1

В давние-давние времена было на белом свете то, что было, а если бы ничего не было, так не о чем было бы и рассказывать.

2

О том, что сны хотят стать явью, мне рассказал отец.

– Когда начинаешь просыпаться, – сказал он, – они не спешат уходить и стараются пролезть, проскользнуть в мир бодрствующих так, чтоб никто не заметил. А самым сильным и стойким, – добавил он, – это почти удается. Иные держатся и по полдня… но не дольше.

Тогда я спросила, удавалось ли хоть одному вправду добиться успеха. Бывало ли, чтоб человек, всплывший из глубины подсознания и сделавшийся реальным во сне, действительно переносился из мира сновидений в наш мир.

А он ответил, что знавал такого – по крайней мере, одного.

При этом взгляд отца стал таким потерянным, что мне тут же вспомнилась мать. Он всегда становился таким, когда речь заходила о матери – что, впрочем, случалось нечасто.

– И кто же это был? – спросила я, надеясь, что он расщедрится на новые крохи воспоминаний о матери. – Я с ним, случайно, не знакома?

Но отец только покачал головой.

– Нет, нет, – ответил он. – Случилось это давно, тебя еще и на свете не было. – И тихо, как будто самому себе, добавил: – Но я часто думаю: что же такое ей снилось?

С тех пор прошло много времени, но я так и не узнала, нашел ли он ответ на этот вопрос. Если и нашел, то мне не сказал ни слова. Но в последнее время я сама частенько задаюсь этим вопросом. И думаю: может, им самим не свойственно видеть сны? Или наоборот: стоит им увидеть сон – и их увлекает назад, в мир сновидений?

И, если забыть об осторожности, тебя увлечет туда вместе с одним из них…

3

– Ну и странные сны мне снятся, – сказала Софи Этуаль, больше так, невзначай, чем ради начала разговора.

Вдвоем с Джилли Копперкорн они наслаждались дружеским молчанием, сидя на каменном парапете набережной у Старого Рынка, что в Нижнем Кроуси. Здесь к набережной примыкает небольшой сквер, с трех сторон окруженный старыми трехэтажными домами из камня и кирпича, с мансардами под островерхими крышами, со слуховыми окнами, выступающими из стен, точно полуприкрытые глаза под тяжелыми, насупленными бровями. Вот уже больше века эти дома стоят здесь, прислонившись друг к другу, будто старые приятели, слишком уставшие для разговоров и посему просто радующиеся уюту старой доброй компании.

От сквера тянется в стороны паутина мощенных булыжником улочек, таких узких, что никакой машине не пройти, даже одной из этих зарубежных малюток. Улочки вьются, петляют, огибают дома, ныряют в подворотни, будто в каких-то трущобах, а вовсе не в оживленном районе близ самого центра города. Любой, кому хоть немного знакомы эти места, может, поплутав по булыжным мостовым, отыскать путь в укромный тихий дворик, а то и, углубившись подальше, набрести на безлюдный таинственный сад, спрятанный в каменном лабиринте.

Котов и кошек на Старом Рынке больше, чем в любой другой части Ньюфорда, и даже воздух здесь пахнет иначе. Хотя до главных транспортных артерий города всего пара кварталов, здесь почти не слыхать шума автомобилей, а чада выхлопов – и духу нет. Нет ни бензиновой вони, ни запахов мусора, ни затхлости, ни плесени. Над Старым Рынком неизменно витают ароматы свежевыпеченного хлеба, тушеной капусты, жареной рыбы, роз и тех знаменитых терпких, с резкой кислинкой, яблок, из которых выходят самые лучшие штрудели.

По обе стороны от Софи и Джилли к берегу реки Кикаха тянулись лестницы. Свет уличного фонаря, падавший сзади, мерцал в волосах девушек, окружал их головы неярким светлым ореолом. Темные волосы Джилли рассыпались по плечам спутанными вьющимися локонами; волосы Софи были светло-рыжими и свисали вниз аккуратными кудряшками.

В полутьме за пределами тусклого света фонаря их вполне можно было спутать друг с дружкой, но, стоило свету упасть на их лица, разница становилась видна мигом: если Джилли обладала резкими, хитроватыми чертами лица феи-пикси с иллюстраций Рэкема, то лицо Софи было намного мягче, словно с полотен Россетти или Берн-Джонса. Одеты обе были одинаково – в заляпанные краской рабочие халаты поверх свободных футболок и мешковатых хлопчатобумажных штанов, но Софи и в этом наряде как-то ухитрялась выглядеть опрятно, а вот Джилли, похоже, никак не могла совладать с легкой склонностью к неряшливости: у нее были заляпаны краской даже волосы.

– Что за сны? – спросила Джилли.

Время подходило к четырем утра. Узкие улочки Старого Рынка были пусты и безмолвны. Ну, разве что кошка порой пробежит, а кошки, если только захотят, могут быть тише шепота – безмолвными, незримыми, точно привидения. Девушки работали в студии Софи над картиной, совместным произведением, соединяющим отточенную, деликатную манеру Джилли с последними пристрастиями Софи – кричаще-яркими красками и небрежно, схематично выписанными фигурами. Ни одна из подруг не знала, выйдет ли из этих экспериментов что-нибудь стоящее, но им самим работа доставляла бездну удовольствия, а потому результат был вопросом вторичным.

– Такие… с продолжением, – ответила Софи. – Что-то вроде сериала. Ну, знаешь, когда постоянно снится одно и то же место, одни и те же люди, одни и те же события, только сюжет с каждой ночью развивается дальше.

