниэле надеялся продемонстрировать, что к его социальному центру не может быть претензий. Мы договорились, что он организует мне встречу со всеми, кто работал в центре в тот вечер, когда Скиццо вышибли из «Леонкавалло». По словам Мирко, это было последнее, что тот более-менее помнил, и я надеялся, что эта встреча укажет направление дальнейших поисков.

Поэтому в одиннадцать вечера я постучал в дверь здания на улице Ватто в районе Греко, готовый посетить планету, на которую в последние восемь лет высаживался очень редко.

«Леонкавалло» – «Лео» или «Леонка» для своих – походил на огромную трехэтажную казарму с обширным двором, из которого через тяжелые кованые ворота можно было выйти на улицу, параллельную железнодорожным путям, соединявшим небольшую грузовую станцию Греко с остальным миром. С крыши и почти из всех окон свисали разноцветные флаги, принадлежащие разнообразным левым и освободительным движениям, а стены центра и соседних с ним зданий были расписаны граффити и названиями различных политических и музыкальных групп мастерами спрея, метящими собственную территорию.

Когда-то здесь размещалась типография, принадлежавшая одному из самых знатных семейств Милана – Кабасси. Когда мои бывшие товарищи заняли ее, после того как их изгнали из очередного здания, молодой Кабасси решил, что ему не к лицу насылать на них войско на верблюдах, а проще договориться о, скажем, символической аренде. С тех пор прошло много лет, отношения с владельцем, как мне сказали, по-прежнему прекрасные, но денег уже никто ему не платит.

Район, где располагалось здание центра, был откровенно промышленным, с кучей фабрик. Совсем рядом с «Леонкавалло», вокруг широкой площади, высились два небоскреба компании «Сони» и три ужасных пятнадцатиэтажных жилых дома, в одном из которых находился – подумать только! – офис крикливого комитета «Анти-Леонкавалло».

Те, кому случалось бывать в этих краях, часто встречают на улицах представителей комитета, угрюмых мужчин среднего возраста, устраивающих непристойные спектакли с президиумами и мегафонами, пытающихся привлечь к участию в них любого политика, готового помочь им очистить квартал и город от «чуждых элементов». Бывший начальник полиции Милана, Пелиде Орто, одно время даже пытался сделать на них ставку, лелея идею создания на их основе массового движения в свою поддержку на случай выбора его в мэры, но ему это не просто не удалось – его провалили задолго до выборов, и он в конце концов слинял.

Со временем комитет стал частью местного фольклора, бессильный против сотен молодых и не очень молодых людей, которые прибывали целыми группами, устраивая в социальном центре концерты и дискотеки.

В тот вечер, когда я пришел туда, была пятница, а это традиционно концертный день. Очередь к входу свидетельствовала о том, что сегодня здесь играют музыканты, занимающие первые строчки альтернативного хит-парада. Бесконечная людская лента брала начало где-то далеко на улице, закупоривала вход в центр, поднималась по лестнице и исчезала в глубине здания.

– Кто, черт побери, играет сегодня? – спросил я у симпатичной девчонки, притиснутой давкой к моему боку.

– «Бронкские Барабанщики»!

– Первый раз слышу. Они из Америки?

– Они французы, придурок.

– Ну извини, а что, во Франции тоже есть Бронкс?

Она мне не ответила, затянутая омутом, оторвавшим ее от меня. Перетерпев двадцать минут давки, я оказался у кассы. Сунул десять монет блондинке, сидящей, словно в клетке, за решетчатой загородкой, и протиснулся в огромный, под завязку набитый зал.

Здесь находилось около пяти тысяч человек самой разнообразной наружности, среди которых выделялись «прикинутые» по случаю панки и человек пятьдесят металлистов. Самой распространенной одеждой были куртки, банданы и спортивная обувь. Фраков и смокингов не наблюдалось.

На сцене двадцать мускулистых парней, голых по пояс, громко и ритмично колотили молотками по молочным бидонам. Управлял этими красавцами лысый гигант, который что-то ревел на арго и отбивал ритм ладонями по барабану, словно задавая темп гребцам на римской галере. И в этом грохоте по небольшому оставшемуся свободным пространству перекатывались людские волны.

Все– таки бидоны не тянули на серьезный многотональный инструмент и скоро начали мне надоедать. Я стоически выдерживал удары по печени и барабанным перепонкам минут двадцать, затем плюнул и стал продираться сквозь толпу в сторону внутреннего дворика, сопровождаемый хлопками по плечам или презрительными взглядами тех, с кем я когда-то был знаком. Наконец я вывалился из толпы и с облегчением вздохнул.

Двор выглядел более пригодным для жизни. Почти все гости центра были на концерте, и я мог передвигаться по двору, никого не толкая. Ребята небольшими группками сидели на стульях, на столах, на всем, на чем можно было сидеть, болтая, потягивая пиво из пластиковых стаканов, оживленно споря о политике. С десяток собак, виляя хвостами, вертелись у них под ногами, а их хозяева с улыбкой наблюдали за четвероногими.

Ко мне с деловым видом подбежал питбуль и принялся обнюхивать отвороты брюк. Я замер, хорошо зная, что собаки этой породы не очень-то предсказуемы.

– Не беспокойся, – сказал парень в кожаной куртке и рваных джинсах, наблюдавший за сценой в нескольких шагах от меня. – Он очень добродушный, ты, главное, не делай резких движений.

– Я тоже очень добродушный, – ответил я тихим голосом, чтобы не рассердить пса, – и все-таки, если ты его не заберешь от меня как можно скорее, я рискую потерять контроль над собой и придушу тебя его поводком.

Парень с обидой посмотрел на меня и окликнул своего пса.

Наконец у стойки бара, пристроенного к одной из стен двора, мне удалось разглядеть высокую, немного сутулую фигуру Даниэле Дзуккеро. Моих лет, волос, как и у меня, на физиономии больше, чем на голове, и тоже в очках. На этом наше сходство заканчивалось. Он больше тянул на студента-переростка, а я – на портового грузчика.

– Какая честь! – развел он руками. – Сейчас пойду и объявлю об этом в зале, чтобы тебе устроили торжественную встречу!

Я пожал ему руку:

– Лучше не надо. Если меня увидят, могут подумать, что мы организуем восстание пролетариата. И потом, я не собираюсь красть у тебя венок славы.

Мы еще несколько минут обменивались благоглупостями, протискиваясь сквозь толпу, набившуюся в поисках выпивки в небольшой зальчик, заполненный сигаретным дымом, словно каминная труба, пока не выскользнули в задний дворик бара, заставленный пивными бочками и ящиками с бутылками и жестяными банками. На немногих целых стульях расположились с десяток активистов центра, никого из старой гвардии. Пол был усыпан сырыми опилками, на стенах висели старые плакаты еще более старых мероприятий «Лео». Свободных стульев не было, и я остался стоять, прислонившись к стене, давно нуждавшейся в покраске.

– Ну вот, Сандроне, здесь все те, кто имел дело со Скиццо в ту самую пятницу, – сказал, глядя на меня, Даниэле, затем обернулся к остальным. – Итак, история вам известна. Подчеркиваю еще раз, чтобы потом никто не ворчал за моей спиной: все, что от нас хотят услышать, не имеет никакого отношения к работе на полицию. Всем ясно?

Разумеется, ясно было не всем. Один из присутствующих, кривя физиономию, пренебрежительно высказался обо мне и моем способе зарабатывать себе на хлеб. Другие изъяснились в том смысле, что, невзирая на объяснения Даниэле, от всего этого попахивает полицейщиной, а их от этого мутит, и они не собираются отвечать на мои вопросы и вообще участвовать в подобной мерзости. Я не вмешивался в разговор добрых полчаса, потягивая чешское пиво из пластмассового стакана и ожидая, когда Даниэле и остальные, убежденные в необходимости этой встречи, выговорятся до конца. Наконец слово предоставили мне.

– Я работаю на адвоката Мирко Бастони, – начал я. – Вы должны хорошо знать его, потому что он защищал ваших в некоторых процессах. Сейчас он взялся за защиту Скиццо и попросил меня собрать доказательства, которые дали бы возможность оправдать парня. Это непросто, и нужно, чтобы вы мне помогли выяснить, что он делал, когда приходил сюда в последний раз. Он помнит только, что приходил в центр в пятницу, а дальше, вплоть до ареста – провал. Кто что может сообщить по этому поводу?

В результате я выяснил мало, почти ничего. Скиццо пришел в центр около полуночи и попытался пройти в здание, не уплатив, не было денег. Его не впускали до тех пор, пока он с протянутой рукой не собрал по мелочи нужную сумму. Дежуривший в ту ночь в баре Давид, усики и очечки а-ля Леннон, продал ему бутылку вина, и Скиццо выдул ее в одиночку. Около двух часов утра, упившись вдрызг, он упал на один из столиков, а поднявшись, устроил скандал с сидевшими за соседним столом, укоряя их в том, что те не желают поделиться с ним выпивкой. Это было уже чересчур, и двое барменов взяли его под руки и выкинули из здания на тротуар. Всё.

– И больше вам нечего рассказать? – спросил я в замешательстве.

Рассказать было нечего. Никто не видел, как он ушел. Когда в три ночи центр закрылся, на том месте, где парня оставили лежать, его больше не было. Может, проезжали мусорщики и подобрали его, предположил кто-то.

Я поблагодарил всех и, расстроенный, покинул барный закут, хотя, говоря откровенно, я от этой встречи многого и не ждал. Попрощавшись с Даниэле и пообещав ему оплаченный ужин в любом ресторане на выбор, я принялся бесцельно бродить по залам и зальчикам, забитым людьми.

Все щели здания были заткнуты прилавками, за которыми стояли в основном иммигранты, но я не нашел ничего, что мне хотелось бы купить. Спустившись в подвал, я обнаружил помещение, называемое даун-таун: три комнаты, декорированные в «кислотном» стиле, где до сотни молодых ребят отплясывали под музыку хип-хоп.

