Наверное, весь город собрался на обширной поляне. В центре, в том месте, где прежде ясными ночами в абсолютно круглом озерце отражались звезды, а теперь алел заходящим солнцем ил, ссохшийся до состояния камня, приговоренным преступником торчал старый княжеский трон.

— На память и на урок, — первым воскликнул я и бросил к резным ножкам горсть сухих прутиков.

Вторым подошел Уралан с супругой. Необычайно торжественные, как на свадьбе, они выговорили простые слова словно клятву. Дров под троном прибыло…

Народ, выстроившийся в гигантскую очередь, зашумел. Двинулся. Заколыхались головы, как кроны деревьев в ветреный день — крайние, потом еще и еще, пока волна не добежала до конца. И так с каждым шагом, новые и новые волны. Куча хвороста вокруг приготовленного к сожжению кресла росла.

— Хоть бы по медяшке за право ветвь бросить брали бы, — причмокнул губами Парель. — Можно было бы родину господина моего выкупить…

Принц хмыкнул и, нахально вторгшись в череду людей, бросил свою веточку.

— Матушка просила поинтересоваться… — подводя отчаянно красневшую жену ко мне, спросил князь. — Травы какие-нито будешь давать? Или спалим демонову деревяшку и всего делов?

Я чуть поклонился разодетой княгине, торчащей не меньше чем на голову выше меня. Впрочем, князю под стать.

— Вдоль дорог, видел я, богомольская трава растет. Девок дворовых отправь, пусть охапку нарежут. Только так, чтоб с корнями не дергали, а срезали, как грибы. На ночь глядя заваривайте и пейте. Да заготовьте впрок. Ну, если наследнику брата решите заделать…

По лицу княгини вспышкой пробежал отблеск пламени не сожженного еще трона.

Походным строем, печатая шаг, пришел отряд ростокских лучников, вместо оружия в руках несший сухие ветки. Народ раздался, признавая право соседей по орейским уделам принять участие в ритуале.

— Завидую я тебе, светлейший, — грустно улыбнувшись, выговорил Ратомир. — Любят тебя твои подданные. Глянь, как радуются!

— Так ведь и я их люблю, — честно признался Уралан. — Это ж дети все мои. Есть которые и неразумные, кого и наказать надобно, чтоб разум в голову через задницу вбить. Добрые есть и не очень. Хитрых много, чья мысль дальше сегодня не идет. Этим разъяснять приходится, учить на много лет вперед хитрить… Всяких много. Вот вернешь государство свое, поймешь! А будешь людей любить, так и тебя полюбят.

— Как каждый поодиночке, так они все хорошие, — потрясающе напевным, мелодичным голосом вдруг поддержала мужа княгиня. — А как все соберутся, так неразумные, словно дети малые. Такое иной раз учудят, диву даешься! Словно народец-то весь, как один человек, что говорить не может. Зато слышит все и сердцем чует. Кто такого немца, как родного, любить-голубить будет, к тому он и тянется. Обмануть его и вовсе не получится…

— Благодарю за мудрость, — совершенно искренне поклонился принц княжеской паре. — Выходит, зря я переживал да завидовал.

Прошли отряды княжеской дружины. Трон окончательно скрылся под горой хвороста. Воевода дубровический уже и факел принес, да в руки Уралану вручил. И толстобрюхое, отъевшееся за день солнце свалилось за твердь земную. Можно было подводить итог вековому уроку.

Князь, поймав мой взгляд, оставил руку жены и встал рядом.

— Ну, пошли, — вздохнул я.

Народ расступился, давая дорогу священному огню.

— Как все вместе пищу огню сему несли мы, так и народы орейские. Каждый в своем уделе хозяин, но как злу дорогу заступить, надобно вместе собраться, — выкрикнул я, держась за рукоять факела вместе с князем, у подножия горы дров. — Помнят пусть в веках об уроке этом! И будут сыновья кровь отцов вперед нести, а дочери сердце радовать.

Я слегка надавил на рукоять, заставляя чадящий светильник наклониться.

— Помнить будем и чтить правду орейскую, — громко сказал князь. — У братьев наших, соседушек, прощения просим. Уроком сим престол дубровический за всех ответил. Так же, все вместе, и искупим делами.

