1

«Дурень Билли, царь морской», – так называли порой Вильгельма Четвертого, короля Великобритании и Ганновера. Нет, конечно же, не в его царственном присутствии. При нем-то вокруг только и слышалось: «Слушаюсь, сир», да «Как будет угодно, Ваше величество!». Но, поскольку некие взрослые, ответственные за заботу о юной племяннице короля и наследнице трона, не всегда следили за языками при девочке, она слышала эти слова – и всякий раз жутко злилась.

Принцесса Виктория очень любила дядюшку и твердо знала, что король Вильгельм Четвертый неизменно обходится с нею со всей любезностью и лаской, на какую только способен любящий выпить, расхристанный отставной морской капитан, неожиданно для самого себя оказавшийся на троне, а порой и еще лучше.

Нередко при встречах с нею он склонялся вперед, украдкой совал ей в руки небольшой подарок и шептал что-нибудь вроде:

– Вот. Нашел в Виндзорском дворце, в столе твоего деда, покойного короля.

Обычно это были какие-нибудь мелочи – безделушки, украшения, сувениры, давние подношения от монархов рангом пониже, найденные дядюшкой в огромных, наполовину заброшенных королевских покоях. Наткнувшись на что-то подобное, он прятал находку в карман и нередко даже не забывал отдать ее племяннице.

В наибольшее восхищение принцессу привел кусочек очень и очень древнего пергамента, сотни лет назад запаянного кем-то в стекло. Он достался Виктории в день двенадцатилетия, когда король Вильгельм встретился с племянницей и ее гувернанткой по пути к королевской карете.

Его Британское Величество остановился и шепнул девочке на ухо:

– Это заклинание, малышка. Дай-ка сюда лапку.

Почувствовав в ладони что-то твердое, Виктория поспешно спрятала подарок в сумочку под плащом, а «морской царь» вразвалку, будто по квартердеку застигнутого штормом корабля, двинулся дальше.

– Им владели все правители этого острова, – пробормотал он, взбираясь в карету, – и многие из нас прибегали к нему.

Принцесса придвинулась ближе.

– Перед лицом страшных угроз для Британии? – прошептала она.

Король высунулся в окно.

– Или в день штиля, когда в парусах ни ветерка! – заорал он во всю глотку, будто племянница сидела в «вороньем гнезде» на вершине самой высокой мачты. Лицо его покраснело, точно непрожаренный ростбиф. – Ты станешь владычицей, и будь проклят всякий, кто скажет «нет»!

Виктория не вынимала подарка из-под плаща, пока не смогла уединиться в библиотеке темного, мрачного Кенсингтонского дворца. Там она жила под неусыпным присмотром матери-немки, вдовой герцогини Кентской, и сэра Джона Конроя, довольно симпатичного офицера-ирландца из хорошей семьи. Герцогиня назначила Конроя управляющим домашним хозяйством, и оба они изо всех сил старались лишить принцессу всякой независимости. Из-под их присмотра Виктории удавалось ускользнуть, только когда король Билли призывал племянницу ко двору.

Но библиотекой в Кенсингтонском дворце не пользовалась ни одна живая душа. Забравшись в самый дальний угол длинной залы, увешанной портретами каких-то безвестных дочерей и младших сыновей различных королей Британии (многие – с пухленькими консортами и пустоглазыми детишками), Виктория отодвинула в сторону тяжелую длинную штору и в меркнущем свете дня взглянула на кусочек пергамента.

Кое-что прочесть и разобрать знакомые латинские слова удалось – латынь принцесса знала. При виде имени «Артур» она ахнула. Но остальные слова казались попросту бессмысленным набором букв.

Тогда, опасаясь, как бы кто не вошел, Виктория спрятала пергамент за полками, битком набитыми книгами проповедей давно умерших клириков. Там же приходилось хранить втайне и еще кое-какие вещи: ведь права на личную жизнь она была почти лишена.

Произношение латинских слов она знала. Скопировав же несколько других и показав их преподавателю языков, выяснила: слова эти – валлийские.

Ее учитель музыки, уроженец Уэльса, немного помог с произношением, но слишком уж заинтересовался несколькими из показанных ему слов. Тогда Виктория отыскала старого конюшего, знавшего этот язык, включая и древнее наречие, и немного умевшего читать и писать. Старик был весьма польщен и занятия с принцессой хранил втайне.

Однажды вечером, когда все слова были выучены, а опекуны Виктории заняты, она отправилась в библиотеку, вынула страничку из тайника и медленно начала читать написанное вслух.

Не успела она закончить, как на пыльных стеллажах и полотнах заиграл серебристый свет. Перед принцессой возникла вершина горы и солнце, сияющее из-за туч. Прямо по воздуху, направляясь к горе, летел человек, оседлавший ветер, будто коня!

В руке он держал черный посох, увенчанный драконьей головой. Серый плащ и длинный балахон украшали золотые изображения луны во всех ее фазах. Белые от седины волосы и борода развевались в воздухе. Ветер нес человека к вершине горы.

В миг приземления он увидел Викторию, и на лице его отразилось такое раздражение, что она запнулась и не сумела вовремя повторить нужного слова. Человек и гора исчезли. Однако принцесса успела запомнить все, что видела.

Виктория не отличалась глубиной познаний. Но в библиотеке Кенсингтонского дворца нашлись нужные старые книги, и она прочла о короле Артуре, а особенно – о Мерлине, все, что смогла.

Будучи девочкой наблюдательной, Виктория понимала, что Джон Конрой – не просто управляющий герцогини. Она знала: держать ее в изоляции и следить за каждым ее шагом – его идея. И с самого раннего возраста догадывалась, для чего все это задумано.

Однажды она слышала, как дядя говорил кому-то (по секрету, но голос его мог перекрыть вой ветра, грохот волн и пушечную пальбу):

– Этот выживший из ума старик, мой папаша, то есть, король Георг, произвел на свет целую телегу сыновей, а то и не одну. Но так уж вышло: один только мой брат Кент, прежде чем помереть, родил наследницу – прямую, несомненную и законную. Так что, когда я отправлюсь на дно, эта-то девочка и унаследует корону.