Недолго думая, я присоединился к ним и, закрыв глаза, отдался на волю ритма, прыгая, словно разгоряченный медведь, чтобы выгнать из головы унылые мысли. Убийство, полицейских, сутенеров, кровь… Хип-хоп не совсем моя музыка, но она способна поднять настроение, и я отплясывал под нее, бодро потея.

Час спустя из транса меня вывело прикосновение чьей-то руки. Она принадлежала девушке лет двадцати с пышной прической фиолетового цвета и с настолько серьезным выражением лица, что я сразу понял: она приблизила свои губы к моей щеке вовсе не для поцелуя.

– Я – гу-ать-цо! – разобрал я сквозь грохот музыки.

– Что?

– …а то – Скиццо!!

Я уловил «Скиццо» и потащил ее в полумрак коридора, подальше от ревущих динамиков.

Ее звали Сарах, именно так, с «х» на конце.

– Мне сказали, ты ищешь информацию о Скиццо. Это правда?

– Правда. Он был здесь в пятницу вечером.

– Да. И я, наверное, была последней, кто его видел. Эти, из бара, выбросили его на улицу, наши тебе уже сказали. Я пошла домой в три часа и встретила его, как только вышла с улицы Ватто, где начинается бульвар, знаешь, где это?

– Знаю. Он сказал тебе, куда идет?

Она посмотрела на меня с возмущением:

– Ты что, на таких, как он, я не трачу свое время!

– Поня-а-атно, – протянул я разочарованно.

– Единственное помню – его погрузили в машину.

– Что? – Я воспрянул духом. – И тебе известно, кто это был?

– Нет, но это меня поразило, потому что тачка была не задрипанная какая-нибудь, а большая и шикарная, правда, какой марки, я не знаю.

– Ты не заметила, кто сидел за рулем?

– Нет, было темно. Это все, что я могу рассказать. Надеюсь, тебе пригодится. Если нет… – Она пожала плечами.

– Скорее да, чем нет. Спасибо.

– Не за что. – Она отошла, затем передумала и вновь повернулась ко мне. – Слушай, ты ведь не полицейский, правда?

– Нет, не полицейский. Я – стилист и имиджмейкер. Хочешь, открою тебе секрет: в следующем году стиль «зверопанк» будет немоден. Поняла?

Она негромко, чтобы слышал только я, послала меня куда подальше и удалилась решительным шагом. Я смотрел ей вслед, любуясь ее великолепной фигурой. И вдруг остро почувствовал, как мне хочется к моей женщине. Или к какой-нибудь другой, это меня сейчас тоже устроило бы. Но Вале в этот час наверняка спит без задних ног и не оценит моего телефонного звонка. Сил же изображать из себя плейбоя здесь, в социальном центре, у меня не осталось, и я решил пойти домой.

Стояла глубокая ночь, и такси не было видно: в этом районе по ночам редко встречаются богатенькие гуляки. Куда-то подевались даже поклонники «Барабанщиков», и сейчас на лежащей передо мной улице не было никого, кроме меня. Одиноким пилигримом я поплелся по бульвару, который тянулся от площади Греко аж до Центрального вокзала, в надежде найти телефонную будку, чтобы вызвонить такси.

Будка нарисовалась метрах в ста впереди, я ускорил шаг и вдруг почувствовал, как озноб пробежал у меня по спине, заставив запаниковать. Многого в жизни я не умёл, но чему я научился, так это доверять своим ощущениям. Бросил взгляд через плечо и увидел «альфу-ромео», которая медленно двигалась в мою сторону.

Я обернулся как раз в тот момент, когда дверцы машины, остановившейся метрах в двадцати от меня, распахнулись и из нее вышли трое в джинсовых куртках и с женскими чулками на головах. В руках они держали что-то похожее на обрезки металлического прута. Развернувшись веером, они побежали в мою сторону, и я понял, что в ближайшие десять минут мне придется туго.

Спастись можно было, но только вернувшись в социальный центр. Я нагнул голову и побежал им навстречу. Мысль у меня была – сбить одного из них с ног, перескочить через него и убежать, прежде чем остальные смогут меня схватить. Я нацелился на того, что приближался ко мне по тротуару, однако в последнее мгновение передумал и выбрал самого низкорослого из них.

Я врезался в него, левой рукой отбил болезненный, но терпимый удар металлическим прутом и рубанул правой ему в нос, затем, вложив весь свой вес в левое колено, засадил ему в солнечное сплетение.

Охнув, он полетел на землю, но успел вцепиться ногтями мне в лицо и потащил за собой, больно ударив прутом по лопатке. Я стал валиться на него, не переставая бить в лицо кулаком, пока его затылок не треснулся о тротуар с приятным моему слуху сухим звуком: ток!

Пролетела еще пара секунд, и, прежде чем мне удалось вскочить на ноги, остальные набросились на меня: прут одного скользнул по уху, железяка второго долбанула по спине. Я заорал от боли, и в это время третий врезал мне прутом по боку.

Оставаясь на коленях, я выкинул лезвие ножа, отнятого у Блондина, который непонятно как оказался у меня в левой руке, и, не оборачиваясь, с силой ткнул в находившегося сзади. Я услышал крик, лезвие вошло во что-то мягкое, и я нажал на рукоятку. Наверное, бедро, предположил я с удовлетворением и почувствовал, как мой кулак становится мокрым от крови.

Воспользовавшись заминкой, я кувыркнулся через плечо, получив еще один удар по спине, вскочил на ноги и побежал. Все тело болело, я потерял очки, но, как минимум, двое из нападавших чувствовали себя еще хуже.

Я несся, не оборачиваясь и напрягая зрение: без очков все виделось как в тумане. Вытерев на бегу рукоятку ножа, я швырнул его через забор и тут же оступился и чуть не упал – нога попала в водосток. В нескольких метрах от входа в «Леонкавалло» я разглядел знакомую фигуру. Это был Даниэле, направляющийся к своей машине.

– Эй, мужик, не подбросишь до дому? – крикнул я ему.

Он обернулся, чтобы послать приставалу куда подальше. Но узнал меня и остановился с открытым ртом:

– Сандроне, какого хрена с тобой случилось?

– Какие-то типы хотели проломить мне башку на улице. Не делай таких глаз, ты должен был их видеть.

Он осмотрелся кругом в поисках кого-нибудь из своих людей и спросил:

– Они еще там?

– Нет, больше чем уверен, их там уже нет. Поехали отсюда.

Мы забрались в его серый захламленный «фиат-ритмо». Ничего не изменилось: как и прежде, его автомобиль представлял собой мобильный склад плакатов, транспарантов, листовок и книг. На панельной доске валялся пыльный тюбик клея, которым обычно пользуются, чтобы по ночам клеить плакаты на стены.

– Хочешь, отвезу тебя в отделение скорой помощи? – спросил Даниэле, заводя мотор.

– Только не это, хочу умереть в собственной постели. Слушай, если тебя не затруднит, отвези меня к дому Валентины.

Он немного подумал и произнес с обычной сдержанностью:

– Ладно, только сотри кровь с физиономии, а то заляпаешь всю машину.

Я посмотрел на себя в зеркало заднего обзора. Ничего страшного, еще легко отделался.

Тип, которого я сшиб с ног, сильно расцарапал мне лицо: две вертикальные кровоточащие ссадины тянулись ото лба до верхней губы. Более серьезные повреждения скрывались под одеждой. Правое плечо и спина начали наливаться пульсирующей болью, и распухло левое запястье. Рукав куртки был в крови, но не моей, подумал я с удовольствием.

Мы поехали по улице, и я попросил остановить машину в том месте, откуда началось мое живописное бегство.

Даниэле увидел у тротуара мои очки и вышел поднять их. Они, вероятно, попали под колесо машины этих типов, поэтому от них остались жалкие обломки. Все же я сунул их в карман – на память.

Минут через двадцать мы остановились у входа в дом Валентины. Даниэле остался сидеть за рулем, желая убедиться, что я без очередных приключений вошел в дом. Я два или три раза нажал на кнопку домофона.

– Кого еще несет в такой час? – могильным голосом спросила моя красавица.

– Это я, открой.

– Сандроне, какого… Что-то случилось?

За что я ее обожаю, так это за проницательность. Если б я притащился сюда, просто подогрев лучшие чувства алкоголем, она ограничилась бы тем, что бросила трубку и забыла обо мне.

– Случилось.

Тишина в трубке.

– Поднимайся, но… Ладно, потом.

Она ждала меня на лестничной клетке в пижаме, с заспанными глазами и волосами, взъерошенными больше, чем обычно. Увидев меня, она побледнела, по крайней мере, мне так показалось при свете неона.

– Кто тебя избил?

– Они забыли представиться.

Она посторонилась, давая мне войти в квартиру. Закрыв дверь, взяла меня за рукав и предупредила:

– Послушай, Сандроне, я не одна, будет лучше, если ты об этом узнаешь сразу.

Я почувствовал, как защемило сердце. Ну что за паскудный вечер выдался сегодня! Собрал все свое мужество и сделал шаг вперед. В глубине коридора стоял мужчина и надевал пиджак. В такой ситуации я не посчитал нужным знакомиться и, глядя сквозь него, прошел вслед за Вале в ванную. Хотя успел разглядеть его: лет сорок, лицо заурядное, фигура заурядная, костюм заурядный. Он, не глядя на меня, сосредоточенно завязывал галстук.

Я никогда прежде не появлялся в квартире моей невесты без предупреждения, тем более что у нас была негласная договоренность: каждый вправе делать все, что пожелает, только чтобы другой не знал об этом.

Усевшись на край ванны, я стянул испачканный пиджак, под которым была не менее грязная рубашка. Только сейчас я заметил, что джинсы порваны на правом бедре и сквозь разрыв виден кровоподтек. Я даже не помню, как его заработал. Снял с себя все, оставшись в одних трусах, и потянулся к ящику с лекарствами. Вале с огорчением смотрела на меня.

– Крепко тебе досталось. Больно?

– Только когда думаю об этом. Твой приятель, он кто, коллега или клиент? – спросил я, доставая бинт, лейкопластырь и спирт, стараясь произнести это с интонацией как можно более безразличной.

– Я могла бы ответить, что это не твое дело, но, учитывая обстоятельства, скажу: он врач, и я сейчас попрошу его осмотреть тебя. А потом ты отсюда уйдешь, не устраивая сцен.

