Черная
Когда мне было шесть лет, я часто сидела на парадной веранде дома моей бабушки с кузиной Эви и напевала:
— Я Алисон Эллис. Я в Аскот Плейс.
Затем Эви говорила:
— Атлантик-Сити.
А потом я:
— Нью-Джерси.
Затем Эви:
— Америка.
И потом мы дуэтом говорили:
— Земля!
Дальше мы не знали. И я никогда не чувствовала себя ничтожной. Наоборот, это было упражнение в эгоцентризме.
Глядя на пляж со своего балкона с семнадцатого этажа кооператива "Башня из слоновой кости" тридцать с лишком лет спустя, я осознавала, как незначителен отдельный человек во всей схеме — как песчинка, оторвавшаяся от камня, падающего в море… камня, когда-то бывшего частью горы, которая была частью континента, который является частью Земли… Земли — планеты среди других планет, кружащихся в вечном хороводе, подталкивающих и удерживающих друг друга и вращающихся вокруг величественной звезды по имени Солнце. И эта гигантская система по имени Солнечная — лишь крошечная крупинка в Галактике из миллионов звезд по имени Млечный путь, порхающей среди других галактик в вечном танце Вселенной. Под черным зонтиком Космоса. И Космос сам, возможно, кружится в безграничной абстракции по имени Время.
Действительно, как незначителен один человек — если только это не ваш собственный сын — пришло мне в голову через несколько минут после того, как я отклонила приглашение Айры Пресмэна на ужин… Телефон зазвонил. Я подумала о Шеле и на этот раз оказалась права.
— Я как раз думала о тебе, — сказала я, вовлекая нас обоих в сладкий обман чувств, в экстрасенсорный праздник предвидения взамен обычного совпадения. А совпадение было неизбежным, поскольку в эти дни я всегда думала о Шеле, когда звонил телефон.
И когда он сказал, что у него весь конец недели — выходные, что он собирается с друзьями в зоопарк и у него нет денег, я пригласила его поужинать со мной и сказала, что дам ему несколько долларов.
— У меня планы на сегодняшний вечер, — сказал он, — но я заскочу за деньгами.
И у меня испортилось настроение, потому что не хотела есть одна и знала, Шел не любит, когда я ем одна, но не смела сказать ему, что если он не поужинает со мной, мне придется есть одной и заставлять его чувствовать себя виноватым. Я не хотела расстраивать его, обижать его, ранить его душу… может, навсегда… забыв, что детская психика полностью формируется к шести годам. И я сказала:
— Прекрасно.
Не успела я положить трубку, как телефон снова зазвонил. Это был Джефри Кауфман. И когда он сказал, что хочет поговорить со мной, я спросила, не хочет ли он поговорить за ужином, моментально забыв, что совсем недавно подозревала его в совершении убийства.
Я вспомнила маленького обезьяньего детеныша, вцепившегося в чучело — психологический эксперимент, показанный по телевидению, и подумала, что нечто более глубокое, чем недостаток опыта, заставляет нас цепляться за суррогаты.
— Медведь, — сказала я вслух, глядя на облака. — Кролик… орел… бабочка…
— Ленивец, — послышался за спиной голос Шела. — У тебя не очень развито воображение, мам. Кролик? Как скучно!
Шел обхватил меня за плечи и встряхнул, затем упал в шезлонг рядом.
Я подумала, не сказать ли ему о филе палтуса и пирожках, которые видела несколько дней назад, но решила, что это прозвучит не слишком умно.
— Так какие у тебя планы?
— Ну, я собираюсь выманить у тебя пятьдесят долларов, а потом мы с ребятами поужинаем сэндвичами, а потом, наверное, накуримся, напьемся, наколемся, найдем девчонок и будем гулять всю ночь до самого открытия зоопарка, где увидим, как трахаются жирафы.
— Десять, — сказала я, начиная торг.
— Как я сказал, сначала высажу тебя на сорок долларов, а потом…
— Пятнадцать.
— Тридцать пять.
— Двадцать — последняя цена. Я уверена, что у тебя есть деньги. Мистер Фишбейн тебе платит.
— Двадцать пять… пожалуйста! — взмолился он.
