Эдвард подъехал к площади Испании за несколько минут до назначенного Лючией часа. Выйдя из машины, он огляделся, вздохнул, качнул головой, словно отвечая на собственные тревожившие его мысли. Сейчас, к концу этого насыщенного впечатлениями дня, утренняя встреча на виа Маргутта казалась ему нереальной. И он вдруг подумал, что девушка не придет. Однако ночной Рим, гуляющая толпа на площади, огни, запах бензина, перемешавшийся с запахом тысяч азалий на Испанской лестнице, — все это отвлекало и успокаивало. Разноязыкая толпа стекала по лестнице, и вместе с ней волнами стекали на площадь белые и розовые азалии — обычное весеннее украшение этого романтического уголка Рима. Эдвард бродил среди влюбленных и туристов, сожалея, что не относится к числу первых, и не желая относить себя ко вторым. Ему хотелось быть здесь своим и жить, вдыхая эту пахнущую бензином и азалиями вечность. Порыв ветра швырнул ему в лицо брызги от фонтана Баркачча. Он обернулся и увидел Лючию.

Девушка быстро спускалась по лестнице, бледная, отрешенная, какая-то отстраненная от всего и всех, и широкий цыганский подол светлого платья вздымался вокруг ее ног в такт каждому шагу.

Эдвард поспешил ей навстречу, взял в свои руки ее холодные подрагивающие пальцы и с облегчением улыбнулся: значит, их короткая встреча утром была не сном, и вот она, Лючия, его Вергилий в женском обличье, который проведет его по лабиринту загадок и тайн и выведет к свету. Несомненно, эта девушка чистейшей красоты поможет ему все прояснить.

Он усадил ее на переднее сиденье, сел за руль сам, и через минуту «ягуар» уже ехал в сторону Трастевере.

На Лючии было светлое платье с глубоким вырезом, плечи покрывала легкая шаль, поверх которой свободно лежали ее золотистые, чуть вьющиеся волосы. На трогательно склоненной шее поблескивала цепочка со старинным медальоном. Лицо, казалось, никогда не знало косметики.

Эдвард внимательно следил за дорогой — даже в столь поздний час движение в центре Рима было довольно оживленным.

— Прямо… Теперь направо… — Лючия указывала путь.

Эдвард притормозил:

— Тут одностороннее движение.

— Что значит одностороннее?

Напряжение первых минут рассеялось. Эдвард рассмеялся:

— Что значит? Висит знак — по этой улице ехать нельзя. Не хотите же вы, чтобы иностранца оштрафовали за нарушение правил уличного движения?

— Правил?.. Впрочем, не важно. — Лючия выглядела озадаченной. Покрутив головой, она указала пальцем в другую сторону: — Тогда туда.

Наконец они выехали на ярко освещенную набережную Тибра.

— Судя по тому, что правила уличного движения вам незнакомы, машину вы, конечно, не водите?

— Это верно. Я предпочитаю ходить пешком. Рим ведь небольшой. Меньше чем за час его можно весь обойти.

— Меньше чем за час… — Эдвард не знал, что возразить.

— А вы очень хорошо говорите по-итальянски.

— Моя мать родилась в Венеции, а отец очень любил мою маму и Италию. И все это передалось мне. Когда-то у нас был во Флоренции дом. Вам нравится Флоренция?

— Никогда не была там.

— Никогда не были во Флоренции? Невероятно!

— Я ни разу не уезжала из Рима. Зато знаю все его окрестности, и озера, и замки… Вот и все. — Последние слова она произнесла очень тихо.

— Лючия, что случилось? Вы так странно говорите и что-то совсем сникли. А утром, кажется, настроение у вас было получше…

Девушка порывисто вздохнула, почти всхлипнула и, закинув руку за спинку своего сиденья, повернулась к Эдварду:

— Я немного, ну… как бы это сказать… сумасбродная, что ли. А все потому, что родилась в районе Монти, — и, решив, что это как-то прояснит ситуацию, добавила: — Это возле Колизея.