Виктория знала: если король «отправится на дно» до того, как ей исполнится восемнадцать, регентом при ней станет мать. Тогда и принцесса, и королевский двор окажутся во власти герцогини Кентской – и, таким образом, в полной власти Конроя.

Зимой, в год ее восемнадцатилетия, через пять лет после того, как в руки Виктории попало древнее заклинание, король Вильгельм серьезно захворал. Но, даже хворый, не забывал о том, что замышляют герцогиня с Конроем. И, несмотря на всю тяжесть своего состояния, решительно не желал умирать.

24 мая 1837 года Виктории должно было исполниться восемнадцать. 22 мая король впал в кому, и у герцогини с ее управляющим возник план.

Сквозь весенний дождик за окном библиотеки Кенсингтонского дворца Виктория увидела подъезжающие кареты и выходящих из них людей в черном. В них она узнала приспешников Конроя – нескольких жадных до денег стряпчих, какую-то мелкую сошку из кабинета министров, сельского судью и секретаря одного епископа, вознамерившегося во что бы то ни стало сделаться архиепископом. Все они собрались внизу, в кабинете Конроя.

От верных слуг принцесса знала о приготовленном ими документе, в коем Виктория, ссылаясь на чрезмерную юность и неразумие, будет молить мать (и ее «мудрого советника») взять на себя регентство до тех пор, пока ей не исполнится двадцать один.

Даже те, кто восхищался Викторией, признавали, что гениальностью принцесса не блещет, однако она не была ни глупа, ни наивна. Она прекрасно понимала, что способны натворить заговорщики за три года регентства. Стоит им заручиться ее подписью, и она может никогда в жизни не обрести свободы.

Поняв, что происходит, Виктория подошла к полкам, за которыми прятала пергамент. Но что, если она не вправе прибегать к нему, еще не став королевой? Что, если старый волшебник будет так же зол, как в прошлый раз?

Тут с лестницы донеслись шаги. Виктория обвела взглядом портреты далеких забытых предков, навеки сосланных в библиотеку, и сделала выбор.

Дверь в противоположном конце зала отворилась. В библиотеку вошли герцогиня и Конрой в сопровождении полудюжины человек, державшихся очень торжественно и важно.

– Дражайшая дочь, мы много думали над тем, как лучше защитить вас, – начала мать, но озаренная пламенем трех свечей Виктория не дрогнула и продолжала читать латинские строки, а за ними и певучие валлийские стихи, как была научена.

Герцогиня и ее клеврет переглянулись. Помрачение чувств среди членов британской королевской династии было делом обычным. Георг Третий настолько повредился в уме, что к нему пришлось приставить регента.

Вошедшие двинулись к Виктории, но тут же замерли, изумленно вытаращив глаза. Обернувшись, принцесса увидела то же, что и они – огромный каменный зал, освещенный лучами солнца, падавшими внутрь сквозь высокие узкие окна. Солнечный свет падал на рослого человека в короне, восседавшего на троне в окружении придворных.

Среди них Виктория снова увидела высокую фигуру в длинных одеждах, украшенных золотыми лунами во всех мыслимых фазах. В руке он держал тот же черный посох, увенчанный драконьей головой. На этот раз его волосы были не белыми, а серыми, словно сталь. Он метнул в короля взгляд, исполненный крайнего раздражения. Король отвел глаза и едва заметно улыбнулся.

Мерлин стремительным шагом вышел вперед, покинул двор в Камелоте, и тронный зал исчез за его спиной.

– Будь проклят день, когда я имел глупость дать клятву в любой миг служить любому идиоту и безумцу, сумевшему взгромоздить свой царственный зад на трон Британии, – пробормотал он себе под нос.

Но тут он разглядел ту, кем был призван в это темное и пыльное место, и лицо его немного смягчилось. Судя по убранству, еще не королева, но скоро, скоро станет ею…

Виктория молча указала на заговорщиков, взиравших на Мерлина с разинутыми ртами. Мерлину были привычнее те, кто пытается захватить власть при помощи окровавленных топоров, а не клочков бумаги. Но всякому волшебнику знакомо и воркование голубя, и волчий вой, и алчность узурпатора.

Мерлин склонил посох. Из навершия вырвались языки голубого пламени.

Документы в руках Конроя вспыхнули, и он выронил их. Запылал рыжий парик на одном из стряпчих, загорелись кружевные манжеты епископского секретаря. Никто из них никогда не признается в том, что был там, и потому их бегство так и останется неописанным. Спеша загасить огонь, заговорщики едва не забыли пропустить вперед герцогиню.

Когда все они скрылись, Мерлин небрежным взмахом руки уничтожил пламя. Как просто… Никакого сравнения с Гастингсом или Битвой за Британию. Вскоре он вернется в Камелот, а там уж выскажет королю все свое недовольство!

– Лорд Мерлин… – заговорила юная принцесса. – Мы благодарим тебя.

Волшебники равно понимают и пчел, и королев, а те и другие равно способны понять волшебника. Мерлин заговорил, и слова «Ваше величество» прозвучали прямо в ее голове. Преклонив колено, он поцеловал ей руку. Для юной Виктории это была их первая встреча. Для Мерлина – нет.

Время – извилистая тропа, пересекающая саму себя вновь и вновь, поэтому воспоминания могут служить и пророчествами. Эта королева еще призовет его – в своем будущем и в его прошлом.

Мерлин питал к ней определенную симпатию. Но за свою жизнь он успел послужить всем четверым Ричардам, пяти или шести Генрихам, первой из Елизавет, и этому надоедливому Этельреду, и Гарольду Саксонскому, и Вильгельму Нормандскому, и дюжине других.

Он ждал, что принцесса отпустит его. Но Виктория, глядя на него, точно завороженная, сбивчиво заговорила:

– Я читала, что ты – камбион, рожденный принцессой Гвендид от инкуба по имени Альберканикс. После твоего рождения она постриглась в монахини.

