Я слышу их.

Их ликование, песни, музыку (ух, кто же мне, в конце концов, объяснит, что такое лютня?).

Я вынужден мобилизовать все свои силы, призвать все свое мужество. Чтобы появиться на людях, да еще при таком стечении народа, впервые с тех пор, как я стал взрослым. Мужчиной.

Но мой (у!) успех — если я добьюсь его — должен быть только открытым (публичным). Полный успех.

Ээх!

Ах!

Кто-то идет. В военном комбинезоне. Сейчас я покажусь.

Опля — я загораживаю ему дорогу.

Военный резко останавливается. Э-э-э, это же полковник Эней, его-то мне и надо.

— Аббат Йоркский? Ричард?

Э-хе-хе.

— Только не говори, что я тебя напугал, полковник Эней.

— А я и не говорю, раз такое дело.

— Храбрый воин. Бесстрашный воин. Ну как европейский поход?

— Детские игрушки, — отвечает он, раскачиваясь на сильных ногах. (Да, друзья, ничего не скажешь, отличный экземпляр.) — Фактически мы не видали врага. Плевое дело, раз такое дело.

Я вытягиваю шею, пытаясь заглянуть ему в лицо.

— О, значит, ты заслужил генеральский чин, мой дорогой полковник Эней.

По его квадратной — фи! — физиономии пробегает тень замешательства (беспокойства).

А?

— Видишь, Ричард, я про это думал, да не знаю, тяну ли на генерала.

А-а-а.

— Говоришь, думал?

— Ага, частенько, раз такое дело.

— Эй, Эней, думать предоставь другим. Значит, не хочешь быть генералом?

— Ясно хочу, раз такое дело.

(Паук плетет основательную паутину, у-у, еще какую!)

— Или ты предпочитаешь по-прежнему ходить в подчиненных у генерала Ахилла, а?

— Раз такое дело, генерал Ахилл был в Европе на высоте. Он командовал запуском ракет: ни единого промаха, раз такое дело.

— У тебя бы не хуже получилось. Скажешь, нет?

Он соглашается не моргнув глазом:

— Так точно, раз такое дело.

Должен объяснить вам, что с полковником Энеем я знаком тысячу лет. Мы, можно сказать, друзья.

У нас уговор. С дальним прицелом. Я помогаю ему стать генералом, он мне — достигнуть.

А чего достигнуть — э, это ему незачем знать.

Ах, да я и сам не знаю.

В свое время у меня появилось дальновидное предчувствие. Эней мой должник — по причине, которую я объясню позже (ниже) и которая наконец-то дает мне возможность шантажировать его.

О-о-о-о-о, я медленно обхожу вокруг Энея. Опутывая его своей паутиной.

— Ты должен соблюдать наш уговор, полковник Эней. Полагаю, в Европе ты виделся со своим отцом. Как поживает барон Небраскский? Хорошо?

Эней еле слышно отвечает:

— Да.

— Раз такое дело. Небось он с трудом выкроил время повидаться с тобой, по горло занятый своей торговлей. Думаю, он еще больше разбогател. Говорят, Европа стала раем для бизнесменов. А если бы я шепнул папе (э-хе-хе), что барон Небраскский уцелел при ликвидации аристократии, что ему — живому — был воздвигнут величественный пантеон и что полковник Эней, вместо того чтобы ликвидировать своего отца, ай-ай-ай, помог ему бежать в Европу?

— Ты был моим сообщником, раз такое дело.

Я ждал этой его попытки — ишь ты! — выйти сухим из воды.

— По-твоему, значит, вина лежит на нас обоих. Э, Эней, ты забываешь, что я — сын Эдуарда. Ты у меня в руках, а у тебя в руках что? Пустота. — (Кулаки Энея, обтянутые перчатками, как бы сами собой разжимаются.) — Сам видишь, шевелить мозгами — это не по твоей части.

— Раз такое дело. Ох.

Все в порядке, люди. В ажуре. У, мой план начинает себя оправдывать. О, отличный план.

Пальчики оближешь.

Я отделываюсь от горе-вояки:

— Уходи. Сюда идут.

Эней убегает в ту сторону, где ликующие голоса стараются перекричать медь оркестра.

Посмотрим, кто бы это мог быть. А?

Тсс! Ша! Шаги женские.

А, Анна.

Опустив голову, она привычными мелкими шажками пересекает по диагонали зал.

Там, где она проходит, друзья, мусор блестит, как бы обретая былую — эфемерную — жизнь новых, только что купленных вещей. Ей-ей, она движется в мою сторону. У!

Раньше, чем меня, Анна — ах! — замечает мою уродскую тень.

— Проклятье.

Мне же слышится приветливое «здравствуй». Я вовсе не хочу сказать, что Анна чревовещательница, ц-ц-ц. Просто девочке оказалось не под силу — уф — выучить две сотни слов, вот она и вынуждена обходиться (довольствоваться) десятком, даже меньше, у, удивительное существо.

— Скажи, Анна, как тебе больше нравится меня называть? А? При нашей последней встрече ты назвала меня чертом.

— Тьфу, — говорит она с обычным своим (очаровательно отрешенным) видом.

— Прекрасная невестка, я намерен на тебе жениться. Оракул поведал мне, что ты скоро овдовеешь. Мой братец Георг не сегодня завтра (ихихи) исчезнет. Он выиграл войну, но проиграет мир. Так что готовься к свадьбе, Анна.

— Проклятье.