— А при чем тут район?

— О жителях Монти говорят, будто они все немного… сумасшедшие. Разве вы не слышали?

— Может быть, читал… Что-то из времен Средневековья. Но кто же сейчас всерьез верит в такую чепуху?

— И вовсе это не чепуха.

Эдвард покосился на нее. Глаза Лючии, зеленые утром, сейчас казались почти черными и мерцали, как воды Тибра за ее плечом, а распущенные волосы отливали горячей медью, когда на них падал свет фар встречных автомобилей.

— Вы уверены, что Тальяферри придет?

— Конечно. Мы каждый вечер ужинаем вместе.

Эдвард помедлил со следующим вопросом:

— А вы… когда вы видели его в последний раз?

— Сегодня утром. — И добавила почти с вызовом: — Едва только открыла глаза.

Последнее замечание Эдвард, казалось, пропустил мимо ушей.

— И все? Так, может, поэтому у вас плохое настроение? А каков он, этот Тальяферри? Молодой, наверное?

— Он похож на вас.

— Тогда еще больше причин встретиться с ним. Сегодня днем он был дома? — В последнем вопросе явно не ощущалось логики.

— Нет.

— И в самом деле. Я ведь звонил. Никто не ответил.

Лючия тихо коснулась его плеча:

— Сейчас направо, через мост. Уже скоро.

Что-то заставляло Эдварда говорить почти без умолку:

— На вас красивое платье. Немного в цыганском духе. И ваши волосы… И в вас есть такое очарование… Очарование старинной фотографии из семейного альбома. А ваш медальон, он сделан… в каком же веке?

— О, это амулет. Он обладает разными необыкновенными свойствами. Может, например, заставить мужчину потерять голову.

Эдвард улыбнулся:

— Я уже готов потерять голову.

Лючия улыбнулась в ответ:

— Здесь можно остановиться. Теперь лучше идти пешком.

Машина затормозила. В просвете между домами мелькнула колокольня базилики Санта Мария ин Трастевере. В этой части Рима было совсем малолюдно. Город засыпал. Эдвард помог Лючии выйти, взял с заднего сиденья сумку, и они двинулись дальше — в самый лабиринт узких улочек.

Они входили под мрачные арки, камушки срывались у них из-под ног и со стуком катились вниз по лестницам с истертыми ступенями, там и тут виднелись очертания римских руин, барельефы со стершимися от времени изображениями были почти неразличимы в тусклом свете фонарей.

Они шли довольно быстро и оба запыхались. Характер построек опять изменился. В узких мрачных улочках не было ни машин, ни людей, город словно потерял приметы времени.

— Не думал, что такие кварталы сохранились в Риме. — Эдвард озирался, как зачарованный. Вряд ли он забрел бы сюда самостоятельно. — А вы здесь чувствуете себя как дома. Верно?

— Да, я здесь каждый камень знаю! — воскликнула Лючия.

— Ну, значит, вы именно тот человек, который мне нужен. Я ищу одну площадь. — Лючия замедлила шаг. — Разве Тальяферри ничего не говорил вам?

— Нет, а что?

— Это удивительная площадь. Если верить фотографии, конечно. Небольшая, с низким портиком. Слева старинный храм с колоннами, справа фонтан. Фонтан с дельфинами.

Лючия покачала головой в задумчивости:

— Фонтан с дельфинами, колонны? Нет, я не знаю такой площади, хотя…

— Хотя что?

— Хотя, когда вы сказали про храм, и портик, и фонтан, мне показалось, что я видела где-то… Но ведь это Рим, и здесь везде колонны и фонтаны!

Наконец они остановились перед старым двухэтажным домом. Вывеска на фасаде, сохранившаяся, судя по шрифту, еще с прошлого века, гласила: «Таверна „У Ангела“».

— Вот… — Лючия заметно волновалась. — Пришли.

