Полностью готовый всеподданнейший отчет все равно продолжал называться черновиком. Потому что с января месяца порядок подачи такого типа документов был в Империи изменен. Теперь, прежде чем размноженные на копии попадут на столы Государя Императора, Наследника и Председателя Комитета министров, бумаги обязан был просмотреть и внести правки генерал-губернатор. Мне в общем-то было все едино, только так случилось, что к ноябрю кресло Западносибирского наместника оказалось вакантным. Прошение Александра Осиповича Дюгамеля об отставке вдруг было императором удовлетворено, однако имя нового Омского начальника так и не было названо. Странно это как-то было. Странно и тревожно. Словно черные, грозовые тучи на горизонте, которые невесть куда может принести.

Кстати сказать, Обычно замещающий Дюгамеля, генерал-лейтенант Панов тоже был как-то вдруг снят с должности военного губернатора Области Сибирских киргизов и причислен к Генеральному Штабу. Сама же область разделена примерно пополам. На Акмолинскую — перешедшую под управление Оренбургских властей, и Семиреченскую — присоединенную к вновь создаваемому Туркестанскому наместничеству. Генерал-губернатором в Ташкент был назначен генерал-лейтенант Михаил Григорьевич Черняев.

Все-таки жаль, что новый член Государственного Совета, генерал-лейтенант Дюгамель никоим образом к моей губернии не относился. Забавно было бы отметить факт его убытия в Россию в первом пункте отчета.

«Движение народонаселения в губернии». Дотошный Фризель и новый Председатель только что созданного губернского Статистической комиссии, князь Костров постарались пересчитать всех, кто этой весной стронулся с обжитых мест. Интересно было читать. Шестьсот казацких семей, общим счетом почти в четыре тысячи человек. Две роты солдат с припасами. Новый гарнизон крепости. По Чуйскому тракту только добровольных переселенцев прошла целая армия. А если еще и ссыльных учесть — так даже и орда.

Две тысячи двести человек из поселка при Томском заводе переселены наоборот, на север. Еще в саму губернскую столицу на постоянное жительство приписаны почти пять тысяч. Добавить к сухой статистике пространные объяснения — кто, куда и по какой надобности, так первый же пункт отчета уже страниц на шесть расползается. А еще ведь и информацию о родившихся в уходящем году детях нужно сюда включить. Не много не мало — восемнадцать тысяч шестьсот новых маленьких сибиряков.

Ребенок Бутковской пойдет уже в статистику будущего года. Он… или она… УЗИ еще не изобретено — потому только Богу ведомо, какого пола малыш родится в начале мая 1866 года.

— Герман, я должна тебе открыться, — нерешительно выговорила Карина при последнем моем ее посещении. — Я…

— Влюбилась? — хмыкнул я, стягивая с плеч полукафтан.

— Нет, — она прижала руки к груди. — Я… я непраздна.

Едрешкин корень! Я замер на месте. Герочка рычал, бился в клетке моего черепа и требовал решить все дело одним метким выстрелом. А по пути рисовал все прелести женитьбы на содержанке, чтоб я не решился вдруг на благородный поступок.

— И я… — получилось хрипло. Пришлось прокашляться, чтоб голос звучал более или менее ровно. — И я его…

— Нет, любезный Герман, нет, — женщина сделала шаг ко мне и вдруг, неожиданно, упала на колени. — Прости меня! Простите, Ваше превосходительство! Он… Он один поляк…

Я встал и отвернулся, чтоб не показывать полячке, как был рад. Прямо будто гора с плеч свалилась.

Взял мундир, прежде небрежно брошенный на спинку стула.

— Ты ныне дама с хорошим приданым, — придавливая ликование души, строго сказал я. — Выходи за этого человека замуж и живите счастливо. А я…

И все-таки было немного жаль терять эту девушку. Может быть, потому голос предательски дрогнул?

— А я стану за вами присматривать, чтоб твой поляк не смел тебя обидеть.

Больше я в клуб не ходил. Миша изредка упоминал о том, как там обстоят дела, но в подробности личной жизни Карины не вдавался. А я не спрашивал. Быть может, боялся узнать, что она мне солгала, и никакого поляка не существует…

«Сведения о добровольных переселенцах» — это новый пункт. До летнего Указа его в отчетности не было. Но и тут нам есть что сказать. Чем похвастаться. Одни датчане чего стоят. А еще ведь и русские «самоходы» имеются. Межевая комиссия на будущую весну десять тысяч участков готовит только на землях гражданского правления. Из АГО сведения скупы и отрывочны. Будто это тайна великая — сколько они новых крестьян на землю в текущем году поселили.

Хотя, мы тоже не торопимся указывать, что благодаря голоду на Урале, удалось сманить в край дефицитных мастеровых и строителей. Более трех тысяч! Для задыхающегося от нехватки рабочих рук Томска — это просто глоток свежего воздуха! А вот владельцам уральских заводов о такой нашей активности лучше не знать…

«Состояние урожая и вообще средств народного продовольствия». Ха! Да мы весь год всю Западную Сибирь кормили. И Красноярск в придачу. Цены в городах губернии слегка выросли, но и товарооборот резко подскочил. Земледельцы торопились истратить нежданно свалившуюся прибыль. А осенью вдруг выяснили, что «праздник живота» продолжается. Снова с юга на окрестности Сеипалатинска принесло саранчу, а поздние весенние заморозки лишили последних надежд на хотя бы неплохой урожай в Омской и Тобольской губерниях. И снова потянулись ко мне в край купцы. Пошли на юг, в хлебный город Бийск, пароходы.

«Состояние народного здравия». Пришлось расписывать чуть ли не по волостям. Для контраста. Потому что там, где трудился Дионисий Михайлович Михайловский, или кто-нибудь из его учеников и младенцев выживало больше и от болезней людей мерло меньше. В виде цифр — вообще чудесная картина получилась. Тут уж мы с Павлушей не постеснялись. Расписали и наши с ним заслуги, и успехи моего алтайского медицинского центра.

«Состояние народной нравственности, умножение или уменьшение числа преступлений, роды их, особенные сопровождавшие их обстоятельства, когда они заслуживают и особенного внимания, охранение общественного спокойствия и благочиния». Писать в этом пункте о курьезе с коллежским секретарем Лещовым приключившийся, или пусть его? Так-то оно конечно, особенного внимания потребовало. Но, с другой стороны, Александр Никитич всего лишь приказ в силу своего разумения и таланта выполнял. И не его вина, что цели ему были указаны четкие, а вот методы достижения — весьма и весьма расплывчатые. А у нас в Сибири народ живет конкретный, намеки плохо понимающий…

Степаныч мешал. И пиво с водкой, и мне — вчитываться в новые, только сегодня доставленные в кабинет, таблицы к отчету. Песни пел, гад, и Стоцкого моего спаивал. Я умом-то понимал, что они с полицмейстером нужное и важное дело делают — народными методами выпытывают военные тайны у старого Безсоновского знакомого — субалтерна Дондугона. Неспроста же бравый пограничник вдруг оказался командиром небольшой, всего-то в четыре человека, охраны купеческого каравана. И то, что нигде, кроме моей гостиной им спокойно заниматься своим нелегким делом не дадут — тоже понимал. Но, едрешкин корень, как же было жаль бестолково проведенного времени!