Джилли взглянула на подругу с завистью.

– Всю жизнь хотела видеть такие! Вот Кристи видел. И, кажется, говорил, что это называется «осознанные сновидения».

– Знаешь, эти – какие угодно, только не осознанные, – возразила Софи. – По-моему, наоборот, откровенно непонятные.

– Нет же, нет. «Осознанные» – просто означает, что ты знаешь: это сон. И вроде как можешь управлять тем, что в нем происходит.

Софи рассмеялась.

– Хотелось бы…

4

На мне длинная юбка-плиссе и одна из тех белых ситцевых «крестьянских» блуз с очень низким вырезом на груди. Уж не знаю, зачем такой. Ненавижу подобные блузы. Такое чувство, что стоит наклониться – и всё вывалится наружу. Определенно, мужская выдумка. Вот Венди время от времени любит так одеваться, а я… нет, не мое это.

Как и хождение босиком. Особенно здесь. Стою на тропинке, но земля под ногами сырая, топкая, так и лезет сквозь пальцы. В каком-то смысле даже приятно, вот только никак не отпускает ощущение, будто какая-нибудь тварь, неразличимая в грязи, вот-вот подберется и скользнет по ноге, и потому идти никуда неохота, но и на месте торчать тоже как-то не хочется.

Куда ни взгляни – повсюду вокруг болото. Ровные низкие топи, лишь кое-где темнеет ракита или ольха, увешанная клочковатыми бородами мха. Очень похоже на испанский мох с фото из заповедника Эверглейдс, однако здесь точно не Флорида. По всем впечатлениям – скорее, Англия, если это имеет хоть какое-то значение.

Знаю: стоит сойти с тропинки – тут же увязну по колено.

Между тем там, вдали, в стороне от тропы, виднеется тусклый огонек. Меня так и тянет к нему: любой свет в темноте как будто зовет, приглашает к себе, однако рисковать увязнуть глубже или идти через тихие воды, поблескивающие в звездном свете, желания нет.

Вокруг сплошь топи, тростники, камыши, куга да мятлик. Хочется одного – оказаться дома, в собственной кровати, но проснуться не удается. В воздухе витают зловещие запахи гнили и стоялой воды. Такое чувство, словно в тени этих причудливых деревьев в клочьях мхов таится что-то ужасное – особенно в густых зарослях частухи и высокой, острой осоки у подножий ракит. Кажется, будто со всех сторон за мной наблюдают чьи-то глаза, будто из-под воды смотрят, таращатся на меня темные уродливые твари, вроде жаб – проворная, призрачная болотная нечисть…

Вдруг слышу: кто-то движется, шуршит в камышах, хрустит тростником – совсем рядом, всего в нескольких футах. Сердце рвется прочь из груди, но, придвинувшись ближе, я вижу: это всего лишь птица, попавшаяся в какую-то сеть.

– Тише, – говорю я ей, делая еще шаг.

Стоит коснуться сети, птица отчаянно бьется, начинает клевать пальцы, но я продолжаю негромко говорить с ней, и, наконец, она успокаивается. Сеть сильно спутана, работать приходится не спеша, чтобы не поранить птицу.

– Лучше не трогай его, – раздается голос рядом.

Оборачиваюсь и вижу за спиной, на тропинке, старуху. Откуда она появилась, не знаю. Стоит поднять ногу, грязь жутко чавкает, но ее приближения я даже не слышала.

С виду она – точь-в-точь ссохшаяся, сморщенная старая ведьма, нарисованная Джилли в подарок Джорди, когда он вдруг принялся разучивать на скрипке песенки со словом «ведьма» в названии: «Ведьма в печи», «Ведьма-старуха убила меня», «Денежки ведьмы» и бог знает, сколько еще.

Старуха, совсем как на том рисунке, морщиниста, невысока ростом, сгорблена и… суха. Суха, точно печная растопка, точно страницы старых книг. Как будто жизнь выжала ее досуха. Волосы жидкие, руки – как прутики. Но стоит взглянуть ей в глаза… в глазах ее столько жизни, что становится малость не по себе.

– Помощь таким, как он, принесет тебе только печаль, – говорит она.

– Нельзя же так его и бросить, – отвечаю я.

Старуха смотрит на меня долгим взглядом и пожимает плечами.

– Что ж, будь по-твоему, – говорит она.

Делаю паузу, но сказать ей, похоже, больше нечего, и потому я вновь принимаюсь освобождать птицу. Однако теперь сеть, еще минуту назад безнадежно спутанная, словно бы распутывается сама, стоит только дотронуться. Осторожно обхватываю туловище птицы, освобождаю ее, вынимаю из пут и бросаю в воздух. Птица вьется надо мной, описывает круг, другой, третий, каркает и летит прочь.

– Здесь опасно, – говорит старуха.

Надо же, я и забыла о ней! Возвращаюсь на тропу. Ноги – в пахучей темной грязи.

– Что же здесь опасного? – спрашиваю старуху.

– Кабы Луна еще гуляла по небу, – отвечает она, – тебе не грозило бы ничего. Стоило ей засиять, темные твари сбивались с ног, спеша убраться прочь – уж так не по нраву был им ясный лунный свет. Они обманули ее, завлекли в ловушку и с тех пор осмелели, да так, что опасаться следует всякому. И тебе, и мне. Лучше бы нам уйти.

– Завлекли в ловушку? – повторяю я, будто эхо. – Луну?

Старуха безмолвно кивает.

– Где же она теперь?

Старуха указывает на тот огонек далеко в болотах, что я видела раньше.