– Дать ему дотрагиваться до меня руками, еще теплыми от твоего тела? Да никогда!

– Не валяй дурака. Я позову его.

Хрен с ним, пусть перещупает всю семью.

Гиппократ, явно смущенный, вошел через минуту, держа в руках свой шикарный черный чемоданчик, и произнес ритуальную фразу:

– Добрый вечер, позвольте осмотреть вас…

– Давай на ты, тем более что у нас много общего.

– Я не хотел бы, чтоб ты неправильно истолковывал… – начал было он.

Я прервал его:

– Да ладно тебе, брось объясняться. Ты же знаешь, что нынче в моде массовые коммуникации… и в чувствах тоже. Жалко, что тебя не было на прошлой неделе, когда мы устроили классную оргию. В следующий раз пригласим и тебя.

Он исподлобья смотрел на меня, пока я осторожно вновь усаживался на край ванны. Черт, как больно!

– Приличные ушибы. Как ты умудрился их заработать? – спросил он, дотронувшись до меня.

– Уф, полегче!.. Участвовал в соревнованиях по танцам и поскользнулся. А другие не заметили и продолжали танцевать. Прямо на мне.

– Н-да, понимаю, – сказал он холодно и сильно сжал пальцами плечи, отчего я едва не взвыл от боли. – Подвигай рукой. – Я подчинился. – Мне кажется, переломов нет, но хорошо бы завтра сделать рентген. Посмотрим спину. – Я повернулся. – И здесь, по-моему, ничего серьезного… Ты собрал отличную коллекцию шрамов на груди и спине.

– Ничего удивительного, с моей-то работой…

– А чем ты занимаешься?

– Я учитель в начальных классах. С этими мальками не забалуешь. Уй!

Он ощупывал меня довольно грубо, видно, я действовал ему на нервы.

– Так, теперь зашью тебе рану на брови.

– Как то есть зашьешь? Без наркоза?

– Всего один стежок, и сейчас это делается не лошадиными иглами.

Он продезинфицировал рану, порылся в чемоданчике и достал оттуда эластичные скобки. Боль действительно была терпимой.

– Ну вот и все. Намажь антисептической мазью и отдыхай. Я выпишу тебе рецепт на обезболивающее.

Я приоткрыл глаза и увидел Вале, входящую в ванную.

– Спасибо, док, – сказал я искренне.

Опираясь на раковину, он закончил заполнять рецепт и протянул мне листок со словами:

– Не за что. Пожалуй, теперь мне лучше уйти.

– Я провожу тебя, Пьерсильвио, – сказала Вале.

Пьерсильвио! Моя женщина ложится в постель с типом, которого зовут Пьерсильвио! Вот ужас-то! Я услышал, как хлопнула входная дверь. Вале вернулась в ванную и уселась на крышку унитаза.

– Пьерсильвио? Какое… изящное имя! – съязвил я.

– Заткнись, ладно? Лучше расскажи, что с тобой случилось.

Я слабо улыбнулся и коротко, но красочно пересказал ей события.

– Как ты думаешь, кто были эти сволочи? – спросила она, когда я закончил, и в ее усталых глазах вспыхнули злые огоньки.

– Понятия не имею. Точно не из моих бывших товарищей.

– Ты в этом так уверен?

– Конечно. Если бы они хотели свернуть мне шею, подождали бы у выхода из здания с открытыми забралами. И потом, так они колотят только фашистов, а я, даже порвав с ними, фашистом не стал. – Я покачал головой. – Нет, этих ребят послал кто-то, кому я явно наступил на мозоль. Повезло, что они оказались не профессиональными бандитами, иначе хрен бы я вывернулся живым.

– Этот «кто-то» боится, что ты докопаешься до правды об убийстве Алисы Гардони?

Вопрос на миллион долларов.

Я взял тюбик с мазью, которую оставил Пьерсильвио, и начал втирать в раны.

– Не исключено, – ответил я. – Может, кому-то не понравилось, что я хожу и расспрашиваю. Сегодня виделся с бывшим парнем Алисы. Редкостный, надо сказать, мерзавец. Чтобы навестить его, пришлось силой вломиться к нему в квартиру. – И я поведал о моей встрече с Блондином.

– Он мог наврать тебе с три короба, – заметила Вале, – или рассказать меньше, чем знает на самом деле.

– Я уверен, что он выложил все, что знает, – возразил я. – И результата я добился, что и требовалось.

– Какого результата? Что тебя чуть не убили?

– Нет, я о другом. Я понял: все, что мне рассказывали о зверопанках, – абсолютная правда. Алиса на самом деле жила двойной жизнью, и полиция не желает рыться в этом, опасаясь скандала или боясь оказаться в дураках. К сожалению, сейчас у меня на руках только откровения сутенера, да и те добыты силой – эта сволочь откажется от показаний при первой же возможности. Но когда я нарою достаточно улик, Мирко сможет убедить следователей вновь открыть дело, разыскать клиентов Блондина и проверить их алиби. Если убийство затевалось в их кругу, что-нибудь обязательно всплывет.

Вале уселась рядом со мной на край ванны и начала растирать мазь по моей спине. Какая сладкая рука!

– Все может оказаться не так, – сказала она. – Клиенты Блондина, конечно, подонки, но это совсем не значит, что они обязательно причастны к смерти Алисы.

– Это другой вопрос. Однако мне сейчас не до посетителей бара «Чинечита». Мне надо узнать больше об Алисе, о том, чем она занималась, перед тем как умереть. Если то, что я узнал, верно, Алиса бросила Блондина год назад. Что за это время могло случиться такого, что заставило кого-то убить ее? – Я зевнул. – Пока даже думать не могу, слишком разбит, чтобы соображать. Не исключено, что я заблуждаюсь. Может, никто из тех, кто пользовался Алисой, не имеет отношения к ее смерти, и единственный виноватый – Скиццо, который, как говорят, любил ее. Но это сейчас мне не по мозгам.

Вале погладила меня по голове:

– Ты устал, иди-ка лучше поспи, дай немного поработать твоему Компаньону.

Я покачал головой:

– Мне очень хотелось бы, но я должен еще записать все, что сегодня произошло. Совсем нет времени для сна. Через три часа встреча с Гардони, и на нее должен пойти я, поскольку знаком с ним лично. И потом, – добавил я и тотчас же проклял свой длинный язык, – ты еще не сменила простыни.

– Иди ты в задницу! – Вале вскочила и ушла в спальню, потеряв всякий интерес ко мне и моим болячкам.

– А ведь это я тебя застукал со спущенными трусами, а не наоборот! – крикнул я ей вслед, когда она закрывала дверь спальни. – И если хочешь знать, я сюда пришел не для того, чтобы расстроить твои планы. Мне нужны мои горнолыжные очки, они у меня остались последние. Куда ты их положила, коза?

– Они в шкафу в коридоре. И не ори, я хочу спать! – И она захлопнула дверь спальни.

Надо же, женщина с полным отсутствием чувства вины. Я осторожно поднялся, взял из шкафчика пару таблеток аспирина и проглотил их, не запивая. Аспирин – лучшее для меня обезболивающее средство. После чего порылся в шкафу, где Вале хранила всю мою собственность, которая по той или иной причине оседала в ее доме.

В одном из ящиков нашел свои горнолыжные очки – круглые стекла в стальной хромированной оправе, затемненные и зеркальные. Хотя они не были предназначены для того, чтобы пользоваться ими ночью или в закрытом помещении, все равно я видел в них намного лучше. Вытащил чистое нижнее белье, рубашку, черные джинсы и замшевую куртку того же цвета и переоделся. Сгреб в кучу грязные и порванные вещи и сунул их в мешок для мусора.

В очках я почувствовал себя увереннее и, усевшись в гостиной за компьютер Вале, стал составлять отчет. Ничего веселенького мой Компаньон в нем не прочтет. Я переписал имена клиентов, названные мне Блондином, затем принялся отстукивать список гостей семейства Гардони. Я надеялся, что среди них может оказаться загадочный друг семьи, который был еще одним любовником Алисы.

Типов с кривыми носами и с усами среди друзей дома было немало, но совсем не факт, что он в ту ночь на вилле присутствовал.

Список гостей покоился на какой-то очень далекой полке моего мозга, и я пытался восстановить его в памяти, ритмично дыша и стараясь не заснуть на полпути от усталости. Я не привык проводить столько времени без сна, и мне казалось, что я слышу, как мой Компаньон уже стучится, – пора. Имена медленно, одно за другим всплывали в памяти, и я быстро забивал их в компьютер. Закончив, распечатал набранный текст, положил стопку бумаг перед собой, погасил настольную лампу, устроился поудобнее в кресле.

И мгновенно уснул.

 

3

Открыв глаза, я почувствовал себя еще более уставшим, чем прежде. Я пребывал в той же позе, в которой заснул. Бросив взгляд на часы, убедился, что прошло всего три часа. Для человека, привыкшего спать не менее десяти, это просто насмешка! Сквозь полуопущенные жалюзи в комнату проникал утренний свет, и одна его полоска лежала прямо на моем отчете и на написанной от руки записке Компаньона. Никаких лишних слов. Ему было достаточно нескольких строк, чтобы продемонстрировать, что в нашей семье он – самый умный. Мне же оставалось довольствоваться тем, что я симпатичнее.

Поздравляю с никудышно проделанной работой, дилетант! Ты представляешь опасность для всех, кто тебя окружает. Поэтому в 5.32 я позвонил Сильвии и предупредил, что ей надо быть осторожней. Мне кажется вполне вероятным, что эти гады крутятся где-то рядом, не исключено, что они проследили, как ты входил в ее дом.

А ведь верно, черт побери, подумал я и продолжал читать.

Сильвия ответила сонным голосом, заверив меня, что сама все сообразила и уже приготовилась действовать по законам войны, так что не было необходимости беспокоить ее в такую рань.

В 5.45 позвонил по мобильнику Даниэле. Он ночевал за городом, я понял это по тому, что его голос звучал, как из преисподней. Он выказал беспрецедентную для него заботу о нашем здоровье. Попросил его дать нам знать, если в «Лео» появится незнакомый ему посетитель, особенно с бросающимся в глаза ранением или хромотой.

