Далеко-далеко. Гораздо дальше, чем сердце Великого леса. Там, где синими угловатыми тучами на горизонте навеки застыли Солнечные горы, на берегу прозрачного, словно слеза младенца, озера стоит величественный и прекрасный безжизненный город альвов. Так же, как и две тысячи лет назад, бегут смеющиеся струи ручьев под сенью удивительных, трогательных в своей изящности белоствольных деревьев с огненно-алыми резными листьями. Так же ветры играют грустные протяжные песни среди изумительных узоров в хрустальных куполах невозможных в совершенстве дворцов. Нежные звоны колышущихся от любого дуновения серебряных нитей. Вычурные мостики, лунным светом соединяющие теряющиеся в вышине башни. И руны. Сплетенные ветвями древних деревьев, сложенные багрово-красными гранитными глыбами, кованные нетленной остро отточенной сталью, золотом сверкающие подвешенные на искрящихся струнах. Знаки, нашептывающие историю брошенного мира…

Мир щемящего сердца. Место, где в душе остаются только свет и печаль. Мир, который мы потеряли.

Пыль и тлен. Гниль рассыпающихся от любого прикосновения тончайших, словно крыло мотылька, тканей. Лягушки на берегах заросших лилиями прудов. Тысячи птичьих гнезд и горы отходов жизни. Сотни и тысячи гробов. И просто лежащие рядами скелеты. Длинными, скорбными рядами на выложенных бирюзовыми плитками тротуарах.

Мертвый город погибшего народа.

Когда боги ушли, магия не умерла сразу. Волшебство медленно истекало, развеивалось, истончалось. Тихо гасли огоньки в шарах, а на улицах появлялись прежде невозможные опавшие листья. И так же неумолимо, как звезды в утреннем небе, уходила жизнь из тел волшебных существ.

Охотники лесного народа застали последних еще живыми. Они, взявшись за руки, кругом лежали на единственной площади волшебного города. И смотрели в небо.

— Облака и звезды, — собравшись с силами, пропел один из последних. — Вот что действительно прекрасно! Помогите другим. Пусть останутся те, кто сможет этим любоваться…

Старики говорят, Старый Белый и его триста молодых воинов рыдали несколько дней подряд. Размазывали неумолимо текущие слезы по чумазым лицам и складывали мертвых — мужчин, женщин и детей, почти невесомых в смерти, альвов на улицах их умирающего города. Пытались хоронить и выли от бессилия что-либо изменить. Говорят, именно оттуда начался знаменитый поход лесных охотников по орейским землям.

Альвов больше нет…

«Стреляешь, как альв». Нет похвалы выше для лучника из уст собрата по ремеслу. И вместе с тем, нет более тонкого оскорбления, неуловимого, как летящая на ветру нить паутины. Того, что богами было даровано чудесному народу, нам приходится добиваться тяжким, каждодневным трудом. Уродливые мозоли на пальцах и шрамы — вот что такое стрелять, как альв. Утонченный намек от рожденного в роскоши и праздности.

Кто же такой, этот Мессер?

Я не пошел смотреть турнир. Не мог видеть равнодушное лицо королевского стража. Да и душа пылала, вновь оплакивая хранителей прекрасного. И казалась мелкой и ненужной вся эта их отягощенная сталью и яростью суета.

И еще было стыдно и обидно даже вспоминать голос зеленоокой девушки, говорящей этакий вздор. Лежа в своей палатке, я закрывал глаза и вновь видел ее четко очерченные губы, выговаривающие бессмысленные в бездумной жестокости слова — «стреляешь, как альв». Широкие скулы, высокий, скрытый под полумаской, лоб, блеск глаз и слова…

Снова и снова я вызывал в памяти ее образ. Ее манеру двигаться. Пытался выделить истинную пластику незнакомки в ворохе ужимок, призванных изображать мужчину.

Одно не вызывало сомнений — она не лучник. Несомненно, ее учили обращаться с капризным оружием. Но на празднике Ветра такой стрелец вызвал бы лишь жалость или смех. Любой из Инчутовых стрельцов выглядел бы умудренным опытом наставником этой недоучке.

