Глава пятая

Зафрахтованный мной «пайпер» развернулся над Мали и начал спускаться к посадочной полосе, покрытой гофронастилом, который союзники использовали в войну для дорог и временных аэродромов. Остров, как утверждали брошюры, имел восемь километров длины и являлся почти правильным ромбом… с небольшими скалами по углам, подобными скалистому клитору. Он был вулканического происхождения, но коралловые полипы захватили его и сформировали поверхностно. На нем и расположился Океанский Клуб.

Я захватил с собой шорты, две пары белых джинсов и прочие вещи для отдыха, включая и вторые документы, в старой поношенной туристской сумке из пластика фирмы «Интернешнл Чартер». Не стоит нагружаться багажом, когда едешь в страну, где рискуешь перегреться.

Международная авиалиния доставила меня до Карачи. Я спал весь перелет, уставший после прощаний с Жозефиной. Океанскому Клубу принадлежали два «пайпера», совершавших рейсы между Карачи и островом. Расстояние в четыреста километров.

Пилот вышел на прямую. Я видел, как вышло шасси. Мы прошли над двумя большими яхтами, стоящими в заливе, затем над зданием Клуба на побережье.

Океанский Клуб — более современное логическое продолжение курортов, расположенных по французскому побережью Средиземноморья… Французы единственная нация, способная успешно поставить дело, основанное на сексе. Главное отличие Мали, кроме расположения — розовые пляжи и коралловое море, предназначенное для солидной клиентуры. Ибо любой обладатель лишней сотни фунтов может провести восхитительные эротические каникулы под пальмами на Средиземноморье.

Мали является частной собственностью местного махараджи. Порт отделен горным карнизом, которым остров Мали укрывает как достаточно крупные яхты, так и грузовые суда. Виллы с тремя спальнями и двумя бассейнами, кондиционированным воздухом и кухней по типу, принятому у «Максима» пришли на смену пальмовым лачугам.

Можно посмотреть и фильмы, премьеры которых проходят в тот же вечер в Париже или Нью-Йорке. Небольшая квадратная площадка для гольфа, целиком на привозной земле, является настоящим шедевром лосанжелесского профессионала. И нельзя найти и капли вина, которое не было бы марочным и длительной выдержки.

Цена за неделю пребывания позволяет сохранять исключительность места, в том смысле, что им пользуются только миллионеры. Предложения о покупке со стороны Агы хана и Рокфеллера были отклонены. Распоряжается тут какой-то банковский картель, расположенный то ли в Швейцарии, то ли в небольшом альпийском государстве… Какая-то дымовая завеса скрывала истинного владельца.

Там отдыхали нефтяные магнаты из Техаса и их коллеги с греческих берегов с частными флотилиями и с куртизанками. Тем, кто имел неосторожность оставить дома свою молодую дорогостоящую сожительницу, могли за пару сотен долларов в неделю устроить молодых девушек до из бедных семей. Это в буквальном смысле земля миллионеров… с забавными игрушками из живых девочек и настоящими казино для впавших в детство богачей. Естественно, я приехал туда, чтобы окунуться в водоворот сладкой жизни.

Дав побежал по металлической полосе. Пакистанские пилоты были набраны из BOAC, чтобы миллионеры, оставившие свои частные самолеты в ангаре, не нервничали.

Кроме розовых пляжей, Мали располагал прекрасно ухоженной пальмовой рощей, бассейном неправильной формы, госпиталем со шведским персоналом, двадцатипятикилометровой дорогой из металлического настила для того, чтобы можно было прогуливаясь на джипах, наслаждаться видами океана. Филиалы империи «Видал Сэссун» и «Тиффани» позволяли покупать маленькие подарочки из камней для своих подружек. Ни одно насекомое не могло существовать здесь более пяти секунд, не подвергаясь воздействию ДДТ. Короче, на Мали есть все необходимое для того, чтобы богатые продолжали считать: быть богатым забавно. Включая импортированных птиц-насекомых, миниатюрных прирученных ланей. YI Пи-Эн не нашла бы лучшего места, посылая меня, даже если я должен буду целую неделю участвовать в заговоре.

Местное население вполне подходило для такой работы. К индоевропейскому происхождению оно добавило изрядное количество крови темнокожих во времена, когда арабы использовали Мали как удобную базу для работорговли. Во время западной экспансии в Индию Мали находился под властью португальцев и французов, что ещё раз привело к кровосмешению и немного отбелило кожу. Ужас британского колониального режима обошел Мали стороной. Смешение рас было завершено китайскими торговцами с их стадным инстинктом, отправлявшимися на остров в начале века с целью облапошить бедных жителей.

Люди, прямо не связанные с работой в Океанском Клубе, спокойно занимались рыболовством в прибрежных водах или выращиванием на небольших плантациях превосходного гашиша для изнеженных магнатов. Что касается сексуальных отношений, то поскольку они в подобном услужении с давних времен, они пассивны, терпимы, опытны и немного пугливы. Ни ислам, ни буддизм никогда не привились в стране, а христианские миссионеры, поддерживавшие веру в Бога штыками, тут никогда не появлялись. Жители Мали считаются самой красивой расой на земле по опросам «Нэшнл Джиогрэфик Мэгэзин». Они чаще невысокого роста, легко и грациозно передвигаются, у многих голубые глаза и кожа несколько светлее, чем у полинезийцев. Их нравы совпадают с самыми безумными фантазиями буржуа, отхлынувших с запада.

Они могут безумно смеяться над любым пустяком. У них нет никаких местных предрассудков, не считая стойкости к сексуальным соблазнам. Быстро адаптируются, как только проникают в страну. Тот кто выбрал остров для Океанского Клуба, кем бы он ни был, сделал это очень осмотрительно. Мали находится в четырехстах километрах от жилых мест и его субтропический климат смягчается морскими бризами. Имя Мали означает рай на местном языке.

Шесть пассажиров, все мужчины сурового язвенного вида, вышли из самолета. Несколько кабриолетов небесно-голубого цвета, управляемые молодыми малинцами обоих полов и составлявшие весь таксопарк острова, направлялись к нам. Магнаты ждали, пока водители уложат их роскошный кожаный багаж в машины. Я забросил свою сумку в одну из них и улыбнулся шоферу. Я не походил на богача. Я знал, что и он знает: я не из них.

— Петерс? — спросил я.

Его широкая улыбка обнажила зубы, подходившие для рекламы зубной пасты. Он легко рулил, похлопывая рукой по борту открытой машины, напевая свою собственную версию «Желтой подводной лодки». Мы пересекли главную часть курорта, притененную пальмами, овеваемую свежим бризом, убираемую вручную каждый день двумя малинцами-подростками, которые передвигались в грузовичке с надписью «Муниципальный совет города Мали». Мы проехали перед столовой, если так можно назвать здание по проекту известного скандинавского архитектора, где в меню осетрина, гусиная печенка, говядина по — хоккайдски и омары а-ля термидор.

Дорога начала подъем к площадке для игры в гольф, откуда открывался прекрасный вид на бухту. Там был небольшой мол, где морские волки-миллионеры могли причалить свои моторные лодки, и три больших серебристых резервуара для заправки их яхт. Мы проехали километров пять, прежде чем шофер свернул на аллею, усаженную пальмами и все время шедшую на подъем к самой высокой точке острова. Маленькие птички с пестрым оперением быстро летали меж деревьев, а воздух был свеж, как жидкий кислород.

С аллеи мы съехали на задний двор виллы, построенной на самом гребне возвышенности. Отсюда открывался великолепный вид на Индийский океан и коралловое многоцветье Мали — зеленые и розовые пятна на бескрайнем голубом просторе. Господи, сказал я себе, если этот шпион имеет возможность жить здесь, какого черта нужно продавать над информацию за двадцать тысяч фунтов? Он может отдать их, даже не заметив этого. Малинец улыбнулся, когда увидел мою экзальтированную мину. Я вышел из машины, взяв свою пластиковую сумку.

— Сколько я вам должен?

Он вновь рассмеялся.

— Ничего, сэр — и он, переключив скорость, развернулся почти на месте и исчез в пальмовой аллее.

Я зашагал к огромному стеклу, и только потому, что у него были рукоятки в виде золоченых львиных голов, понял, что это дверь. Нажав несколько раз на золоченую кнопку обыденного звонка, я мысленно спрашивал себя, почему малинец не сказал мне ни слова. Может быть, они застенчивы?

Большая стеклянная дверь распахнулась и голос пригласил меня войти. Я оказался в просторном вестибюле, занимавшем в высоту два этажа, мощеном черной и белой плиткой на фламандский манер с мраморной статуей обнаженной женщины, чем-то греческим на манер Праксителя, смутно вспомнил я. Тусклая от времени чаша с простыми линиями и какими-то китайскими персонажами вверху и как бы в пару к ней — но это просто невозможно — подлинный Эль Греко! Я видел его в сотнях альбомов.

Я сильнее прижал к себе свою сумку, единственную связь с реальностью, из которой я прибыл. И подпрыгнул словно раненый кролик, когда рядом со мной раздался голос.

— Добрый день, сэр.

Я тотчас обернулся и увидел громадного мужчину не менее метра восьмидесяти четырех ростом, одетого во все черное, с солидным достоинством классического мажордома.

— Я попрошу вас говорить погромче, сэр, я немного глуховат, — сказало это чудо.

Мое сердце успокоилось и уже не выдавало под двести ударов в минуту. Он был стар, по крайне мере волосы его были белы, а на его приятном загорелом лице виднелись морщины. У него были удивительные глаза, просверлившие мой мозг от края до края и вышедшие на затылке. Несмотря на его возраст и крупные размеры, он держался прямо, как ружейный ствол, держал руки по швам и приветливо улыбался. Я проглотил комок и прочистил горло.

— Я прибыл повидаться с Петерсом — сказал я громко. Гренадер кивнул. Меньшее, что можно было сказать — что он впечатляющ. Это был тип прислужника, которого персидский царь использовал для своих эффектных выходов.

— Чье имя я должен сообщить, сэр?

— Макальпин — ответил я, очаровательно улыбаясь.

— Прошу вас, следуйте за мной, мсье — сказал он.

Я поднялся за ним по широкой лестнице из тикового дерева, затем проследовал по коридору, увешанному небольшими картинами эпохи ренессанса, в парадную часть дома. Он провел меня через огромный салон, примерно в двести пятьдесят квадратных метров. Словно во сне я прошел мимо Ван Гога, двух Ренуаров и Гогена и через дверь-окно очутился на террасе, вид которой наводил на мысль о суете за кинокамерами.

Терраса была вымощена белым мрамором, приятно холодившем ноги. На самом краю под зонтиком от солнца с рекламой «мартини» сидел мужчина и читал газету. Я проследовал за размеренными шагами мажордома, столь размеренными и столь уверенными, что я не удивился бы, если увидел его проходящим сквозь стену, и подошли к сидевшему. Тот поднял голову и улыбнулся мне. Его глаза за притененными стеклами очков прищурились.

— Мистер Макальпин желает видеть вас, сэр — сообщил мажордом и тотчас исчез. Мужчина встал. Он был невысокого роста, лысеющий, и в общем не впечатлял. Он пожал мне руку и бросил югославскую газету, которую читал, рядом с «Правдой», «Нью-Йорк Геральд Трибун» и «Иоганессбург стар» уже лежащих рядом с креслом.

— Садитесь. Извините Малыша, он становится глуховат. Правильно ли он понял вашу фамилию?

— Да, Макальпин, — проблеял я. Он ободряюще улыбнулся.

— Я уверен, что вы желаете что-нибудь выпить. Что бы вы хотели? Стаканчик пива? Скотч? Шерри?

Я готов был согласился даже на керосин. но нуждался в чем-то бодрящем.

— Виски, пожалуйста, выдержанный скотч, если можно.

— Естественно, это гораздо мягче на вкус.

Он наклонился вперед и нажал на кнопку маленького внутреннего телефона, не замеченного мной под «Таймс», изданном на итальянском языке.

— «Чивас» для нашего гостя и «виши» для меня, малыш, пожалуйста.

Пока мы ждали наши стаканы, он внимательно и молча меня изучал. Легкая улыбка заиграла в уголках его рта. У меня было впечатление племянника, десять лет не видевшегося и желающего отчитаться об своем образе жизни. Пришел мажордом со стаканами. Я опустошил свой залпом, и он извлек откуда-то, может быть из рукава, бутылочку и налил мне ещё одну приличную порцию.

— Извините меня за бестактность вопроса, но при вас ли деньги?

Я снял часы и положил на стол.

— О, малыш, принесите, пожалуйста, что-нибудь, чтобы их открыть, сказал он громко.

Я не смог определить его голос: у него не было никакого акцента. Я не хочу сказать, что он говорит как диктор ВВС. Тембр его голоса был мягок и лишен национального колорита.

— Марки, не так ли? — продолжил он. — Надеюсь, что тот, кто вас посылал, не доверился маркам с опечатками. Такие марки очень ценны, конечно, но я всегда рассматриваю их как подделку. Правительство может отпечатать такие марки у издателей, или даже сфабриковать, так что они не будут ничего стоить. Вы приехали по заданию правительства, я думаю?

Времени на ответ он мне не оставил.

— Я вспоминаю ещё итальянцев, страдающих от первых буйств Муссолини…

Он замолчал, ибо метрдотель вернулся с инструментами часовщика. Петерс опустошил содержимое «ролекса». У него оказались маленькие руки с короткими пухленькими пальцами. На нем были светло-кремовые шорты, темно-зеленая шелковая рубашка с короткими рукавами. Я понял вдруг, что физически он не производит на меня впечатления. Он был неклассифицируем, даже невидим.

Петерс высыпал марки на стол и достал маленькую лупу из кармана, чтобы внимательно их изучить. Бриз шевелил газеты, а за мной медленно дышал мажордом, подобный хорошо отлаженной машине.

— О, королева Каламита, — сказал он, изучая бесцветную даму треугольной марки, столь же поблекшей и слегка потерявшей зубчики. Сколько воспоминаний воскрешает она! Европа уже не та, с тех как на Балканах навели порядок.

Он достал бумажник из белой кожи и спрятал марки туда.

— Очень мило. Это вполне стоит оговоренной суммы. Думаю, что надо отметить это событие. Малыш, «Крейг'59», пожалуйста.

Мажордом удалился.

— У меня сомнения в стойкости качеств шампанского 59 года, год был богат на урожай, но я боюсь, что он не дал стабильных вин. Еще конечно рано говорить, что получится из лучших сортов «бордо», но я думаю, история меня рассудит. Вы мне кажетесь очень молодым. Двадцать четыре? Нет, не говорите мне этого. Вы видите, теперь судьба мира в совсем молодых руках. Это только напоминает мне о моем возрасте.

Мне трудно было определить его возраст. Я мог назвать любой от сорока до семидесяти. Его глаза под солнцезащитными очками были серы, но я думаю, он носил цветные контактные линзы. Его зубы были чудом прогресса стоматологии. Они были немного немного неровными для большей естественности. Даже его кожа была неопределима, слегка загорелая или розовая от загара, она каждый раз кажется другой. Его рот не был большим, но и не маленьким. У него не было шрамов или каких-то других отличительных черт, и даже лицо было правильным кругом.

— Малыш не только мой слуга, но и телохранитель. И не потому, что я нуждаюсь в таковом, а просто он в своей области артист старой школы. Я считаю, что по роду моей профессии необходимо следить, чтобы он был при деле. Я думаю, вам не стоит обращать внимание на его капризы. Он стареет и как все люди этого возраста достаточно тщеславен. Он хочет продемонстрировать свое умение. Сделайте вид, будто вы потрясены, иначе он будет испытывать немощность. Я могу вас уверить в скоротечности действия и это даже каким-то образом впечатляет.

Он повысил голос, видя возвращение мажордома.

— Малыш, наш юный друг спрашивает, как я охраняю свою жизнь. Можете ли вы провести демонстрационный показ?

Мажордом поставил на стол две бутылки шампанского и два фужера.

— С большим удовольствием, сэр.

Петерс порылся под газетами и достал три окрашенных в красный цвет глиняных диска около пяти сантиметров в диаметре.

— Разместите эти диски там, где хотите.

Я понял, что буду присутствовать на своего рода стрелковых упражнениях. По правде сказать, у мажордома были слишком дряблые члены, чтобы даже думать о том, чтобы держать оружие. Я расположил диски вдоль парапета на краю террасы. Один разместил в месте, где парапет стыкуется с домом, второй у мраморного пьедестала на земле, а третий — напротив дома на парапете. Я разместил их под большим углом друг к другу и на различных уровнях. Петерс улыбнулся и, взяв свой стакан с «виши», удалился метров на двенадцать по террасе. Малыш и я проследовали за ним.

Отсюда красные диски казались совсем маленькими и я надеялся, что если все то, что говорил Петерс, правда, старина не должен дать маху. Опустошив стакан, Петерс протянул его мне. Мажордом немного склонился вперед, будто ожидал какого-то сигнала. Мы стояли рядом.

— Бросьте стакан в воздух, — сказал Петерс, ободряюще улыбнувшись мне. — Не выше трех метров.

Мажордом замер, чуть заметно улыбаясь, и я дал свечу, как меня просили. Я не заметил даже выстрелов Малыша, а было какое-то движение, сопровождаемое хлопками, слившихся в один продолжительный гул. Он проделал все столь стремительно, что не видно было перемещения ствола его оружия к целям, но диски разлетелись вдребезги. Выполнив все это, он убрал осколки стекла, упавшие на плитку. Это было невероятно.

Я читал в одной воскресной газете статью о подобном человеке, который мог продырявить игральную карту в пяти точках с десятиметрового расстояния за две пятых секунды. По сравнению с Малышом это просто жалкий любитель. Я не претендую на звание чемпиона мира по стрельбе, но я различаю перемещение ствола револьвера. Если бы кто-то рассказал мне о содеянном Малышом, я бы не поверил. Я стоял под палящим солнцем с открытым ртом. Мажордом был там, с оружием в руке, все так же улыбаясь, будто предложил мне зажечь сигарету.

— Мне нечего сказать, — произнес я вслух, и это было правдой. — Просто хотелось бы пожать руку величайшего стрелка из мною виденных.

Малыш мягко пожал мою руку своей огромной, но казавшейся дряблой старческой рукой.

— Вы очень добры, сэр.

Мы вернулись к столу и мажордом открыл шампанское.

— Возможно вы правы, — сказал Петерс, отпив глоток и удовлетворенно кивнув своему мажордому — телохранителю. — Малыш, несомненно, лучший стрелок из пистолета.

Есть только один способ стать им: родиться с рефлексами и любовью к огнестрельному оружию. Остальное — дело тренировки. С шестнадцати лет, когда ему подарили его первое оружие для мести за отца, сведя счеты в весьма мрачном деле, о котором он подробно расскажет, если вы попросите, с того самого дня Малыш занимается два часа в день на протяжении всей жизни. То, что вы видели — итог пятидесятилетней тренировки. Он поднял упражнения в стрельбе на уровень искусства.

Я отпил немного шампанского. Я не знал тогда, предупреждал ли меня Петерс столь явным образом не выставлять себя идиотом. Я думаю, что он рассказал мне все, чтобы потешить тщеславие старого человека и друга.

— Вы, может быть, заметили его пистолет?

Я действительно обратил внимание. Это был «кольт» 45 калибра, автоматическое оружие американского образца.

— Он очень консервативен, но нужно учесть его возраст. Он отказывается использовать оружие, сделанное после 1920 года… Что ужасно глупо, ибо современное оружие более совершенно. Я смог убедить его лишь поменять пороха. В действительности пистолет, который вы видели, сделан на заказ вручную. Это настоящее произведение искусства и подарок его почитателя. Вообще существует десять подобных пистолетов. Он всех их использовал за несколько лет. Если Малыш не так скоро умрет, то ему придется перейти на современное оружие. Ему не так-то легко сделать это.

Какое-то время мы молчали, я разглядывал море, находящееся в двухстах метрах от нас, в белом кружеве пены набегавшее на розовый пляж. Я спросил себя, скольких убил этот старый мажордом, и холодок пробежал по спине. Несмотря на его очарование, он связан со смертью как наркоман. Он столь же ужасен, как любезен.

— Он никогда не вел счета своим победам, — сказал Петерс, предлагая мне турецкую сигарету, похожую на маленькую сигару. — Но в свое время работал почти на всех сильных мира сего. Они перестали пользоваться его услугам в шестьдесят, говоря, что он слишком стар. Таким образом он попал ко мне. Великолепный мажордом, и малинцы очень любят его. Кстати, что вы думаете о моем клубе?