Оказалось, зря зубами скрипел и матом с Герасиком ругался. Если бы не уже чуть тепленькая компания, сидел бы в своем кабинете, и самое интересное неминуемо бы пропустил.

Осенью темнеет быстро. Летом ночи короткие. Тьма, можно сказать, только под утро и прокрадывается. Зимой — даже слабого света луны хватает, чтоб снег заблестел, как-то по-особенному засветился словно бы изнутри, подсвечивая и все вокруг. А осенью все быстро. Солнце падает за горизонт и все вокруг погружается в непроглядную мглу. Добавить сюда мелкий, нудный, без пузырей на лужах, дождь — и вообще жуть. В такую погоду добрый хозяин собаку-то на улицу не выгонит, не то чтоб еще и самому по лужам бродить, природой любоваться.

В общем, когда Апанас сообщил, что какой-то человек лупит кулаками в парадные двери усадьбы, ругается и требует немедля его впустить, я сильно удивился. И велел принести револьвер. На меня глядя, и Безсонов из кармана шинели свой пистоль выудил. А потом и Фелициан Игнатьевич — карманную пушку от мистера Кольта. Цинджабан непонимающе лупал глазами и улыбался, но невооруженным глазом было видно, как хмель вытекает из молодого китайского офицера.

— Ты, Цыня, не боись, пророкотал Астафий Степаныч. — Мы сей же час глянем, кого это там Черт принес…

К слову сказать, конвой я в тот вечер отпустил. Нечего казачкам видеть, как их командир на пару с начальником полиции города алкогольными напитками тщедушного иностранца зеленым змием пытают. У русских людей сердце доброе, почти материнское. Не удержались бы, как пить дать! Бросились бы на помощь.

Безсонов, впрочем, легко заменял собой целый десяток. А в рукопашную, наверняка и побольше. Кроме того, в доме был весьма богатый арсенал и полный штат слуг, которые бы не побоялись припасенным оружием воспользоваться, случись что.

Черт принес Александра Никитича Лещова. За несколько дней до описываемых событий он заходил сделать памятное фото в ателье мадам Пестяновой. Больше-то в Сибири такие услуги никто не предлагал, а сохранить свое изображение для потомков каждому хочется. Для потомков, и для нашей, уже обширной, картотеки. Только благодаря этому фото я коллежского секретаря и смог опознать. Хотя и было это, честно и без лишней скромности говоря, вовсе не просто.

Он был жалок. С одежды на пол прихожей мигом натекла лужа воды. Обувь рассказывала о нелегком пути ее хозяина по грязевым топям. У самого же коллежского секретаря, кроме общего вида — а-ля пожеванный китом Иона, еще имелся обширный кровоподтек под левым глазом и несколько ссадин на скуле.

— Ты кто? — не слишком любезно поприветствовал затравленно озирающегося дюгамелевского шпиона Безсонов. — Какого Дьявола…

— Я полагаю, мы видим перед собой господина Лещова, — хмыкнул я и жестом велел Апанасу забрать извазюканое нечистотами пальто нежданного гостя.

— Да-да, Ваше превосходительство, — часто закивал чиновник по особым поручениям Главного управления, убедившись, что тяжелая, обитая кованными железными полосами дверь, надежно закрыта на засов. — Именно так. Однако, откуда же вам…

— Ну-ну, Александр Никитич, — укоризненно покачал я головой. — Не станете же вы обвинять в том, будто бы мне неведомо, что происходит в доверенной Государем Императором губернии?

— Так вы… Ваше превосходительство, отчего же вы ранее не…

— Вы не стойте так, господин коллежский советник, — перебил я что-то там себе бормочущего под нос разведчика. Во-первых, не хотел давать ему время собраться с мыслями. А во-вторых, мне он больше нравился таким — растерянным и побитым. — Снимайте обувь. Сейчас вам принесут что-нибудь надеть пока… И проходите же, наконец. Что же вы так исповедоваться прямо у дверей и станете? Что там еще с вами приключилось?

Белорус всунул под колени гостю стульчик, и тот, обессилено рухнул на него. Словно бы ноги его отказывались больше держать.

— Видно, это Павел Иванович Менделеев мое инкогнито раскрыл. Он уже поведал вам, Ваше превосходительство, что его старший брат, Дмитрий Иванович, женат на моей родной сестре, Феозве Никитичне?

— Чудны дела твои Господи, — выдохнул я. — Деревня. Все время об этом забываю… Но вы зря грешите на своего родственника. Это не он раскрыл ваш маленький секрет. Так что с вами приключилось, господин Лещов?

— Ваше превосходительство! — вскричал он, скидывая первый сапог. И тут же убавил тон, натолкнувшись глазами на оружие в моей руке. — Эм… Это обязательно, Ваше превосходительство?

— Револьвер? — деланно удивился я. — А как еще, сударь? Места тут лихие, дикие. Добрые люди по ночам в чужие дома не ломятся…

— Простите меня, Ваше превосходительство, — признал мою правоту шпион. — И вы совершенно правы, Ваше превосходительство. Дикие! Совершеннейше дичайшие места в вашем Томске! Вы только представьте!

Апанас принес большое банное полотенце, халат и половую тряпку. Вид чумазой, расползающейся по паркету лужи возмущал его белорусскую душу, так что первые две вещи он попросту всунул в руки гостю, а сам взялся за битву с водой.

— Проходите же, — снова позвал я беглеца в гостиную. — Там видно и чай уже приготовлен.

— Водки ему, — посоветовал Стоцкий.

— Здоровья для, — поспешил согласиться Безсонов, и потер руки. Наш незадачливый субалтерн, не дождавшись продолжения банкета, уже успел свернуться калачиком на обширном диване и уснуть. А хлебного вина оставалось еще много…

— Водки, пожалуй, — согласился гость, усаживаясь за стол следом за мной.

— Вы только представьте, Ваше превосходительство, — продолжил рассказ шпион, закусив прежде горячительный напиток кусочком копченой свинины. — Эти-то ваши, кандидаты в концессионеры! Ну совершенно же дикий и невоспитанный народец! Я, знаете ли, по заданию Александра Осиповича, в Томск прибыл, дабы…

— Это мне ведомо, сударь, — утирая с губ пивную пену, заявил я. Понял уже, что в этот вечер делами заняться не судьба, и можно позволить себе немного любимого напитка. — Давайте уже сразу к купцам перейдем.