– Ее утопили под Черным Камнем, – поясняет она. – Я покажу.

Прежде, чем я успеваю сообразить что происходит, старуха берет меня за руку и тащит за собой, сквозь тростники и осоку. Грязь под моими ногами оглушительно чавкает, но это ее, похоже, ничуть не тревожит. Вот мы – у края чистой воды, и здесь она останавливается.

– Смотри же, – говорит она, вынимая что-то из кармана передника и бросая в воду.

Мелкий камешек – галька или еще что-то вроде – падает в воду без звука, не оставив на ней ни следа. Вода начинает мерцать, и в этом тусклом неверном свете на поверхности возникает изображение. Какой-то миг мы словно смотрим на топи с высоты птичьего полета, затем фокус резко смещается, и перед нами – край большого тихого омута. Над водой стоит на часах огромная сухая ракита. Бог весть, как мне удается разглядеть это – вокруг все так же темно, – но грязь вдоль берегов черным-черна. Она словно поглощает, засасывает бледный неяркий свет, пробивающийся из-под воды.

– Тонет, – говорит старуха. – Луна тонет.

Вглядываюсь в изображение на поверхности и вижу под водой женщину. Волосы тянутся в стороны, колышутся, будто корни кувшинок. Ее тело прижато ко дну большим камнем, на виду только грудь, плечи да голова. Плечи ее слегка покаты, шея изящна, точно у лебедя, только не так длинна. Лицо ее безмятежно, словно во сне, но ведь она под водой, а значит, несомненно, мертва.

И с виду очень похожа на меня…

Поворачиваюсь к старухе, но прежде, чем успеваю сказать хоть слово, со всех сторон возникает движение. Тени отделяются от деревьев, поднимаются из затхлой стоялой воды, из бесформенных сгустков тьмы превращаются в жутких тварей. Руки, ноги, головы, злобные огоньки в белесых глазах…

Старуха тащит меня назад, на тропу.

– Просыпайся, живо! – кричит она и резко, изо всех сил щиплет меня за руку.

Вскрикиваю от боли… Миг – и я снова дома, сижу в собственной кровати.

5

– А синяк от ее щипка на руке остался? – спросила Джилли.

Софи с улыбкой покачала головой. Джилли верна себе. Кто еще неизменно станет искать во всем вокруг волшебство?

– Конечно, нет, – ответила она. – Это же был просто сон.

– Но…

– Погоди, – перебила ее Софи, – это еще не всё.

Вдруг что-то мягко приземлилось на парапет прямо между ними. Обе вздрогнули от испуга, но тут же увидели, что это всего лишь кот.

– Глупая киска, – с облегчением выдохнула Софи.

Кот подошел к ней и ткнулся макушкой в плечо. Софи потрепала его по голове.

6

На следующую ночь стою у окна, смотрю наружу и вдруг слышу за спиной шорох. Оборачиваюсь… Я больше не в собственной квартире. Вокруг что-то вроде старой конюшни. У стены – большая аккуратная копна сена. К низкой потолочной балке подвешен фонарь, воздух приятно пахнет пылью, в стойле в дальнем углу тихонько пофыркивает лошадь, а может, корова.

Под фонарем, в полудюжине футов от меня, стоит парень. Просто стоит, смотрит. Выглядит просто потрясающе. Не слишком худ, но и не слишком мускулист. Открытое, дружелюбное лицо, широкая улыбка, а уж глаза… умереть и не встать. Васильковые, с длинными темными ресницами… Длинные темные волосы зачесаны на затылок, только одна прядь свисает на лоб – да так, что невольно хочется протянуть руку и поправить.

– Прости, – говорит он. – Я не хотел тебя напугать.

– Все окей, – отвечаю я.

И это правда. Наверное, я уже попривыкла к таким внезапным появлениям.

– Меня зовут Джик Ворон, – с улыбкой говорит он.

Сама не знаю, отчего, но чувствую внезапную легкую слабость в коленях. Хотя… кого я хочу обмануть? Прекрасно знаю…

– Что ты здесь делаешь? – спрашивает он.

Я отвечаю, что подошла к окну собственной квартиры и взглянула в небо в поисках Луны, но тут же вспомнила, что несколько дней назад она была в последней четверти и сегодня ее не увидеть.

Он согласно кивает.

– Она тонет, – говорит он.

Мне тут же вспоминается старуха из прошлого сна. Выглядываю в окно и вижу снаружи все те же топи. В болотах темно и жутко, далекого огонька над женщиной на дне омута, что я видела вчера, отсюда не разглядеть. Меня пробирает дрожь. Джик с озабоченным видом подходит ко мне, снимает с балки поблизости попону и накидывает ее мне на плечи. Руку, удерживая попону, не убирает, а мне и в голову не приходит протестовать. Наоборот, я придвигаюсь к нему ближе, будто мы вместе всю жизнь. Странно. Чувствую разом и сонный уют, и небывалое возбуждение.

Он тоже смотрит в окошко. Его бедро прижимается к моему, рука на плече приятно тяжела, от его тела пышет жаром.

– Раньше, – продолжает он, – она гуляла по небу каждую ночь, пока не ослабнет так, что едва не угаснет. Тогда она уходила из нашего мира в иной – говорят, будто в Волшебное царство, или хотя бы туда, где во тьме не шныряет болотная нечисть, где можно вновь обрести юность и вернуться к нам. Мы проводили три ночи во тьме, и в это время ночь принадлежала злу, но после мы снова видели, как появляется из-за горизонта ее фонарь, как все болотные страхи разбегаются от его света прочь, и снова могли навещать друг друга, покончив с дневными заботами.

