Несколько дней всего прошло после моего доклада в ВЭО, а уже какие явные изменения в ко мне отношении. На вокзале в Царском Селе встретили, и к большому Екатерининскому дворцу привезли. И у застав даже не притормаживали. Синих мигалок с сиреной еще не выдумали, гербами на дверцах экипажа пришлось обходиться, но эффект тот же самый.
Дворцовый комплекс был огромен. Как бы не километр в длину! Зимний по сравнению с любимым жилищем Екатерины — киоск с сигаретами на автобусной остановке. И каково же было мое удивление, когда карета повезла меня куда-то в сторону, к отличающемуся и по стилю архитектуры и даже по цвету зданию. К Зубовскому флигелю, как мой безотказный гид пояснил. Император Николай именно в нем выделил помещения для старшего сына Александра. А тот и после коронации не счел нужным что-либо менять. Большой дворец оставили для проведения пышных церемоний и создания нужного имиджа в глазах заграничных гостей. А царь предпочел уют излишней роскоши.
По Боскетной лестнице из коридора, в Купольный зал. Короткий переход к Камердинерской и, минуя маленькую Переднюю, с которой, по словам сопровождающего меня офицера, начинались покои царя, на вторую, внутреннюю лестницу.
— Императрица ожидает вас, Ваше превосходительство, — указав направление, откланялся гвардеец.
В Китайском зале царствовали кружева и кринолин. Шорох драгоценных тканей и едва слышных разговоров. Десяток фрейлин и камер-дам царицы своими пышными юбками занимали почти все не маленькое пространство. Поставщицы придворных сплетен, и личные шпионки Императрицы, проводили меня ничего не значащими улыбками, от которых, тем не менее, встали волоски на спине. Эти дамы были опасны. Как проверенный яд, как стилет в рукаве, или как приговор палача…
И, наконец, Зеркальный, или как его называла сама Екатерина Великая — Серебряный кабинет. Огромные холодные пространства зеркал, искажающие, искривляющие пространство небольшого помещения. Мебель темного дерева с ослепительно-белыми, слоновой или моржовой кости вставками. Глубокие, обитые серо-голубым атласом удобные кресла. Пестрая собачонка на расшитой подушечке.
Едва я вошел, плечистый лакей захлопнул за моей спиной дверь, в стиле всего кабинета украшенную изнутри зеркалом. Мои отражения немедленно размножились, вытянулись в глубину равнодушных стекол все уменьшающимися подобиями.
— Позвольте представить вам, Ваше Величество, этого достойного юношу. Герман Густавович Лерхе. Действительный статский советник, начальник Томской губернии, — я едва разглядел в пестроте отражений Великую Княгиню Елену Павловну, и искренне обрадовался услышав ее голос.
— Я наслышана о вас, сударь, — маленькая ростом Императрица, сидя и вовсе терялась в чрезмерно великом для нее кресле. — Идите же сюда ближе.
Марии Александровне было явно нелегко выговаривать слова русского языка, так и не ставшего для нее родным. Так что, после первых же звуков моего ответа на немецком, успел заметить одобрительную улыбку Великой Княгини.
— Здравствуйте, Ваше Императорское Величество, — позвоночник привычно согнулся в поклоне. Жаль только — это гимнастическое упражнение не добавило мыслей в пустую голову. Вообще не представлял себе, о чем говорить с царицей. Мне от нее ничего не нужно было. Да и для нее, как полагал, я — только этакая забавная экзотическая зверюшка. Вроде черно-белой болонки спящей на пуфике.
— Признайтесь, господин Лерхе, — строго кашлянула супруга Александра Второго. — Вы ведь все еще чувствуете обиду на моего Никсу?! Вы непременно должны его простить! Извольте тут же, немедленно мне это обещать.
— Ну что вы, Ваше Императорское Величество! Как бы я мог посметь…
— Да-да-да, — отмахнулась женщина. — Это так. И все-таки — обещайте мне это!
— От всей души, — снова поклонился я. Осколки… нет, не обиды. Скорее — разочарования Наследником все еще покалывали в самое сердце, но я прекрасно отдавал себе отчет в том, что с таким же успехом можно обижаться на дождь, или мороз. И то, на стихию — как-то проще. В крайнем случае, можно хотя бы выматерить не вовремя свалившуюся на голову влагу, а вот покрыть трехэтажно на цесаревича с густонаселенной столице Империи — это просто мазохизм. Немедленно найдется добрый человек с отменным слухом, донесет в нужные уши. Да еще от себя добавит…
— Вот и хорошо, — чему-то обрадовалась царица. — У Николая и так не слишком много друзей, что бы можно было их терять из-за этаких глупостей. Скажите, ведь вы можете называть себя другом цесаревичу?
— Почел бы за честь, Ваше Императорское Величество.
— О вас очень хорошо отзывался мой Саша. Обычно он трудно сходится с людьми, но вы ему определенно пришлись по сердцу. Мне говорили, они с Николаем даже изволили спорить по вашему поводу… Александр прост и неискушен, но у него доброе сердце и стальной характер. Наследник престола не таков. Николаю нужно все уметь объяснить. И он пока не в силах понять ваших, сударь, стремлений.
Мария Александровна, отпив малюсенький глоточек какой-то пахнущей травами микстуры, сделала паузу, которой тут же поспешила воспользоваться Елена Павловна.
— Герман у нас тоже не граф Монте-Кристо. Он, Маша, обычный идеалист. Составил себе задачу — выстроить царствие небесное в своей холодной дикой Сибири. Родись он во времена Петра Великого, быть бы ему царским наместником от Урала до Великого океана…
— Ну, сейчас-то, мадам, нам эти потрясения ни к чему, — возразила царица. — И ваших, княгиня, реформ довольно. Ныне либералов и реформаторов и не перечтешь. А вот верных людей мало. Вот хоть, как этот юноша. И тот из столицы сбежать намерен.
И повернулась ко мне.
— Ваши прожекты, как мне говорили, обещают стать весьма прибыльным делом. Что же вам так мила идея сказочно разбогатеть? Не достаточно ли того, что имеете?
— Все мои затеи, Ваше Императорское Величество, это не для прибыли. Я лишь хотел бы показать иным пример, как можно все обставить, чтоб всем стало хорошо.
— Вот! — ткнула тонким пальцев в потолок бледно-голубая царица. — Женитесь, милостивый государь, на фрейлине нашей Минни. Это, кажется, Наденька Якобсон? Я верно помню? А предложит Государь достойный вашим талантам чин, и всем станет хорошо. И у моих сыновей будет рядом верный человек.
— Простите, — в горле какой-то ком образовался. И чтоб продолжить, пришлось его сначала выкашлять. — Простите великодушно, Ваше Императорское Величество. Боюсь, я буду вынужден отказаться.