— Продано. А кто за рулем? — спросила я, не попадаясь на его крючок, прекрасно зная, что Шел редко пьет больше стакана пива. И, как любая мать, я была уверена, что он не принимает наркотики, хотя не была уверена, что он никогда не пробовал марихуану. "И потом, он не курит, — подумала я, глядя на своего красивого сына, самодовольно улыбающегося своему успеху. — Конечно, остается секс. Секс. То, что отделяет мужчин от мальчиков. От моего маленького мальчика. Хотя Шел уже не маленький", — неохотно призналась я себе, отгоняя неприятные мысли.
— Будь осторожен, на дороге полно машин, — сказала я.
— Я всегда езжу осторожно, дорогая мама.
— И когда приедешь туда, проверь, чтобы окна были закрыты, чтобы животные не смогли забраться внутрь. И не корми их… и не дразни их. И чтобы ты ни делал, не выходи из машины…
— Эй, я не ребенок!
— Нет, ты все еще мой ребенок, — возразила я более выразительно, чем могло понравиться любому из нас.
— Да, мамочка, — поддразнил он.
— Послушай, дорогой, я просто не хочу, чтобы ты делал что-то безумное, — сказала я, представляя, как Шела хватает горилла, сбивает носорог, как он падает в тележке "американских гор" с высоты пятидесятого этажа.
— Сорок баксов — и мы договорились.
— Двадцать пять — и не испытывай судьбу, а то станет пятнадцать. Принеси мою сумочку.
Шел принес кошелек и снова упал в шезлонг.
— А ты что собираешься делать сегодня вечером? — спросил Шел.
— Я ужинаю с Джефри Кауфманом.
— Снова с психиатром?
— Ты упустил свой шанс, — сказала я, удивленная враждебностью, прозвучавшей в моем голосе, и надеясь, что Шел ее не заметил.
— Мы сердимся, а?
Он заметил.
— Не на тебя, — солгала я. — Просто был длинный день.
— Почему? Что происходит? Ты хорошо себя чувствуешь или снова головокружения?
— Все прекрасно, Шел… Лейтенант Фиори приходил за книжкой, которую ты нашел. В лифте… во вторник? Правильно?
— Правильно.
— Тебе не кажется странным, что лифтеры не нашли ничего в выходные?
Молчание Шела показалось мне красноречивым.
— Шел!
— Что?
— Тебе не кажется странным…
— Эй, может, не Марджори выронила ее. Может, кто-то другой уронил после выходных, например убийца. Ты не рассматривала такую возможность? — рявкнул он.
Он прав. Я не рассматривала такую возможность. Конечно, это была только одна из других возможностей, из множества возможностей…
— Так куда ты собираешься сегодня вечером? — спросил Шел, прерывая ход моих мыслей.
— Мы еще не решили.
— Ты уверена, что тебе не нужен телохранитель?
— Когда тебя пригласили в прошлый раз, ты не казался очень счастливым. Кроме того, ты сказал, что у тебя планы с друзьями.
— Ну, я способен понять, когда не нужен, — сказал Шел, притворно надувшись.
Я клюнула.
— Ты всегда нужен, Шел. Мы были бы счастливы, если бы ты пошел с нами.
— Нет-нет. Я просто съем вредный жирный сэндвич в компании друзей. По крайней мере, знаю, что им я не безразличен.
— Шел, прекрати! Ты действительно можешь пойти с нами, если хочешь.
— Нет, не волнуйся. Просто иди и развлекайся без меня, — сказал он, вскакивая и направляясь к двери. — И спасибо за деньги, — добавил он, показывая мне свои красивые белые ровные зубы.
Хотя я прекрасно понимала, что он шутит, я не могла не признать, что для его обиды есть причины. За звуком захлопнувшейся парадной двери я услышала жалобный крик матери-чайки.
— Я думаю, вы правы в том, что Шел ревнует к другим мужчинам… — сказала я Джефри за гамбургером.
Наш разговор был вежливым и общим до этого момента. Никто из нас не вспоминал события предыдущего вечера.
— Матери и сыновья. Сложные отношения, — сказал Джефри. — Я был очень близок со своей матерью. Мой отец бросил нас, когда мне было около семи лет. Мама больше не вышла замуж, и хотя моя сестра на год меня старше, мама во всем полагалась на меня, предоставляла мне заботиться о ней и сестре.