Его висок касается моего, голос становится сонным.

Мне вспоминается мамин рассказ о том, как живет Луна эти три дня. О том, что время в Волшебном царстве течет по-другому, и потому, пока мы проживаем всего день, там для Луны проходит целый месяц.

– Я порой думаю: скучают ли о ней там, в ином мире, – помолчав, откликается он.

Не знаю, что и сказать, но тут же понимаю: наш разговор – не из тех, что непременно требуют слов.

Он поворачивается ко мне, склоняет голову, смотрит мне прямо в глаза. Тону в васильковых глубинах… Миг – и я в его объятиях, и мы сливаемся в поцелуе. Он медленно, шаг за шагом, ведет меня к копне сена. Стелем на нее попону, и на сей раз я рада, что на мне снова длинная юбка и крестьянская блузка: снять их – минутное дело…

Его пальцы и губы так нежны! Они порхают по всему телу, точно крылья бабочек. Не знаю, как и описать все, что он со мной делает. Нет, ничего такого, чего не делали прежние любовники, но Джик… рядом с ним я вся горю. Кожа пылает, покрывается мурашками, медленно вскипающий между ног жар вдруг разливается огнем по всему телу, до самых кончиков каждого нерва.

Слышу собственный стон, и вот он – во мне, внутри, тяжело дышит над ухом. Он – все, что я вижу, чувствую, слышу. Бедра трутся о его бедра в восхитительном, совершенном ритме, и вдруг…

Я просыпаюсь в собственной постели. Простыни скомканы, рука между ног, палец – там, в том самом месте, гуляет взад-вперед, взад-вперед…

7

Софи замолчала.

– Возбуждающе, – промурлыкала Джилли после недолгой паузы.

Софи смущенно хихикнула:

– И не говори. Стоит вспомнить – дрожь пробирает. А в ту ночь… проснулась такой распаленной, что в голове мутилось. Продолжила, кончила, а после так долго лежала без сил… Даже шевельнуться не могла.

– А ты знаешь кого-нибудь по имени Джек Ворон? – спросила Джилли.

– Да, это владелец тату-салона в конце Палм-стрит. Я пару раз встречалась с ним, но… – Софи пожала плечами. – Понимаешь, как-то не сложилось.

– Точно. Ты еще говорила, будто ему хотелось только одного – украсить тебя татуировками.

Вспомнив об этом, Софи покачала головой.

– Ага, в самых интимных местах, чтоб о них знали только он да я. Мальчишка…

Между тем кот уснул, растянувшись на коленях Софи, крепко прижавшись лобастой башкой к ее животу и громко, утробно мурлыча во сне. Оставалось только надеяться, что у него нет блох.

– Однако тот парень во сне не имел с Джеком ничего общего, – сказала она. – И, кроме того, звали его не Джеком, а Джиком.

– Что же это за имя?

– Имя из сна.

– А после? На следующую ночь ты его тоже видела?

Софи покачала головой.

– Нет. Но вовсе не потому, что не хотелось.

8

На третью ночь попадаю в избушку об одной комнате – точь-в-точь как в волшебных сказках. Ну, знаешь: повсюду пучки сушеных трав, огромный очаг, занимающий половину свободного места, на очаге – черные чугунки и котел, полы застелены толстыми домоткаными половиками, в углу – узкая аккуратная кровать, у двери висит плащ, у закрытого ставнями окна стоит грубый стол да два стула.

А на одном из стульев сидит та самая старая леди.

– Ну, вот и ты, – говорит она. – Я думала, явишься ночью накануне, но так и не смогла отыскать тебя.

– Я была у Джика, – отвечаю я.

Старуха хмурится, но молчит.

– Ты его знаешь? – спрашиваю я.

– Слишком хорошо.

– С ним что-то не так?

Едва разговор заходит о нем, щеки слегка розовеют. Насколько мне известно, уж с ним-то все в порядке.

– Не стоит ему доверять, – после долгого молчания отвечает старая леди.

Качаю головой:

– По-моему, он горюет о той утонувшей леди не меньше, чем ты. Он рассказывал о ней – о том, как она уходила в Волшебное царство.

– В Волшебном царстве она отроду не бывала.

– Если так, куда же она уходит?

Старая леди качает головой.

– Вороны слишком болтливы, – говорит она.

Не понимаю, о ком она – о птицах или о целой гурьбе Джиков Воронов. При мысли о последнем все тело покрывается гусиной кожей. Мне рядом с одним-то Джиком едва удается не терять головы, а среди целой толпы Джиков уж точно перемкнуло бы так, что растеклась бы по полу лужицей джема.

Этого я старой леди не говорю. Джик внушает и чувства, и доверие, а вот о ней того же не скажешь.

– Ты нам поможешь? – спрашивает она.

– В чем? – спрашиваю, подсаживаясь к столу.

– Спасти Луну, – поясняет она.

Ничего не понимая, качаю головой.

– Ты о той леди на дне омута?

– Она на дне омута, – говорит старая леди, – но жива. Еще жива.

Раскрываю рот, чтобы возразить, но тут же вспоминаю, где я. Это же сон, а во сне может быть все, что угодно, верно?

– Чтобы разрушить чары болотной нечисти, нужна ты, – продолжает старая леди.

– Я? Но…

– На следующую ночь, укладываясь спать, положи в рот камешек, а в руки возьми прутик орешника. Быть может, снова окажешься здесь, быть может – со своим вороном, но смотри, не говори ни слова. Ни одного словечка. Ступай в болота. Там найдешь гроб, а на гробе свечу. Тут уж смотри по сторонам искоса, и увидишь то самое место, что я показывала минувшей ночью.