— Нуда, ну да, — покладисто согласился Лещов, взглянув на Стоцкого, прокурорским взглядом разглядывающего побитого чиновника. — Конечно, Ваше превосходительство. Так вот! Пребывая в подвальчике, что на Обрубе, вынужден был наблюдать, как малограмотные… эм… купцы читают ваше положение об аукционе. И, знаете ли, сердце у меня доброе, да участливое. Вот и предложил я торговым людям помощь свою малую. Сказал, мол, что и прочесть печатное могу и, ежели подвох какой в бумаге сокрыт, без утайки поведаю.

Тут я начал хихикать. Сначала еще пытался как-то сдерживаться. Прятал расползающиеся в улыбку губы за кружкой. Потом — не удержался. Засмеялся во весь голос, вызывая оторопь у обиженно хлопающего глазами незадачливого шпиона.

Нюансы. Все дело в нюансах! Один купец первой гильдии или одно товарищество могло подать заявку на участие в аукционе только на одну концессию. Это чтоб хитрованы не лезли во все сразу, а потом не «сдавались» за небольшую мзду. Я-то хорошо помнил то, как проходили приватизационные аукционы в моем прошлом мире. Как скупались за сникерс ваучеры-чубайсовки у разочаровавшихся во власти обывателей. Как бывшие партийные деятели, враз перекрасившись в предпринимателей, организовывали скупку государственного имущества за бесценок. За ничего не стоящие приватизационные чеки.

У нас же, первичная, так сказать, ознакомительная, информация предоставлялась Промышленной комиссией гражданского губернского правления всем и каждому. А более подробная, с цифрами, графиками и справочной информацией об имеющихся технологиях — только после подачи заявления и уплаты залогового взноса.

Решение о выборе того или иного лота нужно было принять за шесть дней. Естественно, многие дорого готовы были дать, лишь бы хоть одним глазком взглянуть на материалы и условия. В уютных гостиных и кабачках, в лавках и питейных подвальчиках кипели мадридские страсти. Создавались и рушились союзы, плелись достойные Медичи или Борджиа интриги… А тут Лещов со своим наивным предложением.

Нюанс, едва не стоивший незадачливому шпиону жизни. Ибо к концу отпущенных на подготовку к самому аукциону дней, народ несколько подустал, озлобился и шутки вовсе перестал понимать. И попытки коллежского секретаря, к тому времени уже получившему несколько плюх, объяснить свое любопытство, раскрыв инкогнито, восприняты были честными купцами не более чем военной хитростью подлого врага.

Александру Никитичу повезло, что убивать его никто особенно-то и не стремился. Поучили уму-разуму и напугали. Да так, что выскочив из подвальчика шпион, ног под собой не чуя и не разбирая дороги, помчался к моим дверям. Говорит — ему будто бы даже ножом угрожали, но в это верится с трудом. Кого попало, к индустриализации края не допускали. Только добропорядочных туземных живоглотов и крохоборов. Коммерсантов, одним словом.

На том карьера разведчика Лещова и закончилась. Пришлось ему, в обмен на мое обещание позаботиться о его личной безопасности до возвращения в Омск, рассказывать и о том, какое задание от Дюгамеля получил, и как именно намерен был его выполнить. Ничего нового для себя я не услышал. Все вполне предсказуемо — чиновник должен был в первую очередь убедиться, что молодых нигилистов действительно нет в Томске. И уже во-вторых — вызнать какие настроения у городских жителей, как относятся к строптивому губернатору виднейшие люди, и нельзя ли организовать их коллективную жалобу генерал-губернатору. Так же приветствовались и любые, компрометирующие молодого начальника губернии сведения. Ведь не могло же, по мнению матерых чинуш Главного управления, чтоб еще, тридцатилетний выскочка вовсе не воровал. А ежели таки ворует, значит — точно следы оставляет. Ибо, неопытный.

Как я и думал, мое увлечение картами и «хождения» к Карине Бутковской за серьезные провинности не считались. Хуже было бы, если бы я вдруг лошадей начал коллекционировать.

Лещова спровадили на запад под охраной десятка казаков, и что он там, в Омске, докладывал практически сидящему на чемоданах генерал-лейтенанту, мне неведомо. Факт тот, что «настоятельные рекомендации» Дюгамеля в отношении моих областников вдруг прекратились. Я этому был рад безмерно, и ни каких, грозных для себя, предзнаменований не видел.

«Устройство и порядок управления». Прошлой осенью, подготавливая материалы к этому разделу отчета, Фризель не рискнул описывать деятельность нашего Фонда. И правильно сделал. Год назад не ясно еще было, к каким результатам это приведет. И, самое главное — как к этой инициативе отнесется Государь.

Теперь стало можно. Небольшой эффект от резко возросшего энтузиазма чиновников было видно и по итогам шестьдесят четвертого года. Но в следующем, шестьдесят пятом, успех метода стал совершенно очевидным.

Взятки продолжали брать — к прянику не хватало кнута. Но размеры мздоимства сократились до вполне управляемых величин. Я вот Хныкина, например, надзирателем питейного округа поставил, так он мне руки целовать кинулся. Благодетелем обзывал. А когда я ему свои требования озвучил, так и вообще едва в обморок от счастья не грохнулся. Шутка ли! Начальник губернии требует повышения негласного тарифа за выгодный виноварам подсчет на треть! Это же такие деньжищи! И пусть половину этих «трудовых» денег велено было в казну Фонда отдавать, так и оставшихся на рысаков вполне хватит.

Не вняли доводам столоначальники и всевозможные Председатели. Особенно уже выслужившие четверть века «беспорочно». Понимали, гады, что я им и сделать-то ничего особенного не могу пока за руку не поймаю. А как ловить, если губернская Контрольная палата у меня только в октябре появилась? Жандармам же, которые и должны были, по идее, ловить особо зарвавшихся коррупционеров, не хватало знаний в экономике.

Часть «старой гвардии», пользуясь еще николаевским законом, отправил на повышение. А, так как вакансий в губернии для новых высоких чинов не нашлось, пришлось им отправляться в чужие края. Кое-кого, после медицинского осмотра без предупреждения, выпроводили на пенсию. Стало чуточку легче. Но вдруг появился десятипроцентный перерасход чернил. Смешно, но после блиц расследования выяснилось, что это вызвано резко удлинившимися именованиями новых руководителей подразделений администрации. «Председатель» в три раза короче, чем «исправляющий должность Председателя». Такая вот бюрократическая экономика…

Тем не менее, благосостояние среднего, а особенно — нижнего звена чиновничества резко выросло. Гораздо больше, чем эффективность управления, но я не жалел. У молодых, пока еще энергичных людей появились новые, неожиданные возможности. В том числе — покупательские. Что немедленно всколыхнуло и весь деловой мир губернии. А опасения потерять места, для вкусивших недоступных прежде благ, подстегнуло работоспособность и предупредительность государственных служащих. Все связано, не так ли?!