Встретившись с ней взглядом, Мерлин улыбнулся, будто занятой взрослый – ребенку. Что ж, придется прибегнуть к старому испытанному трюку, неизменно развлекавшему монархов, и показать, как владыки Британии сумели получить власть над ним, самим Мерлином.

Волшебник взмахнул рукой, и Виктория увидела перед собой сцену после Битвы при Бадонском холме, после великой победы, сделавшей Артура королем Британии. В тот день Мерлин одолел семерых саксонских волшебников, а Артур сразил семерых саксонских королей, да к тому же спас своему волшебнику жизнь.

Щадя чувства принцессы, Мерлин не стал показывать ей кровавого побоища. Лишь Артура и самого себя – молодых, раскрасневшихся от победы и множества чаш праздничного меда. Показал молодого колдуна, в благодарность за спасение жизни даровавшего молодому королю исполнение любого желания, какое он только в силах исполнить.

– В крючкотворстве мы оба были не сильны, вот и вышло несколько необдуманно, – пояснил он, показывая, как клянется во веки веков являться на помощь любому монарху Британии, кто его призовет. – Но мое время дорого, и его не следует тратить зря, – добавил он.

Даже смягченное, зрелище заставило Викторию замереть от изумления, широко распахнув глаза. На это-то Мерлин и рассчитывал. Некоторые монархи понимали его так хорошо и были повергнуты в такой ужас, что Ричард Третий отправился на смерть в битве при Босуорте, а Карл Первый – на плаху, даже не подумав прибегнуть к его помощи.

На миг волшебник и принцесса умолкли и улыбнулись: снизу послышался грохот колес карет, уносящихся в ночь.

Мерлин с поклоном спросил, не желает ли принцесса чего-либо еще, убедился, что больше принцессе в голову ничего не приходит, еще раз поклонился и сделал шаг назад, сквозь книжные полки и стену Кенсингтонского дворца.

Возникший на месте стены тронный зал Камелота, где восседал на троне король в окружении рыцарей, поглотил Мерлина на глазах изумленной принцессы.

2

– Я повинуюсь нашей юной королеве и счастлив этому, как всякий честный и беспристрастный гражданин, – сказал лорд Мельбурн, первый премьер-министр в царствование королевы Виктории.

Некоторое время так оно и было.

Возможно, Мельбурн был чуточку волшебником. Он создавал парламентское большинство из ничего и развеивал его без следа. Первые несколько лет правления юной Виктории слухи утверждали, будто он вертит ею, как пожелает.

На самом деле Виктория находила его очаровательным, но после того, как мать осталась в Кенсингтонском дворце, а Конрой был сослан в Европу, на континент, своевольная юная королева не подчинялась ничьей указке.

В последнее время пыльные замки и дворцы Лондона и Виндзора были берлогами пьяных, а порой и помутившихся разумом королей. Виктория распахнула их двери перед заезжими европейскими принцами, перед собственными юными конюшими и фрейлинами. Пиры и танцы продолжались до поздней ночи.

Но вскоре лорд Мельбурн объяснил, что британский народ недоволен своей повелительницей.

– Настало вам время, – сказал он, – подыскать мужа, родить на свет наследника и тем обеспечить стабильность. Выбор жениха за вами. Тут можно выиграть, но можно и сильно проиграть. Впрочем, как и во всяком браке.

Поначалу Виктория разгневалась. Однако она понимала: возможность самой выбирать себе мужа – такое выпадает лишь единицам, будь ты хоть королева, хоть последняя нищенка. А выбор у нее был богат. Холостые европейские принцы съезжались в Букингемский дворец и Виндзорский замок во множестве.

Виктория танцевала волнующую мазурку с цесаревичем и Великим Князем Александром из России. Юные дворяне носили ее портрет в медальонах, у сердца, в надежде, что она предпочтет мужа из собственной знати и выберет одного из них.

В то время вся страна увлеклась легендами о собственном прошлом, и королева Виктория не отставала в этом от подданных. Она воображала, как отправляет женихов на подвиги, вершить великие дела. Но это, конечно же, было совершенно исключено.

Между тем недовольство свалившейся на голову задачей никак не давало Виктории остановиться на ком-нибудь из кандидатов. Естественно, мало-помалу все вокруг – и женихи, и правительство, и английский народ – начали проявлять нетерпение.

По мере ухудшения ситуации королева не раз подумывала призвать на помощь Мерлина, но как-то побаивалась. Но вот настал день, когда сам лорд Мельбурн напомнил, что от ее решения зависит будущее Британии. Пожалуй, теперь-то момент призвать волшебника действительно настал.

Однажды вечером, запершись в своих личных покоях, она достала пергамент и прочла заклинание. Свет керосиновых ламп тут же померк, утонул в солнечных лучах, сверкающих на воде, льющихся сквозь прозрачнейшие стекла окон в зал – синий, словно бескрайние морские волны снаружи.

Высокого человека с темными волосами и бородой, стоявшего над огромной черепахой, покоившейся на дубовом столе, Виктория узнала не сразу, несмотря на одежды с золотыми лунами во всех мыслимых фазах.

Виктория замерла, будто завороженная. Оставив все дела, он вычурно, однако быстро распрощался с существом со светлыми зелеными глазами и роскошными серебристыми плавниками на спине. Стоило Мерлину войти в личный кабинет Виктории, как Дочь Морского Царя и ее дворец исчезли.

Поглощенный колдовством, Мерлин бормотал:

– Грифоны и Гилфойлы, майоран и перхоть единорога, сердце кролика самой Дианы, вымоченное в крови колибри из сада императора далекого Катая…

Тут он почувствовал зов, обернулся, увидел Викторию и сбился, потерял нить заклинания. Но делать нечего: на зов следовало откликнуться без промедлений.