С этим она умолкает.

– А что же мне делать потом? – спрашиваю я.

– То, что требуется.

– Но…

– Все. Я устала.

Старуха машет рукой, и я снова в своей постели.

9

– И что же? – спросила Джилли. – Ты все сделала?

– А ты бы сделала?

Придвинувшись ближе, Джилли взглянула в глаза подруги.

– Спрашиваешь! – воскликнула она. – Только не говори, что ты не послушалась. Только не говори, что это и есть вся история!

– Вся история выглядит полной глупостью, – ответила Софи.

– Да ладно!

– Можешь не сомневаться. Уж очень все было загадочно и туманно. Конечно, я понимала, что это сон, а искать во сне логику не стоит, но по большей части он был таким логичным, что, когда дошло до непонятного… о, даже не знаю. Наверное, это показалось каким-то… нечестным.

– Но ты сделала, как было сказано?

– Сделала, сделала, – смилостивилась Софи.

10

Ложусь спать с маленьким гладким камешком во рту. Уверенность в том, что ночью я проглочу его и подавлюсь, никак не дает уснуть. Прутик орешника тоже при мне, хоть я и не знаю, чем все это может помочь…

Но вскоре я слышу голос Джика.

– Прутик орешника убережет от болотных страхов, – говорит он. – А камешек будет напоминать тебе о собственном мире, о разнице между явью и сном. Если забудешь о ней, разделишь судьбу Луны.

Мы оба стоим на какой-то кочке, поросшей травой, на островке суши, однако земля под ногами пружинит, как губка. Раскрываю рот, собираясь сказать «привет», но он прижимает палец к моим губам.

– Бабушка Погода стара, – говорит он. – Стара и ворчлива, однако в одном ее ногте волшебства больше, чем многим посчастливится увидеть за всю жизнь.

До этого я как-то не обращала внимания на его голос. А ведь это же чистый бархат: льется в уши мягко, ровно, но ничуть не женоподобно – для этого он слишком звучен.

Джик кладет руки мне на плечи, и я словно бы начинаю таять. Закрываю глаза, поднимаю лицо ему навстречу, но он разворачивает меня спиной к себе, гладит груди, целует в шею. Прижимаюсь к нему спиной, но он склоняется к моему уху.

– Тебе пора в путь, – негромко говорит он. Шепот приятно щекочет ухо. – В топи.

Высвобождаюсь из объятий, поворачиваюсь к нему, чтобы спросить, почему именно я, и почему я должна идти одна, но прежде, чем успеваю вымолвить хоть слово, его ладонь нежно прикрывает мне рот.

– Доверься Бабушке Погоде, – говорит он. – И верь мне. Сделать это способна одна ты. Браться ли за дело, или нет – решай сама. Но если собираешься попробовать в эту ночь, ты не должна говорить. Тебе нужно отправиться в болота и отыскать ее. Они будут прельщать и мучить тебя, но ты и виду не подавай, не то и тебя утопят под Черным Камнем.

Смотрю на него и вижу: он знает, как нужен мне. Та же нужда во мне отражена в бездне его васильковых глаз.

– Я дождусь тебя, – говорит он. – Если смогу.

Не нравится мне все это. Ничуточки не нравится, однако я снова напоминаю себе, что это лишь сон, и киваю. Отворачиваюсь, но он удерживает меня, еще на миг прижимает к себе и целует. От соприкосновения языков по телу разливается волна жара. Стиснув друг друга в прощальных объятиях, мы, наконец, отстраняемся.

– Люблю твою силу, – говорит он.

Идти никуда неохота. Больше всего на свете хочется изменить законы сна. Вот только никак не отпускает отчетливое ощущение: стоит мне сделать это, стоит изменить хоть что-нибудь, вокруг изменится все, и может быть, в этом новом сне его уже не окажется. Поэтому просто поднимаю руку и глажу его по щеке. Напоследок долго смотрю в васильковые глаза, готовые вот-вот поглотить меня целиком, набираюсь храбрости и вновь отворачиваюсь от Джика.

И на сей раз отправляюсь в путь. В болота.

О том, как мне страшно, не стоит и говорить. Оглядываюсь назад, но Джика больше не видно. Такое чувство, будто кто-то не сводит с меня глаз, однако это не он. Крепче сжимаю в руке прутик орешника, катаю во рту камешек и продолжаю идти.

Путь нелегок. Чтоб не уйти в болото с головой, каждый шаг приходится делать с опаской. В голову лезут мысли о том, что говорят о снах: будто, умирая во сне, человек умирает и наяву, потому-то мы всякий раз и просыпаемся вовремя, в самый последний миг. Кроме разве что тех, кто умирает во сне…

Не знаю, долго ли шлепаю по болоту. Ноги и руки покрыты дюжинами царапин и порезов. Я и не думала, что осока так остра, пока не забрела в нее впервые. Рассекает кожу, будто бумагу. Раз – и кровь, и щиплется адски. И болотная жижа всем этим порезам, наверное, вовсе не на пользу. Одно только радует: насекомых нет.

Правду сказать, вокруг вообще нет никаких признаков жизни. Я на болотах одна, совсем одна. И все же поблизости кто-то есть. Это ощущение – точно забытое слово, что так и вертится на кончике языка: ничего не вижу, ничего не слышу, ничего не чувствую, однако за мной наблюдают.

Вспоминаю слова Джика и Бабушки Погоды о тех, кто таится во тьме. О болотной нечисти и страхах.