— Океанский клуб ваш?

— О да, естественно. Я рад, что он вам понравился. У нас здесь так мало молодых людей, не состоящих, так скажем, на контракте. Выпейте ещё бокал шампанского. Теперь настало время поговорить о правилах.

Я все ещё пытался прийти в себя и не побледнеть.

— Какие правила?

— Правила гонок… Больших шпионских гонок.

Мое сердце упало, как падает капсула «Джемени» в невесомости.

— Каких гонок?

Он на секунду нахмурил брови, затем его лицо просветлело.

— О Боже, я не предполагал, что они вам ничего не сказали. Как это дико с их стороны… Кто бы они не были.

Я опустошил свой стакан и налил хорошую порцию скотча из бутылки, оставленной Малышом на столе.

— Мне сказали просто о работе связным. Я отдаю вам деньги, а вы передаете мне сведения.

Меня ещё раз обвели вокруг пальца. Придется подождать встречи с этим негодяем Квином.

Петерс пожал плечами.

— Во всяком случае вы заплатили за право записи и вы теперь участник гонок. Хотите быть в курсе?

Я был готов заорать: «— Нет, ни за какие деньги, и прошу вас заказать место на ближайший рейс на континент».

Но за мной послышался дорсетский говор:

— Ну, да он очень хочет поговорить с вами об этом.

Хоннейбан, цветущий и розовощекий, с забинтованным горлом, стоял на террасе за мной

 

Глава шестая

— Кто это? — спросил Петерс.

Материализовался мажордом. Он начинал действовать мне на нервы своими бесшумными появлениями.

— Некий мистер Хоннейбан, сэр. Я ещё выпил скотча.

— Может быть Малыш продолжит демонстрацию? По живой мишени? Мистер Хоннейбан используется соперниками нашей организации. У него свои счеты со мной, проявление которых — его повязка на горле. Я подозреваю, что он прибыл с приказами и угрозами от моего плешивого патрона.

— Очень злобен, — ухмыльнулся Хоннейбан надтреснутым голосом. Ему бы ещё капюшон в дополнение к гробовому шепоту, он был бы прекрасным шпионом старого образца с отравлениями, кинжалами и всем прочим.

— Садитесь, мистер Хоннейбан, — просительно сказал Петерс. — Выпейте шампанского… У вас вид перегревшегося человека.

Он указал на горло.

— Я не могу пить. Скажите ему, что он должен делать. Все изменения потом. Мне это будет приятно, и я хочу продлить удовольствие.

Петерс пожал плечами. В тот день я не мог запомнить, каким он был. Это действительно человек без лица.

— В таком случае, мой юный друг, я посвящу вас во все детали. Всю свою жизнь я был, как и все мои предки, шпионом. Шпионаж, подобно сифилису, очень наследуем. Я не приукрашу, если скажу, что, возможно, в настоящее время я один из самых удачливых шпионов. Шпион не должен связывать себя с политической системой. Большая часть крупных шпионов не адаптировалась к условиям холодной войны. Они сошли между 1945 и 1950 годами. Я сам, примите это как бахвальство старика, если желаете, последний из ранга великих шпионов. Очень древняя профессия, такая же уважаемая, как и проституция.

Чувство исторической беспредельности, сознание того, что шпионы будут даже тогда, когда человек начнет завоевывать другие планеты, для этого и устроены Большие Шпионские Ралли. Шпионаж — это искусство. Я старый мэтр этого искусства. Меня все больше угнетает вид пустоты, упадка и идеологического расстройства, в которую всюду попала наша профессия.

И вот я организовал соревнование, предназначенное возродить старинное искусство шпионажа, включая ум, изворотливость, шантаж и соблазн. В особенности соблазн.

Я мог бы слушать его весь день. Ученик у ног Великого Мэтра. На террасе появился Малыш. Он холодно посмотрел на Хоннейбана, явно пожалев, что не добавил к удару локтем в горло солидный пинок этому жизнерадостному крестьянину. Удар в солнечное сплетение стоит двух ударов в зубы… Это девиз всех инструкторов по самообороне без оружия. Нет ничего хуже человека, взращивающего злобу.

— Завтрак готов, сэр.

Петерс выпил свое шампанское и вытер рот большим шелковым платком цвета морской волны.

— В таком случае мы можем продолжить внутри. Умение насладиться яствами стола одна из обязанностей воспитанного шпиона. Вот поэтому — то я и стал изысканным ресторатором для богатых людей моего возраста, находя меньше удовольствий от постели, чем от ароматов стола.

Я проследовал за ним, а Хоннейбан, уже весь покрывшийся потом сидя в тени, поплелся за нами. У него становился все более угнетенный вид. На коленках у него появились пятна, в чем не было ничего удивительного.

Обеденный зал был в глубине дома, на верхнем этаже, с большими окнами, позволявшими видеть остров. Он был полностью отделан тиковыми дощечками, от одного дерева. Изгибы слоев повторялись по всему залу.

На одной из стен висели трофеи Петерса за долгую шпионскую жизнь. Среди них были: Крест Британской Империи, орден Ленина, Военный Крест, многочисленные яркие награды фашистской Италии, посвящение в рыцари Железного Креста, так же как и многочисленные медали, ордена, и звезды стран и режимов, существовавших в холодной атмосфере двадцатого столетия.

Напротив этих впечатляющих свидетельств помощи разным странам висели три картины Пикассо, Клейн и стояла небольшая работа Джакометти на пьедестале.

Стол был сделан из ствола огромного дерева и, судя по размерам, это должна быть калифорнийская секвойя. Приглушенное отражение смотрело на меня с его поверхности, так же как и со всех розоватых бокалов. Стол был накрыт на четыре персоны и все находившиеся на нем предметы были массивными современными шведскими серебряными изделиями.

В зал вошла девушка лет пятнадцати и я должен был ухватиться за стол, чтобы не ринуться вперед с нечленораздельным мычанием. Она была невысокого роста, светлокожая, если судить по незагорелой полоске, проступающей над бикини, с черными длинными и блестящими волосами.

На ней не было ничего, кроме белых штанишек размером с почтовую марку, а при виде её тела Папа мог бы разбить все Святые Реликвии.

Ее лицо представляло амальгаму девственной невинности и животной страсти, заставляя вас перестать дышать. Маленький вздернутый носик, огромные карие глаза и ротик, какой можно увидеть только у греческих богинь, возбуждающих страсть.

— О, Лалия, дорогая, — сказал спокойно Петерс, — поздоровайтесь с гостями.

Ростом около метра пятидесяти, с грудями, подобными маленьким потемневшим монетам, топая своими маленькими ножками по бархатистому ковру, она направилась ко мне. Приподнявшись на цыпочках, она с величайшей торжественностью поцеловала меня в губы. Я не смог удержаться, чтобы не положить руку на её плечи, ибо инстинктивно и с невероятным желанием мне захотелось ласкать её… бесконечно. Затем, величественно покачивая бедрами, она направилась к Хоннейбану. Увидя её, тот в ужасе отступил, а она, видимо очень удивленная, вернулась к Петерсу. Я был бы одним из поборников убийства этого потного и охрипшего педанта. Он стал, насколько это возможно, ещё краснее и я думаю, что в темноте он светился бы красным цветом.

Лалия все обеденное время провела на коленях у Петерса, время от времени снимая с оказывающейся рядом с её ртом вилки пищу. Она ничего не говорила, но иногда целовала его в ушко с задумчивым видом. Мне с трудом удавалось сдерживать себя от прыжка через стол и желания схватить её и скрыться с ней вместе. Я был уже почти безумен, когда Петерс, смочив пальцы в шампанском, пощекотал eе меж грудей, заставив рассмеяться. Совершенно восхитительный обед включал в себя так же белую фасоль и пиво, которым я уделил особое внимание. Пока мы поглощали пищу, Петерс продолжил свой доклад.

— Я перестал работать в 1960 году. Счел, что не смогу выдерживать некоторые физические нагрузки, важные для шпиона. Нет ничего печальнее свергнутого с пьедестала идола; актера, переставшего пользоваться успехом; растолстевшего спортсмена. Лучше уйти на отдых в зените славы. Теперь мне семьдесят. Я осел здесь, сконцентрировавшись на устрицах с горячим соусом саки.

— Тем не менее, — продолжал он дав девушке маленький глоток «Шато-Лафит» и тщательно вытирая её рот белоснежной салфеткой с золоченой монограммой, — тем не менее, я предлагаю иногда свои услуги как консультант.

Хоннейбан поглощал свою пищу столь быстро, насколько быстро мог его обслуживать Малыш. Этот кретин не мог понять, что он в гастрономическом раю… он был за количество. Мне даже стало стыдно перед столь вежливым Петерсом за своего соотечественника. В этом зале было очень приятно обедать, кондиционеры прогоняли жару: я ненавидел жару за невозможность основательно пообедать. Спинки стульев позволяли откинуться в ожидании следующего блюда. Отсюда открывался прекрасный вид и юная сожительница Петерса постоянно напоминала о прелестях жизни.

Ну так вот, все это я задумал, когда работал советником… — он дипломатично помолчал, потом передумал и заявил: — Неважно. Короче, перейдем к конечной цели соревнований. Речь идет о полном справочнике всех агентов Красного Китая на Ближнем Востоке. Имена, географическое местонахождение… полное досье. Из-за моих личных соображений, а так же из-за того, что хунвейбины сделали с моими старыми и дорогими мне друзьями, китайцы не участвуют в соревновании. Если право внесения в список стоило двадцати тысяч фунтов (нам нужны более современные самолеты для полетов в Карачи) то тем самым я дал понять, что ничто не делается просто так. Цена вводной коллекции микрофильмов — десять процентов от права внесения в список, в свободном пересчете, плюс пять процентов для победившего агента.

Малыш подал нечто похожее на птицу.

— Надеюсь, вам придется по вкусу это мясо, — сказал Петерс, наполняя мой стакан «Шато Шеваль Блан». — Фазан из Бандипура с персиковым соусом и «плодами страсти». Я завез птицу и их регулярно неумело отстреливают у подножия холма мои высокие гости. Некоторые из неумелых стрелков расходуют до пяти патронов на птицу и можно подумать, что они питаются одним свинцом, когда их подают на стол. Удивительная вещь, у многих богачей удивительно плебейский вкус. Лично я предпочитаю, чтобы моих фазанов убивал Малыш из ружья 22 калибра. Нельзя проводить время за выплевыванием дробинок и отравлять себя свинцом. Прекрасное блюдо, не так ли, мой юный шпион?

Хоннейбан продолжал запихивать пищу в рот и пережевывать её подобно бетономешалке. Он часто вытирал свой потеющий лоб, хотя ничего не пил. Я сожалел какое-то миг, что он не привык к возвышенному восприятию пищи. Вот до чего довели его слабые голосовые связки.

— Что же касается правил соревнований… Это сама простота. Вы не должны ждать помощи от вашей организации, если таковая у вас имеется. Но вы можете воспользоваться помощью любого зрителя, оказавшегося в данном месте в данное время. Все действия, запрещенные правилами, приводят к немедленной дисквалификации. Вы получите свои первые инструкции в виде телеграммы «до востребования» на ваше имя в Океаник Билдинг в лондонском аэропорту Хитроу. Дата отправления — через четыре дня.

Я хотел по возможности разнести цели, но потом решил, что это даже несколько оживит начало соревнований. Второе правило: если вы пытаетесь выудить информацию о какой-либо особе, вы должны это сделать, не прибегая к промыванию мозгов или воздействиям наркотиков. Вы должны использовать старинные способы, не столь склонные к химии.

Последнее замечание вызвало мурашки у меня на спине. Я был неспособен действовать силовыми методами… Для этого у меня недоставало характера. Тогда как добыть информацию с помощью ЛСД и скополамина вполне в моих силах. Безболевое воздействие с приятными мечтаниями. В этот миг все полученное удовольствие от принятой пищи и восхитительной Лалии испарилось, как разлившийся эфир. Я был в полнейшем ужасе от перспективы помериться силами с лучшими из оставшихся на свете и собравшимися здесь. И поклялся отплатить Руперту Квину, пославшему меня на эту галеру.

Я вполне реально оценивал его поступок.

Во-первых, мой контракт с YI Пи-Эн почти истек и он знал, что нужны будут ужасные угрозы, чтобы продлить его. Итак, я больше не работал на него. Следовательно, его не волновало, что произойдет со мной.

Во-вторых, это удобный случай отыграться. Что заставит побледнеть все прочие службы. Он придерживался теории: поддайте своему агенту хорошенько и он совершит чудеса. Я уже боялся и знал, что призывы к порядку, переданные им через Хоннейбана, только подтверждают это.

В третьих, я ничего не стоил, а мог заработать массу денег. Неплохая возможность поставить на ноги пошатнувшийся бюджет. Тем более, что это это ничего не стоит, так как выдали мне двадцать две тысячи, а в Великобритании осталась моя двадцать одна тысяча-деньги, по настоянию начальства вложенные мной в казну.

Большие Шпионские Гонки!

А мое неминуемое участие несло все отпечатки извращенного, но великолепного ума Квина. Он ничем не рисковал, кроме суммы в двадцать две тысячи фунтов и потерей посмевшего быть невежливым с ним агента. Напротив, выиграв секреты, можно удвоить его продуктовые запасы и иметь достаточно наличных, в которых он очень нуждался. Я тяжело вздохнул и мыслено спросил себя сколько может заплатить хороший букмекер, если я дотяну до тридцати? Если бы мои страховые агенты знали, как я зарабатываю на жизнь, они давно бы уже валялись на диванах у психиаторов с Уорли стрит. Я опустошил свой стакан и испепелил взглядом Хоннейбана.

— Эти соревнования, — продолжал невозмутимо Петерс, — должны реабилитировать старые методы шпионажа. Это все, что я смог сделать… И потом невозможно ведь создавать каждый год призовой фонд для лучшего шпиона. Плачевно, очень плачевно. Есть ли у вас вопросы?

— Да, исходя из вашего опыта, каким образом проходит трудная и опасная работа, в которой ничего не выгорает?

Он усмехнулся и указал вилкой в сторону Хоннейбана, продолжавшего обжираться.

— Теперь ваш черед, я думаю.

Хоннейбан повернул ко мне свои полинялые честные глаза. Он был настолько добропорядочным розовощеким мальчиком, любителем пива и радетелем живота, что не знающие его люди доверили бы ему, без колебаний, своих жен и все имущество. Он развалился на стуле и проглотил все то, что оставалось в его пасти, что вызвало на лице гримасу боли.

— Неужели вы хотите проделать это, Макальпин?

— Ради вашего начальника, конечно нет. Теперь просветите меня.

У него появилась счастливая улыбка. Я вспомнил, что многие заточенные в камеры для заключенных в Нюрнберге вампиры выглядели как честные невинные и добропорядочные люди, любящие своих арийских детей и немецких овчарок.

— Квин сказал, что если вы не будете участвовать в этом соревновании, не приложите усилий для победы, случится следующее. Первое, деньги, которые вам были выделены и конвертированы в дело, будут конфискованы.

Это удар ниже пояса, но не убедителен.

— Второе. Ваше возвращение в родное отечество не будет желательным и, в случае вашего возвращения, правительство Ее Высочества не будет расположено долго терпеть вас.

Что означает экзекуцию. В действительности это означает одно, пулю в затылок. Даже не задумывайтесь, что Квин не способен не это… Никто долго не живет в деле, основанном на угрозе, если эта угроза не исполняется.

— Третье. Если вам вздумается укрыться за рубежом, по состоянию здоровья, заинтересованные службы сочтут обязанным сообщить могущественным друзьям или даже врачам, в зависимости от того, о ком идет речь, что на его территории укрывается двойной агент и опасный изменник.

Что означает долгие годы заключения или даже скрытое уничтожение в иноземной тюрьме. Без процесса, естественно. Квин действительно верен своему мерзкому персонажу.

— Но если я не выиграю гонки? Вы знаете, я не супермен.

В мире много агентов лучше меня.

Хоннейбан расцвел в улыбке.

— В случае, если вы проиграете, но при условии, что вы приложили необходимые усилия, ваше будущее будет зависеть от арбитража вашей службы.

Что в действительности очень хитро. Если в зависимости от обстоятельств наша фирма будет не в состоянии вернуть в казну деньги или микрофильм, Квину необходим козел отпущения. В чистом виде экзекуция виновного сотрудника будет действенным средством для демонстрации верховным правителям, что он не шутил. Глядя на Петерса, я бессильно развел руками.

— Когда вы сказали, это начнется?

Он перекатывал между большим и указательным пальцами очаровательный сосочек девушки. Невозможно не находить его симпатичным, несмотря на измены, страдания и смерти, неизбежно сопровождавшие его карьеру.

— 17 этого месяца. 17 — одно из моих любимых чисел в рулетке. Вы не игрок, случайно?

— Не в том случае, когда идет речь о моей жизни. По крайней мере я не сделал бы этого, будь у меня выбор.

Петерс блаженно улыбнулся.

— Но какое вы получите моральное удовлетворение! Какое бы преступление вы не совершили, вы всегда можете сказать, что действовали против воли.

— Эсэсовцы пользовались этим же, — сухо заметил я тогда как он вновь улыбнулся.

До 17-го ещё четыре дня, и я не видел необходимости убивать время в Лондоне. Есть время порезвиться, прежде чем отправиться рисковать жизнью в ловушке, устроенной для меня. Я спросил мнения Петерса.

— Конечно, конечно. Сейчас начало года и у нас какое-то количество свободных апартаментов. Теперь, когда вы внесли этот роскошный взнос за право записи, Океанский Клуб может разместить вас. К несчастью, мы не можем предложить то же самое мистеру Хоннейбану, ибо он не конкурент. У нас есть несколько относительно удобных хижин с соломенными крышами, используемых прислугой Клуба. Я думаю что там вполне можно разместиться.

Больше нечего было добавить. Мы начали пить кофе. Мы с Петерсом любезно беседовали. Хоннейбан дулся в своем углу. Он ушел вместе со мной после того, как Малыш получил указание заказать минитакси. В вестибюле, пока мы ждали машину, мажордом пожал мне руку.

— Надеюсь вновь встретиться с вами, сэр. Удачи в гонках.

У него что-то было в руке и это что-то я забрал в свою. Нас, Хоннейбана и меня, отвезли на пляж. Он даже не сказал, а бросил мне таинственное предупреждение.

— Не забудьте, Макальпин, — сказал он, глядя на великолепный пейзаж сквозь очень темные квадратные очки в тяжелой оправе, — что я все время буду у вас за спиной. Мои хозяева вовсе не довольны доверием к вам этого маленького мерзавца. Я не знаю, за какую ниточку он дернул, но вы оказались единственным британским агентом, отправленным на соревнования. Естественно, я там буду не для помощи вам… Это повлечет вашу дисквалификацию. Я буду там для контроля, чтобы вы выполняли все как надо.

Он многозначительно хлопнул себя по талии. Этот кретин вполне мог быть напичкан вплоть до шерстяных носков скорострельными побрякушками.

— Жаль, что не назначили на эту работу вас, — бросил я. — Ведь придется соблазнять, вы непременно выиграли бы.

Он замкнулся, как раздраженная вошь.

В моем замке было все, включая телефон в каждой ванной комнате, по которому можно заказать, что пожелаешь, хорошо набитый холодильник и бар. Телевизор, естественно цветной, показывал старые фильмы, перемешанные с порнографическими короткометражками. Переданная Малышом записка, согласно старым шпионским правилам, была на рисовой бумаге. Я ненавидел рисовую бумагу, но, прочитав её, съел, пропустив приличную дозу Бакарди с горьким лимоном. Она гласило: «Хилтон в Лондоне, а не Хитроу в Лондоне». По-видимому Петерс совершил безумную ошибку, думая, что Хоннейбан работает на тех же, что и я. Надо отдать Квину должное. Он никогда не позволил бы типу вроде Хоннейбана приблизиться к желанной вывеске YI Пи-Эн. (По моему мнению, он не мог получить подобную дело для нашей невероятной службы, не упирая на факт, что Мали не является ни восточным, ни западным блоком и, следовательно, должна быть его вотчиной. Естественно, он не посмел рисковать, допуская соперничающие службы к соревнованию… Из опасения, что не выиграет. В официальном плане будет лучше, если он проиграет, но трофей не принесет кто-то другой.