Сушняк разгорелся быстро. Задорные пламенные язычки-следопыты лихо осмотрели приготовленную им пищу и тут же разрослись, взмыли вверх урчащим от удовольствия пламенным великаном. И в огненном вихре черным силуэтом видно стало проклятый княжий трон. И тут я понял, почувствовал, как из глубины леса прибывает, приближается несколько сотен незваных и нежданных зрителей. И среди них десять… Семнадцать… Нет! Двадцать два Мастера Ветра!

Всколыхнулся люд. Вскрикнула и заголосила какая-то нервная баба. Заплакали дети. Схватились за копья суровые воины. Напрягся и почти сразу расслабился князь. Ибо на опушке Великого леса, словно призраки из тьмы, появлялись воины лесного народа. И было их столько, с каким числом Старый Белый на землях орейских порядок наводил да Правду устанавливал.

Лесные братья мягко, словно по неверной хвое, скользили к гудевшему пламени и один за другим бросали туда по одной длинной оперенной стреле.

— Завтра в лагерь к вам придем, — шепнул Сворк, не менее остальных изрисовавший лицо черными да зелеными полосами.

Я выпучил глаза. Дружина лесная со знаками большой охоты!

— Пепел потом пусть соберут и в яме глубокой закопают, — успокоив сердце, делая вид, словно все именно так и задумывалось, наказал я князю. — Да яму роют пусть подальше… На перекрестке, что ли.

Уралан кивнул и вдруг поклонился. В пояс. Гораздо глубже, как должно бы спину гнуть князю удельному.

Следующим утром наш лагерь на границе дубрав, с самого рассвета гудел как пчелиный улей.

Сначала прискакал во главе конной сотни опытных дружинников имеющий громадный шанс перестать быть наследником дубровического престола племянник Уралана, молодой Яролюб. А следом пошли-поехали добровольцы. И каждого нужно было встретить, выяснить, каким оружием лучше владеет, и определить к какой-нибудь сотне. Впрочем, когда счет охочих людей перевалил за полтысячи, пришлось назначать новых сотников для новых сотен.

Ратомир тут же указывал, в каком месте и как ставить палатки, кому сдавать принесенную с собой снедь, где костры зажигать…

К обеду похолодало. Со стороны степи задул пронзительный ветер. Небо затягивало низкими серыми тучами. Народ засуетился еще больше, готовясь к затяжным весенним дождям.

— Черемуха зацветает, — пояснил я принцу. — Пока цвет не осыплется, моросить будет.

— Пошли людей в лес, — тут же скомандовал воевода Инчуте. — Пусть дров побольше заготовят да в возы сложат. Чтоб сухое топливо для костров всегда было. Воин без горячей пищи слабеет быстро!

И повернулся ко мне:

— У обозных телег парни собрались. Те, кто луки с собой принес. Надо бы глянуть…

— Конечно, командир, — улыбнулся я. Настоящая причина моего задания, хлопая распоясавшимся на ветру плащом, приближалась к принцеву шатру. Конники успели уже разбить свой лагерь, и теперь их командир шел к Ратомиру на разговор.

Лица некоторых из дубровичевских лучников показались смутно знакомыми. Может, и мучился бы, вспоминая, да они сами напомнили:

— В Ростоке ваш ученик нас как дитятков малых в турнире побил! — поклонился один из них. — Спрашивали после — люди говорят, кого Мастер Ветра примечает, те только лучному делу подмастерья. Остальные — хочь и вовсе за оружие не берись. Засмеют.

Я хмыкнул. Раньше-то сдуру считал — чтоб из лука стрелять, умная голова на плечах, сильные руки да верный глаз нужны. Спасибо! Просветили…

— Поклониться вам, значицца, пришли. В ученики проситься. Сами-то мы в Дубровице-граде не из последних стрельцов…

— И сколь числом вас, ходоки?

— Полста пять.

Я задумался. Снова выходило, что лучные сотни неполными оказывались.

— Ведомо ли вам, что на войну идем? И что против короля-оборотня можете и головы сложить?

— Пробои каленые не небу, чай, пузо чесать куют. Мы в войско и шли. А только хочется науки вашей постичь.