— Че-го? — приподняв бровь, неожиданно по-русски, выдохнула Государыня.
Великая Княгиня хихикнула, и поспешила спрятать губы за ладошкой.
— Вот именно об этом я вам, Ваше Величество, и говорила, — пробубнила из-под украшенной кружевами перчатки.
— Мне сообщали, вас сравнивают со Сперанским, — вдруг раздался голос царя от маленькой, укрытой за ширмой двери. Пришлось снова кланяться. — Скажите, господин Лерхе, вы умны?
— Я этого не знаю, Ваше Императорское Величество. Скорее всего, есть множество иных господ умнее меня.
Александр вставил в рот мундштук папиросы, и тут же, под осуждающим взглядом жены, выдернул. Потом только кивнул.
— Любите ли вы охоту? Например — на лося.
— Ваше Императорское Величество? С подхода? На солонцах или с загона? Или вы, Ваше Императорское Величество, лаек предпочитаете использовать?
Как там мой любимый с детства сказочный персонаж говаривал? Только не бросай меня в терновый куст? Это меня-то, охотника с, без малого, девяностолетним стажем, о любви к великой мужской забаве спрашивать? И видимо, что-то такое на моем лице отобразилось, что высоченный Государь прихватил меня за локоть и потянул в сторону лестницы.
— Прошу прощения, дамы, — уже на пороге, догадался попрощаться царь. — Я забираю у вас этого молодого человека.
Мария Александровна и Елена Павловна тут же встали, только чтоб присесть в реверансе. Ни одна из них и не подумала возразить царю. Тем более что разговор зашел об охоте, нисколько их не интересующей.
Александр повел меня в Арсенал. Хвастаться оружием и чучелами трофеев, конечно. А иначе вообще, зачем убивать ни в чем не повинных животных? По дороге потребовал рассказать суть охоты с подхода. Немного даже поспорили, и все-таки пришли к согласию, что на Императорских егерских дачах в Гатчине, где прежде дикий лес расчищен и поделен просеками на идеальные квадраты, такой метод лосиного убийства для стрелка не интересен.
Из всех стоящих в пирамидах ружей я только марку Тульских оружейных заводов знал. Ито, из такого раритета стрелять не доводилось. О чем со смущением и признался. Посетовал даже, что в обширной коллекции нет ни образца от Спенсера, ни винчестера Генри из Нью-Хейвена. О трехлинейке или хотя бы берданке я уж и не говорю. Привел как довод их многозарядность. Бывает же, что с одного выстрела зверь не умирает? Бывает, и часто! Иной раз так умудряются попасть, что несчастное, страдающее от боли животное еще по десять километров пройти умудряется. А тут — скобу дернул и добил. Гуманно, едрешкин корень!
Царь внимательно меня выслушал, извинился, и отошел к бюро, на котором стояли весы для размерения пороха, чиркнуть записку. Откуда-то взявшийся гвардейский офицер забрал клочок бумаги и испарился. А мы спокойно продолжили осматривать смертоносные механизмы.
Черт за язык дернул — брякнул о своем заказе в Московском училище. Александр едва-едва дернул бровью и потащил в кабинет — рисовать. Из меня чертежник тот еще, а вот царь оказывается — неплохой художник. Все свободные простенки его царицынского кабинета им самолично написанными картинами завешаны.
И снова несколько неровных строк на обрывке бумаги, вестовой гвардеец, и продолжение разговора, как ни в чем не бывало. Исчирканные листы отодвинуты в сторону, на стол ниньдзи-лакеи, передвигающиеся абсолютно бесшумно, мигом сервировали все полагающееся для чайной церемонии.
За чаем поговорили о лайках. Государь пообещал сводить на псарни в Егерской слободе в Гатчине. Я рассказал о сибирской универсальной собаке. Пришлось тут же давать обещание непременно прислать щенков. Штук не менее дюжины. Желательно вместе с опытным человеком. Лайки они такие — с этими наглыми мордами не всякий управится. Поведал венценосному любителю пострелять несколько охотничьих историй. Жаль, нельзя было много говорить. Я в этой жизни за год в Сибири столько бы не успел натворить.
Зашел без приглашения какой-то хмырь в блестящей вышивкой скорлупе. Даже всезнающий Герочка затруднялся определить его придворную должность. Но вот что точно не вызывает сомнений — так это имеющийся у хмыря доступ к государеву уху. Склонился — иначе и не скажешь — склонился и что-то прошептал. Александр кивнул, резко погасил очередную папиросину и встал. А я вскочил. Положено так.
— Идемте, Герман Густавович, — и шагнул в дверь первым. Прекрасно знал, что никуда я от него не денусь. Побегу следом как миленький.
Стали спускаться вниз по лестнице, к выходу из дворца. Какие-то люди прямо-таки стащили с плеч мой мундир, натянули замшевый пиджак с карманами, и набросили украшенный шнурами полушубок. Тот, который еще бекешей называется, кажется. И все это на бегу, в попытке не отстать от высокого и длинноногого царя. Уже перед самыми застекленными воротами — иначе их и не назовешь — на голову напялили лохматую, соболиную шапку. Самый обычный наш сибирский треух — прадедушка классической шапки-ушанки. Только из волшебного, цвета орехового дерева в солнечных лучах, меха.
На улице гарцевала готовая ко всему сотня кавалергардов, а у подъезда ждали больше дюжины санок с приготовленными медвежьими полостями для пассажиров. Последовал какой-то мне не понятный ритуал приветствия, и Александр уселся. К вящему моему удивлению, рядом с самодержцем тут же уселся мужик, чуть ли не в домотканом крестьянском армяке. Только после этого лакеи стали провожать сопровождающих, вроде меня, к другим экипажам.
Ехали долго. По мне, так даже слишком. Я и сиделку отсидеть и озябнуть, и проголодаться успел. Но растянувшийся караван, со скачущими со всех сторон кавалеристами, не останавливался ни на секунду. Вот так — приспичит уединиться с природой, и терпи. Лопни или умри, но царский поезд даже не притормозит. Сбросят под замершие в ледяной сказке деревья, и укатят дальше.
Ехали мы, ехали, и, наконец, ближе к вечеру, приехали в Гатчину. Еще один дворец, посреди огромного парка, обильно иллюминированный и украшенный имперским триколором. Санки остановились, и последовал процесс выгрузки. Только теперь, царь встал последним.
Меня и еще двух незнакомых ни мне, ни Герочке господ слуги подхватили, чуть ли не под локотки, и, попутно отобрав верхнюю одежду, препроводили в гостиную на первом этаже Арсенального каре. Несколькими минутами спустя туда же пришел Александр.