Что до меня, то я был окружен сказочной роскошью и считал возможным ею пользоваться. Я взял плавки, вышел из своего бунгало и ступил на покрытую травой дорожку, из-за климата поливаемую каждый день, чтобы сохранить свежесть, притененную пальмами и ведущую к ближайшему бассейну. Я остановился только, чтобы купить сигарет с марихуаной, два доллара за пачку, и без единого листика табака для смягчения. действия. Там были практически все марки сигарет, производимых в мире.

Бассейн был в форме сердца и совершенно голые малинцы обоих полов плавали в нем, смеясь и вызывая интерес. Уставшие и напыщенные миллиардеры, принимающие солнечные ванны в бермудах, предпочитали оставаться в шезлонгах. В их глазах всегда читается не выходящий из их голов банковский счет. Они поглощают содержимое своих стаканов подобно обезвоженным лягушкам и молятся, чтобы не случилось кризиса до того, как к ним придет малинечка. Нырнув в бассейн и несколько раз переплыв его, я очень довольный своей формой в сравнении с этими денежными развалинами, вышел и развалился на ближайшем надувном матрасе.

Ко мне подошла и уселась рядом малинечка в бикини.

— Могу я что-то сделать для вас? — спросила она.

Я достал сигарету из впервые увиденной подобной пачки маленькое розовое сердечко, очень психоделичное.

— У вас нет огонька?

Она ушла своими маленькими ножками. Видя все эти забавы вокруг, я был настолько задавлен мыслью о возможности моей гибели, что старался как можно быстрее оказаться под действием наркотика. Она вернулась с золотой «Зиппо». Я прикурил. Травка была отличная. Не успев и глазом моргнуть, я уже почувствовал её действие. Каждой порой своего тела, купающегося в солнечных лучах. Даже толстые миллиардеры с их огромными сигарами и животами стали мне гораздо симпатичнее. Я решил, по логике наркомана, вернуться сюда в случае удачи и жить здесь до конца своих дней. Или может быть попытаться завербоваться в империю Петерса. Может быть он возьмет ещё одного (очень молодого) шпиона, если тот справится.

— Банзай! — бессильно воскликнул я, куря вторую сигарету, и рассмеялся своей собственной шутке. Внезапно девушка то рассмеялась. Я плакал от смеха, когда хорошо знакомый мне голос вернул меня на землю.

— Еще травки, Филип?

Я поднял глаза и увидел в желтом бикини тощую фигуру Стефани с темными волосами, спадающими подобно занавесям. Карие глаза скрывали темные очки. Моя старая подружка из Штатов.

— Стеф, — воскликнул я и некоторые лежавшие неподалеку отдыхающие недоброжелательно посмотрели на нас. — Что ты делаешь на этом тропическом острове?

Она уселась на корточках рядом со мной и взяла мою сигарету. Ее глаза засияли и она глубоко затянулась, немного закашлявшись, ибо это было слишком резко.

— Один из моих соотечественников, вон тот коротышка атлетического сложения с выпадающими волосами пожелал увести меня подальше от лондонского бара. Он напичкан деньгами… Он производит боеголовки ракет или что-то в этом роде… не знаю.

Это похоже на Стефани. Она умирает от голода в чужом городе вдали от родного дома, рыцарь, делающий деньги, врывается в её жизнь. Он спасает её от блуда. После чего она вновь скрывается, ибо на ней хотели жениться, или удушить её, или что-то еще. Появился производитель ракет и сел рядом. Выглядел он поприятнее, чем большинство толстомордых. В считанные секунды мы все до смерти накурились лись и были очень счастливы.

Его звали Зеке или ещё как-то, но на библейский манер. Стефани говорила, он то, что надо. Я был с ней согласен. Он не докучал своими деньгами и не утомлял разговорами о своем бизнесе, зато согласился заплатить по счету и улыбнулся, показывая великолепно пломбированные зубы. Он не спросил даже меня, как это делали до него, почему Стефания такой взбалмошный ребенок, ибо она не только мила и я могу позволить выправить ей мозги. Очень жаль видеть падение её таланта (пусть и слабого) и её живости (она чуть живее мертвеца вне гроба). Когда вам говорят, что все богачи негодяи, не верьте этому. Только часть из них очень скучна и слишком изнурена, ибо ещё больше денег — единственная вещь, которую они не могут купить.

Я мало видел Хоннейбана в последующие дни. У него случился солнечный удар. Он казался развалиной. Может быть это солнечный ожег съедал его или клопы в хижине, но он очень чесался. Вообще у него был не слишком счастливый вид и большую часть времени он проводил за потреблением холодного пива у посадочной полосы, ожидая, когда я попытаюсь убраться, чтобы последовать за мной.

В обществе Стефани и Зеке было восхитительно. Отчасти потому, что он все оплачивал, а ещё из-за того, что оба были мне симпатичны. Несколько месяцев назад существовала безумная платоническая связь между Стеф и мной. Пусть говорят все что угодно о новой морали, но ужасно трудно сделать так, чтобы спать со всеми встречными девушками. Это так же тяжело, как и обратное. Я никогда не был сторонником общепринятых правил и люблю время от времени, иметь дело с девушками, не претендующими больше чем на дружбу.

В конце концов я отправился к Хоннейбану сказать о своем отъезде, чтобы он заказал место в том же самолете. Я знал, что он это тут же сделает, увидев мое имя в списке пассажиров. Мне не хотелось слышать восклицаний, когда он окажется сидящим напротив меня: «Ах, я все же поймал вас». Он поворчал, но оказался там, когда я прощался со Стеф прежде чем подняться в «Де Хавиленд».

Я провел с ним два часа в Карачи, задыхаясь из-за того, что отказала система кондиционирования, прежде чем мы поднялись в самолет ПАНАМ на Лондон. Я принял снотворное после взлета… Мне предстояли долгие часы перелета, хотя я не переносил эти наполненные керосином внезапно падающие машины. В Риме я ещё спал и проснулся лишь перед Англией. Хоннейбан привычно бодрствовал, следя за мной, весь перелет. Я представил себе, что он думает, будто у меня спрятан небольшой парашют в кобуре.

В Лондоне у него камень с души свалился и мы вместе созерцали нашу метеорологически прекрасную отчизну.

— Ну же, Хоннейбан, моя машина на стоянке. Позвольте мне немного поберечь трещащий по швам бюджет Си-Ай 6.

Он даже не поблагодарил, когда высаживался у Марбл Эпр.

— До скорого, — сподобился буркнуть он, направляясь в метро. Я вернулся к себе и позвонил Жозефине. Та была свободна, благо было девять часов вечера, и примчалась на такси в Хэмпстед. Она разбудила меня, но мне не составило труда открыть ей.

— Филип, как ты загорел, — сказала она, сбрасывая демаркационную полоску купальника.

Как прекрасно вновь ощутить британский комфорт!

 

Глава седьмая

Следующее утро было 17-е. Я тщательно оделся, выбрав рыжеватую куртку с воротником «регент» и брюками в тон. Рубашку я надел с жабо, зато без галстука, а на ноги — замшевые ботинки, чтобы прилично выглядеть.

Большой хронометр YI Пи-Эн я бросил в армейский рюкзак рядом с пуговицами для воротничка и манжет, резинками, отпускными фото, иностранными монетами, тромбонами и другими вещами, о которых говорят с оптимизмом, что когда-нибудь они понадобятся. Затем я надел на руку мои сверхплоские золотые часы. Я люблю выглядеть преуспевающим человеком. Это заставляет кредиторов быть менее агрессивными.

Я вышел через черный ход, мимо австралийцев, но часть из них спала, а часть уже была в колледже. Их комната в холле, карикатура на рекламу жилища, была по кладбищенски тиха. Я выскользнул на параллельную моей улицу, но там в это утро кое-кто был. Грузовик, с надписью «Захватите немного счастья с цветами» — типичный юмор гражданской службы, с двумя ничего не делающими пассажирами внутри, стоял так, чтобы можно было заметить мое появление на улице. Чтобы позабавиться немного, я подошел к ним и постучал по стеклу.

— Продолжите слежку или откажетесь? Во всяком случае вы знаете, что я отправляюсь в аэропорт.

— Недоумок, — отрезал один из типов, прежде чем его одернул шофер.

— За кого вы нас принимаете? — спросил шофер, пытаясь спасти цветочное прикрытие.

— Надеюсь, что вы не из мафии.

С этими словами я удалился. Было прекрасное утро, какое иногда британские острова дарят весной, задерживая массовую иммиграцию. Даже деревья, вечные жертвы бактериологической войны, театром которой является Лондон, распускали в надежде листву. Когда я свернул за угол, грузовик оставался ещё на месте. Но я видел несколько сантиметров гибкого телефонного кабеля в бортовом ящичке. Они несомненно связались со своими коллегами, наблюдающими за фасадом дома. Они старались меня перехитрить.

В том месте, где улицы расходились, лондонская транспортная компания предусмотрительно разместила автобусную остановку. Несколько кандидатов на опоздание стояло там, нервно переминаясь с ноги на ногу и поглядывая на часы. Уже слышались мысленно отрабатываемые извинения, как в виденном и перевиденном шоу. К несчастью, существует очень ограниченное число возможных извинений. Я прошел мимо них, старательно изучая лица, и раздвоился между типом в прекрасном синтетическом костюме и пожилым человеком, одетым в потертый плащ и поглощенным разгадыванием кроссворда в «Таймс». Есть люди, не без основания считающие, что кроссворды «Таймс» стимулируют интеллект и мораль британского функционера.

Несколькими домами дальше я вошел в магазин и купил пачку сигарет. Потом вышел, снимая на ходу целлофановую упаковку. Человек в плаще невинно прохаживался там, поглощенный интеллектуальным занятием. Был ли он один, или ещё какие — то хитрецы, или они использовали для слежки двоих?

Я купил восьмипенсовый билет и подождал автобуса. К счастью он был полон и я локтями проложил себе дорогу к первой двери. Человек в плаще остался зажатым в середине автобуса и в тот момент, когда двери стали закрываться, я вышел из него. Возможно, что он понял мое намерение, но не мог ничего поделать, ибо автобус был набит пассажирами, как бочка селедками. Я отошел от остановки и сел в такси. Говорят, что хороший агент чувствует шестым чувством, что находится под наблюдением, как чувствуют отличные пилоты неполадки с самолетом при отсутствии внешних признаков. Я чувствовал себя отвратно, но я не воспринял это как вдохновение. Когда я чувствую угрозу, мне всегда не по себе.

Я вышел из такси в одной из пробок, чтобы оторваться, если они были на машине, и вошел в метро, направляясь к Марбл Эпр. Мне нужно было сделать пересадку, и я вышел из вагона, когда двери закрывались. То же самое я сделал на Марбл Эпр. Затем я вошел в Гайд Парк и направился к Серпантину. Можно удостовериться, что за тобой не идут, только в малолюдном месте, где легко осмотреться. Я прошел по краю водоема, глядя на следовавших за мной как нищенок уток и гоняя клеветников голубей. Зеленый цвет успокоительно подействовал на меня и я даже улыбался самым ужасным няням, толкающим коляски с драгоценными малышами. Как прекрасна жизнь… Отметь это, Макальпин, и сделай все возможное, чтобы выжить.

Я проследовал до «Хилтона», прошелся в двух шагах от «Плейбой Клаб» и рядом с гранитом и позолотой посольства США. Надо отдать должное американцам… Они здорово заботятся об облегчении жизни своих граждан. Я вошел туда и направился в приемную. Было ещё слишком рано и все служащие были в моем распоряжении.

— Я жду телеграмму. На фамилию Макальпин.

Один из них ушел и вернулся с пакетом. Я дал ему десять шиллингов, чтобы смягчить шок потери. Прочтя на ходу телеграмму, я сел в такси, всегда стоящие там в ожидании богатых туристов. Я велел шоферу направиться к Сити, прикурил «голуаз» и опустил стекло. Затем я разорвал телеграмму на четыре части и сжег каждую часть отдельно. Сделал я это для того, чтобы не устраивать пожара в своем бауле. Я растер в порошок пепел и с удовлетворением развалился на сидении.

Первые указания были кратки:

«Сейф 2371. Уайлд банк. Бишопсгейт.» Уайлд банк был одним из старинных заведений, где на вас даже не посмотрят, если у вас нет сотни тысяч фунтов. Звание пэра или что-то на этом уровне заставит быть с вами любезными. Я чувствовал, что первое дело связано с коррупцией, вымогательством или шантажом.

Выйдя из такси, сохраняя осторожность, я прогулялся несколько раз по станции метро Банк, большому залу, похожему на кроличью клетку неопределенного цвета. После того, как я принял все необходимые меры предосторожности, мне не хотелось попасться в последний момент.

Сити был тих и лишь бронированные грузовики на погрузке создавали помехи движению. Кто знает, в каком месте больше чувствуется пульс деловой жизни и оборота средств, чем в финансовом сердце Европы. Но британский флегматизм продержится дольше, чем наш фунт.

Вот краткая история Уайлд банк. Его основатель — образованный, но лишенный средств сын торговца кофе в Лондоне, взрастивший нескольких капитанов морского флота Георга III. Один из его друзей имел счастье первым принести в страну весть о победе под Трафальгаром. Эту новость юный Уайлд узнал прежде, чем она достигла Адмиралтейства… небольшая дружеская услуга. Уайлд тут же все спускает на неустойчивом рынке. Разражается невероятная паника. Акции стремительно падают. Уайлд бешено скупает их. Объявляется официальная победа. Всеобщее ликование. На рынке тут же все акции резко растут в цене. Состояние Уайлда сделано.

Немалое количество самых старых и всеми уважаемых заведений прошли сквозь сомнительные дела. Банковский зал у Уайлда для простых вкладчиков, нуждающихся время от времени в наличности, отделан оранжевым мрамором и напоминает мне викторианский писсуар. Я рассмотрел всех служащих и кассиров, свободно держащихся и услужливо улыбающихся. Мне понадобилось три минуты, чтобы найти нужного мне человека. Рост метр восемьдесят пять, в отлично сшитом костюме, но с потертостями на рукавах, уставной галстук, короткий подбородок и длинные зубы. Около двадцати четырех лет, прирожденная канцелярская крыса. У него светло-голубые глаза и он носит легкий перстень с печаткой, очень легкий и очень роскошный. Не забудьте, что я вынужден работать с подобными людьми, отбросив остатки благородства.

Сделав вид будто, ошибся местом, и чтобы увериться в этом, я направился к выходу. На привратнике была прекрасная бежевая униформа и высокая шляпа с золотым галуном. Если бы я сказал ему, а это было правдой, что он одет по последней моде с Портобелло Роуд, он бы мне не поверил. По его загорелому лицу и манере держаться можно было сказать, что он служил в том же самом полку, что и исполнительный директор.

— Не могли бы вы мне помочь? — спросил я.

— Да, сэр?

— Здесь есть молодой кассир. Я узнал его, мы учились в одной школе. Я не могу вспомнить его имя… Это ужасно неприятно, вы знаете. У него голдстримовский галстук. Такой высокий тип с рыжими волосами.

Он улыбнулся от сознания того, что может проявить свои энциклопедические знания по фауне Уайлд банка. Он рассказал бы мне всю историю заведения, будь у меня время.

— О, да, сэр. Вы говорите о мистере Чимсе-младшем. Бамбере Чимсе.

Я взволнованно поблагодарил его за воссоединение с фиктивным однокашником, так давно не виданным. В одиннадцать часов я сидел у Лиона и выпил три чашки кофе, наблюдая за тем, как чернокожая служанка моет полы.

Без пяти час я вернулся в укромное место и принялся наблюдать за впечатляющим входом в Уайлд банк. Секунда в секунду Бамбер Чимс, если выполнявший функции привратника эксгвардеец не солгал мне, вышел, с видом заблудшей овечки прижав к себе свернутые в трубку бумаги. Я следовал за ним на приличном расстоянии до того момента, как он вошел в бар в полуподвале, полный импозантных людей в темных одеждах с желтизной на щеках, потягивающих розовый джин. Чимс взял приличный сэндвич с засохшей ветчиной и полпинты выдохшегося пива. Я заказал «боллс» со льдом и приблизился к нему.

— Чимс, Бамбер Чимс, старина! Сколько лет я тебя не видел? Наверное с вечеринки у Анжелы, в её ужасном доме в Челтенхеме? С Джони Уэйни? Вечер, на котором он так набрался, что разбил машину, возвращаясь к себе?

Он кисло улыбнулся, возможно потому, что его часто останавливают совершенно незнакомые люди.

— Ты не забыл мое имя? — Я рассмеялся, чтобы бедолага почувствовал свою вину. — По правде говоря, мне пришлось спросить твое у привратника.

Его это несколько успокоило.

— Я вспомнил тебя, узнал… Припоминаешь вечер в Камберленд Террас? И чертова старину Тома, бегущего голым по Ридженс Парк? В шестидесятом году? Лэмб, Джаспер Ламб.

На его крохотном ротике вырисовывалась улыбка. Его голос, некое подобие блеяния, ещё больше подчеркивал его принадлежность к пушистым братьям.

— Конечно, Джаспер. Какое-то время я не мог поверить, старина.

— По стаканчику… Что ты предпочитаешь?

Его черты вновь посуровели.

— Розовый джин, если возможно.

Я ободряюще улыбнулся.

— Это топливо для подводных лодок. И ты это пьешь?

Я заказал ему джин, и он его проглотил… Он был то, что нужно. Глупый, бедный, немного не в себе. Мы пили и я продолжил болтать о незнакомых друзьях и непроисходивших событиях. После третьего джина его затуманенный взгляд стал стекленеть. К сожалению, я должен сказать, что он потреблял алкоголь ни как офицер, ни как джентельмен.

— Послушай, старина, — сказал я, озираясь на банковских служащих, — у нас готовится одно дельце. Вы знаете, я работаю в рекламе. Нам нужны кое-какие советы по банковскому делу. Это может кое-что стоить.

Я жестом указал на мое одеяние, как бы показывая, как рекламные менеджеры обязаны одеваться… но он и так отлично понял. При виде такой блистательной перспективы его затуманенный взгляд оживился.

— Я польщен, Джаспер, польщен.

— Отлично, старина. Как насчет пообедать сегодня вечером? В восемь у Каспара, в единственном трехзвездочном ресторане Смоки Ласкелла с прекрасной кухней?

— Ты меня ставишь в тупик, — проблеял он, и я задался вопросом, что за странный вкус может перевесить отличную кухню. — У меня уже занят сегодняшний вечер. К сожалению я совершенно не могу отказаться.

Из-за дочки богатого фабриканта пластмасс? Объявление о свадьбе в «Лондон Лук» с фото и скромный заработок, позволяющий подновить загородный дом Чимса? Но у него вид человека, не готового вступить в брак… Даже за всю нефть Аравии.

— Можно просто пропустить стаканчик? — умоляюще спросил он. — У Поттера, в шесть?

Я тотчас согласился, похлопав его по спине и предложив ещё стаканчик джина, прежде, чем расстаться. По крайней мере я буду знать, что так обязывает его этим вечером. Может быть он принимает наркотики? Нет, судя по тому, что он пьет.

По кредитной карточке я взял в банке пятьсот фунтов. С этим я рассчитывал получить любые сведения, включая последнее заявление президента, такого же жалкого алкоголика. После этого я отправился в бюро путешествий и заказал простое путешествие в Ниццу. Получил билет и положил его с сотней квиновских фунтов в конверт. Затем вошел в телефонную кабину и связался с Жозефиной.

— Филип, дорогой, — ответил томный голос, а кто-то громко, чтобы было слышно, прокомментировал: «— О Боже, Жози вновь в огне».

— Жозефина, моя любимая пышечка, что ты скажешь о поездке в Ниццу с полным пансионом? А я приеду к тебе чуть позже.

Она задохнулась от счастья и кто-то похлопал её по спине, чтобы успокоить.

— О, дорогой, я безумно рада. Когда?

— Сегодня вечером.

Она издала ещё какие-то звуки сорвавшимся голосом, обещая мне верность до конца своих быстро убывающих дней. Я сказал ей, в каком отеле остановиться, и пообещал непременно приехать к ней на эти роскошные берега. Сомневаюсь, чтобы правительство прослушивало телефонную линию их бардачка. Я надписал её имя и адрес на конверте и ленивым жестом остановил проходящее такси. Оно тормознуло у края тротуара с ужасным визгом, под сигналы взбешенных водителей двух машин, ехавших следом и старавшихся не задеть своим хромом его багажник.

— Не могли бы вы доставить это? — спросил я, протянув конверт и фунт.

— Да, шеф, с удовольствием.

— Это очень спешно, не откладывайте, пожалуйста.