Зов мог исходить из любого момента долгой британской истории, начиная с дня Битвы при Бадонском холме. И всякий раз заставал Мерлина в тот момент жизни, когда он был поглощен плетением чар и наложением заклятий. Парадокс: на пике сил он становился беззащитен, как никогда.

Покинув чертоги, где каждый кубок имел собственное имя, а каждое кресло – родословную, он оказался в комнате, увешанной изображениями цветов и портретами бледных, анемичных персон. В комнате было тесно от мебели, а все возможные поверхности были уставлены мириадами мелких безделушек.

Мерлин уже встречался с Викторией, когда сам был зеленым юнцом, а она – женщиной средних лет. Для нее день этой встречи, конечно, еще не настал.

Войдя в личные покои королевы в Виндзорском замке, он преклонил перед нею колено. Глаза Виктории горели огнем. Ей было очень интересно всё – и гигантская черепаха, и существо с плавниками, и он сам. Однако заговорила она не об этом.

– Я позвала тебя, – сказала королева, – так как мой премьер-министр и мой народ решили, что ради блага Британии я должна выйти замуж. Мне нужна твоя помощь, чтобы не ошибиться в выборе.

Призвав на помощь все свое терпение, волшебник отвечал:

– В чертогах Дочери Морского Царя, из сострадания, работал я над заклинанием, которое должно было вернуть вкус к жизни древней черепахе. В теле ее живет душа самого Архимеда, великого мага легендарных античных времен. Надеюсь, однажды кто-нибудь окажет ту же услугу и мне – если потребуется. Все уже было готово: все ингридиенты налицо, все заклинания заучены, все пентаграммы и круги начерчены, и черепаха смотрит на меня с надеждой, и тут…

Виктория села, изумленная всем этим и самим Мерлином – чернобородым, тридцатью годами младше, чем в день прошлой встречи, случившейся всего несколько лет назад.

Она мечтала превратить свое королевство в некое подобие Камелота – в страну замков, волшебных лесов, рыцарей в доспехах, плывущих по рекам дев, окутанных сонными чарами – и теперь, глядя на Мерлина, думала, как уместен был бы он в этаком мире.

Мерлин все понимал. Он был молод, тщеславен и привык нравиться женщинам. Виктория ему тоже нравилась, однако воспоминания обо всех осложнениях и ссорах после продолжительной интриги с Елизаветой Первой подсказывали, сколь неразумными могут быть подобные связи.

К тому же, в данный момент ему больше всего хотелось бы как можно скорее вернуться к вынужденно покинутой жизни.

Он встал перед рядом высоких, от пола до потолка, окон, устремил взгляд в ночь, взмахнул рукой, и одно из окон распахнулось настежь.

Любой волшебник в душе актер, и Мерлин решил поразить королеву. Он протянул вперед руку, пламя свечей всколыхнулось, и в комнате появилась птица. Призрачный сокол на его запястье мерцал, будто огонь.

Мерлин призвал ищущего духа, призрак Соколиного Царя. Он просвистел единственную ноту, и птица обрела плоть. Злой немигающий взгляд, хищный клюв…

Волшебник наполнил водой чашу из чистейшего хрусталя и сказал:

– Назовите имя жениха, Ваше Величество.

Первым Виктория назвала Александра, Великого Князя Российского. Мерлин поднес сокола к чаше – такой прозрачной, что казалось, будто вода парит в воздухе. Шепнув птице имя великого князя, он взглянул на поверхность воды и увидел судьбу Александра – зиму и залитый кровью снег. И анархиста, что бросил бомбу, разнесшую царя в клочья.

Мерлин знал, что Виктория отнюдь не жестока сердцем. Если она увидит этот кусочек грядущего, ей будет очень трудно сохранить его втайне от будущего царя. Между тем, мировое равновесие лучше не тревожить: на устранение возможных последствий не хватит волшебных сил даже ему.

Поэтому он просто поднял взгляд на юную королеву и отрицательно покачал головой: этот не подойдет. Виктория попыталась заглянуть в чашу, но вода уже была чиста.

– Кого еще соизволит назвать Ваше Величество?

Виктория назвала имя, Мерлин передал его духу-посреднику, и на поверхности воды возникло слегка туповатое лицо принца Савойского. Мерлин вновь покачал головой, Виктория облегченно вздохнула, и они принялись перебирать европейских царственных особ одну за другой.

Мерлин знал, кого ищет Виктория, знал, за кого она на самом деле выйдет замуж. В то время, когда королева вызвала его вновь – в собственном будущем и его прошлом, – он видел это лицо на множестве портретов.

– Лорд Альфред Пагет, – сказала она, с улыбкой глядя на Мерлина.

То был самый блестящий из ее придворных. Королевский конюший из превосходной семьи, он не скрывал романтической любви к королеве. Виктория, в свою очередь, была весьма очарована Пагетом. Если она решит выйти замуж за того, кто не принадлежит к особам королевской крови, то остановит выбор на нем.

Но Мерлин-то знал, что ждет не этого имени. Как только в чаше возникло изображение, он едва не ухмыльнулся во весь рот и показал Виктории некогда ослепительного Пагета – толстого, самодовольного семидесятилетнего старика.

– О боже. Нет-нет, этот не подойдет! – в ужасе воскликнула королева.

Оба рассмеялись.

Эти поиски мужа были куда приятнее всего, что Мерлину доводилось делать, блюдя Бадонскую клятву. Видел он и принцессу-изменницу, погубленную в Париже слепящими огнями и своевольной быстрой машиной, и те отдаленные времена, когда король Британии был всего-навсего движущейся картинкой.

Наконец Виктория назвала имя и титул Альберта, принца Саксен-Кобург-Готского. Одного взгляда на лицо в чаше оказалось довольно. Этого-то имени и дожидался волшебник.

Альберт умрет задолго до смерти Виктории, и она будет горевать о нем всю оставшуюся жизнь. Возможно, ей не помешал бы муж, более крепкий здоровьем. Однако Виктории суждено было выйти за Альберта, а, значит, так тому и быть.

Изображение в чаше было весьма лестным. Мерлин показал его Виктории, выразил одобрение и поздравил ее.