— Хорошо-хорошо, Иван, — мне показалось — как-то радостно воскликнул кому-то за спину Государь, и в два шага оказался подле нас. Естественно мы встали.
— Вы верно голодны, господа? Я так, быка бы съел. Пока там готовят… по-простому, давайте ка я вас познакомлю.
Царь оглянулся, как бы выбирая с кого начать. И остановил выбор на мне. Во0первых, как я подозревал, остальные были отлично знакомы, а во-вторых, я оказался самым молодым в этой чудной компании.
— Этот молодой сударь — тот самый Герман Густавович Лерхе, действительный статский советник и Наш наместник в Томской губернии. Вы не могли о нем не слышать. Ныне о нем везде только и говорят.
Я поклонился, заодно пряча улыбку. Уж очень заинтересованными стали лица незнакомых царедворцев.
— Этот отважный офицер — мой брат, Николай. А этот благородный муж — герцог Георг-Август Мекленбург-Стрелицкий. И давайте, господа условимся! До окончания охоты говорить без… по-простому. Довольно будет и имен.
Гера завис в полном и безоговорочном шоке. Еще он немножко злился, как я подозревал — в первую очередь на самого себя, за то, что не смог опознать этих не последних в столице людей. Великий князь Николай Николаевич, третий сын предыдущего царя был женат на старшей дочери принца Ольденбургского, Александре. А за Георгом-Августом, которому в Империи ненавязчиво сменили родовую фамилию на более удобную для русского языка со Штрелиц на Стрелицкий, была замужем дочь Великой княгини Елены Павловны, Екатерина Михайловна. Кроме того, герцог приходился царю двоюродным братом по матери. А уж ближайшую родню Императора каждый верный подданный обязан был знать в лицо.
— И не удивляйтесь, господа присутствию… Германа. Этот сударь оказался весьма опытным охотником и интереснейшим рассказчиком. А тебе, Георг, он вдвойне должен быть любопытен. Господин Лерхе, как оказалось, превосходно разбирается в оружии. И что примечательно — в самых новейших заокеанских образцах. Я правильно понял ваши, Герман, высказывания?
— Смею надеяться, Ваше… Александр Николаевич, — под ободряющую улыбку царя, согласился я. — Так вышло, что во время экспедиции в Чуйскую степь, мне досталось поучаствовать в небольшой стычке с сепаратистами. И винтовка господина Спенсера показала в бою себя просто превосходно. А уже в Москве мне попало в руки многозарядное ружье Генри. Способ его заряжания совершенно неприемлем и весьма трудоемок. Однако же, механика перезаряда выше всяческих похвал.
— Вы, Герман, рекомендовали бы рассмотреть Оружейной комиссии эти образцы? — подозрительно прищурился герцог.
— Только в качестве образца иноземной изобретательности, Ваше Высочество… гм… Георг. И то и другое ружья, по моему мнению, излишне сложны в изготовлении и капризны в использовании. Их единственная прелесть — в механике перезарядки. Но и то, нижняя скоба станет настоящим проклятием при стрельбе лежа или из-за укрытия.
— Зачем же так издеваться над бедным солдатиком, — хихикнул Великий князь. — Чтож мы — изверги какие-нибудь, заставлять стрелка ложиться?! Этак-то враг может решить, будто русский солдат его боится!
Снова я со своим языком… Окопов пока еще не роют, и по-пластунски по полю боя не ползают. Это я знал, к чему придет военная наука с появлением пулеметных «мясорубок», а нынешние генералы пока легко путают парад с войной.
— Мне говорили, что в датско-прусской войне… да и у отважных североамериканцев, та сторона, что не опасалась ложиться — понесла меньшие потери, — выручил меня Александр. — Но у нашего Германа, наверняка и здесь есть собственное мнение. Не так ли? Ты, Георг должен помнить доклад генерала Мезенцева о странном заказе нашего губернатора в опытных мастерских Московского училища. Кажется, ты даже хотел послать туда кого-нибудь из своих офицеров.
— А! — вдруг обрадовался герцог. — Так это тот самый господин из Сибири? Да-да. Я командировал в училище штабс-капитана Гунниуса. Намедни он телеграфировал о своих первых впечатлениях.
— Ну-ну? — поощрил немца Государь, прикурив от свечи.
— Офицер докладывает, что представленные ему собственноручно исполненные господином Лерхе рисунки — это настоящее чудо. Гунниус считает, что предложенная система заряжания, названная изобретателем — «магазин», хоть и излишне громоздкая, но остроумная. И что самое главное — позволяет вести непрерывный огонь, не приноравливаясь каждый раз к изменившемуся балансу оружия. Карл Иванович уже испросил дозволения задержаться в Первопрестольной с тем, чтобы участвовать в воплощении опытных образцов в металле. И я уже дал ему на то разрешение.
— Удивительная широта помыслов, — разглядывая меня, как экспонат в Кунсткамере, проговорил царь.
— А зачем вам нужно это ружье? — хмыкнул Николай. — Вы видно не слишком обременены заботами там у себя, в Сибири?
— А Герману Густавовичу эта винтовка и не нужна, — опередил меня Александр. — Мезенцев список с его договора к рапорту прикладывал. Так там значится, будто бы господин Лерхе, по завершении работ, претендует лишь на привилегии по производству новейшего типа патронов. А все разработки касаемо оружия, полностью передает на благо Отечества, в оружейную комиссию при Артиллерийском управлении.
— Некоторые ваши эскизы я передал в руки надворного советника, профессора механики, господина Вышнеградского, — поторопился герцог вклиниться в разговор. — Так он утверждает, что принципы автоматической, как вы это назвали, поочередной стрельбы достаточно реальны. Откуда у вас, Герман, такие познания в механике? Профессор убежден, что вы попросту срисовали по памяти какую-то уже действующую систему.
— Тем не менее… — начал было оправдываться я, но именно в этот момент, с вестью о том, что к ужину все подано, вошел слуга. И, видимо, не только мы с царем были голодны, как волки. Потому что скользкий разговор был немедленно отложен ради трапезы.
Удивительно, но в тот день поста не было. Потому среди кушаний было много мясных блюд. И зелени. Понятия не имею, откуда взялись свежайшие листья салата, упругие перышки лука и яркая редиска. Это посреди зимы-то! Авитаминоз царской семье не грозил.
Нужно признать, накрытый на пятерых, стол не выглядел богатым. Совсем не таким, как это принято в Сибири на Великие праздники, когда всевозможных угощений столько, что бывает тарелку некуда ставить. Маринованные огурчики и грибы. Капуста в небольшой серебряной плошке. Пара соусниц. Широкая тарелка с зеленью и нарезкой из разных сортов колбас или копченого мяса. Вот, пожалуй, и все.