Остановленный мной таксист, быстро перестроившись, исчез в потоке машин. Я спокойно пошел по Кэннон Стрит и спустился в метро.

Я решил, что это встряхнет министерство, столь интересующееся мной, которое, разумеется, должно знать о существовании Жозефины и следить за её поступками, если прелестное дитя вдруг отправится на Лазурный Берег. У них должна болеть голова от того, что я каким-то образом улизнул из их сетей, а это облегчит мое пребывание в Англии. Я сказал себе также, что неплохо иметь оплаченного мной агента, обосновавшегося в Европе, на случай, если нужно будет что-то быстро провернуть. По условиям гонок я имею право завербовать Жозефину Серджент.

Послеполуденное время я провел в дремоте под сенью деревьев на Ройал Авеню. Я предчувствовал, что вечер будет трудным и мне надо быть в форме. Пожилые дамы прогуливались со своими маленькими пузатенькими собачками, заставляя голубей перепархивать с места на место. Шум с Кингс Роуд едва долетал сюда, и я вскоре заснул.

Я проснулся в пять часов с пересохшим ртом, отправился в супермаркет на углу и взял молока на шесть пенсов. Я причесался, глядя в витринное стекло, приглашая всех прогуливающихся местных жителей подойти прихорошиться. Затем я зашел в бистро, а выйдя уселся на тротуар, поглядывая на ножки проходивших девушек. Как приятно было так сидеть и потягивать из стаканчика, глядя как собратья, сгибаясь под тяжестью пакетов, упражняются в ходьбе в час пик. Главное очарование бездействия в том, что можно наблюдать за остальной частью мира, спешащей во все стороны на уставших ногах. Рассказывают, что в другом бистро на Кингс Роуд один шутник добавил сок мухоморов в сахарницы. Было интересно наблюдать за людьми, мечущимися во все стороны, не зная почему. Надо сказать, что к подаваемому иногда кофе даже не надо добавлять подобного сока, чтобы неважно себя почувствовать.

Направляясь к Поттеру, я поглядывал на лавчонки, торгующие одеждой. Я не ощущал себя немодно одетым, но чувствовал, что необходимо купить плащ. Хорошо одетые секретные агенты весной носят плащи. Предпочтительнее до колен и из ткани веселой расцветки.

У Поттера сидели несколько американцев, наблюдавших за происходящим, потягивая английское пиво. Я уселся у окна и потягивал виски, крутя в руке джин для Чимса, чтобы убедиться в равномерном распределении розового цвета. Конечный результат был похож на парафин, таким образом моя утренняя шутка была отчасти правильной. Он пришел с десятиминутным опозданием, весь в поту и очень взволнованный, и залпом опустошил стакан, прежде чем решился заговорить.

— Я чуть было не задохнулся в этом дерьмовом метро. Очень странный способ передвижения. Какая-то жуткая корова со своими мешками отдавила мне все бока. Эти чёртовы бабы…

Я позволил ему утопить гнев в охлажденном джине. Его светло-рыжие волосы поредели, а глаза слезились. Те, кто твердит о восточных дипломатах, крутящихся по семь веков вокруг да около, прежде чем приступить к делу, никогда не видели обсуждающих дела английских джентельменов. В семь часов мы перестали обсуждать Бал Дебютанток, чтобы перейти к делу.

— Кстати к разговору о банках, — небрежно бросил я. — В самом деле меня интересует всего один момент.

— Джаспер, дорогой, что я могу сделать для вас?

— Речь идет о сейфах.

— Это ужасно. У Уайлда их целый зал. Люди кладут туда свои драгоценности. Я не удивлюсь, если окажется, что все они преступники. Я знаю некоторых, с кем мы учились в школе, ставших отпетыми мошенниками. Один угодил за решетку на четыре года. Уже третий раз его сажают за воровство.

— Нас интересует определенный сейф.

— О, а почему?

— Триста фунтов за просмотр содержимого.

Ему понадобилось какое-то время на то, чтобы врубиться, но потом, подобно запоздалому восходу за полярным кругом, это произошло. Весь он стал подобен утренней заре.

— Но… но… Послушай, я хочу сказать…

Я подтолкнул к нему стакан и он конвульсивно схватил его.

— Это пара пустяков, Бамбер, милый мой. Мерзкое, отвратительное, выгодное и пустячное дело.

Он поупрямился немного, следуя полученному воспитанию, прежде чем начал торговаться.

— Я абсолютно не в состоянии это сделать. Мне очень жаль, поверь мне. — он посмотрел на часы будто его поджимало время. — Знаешь ли, я должен чтить банковские правила. Президент — друг моего отца.

— Мы можем сторговаться на трехстах пятидесяти фунтах. Это даст тебе возможность провести немало дивных вечеров. Разумеется, это чистыми.

— Джаспер, старина, подумай только…

Мысль о таких деньгах заставила дрожать его голос.

— Из чистого любопытства, о каком номере идет речь?

Значит его можно купить, вместе с его образованием и всем остальным.

— 2371. Скажем, четыреста фунтов, но на этом остановимся.

Он пожал плечами, пытаясь ломать комедию, но в его взгляде я заметил нечто. Должно быть, вспомнил номер и это меня насторожило. Он вновь с сожалением посмотрел на часы, и я почувствовал, как холодок пробежал по спине. Он кого-то ждал и этот некто должен был прийти с минуты на минуту.

— Пойду закажу ещё стаканчик, Бамбер. Подумай, пока я не ушел. Четыре сотни чистыми.

Я отошел от него и быстро затерялся в толпе. Снял куртку, надел темные очки и отошел на достаточное расстояние, продолжая время от времени наблюдать за ним сквозь лес жестикулирующих рук и сигаретный дым. Он несколько раз осмотрелся вокруг, но было столько народу…

Мне не пришлось долго ждать. Некто знакомый проскользнул в толпе, расталкивая людей длинными ухоженными пальцами, и уселся напротив Чимса.

Он не был похож на человека, предпочитающего держаться в тени. На нем было рубашка с золотистыми арабскими письменами на зеленом фоне. Лимонного цвета брюки напоминали о каком-то балете. На ногах у него были замшевые фиолетового цвета сапоги до колен. Но я узнал бы эти оттенки черт знает где. Это весельчак с «голуаз», встреченный мной в лавочке «Джойбой». Забавно…

Я расположился таким образом, чтобы их было видно на отражении в стекле, но меня бы они не заметили. Француз тем не менее пробежался взглядом несколько раз по залу, лаская при этом руку Бамбера. Они говорили о чем-то серьезном, но у меня было столько же шансов их услышать, как у мыши, взывающей о помощи при бомбардировке. Они поднялись и, осмотревшись ещё раз вокруг, принялись прокладывать себе путь к выходу. Я запаниковал, но выручили неустанные тренировки. Рядом со мной находился юный американец, на майке которого под прекрасным «никоном» виднелась эмблема его университета. Я обнял его за плечи.

— Позвольте мне воспользоваться вашим аппаратом. Я сейчас сделаю снимок века.

Я снял аппарат у него с шеи и попытался проскользнуть мимо двух типов, мускулами и резким запахом дезодоранта блокировавших мне дорогу.

— Эй! — крикнул янки, следуя за мной.

— Я тут же вернусь, малыш, — пообещал я, но засомневался, что он меня услышал. Выскользнув на улицу я пожалел, что завел великолепного и незаменимого плаща с капюшоном, чтобы им прикрыться.

Чимс и мой красавчик пересекли улицу и вошли в достаточно солидный дом. Я вовремя проскользнул следом, чтобы заметить их исчезновение на лестнице. Дом был разбит на несколько квартир и студий, занятых художниками и фотографами, настоящих инкубатор творцов моды. Спрятавшись у двери, я видел, как француз открыл одну из них.

Я прижался к стене, боясь, что он осмотрится, прежде чем войти. Выждал пару минут, не высовываясь, пока дверь не открылась, а затем, к моему сожалению, закрылась. Потом прокрался к этой двери. Старый, простой замок… Достав свою пластиковую карточку, выждал ещё пять минут, позволяя им устроиться, затем открыл и увидел перед собой узкую лестницу с зеркалом наверху. Добротный ковер, темно-красные стены, прекрасные гравюры Парижа но я всегда знал, что в тихом омуте черти водятся.

На небольшую лестничную площадку выходили две двери. Изза большей слышна музыка. Вторая маленькая, ее-то я и открыл тихонько. Оттуда вывалились две швабры, которые я подхватил, чтобы они не загремели. Посмотрел в замочную скважину. Было почти темно, и мне не был виден источник света, отбрасывавший светлый конус. Пришлось приложить ухо к образовавшемуся проему. Слышались голоса, но труба Майлза Девиса их перекрывала.

Пришлось спустился по лестнице и тихо выйти. Покосившиеся стены бесчисленных ателье были связаны маленькими переходики, построенными как Бог на душу положит и целиком застекленные. Не потребовалось много времени, чтобы найти пожарную лестницу… Видимо, фотографы часто работали наверху. Я поднялся по ней и оказался на совершенно плоской крыше с пирамидами застекленных рам, торчащими как муравьиные кучи. Иные были неосвещены, а некоторые светились, словно фары. Можно было представить, что находишься над посадочной полосой лондонского аэропорта.

Я пробрался между этими рамами до места, где прикинул расположение квартиры француза. Может быть, он любил наблюдать звезды, или слишком занят, а может быть просто небрежен. Как бы то ни было, он не задернул всей шторы — часть была приоткрыта, видимо, зацепилась на полпути. Совершенно прозрачное стекло, вероятно, этим мазилам требовалось много света. Я подготовил «никон», проскользнул к светлому квадрату и посмотрел внутрь.

Кровать была точно по центру, в трех метрах от стекла. Комнату с высоким потолком освещали розовые рефлекторы, создавая атмосферу чувственности. Француз и Чимс, раздетые до пояса, сидели рядышком, потягивая «бакарди» с лимоном. Я знал, что это «бакарди», потому что открытая бутылка стояла на крышке проигрывателя. Снимать я начал сразу. Это был прекрасный аппарат, и я передергивал взвод как затвор винтовки.

Француз, похоже, был активным партнером, показывавшим свои тощие мускулы Бамберу. Я должен признать некоторое незнание в вопросах подобного рода. Но у меня создалось впечатление, что он изобретательный и темпераментный любовник. Нужно было окончательно добить беднягу Бамбера, потому я использовал всю пленку. Затем они какое-то время оставались недвижимы, будто мертвые, а я тем временем извлек вещественное доказательство из аппарата. Затем француз поднялся и надел брюки. Он вытащил чемодан, достал оттуда кое-какую одежду и переоделся в темно-серый костюм, сшитый по всей видимости на континенте.

Чувствовалось, что он спешит поскорее выйти, прихватив с собой пистолет, крошку «вальтер», спрятанный в библиотеке. Проверив содержимое своего бумажника, он, усевшись на кровати, обменялся несколькими словами с ещё не пришедшим в себя Чимсом. Быстрый поцелуй на прощанье — и он исчез из моего поля зрения. На пластинке как раз была пауза между мелодиями, и я услышал, как хлопнула дверь.

Я вернулся по крыше при туманном свете луны, медленно всходившей над Вестминстером. Сияли звезды, и пока я спускался, легкий бриз заставил меня дрожать. Вновь войдя в квартиру с помощью пластиковой отмычки, я оставил фотоаппарат на лестнице. Он хорошо послужил и мне не хотелось его портить.

Чимс во всей своей розовой наготе наливал себе очередной стаканчик. Он живо повернулся ко мне, выронил стакан и побледнел. Стакан медленно прокатился по полу, неприятно бренча, и остановился у плинтуса. Капли жидкости блистали на паркете, отражая свет. Чимса охватили стыд и паника.

— Бамбер, старина, как я рад вновь видеть тебя.

Он несколько раз открыл рот, но оттуда ничего не вырвалось, кроме жалкого хрипа. После того, что произошло, не считая поглощенного алкоголя, мое появление полностью парализовало его мозг. Я немного расслабился… Бедняга был так напуган, что боялся пошевельнуться.

— Скажи мне, золотце, часто ли проявляются твои дурные наклонности? Тем более с иностранцем. Когда я предлагал тебе четыреста фунтов, я не думал, что вам надо платить натурой. Тем более, что теперь это не нужно ни мне, ни тебе.

Я сунул ему под нос кассету, держа её между большим и указательным пальцами как свидетельство смертельной угрозы.

— Великолепное зрелище… Кто хореограф? У меня было место на балконе.

Плечом я указал на незашторенное стекло. Он мгновенно все понял и с воплем бросился на меня, оказавшись гораздо проворнее, чем я ожидал… Может быть, оскверненная страсть придала ему эту силу. Пока я старался спрятать заветную пленку в карман, он уже был возле меня. Кассета отлетела, а я рухнул на пол вместе с Бамбером. Тем не менее я не забыл выставить вперед руки, чтобы смягчить падение.

Он был гораздо тяжелее и сильнее, чем казался. Тем более, что его научили кое-чему, скорее всего на былых занятиях по самообороне. Мы катались по полу, создавая гротесковую композицию из голых членов и роскошных одеяний. Он рыдал от ненависти и все время повторял: «Свинья, свинья, свинья!», пытаясь ударить кулаком в горло или коленом в пах.

Не думайте, что я был хладнокровен и точен. Не было ни того ни другого. Я сражался против того, кто был сильнее меня, хорошо использовал элемент внезапности, и обладал силой выше средней. У него были все основания меня изувечить. Но в конце концов и я был не лыком шит, и имел не меньшие основания остаться целым и невредимым. Так что в конце концов он забыл обо всем и только жалобно хватал ртом воздух в ожидании последнего удара.

Я поднял пленку и осмотрелся вокруг, ища какое-нибудь оружие. Был большой штык, французский, способный проткнуть насквозь, но не легко ранить. Он лежал в пачке нетронутых писем. Я взял его, несколько раз взмахнул и повернулся к Чимсу. Тот стоял на четвереньках с поникшей головой, но уже восстановив дыхание. Я остался в стороне, спокойно дожидаясь, пока он сможет заговорить.

— Отлично, Бамбер, — проворчал я, — Полагаю, что теперь ты умеришь свой гнев, и мы сможем поговорить о деле.

Он поднял голову. В глазах читалась бессильная ненависть.

— По крайней мере, если ты не ответишь мне на все вопросы, копии этого фоторепортажа о твоей недавней деятельности будут посланы твоим родителям, коллегам, в бригаду полиции нравов на Вест-Энд Сентрел и всем тем, кто придет мне на ум. С указанием места, где вас можно накрыть.

— Чтобы облегчить тебе размышления, посмотри на этот прекрасный штык. Я не могу позволить себе убить тебя, но мои наниматели не сочтут излишним, если я слегка тебя порежу. Ну же, Бамбер, ну!

Он дополз до кровати и улегся там.

— Ты негодяй, Джаспер, невероятный мерзавец.

Должен сказать, что он прав. Я был ничтожен даже в своих собственных глазах. Но я был взволнован и боялся проиграть, тогда последует не головомойка у родителей, а моя отставка… Можно было действовать проще, но я вынужден был применить силу, чтобы он понял все… В каком-то смысле его подчиненное положение не облегчало мне жизни, напротив.

— Перестань ругаться. Вернемся к сейфу 2371. Ты говорили об этом с вашим французским другом. Теперь расскажи мне.

Он покрыл меня ещё раз, используя не только детские термины «свинья» и «корова», но и кое-что покрепче. Теперь он был готов к разговору.

— В куртке.

Я деликатно порылся во внутренних карманах и нашел большой конверт. Печать была сорвана. Вместо адреса напечатано одно слово: «Петерс». Внутри оказалось письмо на превосходной бумаге, тоже отпечатанное на машинке:

«П/152…» и ниже мелким шрифтом: «Для уточнения встретится с мадам Меланией Омега, Сен-Тропез, Франция».

Все было подлинно, тем более чувствовалась лапа Петерса, когда я заметил, что на печати изображен двуглавый орел австро-венгерской империи.

— А твой французский дружок, куда он так быстро исчез?

Чимс невнятно пробурчал.

— Я не скажу, ты не заставишь меня предать друга.

— Я не заставлю? — переспросил я холодно и сделал несколько шагов к кровати, где он лежал. Чимс зарылся в одеяло.

— Послушай, дорогой Бамбер, ты ввязался в слишком крупную аферу. Я сознаю, что это не твоя ошибка, но что до француза, он тебе не друг… Ему нужно то же, что и мне. Поэтому не воображай, что ты изменяешь любовнику.

Я думаю, что он с самого начала знал, что тот его использовал, и этим объяснил его неожиданную вспышку.

— Не воображайте, что я не воспользуюсь этим штыком, вы заблуждаетесь, — добавил я для пущей важности.

Вот тут он и решил оправдаться и, тем самым, повысил мои шансы услышать то, что я хотел.

— Он поехал в лондонский аэропорт. Его самолет на Ниццу вылетает через полчаса.

Он улыбнулся, убежденный, что его французский друг недосягаем для кровавых рук Макальпина.

— Как его имя, или вернее, под какой фамилией он фигурирует в паспорте?

— Пьер Руссен.

Раз уж он начал говорить, не остановится. Покаяние принесет вам столько подробностей, или, вернее, измена обрушит их на вашу голову… Но он считал, что в любом случае его друг в безопасности. Я же направился к телефону и набрал по памяти номер службы безопасности, предназначенный только для экстренных случаев. До сих пор мне даже в голову не приходило, что им когда-нибудь придется воспользоваться.

Какое-то время раздавались гудки, затем послышался голос. Я постарался вспомнить формулировку, которой учил меня Руперт Квин.

— Операционная, — сказал бесцветный голос из специального отделения.

— Я вызываю частную линию. Хоннейбан у аппарата. С ведома Си-Ай 16 бесстыдно заявил я. — Подозрительный французский агент садится в самолет на Ниццу через тридцать минут. Паспорт на имя Пьера Руссена. — Я повторил фамилию по слогам. — Руссен носит длинные волосы и темные очки… Тип битника. У него пистолет «вальтер». Я настаиваю на его аресте за нарушение закона о ношении огнестрельного оружия.

— Каков приоритет? — спросил глухой нейтральный голос.

— Си 4.

На том конце повесили трубку, и я поблагодарил моих безразличных фаянсовых божков за то, что овладел шпионским жаргоном. Си 4 — самый высокий приоритет. А Си 5 вообще можно использовать только в случае ядерного нападения. Это должно навести вас на размышление о его значимости. Я надеюсь, что мой фальшивый дарсетский говор хорошо прозвучит на лентах специального отделения. Прошу заметить, что обратился я за помощью не к моей собственной службе, что не послужит поводом для дисквалификации, зато позволит мне избавится от конкурента.

Когда я повесил трубку, Бамбер разрыдался. Для него этого было многовато. Я бросил пленку на кровать и спрятал штык на полку.

— Мне очень жаль, Бамбер, — сказал я как можно любезнее, — но ты плохо разбираешься в партнерах.

Покинув ателье, я вышел на свежий и целебный воздух Челси. Начало состязаний затруднений не вызвало.

Американец, у которого я вырвал фотоаппарат, стоял на тротуаре перед баром с взбешенным видом и что-то рассказывал невысокой брюнетке, компенсирующей крайнюю узость своей юбки серебряными колокольчиками на запястьях. Каждый раз, как только она делала жест, они звонили подобно гималайским монахам.

— Привет, — сказал я американцу. — Спасибо за аппарат. Возвращаю. Мне пришлось израсходовать всю вашу пленку, но тут нет проблем. Держите, купите себе ещё за мой счет.

Я сунул ему десятку из пачки, становившейся все тоньше, и тут же вскочил в отправлявшийся автобус. Мне не нужны были ни его благодарности, ни кулаки… Я даже не узнал, что он готовил для меня. В англо-американских отношениях торопиться не стоит.

Автобус повернул на Кингс Роуд, проехал вдоль многочисленных пабов, только начинавших заполняться, вдоль тротуара, вдоль грошовых магазинчиков, где продавцы молили небо ниспослать талантливых модельеров вроде Мери Квант, прежде чем их товар конфискуют за долги, мимо торговцев всяким барахлом, которые вдруг начали ставить цены в гинеях на старые подделки под Чиппендейла. Мимо моих любимых заведений — Джаз-клуба, китайского ресторанчика самообслуживания и обветшалого кинотеатра. Короче, вдоль всей безумной Кингс Роуд, этой кипящей артерии, выходящей на пустынный край света в том месте, где Челси сливается с Фулхемом, а я думаю, что ни у кого не появляется желания познакомиться с Фулхемом.