— В семь лет? — спросила я, думая, как нереально перекладывать бремя ответственности на такого маленького ребенка, что это может привести к разрушению личности. "Разрушению, достаточному для совершения убийства", — мимоходом удивилась я, прогоняя эту мысль как нелепую, думая, что у Шела тоже было необычное детство… возможно, он чувствовал ответственность за меня с трех лет…
— Ну, тогда мне так казалось. Конечно, когда я вырос, это стало фактом, — говорил Джефри, пока я пыталась обуздать свое бурное воображение.
— Вы и сейчас близки со своей матерью? — спросила я, потихоньку успокаиваясь.
— Она умерла около восьми лет назад, — ответил Джефри, не замечая моего пульсирующего цвета лица. — За год до того, как я женился. Но до тех пор мы были очень близки. Она жила со мной.
— А ваша сестра?
— Она замужем… двое детей… переехала в Вашингтон, когда ее мужа перевели туда.
— У вас близкие отношения?
— В некотором роде. Я ей больше отец, чем младший брат. Но так мы росли. Я опекал ее.
Слушая Джефри, я поняла: хотя его прошлое полностью отличается от того, что я придумала, я была недалека от истины, рисуя его психологический портрет — человека, ищущего в женщине мать, а не любовницу. "Он не может быть убийцей", — решила я.
— Что касается вчерашнего вечера, — услышала я его голос, вырывающий меня из мыслей о его одиноком детстве, его невиновности, — я просто хочу сказать, что прошу прощения за то, что так стремительно убежал.
— Нет, Джефри. Это я должна извиниться перед вами, — сказала я, думая о том, что чуть не предала его.
— Я очень ценю вашу дружбу. Я чувствую, что вы понимаете меня. Обычно, видите ли, бывает наоборот: я понимаю других. Мне очень хорошо с вами, — сказал Джефри.
— Конечно, мы будем друзьями, — ответила я, успокоенная мыслью, что Джефри наконец нашел кого-то, с кем ему больше хочется поговорить, чем заниматься любовью.
Итак, в конце концов мы пришли к соглашению.
Когда мы прогуливались по променаду после ужина, я вдруг почувствовала острое желание помочиться и заподозрила, в третий раз за день, не подхватила ли инфекцию мочевого тракта. Я вспомнила свой последний цистит два года назад и свою аллергическую реакцию на сульфапрепараты. "Вероятно, почечный синдром — побочный эффект сульфамидов", — сказал врач в ответ на мое перечисление симптомов; некоторые из них я преувеличила, чтобы он принял мои жалобы всерьез. "Может быть, сульфамиды разрушили мои почки", — подумала я, представляя себя прикованной к аппарату диализа, ожидающей трансплантации почки, понимая, что если переживу операцию — оптимистично предполагая, что найдется подходящая почка, — я, возможно, проведу остаток жизни на стероидах, чтобы не допустить отторжения ткани, с безобразно раздувшимся лицом и хрупкими костями, серией переломов в старости — если у меня вообще будет старость.
— Джефри, мне нужен туалет, — я попыталась произнести это беззаботно.
— Мы зайдем в казино, — сказал он, останавливаясь перед квинтэссенцией фантазии Атлантик-Сити — "Тадж-Махалом", безвкусной цветастой подделкой великолепного создания Агры, похожей на чудовищную пластмассовую игрушку.
Для меня эта кричащая махина с золотыми минаретами в натуральную величину была олицетворением всего, что изменилось к худшему в Атлантик-Сити, и я давно поклялась, что никогда не войду в это здание. Но мне необходимо было попасть в туалет.
— Увидеть казино изнутри будет для меня приключением, — согласилась я, поднимаясь по белой лестнице.
— Вы никогда не были ни в одном казино?
— В это трудно поверить, правда? Но я ненавижу терять деньги.
— Казино — это не только деньги, казино отвлекают от реальности, — сказал Джефри.
В туалете я с облегчением вздохнула: мой мочевой пузырь был полон прозрачной мочи… Мои ужасные фантазии на время поблекли — мы погрузились в фантастический мир казино.
Сначала я услышала шум: стук и звон монет и колокольчиков — какофонию звуков, в которой создавались и пропадали состояния.
Потом огни, толпы и пространство, похожее на пещеру, без окон. «Отсутствие окон — обязательное условие. В большинстве казино нет окон, — сообщил мне Джефри. — Теряется ощущение времени и погоды, появляется иллюзия бесконечности, удерживающая игроков и заставляющая их говорить: "Еще один только раз"».