Массивные стены дома были сложены из плохо обтесанных камней неправильной формы. Толкнув тяжелую дверь, Эдвард вошел первым, готовый внутренне ко всяким неожиданностям. По крутым каменным ступеням они сошли вниз.

Помещение, в котором они оказались, походило на грот. Или на катакомбную церковь, в которой решили почему-то устроить таверну. На темном закопченном потолке виднелись следы росписи, грубые дубовые столы со скамьями стояли вдоль стен, бросалась в глаза деревенская утварь прошлого века. Несколько факелов, прикрепленных к стенам, да керосиновые лампы — освещение соответствовало интерьеру.

В глубине зала горел очаг. Слуга, облаченный в старинную одежду и едва различимый в полумраке, поворачивал на вертеле поросенка. Второй был скорее всего хозяином. Тощий, с длинными черными волосами… Так раньше на карикатурах изображали Паганини. Этот второй, похоже, хорошо знал Лючию, потому что, не выходя из-за буфетной стойки, ограничился легким кивком.

Лючия направилась к столу, и Эдвард, в ошеломлении оглядываясь, двинулся за ней.

— Боже, я не знал, что такие места еще существуют! — воскликнул он, усаживаясь на скамью лицом ко входу и кладя рядом с собой плащ и сумку.

— Нравится?

— Еще бы! Но я здесь… Нет, я определенно робею отчего-то, словно не в своей тарелке себя чувствую. Вот ваш наряд и вообще весь ваш образ — вполне соответствующий… Не думал, что с такой достоверностью можно воспроизвести атмосферу прошлого века… Простите, я несу чушь, словно банальный турист, только что приехавший из Техаса. Для ученого я что-то слишком эмоционален.

Теперь в улыбке Лючии появилась какая-то отстраненность.

— Вам так уж необходима трезвость ума?

— Это моя работа. Архивы, документы… Всему надо дать объективную оценку. Насколько это возможно, разумеется. Так где же Тальяферри?

Теперь в голосе Эдварда звучала ирония — игра слишком затянулась.

— Придет. Еще не настало время. — Лючия говорила спокойно, почти равнодушно.

— Подождем. Нам ведь некуда спешить, не так ли?

— Я привыкла ждать.

— Ну да, итальянки всегда терпеливо ждут своих мужчин. Такая во всяком случае идет молва. Тальяферри часто заставляет вас ждать?

— Я вижу его каждый день, — ответила Лючия, не меняя своего неторопливого и отстраненного тона.

— Каждый день и… каждую ночь. Вы мимоходом сообщили мне это. Чтобы я не строил никаких иллюзий? Но ревновать-то вы мне не запретите? Хотя, в самом деле, какое право я имею на ревность…

Лючия молчала. Эдвард жестом подозвал одного из слуг. Тот подошел с кувшином вина и, поставив его на стол вместе с двумя стаканами, исчез.

— Вино! Вино из винограда, собранного в предместьях Рима в прошлом веке! Совсем не удивлюсь, если так и окажется.

Эдвард наполнил стаканы. Лючия все больше уходила в себя, а Эдвард продолжал говорить, словно в лихорадке:

— Ну, расскажите о себе, милая Лючия. Что вы делаете? Чем занимаетесь? Я хочу сказать — кем работаете?

— Натурщицей.

Эдвард поднял брови.

— Натурщицей. У Тальяферри, — пояснила Лючия.

— Не самое распространенное занятие в наше время. Чаще услышишь — манекенщицей, тогда понятно, что речь идет о рекламном бизнесе. А вы — просто натурщица у художника. Значит, все светлое время суток проводите в мастерской, а на улицу выбираетесь только вечером.

— С чего вы взяли?

— Вы так бледны, словно никогда не бываете на солнце. Но надо признать, что бледность вам к лицу. Это тоже составляет часть вашего очарования.

— Да, я не люблю солнечный свет.

Эдвард долил себе вина и выпил почти все залпом.