Я намеренно сохранял некоторые дефицит сотрудников присутствия. В бюро, в специально выделенной папочке лежало несколько десятков прошений о переводе из других губерний в мою, но я не торопился их утверждать. На тот случай, если придется снова избавляться от особо упертых, у меня должен был быть кадровый резерв…

В отчет вписали цифры с потолка. Иначе нам просто никто не поверил бы. Даже по тем, дебильным — по большому счету, параметрам оценки порядка управления, рост реальных показателей превысил планку в двести процентов. В документе привели — шестьдесят. Это тоже много, но не настолько, чтоб привлекать лишнее внимание.

«Состояние городов и доходов их». И снова — все связанно. Больше горожан, больше у них денег — выше доходы Муниципалитетов. Накануне Покровских праздников, когда большая часть сезонных работников традиционно возвращается уже по домам, силами новообразованного Статистического комитета в губернской столице провели однодневную перепись населения. Примерно неделю опросные листы обрабатывали, и к середине октября стало, наконец, известно, что в Томске постоянно проживает тридцать четыре тысячи, двести два человека. Мы, со всей определенностью, доказали, что любимый город является крупнейшим городом Сибири!

Выросли и другие, окружные, городки губернии. Особенно сильно те, в которых я успел побывать, и где вняли моим… гм… рекомендациям по развитию промышленности. Каинск — семь тысяч с хвостиком. Бийск — шесть с небольшим. Колывань, хоть и заштатный городишко, а дотянул до трех тысяч. В основном благодаря создающейся там базе для намечающегося переселенческого движения. Ни Кузнецк, ни Мариинск, ни Нарым такими успехами похвастать не могли. О «Сибирских Афинах» — Барнауле — вообще сказать нечего. Горная администрация сподобилась известить губернское гражданское правление, что население Алтайской столицы едва перевалило за девять тысяч. То есть — сократилось на полторы тысячи по сравнению с прошлым годом.

Но это все статистика. Гораздо важнее то, что в таблицы не всунешь. Жизнь, движение, суета. Томский муниципальный баланс закрыли на сумму без малого в триста тысяч. Еще на шести верстах городских улиц сменили покрытие по методу инженера Волтасиса. Подновили устроенный еще декабристом Батеньковым водопровод и вырыли одиннадцать дополнительных колодцев. На Гурьевском заводе заказаны трубы и ручные насосы для устройства водокачек противопожарного назначения. Ранние холода остановили работы по устройству новой системы освещения главных улиц города.

Центр активно перестраивается. Гинтар, а на него глядя, и еще несколько состоятельных горожан, заложили котлованы сразу под несколько доходных домов. Мой бывший слуга, кстати, быть может, по количеству строений и нет, но по квадратным метрам — точно, стал крупнейшим домовладельцем губернской столицы! Добавить к этому паи в стеклянном бизнесе, как самого Егора Петровича Исаева, так и его жены, Евдокии Васильевны. Собственную строительную фирму, долю в ночном клубе-казино, должности Управляющего Фондом и Томским Промышленным банком. И выходит, что господин Мартинс медленно, но верно выходит в десятку богатейших жителей города.

Не удивительно, что к его предложению облагородить набережную Ушайки и насыпать защитный, противопаводковый вал в Заисточье, в Магистрате прислушались. Особенно, когда товарищество, куда входит один из городских думских гласных, выиграло концессию на разработку поделочного гранита. А что? Лучший материал для облицовки непокорных рек! Долговечный, во всяком случае. Жаль — его разрабатывать только с будущей весны начнут. А то бы обязательно настоял, чтоб первый этаж здания моих Технических Лабораторий именно им отделали. И еще парочку а-ля египетских сфинксов у парадного входа. Как символ вечной тайны, едрешкин корень.

«Учреждение новых городов, посадов, местечек, селений, ярмарок и торгов». Новая ярмарка — пройденный этап. Этим я в прошлом году грешил. Попутно, правда, еще свободную экономическую зону пришлось состряпать. Но в силу географического положения Чуйской крепости, или как ее обзывают инородцы — Казак-Сортогой, и наличия в ней двухсот хорошо вооруженных русских солдат, понятно какая сторона из двух в этой самой зоне доминирует.

В уходящем, 1865 году, я учреждением новых населенных пунктов отличился. Только вдоль тракта — восемь. Плюс шесть в Чуйской степи, на три на Чулышмане и по два на Аргуте и его притоке Акалахе. И еще места много осталось. Инородцев даже немного жаль. Туземные зайсаны еще не понимают с чем столкнулись. Улыбаются, да головами кивают. Радуются даже, что казачки рядом жить обустраиваются. Овец и лохматых, горных коров — сарлыков охотно переселенцам продают. Князькам в голову не приходит, что пришлые скот не собираются тут же съедать, что пройдет пару лет, и все эти малонаселенные места будут поделены на частные пастбища.

В самой столице Южноалтайского округа, в Кош-Агаче теперь официально проживает сто девяносто человек. Немного чиновников, чуточку казаков, и множество приказчиков. В одной из деревенек на тракте начали известь выжигать, так это теперь основной груз в Чуйскую степь. Чем-то же надо скреплять камни, из которых в отсутствие дерева, дома и амбары строят.

Намечены места под новые поселения и на севере губернии, в Барабе, на берегу Оби к северу от Колывани и к северо-западу от Мариинска. Часть датчан изъявила желание поселиться на целине компактной группой. Кажется — это какие-то сектанты европейского разлива. Я нечто подобное ожидал, и был к этому готов. Но предложенные названия новых населенных мест меня просто «убили». Как вам «Никсон»? А ведь — это в честь Наследника Российского престола — по-датски — Ника. А «Дагмарбю»? Тоже понятно, откуда такой набор звуков, но удержаться от улыбки просто невозможно. Такое вот в будущем году местечко, новоучрежденное, в губернии появится.

«Устройство дорог и переправ». Ну тут у нас все есть — и дороги новые, и переправы. А в будущем году и того подавно будет!

Начать хотя бы с того, что Суходольский взорвал-таки Чуйские бомы! Никогда больше не придется купцам, по традиции, оставлять шапку на тропе, в знак того, что навстречу, через бом ползет караван. Страшное проклятье — встретить на узкой, козьей, тропе над пропастью вереницу встречных вьючных животных.

Вышло, по собственным словам полковника, так себе. Корявенько вышло. Кое-где бревна пришлось подложить, ямы щебнем засыпать. Ограждение в тех местах, где дорога к краю подходила, даже и не начинали еще. Телеги проходили с трудом и в сухую-то погоду, а в дождь даже самые отважные не рисковали новой дорогой ехать. В следующем сезоне исправят и это. Станет тракт основной магистралью из губернии в Монголию и Китай.

Викентий Станиславович сетовал, что цемента еще в губернии нет, а как было бы здорово с помощью этого волшебного средства тракт выровнять. Я ему, помнится, брякнул, что в бетон нужно железную арматуру для долговечности добавлять, а ее у нас тоже пока еще нет. Тут полковник так на меня взглянул, что я немедленно пожалел, что вообще со своим мнением полез. Ревнует к недостроенному тракту, что ли?!