И еще — она была отлично знакома с Мессером. А раз уж оказалась свидетелем спора капитана стражи с Лотаром, то и с королем.

Решив бросить ломать голову и попросту попытать всезнающего Пареля, я вскочил и, подхватив лук, вышел на улицу.

Жрец нашелся на удивление быстро. В очередной раз преобразившись из служителя культа в войскового казначея, он, размахивая руками и громко ругаясь, руководил навьючиванием лошадей. Крепкие и весьма вместительные повозки, сиротливо задрав оглобли, скромно стояли в стороне никому не нужными.

— Потом-потом, — поморщившись, бросил Парель на бегу. — Тебя Ратомир искал…

Я привычно пожал плечами. Мессер мог подождать.

Принц ползал на четвереньках по полу своей палатки, скручивая непокорные одеяла в тугой сверток.

— А! Арч! Поздравляю! Скорее собирайся. Придется бросить телеги. Палатки тоже оставим. Может быть, это хоть на какое-то время обманет Эмберхарта…

— Уедем до окончания турнира?

— Арч, потом объясню. Время дорого. Серафиму подберем по дороге.

Я кивнул. В середине груди, почти у сердца, вспыхнула и тут же угасла вспышка радости — мы едем домой! Так, с улыбкой, и побежал усмирять свои нехитрые пожитки.

На ристалище ревели горны и гремело железо. Ржали кони и вопили азартные зрители. А мы, словно шпионы на чужой земле, стараясь производить как можно меньше шума, покидали свой лагерь.

Угрюмый воин в плаще королевского стража повел нас в обход невысокой горы по козьей тропинке. Без какого-либо намека на дорогу. Без единого шанса для повозок, вздумай мы потащить их за собой. Злой северный ветер все-таки просыпался мелким колючим дождиком. Глинистый склон сразу размяк. Копыта лошадей разъезжались, животные нервничали, фыркали и норовили спуститься пониже. Пришлось спешиться и вести соловушку под уздцы. Вскоре все, кроме Пареля, последовали моему примеру.

— Твой друг Мессер вызнал, что Эмберхарт поклялся не выпустить нас живыми на тот берег реки, — отрывисто на ходу объяснял принц. — Лотар не советовал оставаться до конца турнира. Тем более, он и сам не намерен завершать это состязание.

— Это как?

— На подходе королевская армия. Как сказал Камил, пара полков знатных вояк. Едва их штандарты появятся на поле, бородатый барон подхватит своих подлипал и поспешит за толстые стены города.

— Лотар что? Собрался воевать с Эмберхартом? — удивился я.

— Да разве это война, — махнул свободной рукой Ратомир. — Но город осадить собирается.

— А мы как?

— Парель договорился. На берегу нас будет ждать корабль. Доберемся раньше, чем у черной мухи перестанут дрожать коленки — считай мы дома…

— Слишком нас много, — покачал я головой. — Слишком сыро, чтоб скакать галопом. И слишком мало веры этим… жрецам.

— Успеем, — хмыкнул принц. — Эмберхарт — редкостный трус. Он не рискнет гоняться за нами по чужим землям, когда королевская армия марширует к стенам его города.

Я промолчал. Все могло обернуться и так.

Тропа вывела на обширный луг, с запада обрывающийся прямо над турнирной ареной. Все снова расселись по седлам.

Дождь мелкой пылью висел прямо в воздухе. Ветер, гнавший легионы осени на юг, не отвлекался на пустяки. В складках плащей сами собой собирались маленькие лужицы. Лошади, предчувствуя долгую дорогу, вздрагивали всем телом, поудобнее пристраивая седла с седоками и грузом. Соловушка косила лиловым глазом в сторону увешанного огромными мешками ратомировского турнирного тяжеловеса. Мы, словно мишени на этом глупом турнире, торчали у всех на виду. И когда из туманной дымки появилось несколько всадников с Серафимой во главе, я вздохнул облегченно.

— Барон собирает лагерь, — звонко воскликнула княжна, поравнявшись с братом и Ратомиром. — Вы бы видели! Внизу все бурлит! Там целая армия пришла. С флагами и барабанами…

— Ходу! — обеспокоенно выкрикнул королевский проводник и первым двинул коня точно на юг. Караван сразу пришел в движение. Дружинники, выстроившись в походную колонну, потянулись за проводником.