Если за тобой следили от дома Блондина, мне кажется очевидным, что они видели, как ты приходил туда.

И это тоже верно, дважды черт побери! И поджидали, когда я выйду.

Я прочитал список гостей и, если тебе в голову не пришла мысль получше, рекомендую поделить его поровну и попытаться поискать человека с искривленным носом. Хотя, даже если он и был на празднике, трудно представить, что именно он вел мотоцикл.

Ничего иного я не делал, не считая того, что старался больше лежать, чтобы дать отдохнуть телу. Завтра мне понадобится весь день, у меня последняя лекция по выживанию, а сегодня вечером есть дела, которые надо быстро закончить. Поэтому, прошу тебя, не ввяжись еще в какие-нибудь неприятности.

Удачных интервью.

Как будто во всем виноват я один! И все же я был вынужден признать, что как сыщик он меня превзошел. Ничего, я свое наверстаю! До сих пор я не считал нужным слишком торопить расследование.

Я осторожно поднялся, ощущая боль во всем теле и особенно в спине, которая здорово ныла. Пошел в ванную и проглотил еще пару таблеток аспирина, уповая на его чудотворные свойства. Затем вышел на улицу.

Дул легкий ветер, прогнавший с неба над Миланом обычную серую пелену, и в конце бульвара Монца можно было разглядеть очертания гор.

В джинсовой куртке, выстиранной Валентиной, которая, когда я уходил, еще безмятежно спала, мое несчастное, истерзанное тело быстро согрелось.

Я вошел в метро, сел в первую же электричку, идущую до станции, расположенной ближе всего к вилле Гардони. До цели было недалеко, но на пути к ней мне пришлось раздать всю мелочь, найденную в карманах, беженцу из Албании, который играл на губной гармошке, скрипачу-славянину, отлично исполнявшему фольклорную музыку, и молодой цыганке. Ни следа зверопанков. В этот час они еще спали в своих постелях. Или, может, на своих подстилках, кто знает?

Я выпил капуччино с рогаликом в баре на углу улицы и наконец позвонил в шикарный звонок у шикарной двери моей шикарной цели. Открыл камердинер с воловьими глазами, сделавший вид, что не узнал меня, и проводил в небольшой кабинет, которого я прежде не видел. Супруги Гардони сидели за письменным столом из ценного дерева, заваленного бумагами. Она – бледная, в черном с головы до ног, не хватало только вуалетки, он – еще более осунувшийся, чем в тот день, когда я увидел его впервые, с огромными темными кругами под глазами.

Они не подали мне руки и не предложили сесть. Я сунул руку в карман и остался стоять. Если они хотели поставить меня в неловкое положение, то им это удалось.

– Прежде всего я хотел бы выразить свои собо… – начал я, но мой бывший клиент тотчас прервал меня.

– Не тратьте время, – сурово сказал он. – Мы разговаривали с нашим адвокатом, и он посоветовал нам не давать вам никакой информации. Вы не имеете полномочий вести расследование, и мы не намерены помогать тому, кто принял сторону убийцы нашей дочери.

– Синьор Гардони, я понимаю ваши чувства, но выслушайте меня. Я не веду никакого расследования, я только стараюсь помочь адвокату, который нанял меня, чтобы разъяснить некоторые детали…

Меня опять прервали. На этот раз она.

– Здесь нечего разъяснять, – произнесла она чуть в нос. Это был первый раз, когда она заговорила со мной. – Алису убило это животное, из-за которого она потеряла голову. Нам надо было быть с ней построже, но у нас теперь уже нет возможности исправить свои ошибки. Однако мы можем сделать все, чтобы ее убийца был наказан. Учитывая, что вы пытаетесь помочь ему, от нас вы ничего не дождетесь. Ни помощи, ни понимания.

Все складывалось хуже, чем я ожидал.

– Синьора, мне понятно ваше состояние…

– Нет, вы не можете понять…

– Вы правы, синьора, не могу. Но тогда вы попытайтесь понять, что если Скиццо невиновен, то настоящий убийца может остаться безнаказанным. Я только пытаюсь собрать данные, которые остались за пределами внимания полицейских, и в ваших же интересах помочь мне в этом.

– Все, что мы знаем, мы рассказали полиции, – вновь вступил Гардони, – и мы не собираемся сейчас повторять эти сведения, потому что, судя по вашему поведению, вы преследуете какие-то пока непонятные мне интересы…

– Уверяю вас…

– Вы – шакал! Вы пользуетесь нашим горем в каких-то своих грязных целях, которые нам не удается понять, – продолжил он, словно не слыша меня. – И я предупреждаю: если узнаю, что вы делаете что-либо, что может помешать правосудию, я ничего не пожалею, чтобы засадить вас за решетку. А сейчас уходите. Вон из нашего дома!

Мне не оставалось ничего другого, как взять шляпу, вежливо поклониться и выйти.

Первый визит результата не принес.

Встреча с Труди была назначена на два часа пополудни. Поскольку визит к Гардони закончился так быстро, я решил прогуляться пешком до своего дома и, позвонив ей из бара Оресте, попросить перенести встречу на более ранний час. Бывшая сиделка Алисы выразила готовность принять меня в любое время. У нее теперь немного дел. Я позвонил также Вале, но нарвался на автоответчик и надиктовал ей сообщение в надежде, что у нее появится желание выслушать его и она решится выкурить со мной трубку мира.

В расстроенных чувствах я уселся за стойку и заказал выпивку. Оресте поставил передо мной стакан с виски, внимательно разглядывая мои ссадины.

– Ты до сих пор уверен, что не хочешь принять предложение моего брата? – спросил он наконец. – Более спокойная работа на какое-то время тебе бы не повредила.

– Поверь мне, я серьезно над этим думаю, – ответил я достаточно искренне.

Потягивая из стакана, я вспомнил, что еще не проверил алиби Блондина. «Дилетант», – написал мой Компаньон. И был прав.

В медицинских кругах у меня связей не было, и я вытащил из кармана рецепт, выписанный несколько часов назад хирургом Пьерсильвио Риццини на бланке с номерами телефонов офиса и квартиры.

И я позвонил ему. Сначала в офис. В офисе его не было. Я набрал домашний телефон. Мне ответил женский голос:

– Алло?

Ага, вендетта! Жуткая вендетта, типа «синьора, сегодня ночью я встретил вашего мужа в доме моей подруги и хочу сказать вам, что он забыл там свой стетоскоп». Ладно, Сандрино, кончай.

– Моя фамилия Дациери, я ищу доктора Риццини, он дома?

– Вы его пациент? У него было много работы – конференция за городом, и сейчас он отдыхает.

Ну еще бы!

– Нет, синьора, мы просто знакомы. Но дело очень срочное, и, если вы сможете соединить меня с ним, я буду вам очень признателен.

– Сейчас попробую.

Пьерсильвио ответил минуту спустя энергичным голосом, словно и не спал.

– Привет Пьерсильвио, это Сандроне. – Ко мне вернулось хорошее настроение.

– А-а… привет. Как ты?…

– Не беспокойся, я пока не собираюсь тебя шантажировать. Ну, может, через недельку пришлю письмо с буквами, вырезанными из газет. Сейчас мне нужна одна малость, и ты единственный, кто может помочь. Учитывая, что мы почти родственники…

Он нервно сглотнул и выдавил:

– Помогу, разумеется, если это в моих возможностях.

Я рассказал ему об аппендиците Блондина.

– Как правило, список пациентов сохраняется, – ответил он растерянно, – но я не работаю в больнице, где оперировали синьора Шелса.

– Мне это известно, однако вы, врачи, все друг друга знаете. Только не говори мне, что у тебя нет старого приятеля по университету или коллеги, который работает там. Кто-нибудь, с кем ты встречался на загородных конференциях… – подпустил я яду.

– Хорошо, посмотрю, что можно сделать. Дай мне номер твоего домашнего телефона.

– Пиши.

Чтобы добраться до Труди, мне надо было пересечь весь город, и я взял такси. Она жила в Гратосольо, районе, примыкающем к крупной промышленной зоне. Журналисты и состоятельные люди считали это место рассадником всяческих гнусностей и полем битвы наркодельцов. Насколько мне было известно, Гратосольо – всего-навсего загибающаяся городская окраина, где почти нечем заняться по вечерам, кроме как попытаться поискать неприятностей на свою голову.

Квартира Труди располагалась в одном из безликих муниципальных домов, в которых снимают квартирки до двухсот семей, со свешивающимися из окон простынями, с детьми, устраивающими сумасшедший дом во дворе, где тихо угасают три облезлых дерева, и со статуэткой Мадонны в нише стены.

Влажные стены, консьерж в растянутой выцветшей майке, четвертый этаж, лестница В.

Труди открыла, едва я позвонил. Без белого халата она показалась мне худее, чем в первую встречу. Шаркая тапками, она проводила меня в кухню, предложила кофе, демонстрируя полную готовность помочь.

– Извини за бестактность, – стесняясь, начала она, – но что случилось с твоим лицом? Болит?

– Нет, не очень. Я поскользнулся.

– Да, опасная у тебя профессия, – заметила она, наливая кофе в чашки с цветочками.

– Только для моих кредиторов, – улыбнулся я. – Да и вам досталось на вилле Гардони, стулом по голове тоже несладко…

Она улыбнулась в ответ, отчего ее лицо, похожее на полную луну, сморщилось и рубец на лбу стянулся в тонкую розоватую складку.

– Что есть, то есть. Я двадцать лет работаю сиделкой, и впервые на меня напал пациент. Я от нее и ожидать такого не могла: Алиса была девочка очень хрупкая. Я даже ей как-то сказала: ты мол по сравнению со мной такая мелкая, тебе есть надо побольше, но она меня не слушала.

Кофе был очень горячим, и я подул в чашку, чтобы немного охладить его.

– Вы были рядом с ней дней десять, я не ошибаюсь?

– Ровно десять.

– Как случилось, что Гардони пригласили именно вас? Они были с вами раньше знакомы?