А вот купцы были рады и такому пути. Суходольский нехотя поведал, какой ему триумф устроили, когда в Бийск въезжал. С музыкой, государственными флагами и еловыми венками. Чуть ли не как члена Императорской семьи встречали. Васька Гилев от городского общества прислал официальное прошение — дозволить поименовать новую улицу в честь главного строителя южного тракта. Говорит, еще и памятник хотели воздвигнуть, но городничий Жулебин отговорил. Мол, не поймут-с. Такие дела в честь Императоров положено делать, а тут ординарный полковник. Со свету ведь сживут от зависти…

Мудрый он, Иван Федорович. Все правильно сделал. Им бы еще догадаться дорогу Александровским трактом назвать, вообще цены бы не было. И я ведь вмешаться права не имею. Губернское правление не более четверти всех расходов на строительство внесло. Остальные деньги собраны тем самым Бийским обществом.

Разрешение на поименование улицы я, конечно же, дал. Глядишь, через какое-то время, благодарные потомки и памятник Суходольскому поставят. Память-то народная — она долгая.

Китайцев, кстати, тоже — вырванная у отвесных скал дорога потрясла. Даже не столько вообще ее наличие, а скорость, с которой была создана. Легко могу себе представить, какие доклады попадут в руки заинтересованных циньских вельмож! Русские за два года проложили путь на юг для армии! Причем трудилось там от силы сотня мастеровых. Что же будет, если они пригонят тысячу? Чугунка с телеграфом?

А! Чуть не забыл! Летом начали изыскания под прокладку телеграфного сообщения с Барнаулом. Александр Осипович Майер — инженер-телеграфист, обещал года за три линию связи с «Сибирскими Афинами» проложить. Жаль на продолжение — до Бийска, или, еще лучше — до Кош-Агача, средств заложено не было. Нет, ежели я сильно желаю, так можно обратиться в столичное представительство господина Сименса. Он будет только рад оказать такую услугу…

Не слишком-то и дорого, кстати. Не был бы я в долгах, как в шелках, непременно обратился бы. Связь — это нервы управления! При наличии же в Томске уже целых трех банков, а в Бийске многочисленных состоятельных купцов — телеграф еще и выгодным вложением может оказаться. Финансовая информация тоже скорость любит. Так что я адрес герра Сименса у господина Майера на всякий случай взял.

В первых числах ноября ко мне на прием записался замечательный инженер железнодорожник, и, по совместительству, компаньон известного подрядчика вон Дервиза — Карл Федорович фон Мекк. Естественно целью визита было соглашение о строительстве нескольких небольших, «заводских», веток железной дороги. Собрали, так сказать, консилиум — Чайковский, Штукенберг, Волтатис, фон Мекк и я. Обсудили, поспорили, карты посмотрели. Илья Петрович поклялся Честью, что к апрелю наш с ним заводик выдаст не менее двухсот верст рельсов. Я гарантировал оплату услуг фон Дервиза и фон Мекка.

Договор получился предварительным. Все-таки инженеров в чем-то не устроил имеющийся проект дороги, и сколько-нибудь точной сметы получить не удалось. Представитель подрядчика забрал с собой натурные обмеры берегов Томи, схемы уклонов с картами предварительной трассировки дороги. Обещал к весне все обсчитать и даже предложить проект моста через Томь.

О пути дальше на запад, и от Мариинска на восток пока даже не стали разговаривать. Хотя бы уже потому, что облигации займа под западносибирскую железную дорогу только начали размещать в Париже и Лондоне, и денег на счетах акционерного общества практически не было. Столичные банкиры время от времени присылали бравурные отчеты о получении гарантированной царем четырехпроцентной прибыли для акционеров, и все на этом.

Прекрасно осознавал, что и барону Штиглицу и Горацию Гинцбургу было выгодно тянуть время, получая при этом неплохие дивиденды. Но меня-то, а судя по письмам от Кокорина, и московских купцов, такое положение дел не устраивало. Во всяком случае, обязательств на необходимые для начала укладки «заводских» участков пути, пятнадцать миллионов я набрал достаточно просто. Еще на пять миллионов пришлось выписать документы мне самому. Авось изумруды окажутся пригодными для ювелиров, небось и пары крупных камней хватит, чтоб закрыть наличными большую часть моих долгов…

О таких вещах тоже не стоит упоминать во всеподданнейшем отчете. А вот о том, что Государь дозволил изыскания пути, и они, большей частью, закончены — обязательно нужно было напомнить. Чтоб отправленный еще в августе прожект не замерз окончательно в лабиринтах Санкт-Петербургских министерств, мы с Павлушей Фризелем и карту к бумагам приложили.

Пришлось, как бы этого и не хотелось, упомянуть о начавшемся строительстве нового торгового тракта от Барнаула, через Бухтарму в сторону китайского Синьдзяна. Я лично считал этот прожект бесполезной тратой ресурсов и денег. Экономически целесообразнее было бы начать этот маршрут от Оренбурга. Прямиком на Верный, и далее на Ташкент. Тогда и снабжение войск в Туркестане стало бы много удобнее и дешевле, и существенно облегчился бы путь для торговых караванов, вывозящих с вновьприсоединенных к Империи территорий хлопок.

Но Фрезе-старший рапортовал об огромном интересе торгового люда к новой дороге. Рад, если это окажется правдой, а не фантазиями начальника АГО. Он бы лучше озаботился спрямлением путей из Кузнецка в Бийск, и из Кузнецка в Мариинск. Заодно и новые земли для расселения стали бы доступнее…

Написал и это. Я имею в виду потребность в спрямлении почтовых трактов. Обосновал сокращением времени в пути, что давало прямую экономическую выгоду. Уточнил, что на юге Кузнецкого округа может быть достаточно много месторождений полезных ископаемых, и устроенные дороги обеспечили бы доставку сырья к Гурьевскому и Егорьевскому заводам АГО. Пусть в столице сравнивают концепции. Я же о генерал-майоре Фрезе и слова плохого не написал.

«Состояние разных ветвей хозяйства и промышленности». «Только в землях Томского гражданского правления за год добыто руд железных — 39243 пудов, по 1 Ќ коп., на сумму 480 р. 53 Ў к., и доставлено к заводу в Тугальской. Вызжено угля древесного 9806 коробов, и перевезено 1492. Каменного угля добыто 215676 пуд. по 42 коп., на 4736 руб. 93 Ќ коп., а перевезено 114279 пуд., по 2 коп., на 2293 руб. 78 Ќ коп. Вызжено коксу 100000 пуд. по 26 коп., на 26000 руб., из коего продано в Уральские заводы 60000 пуд. по 55 коп. на 33000 руб. Добыто и перевезено флюсов 41250 пудов. Огнепостоянной глины 752670 пуд. Футероваго камня 95786 пуд. на 6006 руб. 60 Ґ коп. Сделано кирпича…» Читаю, и думаю — поймет ли царь, или кто там еще будет это читать, что именно здесь перечислено? Это я знаю, какой ценой все это появилось на свет. Я видел, как в совершенно диком месте, чуть ли не посреди тайги, вдруг появились поселки и каторжные остроги. Как выламывается непокорная руда, как улыбаются чумазые, чернолицые люди, выбираясь из угольной шахты на поверхность.