Итак, дело было сделано, и Мерлин приготовился удалиться. Осознав это, Виктория опечалилась.

Любому, будь он хоть человек, хоть камбион, нравится, когда его находят привлекательным. Завоевать же сердце королевы – это еще приятнее. Но Мерлин низко поклонился Ее Величеству и пожелал ей величайшего счастья в браке.

Когда он двинулся прочь, Виктория вновь увидела черепаху, в чьем теле жила душа Архимеда, и солнечные блики на волнах за окнами дворца, и прекрасную дочь повелителя глубин, и постаралась запомнить все до мелочей. Сможет ли когда-нибудь и ее королевство похвастать подобной красотой?

Составляя письмо принцу Альберту Саксен-Кобург-Готскому, она думала только о Мерлине.

3

– Проправив двадцать пять лет, Ее Величество совсем забросила свои обязанности.

– Я слышал, она не снимает траура с самого дня смерти бедного принца Альберта…

– Правление государством без явления монарха народу немыслимо.

– …и ведет разговоры с деревьями у Виндзорского замка, совсем как ее рехнувшийся дед…

– Но никто из придворных, никто из правительства, а уж тем более никто из членов семьи не смеет сказать ей об этом.

– …да еще и, как говорят, раскланивается с ними.

Даже в монаршем одиночестве Виктория слышала весь тот вздор, что говорили люди. Знала о слухах, будто, прогуливаясь по холмам вокруг Букингемского дворца и Виндзорского замка, по берегу реки Ди у замка Балморал, по саду Осборн-хаус на острове Уайт, она беседует с покойным мужем.

Что ж, тут слухи не врали, порой так оно и было. Смерть мужа, с которым Виктория прожила двадцать лет, означала утрату единственного человека во всей Британии, который мог говорить с ней, как равный. Потому-то она и беседовала с ним до сих пор, но муж больше не отвечал. Без него Виктория чувствовала себя безмерно одинокой.

Однажды в Осборн-хаус, на закате прохладного дня, она подошла к окну, подставила лицо морскому ветру и вспомнила о Мерлине.

Сказать по правде, по-итальянски изящный, окруженный фонтанами и морем, Осборн-хаус был попыткой воплотить в жизнь те мимолетные видения, дворец Дочери Морского Царя. Этой королевской династии Виктория завидовала, как ни одной другой.

В годы замужества она порой вспоминала последнюю встречу с красавцем-волшебником и неизменно чувствовала себя виноватой. Казалось, этим она едва ли не изменяет мужу. Однако во вдовстве Мерлин вспоминался ей куда чаще.

В тот вечер в Осборне Виктория приказала оставить ее в ее личных апартаментах совершенно одну. Некоторое время она спорила с самою собой, считать ли наступившие времена опасными для короны, или же, как сказал дядя, «днем штиля, когда в парусах ни ветерка».

Наконец Виктория остановилась на том, что в данный момент хватает и того и другого. Вынув из тайника запаянный в стекло пергамент, она прочла призыв вслух и тут же увидела толпу полуголых людей в каких-то дикарских одеждах, собравшуюся перед огромной движущейся картиной. Картина изображала что-то вроде кареты (только без лошадей), несущейся по гладкой темной дороге.

Ей, повелительнице прогрессивной нации, показывали и зоотропы, и волшебные фонари. Но эта картина была куда больше похожа на реальную жизнь – разве что «карета» двигалась слишком быстро. Королевский поезд Виктории всегда шел экспрессом, его машины позволяли развивать скорость до целых пятидесяти миль в час, но с этой каретой его смешно было бы и сравнивать.

Человек, сидевший внутри, казался странно знакомым, словно некий дальний родственник.

– В водительском кресле каждый – король! – с улыбкой сказал он.

Откуда же королеве было знать, что ей довелось мельком взглянуть на своего далекого преемника?

В год 2159 от рождества Христова на всех экранах в кабинетах короля Генриха Десятого без остановки, снова и снова, демонстрировалось то, что он называл «моим Азенкуром». Величайший триумф его правления заключался в том, что он был избран рекламным лицом компании «Чанъань-Форд-Хонда», крупнейшего автопромышленного гиганта в мире.

Увидев, что люди, смотревшие на картину, замерли без движения, Виктория устремила взгляд на человека, бегущего прямо к ней.

Этот носил длинные темные волосы, но был совершенно лишен бороды. Ростом он был высок, но вовсе не так высок, как Мерлин из ее воспоминаний. Выглядел он очень молодо, а вместо длинных одежд был облачен в нечто, показавшееся Виктории похожим на мужское исподнее – предмет, о коем она подчеркнуто не знала ничего. Но, когда он шагнул к ней в комнату, она увидела вышитый на его рубашке, прямо над сердцем, королевский герб – льва с единорогом.

Имея собственных сыновей, Виктория сказала бы, что этому мальчишке не более шестнадцати.

– Ты же совсем ребенок, – сказала она, удивленно глядя на него. – Кто ты? Где твой пристойный костюм? И как ты здесь оказался?

Слегка ошеломленный, Мерлин взглянул маленькой женщине в черном прямо в глаза, чего не делал никто после смерти Альберта.

– Я – Мерлин, – отвечал он, – камбион, рожденный Гвендид от Альберканикса. Я был учеником Галапаса, Отшельника из Хрустальной пещеры, сварливого старого деспота. Однажды утром, повторяя заклинания, я почувствовал зов Генриха Десятого, короля Британии. И как раз творил великое колдовство над его придворными, когда ты призвала меня сюда.

Он опустил взгляд и оглядел свои мягкие одежды и башмаки, до сих пор приводившие его в замешательство.

– А это – ливрея Генриха Десятого, – смущенно пояснил он.

Когда юный волшебник прибыл в 2159 год, король Генрих глянул на него поверх бокала и сказал:

– Не то, чего я ожидал. Просто полюбопытствовал, вправду ли колдовство с этого древнего пергамента действует. И мне, и всем остальным так нужна хоть какая-то память о древних тайнах королевской власти! Не мог бы ты превратить парочку спецов по рекламе в мышей? Может, хоть это внушило бы им должное почтение ко мне и к монархии, доживающей последние дни.