Версты через четыре безымянный страж вывел нас на заброшенную дорогу. Теперь дело пошло веселее. Ветки кустов больше не норовили выколоть глаза невнимательному путнику, и кони шагали увереннее. Местами даже удавалось ехать галопом.

На обед не стали останавливаться. Десятники раздали воинам по половине пресной лепешки. Мы прямо в седлах перекусили копченым мясом. Пить не хотелось вовсе — с неба падало достаточно воды, чтоб сама мысль пустить ее внутрь казалась мерзкой.

Караван стал растягиваться. Дорога усыпляла бдительность. Стало казаться, что отъехали достаточно далеко, чтоб перестать опасаться каждого стороннего шороха. Фанир, конечно, прикрикнул на десятников, дабы не переставали смотреть по сторонам, но с каждой верстой, с каждым вывертом поросшей травой дороги, замок ДеТарт все больше казался вчерашним, а Эмберхарт — далеким и нестрашным.

— Парель? — тихонько окликнул я дремлющего в непривычно высоком седле жреца. — Слышишь?

— А-а-а?! Арч? — улыбнулся кому-то-брат. — Мне пригрезилось, что графу таки нечем было заплатить наш выигрыш и он подписал нам закладную на свой замок…

— Ничего не понял, — вынужден был признаться я.

— Так ты поди и не знаешь, сколько мы на пари выиграли?

— ДеТарт говорил, что-то…

— Тысячу сто с хвостиком золотых! — сверкнул глазами жрец будто это он победил в тех состязаниях.

— Боюсь даже спросить про золотой хвостик…

Парель засмеялся, легонько хлопнул меня по колену и тут же принялся брезгливо отряхивать ладонь от воды.

— Ты что-то хотел спросить?

— Да, — неуверенно начал я, пытаясь в уме подобрать правильные слова. — Про Мессера. Кто он такой?

— Презренный язычник и еретик, — ни секунды не задумываясь, выдал жрец. — Как и все остальные его горцы. Если бы лет этак триста назад предок твоего Мессера не поклялся честью и правдой служить Готтардам, благочестивые воины уж навели бы в Чернолесье порядок.

— Ух ты, — удивился я. — Чем же это они так провинились перед твоим Басрой?

— До сих пор смеют поклоняться Спящим, — пожаловался Парель. — Представляешь?!

— Ну и что?

— Так раньше еще имели наглость в ереси своей упорствовать. Жрецов Всеблагого на опушку не пускали, а и всех прочих, кто слишком глубоко в их Черный лес заходил, стрелами норовили утыкать.

— Ну, это мне знакомо, — хмыкнул я. — А чего к ним все лезли-то?

— Как чего? — вытаращился на меня жрец. — Ты что же это? И про альвов, поди, не ведаешь? В Черном же лесу сразу три поселения было чародейского народца. Всем же хотелось красоты этакой отведать, коли хозяева все одно следом за Спящими в иной мир ушли… А горцы их стрелами…

— И чем все кончилось? Сейчас-то там что?

— Да запутано там все… Арч, оно тебе зачем? Там демон рог сломит разбираться…

— Надо… — Что я мог сказать? Действительно надо было, ибо слушал я жреца Духа Духов, а сердце билось так часто и гулко, словно о судьбе своей полузабытой родины легенды слушаю. В том, что мой лесной народ — отдаленная родня чернолесским горцам, я был уже почти уверен.

— Ну, надо так надо, — проворчал, ерзая по странному седлу, жрец. — Припомню, что смогу… Черный лес — он велик больно. Ну, может, и не так, как твой, но тоже… очень даже… По карте потом сам глянешь. Камил тебе передал копию малую. Говорил, ты интересовался.

— О! Да!

— Вот и посмотришь… Припоминается, от границ с Иберией и до самого Хилгарда полоса тянется. В ширину и того не ведаю. Отроги Белоголовых гор сплошь заросли. И на равнину языки сбегают. Майорат графа Мессера Шварцвальда это только в границах немецкого государства. А в Игларии и в Модулярах свои хозяева имеются. У нас целый герцог раньше был… сейчас и не знаю. Внучку их надо было спрашивать. Ты ж с ней рядком стоял на турнире. Или не опознал девку в ней?