Статистика. Всеподданнейший отчет не требует написания повести о суровых буднях безымянного мастерового. Правителям нужна статистика. Показатели. Сводки. Павлуша Фризель именно их и привел. «По выделке кирпича годовой рост составил 212 %, по выварке сахара и патоки 78 %, по винокурению 34 %, по выделке чугуна и железа 100 %». Кирпич — да! Это у нас пока лидер производства. В строительной и смежных отраслях в Томском округе у нас теперь четверть населения трудится. Пароходовладельцы жалуются, что, дескать, грузчикам вдвое платить приходится. Иначе грозятся на стройку уйти. И уходят. Строители, особенно грамотные — дефицит. Артели со всей Сибири, и даже из-за Урала стали приходить. Весной начнем котлован под «Двухкопеешный» вокзал рыть, так вообще…

Мысли скачут. Нужно как-то по порядку, что ли…

Долго думал, но так и не смог выделить какое-то событие, случившееся за год, как главное. Все важно. Все нужно. Расширение заводов, в первую очередь — кирпичных и стеклянных, прошло как-то обыденно. Незаметно. Просто, обращаешь вдруг внимание, что на месте привычной трубы из цеха торчит теперь две, а во дворе появилась целая баррикада из коробов — по сути корзин — с углем. А несколькими днями спустя, появляется новая вывеска — «кирпич печоный от Никонорова». Налетай-покупай.

Томск, за двести пятьдесят лет своей истории такого масштаба строительства еще не видел. Народ будто с ума сошел! Строились, или, по крайней мере, перестраивались, чуть ли не все. Ну уж вдоль центральных улиц — точно все. Даже думать страшно, что бы вышло из этого бума, если бы мы вовремя не вмешались, и не взяли ситуацию в свои руки. Я выдал указ о том, что в центральных районах дозволяется строить только из камня или кирпича. В целях улучшения ситуации с пожарами, конечно. Все для блага народа! Архитекторы — задали требования к благоустройству. Обязали Магистрат проследить за исполнением, и наказать непокорных. Отцы города и рады стараться! У них в голове идея с освещением возникла, и они головы ломали, как удачнее из обывателей деньгу выдавить. А тут такой повод…

Но весь этот ажиотаж, вся «перестройка» была бы решительно невозможна без денег. И тут как нельзя лучше пришелся наш с Сидоровым и Асташевыми Томский Промышленный банк. Полтора миллиона живых денег для региона испытывающего постоянный денежный голод! Это важно? Еще бы!

Кстати, настоящим открытием для меня был щит, установленный в операционном зале нашего банка, на котором указывались ставки учета векселей. По сути — таблица зависимости надежности того или иного купца, на величину дисконта при обмене выписанных им долговых обязательств на наличные деньги. Думаете, рейтинги в двадцатом веке придумали? Ничего подобного! Вот они — в самом классическом своем виде! Причем, приказчики ежедневно эти записи подправляли. Приятно было видеть и свое имя среди десяти самых надежных, а значит — обналичиваемых под минимальный процент.

После открытия Томского отделения Государственного банка, а особенно — после того, как в новое, только в августе достроенное, здание провели отдельную линию телеграфа, наметилась тенденция к избытку денег в регионе. Цены поползли вверх. Тут, надо думать, и известия о втором подряд неурожайном годе у западных и юго-западных соседей, сказалась. Но, и два активно конкурирующих в кредитовании, крупных банка сыграли немаловажную роль. Благо, уже к зиме, с открытием санного пути в Ирбит, ситуация стала выправляться.

Деньги — деньгами, но и аукцион, как аванс на будущее промышленное развитие края, тоже не последнее событие года! Продано двенадцать концессий. По условиям участия, от победителя требовалось оплатить государственные сборы на три года вперед. И тут удалось собрать свыше двухсот тысяч!

Да чего говорить, если только гербовыми сборами десять тысяч казна получила! За месяц до объявленной даты в губернской столице начался натуральнейший дурдом. Я, честно говоря, и сам не ожидал такого ажиотажа.

Как ни странно, наибольший интерес вызвали три месторождения известняка. Те, что в мое время назывались Яшкинским и Искитимским, и третье — небольшое — неподалеку от Мариинска. Известняк — это ведь не только, и не столько, цемент, сколько — известь. А она, с началом строительного бума, стала весьма востребованным материалом, как связующее для кирпичной кладки.

На втором месте прочно удерживались два небольших месторождения олова рядом с Колыванью. В моем мире их посчитали слишком мелкими для рентабельной промышленной разработки. Но сейчас, при нынешней цене на этот металл в Сибири — за лот проходили нешуточные схватки.

Не вызвали ожидаемого интереса разработки меди в Чуйской степи и нефти на севере. В конце концов, купили и то и это, но торгов практически не было. Зато интересно было наблюдать процесс того, как битву выигрывают большие батальоны. Пришел Попов — Александр Степанович — тот самый, с которым мы однажды в покер у Бутковской игрывали, и одним махом раздавил всех конкурентов. Дело касалось свинцово-цинкового месторождения, и ни с кем делиться этот купец в третьем поколении не желал.

А потом в Ведомостях появились статьи о каждом победителе. О его планах, о мнении касательно самого аукциона и выставленных губернским правлением требованиях. Ну и, совсем немного, о кредитах, которые принял на себя обязательство предоставить Промышленный банк, для победителей. Немного рекламы еще ни одному банку не вредило.

Вполне предсказуемо, большая часть претензий участников торгов, касалась социального пакета для работников образовываемых предприятий. С десятичасовым рабочим днем они еще худо-бедно могли смириться, ибо оправдывали мы это тем, что при более длинной смене существенно растет число несчастных случаев. А присутствие обязано было проявлять заботу о жизни и здоровье подданных Его Императорского Величества.

Гораздо труднее было оправдать необходимость страхования работников от несчастного случая. Все в руцах Божиих! Причем тут хозяин? Но тут уж я уперся и настоял. Купцы подумали, почесали тыковки, и решили, что таким образом я продвигаю услуги своего собственного страхового общества. И согласились. Это им было понятно. Взятки же с них никто не требовал…

В общем, я этой затеей с распродажей концессий был вполне доволен. И все-таки, не считаю для себя, это событием года. Куда больше эмоций у меня вызвал серый и невзрачный, корявый брусок, который брякнул мне на стол налетевший коршуном Чайковский.

— Вот, Герман Густавович! Полюбуйтесь! — вскричал он так, что из караулки даже конвойные прибежали с кольтами наголо. Думали, должно быть, старый генерал меня тут этой непонятной штуковиной убивает.