Я почувствовал, что проголодался, но не захотел оставаться в Челси. Чимс вполне мог прийти в себя и собрать банду старых приятелей, довольных тем, что появилась возможность поработать кулаками и вздуть кое-кого из тех, кто плохо обошелся с бывшим офицером Ее Высочества.

Я вышел из автобуса и, поскольку билетный кассир находился на первом этаже, мне не захотелось утруждать его и я забыл заплатить за проезд. Пешком я поднялся к Эдит Грейв с нескончаемыми грузовиками, идущими на юг и старающимися не пропустить зеленый свет на перекрестке. Их тормоза на сжатом воздухе свистели подобно разъяренным змеям, пересекающим вплавь Рио Гранде, что было пустячным делом по сравнению с этой рекой железа.

Все в том же голодном состоянии я пересек Фулхем Роуд, направляясь на север… Только там есть великолепные закусочные… В «Галерее», или чем-то похожем по названию, цены были ничтожны по сравнению с качеством кухни, с хозяином мы были знакомы.

Я заказал фаршированный баклажан и стейк Россини из говяжьей вырезки, затем устроился поудобнее в кресле и выпил немного виски. Меня немного потрясло вечернее упражненьице. Теперь мне важно было, прежде всего, подробно изучить сложившуюся ситуацию.

Вопрос номер один. Что делает этот француз в соревновании? Я полагал, что он использовался Петерсом как мелкая сошка, как искусственное препятствие. Привлек его барыш или он действительно работал на службу безопасности? В последнем случае французы не слишком будут рады видеть меня в Сен-Тропезе!.. Допустим, что найдут, кто дал сигнал по Си 4. Тогда цепные псы из безопасности подскажут Хоннейбану место назначения Пьера. Тем самым они выяснят, куда направляюсь я, следовательно Хоннейбан вновь будет у меня на хвосте.

Вопрос номер два. Что должен делать в таком случае дерзкий Макальпин? Смыться как можно быстрее, используя паспорт Джаспера Локвера прежде, чем английская или французская секретные службы смогут дать ход делу и начнут рассылать шифровки с пометкой «совершенно секретно», где будет повторяться: «Макальпина арестовать».

Вопрос номер три. Какова система? На данный момент у меня буква и три шифра с тремя другими буквами или шифрами, или смесь того и другого. Мой следующий связной — замужняя женщина с фамилией из греческого алфавита и, одновременно, маркой всемирно известных часов.

Вопрос номер четыре. Финансы и сеть. Даже сэкономив на том, что не пришлось платить за банк, я уже достаточно издержался. Оставались только стерлинги, что означало необходимость их тайного перевода. Еще есть кредитная карточка, выписанная на мое имя. Не забыть бы взять собственный паспорт на случай контроля кредитной карточки недоверчивыми обитателями континента. Еще одно мошенничество, и черта с два пройдешь таможню.

Баклажан был великолепен, и я набросился на мой стейк с таким рвением, которого заслуживает отличная говядина. В этой закусочной я никогда не перебрасывался ни с кем ни словом, используя язык только для чревоугодия. Я панически боялся, что пойдет шум о качестве пищи, подаваемой здесь, и её цене, и войти можно будет, лишь отстояв десяток лет в очереди. Впрочем, вполне возможно, что успех вскружит им голову, как это водится, и сразу же упадет качество.

Возле меня с беспокойным видом бродил официант, но я улыбнулся ему, что-то пробормотал, и он ушел удовлетворенный. Даже персонал беспокоится о том, как здесь обслуживают.

Сеть. Жозефина должна уже была устроится в Ницце, готовая, в случае необходимости, принять меня, унять мои желания или спрятать, если мадам Омега окажется липой. С таким древним именем, как её, нельзя быть слишком осторожной. Я был уверен, что до сих пор вел все так, что Квин не сможет требовать смертного приговора, если я не доставлю ему сведения о китаезах. Но если Квин наложит лапу на китайскую сеть, этого мерзавца не остановишь. Американцы встанут перед ним на колени и половина британских агентов запросится в YI Пи-Эн.

Я подписал свой чек для получения здесь же кредита, что говорило о их любезности, затем направился к Фулхем Роуд. Вопрос заключался в том, чтобы узнать, можно ли улететь из лондонского аэропорта. Я был одет очень броско, а они, естественно, послали кого-то меня отловить. Сегодня утром я весьма предусмотрительно зашел в свой скромный личный банк, чтобы забрать паспорт на имя Джаспера Локвера. Но все же лучше было бы воспользоваться Гетуиком-дочерней компанией Хитроу. К счастью, в министерстве не было моего фото, Квин проследил за этим, а описание можно изменить.

В такси я прибыл на вокзал Виктория. Мне положительно везло, и я тут же сел в поезд на Гетуик. Вытянув ноги на диване, я спокойно отдыхал. Если следующая часть пути будет такой, можно будет подумать, что у Квина в этой стране нет связей. Кто же распахнет объятья дезертиру вроде меня?

 

Глава восьмая

Полупустой «вэнгард» доставил меня в Ниццу в шесть утра. Неудачное время для прибытия, особенно когда тоскуешь от перепитого шампанского. Едва попав в Гетуик, я отметил, что единственный подходящий самолет вылетает в четыре утра. Я все же купил билет и вместо того, чтобы слоняться по аэровокзалу и нарваться какого-то агента, вышел на стоянку. Там мне приглянулся роскошный «роллс». С моим опытом и инструментом не составило труда открыть его. Я устроился на заднем сидении, закутавшись в широкую шотландскую накидку (из клана Ройал Стюарт для тех, кого интересует хайлендский фольклор) и мысленно отметив, что надо проснуться в три тридцать утра. Меня грубо вернули на землю разгневанные хозяева машины. Оба в плохом настроении после длительного перелета из Монте Карло. Мужчина был особенно нелюбезен. Маленький, лысоватый, с агрессивным взглядом и брюшком, говорящем об употреблении дорогих продуктов. Я изобразил из себя француза и битника. Обругав меня, они молниеносно уехали, обдав мои ноги гравием из-под колес. Было только два, и я отправился к барьеру, где целый час наблюдал за возней механиков с видавшей виды «дакотой». Пройдя наконец таможенный контроль и иммиграционное бюро, я так продрог, что мне было безразлично, возьмет ли меня Эм-Ай 5, сняв предварительно скрытыми фотокамерами и предъявив ордер на арест за предполагаемые подрывные действия. Тем не менее я не увидел никого, кто наблюдал бы за моим отлетом. У таможенника не возникло и тени сомнения в моем фальшивом паспорте. Так как я купил билет по своей кредитной карточке, то путешествовал первым классом: всегда нужно воспользоваться максимумом удобств, ибо никогда не знаешь, сколь долго это продлится. Бесплатное шампанское подавалось согласно рангу пассажиров. Поскольку нас было только пять, все прошло корректно. Я был так подавлен, что достаточно быстро опустошил полторы бутылки, и остаток пути провел без всяких историй, стараясь не казаться больным и сдержать свою отрыжку на уровне 60 децибел.

Ницца в свете утренней зари имела асептический и холодный вид. Я нырнул в такси, чтобы хоть немного согреться. Меня доставили в открытое кафе, где я наконец проглотил комок в горле, выпив несколько чашек кофе и съев семь круассанов. В восемь утра я готов был выйти на сцену.

Поскольку сезон ещё не открылся, в Ницца стояла тишина. Отдыхали только действительно богатые люди, а они не встают столь рано. Но французы уже открыли свои магазинчики, и более того, гаражи. Я нашел один такой по справочнику. Там давали на прокат машины по кредитным карточкам.

Показав мне свою коллекцию жабообразных «ситроенов» и коробкоподобных «пежо», а также три «понтиака» цвета электрик, эти люди очень удивились, когда я остановился на плохоньком «2CV», имевшем потрепанный вид и рассчитанном на перепродажу менее процветающему дельцу. Но я не желал бросаться в глаза, а во Франции нет ничего скромнее «2CV», если не брать в расчет велосипед. Так как на мне все ещё было приличное одеяние, я зашел в магазин и, опять же в кредит, купил три рубашки белого цвета с коротким рукавом, пару светлых джинсов и соломенную шляпу в колониальном стиле… Просто для смеха. Там же я и переоделся — мне продали пластиковую сумку для моего костюма. Я покинул Ниццу в моей взятой на прокат жемчужине. Шины визжали на поворотах, мотор рычал как лесопилка, силясь тянуть тачку хотя бы на шестьдесят. Я опустил стекла и сложил крышу… Прелестно. Прикурил «Пелл Мелл» с эмблемой авиакомпании, управляя одной рукой. Вдали от английских инквизиторских взглядов и в столь любимой мной части света я чувствовал себя лучше. Дорога спокойно уходила под колеса, и я оказался в Каннах раньше, чем предполагал… Все шло прекрасно.

Я припарковал свою колымагу среди «мерседесов» и «фольксвагенов» под пальмами перед отелем, где должна была остановиться Жозефина. Было всего десять утра, потому его обитатели ещё спали, будто в доме для престарелых. Если слишком рано вставать, создается впечатление, что к полудню день уже заканчивается. Портье позвонил в номер Жозефины и сообщил мне, что она будет очень рада меня видеть.

— А что, мисс Серджент уже заказала завтрак? — спросил я.

Да, она его уже заказала. — Тогда попросите прислугу с ним не торопиться, — сказал я, протянув портье купюру. Он отлично меня понял. Я люблю спокойствие, с которым во французских отелях относятся к частной жизни клиентов. У него даже не появилось желания подмигнуть. Я вошел в лифт, поднялся в чем-то похожем на гроб до третьего этажа и постучал в дверь Жозефины. Она тотчас же открыла и бросилась мне в объятия. У мисс Серджент был такой вид, словно она уже была нагишом. Я великодушно похлопал её по ягодицам и повел, приникшую ко мне, к кровати. Ее дородные ляжки и маленькие кнопочки грудей затряслись, когда она упала на пружинный матрас.

— Филип, дорогой, ты не мог выбрать более удачного момента. Все это было сказано потом, когда я уже жадно пил воду. Я едва уселся на кровать, как она пристроилась к моему животу. Она может быть очень требовательна, эта малышка, особенно когда её будишь так рано, всего около десяти утра.

— Что будем делать? — спросила она меня приглушенным голосом, идущим из под кучи волос, ласкающих мой пупок. — Как только ты придешь в себя, мы оденемся и поедем в Сан-Тропез, излюбленное место художников, Бриджит Бардо и ещё кое-кого из заметных фигур современной цивилизации. У меня там дельце к некой мадам Омега. Если мы столкнемся с мистером Омега, я прошу тебя быть с ним полюбезнее.

Она куснула волоски у меня на груди и поднялась проверить на ощупь состояние моих зубов.

— Нужно ли мне переспать с мистером Омега? — спросила она, покусывая мне плечо, пока я массировал ей спину.

— Там видно будет, — сказал я, и она принялась извиваться пленительнейшим образом. Прикасаться к её коже было сродни принятию греховной ванны.

— Я прошу тебя, Филип, продолжим. Целый день я была без тебя. Да, я тебя про-о-о-шу, вот так, так…

Тогда, чтобы сэкономить силы, я перевернулся на спину и дал ей волю. Я мог бы закрыть глаза, чтобы войти в транс, если бы не было столь приятно смотреть на нее. Средиземноморский воздух оказывает свое действие на людей, или, может быть, это своего рода старый условный рефлекс тех, кто знает французские отели?

В полдень, вымытые, выбритые её небольшой бритвой для подмышек и отгороженные от всего солнцезащитными очками, мы были на пути в Сен-Тропез. В отеле, скрепя сердце, согласились принять фунты. Я подумал, что за такой курс можно быть и полюбезнее. Несмотря на ничтожную скорость нашей колымаги, мы были в Сен-Тропезе в два тридцать. И ещё останавливались по просьбе Жозефины в Сан-Рафаэле.

Я свернул к отелю на въезде в город. Там нам с радостью сдали номер на неделю. Большая часть настоящих постояльцев дремала на пляже. Мы вернулись к машине, у которой дермантиновые сидения разогрелись от солнца, и поехали в центр.

Найдя затененное место у почты, чтобы поставить машину, и взяв Жозефину под руку, мы с ней зашагали по главной улице.

Там слонялось несколько бородачей. Любители гитары обоих полов слушали дилановские пассажи. В остальном все было спокойно. Юные туристы, вероятно, находились на «Таити». Порт был свободен от привычных роскошных яхт, а рыбаки сидели на набережной.

— Так чудесно, — протянула Жозефина.

Она столько прочла об этом месте, что, даже будь здесь грязные хижины в болоте, она нашла бы его очаровательным. Говорят, что Сен-Тропез изжил себя. Подобное утверждают каждый раз. К сожалению, люди этого не понимают и продолжают сюда приезжать.

— Тебе надо бы видеть как здесь бывает в августе, — сказал я хмуро.

— А что, тогда лучше?

— Нет, малышка, совершенно отвратительно. Идем, я покажу тебе Ива.

Мы пошли назад по главной улице, свернули в переулок и вошли в уютный ресторанчик, где в разгар сезона можно достать соль с четырех ближайших столиков. Сейчас, за исключением двух художников, друзей Ива, было пусто.

— Ив, негодный парижский пират, выползай из своей дыры, — крикнул я.

Художники подскочили и один из них опрокинул кофе.

— Спокойней, старина, — буркнул он, но в это мгновение сорокалетний маленький толстячок, с усами под Панчо Вилью, которые он носил когда-то на съемках фильма «Вива, Мария!», выскочил из кухни прямо в мои объятия.

— Филип, Филип, Филип! — вскричал он, ползая своими отвислыми губами по моему лицу. Потом он оставил меня и принялся за Жози, подержал её в руках и, внимательно рассмотрев, утвердительно кивнул.

— Я очень доволен, что она тебе понравилась, старина. Я привез её специально для тебя.

Он страстно пожал мне руку, брызгая слюной. Должно быть, он любил меня… Я достаточно часто бывал у него дома.

— Теперь я знаю, что сезон начался, — сказал он, — всегда, начиная с восемнадцати лет, приезжая в Сен-Тропез, Филип приходит есть в мое бистро.

— Как дела? — продолжал он, обняв меня за плечи, приподнявшись на цыпочках, и повел меня на кухню.

Его нагоняющий тоску сын был там. Плохо выбритый и весь застегнутый, голодный, будто не ел с тех пор, как отведал кусочек курицы в прошлом году. Он кивнул мне головой и причмокнул губами, увидев Жозефину.

— Вы уже поели? — спросил Ив.

Я отрицательно покачал головой.

— За счет фирмы, да? — с надеждой спросил я.

— Ну естественно, старина, естественно, — сказал он, будто никогда в жизни не угощался за счет приятеля.

Он толкнул своего сына, и мы все уселись вокруг чистого стола. Улитки были из остатков, но хорошего качества. Мне было приятно видеть, что Жозефина не гнушается еды, а стейк был просто великолепен. Может быть они во Франции лучше выращивали коров, или это сама атмосфера, но самый маленький стейк в среднем французском бистро всегда более вкусен, чем жареное мясо в Англии. Ив не открыл банки с зеленой фасолью, а его сын не забыл мой вкус, ибо приготовил мясо так как надо… Скорее тушеное, чем жареное.

Время от времени Ив и я перебрасывались фразами о наших уважаемых правителях и наших общих знакомых. Жозефина сконцентрировалась на пище, подаваемой ей мрачным и застегнутым на все пуговицы Полем. Мы осушили бутылочку отличного вина, потом я отодвинул кресло и вытянул ноги.

— Ив, дружище, ты не потерял ни хватки, ни нюха, ни лукавства.

Он польщено улыбнулся, будто его осыпал комплементами Керрер. Ив отправил своего потомка мыть посуду, а Жозефина была целиком поглощена размешиванием сахара в кофе. В довершении всего, Поль принес графинчик водки.

— Ив, — сказал я, предлагая ему сигарету и отказавшись от его дешевого темного табака, — мне нужно твое мнение и знание здешних скандальных мест. Мсье и мадам Омега — что ты знаешь о них?

Если и есть вещи, которые этот старый жулик любит также, как деньги. то это сплетни. Если его завести, то можно слушать бесконечно.

Омега: псевдоним француза из бывших аристократов. Пожилому Омеге шестьдесят лет. Семья военных с репутацией эксцентричных, но придерживающихся традиций людей. Неудачная служба во время первой мировой окупилась, благодаря связям и деньгам, присвоением звания полковника в 1939. Яркая, но плохо подготовленная танковая атака в сражении под Лувеном потерпела неудачу. Тем не менее, как и большинство офицеров тех времен, не имевших до того понятия о танках, он получил репутацию броневого командира. Не стоит забывать, что во времена сражения за Лувен не хватало ружей на всех.

Уединившись в Виши, чтобы залечить раны, Франц был назначен бригадным генералом и отправлен в Сирию. Там вновь неудача, теперь уже общая, но он дрался с энтузиазмом. Обсуждал тактику с Александером, отозвавшимся о нем как о «блестящем, но эмоциональном военном». После того он попадает в компанию Де Голля. Становится офицером связи в 8-ой армии, что позволяет ему изучить войну брони, не рискуя своей репутацией. Он командует бригадой французских танков в Нормандии и участвует в наступлении на Париж. Его естественная разболтанность стала причиной резни, но французы витают в облаках и никто не о чем не заботится. Герой, обильно награжденный и публично принятый Де Голлем, назначается генерал-майором бронетанковых войск, одной звездой больше.

Он командовал дивизией в Индокитае. Танки, шедшие через джунгли, сжигали «коктейлем Молотова». Омега вновь сдается Он очаровывает своих пленителей, беседует с Хо Ши Мином. Вернувшись к себе после капитуляции, пишет мемуары, (о планах Де Голля). Получив согласие на отставку на семейном совете, избегает участия в потерпевшей фиаско алжирской кампании.

Его владения улетучиваются вместе с исчезновением французской империи, но семья в течение пятидесяти лет максимально использовала труд крестьян и перевела крупные суммы за границу, в Цюрих. Постоянно ходили слухи о предложении ему министерского поста, но даже сам Де Голль не был достаточно чистосердечен для этого. Он писал историю французских танковых частей.

Мадам Омега. Это безрассудство стареющего человека. Привезена из Алжира, с примесью африканской крови, но удивительным образом смешанной с индокитайской. Двадцать лет. Солнцелюбива, потому и обосновались в Сен-Тропезе. Обычно три — четыре любовника всегда к её услугам. Ее вкус на мужчин очень разнообразен, но предпочитает блондинов. Очень, очень, очень сексуальна. Отсюда легко вычислить, даже такому слабоумному как я, каким качеством должен обладать шпион. Мадам Омега не преминет это проверить. (Видно, надо было мне поменьше резвиться сегодня утром с дорогой Жозефиной). Омега и его жена обычно обедают на террасе ресторана в старом городе.

Я предложил Иву ещё несколько сигарет и пообещал вернуться, рассказать все, что выясню об Омегах и столоваться только у него. Одолжил бинокль, с которым он наблюдал за девочками на пляже, и ушел.

— Надо выучить французский, — сказала Жози, когда мы возвращались на машине, уже получив квитанцию за невыполнение новых правил парковки автомобилей. Конечно, нельзя так себя вести в подобном городе… представшие перед судом туристы могут рассказать об этом по возвращении в Кельн или Ковентри.

Мы проезжали мимо маленьких белоснежных домиков с красными крышами, кактусы и пробковые дубы по обочине доказывали возможность произрастания на красной глине. Я миновал поместье Омеги, именовавшееся «Тобруквилль», и свернул немножко дальше на аллею, ведущую к следующей вилле. Дом Омеги был сориентирован на юг и выходил на пляж «Таити». Судя по тому, что я смог увидеть, поместье состоял из большого сада окруженного стеной из пробкового дуба, старых оливковых деревьев и виноградника. Дом, как и положено, был белым, двухэтажным, с какой-то примесью испанских мотивов в оконных решетках и террасе.

На вершине холма я остановил машину. С помощью бинокля я узнал, что в трехметровой стене нет ни одного проема, но рядом растут деревья. Я не заметил ни тайного гнездышка с автоматчиком, ни старого десантника с доберманами. Конечно, могли быть мины, но трава была недавно подстрижена. Попасть внутрь не составит проблемы.

За все время Жозефина не задала ни единого вопроса. Она предпочла развалиться на сидении, отдавшись солнцу и улыбаясь. Ее требования к жизни были очень узки. То, что не вписывалось в их рамки, её совершенно не волновало.