Только теперь Виктория узнала в смущенном голенастом парнишке того мужчину, с которым встречалась прежде. Ей сделалось ясно: король Артур и Бадонская клятва для него – дело не столь уж близкого будущего, а пока он даже не понимает, что с ним произошло. А еще ей пришло в голову, что дитя демона и принцессы, постригшейся в монахини, может чувствовать себя таким же одиноким и всеми покинутым, как и она сама.

– Твое платье просто никуда не годится, – сказала она.

Тут Мерлин обнаружил, что, в отличие от короля Генриха, к этой царственной персоне относятся с величайшим уважением. Слуги повиновались каждому ее слову, а некоторые придворные даже побаивались.

Королева велела доверенному лакею и одному из конюших одеть незнакомца в костюмы, из которых выросли ее сыновья. Бесчисленные пуговицы и крючки, колкая фланель и жесткие башмаки Мерлину ничуть не понравились.

Виктория выдала его за приезжего дальнего родственника.

– Кузен из Ангальт-Латвии.

Волшебник вспомнил короля Генриха – тот так наливался странными снадобьями и напитками, что не всегда мог припомнить, кто Мерлин такой и откуда.

Юноша изо всех сил старался не показывать, насколько удивлен волшебством этого двора – светом, загорающимся и гаснущим по мановению руки; холодным воздухом, исходящим прямо из стен и навевавшем прохладу, хотя снаружи неизменно было жарко; незримыми музыкантами, стучавшими в барабаны, игравшими на всевозможных арфах и певшими без устали день и ночь.

А свита короля была настолько потрясена заклинаниями Мерлина, при помощи коих он мог становиться невидимым или превращать их в лягушек, а затем обратно в придворных, что потеряла всякий интерес к своему монарху и сгрудилась вокруг юноши.

Его убедили избавиться от грубых одежд и дали взамен кучу шорт, футболок и мягких башмаков, как у всех жителей королевства. Никогда прежде он не носил этаких одеяний для ног и не видал такой легкой ткани!

Точно зная лишь то, что ему вовсе не хочется возвращаться в Хрустальную пещеру к Отшельнику, он провел при дворе 2159 года немало чудесных дней и полных света ночей.

Все в один голос говорили, что с появлением этого странного родственника Виктория заметно оживилась. Они часто гуляли вдвоем, и он показывал ей русалок, катавшихся верхом на волнах утренних приливов, и эльфов, плясавших в лунных лучах. Он превращал ее мопса в ученого медведя, а после возвращал ему прежний вид.

Мерлин никак не мог постичь этого мира – мира, где все дворцы и замки выглядели абсолютно беззащитными, руины с самого начала строились в виде руин, а королевские рыцари были совсем не похожи на воинов – никто из них не отличался выбитым глазом, никто не щеголял разрубленным носом.

Во время прогулок Виктория не раз рассказывала, что хочет создать двор, исполненный искусства и поэзии, как у короля Артура в Камелоте. К ее удивлению, он не понял из этих рассказов ни слова. Тогда она поведала ему то немногое, что узнала с годами о Бадонской клятве и королевстве Артура. Юный маг был в восторге.

Однажды она заставила Мерлина высидеть концерт камерной музыки, а после сказала, что это «мелодии восхитительного герра Мендельсона, которые можно слушать вечно». В ответ он рассказал о незримых музыкантах, играющих день и ночь при дворе Генриха Десятого.

Он мог бы рассказать о будущем королевства и больше, но из уважения и даже из любви к королеве предпочел не распространяться о ее потомке. Ни словом не обмолвился о короле Генрихе в фальшивой короне, в фальшивых доспехах, с фальшивым палашом, пьющем «Английский Королевский Эль» из фальшивого бараньего рога и всем своим видом выражающем одобрение. Ни словом не обмолвился, как, отведав этот эль, нашел его таким гнусным, что тут же выплюнул. Когда с этой «дегустацией» было покончено, король обернулся и увидел возмущение на лице юноши.

– Понимаешь, я ведь последний, – сказал он. – Я сохранен в таком множестве разных форматов, что новые короли рекламщикам ни к чему. Детей, насколько я знаю, у меня нет, наследовать мне никто не желает… Прости, что показал тебе все это…

И тут король заплакал горькими пьяными слезами.

Мерлин поспешил уйти. Он быстрым шагом вошел в зал, где на экране крутились величайшие рекламные кадры Его Величества, и, сам не зная, куда направляется, двинулся к двери, ведущей наружу, на раскаленные от жары улицы.

Кое-кто из придворных пытался его задержать, но простенькие чары заставили их застыть на месте. В этот-то миг волшебства он и почувствовал спасительный зов Виктории.

За это, и за ее рассказы он будет благодарен ей всю жизнь. Однако он был юным, мужчиной, да вдобавок волшебником, а при дворе королевы служило столько молодых дам… В результате он пережил немало приятных рандеву в чулане для простыней с ученицей смотрительницы королевского гардероба и куда более неспешное знакомство с одной из юных фрейлин в ее покоях.

Даже заклинания, лишающие случайных свидетелей памяти, не в силах без следа развеять слухи. Но королева наотрез отказывалась выслушивать сплетни о нем.

Однако ей было ясно: удерживать его столь же противоестественно, как сажать в клетку дикого зверя, и королева велела сшить кое-какие одежды. Однажды Мерлин, вернувшись в свои покои, нашел на кровати длинную рубаху и плащ, украшенные золотыми лунами во всех мыслимых фазах, и превосходные кожаные сапоги, какие, по воспоминаниям королевы, носил Мерлин-старший.

Никогда в жизни юноша не видал такой роскоши! Переодевшись, он отправился к королеве, ждавшей его в своих комнатах.