— Эм… Здравствуйте, Илья Петрович. И что же… гм… это?

— Успех! Это успех, дражайший мой Герман Густавович! Это чугун нашего с вами завода, любезнейший мой господин Лерхе!

— Чугун? — удивился я. Как-то я не так себе его представлял. Мне казалось, чугун должен быть более… эстетичен на вид, что ли. А на столе лежал грубый кусман непонятно чего, прости Господи.

— Именно — чугун! — продолжал радоваться генерал. — А днями и железо будет! Василий Степанович ныне паровую машину запускает, а потом и пудлинговую печь зажжем. К апрелю, поди, и на тысячу пудов в день можно рассчитывать.

— А рельсы? — получилось как-то тоненько. Жалко. Пришлось прокашляться. Сердце билось в ритме дискотеки восьмидесятых — сто двадцать ударов минуту.

— Ах, Герман Густавович, дорогой! Да что вам эти рельсы?! Господин Пятов только формы на вальцы и ждет, чтоб эти ваши рельсы начать прокатывать. Рельсы — это натуральнейший пустяк! Мастеровые мои форму под царские ворота для будущей Троицкой церкви начали делать! Вот это да! Это чудесно.

— Церковь? Уже заложили? — а в ушах билось — «рельсы, рельсы, рельсы»!

— Как можно!? Весной и заложим. Все вместе. И его преосвященство попросим освятить…

— Да-да, конечно. Так те двести верст, о коих вы обещание давали…

— Господин Лерхе! Ваше превосходительство! — сурово нахмурил седы брови Чайковский. — Я в том Честью клялся, и от слов тех не отступлюсь. Только, мнится мне, что…

— Будет немного меньше?

— Мы способны и вдвое больше произвести. Надобно бы подумать, чем еще торговый люд здешний заинтересовать. Заводы, как меня учили, должны хозяевам и прибыль приносить, а не только самолюбие тешить.

— Конечно, — разулыбался я, отпуская сердце на волю. — Я сейчас же отпишу в Бийск. С купцами тамошними был уговор, чтоб в Китай нашу продукцию возить. Еще Гинтар… Господин Мартинс кровельным железом интересовался, а датчане — листами на корпус парохода. Паровые машины с Асташевыми… Гвозди еще…

— Да бросьте вы, Ваше превосходительство, — генерал сбросил похожее на шинель пальто на свободный стул и уселся. — Утро-то вечера мудренее. Завтра уже этим озаботимся. Ныне же, давайте ка, молодой человек, отпразднуем! Такое дело сделали! Грех не порадоваться!

Отметили на славу. На следующий день выяснил, что оставленный в кабинете слиток обладает чудесными лечебными свойствами. Попил рассольчику, подержал в руках пару минут тяжелую чугунную чушку, и все! И голова больше не болела, и слабость — как рукой сняло. Я как только понял, что именно произошло — немедленно эту волшебную штуку к себе в арсенал уволок. Прибрал, так сказать. Потом еще несколько раз в сходных ситуациях пробовал воспользоваться единожды проявившимися свойствами, но почему-то не вышло больше ни разу. Однозарядный, видно, был артефакт.

В общем, пуск завода тоже не стал для губернии каким-то особенно исключительным явлением. Железных или чугунных товаров на рынках больше не появилось, и цены на них и не думали падать. Слегка улучшилось благосостояние извозчиков, нанятых на всю зиму для перевозки руды и угля к месту плавки. Но на фоне общей насыщенности Томска наличностью, и это ни на что не повлияло.

Кое-что, получи вовремя широкую огласку, наверняка вызвало бы некоторый интерес обывателей. Но раз эти сведения не стали общеизвестными, значит — и не нужно. И Государю о них тоже в отчете не стали напоминать. Да и нечем, честно говоря, там еще было хвастаться.

Ну нарисовали Московские мастера мне чертежи мосинской трехлинейки. Что-то даже вроде как улучшили. Это если письму верить. Так-то я пока из нового ружья ни разу не выстрелил, на хвастовство это и внимание решил не заострять. А полудюжина образцов где-то в пути задержалась. Так что — весть дошла, а физическое воплощение — еще нет.

Тем же самым посланием меня ставили в известность, что еще десять готовых прототипов штабс-капитан Гунниус забрал в Петербург для герцога Мекленбург-Стрелецкого. Написал в ответ, что рад буду, если новое оружие понравится армии. И еще раз напомнил о договоре, согласно которому я должен был первым получить пробную партию ружей.

Еще поблагодарил за пистолеты. Пара пистолей, шикарно украшенных серебряной насечкой и искусной гравировкой, в шкатулке из карельской березы, ныне изображают у меня в кабинете коробку для сигар. Носить с собой вместо револьвера я их никогда не стану, потому как ненадежны. Два из пяти — или осечка или клин. Как такому оружию жизнь доверять?!

О пулемете мне вообще ничего внятного не написали. Работают, мол. Кое-какие успехи есть, но ежели я хочу чего-то большего, чем стендовую модель — надо бы денег добавить… И оценивали мастера разработку никак не меньше чем в тридцать тысяч, а действующий образец — еще по крайней мере в пять. Я решил не торопиться. Подумать еще. Инженерную мысль я подтолкнул, а действующий аппарат по цене целого выезда чистокровных лошадей — это слишком. Не то, чтоб денег стало жалко, просто их есть куда истратить с большей пользой. Тем более что Военное ведомство автоматическим оружием не заинтересовалось. Карл Иванович Гунниус ретранслировал мнение заслуженных генералов: бессмысленный и весьма дорогостоящий механизм для выпуливания денег на ветер!

А вот за чертежи станков и технологии производства латунных гильз — огромное им спасибо! Уж я-то точно знал — рано или поздно новое, казнозарядное оружие императорской армией будет принято на вооружение. И тогда Военному ведомству понадобятся миллионы гильз! А тут — я! Медь с цинком у нас в губернии есть. Производство патронов наладить не сложно. Осталось лишь дождаться, когда в окончательном виде с патроном определяться.

По нынешним временам — дело это долгое. Года два, а то и три комиссии будут собирать, заседать, и из пустого в порожнее переливать. А потом представят парочку образцов царю. Тот ткнет пальцем, и вопрос решится.

И то — это идеальный вариант. Не зря же среди гвардейских офицеров Александра Второго иной раз за нерешительность обзывают «старой бабой». Может так случиться, что и Государь будет еще полгода колебаться и сомневаться, пока кто-нибудь из ближайших советников, или родственников не надавит. Тот же Великий князь Николай Николаевич, например. Или — ярый сторонник скорейшего перевооружения русской армии — герцог Мекленбург-Стрелицкий. Ирония судьбы моего Отечества — зачастую иностранцы, принявшие Российское подданство, куда большие радетели пользы новой Родины, чем родившиеся в империи.