Бродя по проходам, я заметила столы с блэк-джеком, столы для игры в кости, колеса удачи, рулетки и… и, конечно, сотни автоматов, которые и создавали весь этот металлический грохот и звон.
— Вам не кажется ироничным то, что настоящий Тадж-Махал — мавзолей? — спросила я у Джефри скорее риторически.
Мне было душно, несмотря на прохладный кондиционированный воздух. Джефри не услышал меня. Он уже дергал за руку один из автоматов и наблюдал, как апельсины, вишни и сливы крутятся в дорогом фруктовом салате.
— Ну, с меня достаточно, — сказала я, наглядевшись на пустые глаза.
Моя мольба не дошла до сознания Джефри, пронзенного страстным криком с одного из столов для игры в кости в другом конце зала.
— Похоже, там счастливый стол, Алисон. Пойдемте… на минуточку.
Я последовала за ним и наблюдала, как он протолкался сквозь игроков, окруживших счастливый стол. Но очень скоро — или мне показалось, что скоро в этом месте без времени — восторженные крики замерли один за другим, звенья цепи распались, и за столом осталось лишь два игрока. Я подошла поближе к Джефри.
— Еще один кон, Алисон, — сказал он, не оборачиваясь.
Крупье улыбнулся и подмигнул мне, когда Джефри взял кости.
— Семь… игра окончена! — крикнул крупье через четыре круга, собирая со стола маленькие стопки фишек.
Джефри уступил кости второму игроку, пожилому мужчине в мешковатых брюках, цветастой рубашке и бейсбольной кепке.
— Семь… игра окончена! — вскоре снова крикнул крупье.
Пожилой мужчина пробормотал что-то и встал, оставив за столом одного Джефри. Прежде чем снова взять кости, Джефри сделал знак маркеру, и ему принесли новую стопку двадцатипятидолларовых зеленых фишек. Наблюдая за Джефри, я увидела в нем нечто новое: готовность потерять все в нежелании проиграть. И я начала размышлять о его отношении к тому, что его жена убежала с мужем Марджори… чем он мог рискнуть, чтобы выйти победителем… что он еще готов был потерять ради победы. "Господи, — подумала я, — могли Джефри Кауфман убить Марджори Эплбаум?" Я еще не видела развития сюжета, но была уверена, что мотив можно придумать.
Стоя за его спиной в огромном шумном сводчатом зале в толпе разных — отчаянных? — людей, я чувствовала себя чужой. Уже знакомая тошнота и головокружение охватили меня, центр тяжести неловко сместился.
— Семь… игра окончена! — крикнул крупье, смахивая со стола фишки Джефри.
— Теперь мы можем уйти? — спросила я.
— Еще только один кон — и мы уходим, — ответил он. — Я обещаю.
— Сейчас. Пожалуйста! — взмолилась я. — Мне плохо.
На променаде мне стало легче дышать. Воздух был теплым и влажным, и после блеска казино темнота казалась особенно непроницаемой. Мой внутренний гироскоп стал потихоньку налаживаться.
— Я не буду спрашивать, сколько вы проиграли, потому что вы сказали, что казино — это не только деньги, но и фантазия.
— Иногда фантазии оказываются более дорогими, чем реальность, — виновато улыбнулся Джефри, качая головой. — Итак, вернемся к реальности. Когда Шел уезжает в колледж?
— Шестнадцатого, в пятницу. Но мы уедем в Филадельфию в понедельник, чтобы собраться.
— То есть через десять дней. И на этом ваше лето закончится, Алисон?
— О нет. Я полечу в Чикаго с Шелом, посмотрю, как он устроится в общежитии, удостоверюсь, что все в порядке, а потом вернусь на недельку-другую. Надеюсь, что с моим здоровьем все будет в порядке.
— Почему вы думаете об этом?
— Не знаю. У меня симптомы инфекции мочеиспускательного канала.
— Я не очень силен в урологии, но знаю, что стресс может повлиять на мочеиспускание.
— Неужели? — спросила я, мысленно меняя уролога на психиатра…
Воскресным утром я ехала по мосту в сторону Филадельфии. Еще не рассвело, было темно и туманно. Я ехала быстро… может, слишком быстро. Проехав почти половину моста, я увидела в зеркало заднего обзора мелькающие красные огни полицейской машины. Поглядев на спидометр, я с облегчением заметила, что не превысила скорость, но все равно свернула на обочину. Пока я ждала полицейского, что-то впереди привлекло мое внимание. Как будто идущая пешком женщина.