– Нет. Я работала в частной клинике, но с начала года сидела без дела и подрабатывала где придется: ходила за стариками, делала уколы соседям. Потом дала объявление в газеты, и Гардони мне позвонили и сразу же наняли, перебрав перед этим, как я поняла, много вариантов.

– Вероятно, вы произвели на них благоприятное впечатление.

– Может быть.

– За эти десять дней вам удалось хоть о чем-нибудь поговорить с Алисой?

Она покачала головой:

– Нет, толком ни разу. Алиса открывала рот лишь для того, чтобы потребовать чего-нибудь: дай мне воды, принеси мне вина, я хочу есть. И ни слова больше. Она валялась целыми днями на кровати, глядела в потолок, листала журналы или читала книгу. Я заметила, что ей нравятся любовные романы, и принесла кое-что из моих книжек. Последнюю она так и не дочитала, бедняжка.

– То есть вам не удалось с ней подружиться.

– Нет. Я проводила с ней больше восьми часов в день, а она меня в упор не видела. Не то чтобы она меня ненавидела, я была ей абсолютно безразлична. – Труди тяжело поднялась, чтобы отнести чашки в мойку. – А меня это устраивало. Так я чувствовала себя свободнее, что ли… Хозяева тоже почти никогда не обращались ко мне. Жена нос воротила, корчила из себя черт знает что и вела себя со мной, словно я их служанка.

– Согласен, та еще сучка. Вернемся к Алисе. Вы не помните, она при вас никому не звонила, может, получала письма или к ней приходил кто-нибудь?

– Нет. Меня об этом следователь уже спрашивал, но ничего такого я не помню.

– В ту ночь, когда Алиса сбежала, вы не заметили в ее поведении ничего странного? Скажем, она нервничала больше, чем обычно, ждала чего-то…

Она задумалась, и кожа на ее лбу сложилась складками.

– Нет, все было как всегда. Поэтому я и не беспокоилась, когда она ушла в ванную. В мои обязанности не входило сопровождать ее и туда тоже, поэтому я позволила ей пойти одной. А когда поняла, что она долго не возвращается, встревожилась. Прошлась по этажу – не нашла. Тогда спустилась, чтобы предупредить ее родителей, и случайно заметила Алису, та выходила из кабинета отца. Я побежала за ней, и, когда переступила порог спальни, она ударила меня стулом по голове.

– Алиса могла передвигаться по дому свободно?

– Обычно да, но в тот вечер родители сказали ей, что она не должна появляться на празднике, если не оденется соответствующим образом. Мне было велено следовать полученным от них инструкциям, а если она выкинет какой-нибудь фортель, прийти и предупредить их. То есть я не должна была ни в чем мешать Алисе, а только смотреть за тем, чтобы она чего не натворила, уговаривать ее поесть и так далее. А она если и выходила из своей комнаты, то только в ванную, которая находится в коридоре. Рядом с ее комнатой была еще одна, только она никогда ею не пользовалась, может, потому, что я была рядом.

Ничего интересного она мне не сообщила, но, чтобы не расстраивать ее, я делал вид, что все это очень важно. Толстяки вообще наводят на меня печаль, как и старики на лавочках, а Труди, запертая в стенах ветшающей квартирки, одинокая, как брошенная псина, нагоняла на меня беспросветную тоску. И я, чтобы хоть чем-то помочь ей, решил посидеть у нее еще немного и поболтать о том о сем. Рассказал о своей матери, тем более что они были коллегами, до того как мама вышла на пенсию. Это до слез растрогало Труди, и она попросила передать маме привет.

Поболтав еще немного, я попрощался и спустился на улицу, где меня уже ждало такси, вызванное по телефону. В моей карьере это первый день, посвященный допросам. И, вероятнее всего, последний, думал я, сидя в машине, которая везла меня домой. Не узнал ничего полезного, только время потратил.

Перед входом в дом меня ждали два приветливых типа: Пенса и Пассантини. Я почувствовал, как у меня вспотела спина.

– Теперь, когда вы выучили наизусть мой адрес, у вас что, вошло в привычку ходить ко мне каждый день? – поприветствовал я их.

– Экономь свое остроумие, Дациери, лучше угадай, кто хочет побеседовать с тобой? – сказал Пенса, потом, присмотревшись к моей физиономии, всплеснул руками: – Ничего себе! Да ты, видать, встретился с кем-то, кому сильно не понравился?

– Не понравился? Я? Да меня все обожают! Даже вы, коль скоро зачастили сюда… Я догадываюсь, что мы должны отправляться прямо сейчас.

Правильная догадка. Я мечтал улечься на собственный диванчик, но был вынужден усесться на уже знакомое заднее сиденье автомобиля, с тоской глядя, как остается позади мой дом.

На этот раз Феролли был еще менее любезен.

– Итак, Дациери, мне донесли, что ты сильно облажался, – начал он, не дав мне даже опуститься на неудобный стул.

– Какой изысканный оборот речи. Да вы истинный джентльмен!

– А ты клоун. И сними свои зеркальные очки, они мне на нервы действуют.

– Сочувствую, но без них я плохо вижу.

– А мне плевать! Сними, я должен видеть глаза того, с кем разговариваю. – Он протянул руку, словно собираясь сорвать с меня очки, и я решил не проверять, сделает он это или нет.

Мир сразу же стал намного светлее и потерял четкие очертания. Мы несколько секунд смотрели друг другу в глаза, затем Феролли закурил очередную сигарету и язвительно осведомился:

– Ну, и чем ты занимаешься? В полицейского играешь?

– Не понимаю, что вы имеете в виду. – Я сделал удивленное лицо.

– Я имею в виду, что ты ходишь и допрашиваешь свидетелей по делу об убийстве.

Гардони явно не сидели сложа руки.

– Вас неверно информировали. Я никого не допрашивал, просто перекинулся кое с кем парой слов как частное лицо. Нет закона, который запрещал бы это делать.

– Еще как есть! – прорычал он.

– И какой же, хотелось бы узнать? – прорычал я в ответ.

– Мой. С этой минуты ты прекратишь совать свой нос в вопросы нашей компетенции. Я знаю, ты всем говоришь, что действуешь по поручению адвоката Бастони, но это лишь пустая болтовня. Если мы будем говорить откровенно…

– Я только за.

– Не перебивай меня! – рявкнул Феролли и с силой хлопнул ладонью по столу, отчего свалился набок стакан с шариковыми ручками. – Ты даже не частный детектив, а всего-навсего вышибала с дискотеки, у которого крыша поехала. И с этой минуты я не хочу больше о тебе слышать, в противном случае я тебя арестую. А я – человек слова, запомни!

Я молча смотрел на него, представляя себе тысячу способов его убийства.

– Доктор Феролли, ничего, если я задам вам один вопрос? – Я старался говорить нормальным тоном.

– Нет, чего!

– Тем не менее я вам его задам. Вы довольны результатами расследования смерти Алисы Гардони?

Он в гневе ткнул сигарету в пепельницу с гербом Милана:

– Даци, ты на что намекаешь? Что мы не умеем делать свою работу? Тогда беги и пожалуйся на нас судье предварительного следствия. А если он доволен нашей работой, мы тоже довольны. И ты тоже должен быть довольным, тебе понятно?

– Да, вы все прекрасно объяснили. Я могу идти?

– На этот раз можешь. Не хочу тебя больше видеть, проваливай! – Он указал на дверь.

О'кей, плевать я на него хотел, рассуждал я, поднимаясь к метро по улице Фатебенефрателли.

Хотя, конечно, я лицемерил: одно дело плевать на то, что какие-то психи пытаются разбить тебе башку, и совсем другое – игнорировать прямой приказ полицейского начальника, так можно и в клетку угодить. И сидеть взаперти, считая часы, которые отделяют тебя от психушки со смирительными рубашками и электрошоком.

Будь у меня хоть какие-то факты, Мирко мог бы заставить меня работать, но я не нарыл ничего. Даже нападение тех красавцев в чулках на роже, по правде говоря, слабо тянуло на улику. Избитая горилла не заслуживает и малюсенькой заметки в газете.

Вагон повез меня, покачивая, в сторону дома, и настроение не улучшила даже пара немецких гитаристов, певших «Imagine» Джона Леннона в подземном переходе. Я отдал им последнюю мелочь.

Ты сделал все, что мог, утешил я себя, глупо мучаться от мнимой вины. Но убедить себя не удавалось. Мысль о том, что мне придется сказать ребятам-панкам и Даниэле Дзуккеро, что из-за угроз полиции я вынужден выйти из игры, причиняла почти физическую боль.

К двум часам дня мне наконец удалось добраться до двери в свою любимую квартиру, но войти в нее я не смог. Вход перекрывало кресло на колесиках.

– Что еще?! – заорал я в ярости. – Что это такое? Намек? Очередная угроза? Расчет на то, что я наложу в штаны от страха?

– Ничего из перечисленного вами, – услышал я голос Розы Гардони, спускавшейся по лестнице под ручку с мужем. – Это всего-навсего мое кресло. И как только вы вкатите его в квартиру, я в него сяду.

Я, побледнев, смотрел на нее:

– А вы что тут делаете?

– Я искала вас, чтобы поговорить. Более того, если быть точной, чтобы предложить вам работу.

 

4

– Вас не затруднит повторить то, что вы сказали, еще раз? – уже более вежливо попросил я.

Я пропустил их в квартиру и с наслаждением уселся на диван в гостиной, в то время как Старуха расположилась в кресле-каталке, за ее спиной – не раскрывающий рта жиголо.

– Я сказала, что хочу предложить вам работу. – Казалось, для нее это самое обычное дело на свете.

– С чего бы это? Никак вы тоже намерены организовать вечеринку? Если так, то поговорим об этом как-нибудь в другой раз, сейчас я немного устал. – Я закрыл глаза, надеясь, что видение исчезнет, но это не помогло. Когда я открыл их вновь, она все еще присутствовала, и было видно, что ее не сможет сдвинуть с места даже бульдозер.

– Учитывая обстоятельства, я полагаю, что это не самое подходящее время для упражнений в остроумии, – проскрипела она. – Вы ведь расследуете убийство моей внучки. Если так, я хочу, чтобы вы довели это дело до конца. Для меня.