Я проехал к пляжу и оставил машину на притененной камышом стоянке. Там было очень мало машин и никто не подошел взять с меня деньги… Все было совершенно спокойно. Я взял напрокат зонтик, но отказался от матрацев. Пляж пока ещё не был захламлен или забросан окурками, фантиками от конфет и шоколада, не было и столпотворения. Единственно кто там был, так это длинноволосая молодежь и те, кто не может себе позволить отдыхать в разгар сезона. Стоял катер с водными лыжами, водитель которого дремал непонятным мне образом, ибо транзистор орал ему на ухо.

— Ты умеешь кататься на них? — спросил я Жозефину.

— Да.

На ней было крошечное бикини с голубыми и розовыми цветами, блистающее на бедрах и обтягивающее её кругленькие груди. Мы направились к деревянным мосткам, и я постучал по ноге бронзового от загара парня, вероятнее всего сутенера в свободное от работы время. Он приподнял свою соломенную шляпу и взглянул на меня. Я думаю что мы произвели не большее впечатление, чем вся остальная клиентура, находившаяся в тот момент на пляже.

— Вы хотите покататься?

— Да, если вы уже проснулись и ваш катер на ходу.

Он проверил снаряжение и был очень удивлен, когда я дал ему двадцать франков. Он-то думал, что я буду торговаться.

Вода показалась мне очень холодной и у меня необычно плохо получалось ориентировать лыжи в нужном направлении. Катер отчалил и 60-сильный «Эвинруд» создал большую волну. Он пошел быстрее, нейлоновый трос натянулся и, как нас учили, мы вместе вынырнули на поверхность. Водные лыжи как велосипед… Один раз научившись, уже больше не разучишься.

Вода была гладкой, как мрамор, так как мы двигались за белыми гребнями волн. Ветер был свеж, но я тем не менее ощущал на коже солнечные лучи. Море струилось под моими ногами, словно я пересекал озеро на водном велосипеде.

— Пригнись, — крикнул я Жозефине.

Она послушалась. У меня трос был длиннее, я немного приподнял руки, слегка наклонился в сторону, и обогнул катер сзади, сделал небольшой прыжок на волне и описал полукруг, пустив радугу на брызгах из — под лыж. Потом наклонился в другую сторону и проделал то же самое в обратном порядке. Жозефина вновь наклонилась, и я вновь прошел по волнам, слегка подпрыгивая на них.

Затем мы повторили все ещё раз, но теперь она проходила под моим тросом. Там, где мы находились, это казалось великолепным, но я думаю, что с пляжа мы были похожи на любителей. С берега, если ты не стоишь на одной лыже, не стоит за тобой и наблюдать.

За наши деньги мы покатались вдоволь… Больше нечего было делать, и он, сделав полукруг, на бешенной скорости доставил нас назад, замедлив ход лишь в последний момент. Я думал, что он ослеп и мы врежемся в песок. Мы отпустили трос и погрузились в воду. Освободившись от резиновых манжет, я поплыл к Жозефине.

— У меня болят руки, — сказала она, пока я нежно ласкал её под водой.

— Это пустяки, золотце, ты была великолепна.

Подплыл парень, забрал лыжи и поспешно удалился, показав всем своим видом, что ему наплевать на то, хороша или нет моя подружка. Мы плыли к берегу… Было действительно холодновато для купания, так что мы с удовольствием выбрались на песок и стали обсыхать. Жозефина поцеловала меня и отпала.

— Мои руки придут в норму только через неделю, — проныла она.

Я грубо рассмеялся, — что можно ещё ожидать от Джаспера с поддельными усами.

— Прекрасно. Ты не сможешь сопротивляться моим посягательствам.

После этого я быстро задремал. Как — никак, а на тридцать часов бодроствования пришлось лишь три часа сна. Макальпины очень нуждаются в отдыхе. Большая часть из них впадает в своего рода спячку перед бурей.

Жозефина разбудила меня к пяти часам. Солнце уже спускалось над морем, по воде бежали огненные дорожки, а песок казался белоснежным. Мы оделись, Жозефина надела старые белые джинсы, крайне эротичные, и очень тонкий розовый комбидрес, сквозь который были видны соски её грудок. Комбидрес был к тому же редковат, таким образом все одеяние просто приглашало её насиловать.

Вернувшись в отель, я остановился перед продавцом газет и вновь удача мне улыбнулась. У него остался английский еженедельник, с рубрикой «Скандалы и богачи». Я бегло просмотрел её, сидя на нашей большой кровати, пока Жозефина вымывала песок и соль из своих волос. Среди излияний разбитного лидера оппозиции и последних новостей из Вьетнама я встретил то, что искал.

«В лондонском аэропорту арестован мужчина», говорилось в ней, бегло упоминая об отсутствии доказательств и делая ссылку на «предупреждение, полученное таможней», «люди из Скотланд Ярда оказались на месте» и «полиция ведет расследование».

В прекрасном настроении я второй раз за этот день побрился маленькой бритвой Жозефины. У меня светлые волосы, но моя борода растет с невероятной быстротой. Я представил себе, сам не зная почему, что у Мелании Омеги очень нежная кожа и мне не хотелось царапать её тело. Думая о трудности возможно предстоящей работы, я воздержался от приема спиртного до тех пор, пока мы не выйдем пообедать… Воздержание, не разделенное моей очаровательной спутницей. Она выпила четыре рюмки коньяка одну за другой, с двумя кубиками льда.

— Если нужно, чтобы я соблазнила генерала, — сказало мое дорогое дитя, — то я должна немного расхрабриться. Моему второму «я» нужно что-нибудь принять, чтобы отправиться в кровать с этим типчиком в его забавной фуражке.

Я отправился в город и остановил свою колымагу у берега моря. Затем мы поднялись по улочкам, полным закрытых сувенирных лавчонок, до старого города. В разгар сезона здесь едва можно протолкнуться из-за многочисленных курортников, но сейчас это были просто улочки, построенные в те времена, когда кареты были не более метра ширины.

Ресторан выходил на маленький дворик с настоящими деревьями посередине, подсвеченными настоящими бумажными фонариками. Столики тянулись из зала с низким потолком и почерневшими от дыма миллионов сигарет стенами и, дойдя до деревьев, окружали их. Сейчас весь персонал состоял из пары молодых шведок. Обе высокого роста, с ничего не выражающим взглядом в ледяных глазах, устремленным на лес над озером. Кажется, что шведы возят его с собой. Владелец этого заведения, если верить Иву, в голосе которого чувствовалась глубокая зависть, был величайшим ходоком в городе.

— «Если он щупает этих двух телок вместе», — подумал я… Он действительно превзошел меня. Каждый раз, когда в психотесте появляется фраза: «Выберете себе подходящую компаньонку для пересыпа», я сразу же классифицируюсь как средних способностей в сексуальном смысле. Что заставляет понервничать по поводу ближайшего упражнения по обольщению, устроенного Петерсом. Тем более, что мне предстоит атаковать цель, спрятанную за самыми большими солнечными очками, когда-либо виденными мной, и сидящую со своим мужем за столиком под деревом.

Ошибки быть не могло. Это были они. Как и говорил Ив, она была очень сексуальна. У неё были длинные волосы, а её парикмахер был склонен к китайской прическе. Но для китайского стиля её волосы были слишком коричневаты. губы накрашены светло-коралловой помадой, её длинные пальцы заканчивались длинными серебряными ногтями. Она носила современную блузу-доспехи, сделанную из отдельных квадратных металлических пластин. Честно говоря, когда я увидел фото манекенщицы в таком платье, я подумал, что это шутка, отнеся её к безвкусным людям. На правой руке у неё был золотой браслет, а на ногах — вообще ничего. Она была удивительна, а её клетчатая крестьянская юбка призывала к стремительной атаке.

— Отправляемая туда, золотце, — прошептал я Жозефине, — постарайся не слишком часто вспоминать Ватерлоо.

Счастливая семейная пара разместилась за четырехместным столиком. Мы приблизились к ним.

— Извините меня, мсье, — сказал я по-французски, — нельзя ли устроиться рядом с вами?

Мсье Омега рассмотрел меня с ног до головы. Видимо удовлетворенный, он пожал плечами.

— Конечно, мальчик мой, Франция — свободная страна, а вы желанные гости.

По его тону можно было предположить, что он предлагает мне все веселье Парижа. Я усадил Жозефину рядом с мрачной Меланией, а сам сел рядом с генералом. Нужно разделять пола каждый раз, когда это возможно, ибо это позволяет будущим партнерам присмотреться друг к другу.

Генерал, атаковавший блюдо с розовыми креветками, был незначительным человеком, походящим по цвету и облику на несчастных ракообразным, столь живо им поглощаемых. Или его артериальное давление было значительно выше нормы, или он перегрелся на солнце. Сравнивая его с женой, можно предположить или то, или другое, а может быть и то, и другое одновременно. Маленькие белые усики нервно взлетали над его злым ртом. За зелеными глазами таилось нечто большее, чем простая эксцентричность. Я подумал, что годы сводят генерала в небытие.

Он вытер рот салфеткой, которой мог бы пользоваться маркиз, и выпил большую порцию «виши». У него, наверное, проблема с почками, по крайней мере, если он вернется в лоно политики.

— Меня зовут Джаспер Локвер. Это Жозефина Серджент, — сказал я, отрываясь от меню.

Жози даже не услышала меня… Она пыталась представить, что из себя представляют в действительности все эти блюда со столь чудными названиями, которые она прочла в меню. Она улыбнулась генералу, будто загипнотизированная. Я клянусь, что почувствовал, как она вздрогнула, и тень оживления пробежала по ней… Сопоставляя женщину, сидящую рядом и его рассыпающееся тело… Было перед чем снять шляпу.

— Моя жена, Мелания, — гордо представил генерал.

Атмосфера накалялась по мере того, как он узнавал, что мы не собираемся играть на гитаре, петь фольклорные песни или курить гашиш. Мадам О. приподняла очки и взглянула на меня своими карими, чуть раскосыми глазами, как осматривает фермер ещё не проверенного в деле бычка. Я почувствовал, как холодок прошелся по спине. «Включайте компрессор, дети,» вспомнилось мне смутно.

Обед продолжался. Генерал врезался в говяжий бок так, будто проводил занятия со штыком. Я тем временем перевел разговор на танковую войну. Как только я затронул эту тему, и он отдал отчет, что у меня солидные знания по этому вопросу, из него хлынул неудержимый поток. Историю своей карьеры он излагал в течение шестидесяти пяти минут, используя при этом три солонки, перечницу и горчичницу для подкрепления аргументов. Если бы любовь к танкам была бы такой же, как к мясу, он был бы выше самого Гудериана.

К счастью обслуживание было крайне неторопливым. Шведки перемещались с нарочитой томностью, а их знание французского ещё больше затрудняло диалог. Нам только и оставалось, что с показным обалдение слушать его, хотя уже давно было покончено со всеми блюдами. Жозефина, казалось, была экзальтирована. Так как она не знала французского, то для неё все это было пустым звуком. Экзальтированность же проистекала от сытости и предвкушения иных наслаждений по возвращении в отель.

Мелания же была просто непроницаема и открывала рот только для заказа блюд. Я смотрел ей в глаза и старался не думать о дырочках в её металлическом платье, когда нечто за её плечом привлекло мой взгляд и заставило сердце биться с такой силой, что зашкалил бы кардиограф. Передо мной с налитыми от спиртного глазами стоял репатриант, бездельник, курчавый шалунишка, торговец наркотиками — Тимоти Риордан.

Лишь железная воля и ногти, впившиеся в ладонь, помешали мне сорваться с места. Даже землетрясение в Сен-Тропезе не ужаснуло бы меня больше. Его сопровождал, чтобы подчеркнуть фантасмагоричность явления, маленький японец в позолоченных очках. Я взял себя в руки и повернулся к генералу.

— Извините меня, мой генерал. Я увидел старого друга, с которым нужно переговорить.

Его безумные глаза просветленно посмотрели на меня: впервые я обратился, упоминая его звание. Я поднялся и, спотыкаясь на камнях, подошел к столику, где сидели Риордан с японцем. На столе горела свеча, позволявшая видеть улыбку Тима. В тот же миг я случайно заметил, что его рука сильнее сжала деревянную ручку ножа с насечкой.

— Риордан, старый плут, что ты здесь делаешь?

— Ах, это мой старый приятель — блондинчик! — воскликнул он. — Садись и пропусти стаканчик, Филип, золотце мое.

Я плюхнулся на свободный стул и взял стакан, который он подтолкнул ко мне.

— Я могу предположить, — начал я, обхватив голову руками, — что ты тоже участвуешь в этом состязании.

— Да, золотце. А вот мистер Самура, восточный конкурент.

— Привет, — сказал Самура с гарвардским акцентом.

— Должен признать, дорогой коллега, что вы великолепно, хотя и безуспешно, пытаетесь соблазнить мадам Омега.

Я порылся в своих карманах, нашел помятую, но не вскрытую пачку «Пелл Мелл» и прикурил от коптящей свечи.

— Я даже не мог и представить, что ты когда-то займешься шпионажем, Риордан. На кого ты работаешь?

— А как ты думаешь?

— Шинн Фейн? — брякнул я наугад.

— Нет, не совсем, но мы с ними связаны, если так тебе больше нравится. Можешь не сомневаться, что я истинный патриот и сын своей распятой страны.

— Перестань, — сказал я, — или ты вызовешь у меня поток слез. Полагаю, что твоя торговля гашишем и скотчем в этом случае должна сознательно подрывать мораль сынов Кромвеля-то есть нас?

— Ты имеешь в виду борьбу с репрессиями?. Нет, моя деятельность неофициальна, но моя страна небогата и её агентам позволительно в разумных пределах жить на подобные заработки.

Я медленно кивнул.

— Но почему ты говоришь «мы»?

Тимоти криво усмехнулся.

— Я хочу сказать ты, я и мистер Самура. Нет необходимости, чтобы мы все трое занялись этой девицей. ты ведь знаешь женщин… Они никогда не решат, с кого начать. Тем более, что тот милый ребенок, которого ты подцепил в Челси, так лихо обрабатывает генерала, что мы подумали о создании своего рода картеля для дележа результатов. Нет надобности проводить одну и ту же работу разными методами. Только лишняя головная боль.

— А если я откажусь делить барыши моей Мата Хари?

— Мы будем вставлять вам палки в колеса, — сказал Самура…

Я никак не мог увязать его акцент с его японским лицом.

— Кто воспользуется Меланией Омега первым, если позволительно использовать подобный эфмеизм?

— Мы бросим жребий, — сказал Тим. Его ирландская кровь закипела от подобного рода пари. — Если одному не удастся получить сведения, пойдет другой и так далее.

— Предположим, что первый клиент ей не понравится? Мне не хочется тебя уязвить, но женщина, согласившаяся добровольно переспать с тобой, учитывая, что у неё есть выбор, по-видимому не вполне нормальна.

Риордан скрипуче рассмеялся.

— В этом твое заблуждение. Ей даже не надо будет просить. Вся эта история будет сплошным безумством.

У него, конечно, было преимущество. Если я откажусь играть, мои шансы упадут. Я не знал, в какой степени безнадежности они окажутся… Может быть, даже не колеблясь убьют. Скрепя сердце, я согласился. Мы прекрасно знали, что в подобном деле вероятность взаимонадувательства бесконечна. Но они очень хотели использовать Жозефину, а мне не хотелось, чтобы её арестовали. Как все я отдался на волю жребия в выборе счастливца, способного склонить чашу весов. Но при этом внимательно следил за другими.

Самура поднялся, откланялся с тенью улыбки на лице и затерялся в толпе.

— Мы должны следить за ним после жеребьевки, — заметил Тим.

— Не беспокойся, я буду следить и за тобой тоже. Теперь нет японской монополии на удар кинжалом в спину. Где ты остановился?

— В Морском пансионате.

Эта жаба не солгала, сказав, что не купается в золоте. Выбранный им ночной приют — самый захудалый в городе. Там постоянно происходят стычки.

— Я дам тебе знать, если девица соблазнит последнего из галлов.

— Не утруждай себя, золотце. Я буду следить за тобой, так же как и Самура. Не воображай, что подобная сделка нравится мне. Но их только двое и если каждый из нас ввалится с самкой в качестве приманки, в доме Омега станет слишком многолюдно.

— Мы можем разыграть и так, что победитель получает все?

— Неужели ты согласишься на потерю? Нет. Единственно приемлемое решение для всех нас — взаимно следить друг за другом и делиться полученными сведениями. Бог знает сколько ещё этапов в этих дерьмовых гонках. Я думаю, что все эти секретные русские дела не стоят такой мороки.

— Какие русские дела? Мне говорили о китайской сети на восточном побережье Тихого океана.

Мы с ужасом посмотрели друг на друга.

— На тебя здорово нажимали, чтобы победа была за тобой? — спросил я.

— Достаточно, обычные угрозы, ты понимаешь, что я хочу сказать. Во всяком случае, это последняя работа на них.

Впрочем я должен подчеркнуть, что мне не наплевать на деньги.

Я утвердительно кивнул. По всей видимости, для различных служб была установлена своя цена, которая должна показаться каждому из нас баснословной. Я пожал плечами. Будет довольно забавно, если Петерс заставит всех нас торговаться, а никакой платы не будет вообще. Надо быть совершенным безумцем, чтобы затеять такое…

Предвкушая удовольствие от вида начальства, потерявшего голову, и поскольку изменить что-то было выше наших сил, я вернулся за свой столик.

Генерал Омега рассыпался о сражениях за Францию перед прекрасной Жозефиной. Он использовал маленькие соляные холмики на столе, чтобы описать положение его храбрых войск, зацепившихся в Шермане, когда, по его словам, они были атакованы колонной немецких танков.

— Где вы остановились? — спросил Омега, используя передышку в подвозе боеприпасов и горючего теми и другими.

Одна из шведок принесла новую перемену блюд в виде красного вина, сыра бри и хлеба. Я ответил генералу и взглянул на Меланию Омега, чтобы узнать её реакцию. Старик встал, в нем было не более метра пятидесяти, и отправился инспектировать отхожие места. Можно было подумать, что он разучился ходить за время маневров, так он шел быстрым шагом, не сгибая коленей, или он просто пьян.

— Он несколько утомителен, — сказала Жозефина. — О чем он рассказывал?

— О проигранных им баталиях. Он был генералом.

Я пустил пачку сигарет по кругу. Мелания Омега обратилась ко мне по-французски.

— Эта девица не знает французского? — спросила она.

— Она с трудом изъясняется по-английски, любовь моя.

Она небрежно кивнула головой и потеребила свой золотой браслет длинными посеребренными ногтями. У неё был детский и резкий голос. Мне трудно было определить её акцент. Было бы легко, если бы я уже бывал в Алжире или Индокитае.

— Можно попробовать поменяться, — сказала она по-прежнему по-французски.

— Вы говорите о своем муже?

Смех её был подобен кусочку льда, звенящему в бокале скотча.

— Я говорю о его желаниях. Он солдат старой закалки и его интересуют стратегия поведения в постели.

— Когда и как, и говорит ли он по-английски?

— Завтра после полудня. Он сказал, что отправляется в город. У него, естественно, здесь любовница. Он знает английский, но будет лучше, если вы не покажете вида, что знаете об этом.

Я слегка коснулся её руки, и она вздрогнула. Она была напряжена до предела.

— Построй немного глазки старику, когда он вернется, — сказал я Жозефине. — Он собирается встретится с тобой завтра после полудня.

— Что произошло между тобой и Сюзи Вонг? спросила она.

— Дела, только дела, любовь моя.

Омега вернулся, и я начал откланиваться, чтобы уйти.

— Я отправляюсь завтра в Канны, — сказал я мягко, но внушительно Жози. — тебе придется побыть одной в отеле.

Она немного удивленно вскинула глаза, но так как большая часть жизни протекала перед ней как в сказке, она безропотно согласилась.

— В таком случае я подремлю на балконе, чтобы загореть. Когда я приеду загорелой, все просто сойдут с ума. Они всегда хвастаются, если возвращаются оттуда, где много солнца.

Краем глаз я видел, как генерал облизнулся, и подумал в утешение Жози, что старый генерал, возможно, будет лучше смотреться в постели, чем на полях сражений. Я думаю, что она не вполне понимала, что её ожидает, и надеялся, что генерал успешно проведет операцию обольщения. Мне казалось, Жозефина не падка на стариков. Но может быть, ему будет достаточно пролаять раз её имя командным голосом, и она сдастся?