Через какое-то время уже не помню, зачем я здесь. Просто бреду вперед, охваченная ужасом, и ужас никак не отпускает. Листья трифоля и водяной мяты скользят по ногам, как холодные мокрые пальцы. Изредка над головой слышится хлопанье крыльев, порой до ушей доносится тяжкий стонущий вздох, но вокруг никого не видно.

Уже еле передвигая ноги, вдруг вижу впереди высокий камень под огромной ракитой – такой большой, каких я в жизни не видела! Голые ветви мертвого дерева косо уходят в воду, топь под ногами черным-черна, болото словно бы сделалось тише прежнего – затаилось, ждет. Возникает чувство, будто кто-то – какие-то твари – движутся ко мне, потихоньку смыкая круг.

Ступаю на черную землю, начинаю огибать камень и вскоре… Вот она, нужная точка обзора! Остановившись, вижу, что отсюда камень имеет форму огромного странного гроба, и вспоминаю слова Бабушки Погоды. Поглядываю по сторонам в поисках свечи и вижу крохотный огонек, мерцающий на самой верхушке камня, среди покоящихся на нем ветвей ракиты. Светится он не ярче светлячка, но горит ровно, не угасая.

Делаю, как велела Бабушка Погода – искоса, боковым зрением, поглядываю вокруг. Поначалу ничего не вижу, но вдруг, медленно поворачиваясь к воде, улавливаю краем глаза едва различимый свет. Замираю на месте. Что же дальше? Не исчезнет ли он, если я повернусь к нему лицом?

В конце концов двигаюсь на свет боком, следя за ним уголком глаза. Чем ближе подхожу, тем ярче он разгорается. Вскоре вхожу в холодную воду по пояс, ноги увязают в иле, и тусклое зловещее сияние окружает меня со всех сторон. Опускаю взгляд вниз и вижу в воде отражение собственного лица, но тут же понимаю: это совсем не я, это она – утопленница, Луна, прижатая ко дну омута камнем!

Сую ореховый прутик за пазуху, в вырез блузы, и тянусь к ней. Приходится наклониться, темная вода лижет подбородок и плечи, и пахнет просто ужасно, но наконец мне удается дотянуться до плеча утопленницы. Ее кожа под пальцами тепла, и это отчего-то прибавляет мне храбрости. Хватаю ее за плечи, тяну наверх…

Безрезультатно.

Пробую еще раз, и еще, вхожу в воду чуть глубже… В конце концов решаюсь погрузиться с головой и действительно ухватиться как следует, но не могу сдвинуть ее ни на дюйм. Камень крепко-накрепко прижимает ее ко дну, сверху на него всей тяжестью давят ветви ракиты, а я, сон это или не сон, вовсе не суперженщина. Силы мои не безграничны, да и без воздуха не обойтись.

Выныриваю. Кашляю, едва не захлебнувшись вонючей водой…

И вдруг слышу смех.

Поднимаю взгляд. Вокруг пруда полным-полно жутких тварей. Болотная нечисть, мелкие страхи и чудища. Глаза, зубы, тонкие черные лапы, кривые пальцы с множеством суставов… Ракита усеяна воронами, их хриплое карканье вплетается в общий насмешливый гомон.

– Поймали одну, а за ней и другую, – затягивает нараспев пара голосов, – вкусную сварим похлебку мясную!

Начинаю дрожать – и вовсе не только от страха. Еще и оттого, что вода так чертовски холодна. А страхи хохочут, распевают жуткие песенки – чаще всего о похлебке да о жарком. Но вдруг гвалт разом стихает. С ветвей ракиты вниз ловко прыгают трое.

Даже не знаю, откуда они могли взяться. Раз – и они здесь. Это не страхи и не болотная нечисть. Это трое мужчин, и с виду они мне знакомы. Более чем знакомы…

– Проси, – говорит один из них, – и получишь все, чего ни пожелаешь.

Я понимаю: это же Джик. Это он говорит со мной, вот только голос совсем не тот, что прежде. Но на вид – просто не отличить. Все трое – вылитый Джик.

Вспоминаю, как Бабушка Погода говорила, что Джику не стоит доверять. Но ведь Джик сказал, что ей можно верить. И ему – тоже. Глядя на троицу Джиков перед собой, не знаю, что и думать. Начинает болеть голова. Хочется только одного – поскорее проснуться.

– Тебе нужно всего лишь сказать, чего ты хочешь, – говорит один из Джиков, – и мы дадим тебе это. Меж нами не должно быть вражды. Эта женщина утонула. Она мертва. Ты пришла слишком поздно и больше ничем не сможешь помочь ей. Но можешь сделать кое-что для самой себя. Только позволь нам исполнить твое самое заветное желание.

«Мое самое заветное желание?» – думаю я.

Снова напоминаю себе, что все это – сон, но невольно начинаю размышлять, о чем попросила бы, если бы вправду могла получить все, что угодно, все, чего ни захочу.

Смотрю на утопленницу под водой и думаю об отце. Он никогда не любил разговоров о матери. А однажды сказал: «Считай, что это был просто сон».

«А может, так оно и было, – думаю я, глядя в воду, вглядываясь в черты лица утопленницы, так похожего на мое. – Может, она вправду была в этом мире Луной, а наш навестила, чтобы омолодиться, но, когда пришло время возвращаться, ей не хотелось уходить – уж слишком она полюбила меня и отца. Но выбора у нее не было. И, вновь оказавшись здесь, она ослабла от тоски вместо того, чтобы, как полагается, стать сильнее. Потому-то болотной нечисти и удалось одолеть ее».