— Каким вы представляли меня до нашей встречи?

— Точно таким, каким вы оказались.

Пристальный взгляд Лючии волновал его.

— Но как? Как один человек, если, конечно, он не ясновидящий, может с точностью представить себе другого человека? Ведь между воображаемым и действительным должна быть разница?

— Вот некоторые и считают меня колдуньей. Так что берегитесь. — Все это было сказано без тени улыбки.

Не очень сознавая, зачем он это делает, Эдвард протянул руку и дотронулся до медальона на груди девушки. Он никогда не перебарщивал со спиртным, но сейчас остановиться не мог. Вино и присутствие Лючии все больше волновали его.

— Надеюсь, все колдуньи такие же красивые. — Он приподнял стакан Лючии, приглашая выпить вина, и посмотрел ей прямо в глаза. — А Тальяферри, видно, решил замучить нас ожиданием.

— Он появится с минуты на минуту.

Эдвард допил вино. Длинная тень, отбрасываемая на стену спускавшимся по лестнице человеком, заставила его вздрогнуть.

— Это он!

— Нет, не он, — сказала, не оборачиваясь, Лючия.

На лицо незнакомца упал свет факела, и Эдвард внутренне ахнул, настолько вошедший был похож на хозяина таверны. Легче было списать это на игру воображения.

Хозяин и новый посетитель переглянулись и оба посмотрели на Лючию и англичанина.

Эдвард подумал, что, может быть, сейчас самое время уйти, но желание довести партию до конца и присутствие Лючии удерживали его.

— Хоть бы одним глазком взглянуть наконец на этого Тальяферри!

Полуприкрыв глаза и покачивая, как в забытьи, головой, Лючия повторила уже сказанную ранее фразу:

— Он похож на вас.

В этот момент зазвучала музыка. Вошедший, близнец хозяина, прислонясь к стене, перебирал гитарные струны. Наконец из перебора возникла мелодия, и хрипловатым низким голосом человек начал петь.

Сегодня время полнолунъя.

Виденье, странница, колдунья,

О, кто б ты ни была, молю —

Не отвергай любовь мою.

Колокола звонят: динь-дон.

Пускай продлится этот сон.

Но сто колоколов в ответ

Сказали — нет.

И если я тебе не мил, —

Тот, кто всегда тебя любил, —

Молю, хотя бы до рассвета

Ты мне не говори про это.

Эдвард и Лючия внимательно вслушивались в слова.

Не отвергай любовь, молчи,

Свети мне, как луна в ночи.

Вчера, сегодня и всегда

Скажи мне — да.

Колокола звонят: динь-дон.

Пускай продлится этот сон.

Но сто колоколов в ответ

Сказали — нет.

Закончив, певец учтиво поклонился.

Эдвард с благодарностью захлопал, но хлопки эти странно звучали в пустом подвале, под темными сводами.

Взяв предложенные Эдвардом деньги, певец отошел от их стола.

— Однако не понимаю, — Эдвард оглянулся, — почему мы одни в таком романтическом месте? Здесь всегда мало посетителей?

Лючия и гитарист переглянулись. Опять прислонясь к стене, певец принялся наигрывать только что звучавшую мелодию.

— Обычно тут много народу. — Лючия была невозмутима. — Мы в Риме привыкли ужинать поздно.

Эдвард взглянул на соседний стол. Незажженная свеча, стоявшая на нем, вспыхнула, точно от его взгляда. И вслед за нею вспыхнули свечи на всех других столах.

Не ожидавший ничего подобного, Эдвард пробормотал:

— А… вы видели?

— Что? — Лючия даже не повернула головы.

— Свечи… Фокус какой-то… А почему вы не пьете?

Лючия подняла стакан:

— Пью… — Улыбка у нее получилась несколько натянутой.

Сердце уже стучало у Эдварда под самым горлом.

— Может, поговорим немного о завтрашнем дне?

— О завтрашнем?