Жаль, конечно, что и о пользе новых винтовок нельзя было в отчете написать. Не мое это дело. Не дело гражданского губернского правления. Во дворцах эффективность губернатора не по уровню промышленности или сельского хозяйства определяют, а по сумме, отчисляемой в казну. И именно «Определение повинностей, натуральных и денежных» — главный пункт отчета!

Восемнадцать процентов роста бюджета не хотите?! В прошлом году мы чуть меньше полутора миллионов в Госбанк отправили, а теперь — больше двух! Я уже говорил — только с аукциона — более двухсот тысяч. Плюс, конечно же, сказались два урожайных года! Крестьяне получили неожиданную прибыль и смогли, хотя бы частично, расплатиться с недоимками. Существенную сумму добавили купцы и промышленники. Особенно винокуры и производители сахара. Оба этих товара облагались государственным акцизом.

«Состояние недоимок» — еще один показатель работы губернского начальника. Но и тут, как я уже говорил, Господь за меня. Не удивлюсь, если выяснится, что по величине недоимок Томская губерния окажется одной из лучших в стране.

«Состояние богоугодных заведений и особенные в течение года подвиги благотворения». Этот аспект я как-то из внимания вовсе выпустил. Фризель что-то нарыл по закромам, какие-то даже цифры привел. Фамилии и места. Достроенную и освященную церковь в Колывани, которую друган Гилеевский от котлована до золоченых куполов чуть ли не за свой счет выстроил, упомянул.

Ну и я глазами скупые строки пробежал. Не интересно это мне. Если поначалу, до знакомства с епископом Виталием, еще, бывало, посещали мысли организовать народ на достройку Собора на Соборной площади, то потом — как отрезало. Решил, что если бы новый храм Томичам действительно нужен был — давно бы уже и деньги собрали и артель нашли. А на нет и суда нет.

«Состояние учебных заведений, казенных и частных, и вообще средства обучения в губернии». Это матушке Императрице послание. Павлуша и тут нашел, чем похвастаться. Обе гимназии — и мужская и женская — в полтора раза больше учеников осенью набрали. Большей частью — купеческих детей, но какая разница-то? Об открытых при моих Лабораториях курсах для механиков паровых машин…

А потом черновик с этими… гм… победными реляциями, мне на глаза попался. Я пару минут подумал, и сел писать свое дополнение. О том, как за один только год, стараниями туземных ретроградов, вынуждены были закрыться четыре частных школы. И о том, как из Омска приходили грозные предписания о запрещении допускать ссыльных поляков к обучению детей. И как на самом деле выполняется указ о создании при церквях в Томкой епархии воскресных школ, а особенно о качестве учителей в этих, едрешкин корень, заведениях. И о том, что по данным однодневной переписи населения, в губернской столице только один из семи человек может считаться условно грамотным.

Хорошо получилось. Душевно. Цветущая и пахнущая тьма и дикость! С микроскопическими островками света.

«Замечательные чрезвычайные происшествия в течение года». Этот раздел оказался самым сложным для написания. Я думал, Фризель — думал. Стоцкого с Гусевым и Менделеевым подключили… И если бы не китайские купцы — пришлось бы, видно, что-то придумывать. Что-нибудь экзотическое и завиральное. Вроде — медведя на улицах Томска.

«Разные сведения и замечания» — это, как и прежде, один из двух моих, личных, разделов. Некое обобщение результатов деятельности всего губернского чиновничьего аппарата за год. Но я решил все-таки несколько отойти от традиции, и написать здесь нечто совершенно другое.

В ноябре, к Введенским праздникам, прямым личным распоряжением начальника Третьего отделения, штаб-офицер корпуса жандармов в Томской губернии, полковник Кретковский был уволен с должности, и направлен в распоряжение нового военного начальника Туркестана. Этим же документом объявлялось о создании Томского губернского жандармского управления, и назначался его руководитель — подполковник Александр Дмитриевич Яхонтов. Исправляющим должность до приезда Яхонтова оставался майор Константин Петрович Катанский. А уже в конце месяца, Миша доложил, что с последним этапом в город прибыл давно поджидаемый эмиссар революционеров, Серно-Соловьевич.

С Катанским у меня как-то отношения не сложились. Мне показалось, что он просто тупой солдафон, только и способный «не пущщать». Классический вахтер, едрешкин корень. Так что я и пытаться с ним договориться не стал. С суровым штабс-капитаном Афанасьевым все и провернули.

Эмиссара с вещами забрали из тюремного замка и поместили в камеру временного содержания полицейского управления. Там ссыльного осмотрел врач, и объявил, что у заключенного скорее всего тиф. На основании что революционеру будто бы требуется карантин, все личные вещи у Серно-Соловьевича отняли. И тут же обнаружили документы, о которых предупреждал поляк-информатор.

Бумаги Афанасьев благоразумно оставил у меня, а Катанскому передал рапорт с настоятельными рекомендациями немедленно известить о новых данных руководство. Однако дальше майора сведения никуда не ушли. И.О. объявил все доказательства вздором и выдумками карьериста. Такая вот у нас ныне жандармерия…

Делать копии со сверхважных бумаг мы никому доверить не могли. Пришлось нам с Мишей этим заниматься. Каждую бумажку да в трех экземплярах… Адовы муки. Мне кажется, я их наизусть выучил! Особенно послание английского посланника, сэра Эндрю Бьюкенена, в котором тот рекомендует восставшим полякам пробиваться через полыхающий Синьдзян, где «довольно наших людей, способных позаботиться о борцах за Свободу». Становилось ясно, чьи уши торчат за дунганским восстанием в Китае.

Было еще письмо русских революционеров, извещающих польских братьев, что покушение на царя планируется на март-апрель следующего года, и что «тогда уже станет преступно медлить с выступлением».

Мезенцеву я не стал писать. Чувствовал себя обиженным. Мог бы, дражайший Николай Владимирович и известить о таких глобальных переменах в Томской жандармерии. Но нет — промолчал. Вот и я промолчу.

«Общие виды и предположения». Пробежал глазами какой-то верноподданейший бред, мною же написанный неделю назад. Я отложил пухлую папку с отчетом, и взял в руки другой документ.

«Сим извещаем Вас, Ваше превосходительство, что с шестнадцатого декабря 1865 года, рескриптом Его Императорского Величества, Вы отстраняетесь от должности Томского гражданского губернатора. Вам надлежит завершить дела, и в срок до первого февраля 1866 года, прибыть в Санкт-Петербург, где и ожидать дальнейшего назначения». Подписано графом Паниным. Кто бы сомневался!

Вновь открыл отчет, и на титульной странице вывел дату — 15 декабря 1865 года. Подписал. С Днем Рождения, Герочка! Экий нам с тобой знатный подарок Государь Император приготовил!

Взял чистый лист бумаги. Старательно очистил золоченое перо. Быстро написал казенные слова. На минуту задумался, глянул на затянутые ледяными цветами окна. Потом на поблескивающий в свете керосиновой лампы опал, и решительно вывел: «Ваше Императорское Величество! Прошу уволить меня со службы…»

Конец третьей книги