От этих мыслей меня разбирает смех. Все, что нафантазировано здесь, по пояс в вонючей сонной воде – это же классический сценарий брошенного ребенка. Они всегда думают, что тут какая-то путаница, что однажды их настоящие родители явятся за ними и заберут их с собой, в дальние дали, где повсюду царит волшебство, любовь и согласие.

Когда-то я всерьез винила в уходе матери себя – такое тоже бывает с детьми в подобной ситуации. Когда случается что-то плохое, автоматически чувствуешь вину за собой, будто все это из-за тебя. Но с тех пор я выросла. Выросла и поняла, как с этим быть. Поняла, что я – человек хороший, что в уходе матери не было моей вины, и что отец – тоже человек хороший и тоже ни в чем не виноват.

Да, мне до сих пор интересно, что побудило мать бросить нас, но с возрастом пришло понимание: причина, какой бы она ни была, заключалась не в нас, а в ней самой. И теперь я понимала: все вокруг – только сон, и если утопленница похожа на меня, то только благодаря причудам моего собственного воображения. Мне просто хотелось, чтобы она оказалась моей матерью. И чтобы в том, что она оставила нас с отцом, не было и ее вины. Хотелось найти и спасти ее, и чтобы мы – все трое – снова были вместе.

Вот только этому не бывать. Мечты и явь – вещи несовместные.

Однако как же это соблазнительно! Как соблазнительно взять да разыграть все по-своему! Да, страхи вовсе не намерены выполнять обещанного, они попросту хотят сбить меня с толку, обманом заставить заговорить, и тогда я тоже окажусь в их власти. Но сон-то мой! И я могу заставить их сдержать обещание. Для этого нужно всего лишь сказать, чего я хочу.

Но тут я понимаю: а ведь, в конце концов, все это – реальность. Нет, не в том смысле, что здесь мне могут причинить реальный вред. Дело в другом: если я, пусть даже во сне, сделаю вот такой своекорыстный выбор, жить с этим придется всю жизнь, даже после того, как проснусь. Неважно, сплю я или не сплю: выбор-то сделан!

Болотная нечисть сулит исполнить мое самое заветное желание, если я просто оставлю Луну в омуте, на погибель. Но если я так и сделаю, вина в ее гибели ляжет на меня. Может, все это и не взаправду, но разницы нет никакой. В любом случае выйдет, что я способна бросить человека на смерть ради собственной выгоды.

Посасываю камешек, катаю его во рту от щеки к щеке. Лезу под блузку, достаю прутик орешника, спрятанный на груди. Поднимаю руку, откидываю с глаз волосы, смотрю на обманные копии моего Джика Ворона и улыбаюсь им.

«Это мой сон, – думаю я. – Как захочу, так и будет».

Нет, я не знаю, что из этого выйдет. Мне просто до смерти надоело, что каждый встречный решает, каким будет мой сон, за меня. Поворачиваюсь к камню, упираюсь в него ладонями (ореховый прутик зажат меж пальцев правой руки) и толкаю. Над толпой болотной нечисти и страхов раздается оглушительный крик: камень подается, начинает крениться вниз. Оглядываюсь на утопленницу и вижу, как та открывает глаза, вижу ее улыбку, но вдруг вокруг становится так светло, что я слепну.

Когда в глазах проясняется, у омута нет никого. Никого, кроме меня. В небе висит огромная, грузная полная Луна, в болотах светло, почти как днем. Вся болотная нечисть, все чудища, все страхи разбежались, кто куда. На мертвой раките все еще уйма ворон, но, стоит мне только поднять на них взгляд, они взмывают вверх. Оглушительно хлопая темными крыльями, воронья стая кружит в вышине, галдит, каркает и, наконец, уносится прочь. Камень лежит на боку – наполовину в воде, наполовину на суше.

А я все еще сплю.

Стою по пояс в вонючей воде с ореховым прутиком в руке и камешком во рту, гляжу в небо, на громадную полную Луну, пока ее свет не начинает звенеть, петь в каждой жилке. На миг мне кажется, будто я вновь там, в конюшне, с Джиком: я вся горю, но этот огонь другого сорта, он выжигает пятна тьмы, угнездившиеся во мне за годы жизни, как и в любом другом. На миг я становлюсь чистым светом – невинным новорожденным пламенем костра на Иванову ночь в облике женщины…

…и просыпаюсь. Я снова дома.

Лежа в кровати, смотрю в окно, но в небе нашего мира Луны не видно. На улицах тихо, город окутан покоем, в руке прутик орешника, за щекой камешек, а глубоко внутри – жаркий, чистый огонь.

Сажусь, выплевываю камешек в ладонь, поднимаюсь на ноги, иду к окну. Это уже не волшебный сон, вокруг реальный мир. Я знаю: здесь Луна получает свой свет от солнца. Знаю: она здесь, в темном небе, только сегодня, в ночь новолуния, не видна, потому что закрыта от солнца землей.

А может, просто ушла в какой-то иной мир, чтобы наполнить фонарь и вновь начать еженощные прогулки по небу.

Чувствую: сегодня я узнала нечто новое, но никак не пойму, что. Разобраться бы, какой во всем этом смысл…

11

– Ну, как же можно, Софи? – воскликнула Джилли. – Бог мой, ведь все так очевидно! Она действительно была твоей матерью, и ты действительно спасла ее. А что касается Джика, он – та самая птица, которую ты спасла в первом сне. Джик Ворон – неужели не догадываешься? Один из злодеев. Только твое доброе дело покорило его сердце, вот он и принял твою сторону. Все ясно, как день!