Но вот что удивительным образом сближало ужин в Гатчинском дворце с любой сибирской избой накануне Рождества, так это пельмени и водка. Я запотевший полуштоф-то увидел — глазам не поверил. А когда внесли супницу с парящим благоухающим лавровым листом приветом из-за Урала, и вовсе…
Чокаться в столице было не принято. Слава Богу, не решился первым совать рюмочку на середину стола. Просто одетый мужик, тот самый, что ехал в одних санках с Александром, может меня бы и поддержал. А вот остальные могли и губы презрительно наморщить. Особенно Николай Николаевич. Он и без повода на купеческого обличия дядьку волком смотрел.
А вот герцогу было явно любопытно. Мекленбург-Стрелицкий, как я понял, вообще живо интересовался всевозможными стреляющими приспособлениями, а мужик оказался оружейником Иваном Орловым. И для любого состоятельного охотника того времени было предметом гордости иметь у себя ружье произведенное этим мастером.
Выпили. Захрустели огурчиками. Слуги в ослепительно-белых перчатках разложили по тарелкам главное блюдо ужина. Не удержался и сгрыз редиску. И только наколол на вилку первый пельмешек, как Александр заговорил.
— Вот Герман Густавович утверждает, будто бы эти новые многозарядные американские ружья могут быть весьма полезны для охоты на крупного зверя. Что скажешь, Иван?
— Эт, Ваше Величество, Спенсеровы винтовки что ли? Али те, что на заводе Винчестера инженер Генри фабрикует?
— Так они тебе известны?
— А чего же нет-то, Ваше Величество? Как же можно за иными мастерами не смотреть. Где-то я что-то у них подсматриваю, а что-то и они у меня берут. Вот те же изделия из Иллиона от Ремингтона с сынами — насколь простецкие, да справные. И прочные, и ломаться там нечему, и не стрельнет когда не надо. Так и то иные жалуются. Мол, лишнее это — при открывании затвора курок взводить. А с затвором Фило Элифалетыч тоже чевой-то намудрил. Коли патрончики свободно не входят, так потом и не вытащишь…
— Эм… Любезный… Эээ… Иван, — переглянувшись прежде с Великим князем, начал герцог, стоило мастеру остановится, и потянуться ложкой к пище. — Так что же там со Спенсеровскими ружьями?
Видимо не у меня одного появилась уверенность, что Мекленбург-Стрелицкий с Николаем Николаевичем, за что-то очень оружейника Орлова не любят. Александр — вон даже нахмурился.
— Господа, — поспешил выручить своего гостя царь. — Отложим пока разговоры. После о ружьях поговорим.
Вот спросят у меня какую-нибудь ерунду, и не ответить нельзя будет. Придется сидеть, облизываться и развлекать высокородных рассказами. А в животе кишка кишке била по башке. Я заторопился жевать. С этих станется нас с Ваней без ужина оставить. И царь не поможет. Не станет же он с родней из-за нас, мелких, незначительных людишек, ссориться.
Очень неприятная вышла трапеза. Так обрадовался сибирскому кушанью, а ел и вкуса не чувствовал. Жутко было ощущать себя насекомым на ладони. В той жизни даже на приеме у Самого такого не было. Что бы он мне сделал? Уволил? Ха-ха три раза. Плох тот чиновник, что себе теплую нору в какой-нибудь Госкорпорации не приготовил. Так что, еще нужно подумать — хуже мне вышло бы от увольнения, или лучше. А вот эти, любой из троих — что герцог, что князь, что царь, легким движением брови могли отправить на плаху. Просто так! Потом верноподданные прокуроры бы нашли за что.
И даже простое неудовольствие с элементарным увольнением со службы могло повлечь за собой прямо-таки фатальные последствия для моих планов. Со мной попросту никто не стал бы иметь дело. Так что, как говаривали те самые, мадагаскарские пингвины — улыбаемся и машем!
К чаю подали простецкое овсяное печенье. Государь не удержался от комментария:
— Отведайте новомодное английское блюдо из овса, господа.
— Ха, — воскликнул Николай. — А мы-то им коней кормим.
— С тех пор, — царь слегка поморщился. Даже упоминание о неудачной Крымской войне, было ему неприятно. — Как продажи хлеба пошли через Голландию и Пруссию, на Острове стали кушать всякую ерунду.
Я не удержался — улыбнулся. Нелюбовь к заклятым друзьям из-за моря — еще один привет из моего времени.
— Так что там с заокеанскими ружьями? — гнул свое герцог.
— Потерпи немного, Георг, — Александр Охотник, нечаянно ставший Освободителем, искусно подогревал интерес гостей. — Сейчас доложат, и пойдем, посмотрим на это чудо.
Кузьму Ивановича Вышинского Герочка сразу опознал. Чин у этого человека был невелик — всего-то коллежский секретарь, а вот место вполне в столице значимое. Одно время Вышинский был государевым стременным — по сути, главным конюхом царской конюшни. А теперь числился биксеншпаннером — ответственным за заряжание оружия для участников царской охоты. Учитывая опасения за собственную безопасность и фанатичную любовь Императора к этой забаве — не последнее лицо при дворе. Кому попало в руки ружье для российского самодержца не доверили бы.
Биксеншпаннер явился только чтоб доложить — повеление исполнено. Американские ружья и запас зарядов к ним готов. Какой уж тут чай с печенюшками! Всю честную компанию, словно ураганом на улицу вынесло. Когда и как теплый полушубок на плечах оказался — и не вспомню теперь.
— Хороша игрушка, — поглаживая цевье, воскликнул Орлов. — Механика хитрая, и исполнено по-доброму. Сюда вот трубка с зарядами всовывается. Этот крюк нужно дернуть, а после и курок взвести…
Оружейник сноровисто вскинул американскую винтовку, и один за другим, выпалил все семь патронов в установленные шагах в тридцати соломенные чучела. Упругий боковой ветер послушно оттаскивал тяжелые, остро пахнущие клочья порохового дыма.
— Однако! — потер шею герцог. — Впечатляюще!
— Только зарядов на этот бешенный самострел не напасешься, — покачал головой князь. — Но вынужден признать. Для кавалерии этот вид оружия мог бы быть весьма полезен.
— Капризная она, — передавая ружье Вышинскому, поморщился Орлов. — Тонкая механика. И трубка эта, в прикладе. Чуть что — соринка попадет, и пульки на перекос идут. Вот у ружья Генри и то надежнее выполнено.
— И патроны, что у Спенсера, что у Генри — не ахти, — не удержался я. — Боек по краешку должен бить. И гильзы второй раз уже не зарядить. Центральное расположение капсюля было бы куда как удобнее и практичнее.