— Миссис Даймонд? Водительское удостоверение, пожалуйста, — услышала я голос лейтенанта Фиори.
— Там, на мосту, кто-то есть, — сказала я.
Но он только повторил:
— Ваше водительское удостоверение, — и написал что-то в книжке квитанций.
— Впереди… кто-то влезает на перила! — воскликнула я, охваченная паникой.
— Слишком поздно, миссис Даймонд. Не успеем спасти ее, — небрежно сказал он, и мы смотрели, как женщина бросается с моста и исчезает в тумане. — Вы должны были сказать раньше.
— Я не знала! — возмутилась я, протягивая ему документы.
— Вы понимаете такие вещи, — сказал он, проглядывая их. — Вы должны были понять, миссис Даймонд.
— Но я обещала не говорить! — зарыдала я.
Не обращая внимание на мои мольбы, лейтенант протянул мне квитанцию.
— Увидимся в суде, — сказал он, плотоядно улыбаясь.
И в этот момент завопил радиоприемник в моем автомобиле.
… Будильник, который я поставила на половину десятого, зазвонил, и мой ночной кошмар рассеялся. После быстрого горячего душа, когда я чистила зубы перед затуманенным зеркалом, передо мной снова замаячил мост. Сквозь слезы и мое отражение проступило лицо Эви. И я услышала ее голос: "Не рассказывай! "
Дрожа, я вынула изо рта зубную щетку, села на закрытую крышку унитаза и разрыдалась.
Утро было прекрасным. Солнце ярко светило в бесконечном лазурном небе. Прохладный океанский бриз вздымал серо-зеленую воду грациозными волнами, сверкающими на солнце к восторгу пловцов и зрителей. Я, однако, не разделяла их радости. Хотя я лежала на пляже, часть меня еще находилась в моем сновидении как в ловушке. Я огляделась, ища Робин или хоть кого-нибудь, чтобы поговорить. Не найдя ни ее, ни ее розового зонтика, я вспомнила о приезде Элиота. "Вероятно, они еще в постели", — подумала я с завистью и выдвинула шезлонг из тени зонтика, сняла темные очки, надеясь, что солнечный свет приободрит меня. Но почувствовала лишь жар и резь в глазах. Прищурившись, я заметила неподалеку веселый желтый зонтик Джефри.
Я вспомнила о своих подозрениях, о том, что Джефри может оказаться убийцей, лишь когда подходила к желтому зонтику. Я замедлила шаги и внимательно осмотрела приятное обезьянье тело, растянувшееся на полотенце. В ярком дневном свете он казался блаженно невинным… или, может, мне было необходимо так думать.
— Доброе утро, Джефри, — поздоровалась я, притворяясь веселой.
Должно быть, я напутала его, потому что он резко выпрямился, издав какое-то странное бульканье.
— Алисон! Доброе утро. Я искал вас, но не нашел, — сказал он.
— Я проспала и только что пришла.
— Как можно проспать в отпуске?
— Когда я сплю допоздна, то потом чувствую себя неповоротливой, поэтому я ставлю будильник.
— Вы держите все под контролем…
— Стараюсь. Но сегодня у меня это не очень получается.
— Хотите поговорить? Присаживайтесь, — сказал он, отодвигаясь на конец огромного полотенца в желтую и белую полоску.
— Нет, — солгала я, садясь рядом с ним и снова надевая солнцезащитные очки.
Мы сидели некоторое время, позволяя ветру и океану заполнять пустоту.
— Мороженое!
Я подняла руку и помахала продавцу.
— Хотите мороженого? — спросила я Джефри.
— По-моему, рановато.
— Шоколад помогает.
— В чем помогает?
— В чем угодно, — сказала я, когда мороженщик опустил свой ящик на песок перед нами.
— Что будем есть? — спросил он.
— Две помадки в шоколаде, — сказал Джефри, роясь в пляжной сумке в поисках денег.
— Две помадки в шоколаде, — повторил продавец, открывая ящик и протягивая мороженое сквозь пары сухого льда.