Только этого мне и не хватало!

– Синьора, за то, что я только сунул нос в это дело, я уже был избит, оскорблен и запуган. Я благодарен вам за доверие, но вы ошиблись адресом. Найдите в телефонной книге адрес какого-нибудь частного сыщика и передайте ему мой привет. От коллеги коллеге.

Старуха не смутилась. На этот раз она была не в вечернем платье, но все остальное было при ней. Она воткнула сигарету в тот же мундштук, и муж уже приготовился дать ей прикурить от золотого «Дюпона». Какой стиль – люкс!

– В агентствах понятия не имеют о том обществе, в котором проводила время моя внучка. А вы там как рыба в воде.

– Ни черта вы обо мне не знаете! – взорвался я. – Кстати, как вы узнали мой адрес?

– Я долго разговаривала с доктором Бастони. Он был настолько любезен, что сообщил мне его. Он рассказал о вас много хорошего, подтвердив мои впечатления. Вы – порядочный человек, несмотря на то что стараетесь произвести противоположное впечатление.

Я усмехнулся:

– В моем обществе это считается оскорблением. А Мирко я накручу хвоста, что-то слишком много лишнего он болтает.

Она затянулась сигаретой, выпустила мне в лицо струю дыма, после чего посоветовала:

– Прекращайте строить из себя грубияна, на меня это не производит впечатления. Доктор Бастони убедил меня, что мы можем быть полезны друг другу.

– Полезны? Вы случаем не забыли, что Бастони является защитником убийцы вашей внучки?

– Возможного убийцы. Я не удовлетворена тем, как ведется официальное расследование. И вы тоже, иначе бы вы не стали заниматься собственными поисками, нарываясь на большие неприятности. Вы думаете, я не заметила вашей распухшей физиономии?

– У меня перед ужином всегда такое лицо. Синьора, дорогая, вы единственная из семьи, кто недоволен расследованием, и вы в меньшинстве. – Я помял занывшее плечо. – Смиритесь с этим, сходите на суд, получите некоторое удовлетворение. Одни панком больше, одним меньше, никто не зарыдает.

– Для меня не это имеет значение. Я хочу быть уверена, что он действительно убийца моей внучки, а если нет, вы найдете настоящего. – Она прервалась, поискала взглядом пепельницу, чтобы бросить в нее окурок. – Как сказал доктор Бастони, у него есть причины сомневаться в виновности этого Скиццо. А что касается мнения моего сына и невестки, то оно меня абсолютно не интересует. Они ничего не понимают и никогда ничего не понимали. Так что я хочу, чтобы вы продолжили заниматься этим делом.

Я тяжело вздохнул и протянул руку к бутылке на столике, стоявшем рядом с диваном.

– Хотите виски? – предложил я.

– Спасибо, не сейчас, – ответила Старуха.

– А вы? – повернулся я к Тарзану. – Вы тоже не выпьете со мной?

– Нет, спасибо.

– Ого, вы еще и говорите! А я уж было подумал, что вы только приложение к коляске. – И я отхлебнул прямо из горлышка.

– Вы невежливы с моим мужем и не отвечаете по существу. Вы расположены продолжить расследование за мои деньги или нет?

– А какого хрена я должен быть расположен? Я на этом уже заработал достаточно неприятностей, только что в мошенничестве не обвинялся, – усмехнулся я.

– Прошу вас не грубить моей жене, синьор Дациери, – вновь открыл рот молодой муж.

Я косо посмотрел на него:

– Шварценеггер, ты – последний, кто может высказаться по этому поводу. Меня поражает, что еще никто не обвинил тебя в том, что ты альфонс.

– Что вы себе поз…

Я заметил, как напряглись бицепсы Нибелунга.

– Извини, Ларс, дай мне сказать, – остановила его Старуха. – Синьор Дациери, вы намеренно ведете себя отвратительно, но, повторяю, на меня это не производит никакого впечатления. – Она холодно и твердо смотрела на меня. – Если вам так хочется знать, мой сын и его женушка действительно обвинили Ларса в корыстных намерениях. Но для начала им нужно было бы объявить меня недееспособной. А у них не вышло. Хотя моя невестка очень старалась. Семейные поводья пока еще в моих руках, синьор Дациери. И пока еще я владею большинством акций предприятия. Мне восемьдесят два года, однако я еще не впала в маразм. Если бы не было меня, мой сын уже давно промотал бы все, поэтому имеет значение только то, что решаю я. А я хочу, чтобы вы продолжили заниматься расследованием смерти моей внучки.

Мы некоторое время смотрели друг другу в глаза.

– Синьора, даже если допустить, что я хотел бы продолжить копать это дело, а я этого не хочу, знайте, полиция запретила мне совать в него нос. И у меня нет никакого желания сесть из-за этого в тюрьму.

– Кто конкретно запретил?

– Великий и ужасный шеф отдела по расследованию убийств по фамилии Феролли. Насколько мне известно, в этом деле командует только он.

– А мне так не кажется. – Она с улыбкой повернулась к мужу и ласково сказала: – Ларс, голубчик, подай мне, пожалуйста, мобильник. Синьор Дациери, вы не возражаете, если я воспользуюсь вашей спальней? Мне надо сделать один приватный звонок.

– Да бога ради, чувствуйте себя как дома. Хотите, я вам подам завтрак в постель завтра утром?

– В этом не будет необходимости.

Парочка удалилась, а я остался в одиночестве разглядывать потолок.

Минут через двадцать они вернулись.

– У вас больше не будет неприятностей. Он мне это гарантировал, – сообщила Старуха.

– Кто именно?

– Хотите позвонить доктору Феролли?

Я чуть не поперхнулся:

– Это вы так шутите?

– Нет, не шучу. – Она протянула мне свой мобильник. Ей даже в голову не пришло, что в доме может быть обычный телефонный аппарат.

Я набрал номер полицейского участка и попросил соединить меня с моим гонителем. Если бы телефон мог убивать, я уже лежал бы трупом.

– Чего тебе надо?

Я почувствовал, как заледенела трубка.

– Извините за беспокойство, но мне сказали, что я должен передать вам привет.

– Короче, Дациери, старайся держаться подальше от меня, и я тебя не трону. Но если я узнаю, что ты совершишь что-то противоправное, я засажу тебя на всю катушку. Ты меня понял?

– Сильно и ярко сказано. Не будьте таким злобным, я же не…

Но Феролли уже бросил трубку.

Я посмотрел на старую дьяволицу:

– Как вам это удалось?

Она улыбнулась, и это была самая жуткая улыбка, которую я когда-либо в жизни видел.

– Когда ты живешь так долго, как я, и у тебя столько денег, как у меня, совсем нетрудно иметь нужных друзей. Итак, мы договорились: с этой минуты вы работаете на меня. Я не буду запрещать вам продолжать снабжать информацией доктора Бастони, тем более что вы все равно это будете делать. Но ваша обязанность – ежедневно информировать меня о том, как идут дела.

– Подождите минуточку, я же еще не дал согласия.

– Конечно же дали, – вновь улыбнулась она, – когда позвонили Феролли. Если вы сейчас откажете мне, Феролли будет рад узнать, что вы его испугались.

Ну, дожил! Сначала я был в ярости, оттого что мне не давали продолжать расследование, а теперь наоборот.

– Вы считаете, что я могу хорошо сделать эту работу только потому, что вы заставляете меня делать ее?

– Я вас не заставляю. – Она закурила очередную сигарету. – Вы сами добровольно впутались в эту историю. И вы сделаете работу хорошо, потому что сами желаете добиться результата. И потому что я плачу.

– Ну что ж, коль скоро речь зашла о деньгах… Я уже потратил на это кучу денег, пришло время затыкать дыру в семейном бюджете.

– Сколько вы хотите?

Я назвал ей цифру с шестью нулями.

Она покачала головой:

– Да-а, вы не мелочитесь. Я сказала раньше, что вы мне кажетесь порядочным человеком, не стоит разрушать этот светлый образ наглым грабежом. Я дам вам половину и буду оплачивать все ваши расходы.

Теперь уже я покачал головой:

– Нет. Или вы принимаете мои условия, или закрываем тему. То, что вы предлагаете, меня не устраивает: на меня работают еще два человека и, как вы можете догадаться, не за мои красивые глаза. К тому же, мне надо закупить запас пластырей, учитывая издержки моей деятельности.

Она задумалась на мгновение, затем попросила мужа передать ей чековую книжку, заполнила один листок и протянула мне. Цифра была та самая, которую назвал я.

– Ну что ж, теперь вы работаете на меня?

Я вздохнул:

– Да, синьора.

– Тогда жду от вас первого отчета. Я слушаю…

Я рассказал ей все, что знал, не щадя ее чувств и не сдерживая себя при упоминании пикантных деталей. Когда она услышала мои слова о Раффаэле-Анджело, у нее от гнева вспыхнуло лицо, но она меня не перебила.

– Вы не догадываетесь, кто мог быть этот загадочный друг семьи и… приятель вашей внучки до Блондина? – спросил я ее.

– Догадываюсь, – ответила она голосом, в котором сквозила ненависть. – Я даже была на его похоронах. Это Клаудио Карапелли. Я знаю, что вы познакомились с его женой.

– Да. И с ее шофером тоже. Это она убила мужа?

– Нет. Он умер от рака шесть месяцев назад.

Хорошо, так как это сэкономит мне время по проверке списка. Плохо, потому что я теряю возможную версию.

– Вы знали о связи вашей внучки с синьором Карапелли?

Она обожгла меня взглядом:

– Какого вы обо мне мнения! Да знай я об этом, сделала бы все, чтобы это прекратить!

– Когда мы встретились впервые, вы утверждали, что вы единственная, с кем Алиса откровенна. Стало быть, вы ошибались.

Это был удар ниже пояса, и она не сумела скрыть, как ей больно. Некоторое время она сидела, опустив голову, потом сказала:

– Очевидно, я действительно не знала свою внучку, хотя мы были очень привязаны друг к другу. Никто в семье не знал истинную Алису. Теперь этого уже не исправить, но я постараюсь сделать все, чтобы ее убийца, кем бы он ни был, понес наказание.