— Патроны?! — непонятно от чего вспыхнул вдруг Александр. — Под центральный боек?!
— Ваше Императорское Величество! — вдруг гаркнул неслышно за грохотом выстрелов подбежавший егерь. — Лосиную лежку под Дивенском сыскали!
— Лосиную! — выпучивая глаза, совсем уже заорал царь. — Какую, к хренам собачьим, лосиную?! Лерхе! Марш за мной! Патрон ему надобен центрального боя!
Император впереди, потом я, и Георг с Николаем, как конвой — сзади, пробежали анфиладу залов, увешанную знаменами полукруглую галерею, и ворвались, наконец, в кабинет. Александр тут же уселся за огромный, с аккуратно разложенными стопками каких-то документов, стол, и потянулся за коробкой с папиросами. Взмахом руки разрешил присаживаться и мне, но я благоразумно дождался момента, когда два других охотника на бедного губернатора устроятся. Потом только рухнул на мягкий стул.
— Когда?! Георг? — раздраженно задал парадоксальный вопрос венценосный прокурор. — Семь лет назад? Или восемь? Игнатьев, когда из Лондона был выслан?
— В 1857 году, — блеснул памятью Мекленбург-Стрелицкий. — Осенью.
— Значит семь! Семь лет назад наш военный агент в Англии, Николай Павлович Игнатьев по рассеянности положил в карман их новейшую разработку. Цельнометаллический винтовочный заряд с капсюлем центрального боя. Скандал вышел… неприятный. Однако же, нам впервые попал этот ваш патрон. И еще с Николаем Онуфриевичем Сухозанетом, а потом и с Дмитрием Алексеевичем Милютиным, мы все спор ведем — стоит ли подобно американским и английским армиям, принять патронные ружья, или подобно прусским и австрийским — шпилечно-капсюльные…
Александр прикурил, наконец, свою папиросу, и сквозь дым уставился на меня.
— И тут появляетесь вы, сударь, — царь нервно дернул кистью, и хрупкая бумага не выдержала, порвалась. Горящий табак рухнул на бумаги, но вместо того, чтоб смахнуть сор в пепельницу, Император, в ярости попросту прихлопнул уголек ладонью. И вскричал:
— Являетесь невесть откуда со своим мнением! Картинки свои рисуете. И все-то у вас ладно получается! Смотришь, ученых мнения слушаешь, и мыслишь — что это мы семь! Вы слышите?! Семь лет! Спорим, разные варианты рассматриваем! Когда — вот оно. Так и должно быть! Вот как нужно! И если закрыть глаза…
Царь и правда прикрыл на миг глаза ладонью.
— Так должны мы вас милостью своей наградить. Но вот ежели взглянуть на вас, господин Лерхе, так что же мы видим? Гражданского чиновника невеликих лет, коий хлопотами заслуженного отца и чин и место получил. Так откуда это в вас?
У меня живот свело. Я вдруг со всей отчетливостью понял, что все разложенные на обширном столе документы каким-то образом касаются меня. И что нашелся кто-то потрудившийся собрать обо мне сведения, свести их в единую систему и озадачиться вопросом — откуда это все в обычном, среднем господине, никак прежде себя не проявлявшем. И что, вся эта «охота» — заранее хорошо спланированная и организованная акция. И не удивлюсь, если где-то в переходах немаленького дворца ждут своего часа десяток крепких мужчин — сотрудников Третьего отделения. Я почувствовал, как горячи налившиеся кровью уши, и как холодны побледневшие щеки. И еще этот гад, тот, что во мне сидит, молитву на немецком затянул.
Александр поднял ближе к глазам лежащий верхним в стопке документ.
— Вы каким-то мистическим образом оказываетесь в подходящее время в нужном месте, — новая папироса, пока не подожженная, выписывала в нервных пальцах замысловатые фигуры. — Отправились на границу с Китаем именно в тот момент, когда судьба трактата о границах пребывала в большой опасности. Устроили там маленькую войну… Пушки с собой тащили. Мне говорили, Чуйская степь почти недоступна для артиллерии. Но вы все-таки смогли. Крепость построили. Словно знали заранее…
В канделябре пять свечей. Любой другой прикурил бы от крайней. Царь потянулся к средней.
— Горный начальник… Фрезе кажется, или как его там… Министерство уделов жалобами на вас одолел. А вы в отчете докладываете совершенно иначе. И гражданское правление при вас преобразилось, и торговля оживилась. Новое село, новая ярмарка. Рейтерн от вас без ума за изобретение…
Александр подсмотрел в бумаге.
— Зону свободной торговли… У вас в губернии за полгода больше реформ чем мы тут за десять лет успели… Прожекты эти ваши… Откуда это? Ведь обычный же господин ехал в Сибирь. Что же там нашлось этакое в вашем Томске, что вы так вдруг изменились? К чему вы такое стремление вернуться выказываете, что даже моей немилости не опасаетесь?
— А взрывчатка-то вам зачем? — вставил свои «три копейки» герцог. — С кем вы намеревались воевать?
— С горами, Ваше высочество, — ноги ослабли, но язык еще не отнялся, слава Богу. Я даже как-то приободрился. — У меня тракт к китайской границе не достроен. Надобно горы взорвать.
— Да кто вы такой, черт вас раздери! — рыкнул Николай. — Граф Феникс? Любой иной порохом бы стал запасаться, и лишь для вас одного выдумать новое дьявольское зелье проще показалось. Образцы в Морском министерстве испытали на прошлой неделе. У заслуженных адмиралов картузы посшибало…
Эй, Герасик! Хватит ныть. Мы с тобой в беде, а ты там псалмы свои тянешь. На Бога надейся, а сам не плошай! Переведи лучше с великокняжеского на русский! Кто такой граф Феникс? Калиостро? Уж ты! Это что же? Он меня мошенником обозвал что ли?
— Из вас сыплет, как из рога изобилия, — снова включился Император. — Эти писарские улучшения. Откуда взялись? Карта? Ведомо ли вам, господа, что у сего молодого человека есть карта всяческих ископаемых богатств на всю губернию? Хотя тот же Фрезе докладывает, что исследовательские партии и в половине мест не успели побывать. А этот вот сударь просто тычет пальцем в карту и сообщает, что там скрыто. Слыханое ли дело?!
Гера! Думай! Откуда мы карту взяли? Отец у нас в масонской ложе не последний человек? Вот это новость… Великим секретарем ложи «Астрея». Мама дорогая! Вот родитель наш чудил в молодости? Что, правда? Масоны все еще существуют? А царь к ним как относится? Да-а-а?!