— Спасибо, Джефри, — сказала я, сдирая обертку со своей порции. — Мне это было необходимо.
Я считаю поедание мороженого на пляже искусством. Сначала, чтобы губы и язык не прилипли, лучше откусывать маленькие кусочки шоколада зубами. Через минуту или две шоколадная корка подтает… но то же самое случится и с начинкой, так что придется слизывать капли снизу. Самая лакомая часть процесса — когда плитка становится такой, что ее можно целиком взять в рот и слизывать тающий шоколад понемногу. Но необходимо помнить об опасности: последний тонкий слой может отломиться от палочки, оставив вас с полным ртом слишком холодного шоколада, и вы оказываетесь перед выбором: или быстро запихнуть все в уже заледеневший рот, или позволить упасть на песок. И, конечно, остается последствие — ломота в зубах. Попытки согреть их языком только усиливают боль. Надо втянуть губы, выставив сжатые зубы, и быстро вдыхать прохладный воздух. Именно это я и делала, когда Джефри начал смеяться.
— Что тут забавного? — спросила я.
— Вы. Я никогда не видел, чтобы помадку на палочке ели с таким усердием.
— Подождите минутку. У меня еще болят зубы, — сказала я, снова сжав их и резко втягивая воздух.
Джефри опять засмеялся.
— Я видела сегодня очень странный сон, — сказала я, превозмогая боль.
— Снова Бетховен и светящиеся зонтики?
— Нет. Мосты и падающие тела… Джефри, вы помните, что сказала гадалка? О том, что я узнаю тайну во сне?
— Вообще-то она сказала "в зеркале". Потом вы спросили меня, можно ли считать сны зеркалами.
— Вы правда слушали?
— Это моя работа, мадам, — сказал он, улыбаясь.
— По-моему, в этом сне моя кузина Эви прыгала с моста.
— Это наверняка огорчило вас.
— Но это не все. Я была там. И там был Тони Фиори, лейтенант, расследующий смерть Марджори. Он патрулировал мост и остановил меня за превышение скорости… Нет. Я не превышала скорость. Но он остановил меня и оштрафовал.
— За что?
— Я не помню. Я была больше занята женщиной, которая собиралась прыгнуть с моста. Я пыталась объяснить ему, но он сказал, что слишком поздно.
— Слишком поздно для чего?
— Я не знаю, но он сказал, что я должна была понять и сказать ему раньше. Именно тогда он дал мне квитанцию.
Я чувствовала сверлящий взгляд Джефри.
— И что же вы думаете? — спросила я, не поворачиваясь к нему.
— А вы что думаете?
— Типичный ответ психиатра, — раздраженно сказала я.
Молчание.
— Я думаю, что по какой-то причине чувствую себя виноватой в смерти Эви.
— Почему вы так думаете?
— Не знаю.
— Что он имел в виду, говоря, что вы должны были сказать раньше? То, что вы увидели ее на мосту?
— Нет, — сказала я, только в этот момент понимая, что он имеет в виду.
Мне стало жарко, потом холодно. Я задрожала… и вспомнила наше тайное убежище у живой изгороди за домом моих родителей. Эви и я обычно ускользали туда с запасом шоколадного печенья, которое пекла моя мама, и поверяли друг другу секреты, самые сокровенные, которые клялись никому никогда не открывать. Именно там я рассказала ей, как унесла книгу комиксов из аптеки и забыла заплатить… как я смело отправилась назад на следующий день, хотя с ужасом думала, что полиция уже ждет, чтобы арестовать меня. Но меня никто не ждал.
И там я рассказала Эви о своем первом оргазме. Мне было лет шесть или семь, и я представления не имела, что сделала как-то ночью в постели. Я сказала Эви, чтобы она тоже попробовала это сделать, потому что это приятно, и стала показывать ей. Но Эви не смотрела, она не хотела знать и убежала, оставив мне все шоколадное печенье и жгучее чувство стыда. Я решила, что сделала что-то ужасное, если Эви убежала от меня вот так… и оставила свое печенье.
Прошло много времени прежде чем мы снова встретились в убежище, или мне показалось, что много. Возможно, всего лишь несколько дней. И вот тогда она рассказала мне свою самую темную, самую страшную тайну. Тогда она сказала мне: "Не рассказывай… никогда не рассказывай". Хотя сохранение тайны было само собой разумеющимся для нашего укрытия. Но она повторяла снова и снова: "Не рассказывай", пока не рассказала мне о своем отце… о том, как он играл с нею в парке… и в ее постели… когда он будил ее прикосновениями, приятными и пугающими, когда он говорил ей: "Не рассказывай… никогда не рассказывай".