Я собрался уйти, поблагодарив генерала за его яркий рассказ и поблагодарив Господа, что достаточно разбирался в генералах бронетанковых войск, чтобы создать впечатление глубокого знания предмета. Я пообещал встретиться с ним и он, видя во мне прилежного ученика, предложил оплатить наш счет.

Я тотчас согласился. Полагаю, к немалому его удивлению. И он ушел, отдав честь. Потом, ведя себя как всякий аморальный мужчина, я отправился бродить рука об руку по улицам со своей юной любовницей.

— Что мне делать с этой старой развалиной? — спросила она.

— О! Поторгуйся немного, повосхищайся немного его наградами, если он заявится с ними. Слушай рассказы о его походах. Кстати, он говорит по английски, поэтому у тебя не будет проблем с общением.

— Что-то вроде обработки пошлого клиента в агентстве? Подобная мысль пришла мне в голову, когда меня попросили приласкать старика.

— О, да, дорогая, — солгал я, — все в точности как в агентстве.

Как никак, а это старику — генералу придется бороться с приступом целомудрия у Жози, а не мне.

Ми миновали ворота, скрытые во тьме, когда из них вышел Риордан. Жози подпрыгнула.

— Это мой приятель, — сказал я, — можно подумать, что все мои приятели — враги.

— Это не слишком любезно, — промямлил этот ирландский кретин, попавшийся нам на пути и старающийся держать свои лапы подальше от колышущихся бедер Жози. Когда эта девица идет, можно сказать, что перекатываются по трамплину два мягких резиновых мяча.

— Вы утрясли кое-какие вещи? — спросил он.

Лично мне не хотелось жертвовать Жозефиной. Но я затылком чувствовал маленькое черное отверстие, готовое извергнуть пулю в любой момент. Если я не постараюсь убедить их, что работаю на британское правительство, YI Пи-Эн и прежде всего на Руперта Квина, у меня больше не будет случая доставить удовольствие Жози или кому бы то ни было. Надо заметить, что потеря значительная.

— Я дам тебе знать завтра, Риордан. Можешь давить на меня, но не стоит торопить.

Он исчез в ближайшем переулке, пробурчав, что увидит меня утром. Мы не прошли и пяти метров, как невесть откуда появился японец, возможно, с ближайшей крыши, в духе Батмена.

— У тебя друзья во всех уголках мира, — сказала Жозефина, вздрогнув вновь.

Самура поклонился и присвистнул сквозь зубы. Когда он заговорил, то оставил свой американский акцент и вернулся к японскому, как его изображают в Голливуде.

— Прекрасная дама не должна обращать никакого внимания на ничтожного японца. — Он вновь засюсюкал, пытаясь не рассмеяться. Им было действительно трудно в наши дни в стране Транзистории. — Ничтожный Самура имеет небольшое не очень важное дело переговорить с почтенным белым господином.

— Единственное, что мы можем обсуждать, — сказал я, — с божественным сыном ветра, это час и место вашего харакири.

— Заткни пасть, крошка, — вымолвил он прежним тоном с гарвардским акцентом. — Подобные трюки стары с тех пор, как вы применили ядерную бомбу.

— Я увижу вашего коллегу ирландца, или скорее он встретится со мной утром. Во избежание повторений, почему бы вам просто не прийти одновременно с ним… Как бы вам не стукнуться лбами, следя за мной одновременно.

Падающий из окна свет отражался золотистыми бликами на его очках. Стекла действительно были очень сильными, это нужно не забыть. Какова бы ни была способность Самуры в искусстве поединка, которое его страна экспортировала на весь мир, как и фотоаппараты, мотоциклы, танкеры на сотни тысяч тонн, без очков он беспомощен.

— Это я сделаю, Макальпин, — заверил он, удаляясь.

В тишине Жози не проронила ни слова до самого отеля. Я чувствовал, как её съедало любопытство. Когда мы наконец оказались в постели, её прорвало…

— Что ты делаешь здесь на самом деле? На что ты и Риордан живете?… Я думала, он простой поставщик наркотиков и паразитирует за счет социальной помощи?

В подобных случаях, если верить учебнику начинающего шпиона, необходимо пробормотать, что работаешь на министерство обороны, военное ведомство или комиссию по атомной энергетике, и твоя настоящая деятельность засекречена. Только таким образом можно обеспечить себе спокойствие и не подвергаться ежедневным проверкам твоих документов, доказательству что ты ни банкрот, ни развратник. Но с тех пор, как шпионаж вошел в моду, как фотография или дизайн, эта формула вызывает ещё большее любопытство.

— Мы обделываем одно дельце, — ответил я.

— Нелегальное?

— Не совсем, но кто знает… О таком не кричат на весь свет. Дело связано с валютой. Дыра в занавесе, установленном правительством вокруг страны.

Я подумал, что она не спросит больше ни о чем, и не ошибся. Все касающееся финансов было настолько выше её понимания, что она даже не могла объяснить, что в действительности означает фунт стерлингов. Впрочем, даже многие респектабельные люди с титулами и «роллс-ройсами» зарабатывают на жизнь валютными операциями. Эта респектабельность, сам не зная почему, начинала действовать мне на нервы.

Я должен был отказаться, экономя силы, но не знал, как это сделать. Я бы умер от тоски, зная, какой талант я оттолкнул.

На следующее утро я отправился к Иву. Начинался прекрасный день. Небо чисто без поволоки. Поль был в кафе, занимаясь разборкой грязных салфеток. Я вошел сквозь перламутровые занавески.

— Ив встал? — спросил я.

Он сплюнул на землю. Это ужасно, до чего людей может довести зависть.

— Я здесь, — крикнул из кухни старый пират.

Я отправился туда, и мы предались церемонии приветствий: рукопожатие, объятия и все остальное. Можно подумать, что он наслышан о полученной мной в прошлом году сумме. Я перешел к делу прежде, чем он успел начать рассказ о вчерашних вечерних клиентах. Что они ели и с кем спали.

— Ив, у тебя есть пистолет?

Он среагировал так, будто я просил у него велосипед.

— Конечно, Филип. В кой-какие вечера у меня бывает многовато денег. Мне необходим пистолет.

— Могу я у тебя его одолжить?

Ив пожал плечами и дыхнул на меня чесночным запахом.

— У тебя нет желания убить кого-нибудь, Филип?

Он мог подумать о старике Омега… Впрочем, неплохая мысль. Я порылся в кармане брюк и достал три стофранковых купюры.

— Думаю, нет. Естественно, я оплачу прокат.

Он отмахнулся рукой и поклялся на могиле своей бабушки, что никогда не возьмет денег. помогая другу. Потом достал из ящика под кассой пушку, старый запылившийся и поцарапанный «люгер», удобный в пользовании.

— А он действует?

Ив вновь пожал плечами. Жизнь и работа механизмов в руках Аллаха. Я думаю, что в нем течет кровь мавров.

Я уселся за стол и обтер пыль и грязь с пистолета клинексом. Вычистил магазин и все смазал машинным маслом. Я попробовал несколько раз действие затвора и нажал на курок. Боек сработал. Я засунул пистолет в карман джинсов, с жаром поблагодарил Ива и заметил, что мои триста франков куда-то исчезли. В городе я купил дорогую и длинную замшевую куртку. Она закрывала мой пояс, куда я затолкнул «люгер». Я не собирался использовать внезапность, как это делают в вестернах, но в кармане он очень заметен. А я не намеревался противостоять безоружному Самуре в рукопашном бою.

Возле порта Риордан и его японский сообщник вышли из переулка и направились ко мне.

— Генерал отправится на встречу с Жози после полудня. Как бросим жребий?

У них уже была мысль, показавшаяся мне неплохой. Мы взяли колоду карт и отправились в отель Самуры. Там мы не вскрывая отдали колоду десятилетней девочке, дочери хозяина. Я все объяснил и дал ей денег, точно так же я расплатился с её отцом. В номере Самуры она вскрыла колоду, жуя карамель и шмыгая носом. Мы следили за ней, как за шулером международного класса. Девочка неумело перемешала карты, затем положила по одной перед каждым из нас, не переворачивая их, и вышла.

— Видно, что согласие царит между нами, — выдавил я.

Сердце бешено билось. Я пытался заставить руки не дрожать.

— Тузы старшие, пики, черви, буби, вини, — сообщил Самура будто крупье Лас Вегаса. На всех нас были куртки. Можно подумать, что такова мода, а может быть для сокрытия известного снаряжения.

— Пропустим вначале по стаканчику, — предложил Риордан. Он был очень бледен. Даже Самура не был в порядке. Тот взял бутылку «боллса», стоявшую рядом с кроватью, пока Риордан и я следили друг за другом как шакалы перед трупом антилопы.

Мы молча выпили несколько стаканов, разглядывая разложенные на низком столе карты и сожалея об отсутствии в наших глазах Х-лучей. И опустошили полбутылки, прежде чем решились попытать счастья. Самура склонился вперед и перевернул свою карту. Восьмерка пик… Не так уж плохо.

Риордан положил руку на карту, постучал по ней пальцами, отнял руку назад. Затем как человек, ныряющий в ледяную воду, перевернул её. Девятка бубей означала проигрыш Самуры. Тот даже не шелохнулся.

Я задался вопросом: смогу ли я положить руку на «люгер», больно врезавшийся в бок, не спровоцировав у них бездумного, следовательно, непоправимого акта насилия. Быстрым движением я перевернул свою карту. Это была четверка червей и, буквально в течение секунды, напряжение, возникающее в последние секунды гонок Гран При, парализовало мой ум. Затем Тим опрокинул стол, пытаясь вскочить и одновременно сунув руку в карман своей куртки. Моя собственная рука, по условному рефлексу скользнула к поясу.

Приятно было смотреть на Самуру. Он сорвался со своего стула, словно его катапультировали. Быстро и без загвоздок, но с ужасающим видом… Это была большая жуткая рукопашная битва. Его ботинок ударил Риордана в лодыжку в тот момент, когда рука Тима доставала из куртки револьвер. Самура был удивительно быстр. В тот же самый миг он заломил руку Риордана за спину. Прежде чем Риордан, полностью нокаутированный, тяжело грохнулся на стул, Самура успел развернуться, сделать шаг в моем направлении и присел. Моя рука, сжимавшая рукоятку пистолета, застыла. Как же быстро все произошло…

Мы смотрели друг на друга не более секунды, показавшейся нам вечностью, а нами было сказано все: он или я, а так как победитель пожинал лавры, путь был свободен. Я просил у него пощады и вынул руку из кармана без пистолета. Его глаза сказали, что он обязан это сделать, ибо я на его месте сделал бы тоже самое. Но я был обязан убить его, не имея возможности просто приблизиться. Я не заметил движения, какой-то ужасный блеск вспыхнул перед глазами. Я почувствовал мощный удар, и свет померк в глазах.

Придя в себя, я понял, что лежу на ковре. Голова гудела, а в желудке, похоже, растолкли стакан. Меня тотчас вырвало. Я смог встать на колени лишь через пять минут после успокоения сердцебиения. Моя левая рука болела из-за того, что я лежал на ней с «люгером». Но он был при мне. Быстрый взгляд на часы, несмотря на ощущение от плевка кислотой в глазах, позволил понять, что был полдень. Я лежал без сознания больше двух часов, позволив Самуре воспользоваться этим, испытать на Мелании Омега всю возможную технику обольщения и умчаться к ближайшему аэропорту.

Я доковылял до умывальника, где у меня вновь вывернуло пустой желудок. Когда слезы перестали течь, выпил несколько стаканов воды, опираясь рукой на умывальник. Глаза мои были закрыты. У меня создалось впечатление, что я перенес серьезную черепную операцию. Но можно получить взбучку и посильней, чем эта, и потом уйти.

У меня не было кровотечений или переломанных костей. Я начал различать предметы, а мои ноги перестали дрожать. Я отдал отчет, что Риордан, все ещё в ужасном состоянии, тяжело сопит на стуле. Я связал ему руки за спиной и обвязал веревкой его шею таким образом, чтобы у него не было возможности поднять шум, не удушив себя. Извинения я попрошу, как только он придет в себя. Затем я сунул голову в умывальник и включил воду. Немного позже вытер насухо голову салфеткой и, почти чувствуя себя человеком, выскользнул из номера.

Я убирался из отеля как раненая крыса, но было время сиесты, поэтому я не встретил ни персонала, ни клиентов. Я пробежал по узеньким улочкам с пронзительной болью в голове от каждого движения и сопя, будто видавший виды компрессор. Должен признаться, что в подобном состоянии не мечтаешь о любовных приключениях, и ещё меньше желаешь проявить себя экспертом в этом деле. Я мог лишь надеяться, что Самура несколько поубавит свой пыл, а гейши из правительственных кругов научили его кой-каким удобоваримым трюкам.

Задыхаясь, с затуманенным взглядом, я свалился в свой сверхмощный автомобиль и направился к таитянскому пляжу столь быстро, насколько позволяла моя колымага.

Некоторая расслабленность и свежий воздух благотворно подействовали на меня, поэтому за рулем я почувствовал себя уже почти нормально. Проверив свой «люгер», я взвел затвор. Затем медленно проехал вдоль длинной стены поместья Омега до места, где приметил подходящее дерево. Эти дикари поместил наверху куски битого стекла, но мои омытые дождем и опаленные солнцем ботинки были на толстой подошве. Я умудрился спрыгнуть на землю, не потеряв сознания.

Дом находился в пятидесяти метрах, за деревьями и я направился туда. Уже на полпути волосы встали дыбом у меня на затылке и я инстинктивно снял пистолет с предохранителя. Услышав шум слева, я посмотрел туда. Злобная немецкая овчарка прижалась к земле, шерсть вздыблена, губы отвисли, выставив напоказ очаровательные клыки. Пес негромко рычал. Справа также послышалось рычание, в поле зрения попала ещё одна овчарка. Итак, супруги Омега оказались под защитой.

Я быстро помолился за немецкого джентльмена, изготовившего мой пистолет, и с колена выстрелил два раза в левого пса. Для моих расшатанных нервов выстрелы показались оглушительными, результата я не увидел, так как второй пес бросился на меня. Он проскочил у меня над головой, приземлился и быстро развернулся, чтобы впиться мне в горло.

Эти псы были хорошо натасканы. Выстрелы их не остановили и они молниеносно реагировали на мои уходы. Но и я не отставал в подготовке. Пуля вошла в пасть овчарки в момент атаки. Шок остановил её и она замертво рухнула на землю.

Ее раненный напарник катался по земле и без тени сожаления я отправил его в лучший мир. Фанатикам из союза защиты животных надо бы оказаться в подобной ситуации. Это изменило бы их точку зрения.

Я вновь стал пробираться к дому. О моем присутствии теперь было известно, но не стоило мозолить глаза. Все входные двери были заперты на ключ, а окна закрыты металлической решеткой средневекового стиля. Я был рядом с домом, когда услышал над головой нежный голос.

— Сюда!

Я поднял глаза и увидел склонившуюся с балкона мадам Омега.

— Как я поднимусь, любовь моя?

Она указала мне на водосток. Мне хотелось заметить, что я далеко не Ромео по ряду обстоятельств, но она уже исчезла. Пришлось карабкаться по водостоку, кое-как добраться до балкона и спрыгнуть на него. Запыхавшись, ковыляя и качаясь, способный к любви не более евнуха я вошел через большую дверь-окно.

На первый взгляд в комнате не было ничего, кроме кровати. Широкая, раскрытая и отражающаяся в зеркале на потолке, и в ещё одном за кроватью и двух по бокам. На противоположной стороне рядом с кроватью помещался телевизор с телекамерой, таким образом можно видеть все, что происходит в любом уголке комнаты под любым углом.

В стене рядом с дверью находился встроенный сейф, а в углу сервировочный столик с прохладительными напитками. За исключением этих аксессуаров и Мелании, комната была совершенно пуста.

Несколько изнуренный и задумчивый Макальпин направился ко мне из зеркала за кроватью. У него отвисла челюсть, а на лице застыло удивленное выражение.

На Мелании оказалось белое хлопковое платье с расшитыми золотом краями, наподобие тоги, и заканчивалось оно на пять сантиметров ниже мест любви. Под ним, по всей видимости, не было ничего кроме Мелании. Видели бы вы видеть её эротичное тело цвета шоколада с молоком! Разумеется, она не могла сесть, не показав все как есть. Подобного рода одежду будет приветствовать владелец борделя, если она однажды решится на это.

— У вас снаружи не очень любезные друзья, — сказал я вкрадчиво.

Она пожала плечами.

— Грубияны. Вы выпьете до или после?

— После, я надеюсь… — и в чисто медицинских целях, — домыслил я.

Она подошла ко мне, покачивая бедрами, я был загипнотизирован подолом её платья. Глаза её пылали, она глубоко вдохнула.

— М-м-м, какой очаровательный, чисто мужской аромат.

Она тронула рукой мои волосы и прикосновение ногтей вызвало покалывание в позвоночнике. Эта девушка была воплощенной мечтой чувственности.

Я снял свою куртку, казавшуюся мне тяжелее стальных доспехов, и швырнул её на пол. Она сняла с меня остальное, и мягко подтолкнула к кровати мои взбодрившиеся и неуправляемо трясущиеся члены.

— Расстегните молнию, — сказала она и повернулась. Ее черные волосы, упавшие несколько ниже поясницы, закрывали молнию, идущую от воротника до подола платья. Я расстегнул. Она высвободилась из платья и повернулась ко мне. Вокруг неё царил ореол, почти аура, томной сексуальности.

Мы рухнули на кровать, лаская друг друга. Наше слияние походило на падение в бесконечный медовый тоннель, и казалось, что каждый квадратный сантиметр её загорелой кожи цеплялся за меня. На кровати можно было играть в теннис, поэтому хватало места для всех возможных композиций. Большинство из них были просто детской забавой. Минут через двадцать, запыхавшийся и весь в поту, я рискнул задать первый вопрос.

— Мелания, что за дела с Петерсом?

Она приоткрыла глаза как кошка, прогулявшая два часа на рыбоконсервном заводе.

— Петерс? Это что-то новенькое. Как это?

Я собрался уже было протестовать, но она оказалась сверху.

— Ты хотел сказать, вот так? — спросила она, тяжело дыша и проводя разгоряченным языком по моему телу.

Я не это хотел сказать, наблюдая наши тела в одном из зеркал, я почувствовал, что происходящее очень некомфортабельно, но вернувшись на землю, отдал себе отчет в полной фантастичности происходящего.

— Мелания… что за история с гонками?

— «Кама-сутра 36», — сказала она, подобно игроку в американском футболе, объявляющему комбинацию, и мы вновь отправились к взрывающимся звездам и сталкивающимся локомотивам. Ее волосы закрутились вокруг меня как водоросли — столь же мягко, сколь и нереально. В отражающихся и преломляющихся отражениях на всех стенах умножались Мелания и Макальпин, занимающиеся любовью.

— «Это мне ничто не напоминает, кроме кресла на колесиках, — подумал я после нескольких веков несказанного удовольствия. — Может быть пытка, нежная, конечно, сможет оторвать её от любви и заставить подумать над некоторыми вопросами?»

Я спустился с постели, оторвавшись от Мелании, и направился к своим брюкам, валявшимся на полу. Комната закружилась и мне пришлось зажмуриться… когда я открыл глаза, она была неподвижна, но скрыта в непонятном тумане. Я рванул ремень из брюк, повернулся к кровати и покрутил им в воздухе. Мелания наблюдала за мной, широко раскрыв глаза.

— Ты собираешься меня постегать, Филип? Я прошу тебя, посильнее!

Она перевернулась на живот, покрутив своими ягодицами и ляжками, предвосхищая удовольствие и заранее радуясь. Я вас спрашиваю, что можно сделать в подобном случае? Я отбросил ремень… впрочем, я и так сильно сомневался, что смогу ударить столь прекрасное существо.

— Мне пришла в голову мысль, — сказал я. — Вернемся к гонкам Петерса.

— Да, так, нет… ну как это? — спросила она, обхватив рукой мои бедра.

И любой разговор стал физически невозможен ещё какое-то время.

Я отпал окончательно, устав от последнего броска, и расслаблено созерцал её бедра. Понемногу информация начала просачиваться в мой мозг, как бы ни был он утомлен. На внутренней части бедра было что-то написано… в таком месте, куда обычно и не посмотришь. Розовым шариком там было написано очень четко число 983. Я поднял на неё глаза, и она улыбнулась… детской и счастливой улыбкой девочки, играющей во взрослые игры. Наклонившись ко мне, она прошептала на ухо:

— Президент банк, в Женеве.