— Ну? Что вы там молчите? — бросив раздавленный картонный мундштук, проговорил Александр.
— Опасаюсь вызвать ваше неудовольствие, Ваше Императорское Величество! — какой-то злой кураж кольнул меня… гм… снизу. Я подскочил и поклонился. — Я мог бы легко объяснить все, но не в силах открыть вам, Ваше Императорское Величество, секрет, который мне не принадлежит.
— И чей же он?
— Нескольких десятков господ, Ваше Императорское Величество. Раскрытие этого секрета может стоить им вашего Высочайшего доверия и даже места, на котором они ныне беспорочно Вам служат.
— Что же дает вам, господин Лерхе, основание для таких выводов?
— Рескрипт вашего венценосного дяди, Императора Александра. От первого августа 1822 года, согласно которому «все тайные общества, под какими бы именами они ни существовали, как то масонских лож или другими, закрыть и учреждение их впредь не дозволять; всех членов этих обществ обязать, что они впредь никаких масонских и других тайных обществ составлять не будут и, потребовав от воинских и гражданских чинов объявления, не принадлежат ли они к каким тайным обществам, взять с них подписки, что они впредь принадлежать к ним не будут; если же кто такового обязательства дать не пожелает, тот не должен остаться на службе».
— Масоны? — отмахнулся герцог. — Вот уж безобидное времяпровождение. Точно так можно гнать со службы за посещение Английского клуба.
— Прежде они мешали, — поморщился царь. — А ныне, значит, решили послужить на пользу Отечества?
— Точно так, Ваше Императорское Величество, — снова поклонился я, чтоб спрятать глаза. И чтоб не засмеяться. — Все к вящей славе Великой Империи.
— А чего же вы, сударь, раньше никак себя не проявляли? Пребывая еще здесь, в Санкт-Петербурге? Вы ведь, кажется, и в Морском министерстве служили, и в Государственном контроле у Татаринова? Отчего вам нужно было удалиться от столицы на тысячи верст, чтоб начать приносить столь ощутимую пользу?
— Я уже имел честь докладывать Его сиятельству, графу Строганову, Ваше Императорское Величество. Это можно считать экспериментом. Научным опытом, по постепенному и осторожному реформированию одной какой-то губернии. С тем, чтобы потом, когда изменения станут очевидны своей пользой, испросить вашего дозволения, распространить опыт на иные места Империи.
— Да-да, — вдруг поддержал меня Великий князь. — Сергей Григорьевич рассказывал мне что-то в этом роде. У него, кстати, есть удивительной остроумности прожект. Он предлагает позволить крестьянам из бедных землей губерний невозбранно переселятся на Урал или Сибирь. Вы что-то об этом знаете, Герман Густавович?
Вполне себе прозрачный намек. Все-таки в уме младшему царскому брату не откажешь. Как только понял, что гроза на мою бедную голову миновала, тут же бросился спасать инвестиции. Интересно, сколько он уже, стараниями Асташева, в наши предприятия успел вложить?
— Его Сиятельство изволил поделиться со мной своими планами, — едрешкин корень. С этими политесами язык вывихнуть можно. — Мне тоже показался его прожект заслуживающим интереса. Это могло бы успокоить обиженных и направить силы самых активных в наиболее полезную сторону.
— О болезни Николая вам тоже масоны доложили? — все еще сомневался царь.
— В некотором роде, Ваше Императорское Величество.
— Вот каналья же этот фрондер Мезенцев, — откинулся на спинку кресла Александр. — Ведь чувствую — знает наш лихой кавалерист! Все знает. Но не говорит. И этот вот — тоже. А вот Петя Ольденбургский — тот напротив. Понятия ни о чем не имеет, а говорит. Прямо проклятие какое-то! Вы говорите, старца Федора Кузьмича в живых не застали?
Опа-на! Виртуоз! Ему бы следователем в прокуратуре работать!
— Не застал, Ваше Императорское Величество.
— А хотел?
— Хотел, Ваше Императорское Величество.
— Зачем? Что выспросить должен был?
— Ничего, Ваше Императорское Величество. Поклониться ему хотел.
— За что?
— За святость, Ваше Императорское Величество.
— И только-то? А на могиле с духовником старца о чем говорил?
Ну что ты будешь делать!? Всю мою томскую жизнь под микроскопом сейчас рассмотрят. Что бы такого сказать?
Прежде мне и в голову не могло прийти, что кто-то станет сводить в одну кучу все «прегрешения». Для всего, что показалось начальнику Третьего отделения, а потом и самодержцу, по отдельности я легко находил оправдания. Химия? Какая еще химия? Это Зимин. Я только идею подал. Винтовка? Увлечение у меня такое. Люблю оружие, знаете ли. И после двух покушений и маленькой войны в Чуйской степи, особенно сильно. Фабрики с заводами? Так время теперь такое. Промышленная революция. Весь мир промышленностью озаботился. Чуйский тракт? С Китаем торговать. Не в Англию же из Сибири товары тащить! Карта? А вы ее видели? Пара или тройка пятен с малопонятными надписями. За червонец серебром у горных инженеров еще и не такое купить можно. Подлый они народец. Из найденного в экспедициях большую часть утаивают. Заговор против наследника? Умерший у меня поляк тайну выдал! И больше ничего знать — не знаю, и ведать не ведаю.
Но стоит посмотреть на все это, так сказать, в комплексе — тут же все мои доводы становятся, мягко говоря, детскими отговорками. Как-то уж слишком много всего. А это по силам либо невероятному, уровня Ломоносова, гению, либо организации. Группе неизвестных жандармам и царю господ, что-то непонятное, а от этого настораживающее, замышляющих. Добавить сюда пару капель присущей семейке Романовых мнительности, и можно такого нафантазировать — от одержимости меня каким-нибудь Дьяволом, до существования заговора более обширного и мощного чем декабристы.
Александр конечно весьма верующий человек. Рассказывают, что прежде чем поставить свой автограф под Тем Самым Манифестом, молился несколько часов. Да только и он вряд ли всерьез решил бы, что в тело несчастного Герочки вселился Князь Тьмы. А даже, если бы и промелькнула у него такая мысль, так велел бы исподтишка брызнуть на меня главным христианским индикатором — святой водой. Не удивлюсь, если узнаю, что уже и побрызгали. Или хотя бы чайком на «индикаторе» заваренном угостили.
А вот в тайное общество любой царь куда охотнее поверит. Особенно, если оно старое, можно даже сказать — домашнее. Членство в масонской ложе, по словам Германа, давно уже из моды вышло. Только старики и держаться за древние ритуалы, да разговоры разговаривают о всяческих благостях.