— Ты хочешь сказать, что я женат? Ничего страшного. Бетти у меня добрая и понятливая. Она готова к худшему и даже удивляется, что худшее для нее еще не наступило. Чем скорее оно наступит, тем скорее подтвердятся ее ожидания. Аяй, бедная Бетти! Лучше не заставлять ее слишком долго ждать.

(«Бетти, тебе известно, что значит исчезнуть? Ты ныряешь в мусорное великолепие, потом ты засыпаешь, а просыпаешься в раю, где в твоем распоряжении квадратные мили мусора. У, у всех одинаковые участки, твой не меньше папского, и не нужно таскаться за покупками, поскольку сверху — ух ты! — каждый день небесной манной сыплются товары, пополняющие твою персональную помойку. Тебе останется только заботиться об уборке аллей, о’кей, по которым ты сможешь гулять на своем участке. И когда — о да! — будешь подходить к его границе, ты сможешь сравнивать собственное счастье с соседским счастьем и притом никому, у, никому не станешь завидовать, не то что на этом свете, где прилавки ломятся от прекрасных новинок, а их покупку, увы и ах, тебе приходится откладывать. И-и-и, исчезнуть приятно, Бетти, так что на днях я тебя уберу. У, уже скоро».)

— Анна, ты думаешь, Георга наконец сделают кардиналом? К сожалению, вакантное место всего одно. Будь уверена, Георгу его не получить. Вот что, дорогуша, чтобы не терять времени, мы можем уже сейчас считать себя женихом и невестой.

— Господи Исусе!

Разве словарь (лексика) Анны не ой-ой-ой?

— Учти, я собираюсь обладать тобой, да-да, спать с тобой каждый день. Кроме трех дней течки. (Ихихи.) Я буду тебя насиловать, пластать, пороть, потрошить, пока у тебя не появится условный рефлекс и ты не приучишься испытывать наслаждение, едва я возьмусь за подол туники. Вот так.

Я слегка приподнимаю тунику. У, нельзя сказать, чтобы ничего не было видно, но Анна не отворачивается.

— Анафема, — рассеянно говорит она.

Ах! Любимый?

— Куколка! Твое золотистое матовое тело ничем не пахнет, у тебя нет запаха, но ты лучший экземпляр нашего женского ассортимента. Дорогая Анна, ты ошиблась, поставила не на ту лошадь. Ты должна была выйти за меня. К счастью, теперь у тебя будет возможность поправить дело. Ну-ка, сядь на трон.

Ооо!

— Проклятье.

На сей раз (э-ге-ге) это вырвалось у меня.

Ага, Анна поворачивается и медленно, на негнущихся ногах робота, словно подчиняясь моему внушению, идет к трону.

Ух!

На золоченой спинке трона тусклым густым слоем скопилась пыль.

Анна протирает позолоту (дерево? алебастр?) рукавом балахона, после чего (о-о!) пристраивается (располагается) у левого подлокотника, где сбоку имеется углубление. Специальная выемка — место для папской жены во время официальных церемоний. Наверняка чтобы ей удобнее было стоять. На собственных ногах (ах).

Анна (если быть точным) не села на трон. О, она правильно выбрала свое место. Свое будущее место.

Я подзываю ее жестом. Она покорно возвращается.

Просто прелесть.

Где бы нам посидеть?

Вообще-то мне трудновато взбираться на стулья, да и не время рассиживаться.

Я неожиданно появлюсь в самый разгар праздника и толкну речь.

Все герои — ведь правда? — умеют толкать речи.

Вот и я сделаю то же самое.

Какую речь?

Я судорожно перебираю список своих трудных слов. («Этот сумасшедший Рикки придумал язык, понятный ему одному».)

О-о, речи из них не получится.

Я мог бы представить широчайший набор восклицаний.

А что, если начать просто и сжато?

— Извольте убраться с дороги и дать мне власть!

— Какую власть?

— Которая мне полагается, вот какую.

Ух!

— Ладно, ты только объясни — какую. Покажи!

— Показать? Что показать?

— Власть.

— Ясно, что власть. Понятно.

— Ну?

— Я не знаю. Это вам не коня требовать. Дескать, коня, коня! Полцарства за коня!

— Мы поняли. Коня ты не хочешь. Может, хочешь кота?

— Да нет же, я не люблю животных. Не хочу никаких животных.

— Ричард, не морочь нам голову своей ахинеей.

Ах! Ох!

— Я сказал, что мне нужна власть. Вся власть.

— Будь по-твоему, Ричард, можешь забирать власть. Она твоя.

— Спасибо. А нельзя ли поинтересоваться, в чем она состоит?

— Это ты сам должен знать. А не знаешь — катись в нужник, поносные твои мозги.

Ишь ты!

Наверняка кончится грубостями.

Однако я до того страшен, что лично мне грубость (вульгарность) непозволительна. Все мое обаяние — в красноречии, в чистоте языка.

Анна — ах — тем временем ждет.

Она-то чего хочет?

Вряд ли она рассчитывает, что я овладею ею прямо сейчас, здесь, на подстилке из мусора. Ахохохох! Почему она не уходит?

Понял. Она хочет чествовать победителей. Вместе со мной, под ручку (ух ты!). Под ручку так под ручку, только надо ведь еще приноровиться к шагу друг дружки, ихихи.

— Анафема.

(Это не Анна. Это опять я, а язык — ее, Анны.)

Поздно. Ликующая толпа направляется сюда.

Спокойствие, Ричард, не дрейфь. Ты всего-навсего беседуешь (мило) со своей дорогой невесткой. В этом нет ничего предосудительного, о’кей.