– Сэр Мерлин, ты исполнил все, для чего был призван, и даже более, – сказала она (и от юноши не укрылось, как тяжело дались ей эти слова). – Пришло время отпустить тебя – с благодарностью и уверенностью в том, что мы встретимся вновь.

Мерлин низко поклонился и, прежде, чем на королевских (или же его собственных) глазах появились слезы, уже мчался назад, сквозь столетия, к Хрустальной пещере отшельника Галапаса.

Оттуда он без промедлений, найдя в себе достаточно волшебных сил, чтобы преодолеть многие мили в течение минут, отправился через Уэльс туда, куда манила рассказанная Викторией сказка о короле, старавшемся успеть построить замок до нападения врагов. Каждый день стены замка росли, но каждую ночь все воздвигнутое обращалось в развалины. Все были в отчаянии, но лишь до тех пор, пока к замку не явился отважный юноша в плаще, украшенном лунами, и не укротил двух драконов, бившихся каждую ночь в глубоких пещерах под замком – от этого-то и рушились стены. Мерлин знал: этот юноша – он.

4

– Королева Виктория, – сказал один из ораторов на ее Золотом юбилее, – приняла Британию связанной воедино почтовыми дилижансами, а ныне правит Британией, мчащейся по рельсам железных дорог, правит четвертью земного шара и четвертью его населения.

На закате царствования в замке Балморал, среди шотландских гор, королеву постигло великое горе – смерть ее егеря, Джона Брауна.

«Миссис Браун скорбит по покойному муженьку», – так отозвалась об этом одна лживая подпольная лондонская газетенка.

На самом деле Браун – драчливый, много пьющий, грубый со всеми и каждым при дворе, кроме королевы – был всего-навсего единственным на Земле, кто разговаривал с ней, как человек с человеком.

О смерти его не горевал никто, кроме королевы. Но королева оплакивала его весьма вызывающе. Сколько мемориальных досок было развешено, сколько отлито статуэток!

А двор со смертью Брауна вздохнул с облегчением, но облегчение оказалось недолгим. Дабы ознаменовать принятие на себя короны Императрицы Индии, Виктория решила завести при дворе нескольких туземных слуг. Среди них оказался Абдул Карим, научивший королеву паре-другой слов на хинди. За это королева даровала ему титул Мунши, что означает «Учитель», и назначила своим личным секретарем.

Вскоре Мунши начал появляться рядом с королевой на дворцовых приемах, получил доступ к секретным правительственным докладам и был представлен официальным лицам из-за рубежа. Дальше – больше: ввязавшись в мелкие интриги, он принялся передавать королеве гнусные сплетни о таких же слугах, как сам. Вот когда двор пожалел о простом, прямодушном мистере Брауне! Дети Виктории, многие из коих успели достичь весьма почтенных лет, находили Мунши отвратительным, правительство же тревожила сохранность государственных тайн.

«Индийская кобра в королевской гостиной!» – злословили скандальные газетенки.

Нет королева не желала слышать ни единого дурного слова в его адрес, но понимала: он – тоже не то, чего бы ей хотелось.

– О, вы, жестокость юных женщин и старческое безрассудство мужчин! – восклицал Мерлин, расхаживая взад-вперед по комнате стеклянной башни, служившей ему тюрьмой.

Волшебница Нимуэ, скрашивавшая преклонные годы Мерлина, восстала против него и одержала верх – при помощи всего того, чему он сам ее и научил.

Когда маг был мальчишкой, королева Виктория рассказала ему о короле Утере Пендрагоне, строившем тот самый замок, что рушился каждую ночь. Избавив Пендрагона от этой напасти, Мерлин заручился его доверием. Затем – рождение королевского сына, спасение наследника от узурпаторов, меч в камне, корона Британии и всё, что из этого вышло.

Однако о Нимуэ Виктория не сказала Мерлину ничего. Она сочла это слишком печальным.

– Зачатый от инкуба, крещенный в церкви, укротитель драконов, советник и наставник королей, кто я теперь? Камбион-рогоносец! – стенал он.

Львиная доля волшебных сил оставила Мерлина. Недоставало даже на то, чтобы освободиться. И все же он хоть понемногу, да колдовал: превращал залетных мух в бабочек, заставлял собственные тапочки то исчезать, то появляться… Он знал: это для чего-то нужно, вот только не всегда мог вспомнить, зачем.

И вот однажды утром, во время колдовских занятий, он был подхвачен неведомой силой и перенесен из башни в комнату, битком набитую подушками из шотландки, с шотландскими клейморами на стенах. Из соседней комнаты доносилась музыка, а прямо на него ласково смотрела старая леди в черном.

При виде его поникших плеч и дрожащих коленей королева Англии, императрица Индии поднялась, отвела его к дивану и усадила рядом с собой.

– Музыка, что ты слышишь – это отрывки из «Шотландской симфонии» герра Мендельсона в исполнении струнного квартета, – сказала она. – Музыканты играют без устали, пока я не отойду ко сну. Давным-давно ты рассказывал, что так было устроено при королевском дворе в 2159-м.

День был прохладен, и они выпили подогретого вина, сдобренного пряностями.

– Повелительнице Британии требуется забота волшебника, – сказала королева, – а на какое время – это Ее Величество решит позже.

Мерлин понял, что спасен. А когда в двери без доклада вошел Мунши, волшебник поднялся в полный рост. При виде белобородого старца с горящим взором и искр, сыплющихся с кончиков его пальцев, индус поспешил сбежать.

В тот же день, на диво всему Балморалу, Ее Величество отстранила от должности своего личного секретаря и отдала приказ никогда впредь не допускать его к своей особе. Весь двор гадал, займет ли его место кто-то еще, но никаких свидетельств в пользу этого не обнаружилось.

Люди много судачили о странном поведении королевы Виктории в последние годы жизни – и о неизменно пустующем, согласно ее строгому приказу, месте рядом с нею в каретах, в вагонах железной дороги, на королевских приемах, и о пустующих комнатах по соседству с ее покоями, куда не допускалась ни одна живая душа…

А время от времени королева отсылала прочь из своих покоев всех фрейлин и слуг с приказом не возвращаться раньше следующего утра.