– На сегодняшний день у нас нет ничего, что подтверждало бы невиновность Скиццо, – заметил я.

– Я хочу, чтобы в этом деле была полная ясность. Когда результат меня удовлетворит, я вам скажу об этом. Позвоните мне завтра вечером на мобильный телефон. – Она протянула карточку с номером. – Можете звонить в любой час, если вам будет необходимо связаться со мной: с некоторых пор я мало сплю.

Я взял карточку:

– Хорошо, я позвоню завтра, хотя не уверен, будут ли у меня новости.

– Увидим. А если вам что-нибудь понадобится для той девочки, которая торговала собой, дайте мне знать.

Я крутил карточку в пальцах. Превосходная печать.

– Очень любезно с вашей стороны. Вы пытаетесь предотвратить несчастье, которое может случиться с ней, как оно случилось с вашей внучкой?

Она вновь обожгла меня взглядом:

– Может быть.

– Вы думаете, вам удалось бы помешать убийству?

– Может, да, а может, и нет. – Ее руки нервно разглаживали накидку. – Алиса была несчастна и стремилась к саморазрушению. Ей это удалось.

– Но так было не всегда. Я видел в одном журнале ее фотографию, сделанную несколько лет назад. На ней Алиса кажется счастливой девочкой. Что могло сломать ее?

Она пожала плечами:

– Думаю, все началось со смерти Джулии.

– Кто это?

– Одноклассница Алисы. Она родилась со злокачественной опухолью в сердце, и однажды сердце начало давать сбои. Ее родители были небогатыми людьми и объявили общественную подписку, чтобы собрать деньги на операцию за границей, но не успели набрать нужной суммы.

– Для Алисы это был шок?

– Еще какой. Хотя тогда я этого не понимала. Алиса никогда не дружила с Джулией и не навещала ее. Она узнала о ее смерти, играя в теннис с отцом. Внешне она не показала, что особенно расстроена. Но, выйдя на площадку, через некоторое время разломала ракетку о корт, и с ней случился истерический припадок. Когда ее привезли домой, она крушила все, что было в ее комнате, пока не прибыл доктор и не сделал ей успокаивающий укол.

– С этого все и началось?

– Да. С того дня Алиса начала часто прогуливать уроки. – Она коротким движением погладила руку мужа, лежащую у нее на плече. – И больше никогда не играла в теннис, хотя очень любила его.

– Никому из вас не пришло в голову, что Алиса испытывала чувство вины за то, что была богата? Что устыдилась своей семьи, которая не сделала ничего, чтобы спасти жизнь девочки, такой же, как она, когда достаточно было просто открыть кошелек?

Она повернула ко мне лицо, и я увидел ее такой, какая она была на самом деле: слабой и несчастной старой женщиной.

– Я догадалась, но много позже. И из-за этого сегодня я испытываю огромное чувство вины. – Она повернулась к мужу. – Поехали, дорогой, пожалуйста.

Я помог спустить коляску вниз, хотя у меня ломило все тело. Поскольку теперь я присутствовал в ее платежной ведомости, то мог уже не скрывать своего хорошего воспитания.

Поднявшись к себе, я поспешил позвонить Мирко. У него тоже был мобильный, поэтому я без проблем настиг его, когда он мчался на своем мотороллере. Я попросил его остановиться, прежде чем начну ругаться с ним.

– Ладно, Сандрино, не начинай, а? – унылым голосом отозвался он.

– Что значит «не начинай», если ты подослал ко мне домой эту старую сумасшедшую? Куда подевалась хваленая адвокатская обязанность сохранять конфиденциальность сведений о расследовании дела?

– Ее никогда и не существовало, ты что, газет не читаешь? – Он засмеялся, затем продолжил серьезно: – Послушай, вчера вечером мне позвонил секретарь нашей коллегии и, имея в виду твою персону, очень вежливо предостерег от сотрудничества с нежелательными субъектами, которые беспокоят терзаемых скорбью людей. Если я, разумеется, не хочу получить дисциплинарного взыскания.

– А это возможно?

– Ну… теоретически да, на практике зависит от того, кто на них надавит. В ответ я сообщил ему, что знаю тебя как личность высоких нравственных достоинств – только за одно это ты мне обязан еще одним ужином, – но он явно не поверил. И я был вынужден сказать ему, что я уже и сам думал над тем, чтобы больше не связываться с тобой и что отныне и в дальнейшем буду пользоваться помощью исключительно гиперпорядочных специалистов. Мне жаль, но…

– Ты все сделал правильно, – прервал я его. – Но я с тобой говорил о мумии…

– А что мумия? Она позвонила, едва я положил трубку, и потребовала встречи со мной. Понимая деликатность ситуации, я вынужден был согласиться. Надо было узнать, не имеет ли она чего-нибудь против меня и не собирается ли подавать жалобу в суд. Высокородная синьора заявилась ко мне домой в полночь в сопровождении здоровенного мужика…

– Это ее муж. – Я услышал, как он икнул.

– Да ты что, кто бы мог подумать!.. В общем, синьора Гардони заверила, что хочет только понять, есть ли у меня сомнения в виновности Кальдерацци, и я ей рассказал кое-что из того, что узнал от тебя. Исключительно то, что, согласно закону, можно сообщить противоположной стороне и при этом не выглядеть умственно неполноценным, когда придет время использовать эти данные в судебных прениях. И чтобы у прокурора не было причины придраться ко мне, если она решила бы настучать на меня. Кстати, ты не узнал ничего новенького?

– Сначала закончи рассказывать.

– А ты не можешь подождать, пока я вернусь домой? Я торчу на тротуаре, а дома меня ждет Фло, мы собрались в кино.

Фло звали его девушку.

– Ничего, подождет, да и ты подергайся немного: заслужил – втянул меня в это дерьмо.

– Чья бы корова мычала, моралист хренов! Ладно, телеграфным стилем: мне удалось убедить старушку, что следователи сработали халтурно, а это так и есть, и что, если б она нам помогла, мы могли бы быстрее докопаться до истины. Тут она и спросила о тебе, и я расписал тебя в лучшем виде.

– И что интересного ты ей рассказал?

– Не бойся, только те факты из твоей биографии, которые того заслуживают. Я дал ей ясно понять, что сомнения, которые у тебя возникли по поводу случившегося, основаны на твоем отличном знании среды и общества, в которых вращалась Алиса, и что ты не из тех, кто наживается на чужих несчастьях. После чего она вцепилась в меня, чтобы я дал ей твой адрес. Чем все закончилось?

– Ты был чрезвычайно убедителен – она решила нанять меня.

– Да ты что?! – Он вновь рассмеялся. – Черт возьми, я мог бы сделать карьеру специалиста по пиару! Если тебе удастся заработать немного, не забудь о друзьях, которые тебе бескорыстно помогали.

– Не беспокойся, отщипну кусочек.

– Ну вот и отлично! – Он замолчал, и я слышал в трубке только гудки клаксонов. – Теперь твоя очередь. Есть что-нибудь новенькое?

– Сядь поудобнее в седле и слушай. – Последний раз мы с ним разговаривали три дня назад, и он еще не знал о моих встречах с Блондином и драке у «Леонкавалло». Я быстро рассказал ему о том, что случилось за это время.

– Похоже, дела обстоят хуже, чем можно было предвидеть. Ты уверен, что тебе ничего не грозит? – спросил он.

– Успокойся, – ответил я. – Все, жму лапу. Пока.

Я прервал связь, попробовал дозвониться до Валентины и опять наткнулся на автоответчик, совершенно безразличный к моему посланию. Несчастный брошенный паренек. Я черкнул пару строк Компаньону, предоставляя ему полную свободу действий, и позволил усталости свалить меня на кровать.

Отдохнувшие мозги и несколько хороших новостей в записке улучшили мое настроение настолько, что воскресный вечер показался намного радостнее. Пока я спал, Компаньон, помимо того что валял дурака со своими дружками-экстремалами, о чем свидетельствовал мой довольно помятый внешний вид, еще успел пригласить на ужин моих дражайших помощников: надеялся продолжать играться в частного детектива.

Я позвал на ужин мою обожаемую соседку Стефанию. Ужины одиноких мужчин, как правило, заканчиваются разговорами о бабах, а я об этом слышать не хотел, учитывая, что со мной приключилось. К тому же для меня мнение Стефании было важнее, чем брюзжание друзей.

Окончательно расцвел я, услышав в полдень новости от Даниэле Дзуккеро. Старый конспиратор предпочитал не пользоваться телефоном для обсуждения секретной информации. Отпыхтев на каждом из четырех этажей моего дома и убедившись, что мы в квартире одни, он жестом иллюзиониста извлек из кармана фотографию. Это был довольно четкий поляроидный снимок вечеринки в одном из баров «Леонкавалло»: с десяток персон вокруг стола, чокающихся пластиковыми стаканами. Я узнал несколько физиономий.

– Глянь-ка на этого. – Даниэле ткнул пальцем в типа, стоящего в профиль на втором плане. Чуть старше сорока, длинные светло-каштановые волосы и усики, как у д'Артаньяна. – Не исключено, что именно этот тебе и нужен. – Он еще некоторое время наслаждался моментом славы, прежде чем изложить факты.

В субботу вечером Даниэле зашел в один из баров и заприметил знакомую физиономию, довольно распухшую. Ее владелец сидел в отдельном зальчике и не видел Даниэле или сделал вид, что не видит.

Пошевелив мозгами, мой дружок припомнил, что этот тип – новый посетитель его социального центра. Правда, когда Даниэле видел его там в последний раз, днем раньше, красавчик мог похвалиться тонкими чертами лица. Даниэле попросил всех своих принести ему любую информацию об этом человеке и таким образом разузнал о нем кое-что, о чем и докладывал сейчас мне.

Выяснилось, что этот тип появился в центре неделю назад, представившись как Джорджио. Он якобы только что был уволен с работы и искал поддержки. С тех пор он стал первым, кто входил в центр, как только открывали двери, и выходил последним, когда их закрывали. Он проводил время, болтая с любым, кто соглашался выслушать его, или играя в шашки. Не создавал никаких проблем и не делал ничего необычного.