Вот вспомнить бы еще, о чем я в действительности говорил с удивительным священником, отцом Серафимом на могиле старца! Что-то о прощении и… Едрешкин корень! Попика с потрясающими ясными глазами хорошо помню, а о чем говорили — убей Бог… Что, Герочка? Он сказал, что, должно быть, Федор Кузьмич позвал меня к себе, чтоб нужные мысли в голову вложить? И ты всерьез полагаешь, будто царь поверит в эту бредятину? Да ладно-ладно! Не кипятись! Других версий все равно нет…
В общем, я так Александру и заявил. Дескать, отец Серафим велел мне молиться, и открыл, что старец сам, каким-то невероятным образом, зазвал меня к себе на могилу. Пока говорил, кстати, хмыкнул про себя и добавил, что будто бы именно тогда мне пришла в голову мысль построить в губернии железоделательный завод и чугунку.
— И все? — чуть ли не разочарованно выдохнул Император.
— Все, Ваше Императорское Величество.
— Вы, Герман, садитесь. Не стойте тут, как… в общем — не стойте. Вам еще…
Договорить Государь не успел. Потому что именно в этот момент открылась дверь, и вошел очередной гвардейский офицер.
— Его Императорское Высочество, Великий Князь Константин Николаевич испрашивает…
Бравый, потешно и пестро наряженный военный тоже, подобно Александру не успел закончить фразу. Потому как его самым беспардонным образом отодвинули с прохода, и в кабинет ворвался еще один младший брат Императора.
— Уйди, мать… — Великий Князь в совершенстве владел русским матерным. И совершенно не стеснялся это наречие использовать. — Уйди с глаз моих! Испрашивает, козлячья морда, пошел ты…
Ну и так далее. Герцог Мекленбург-Стрелицкий морщился, словно от зубной боли, а Николай откровенно веселился. Как к нежданному явлению генерал-адмирала отнесся царь, понять было трудно. Он снова занимался прикуриванием очередной папиросы.
— Коко? Что-то ты сегодня особенно… — наконец покачал головой Александр, когда гвардеец ретировался, и двери за собой захлопнул. — Не ожидал, что ты решишь составить нам компанию в завтрашней охоте.
— Да какая на… охота, Саша! Князь Долгоруков доклад из Москвы прислал. Эти… совсем там… Подобного скандала еще никогда не бывало. Это превосходит всякое воображение! Никакие увещевания на них не действуют! Непрерывно заседают! Генерал-губернатор приказал офицерам полков находиться при казармах и вынуть ружья из арсеналов. Теперь испрашивает дозволения разогнать Дворянское собрание силой.
Не трудно было догадаться, о чем шла речь. Еще в середине января Московское Дворянское собрание отправило в столицу так называемый адрес «О созвании выборных людей от земли русской», в котором было четко сформулировано требование создания в государстве представительного органа для дворянства. А чтоб это коллективное письмо не утонуло в какой-нибудь канцелярии, копию напечатали в «Московских Ведомостях». «Правда будет доходить беспрепятственно до вашего престола, и внешние, и внутренние враги замолчат, когда народ в лице своих представителей, с любовью окружая престол, будет постоянно следить, чтобы измена не могла никуда проникнуть…» кроме прочего писалось в послании, и ближайшее окружение Императора взвыло от ярости.
— Я днями отправил туда Валуева, — выдохнул дым Государь. — К его голосу они должны прислушаться! Впрочем, об этом потом, Коко. Ты знаком с господином Лерхе?
— Ха! — гаркнул князь, и в два огромных шага оказался рядом со мной. Естественно, к тому времени я уже стоял, скрючившись в поклоне. — Так вот он каков, засранец! Явился о прожектах своих доложить? Ты, Саша, его слушай! Я узнавал. У этого сударя рука царя Мидаса. Все к чему касательство имеет, в золото превратиться норовит. Редкий талант! Михаил Христофорыч о его выкладках для прожектов говорил. В пример иным ставил.
— Слишком много в нем непонятного, — потер глаза царь. — И в химии у него поразительные успехи, и в оружейном деле. И гражданское правление при нем как часы заработало. И повоевать успел, и сына мне спасти. Подношения берет, и тут же дома для чиновников строит… Карта еще какая-то у него есть чудесная…
— Ну и чего? — сделал вид, словно не понял, Константин. — Радовался бы. Не оскудела земля русская. Хоть один что-то делает…
— Он только что признался в связи с масонской ложей, — фыркнул Георг.
— Ну и чего? — повторился генерал-адмирал. — Великое ли дело — десяток идеалистов, мечтающих о всеобщем благолепии. Они и ранее, при дяде еще в уставах писали… Что-то вроде: «Главнейшей же целью Великая ложа почитает для себя в усовершенствовании благополучия человеков исправлением нравственности, распространением добродетели, благочестия и неколебимой верности государю и отечеству и строгим исполнением существующих в государстве законов». С декабристами бы не якшались, никто бы их и не трогал. Только наш господин Лерхе такой же масон, как я — наместник апостола Павла.
Моя шитая белыми нитками легенда рассыпалась от первого же порыва ветра. Я тяжело вздохнул и приготовился к отражению новых атак.
— Да как же, Костя?! Ты что же это? Думаешь, действительный статский советник Лерхе посмел мне сказать неправду?
— Саша, милый, — хохотнул Великий Князь. — Я, который уже раз тебе говорю — ты слишком мягок. Тебе врут все подряд. Воруют безбожно. Жалуются, стонут, а ты им веришь. Чины раздаешь и должности. Так что пора бы уже привыкнуть… А этот вот господин, не то чтоб тебя обманывает. Отец-то его, генерал-майор Лерхе, и правда в «Астрее» Великим Секретарем числился. А кто в его молодые годы не состоял в чем-нибудь этаком? Это лет с тридцать уже как было, но архив, скорее всего, сохранил. Вот и выходит, что связь в действительности существует. Только много ли с нее проку?
— Так как же иначе объяснить все эти его таланты?
— А что из им содеянного тебя больше всего удивило?
— Да хоть бы и схемы винтовок, — влез герцог. — Профессор Вышнеградский сообщил, что ничего подобного в мире еще не делается.
— Так и слава Богу, Георг! Слава Богу! Быть может, у нас кои-то веки, появится что-то стоящее. Или вы считаете — Герман Густавович не мог сам это придумать?
— Вышнеградский…
— Да поди ты со своим Вышнеградским… Спроси вон лучше нашего нового Сперанского — откуда ему выдумалось этакое-то? А? Чего скажешь, Лерхе?