Софи медленно покачала головой.

– Пожалуй, хотелось бы мне в это поверить, – сказала она. – Вот только наши желания не всегда совпадают с реальностью.

– Но что же с Джиком? Ведь он будет ждать тебя. И как же Бабушка Погода? Оба они знали, что ты – дочь Луны, с самого начала. Все это что-то да значит.

Софи вздохнула и погладила спящего на коленях кота, на миг представив, что под пальцами – мягкие темные кудри ворона, который мог быть человеком, из страны, существующей только в ее сновидениях.

– Наверное, это значит, – сказала она, – что мне нужен новый бойфренд.

12

Джилли действительно душка, и я люблю ее всем сердцем, но в некоторых отношениях она так наивна! А может, ей просто нравится играть роль этакой инженю. Но, как бы там ни было, она всегда готова без оглядки верить всему, кто бы что ни рассказывал, главное – чтобы о волшебстве.

Что ж, я тоже верю в волшебство, но в другое. В то, что превращает гусеницу в бабочку. В естественные чудеса и красоту окружающего мира. А вот в реальность какого-нибудь царства сновидений поверить не могу. И в то, что во мне действительно течет кровь фей, так как я – дочь самой Луны, тоже. Как бы Джилли на этом ни настаивала.

Хотя, должна признать, было бы очень приятно.

Спать в эту ночь не ложусь. Брожу по квартире, пью кофе, чтоб не сморило сном. Боюсь засыпать. Боюсь, что вновь увижу сон, и этот сон окажется реальностью.

А может, что не окажется.

Когда начинает светать, принимаю душ. Долго стою под холодными струйками, потому что опять вспоминала о Джике. Выходит, из сна в реальный мир перекочевывают не только последствия неверного выбора, но и разгулявшееся либидо. Что ж, логично…

Одеваюсь в старье, которого не носила уже несколько лет – просто затем, чтобы дождаться более приличного времени. Белая блуза, линялые джинсы, хайтопы. Все это венчает когда-то принадлежавшая отцу домашняя куртка из бордового бархата с черными шелковыми лацканами. Плоская черная шляпка с чуть загнутыми кверху полями довершает картину.

Смотрюсь в зеркало. Такое чувство, будто собралась пробоваться на роль ассистентки фокусника, но ничего. Плевать.

Дождавшись более-менее пристойного часа, иду к дому Кристи Риделла. Стучусь в его дверь в девять. Он открывает – заспанный, расхристанный, небритый, и я понимаю, что следовало бы дать ему поспать еще пару часиков, но теперь уж делать нечего.

Без обиняков выкладываю, с чем пришла. Объясняю, что слышала от Джилли, будто он – специалист во всем, что касается осознанных сновидений, а мне нужно разобраться, могут ли какие-то их детали – приснившиеся места или встреченные во сне люди – быть реальными?

Кристи застывает в дверях, моргает, как сова, но, видимо, ему и не такие странности привычны: поразмыслив пару секунд, он прислоняется к косяку и спрашивает, знакома ли я с понятием консенсуальной реальности.

– Значит, все вокруг нас реально только потому, что мы все согласны с этим, – отвечаю я.

– Ну, вот. Может быть, и во сне все точно так же, – говорит он. – Если во сне все согласны, что все вокруг реально, то почему бы и нет?

Мне очень хочется расспросить его и о том, что говорил отец – о снах, пытающихся сбежать в мир яви, но это, пожалуй, уже слишком.

– Спасибо, – говорю я.

– И всё? – спрашивает он, озадаченно глядя на меня.

– Объясню как-нибудь в другой раз, – отвечаю я.

– Да уж, неплохо бы, – без малейшего энтузиазма говорит он и закрывает дверь.

Вернувшись домой, укладываюсь на старую софу, вынесенную на балкон, и закрываю глаза. Я все еще ни в чем не уверена, но, думаю, если взглянуть, удастся ли нам с Джиком найти себе одно из тех «долго и счастливо», какими обычно заканчиваются сказки, вреда от этого не будет. К тому же, как знать? Вдруг я и вправду дочь самой Луны? Если не в этом мире, то где-нибудь еще…

Чарльз де Линт

* * *

Чарльз де Линт – профессиональный писатель и музыкант, живущий в Оттаве, Канада. Этот прославленный автор более чем семидесяти книг для взрослых, для молодежи и для детей удостоен Всемирной премии фэнтези, премий «Аврора», «Санберст» и «Белая сосна», и многих других наград. Согласно опросу, проведенному среди читателей «Новейшей библиотекой», восемь его книг вошли в список 100 лучших книг XX столетия. Кроме этого, де Линт – поэт, художник, автор-исполнитель песен и фольклорист. Ведет колонку ежемесячного книжного обозрения в «Журнале научной фантастики и фэнтези».

Вероника Шаноэс использует декорации волшебной сказки, чтоб рассказать читателю трагическую историю Нэнси Спанджен. Лучше всего известная своими взаимоотношениями с панк-рокером Сидом Вишесом из группы Sex Pistols, она была неблагополучной маленькой девочкой, на самом деле так никогда и не сделавшейся взрослой. Как и у Нэнси, шансы вымышленной Лилии на традиционный счастливый конец ничтожны: ее терзают, рвут изнутри душевные муки. Шаноэс написала эту жестокую сказку потому, что была очень зла на то, как «глянцевая пресса о панках походя демонизирует» Спанджен – «мертвую душевнобольную девочку».