В субботу вечером он не появился. Не видели его даже на воскресном обеде в народной столовой центра. Даниэле заподозрил, что именно он мог быть наводчиком тех молодцов, которые попытались использовать меня в качестве боксерской груши. Конечно, это могло быть простым совпадением, но бар, в котором его застукал Даниэле, назывался «Чинечита», уже известный мне как рабочее место Блондина, и это заставляло отнестись к фактам серьезно.

Фотография была сделана несколькими днями раньше, во время празднования дня рождения. Скорее всего, Джорджио не заметил, что попал в кадр или не придал этому большого значения.

Я пребывал в прекрасном настроении ровно до восьми вечера, когда его мгновенно прихлопнула вторая за этот день новость, на этот раз плохая. Она пришла с телефонным звонком Алекса, в то время как я накрывал стол для ужина. Предательский удар.

– Скажи, фамилия медсестры, которую ты вчера ходил допрашивать, случаем не Бомби? – спросил меня мой невозмутимый приятель.

– У тебя отличная память, поздравляю. – На этих словах у меня заныли больные мышцы спины. – И не называй это допросом, а то у Мирко будут неприятности.

– Ладно, ладно. Так медсестра, которую ты навещал, Бомби или нет?

– Точно, Бомби, а почему ты спрашиваешь?

– Потому что по радио в новостях только что передали, что ее нашли дома с головой в газовой духовке.

Я почувствовал, как замерло сердце, и уронил столовые приборы.

– Она мертва?

– Да. Согласно сообщению, речь идет о самоубийстве. Она была безработной, в депрессии и так далее. Да и последняя работа окончилась довольно печально.

– Да уж, нечего сказать.

– Что-то больно много мертвых в последнее время. Надо постараться быть осторожным при переходе улицы… Какое вино принести?

За столом я сидел с похоронным видом, не реагируя на остроты и шутки по поводу моей расцарапанной физиономии. Я предложил Слону приготовить соус для макарон, и он взялся за дело с таким пылом, что брызги масла и помидоров заляпали все в радиусе двух метров от плиты.

После ужина я освободил стол и задал работу мозгам всех присутствующих, сплетая сценарий действий и гипотезы. Все вместе мы пришли к одному мнению: Труди погибла от рук человека, который имеет отношение к убийству Алисы, но это не Скиццо, поскольку в настоящее время он сидит за решеткой. Был ли убийца медсестры среди тех, кто напал на меня рядом с социальным центром, оставалось загадкой.

Не исключено, что кто-то из напавших или тип на фото являлись клиентами Блондина, учитывая место, где был сделан снимок, но алиби самого сутенера оказалось железным. Об этом сообщил Пьерсильвио, позвонив мне домой. После чего попросил его по возможности не беспокоить. Но если убийцей Алисы был этот Джорджио, зачем ему нужно было охотиться за мной? И как оказались на мотоцикле и оружии отпечатки пальцев Скиццо? И почему они так поступили с Труди, которая здесь вообще ни при чем? Слишком много вопросов, и ноль ответов.

– История становится чересчур опасной, тебе не кажется? – проворчал Слон, сворачивая очередную самокрутку с марихуаной. – Избиения и убийства уж точно не мой ежедневный хлеб. И я не хотел бы, чтоб он таковым стал. Если бы я жаждал бурной жизни, устроился бы в «Майкрософт».

– Там бы ты наверняка сделал карьеру. Хотя никогда не поздно, всегда успеешь. – Я развел руками. – Послушайте, ребята, меня тоже все это не развлекает. Но я не собираюсь сдаваться.

– Почему нет? Ты найдешь способ заработать на хлеб, если откажешься от этой работы, – пробурчал Слон одной половинкой рта, одновременно прикуривая сигарету.

– Дело не в деньгах: они приходят и уходят. Вчера еще я был готов послать все к чертям, а сейчас уже не могу. – Я принялся ходить по комнате. – Прежде всего, потому что, даже если я отступлюсь, тот, кто опасается меня, или тот, кого мы сможем разоблачить, все равно не почувствует себя в безопасности. Так что он однажды придет за мной, а мне совсем не хочется, чтобы меня сунули головой в духовку. Во-вторых, смерть Труди… Я убежден, они убили ее только потому, что я приходил к ней. То ли это чувство вины, то ли сожаления, не знаю…

– С какой стати ты должен испытывать чувство вины? – мрачно вопросил Алекс. – Она даже не рассказала тебе ничего интересного.

– Может быть, она что-нибудь забыла… А вдруг ее убийца – параноик и во всех видит угрозу для себя?

– Какая прелесть! Убийца-параноик, который охотится за Даци. Нет, я за то, чтобы завязать с этим делом, – опять подал голос Слон.

– Я против. Но вы, если вам так хочется, можете выйти из дела, я вас не осуждаю. Не могу требовать, чтобы вы подвергали себя риску. Ступайте, оставьте меня одного и не думайте обо мне. Я постараюсь кричать тихо, чтобы вас не потревожить.

– Кончай строить из себя жертву! Ты прямо упиваешься своими неприятностями. И потом, никто не собирается отступать. Пока, – продолжил Алекс. – Хотя бы потому, что и меня, и Слона Блондин знает в лицо, и мы тоже не можем чувствовать себя в безопасности, если он имеет к этому делу какое-нибудь отношение. Просто нам стоит вести себя как можно осторожнее. С самого начала этой истории ты пер напролом, ничего не планируя.

– Если ты думаешь, что все так легко, попробуй сам, гений! Я куплю тебе порошок для снятия отпечатков и лупу.

Стефания подняла руки, требуя тишины:

– Успокойтесь, ребята! Послушайте, вести расследование не мне, шкурами рискуете вы, но я убеждена, все, что вы делаете, справедливо. Парень в тюрьме и может остаться там навсегда, если кто-то ему не поможет. Бьюсь о заклад, полиция будет утверждать, что эта медсестра покончила с собой и уж точно не имеет никакого отношения к смерти Алисы.

– Устами младенца глаголет истина! – воскликнул я, широко поведя рукой в сторону соседки. – Все будет хорошо! – Я положил на стол фотографию типа с усиками. – Этот синьор, вполне вероятно, рано или поздно вновь появится в «Чинечите». Если вы настроены помочь мне, и на этот раз не даром, ваша работа – его подкараулить.

– Ты хочешь, чтобы мы дежурили возле бара? – спросил Алекс.

– Вот именно. По очереди, каждый вечер. Если нам повезет, он появится. Если б он хотел сбежать, сбежал бы сразу. Очевидно, он чувствует себя в относительной безопасности в этих краях.

– Он мог сбежать после смерти медсестры, – вмешалась Стефания.

– Возможно, – согласился я. – Но мы должны попытаться.

– А если мы его увидим, что мы, по-твоему, должны делать? – поинтересовался Алекс.

– Завтра я куплю два мобильных телефона, так что у нас будет оперативная связь, какое-то время неподконтрольная. Я внесу эти траты в список расходов – старушка будет рада узнать, что мы активно занялись делом. Один телефон будет у вас, другой у меня. Когда увидите Усатого, позвоните мне.

– В какой момент конкретно нам тебе звонить?

– Об этом позже. А пока обсудим безотлагательные вопросы. Завтра один из вас должен пойти поболтать с соседями Труди. Надо постараться разузнать, не видел ли кто-нибудь в тех краях Усатого. Лучше пойти тебе, Алекс, ты менее приметен.

Он хмыкнул:

– Я должен прикинуться газовщиком?

– Нет, можешь выдать себя за журналиста «Народного радио». Достаточно помахать перед носом каким-нибудь удостоверением и продемонстрировать твой выдающийся бронзовый профиль. Узнать, не приходил ли к Бомби мужчина с опухшим лицом, я думаю, будет нетрудно. У нас есть его фотография, но пользоваться ею нужно осторожно, чтобы избежать лишних разговоров.

– Хорошо, мы поведем охоту на липового леонкавальца, а ты чем займешься? – спросил Слон.

– Алекс был прав, когда говорил, что я до сих пор действовал без плана. Поэтому я решил начать с нуля, пройти весь путь с самого начала. Я вернусь назад и начну с виллы. И постараюсь навести порядок в собственной башке.

– И что ты надеешься найти на вилле? – спросила Стефания.

– Не знаю, но там начало всему. И там я лопухнулся. Пришло время все исправить.

– Ты уверен, что Гардони тебя впустят? Они не кажутся расположенными сотрудничать с тобой.

– Я вовсе не собираюсь ставить их в известность о своем визите. С этой минуты все играют против всех.

Мои гости ушли дружной гурьбой в два часа ночи, и мне показалось, что между Стефанией и Слоном пробежала искра. Я остался в одиночестве созерцать стопку тарелок, грязные стаканы и переполненные пепельницы. Телефон Валентины не отвечал. Она могла быть у своего дружка-хирурга, хотя вряд ли. Ее любовники немного значили для нее, и она редко посещала их. Так, изредка, когда на нее наваливалась тоска или ей была необходима страсть погорячей, чем та, которую я или мой Компаньон могли предоставить в ее распоряжение.

Вероятнее всего, она сидит дома, гадая на ромашке, продолжать встречаться со мной или нет, поскольку я оказался неспособен уважать оговоренные пределы отношений и принимать ее такой, какая она есть.

Может быть, мне вновь выпала хреновая карта. В порыве мазохизма я решил провести ревизию воспоминаний, чтобы отобрать лучшие, коль скоро наши отношения подошли к концу. И первое, что мне пришло на ум, наша с ней поездка на уик-энд к морю несколько недель назад. Двести километров в поезде показались мне самым прекрасным времяпрепровождением в жизни. Был великолепный солнечный день. Я смотрел на проносящиеся за окном пейзажи, прислушиваясь к ее ровному дыханию во сне, моя ладонь уютно устроилась на ее колене. Я чувствовал себя в гармонии с миром, чего со мной никогда раньше не случалось.

Я включил радио, настроился на джазовую волну, и музыка составила мне компанию в оставшиеся часы бодрствования.