Я чуть дернул плечом, чувствуя, как огнем разгораются скулы.

— Так ты про девку и спрашивал? — догадался жрец. Да так громко догадался, что до самого последнего дружинника его возглас долетел. — Так Ратомира спроси. Он про нее больше знает.

— Угу, — буркнул я под гогот разрумянившегося Пареля и толкнул коленями лошадку. — Потом.

Мне было о чем подумать и кроме шуток и подначек дружинников. Так что я приотстал и пристроился в самый конец слишком растянувшейся колонны. Лошадка спокойно шла следом за мокрыми хвостами понурых усталых коней.

Дорога резко свернула на восток, вплотную приблизившись к краю огромного оврага. Со склона текли тоненькие пока ручейки, унося в туманный провал лесной мусор. Копыта стали глубже проваливаться в сыто чавкающую грязь. Полетели первые комья грязи.

Перекинутый через лог мост не выглядел крепким. Ограждение давно сгнило и отвалилось, а бревна настила покрылись маслянистой слизью — гниль глубоко проникла в глубину срубленных деревьев.

— Далеко еще до реки? — поинтересовался, разглядывая мох между досок, Ратомир у проводника.

— Версты три.

Принц кивнул и взмахнул рукой, разрешая идти двоим воинам, вызвавшимся проверить переправу. Щепки, отколотые гвоздями подков, были отвратительного бледно-серого цвета, но опоры оказались крепче, чем выглядели, и бревна не рассыпались под ногами отважных разведчиков.

На всякий случай, прежде чем пустить на неверный мост княжну с ее служанками, к их поясам привязали веревку. Серафима побледнела, поджала губы, вздернула подбородок и отважно пошла. Ее тонконогий конек, видно безмерно доверяющий хозяйке, покорно топал сзади. Служанка, попытавшаяся копировать госпожу, оступилась почти в самом начале и чуть не улетела испытывать крепость веревки. Благо, второй конец страховочного троса был в руках у десятка крепких мужиков, и зазевавшуюся девушку мигом вернули на мост.

Как бы то ни было, но переправа заняла почти час. И когда весь отряд оказался на нужном берегу оврага, невидимое за серой пеленой солнце коснулось горизонта. Сразу стало ощутимо прохладнее. Из ртов разгоряченных животных вырвались первые клочья пара. Дождь из мокрой всепроникающей гадости превратился в беспросветную обжигающе холодную гадость.

Дорога вновь вильнула. Мы снова ехали вдоль гигантской расщелины, следуя прихотливым изгибам дороги, только теперь уже на запад. Проводник указывал на едва заметный просвет в подлеске, начало тонкой лесной тропы, готовой сделать путешествие на версту короче. Но сворачивать не стали. И тропа, и дорога, по словам стража, приводили в одно и то же место. Так и плелись в сплошном облаке воды, пока заброшенная колея не повернула на юг.

— Смотрите! — крикнул один из дружинников, повернувшись в седле и показывая рукой на другой берег оврага.

Они тоже ехали строем по двое. Мокрые люди в мокрых плащах и доспехах, с мокрыми желтыми флагами, на которых прожженной дырой чернела сиротливая оса. И как бы жалко и невоинственно они ни выглядели, было их раза в два больше, чем нас.

— Уходим! — выкрикнул принц и решительно повернул коня.

Усталые лошади плохо слушались и не понимали, за что их мучают. Невидимое за лесом и тучами солнце село окончательно. Дорога превратилась в две наполненные водой полосы. Кони вообще лучше людей видят в темноте, но им нужно время, чтоб разглядеть препятствие — то и дело осторожные животные сходили с галопа на рысь, мешая друг другу и получая новые болезненные уколы острыми гранями шпор. Лошади кричали от боли, разрывая мое сердце, наполняя его черной, ослепляющей ненавистью к преследовавшим нас людям. Кричали и продолжали уносить седоков к спасительному берегу реки.