Кое-кто при дворе намекал на постепенное помрачение рассудка, относя это на счет дурной наследственности. Но большинство полагало, что все дело в обычных старческих причудах, безвредных и по-своему очаровательно человечных.

Правду сказать, некоторым из придворных удавалось кое-что приметить краешком глаза. Конечно, Мерлин умел становиться невидимым, но возраст и рассеянность брали свое. И в сумерках среди зарослей дрока в Балморале, туманным днем на берегу у Осборн-хаус, в коридорах Виндзорского замка рядом с Ее Величеством вдруг возникал человек, закутанный в плащ, с длинной седой бородой и длинными седыми волосами.

Но, стоило случайному свидетелю обернуться, он тут же исчезал.

Королева рассказывала Мерлину об их прошлых встречах, и о том, как дорожит памятью о них. Ну, а волшебник… Когда-то он лишь посмеялся бы над живописными руинами и беззащитными фальшивыми замками, торчавшими вокруг любой из королевских резиденций. Теперь он понимал: все это выстроено, чтоб воздать должное мудрецу, спасшему юную принцессу, красавцу-магу, помогшему ей выбрать мужа, и непоседливому, как капля ртути, юнцу времен ее вдовства.

К тому дню, когда королеву в Виндзоре постигла тяжелая болезнь, правление ее длилось более шестидесяти трех лет.

Помня о том, что в эти-то дни ей и предстоит умереть, Мерлин не оставлял ее ни на минуту. Он внушал королеве приятные воспоминания, развлекал ее музыкой, слышной одной только ей. И все это время гадал, вернется ли с ее смертью к Нимуэ, в стеклянную башню…

«Взойдя на трон в эпоху сэра Вальтера Скотта, она привела Британию в век мистера Герберта Дж. Уэллса», – писали в лондонской «Таймс».

В последние дни, ожидая визита родственников, Виктория прятала под одеялом листок пергамента, запаянный в стекло. Мерлин стоял в углу, невидимый для всех, кроме своей королевы.

При появлении ее сына, будущего Эдуарда Седьмого, волшебник отрицательно покачал головой. Этот человек не призовет его никогда.

То же самое ожидало и внука Виктории, будущего Георга Пятого.

Наконец к королеве подвели окруженного братьями правнука – младшего в семье, да к тому же заику. Мерлин кивнул. Вот тот, кто призовет его в Лондон десятилетия спустя, когда с небес на землю обрушится адский огонь!

После того, как мальчик вместе с братьями ушел, королева вновь призвала его к себе, вручила ему пергамент и показала, как его лучше спрятать.

– Ты мой последний и единственный друг, – сказала Виктория Мерлину.

В минуту смерти волшебник держал ее за руки и впервые в жизни почувствовал скорбь. Но в стеклянную тюрьму он не вернулся.

Незваный, невидимый, в полном одиночестве он следовал за гробом единственной в жизни подруги по улицам Виндзора до самой королевской усыпальницы близ Фрогмор-хаус.

– О многих говорят: он был человеком своей эпохи, – провозгласил оратор. – Но о многих ли можно сказать, что их время, годы их жизни, будут названы их именами?

– Ее частица живет в каждом из нас, – сказала какая-то женщина, провожая взглядом процессию.

– Наверное, так бывает со всякой легендой.

Мерлин долго стоял в зимних сумерках на снегу возле усыпальницы.

– Я не хочу переселяться душой и разумом в другого человека или зверя и не рискну колдовать – вдруг меня вновь призовут? Служить другому монарху… Нет. Не желаю.

И тут ему вспомнился Отшельник из Хрустальной пещеры. Старый Галапас был не слишком-то хорошим наставником, но именно он научил Мерлина Последнему Заклятию Волшебника.

Оно было проще простого и не забылось с годами. Мерлин прочел его, и те, кто задержался на королевском кладбище до раннего зимнего заката, на миг увидели фигуру человека – седовласого, седобородого, закутанного в плащ, украшенный золотыми лунами во всех мыслимых фазах.

Старый волшебник взмахнул посохом, замерцал и тут же рассыпался множеством мелких искр. В наступающей темноте облачко крохотных звезд взвилось над мавзолеем, накрыло Виндзор, простерлось над Британией и рассеялось по всему свету.

Ричард Боус

* * *

Ричард Боус опубликовал шесть романов, четыре авторских сборника и семьдесят пять рассказов. Его произведения появлялись в шорт-листах двух дюжин литературных премий, были удостоены премий «Лямбда» и «Миллион авторов», премии Международной Гильдии Ужаса и дважды завоевывали Всемирную премию фэнтези. Его последние работы публиковались в «Коллекции кукол» Эллен Датлоу, в «Мэгэзин оф Фэнтези энд Сайенс Фикшн», в «Фарраго Уэйнскот», «Анканни», «XIII», «Интерфикшнс» и на Tor.com, в антологиях «Лучшее темное фэнтези и ужасы года» и «В тени Близнецов», и в «Альманахе путешественника во времени».

Джейн Йолен, плодовитый автор множества современных сказок, рассказывает нам затейливую историю о мудром рабе и не менее хитроумной джинии. В доисламском арабском фольклоре джинны – вид сверхъестественных существ, которые могут быть вызваны при помощи магии для решения нужных задач. Знакомый образ «джинна из бутылки или лампы» порожден, главным образом, сказкой об Аладдине из «Тысячи и одной ночи». Хотя «Аладдин» – действительно подлинная ближневосточная народная сказка, в оригинальную арабскую версию «Тысячи и одной ночи» он включен не был. Эта сказка, а с ней и еще шесть, отсутствовавших в арабской рукописи, были услышаны Антуаном Галланом от маронитского монаха, сирийца Юхенны Диаба, и включены во французский перевод «Тысячи и одной ночи» («Les Mille et une nuits, contes arabes traduits en français»).