Все уставились на меня. Где-то в глубине дворца гулко били полночь напольные часы. Очень хотелось, чтоб Великий князь Константин превратился в тыкву, а все остальные, кроме меня, в крыс. Готов был даже оставить башмак на ступенях ради такого дела. Но что-то сказка не торопилась становиться былью. Царь оказался параноиком, герцог — скептиком, а генерал-адмирал — матершиником. А я как был балбесом, так и остался.
— Кто же из охотников об оружии не думает? Чистил после боя Спенсерку, да и выдумал, — пожал плечами я. — А к границе меня Его превосходительство, генерал-лейтенант направил. Там и о торговле с Внешней Монголией задумался. Когда же выяснил, что иностранным купцам на нашу территорию никак попадать без паспортов невозможно, а таможенного поста там и не было никогда, о вольной торговой зоне задумался.
И, спохватившись, добавил:
— Ваше Императорское Величество.
— И чего? — присовокупив пару непечатных слов, засмеялся Константин. — Голова светлая, вот и смог. Чего еще надо? Когда сделают мастера образцы тех ружей, да попробуем, как получилось, так и удивляться станем. Сейчас-то чего?
— Взрывчатка? — кивнул, соглашаясь с доводами царева брата, герцог.
— Ты, милостивый государь, адское зелье сам делал? Мои адмиралы до сих пор от слова «зипетрил» вздрагивают и крестятся. В старую баржу полпуда всего положили, а бревна в щепки разметало. Чего головой трясешь, как мерин. Словами скажи.
— Нет, Ваше Императорское Высочество. Я только в письме к профессору Зинину высказал идею, а делали они с Петрушевским. Вот папки и скрепки — это я сам.
— Папки и скрепки знаешь куда… Господа. Неужто невидно? Он просто знает, кому что поручить, чтоб своего добиться. И бьюсь об заклад, от масонов у этого господина только идеи в голове. И отличные, скажу я вам, идеи! Так что, вместо того, чтоб допросы ему тут устраивать, о прожектах бы порасспросили. Интересные, скажу я вам, дела предлагает! Забрал бы я его к себе, так ведь отказываться примется. В Сибирь свою обратно проситься.
— Да неужто?! Чтож его там так держит? — вскинулся Николай Николаевич. — Многие дорого бы дали ради чина в столице…
— Что держит, Коля? Так деньги и держат! Весьма, я тебе скажу, большие деньги! Ты вот посмотри только, как он с твоим Асташевым дружен. Банк с ним в доле намерен открыть. А женится на дочери тайного советника Якобсона, еще и в приисках участие иметь станет. Путь на юг, к Китаю, поди, не одной лишь пользой Отечеству строит. И там что-то полезное видит, — я даже вздрогнул, услышав характерное для штабс-капитана Принтца слово. Наверняка отчеты разведчика, среди прочих бумаг, тоже на столе Императора имелись. — В скорой прибыльности чугунной дороги я, честно сказать, сомневаюсь, но это, полагаю, от того, что в документах, поданных с прожектом, что-то недоговаривается. Так что, я, пожалуй, рискну, и подпишусь на некоторое число акций. Ты, Николай, я слышал, уже?
— Я?! Я — да. Уже, — смутился непонятно отчего младший брат.
— Ну вот. И как же он к чинам в столицу от такого-то дела оторвется? Я бы его и в ведомстве Рейтерна предпочел бы видеть, и в Государственном Совете место бы нашел. А то и у Граббе…
— Ну, уж в Морское министерство-то куда? — меня обсуждали так, словно я был породистой лошадью на аукционе. Приятно конечно, когда признают твои таланты. Совсем неплохо иметь такого покровителя, как Великий князь Константин. С его появлением в царском кабинете даже дышать стало как-то легче. Но отчего-то чувствовал я себя шахматной фигуркой, которую всесильный игрок меланхолично крутит между пальцев, прежде чем сделать ход.
— Да хоть бы и в Кораблестроительный Технический комитет. Этого Лерхе Господь наградил способностью видеть не только беду, но и способы как ее преодолеть. Мы вот прибрежные плавучие батареи строим. А быть может нужно что-то иное? Эй, Герман Густавович? О будущем флота Российского вы не задумывались? — Константин притащил кресло, уселся точно напротив меня, и закинул ногу на ногу. Приготовился, должно быть, к долгому разговору. И, наверное, от этого выглядел совершенно разочарованным, когда я, молча, пожал плечами. Флотом я никогда не интересовался. И еще — мне очень не понравилось, как он выделил слово «будущее».
— Так как же защитить наши протяженные берега? — еще раз попытался генерал-адмирал.
— Заминировать? — предположил я. — Забросать узкие места целыми полями мин с миноносок?
— Что за миноноски?
Ой, мамочка! Опять я вылез, как гриб у тропинки. И ведь не отцепится теперь.
— Корабль, который перевозит мины, разве не так именуется, Ваше Императорское Высочество?
— Гм… Так ведь долго это… Враг нас ждать не станет, пока мы глубины вымеряем, да заряды на якоря поставим. Да еще каждую мину в отдельности и на шлюпках… А ежели волнение на море?
Пришлось снова пожимать плечами. Понятия не имею, как оно там все происходит.
— Может быть, заряды как вагоны на рельсы поставить? Да и сбрасывать сзади…
— С юта?
— Сюта? Ваше Императорское Высочество?
— Задняя часть корабля называется ют.
Гера тут же принялся объяснять, что это от голландского «hut» — зад, задняя часть. Только мне-то что с того? Пусть хоть хвостом называется, если им так удобно. Я ж разве против?
— Мины… Торпеды… Я ничего в этом не смыслю, Ваше Императорское Высочество.
— Торпеды?
— Самодвижущиеся мины… Или я что-то путаю? Я действительно хотел бы вернуться в Томск. Разве я не заслужил такой вашей, Ваше Императорское Величество, милости?
— А Наследник? — устало выговорил Император, успев, впрочем, сверкнуть в мою сторону глазами — вопросы прозвучали упреками. — О нем-то, о его… нездоровье, вы как из своей Сибири выведали?
Константин, столь же высокий и длинноногий, как и его царственный брат, вскочил, сделал два шага и склонился к уху Александра.
— Никса? — удивленно вскинул брови царь, выслушав особое мнение своего энергичного младшего родственника.
— И твой фрондер считает нашего Германа человеком Николая, — тихонько добавил князь. — Так что, Саша, оставь ты его. Ничего он тебе о том не скажет. Лгать опять станет и изворачиваться…
— Грх… Гм… — прокашлялся Государь. — Неужто… И правда… Николя, скажи там… Завтра охоты не будет. Едем в Царское Село, с Константином. И вы, Герман Густавович, извольте с нами.
— Со мной в экипаже, — уточнил Константин, прежде чем меня выпроводили из кабинета. — Поговорим о двигающихся минах…