— Он имел в виду, что я должна была рассказать об отце Эви давным-давно… что тогда, возможно, я смогла бы спасти ее, — услышала я свой голос. Слезы бежали по моим щекам.
Джефри обнял меня, мгновенно понимая мои слова и мое отчаяние.
— Я никогда не рассказывала, — рыдала я. — Я никогда, никогда не рассказывала! А потом я забыла. А потом мы выросли, и Эви увлеклась мальчиками, а я нет. А потом она умерла. И я могла спасти ее, если бы рассказала.
— Вы не знали этого. Вы были всего лишь маленькой девочкой, Алисон. Вы и понятия не имели, что все это значило.
— В моем сне лейтенант сказал, что я должна была понять, что знаю о подобных вещах.
— Почему он так сказал?
На этот вопрос я не могла ответить, не раскрыв свое тайное «я». Поэтому я не ответила, отодвинулась от него, вытирая лицо кончиком полотенца.
— Помните, Алисон, что мы сами создаем наши сны, — услышала я голос Джефри и вспомнила сон, который создала Слоан И. Даймонд. Я вспомнила плотоядную улыбку Тони Фиори в моем сне… на моем балконе. Я хотела знать, что он думает обо мне, что другие могут подумать обо мне…
«— Не могу поверить! — крикнула Робин, бросив экземпляр "Рубца времени" на мое пляжное одеяло. — Я всегда боялась сказать при тебе что-то неприличное, а ты все это время отстукивала на своем компьютере истории о сексуальных извращениях. Я шокирована! Тебе наконец удалось шокировать меня!
Меня всегда веселила уверенность других в правоте их восприятия. Я с наслаждением смотрела, как разрушается представление Робин о моей невинности, как это сбивает ее с толку. Несомненно, она начинает соображать, что еще во мне представляла не так.
— Интересно, что еще я неправильно представляла о тебе, — сказала она. — Я больше не знаю, кто ты такая.
— Тот же человек, которого ты знала… сколько лет уже?
— Не так уж много.
— Я абсолютно та же.
— Но…
— То, что я пишу, исходит от моего другого я, с которым даже я не совсем знакома, Робин. Я сама часто удивлена тем, что печатают мои пальцы.
— Очень правдоподобно.
Во всяком случае, лучшего объяснения я не могла предложить, и оно было настолько близко к правде, насколько я смела».
… И что бы подумал обо мне Шел… если бы он знал… если бы он действительно знал, кто я на самом деле…
«— Я не знаю тебя, мама! И никогда не знал, кто ты на самом деле, — сердито говорил Шел, бросая экземпляр "Рубца времени" в кучу своих выстиранных вещей на кухонном столе. — Не могу поверить, что моя мама могла написать это, могла подумать о таком! Ты всегда вела себя как сама невинность, но ты подделка! Ты не моя мама. Я навсегда потерял свою маму!
Он отвернулся и направился к двери.
— А ты! Кого ты обманываешь, как ты думаешь? Ты тоже не дитя невинное, — накинулась я на своего сына, но побежала за ним как мать-чайка. — Я знаю о тебе и Бренде Форестер, этой… этой мамтрахалке! Ты думаешь, я могу относиться к тебе по-прежнему теперь, после того, как ты завел такую… такую связь?»
"… Знаю ли я, кто он на самом деле? Знаю ли я, кто есть кто на самом деле?" — размышляла я, выплывая из своего сновидения.
— Пройдемся, — сказала я, вскакивая на ноги и направляясь к воде.
Джефри — психиатр, рогоносец, предполагаемый убийца, мой возможный друг — покорно последовал за мной.
В тот вечер я сидела в одиночестве на своем балконе и смотрела в небо. Я думала о невероятно огромном черном зонтике, раскинувшемся надо мной, пространстве, где все возможно, где все может случиться, и сказала нараспев:
— Я во Вселенной… в Млечном пути… Солнечной системе… на Земле… в Америке… Нью-Джерси… Кент… Аскот Плейс… "Башня из слоновой кости"… квартира 1701. Кто я?