— Ну, принцем Ратомиром, командиром нашим верховным, я воеводой стрелецкой рати назначен. А значит, и науке вместе с ростокцами учить стану. Туда вон идите, — я взмахнул рукой в сторону палаток у стяга Ростока. — Инчута-лучник вас по сотням поделит, командиров покажет да где шатры ставить место даст.

Парни поклонились, подхватили пожитки и отправились. А мы с Велизарием, который теперь носил мое оружие, пошли к обозу, передать кому-то-брату весть о пополнении.

Жрец успел обзавестись десятком помощников, хитрованского вида мужичков с сальными, все оценивающими глазками, в окружении которых непрерывно носился от одной прибывающей из города телеги к другой, постоянно что-то чертя острым стилом на навощенной табличке.

— Забавны мне черты твои, Парель, — рассмеялся я, перехватив казначейскую банду возле очередного, запряженного меланхоличными волами, воза. — Каракульки какие-то. И руны не руны, и картинки не картинки. Сам-то поймешь после, чего изобразить хотел?

— Варварская страна, — воздел руки к небу толстяк. — Неумытая, неученая! Это суть буквицы, а не черты! Что буквицами записано, то любой другой, алфавит знающий, прочесть сможет! Ибо святы они, духом Басры Всеблагого благословлены.

— Ого! Стало быть, и я могу, буквицы выучив, таблички твои счесть?

— Ума ежели хватит, то и сочтешь.

— Научи, — впервые с той памятной встречи в Великом лесу я склонил голову перед пухлым спутником принца.

— Проверять нас хочешь? — выкрикнул один из Парелевых приказчиков.

— Дык, господин мой — колдун известный, — прогудел вооруженный до зубов Велизарий. — Што ему закорючки ваши. Он человеков наскрозь видит…

— А лгать да воровать станете — повесим, — радостно улыбнулся я, вглядываясь в побледневшие лица. — Кто же в бега ударится, тех князья удельные сами выдадут. Дружинное братство порушивший по Правде орейской — и не человек вовсе, а хуже демона. Тварь безродная. Верно, мужички приказные?

Еще бы они не согласные были! Так кивали, что побоялся — головы поотрываются.

— В поход двинем, счету меньше станет, — угрюмо буркнул Парель, уже обсчитывая мысленно следующий караван повозок. — Тогда приходи. Учить буквицам буду. Может, и книгу откровений Миразма Святого, что Басра прямо в ухо тому нашептал, прочтешь. Приобщишься к мудрости божественной. А то ведь так в темноте и помрешь, веры свет отрицая…

Я пожал плечами. Половину речи — вообще не понял и потому не знал, что ответить. Жрец и не ждал. Умчался принимать какие-то мешки и баулы.

Да и мне пора было идти. На опушке дубовой рощи начиналась странная суета. Ставившие там палатки люди вдруг опускали руки и замирали на месте. Иные и вовсе в замысловатых позах каменели.

— Дык, родичи ваши из дубов вылазят, — пояснил слуга, с высоты своего роста видевший дальше. — С оружием. И много их.

Я сорвался с места. Со Сворком, как я еще вечером разглядел, одна молодежь пришла, и, что они могли нашутить в густонаселенном лагере, даже Спящим неведомо было.

Родичи уже сидели невдалеке от командирского шатра. Я шел, здоровался и с удивлением обнаружил, что в отряде не только отроки из семьи Белых. Судя по вышивке на пятнистых кожаных куртках, Сворк привел с собой парней и Синеключенцев, и Кедров, и еще несколько, чьи роды были не столь знамениты в лесу, чтоб их старейшины присутствовали на зимнем Круге Мудрости.

— А-а-а-а-а! — обрадовался родич. — Арч!

— Мир вам, лесные братья, — поздоровался я сразу со всеми. — Отрадно видеть в одном отряде сыновей столь многих семей. Вижу, на большую охоту собрались?

— Да, на войну решили сбегать, — с деланным равнодушием отмахнулся незнакомый мне парень из Синих Ключей. — Не все ж веселье тебе, мастер Арч Белый!