— Когда встречаешь женщину, которая тебе нравится… конечно, начинаешь думать о будущем. Если вы так уж не любите солнечный свет, мы можем встретиться вечером при свечах или даже при керосиновых лампах, как сейчас. — Он взял Лючию за руку. Но выражение лица девушки по-прежнему оставалось отрешенным.

— Этого я от вас не ожидала, профессор.

— Наконец и я вас чем-то удивил… — Эдвард пытался улыбнуться, но ощущал страшную тяжесть во всем теле. Говорить и двигаться было все труднее. Наверное, сказывалось выпитое. — Мне кажется, нас что-то связывает, хотя что — толком не знаю. Ведь вы не откажетесь встретиться со мной еще раз? Можно завтра заехать за вами в мастерскую?

— Нет-нет! — Лючия вздрогнула и попыталась отнять руку. — Я не могу.

— Боитесь… Тальяферри?

— Нет, не поэтому. — Черты ее лица исказило сильное волнение. — Прошу вас, не настаивайте, не ищите меня.

— Хорошо. Но тогда объясните, почему же сегодня мы оказались здесь вдвоем? — Эдвард внимательно смотрел на нее. — Тем более что — готов поспорить — Тальяферри не придет.

— Почему вы так решили?

— Лючия, синьора Джаннелли, администратор гостиницы «Гальба», утверждает, что не знакома с вами. — Вдруг Эдвард увидел, что лицо Лючии дрогнуло и поплыло перед ним. Да и все окружающие его предметы начали терять свои очертания. И соображать, и говорить становилось все труднее. Но зачем эта маленькая лгунья морочит ему голову?

Лючия даже не отвела глаз.

— Я вижусь с нею почти каждый вечер.

Почувствовав, что лоб его покрылся испариной, Эдвард ослабил узел галстука.

— Хотелось бы мне хоть раз увидеть вас вместе. А Тальяферри… готов спорить, что он не придет. — Силы покидали Эдварда. — Поспорим? Нас, англичан, хлебом не корми, но дай заключить пари. — Он понимал, что выглядит сейчас жалко. Но глаза сами собой закрывались, а голова опускалась на руки. — Бога ради, извините. Мне казалось, я выпил не так уж много…

— Вы не должны были трогать медальон.

— Это… вы это имели в виду… когда говорили, что можно потерять голову?

На этих словах сознание покинуло его.

* * *

Очнулся Эдвард уже на полу. Мрачные своды таверны бешено вращались над ним. Он протянул руку, надеясь на помощь Лючии. Но сквозь туман видел, что девушка медленно поднимается из-за стола. Зеленые глаза ее были совершенно бесстрастны.

Музыкант продолжал перебирать струны. Однако звук был странным образом искажен. Теперь звучала фуга, и не в гитарном, а в органном исполнении. Это была та мелодия, которую слушала Оливия, сидя в одиночестве у телевизора в гостинице «Гальба»!

Стены таверны вновь пришли в движение вокруг Эдварда. И люди двигались, как при замедленной съемке. Лючия поднесла руки к очагу, и языки пламени вытянулись навстречу длинным пальцам девушки, точно хотели втянуть ее в огонь. В медальоне, висевшем на груди Лючии, плясали красные отблески. Два одинаковых лица — хозяина таверны и музыканта — склонились над Эдвардом, который лежал на полу, беспомощно раскинув руки. Глаза его были широко раскрыты, он шевелил губами, но не мог издать ни звука.

Взяв Эдварда за плечи и за ноги, мужчины легко подняли его и понесли к выходу. И в этот момент чья-то тень скользнула вдоль стены. Человек с длинными волосами и закрытым усами и бородой лицом спускался по лестнице. Одет он был, как одевались в прошлом веке художники. Человек остановился, чтобы взглянуть на Эдварда, но через несколько мгновений исчез, и тень его тоже слилась с мрачными стенами зала.

Больше Эдвард ничего не видел.