— У твоего отца чуть ветвь орейскую не отобрали, когда он про короля-оборотня да про войско охочих людей старейшинам рассказал, — засмеялся Сворк. — Завидно всем стало. Сказывали, славу семье хотел присвоить…

— Вот главы родов и порешили: кто из молодых воинов Леса с Арчем на войну желание имеет сходить, так пусть идет, — говоривший тоже не был мне знаком. Да и вышивка о его семье говорила мало. — Вот и мы, с Медвежьего Бора, собрались…

Хлопнул входной клапан шатра за спиной. Судя по шагам, вышли Ратомир с уралановским племянником. Велизарий как-то подтянулся весь и бочком-бочком юркнул куда-то вбок. Я обернулся и на глазах у ошеломленных родичей с удовольствием поклонился принцу.

— А чего же рожи раскрасили, словно на охоту вышли?

— Весело, — хохотнул кто-то высоким мальчишеским голосом. — На людей поохотимся…

— Идите домой, — как только мог мягко выговорил я. Взглянул на едва обозначившего кивок командира, подошел и встал с принцем рядом. У другого плеча, сурово сжав губы, тут же встал Яролюб. — Идите. Не позорьте Лес…

Родичи принялись медленно подниматься на ноги.

— Тебе что же это, воины умелые не нужны? А, Арч? — с нотками угрозы в голосе воскликнул Сворк. — Или хочешь, с отцом вкупе, всю славу себе присвоить?

— Мне? Воины? — удивился я. — А зачем они мне? Я воевода стрелецкий армии принца Модулярского. Которых мне командир людей даст, тех и выучу и плечом рядом встану. А время придет, и костьми лягу. Слава же, брат, всегда командиру да народу принадлежит. Так и будут сказывать: принц, мол, Ратомир с воинством честным, орейским, короля-оборотня победил. А о нас, воинах рядовых да строевых, только отцы да мамки и знать будут. Так что и со славой в войске пусто.

Лесные еще продолжали улыбаться, но и те скривели, потускнели.

— Да и веселого в войске мало, — продолжил отговаривать я. — А битвы и вообще — грязь, пот, кровь. Как брат ратный рядом мертвым падает, смеяться губы не смеют. Когда же самого ранят, ужом хочется от войны уползти… Кто-то за хабаром с нами идет, так и того понять можно. Труден да опасен воинский труд. Награду подходящую требует. А злато да серебро, ведаю, тоже вам в лесу не к месту. Как и сам я цены кругляшам не ведаю. Выходит и так, вам на войне делать нечего.

Родичи молчали. И ни единый из них больше не улыбался.

Командир постоял еще минуту, покачал головой и скрылся в шатре.

— Потому и говорю вам, что ни веселья, ни славы тут нет. А коли приказывают, нужно спину в поклоне гнуть и бежать выполнять. Еще и убить могут или ранить — тоже беда. Идите домой, братья. Коли стыдно станет, сказывайте — я вас принять отказался. Ни к чему моему командиру охотники…

Я еще раз поклонился переминающимся с ноги на ногу лесным братьям, повернулся и зашел в палатку Ратомира. Сил больше не было смотреть на побледневшие от стыда лица родичей.

— Знатные были воители? — поинтересовался Ратомир, жестом указывая мне на раскладное креслице возле стола.

— Они одни твоего войска стоили, — грустно кивнул я. — Все девять семей отроков прислали.

— Я бы после твоих слов не ушел, — хмыкнул принц. — На колени бы встал, а остался бы.

— Да и я бы не ушел, — настроение стремительно улучшалось. — Гордость бы не дала.

По натянутому пологу шатра упругой плетью вдарил первый порыв дождя. И зашелестел, зашумел, защелкал по пыльной земле, уговаривая открыться тугие зеленые мешочки на кистях черемухи.

Осторожно, бочком, вошел мокрый, словно выдра, пахнущий потом и дождем Велизарий.

— Сродственник ваш спрашивал, где шатры стрелецкие стоят, — округлив глаза, громко зашептал слуга мне в затылок. — Ну, это. Я показал. И что к Инчуте на довольствие встать надобно, это, объяснил… Ежели што не так, дык я сбегаю…

— Все так. Молодец, — и, улыбаясь всеми зубами, подмигнул заинтересовавшемуся принцу. — В войске твоем теперь двадцать три Мастера Ветра. Да и три сотни прочих лесных с луком с детства знакомы…