Это был тот удивительный момент, когда я насытился, зная, что мои титаничекие усилия (а ведь я никогда не претендовал на сексуальные подвиги) не были напрасны.

И в тот же момент дверь широко распахнулась и на пороге появился красный как рак, задыхающийся генерал Омега со шпагой с золотым эфесом в руке. Я заорал и бросился к одежде и оружию.

— Одно движение, мерзкий негодяй и вы умрете!

В его голосе чувствовалось леденящее безумие, совершенно контрастирующее с его взглядом. Его глаза пылали, как сигнальные огни.

Он пригвоздил меня к стене, сделав несколько шагов в моем направлении, держа шпагу как фехтовальщик… Я не мог не заметить, что лезвие остро отточено.

— Итак, убивать моих собак и обладать моей женой, едва я успел отвернуться, не так ли? Недоносок, не умеющий пользоваться оружием и драться. Вы считаете себя способным украсть жену генерала, да?

Я уже был готов упасть на колени и просить у него извинений, когда что-то ускользнувшее от меня ранее привлекло мое внимание. На низком столе, среди бутылок со спиртным, рядом с кроватью, где Мелания не приложила никаких усилий, чтобы завуалировать наши недавние забавы… на этом сервировочном столике лежали очки в золоченой оправе. И одновременно я заметил какое-то движение за генералом: дверь встроенного сейфа открывалась.

— Дуэль, — объявил генерал. — Моя честь должна быть отмщена. Я сомневаюсь, что вы джентльменом, но я не могу прирезать невооруженного щенка. Какое оружие выбираете?

Я пытался подыскать что-либо приемлемое, стараясь не смотреть на выскальзывающего за генералом совершенно голого Самуру. Когда Самура рубанул рукой по его хорошо выбритому затылку, генерал загремел вперед, а я рванулся к своей одежде, схватил «люгер», отскочил в угол и повернулся лицом к Самуре. Тот не шевелился, генерал лежал у его ног, а шпага, выпавшая из руки, закатилась под кровать.

Самура приветствовал меня, подошел к сервировочному столику и надел очки. Для человека, не имевшего на себе ничего кроме них, он был поистине верхом спокойствия. Но очки указывали на то, что как бы ни была высоко отточена восточная техника, она все же попадала впросак даже с таким западным бедолагой как я. Вывод: оставляйте очки на кровати, чтобы рассмотреть своего партнера.

— Вам не нужен пистолет, — сказал он, пока я держал его на мушке.

Я облегченно вздохнул, ибо не чувствовал себя способным нажать на курок, а он был одним из последних, кого я желал бы убить.

— У меня должок перед вами, ибо не вы шельмовали в карты, и я компенсирую этим нанесенный вам удар.

Он вновь приветствовал меня. Я опять ответил.

— Тем более мне кажется, что вы забыли о нем в объятиях дамы, Филип, даже не знаю почему.

Под его заинтригованным взглядом я натянул на себя одежду, сунул пистолет за пояс, повернулся к кровати, склонился и поцеловал Меланию. Ее глаза вновь засверкали.

— До скорого, Мелания, — сказал я. — Ты навсегда останешься во мне как самое лучшее постельное воспоминание.

Она показала мне язык. Я направился к двери, остановился и протянул руку Самуре. Он пожал её своей сухой ладонью, с прекрасно ухоженными мозолями.

— Спасибо Самура. Простое любопытство: как вам удалось избежать собак?

Он великодушно улыбнулся.

— К сожалению, Филип… это я их спустил.

— Япошка пархатый!

Рассмеявшись, я ушел. Когда закрывалась дверь, Самура решительно направлялся к кровати. Поистине сегодня Меланию преследует удача.

Снаружи ослепительное сверкало солнце. Было три часа дня, а банки в Женеве закрывались поздно… может быть у меня останется время. Если ждать до завтра, все мои подвиги с Меланией будут пустой тратой времени. «DS19» генерала с откидным верхом цвета хаки стоял в тени дома. Я ужасно торопился, а о мне показался локомотивом по сравнению с моей бедной взятой на прокат колымагой. Я сел в него, ключи были в замке — и я стартовал.

Кто-то покопался в этом автомобиле, так как появилось подозрительное урчание под капотом, говорившее о плохой работе компрессора и подачи топлива. На бешеной скорости я проскочил по аллее, взметнув тучи пыли. Решетка ворот была закрыта, но я нажал на кнопку «решетка» и та без труда раскрылась. Я вернулся в Сен-Тропез подобно пуле и на одном дыхании влетел в номер.

Жози, совершенно нагая, спала на балконе. Если бы сегодня почтовые самолеты, пролетающие над пляжем, появлялись почаще, то они бы выстроились в цепочку над отелем. Я схватил телефон и запросил аэропорт Ниццы.

— Что случилось с генералом? — бросил я через плечо.

— Он прибыл сюда с двумя бутылками шампанского и очаровал меня своими наградами. Он добрался до моих трусиков и мне это уже начало нравиться, особенно учитывая шампанское, но вдруг он отстал. Может быть, ему просто надо было выяснить степень моей податливости?

Что ему ещё нужно с такой женщиной как Мелания?

Ницца была на проводе и я попросил компанию авиатакси. Да, они могут предложить мне самолет до Женевы. Да, туда можно прибыть до закрытия банков. Да, они примут плату по кредитной карточке. Я резко повесил трубку. Жози продолжала рассказывать о последнем крахе геройского генерала.

— Я опаздываю на самолет, золотце, — сказал я, торопливо целуя её.

— А если вернется Омега?

Я достал свой «люгер» из-за пояса и сунул ей в руки.

— Сунь под нос ему это. Когда он тебе не будет нужен, верни его Иву, поняла?

— Филип… — пропищала она, а я уже мчался по лестнице рассовывая по карманам мои паспорта. Прыгнул в «ситроен», после непродолжительной борьбы с переключением скоростей, уселся поудобнее за руль, нажал на газ и сделал полукруг по стоянке, вздымая клубы пыли.

— Филип, — вопил голос.

Жозефина, все также нагая, склонилась с балкона и жестикулировала мне. Я помахал ей рукой и прибавил газа. Нос машины поднялся, шины вцепились в гудрон. Может быть, генерал боялся самоубийства… его автомобиль мог многое сделать для отказа от подобного шага.

На выезде из Сан-Рафаэля мотоциклист в черной коже на черном «BMW» бросился в погоню за мной. Его белая каска с минуту была видна в зеркале заднего обзора. Машина была не моя… Я не жалел ни мотора, ни шин, ни дороги. Была теплая погода и может быть мотоциклист вспомнил о своей подружке, ибо он отказался от погони. В один прекрасный день Омега получит счет за нарушение, но он может защитить свое «преступление на почве страсти» в суде.

На автостраде я выжал 210, что действительно неплохо. Двигатель начал работать тяжелее, а ветер ревел как в бурю, прижимая волосы к голове. Я почувствовал усталость. У меня был трудный день и приходилось часто моргать глазами, чтобы не заснуть. Мысль о сне сама по себе оказывала усыпляющее действие. Но я прибыл в аэропорт, поставил «ситроен» и оставил ключи у себя.

Пилот из компании авиатакси ждал меня. Это был сорокалетний мужчина с огрубевшей загорелой кожей; голубоглазый и со шрамом на носу из-за удара о лобовое стекло. Он быстро провел меня через таможню — у меня не было багажа — и мы отправились к самолету. Им был двухмоторный «апач». Сидеть в его кресле — как вернуться домой. Я довольно долго пилотировал подобные самолеты, работая на ту же авиакомпанию, «Интернешнл Чартер Инкорпорейтед».

Пилот протянул мне заполненный формуляр «Дайнер Клаб»; Квин не перестанет плакаться, если я когда-нибудь вернусь, о моих способностях сорить деньгами, тогда как бюджет службы в ужаснейшем положении. Я подписал формуляр, как только мы остановились в начале взлетной полосы, пока пилот, следуя регламенту уточнял данные на взлет. Пилот повернулся ко мне.

— Давай, голубчик, — кивнул я.

Он дал полный газ и оторвал самолет от земли в грациозном вираже. Это был настоящий ас, любящий свой аппарат. Еще до того, как мы поднялись на тысячу метров, я уже спал глубоким сном.

 

Глава девятая

Пилот разбудил меня в момент приземления в Женеве. Я был в отвратительном состоянии. Уставший, невыспавшийся, покрытый коркой пота и с болью в мышцах, о которых я не имел понятия до сих пор. Но необходимо было продолжить.

У аэропорта я сел в такси и велел везти меня в банк. Внутри «симки» было тепло и чувствовались швейцарские сигареты. Но это не помешало мне тут же заснуть на первом красном сигнале светофора и проснуться, когда меня грубо разбудили перед Президент банком.

— «Им нужно держать свою марку», — сказал я себе, плетясь шаркающей походкой в современное здание. Многие южноамериканские и африканские политики, пустившие налево налоги со своих народов, вложили их в эту стеклянную коробку. Я подошел к ближайшему столику, где невысокий полнолицый швейцарец играл своим золотым «паркером 61». Он удивленно посмотрел на мою запыленную одежду и встрепанный вид, но сдержал себя, как это делает добрый гном.

— «П 152938» — сухо сказал я. Глаза его сверкнули, как табло в кассовом аппарате. Он нажал на кнопку внутренней телефонной связи, что-то пробормотал, не шевеля тонкими губами, как осужденный, привыкший к застенку. Я развернулся в своем кресле и взял сигарету из стеклянной сигаретницы, лежавшей на столе. Мы переглянулись. Он с нескрываемым интересом, я с выражением усталого безразличия, которое испытал на собственном банкире.

Мелкий клерк тихо появился с огромным конвертом и отдал его гному. Тот протянул конверт мне.

— Нужно прочесть его здесь, — сказал он.

Я вскрыл конверт и высыпал содержимое, состоящее из одной фотографии 18×24. Снимок острова с воздуха. Его форма мне что-то напомнила… Боже, так это Мали. И прямо на острове был решительно поставлен большой красный крест. Вплотную к скалистому кончику. Внизу фотографии был листок бумаги, прикрепленный металлической скребкой. «Остерегайтесь М 42»: безлико сообщал он. Мое сердце сжалось. Я вернул фотографию банкиру. Он улыбнулся мне, а я ответил ему жалкой гримасой и ушел, шаркая по полированным мраморным плитам, устилавшим пол.

Я остановился на мосту и наклонился, вглядываясь в зеленоватую воду, охлаждаемую талым снегом, полную рыбы. Женева — единственный известный мне город с рыбой в реке. Я попытался заставить работать мой мозг, но чувствовал себя переутомленным… Мысль отправиться на Мали в таком состоянии вызывала желание свернуться в клубок, выставив иголки наружу и прося пощады.

М 42, для тех, кто не силен в огнестрельном вооружении — классический автомат Вермахта, появившийся на вооружении после 1942 года. Он заменил М 39. Оба назывались англоязычными союзниками «Шпандау». М 42 был удивительным механизмом, в том смысле, что прекрасно подходил для заводской сборки, был высоко надежен и способен произвести до 900 выстрелов в минуту. Что было гораздо выше любого автомата союзников. Этот автомат с коротким стволом можно видеть у немецких солдат за плечами на фотографиях тех времен. Великолепное изобретение, всегда пользующееся спросом у торговцев оружием. Техническая сторона: калибр 7, бмм, со скоростью вылета из ствола около 900 метров в секунду. Это тонкий намек Петерса, что товар хорошо охраняют.

Было 5. 30, и я остановил такси. Некоторые города похожи друг на друга, или на то, что демонстрируют в «Тайме». От Елисейских полей до живописных лачуг на задворках северного вокзала, Париж — город любви. Нью-Йорк — волнующий, давящий и нервозный город со своими обрезанными как бамбук небоскребами, создающий впечатление бешенной активности. В Лондоне лишь на окраинах есть воздух, чего нельзя сказать о Сити. Что же касается Женевы, это город денег. Стерильная архитектура. Толпа хладнокровна. Редко увидишь улыбку на лице. Улицы столь чисты, что весь город напоминает холл банка. Даже от их поведения отдает стальным холодом финансов. А бедные швейцарцы, никто их действительно не любит, мимо них проходишь, как мимо погребальной конторы.

Таксист высадил меня перед ещё одной из современных башен слоновой кости, где я прошел из приемной в зал бронирования мест. Это европейское бюро «Интернешнл Чартер». Мои бывшие хозяева — жулики. Когда я их покидал, они были в переделке и, в основном, из-за моей ошибки. Они — фрахтовая служба, гарантирующая перевозку неизвестно чего неизвестно куда и, поэтому, очень популярны у шпионских организаций. Я был внедрен к ним для подрыва американского господства в одной международной организации. Но они опровергли доказательства, а я был оплачиваемым членом одного из их постоянного клиентов. Я понял, что деловые качества доминируют над чувствами злобы.

— Чем могу служить? — спросил меня сладкий юный дикарь в светло-синей форме.

— Я желал бы изменить маршрут следования.

Этот термин используют для нелегального перелета. Он осмотрел меня сверху до низа, все откладывая в своей маленькой голове, пытаясь найти мое лицо в массе фотографий людей из их черного списка. (Добрая половина секретных служб фигурирует в их черном списке, который однажды они предъявят к оплате). Он не нашел похожего на меня, что было добрым предзнаменованием… Я даже ждал, что после моей измены они разошлют мое фото с пометкой: «Исключить из рассмотрения». Потом провел длинным коридором до помещения, где юная пухленькая швейцарка стучала по клавишам компьютера.

— Изменение маршрута следования, — буркнул юноша и удалился.

Я прохаживался по комнате, изучая фото самолетов на стенах… стараясь найти тот, на котором я летал. Но бортовые номера «Интернешнл Чартер» меняются в зависимости от сезона, и я не нашел своего.

— Герр Шауэр сейчас вас примет, — сказала девушка, увидев мигающую зеленую лампочку на столе.

Я вошел в очень приятный кабинет, прохладный и отделанный сосной. Его владельцем был полный швейцарец, черноволосый и с усиками времен Кларка Гейбла. Усевшись, я закурил, чувствуя, как свинцово тяжелеют руки.

— Можете ли вы мне сказать, кто вас направил? — спросил он меня по-английски.

— Лондон. Ворон. (Этот код, используемый YI Пи-Эн для работы с «Интернешнл» и являлся мрачным прозвищем команды Квина). Моя фамилия Макальпин.

Он холодно улыбнулся.

— Ах, да, я действительно вас вспомнил.

Возникла мерзкая пауза, во время которой он старался контролировать свое выражение лица… По крайней мере он остался верен своим нанимателям.

— «Интернешнл» всегда готов забыть прошлое. Вначале, естественно, я должен проверить вами сказанное. — добавил он.

Он позвонил и появилась девушка с досье. Он быстро пробежал его и сверил отпечатки пальцев. «Интернешнл» действует ради денег. Проверка шла не наугад и заняла всего три минуты.

— Хорошо, идет. В чем мы можем помочь нашему блудному сыну? — спросил он, сухо рассмеявшись собственной шутке.

— Мне бы хотелось отправиться на Мали. Это место отдыха в Индийском океане. Для миллионеров. Хотелось бы попасть туда, не привлекая к себе внимания. Для этого нужен гидросамолет. Он приводнится в десяти километрах от берега, а остальной путь я проделаю в лодке. Предпочтительнее это сделать завтра утром до рассвета.

Он записал что-то и сделал несколько телефонных звонков.

— Все устроено. У нас есть гидросамолет «пьяджио», на который вы сядете в Карачи. Если вы поторопитесь, можете успеть на рейс «Свиссэйр» в семь вечера. Сколько от Карачи до Мали?

— Два часа лета на «пьяджио».

— Тогда вы без труда будете там до рассвета. Мы позаботимся, чтобы у вас была лодка. Вашу кредитную карточку, пожалуйста.

Я передал её ему. Это действительно профессионалы. И я не зря потратил ещё тысячу фунтов из денег Квина. Люди из «Интернешнл Чартер» действуют напрямую и в нелегальном перелете. Было бы неплохо посмотреть, что они запрашивают о людях, проникающих в Китай. Билеты на рейс «Свиссэйр» мне вручили на выходе, а один из новеньких «бьюиков» с эмблемой компании на борту доставил меня в аэропорт. Обслуживание на высоте, когда тебя знают.

В машине я вздремнул. Меня сопровождали до таможни, где вероятно приняли за попзвезду, возвращающуюся из утомительного турне, луженую глотку, силящуюся докричаться в задавленные грохотом уши, чье тело избито безумными фанами.

Но у меня, впрочем, сейчас ничего не болело.

На посадочной площадке шофер пожал мне руку.

— Доброго пути, сэр, — сказал он, отдав честь.

— Спасибо, старина.

Я прошел туда, где DC 8 стоял в ожидании как огромный золотистый птеродактиль в лучах заходящего солнца. Мне пришлось затратить немало сил для подъема по трапу, так что стюардессе пришлось поддерживать меня по дороге до места… Я неописуемо устал. Устроившись возле иллюминатора, чтобы меня не беспокоили, я попросил стюардессу растолкать меня в Карачи. Потом пальцами, ставшими похожими на сосиски, пристегнул ремень и тут же заснул.

На следующее утро, в четыре тридцать, гидросамолет со мной на борту приближался к Мали. Юный пилот взял меня на борт в Карачи. После сна я уже чувствовал себя значительно лучше, но был ужасно голоден. Купив несколько сэндвичей с ветчиной перед отправлением, мы пошли к ожидавшему нас маленькому самолету. Перелет на юг над Индийский океаном прошел без приключений. Пилот не был расположен к разговору, может быть, ему было приказано этого не делать. Я поспал еще.

Зная о том, что я высаживаюсь в море и продолжу путь один, для создания видимости обычного перелета «Интернешнл Чартер» сама устроила доставку пассажира. Пилот связался с башней Мали и сообщил о своих намерениях. Я снял с себя одежду и засунул её в полиэтиленовый пакет. Пилот закружился над островом. Еще было включено освещение возле Клуба, а также неплохо подсвечивала луна. В момент начала спуска, я пристегнулся к сиденью в хвосте. Приводняться ночью очень трудно из-за невозможности видеть горизонт. Но мой пилот прекрасно сманеврировал и перед самой посадкой выключил двигатели, посадив самолет на воду, как это делает птица.

Он сел хвостом к острову, поэтому пришлось сделать полукруг. Самолет замер на несколько секунд, пока я открывал дверь и выбрасывал лодку на воду, затем выпрыгнул сам, прихватив с свою одежду. Не было смысла прощаться.

Вода была удивительно тепла и мягка… было приятно оказаться в ней после двадцатичасовой беготни не меняя одежды.

В лунном свете я отлично видел контуры Мали, с маленьким каменистым отростком на юге. Я пристроил одежду на свое судно, похожее на небольшую торпеду с двумя рукоятками сзади, чтобы держаться. Затем, развернувшись лицом к островку, запустил мотор. Маленький винт завертелся, буруны побежали вдоль тела. Это подействовало освежающе, а поскольку винт был достаточно глубоко под водой и вращался медленно, то я за собой не оставлял пенного следа.

Когда я приблизился к острову, на востоку стало светлеть. Оторвав взгляд от неба, я увидел приземистое здание, стоящее рядом с вершиной… мое Эльдорадо. Последние полчаса плавания я провел в крайнем возбуждении. Я вспомнил об акулах, плавающих в Индийском океане и отличающимся как по размерам, так и по прожорливости. А у меня даже не было ножа.

Может быть они дремали, а может быть Океанский Клуб спускал в воду что-то их отпугивающее… Как бы то ни было, но я не был атакован и вытащил свой механизм на каменистый берег острова, где спрятался за большим камнем и открыл свой пакет. «Интернешнл Чартер» продумывает все до мелочей, когда к ним обращаются за помощью. и меня снабдили «пакетом индивидуальным (ночным)».

Внутри находилась бутылка с темной жидкостью, обувь для бейсбола на резиновой подошве и маленький пакетик для понижения нервного напряжения и поддержания длительного бодрствования. Камни на острове темносерого цвета, вулканического происхождения и отполированы эрозией. Краской я размалевал камуфляжем мои джинсы и тело. Замшевая куртка, которую я купил накануне утром, уже носила следы повреждений от жары, пота и жира, но у меня не было желания портить её окончательно черной краской.

Мои глаза теперь привыкли к сумраку, а нервы взвинтились. Я охотно забыл свои мысли о М42, как только прочел послание, но теперь настало время вспомнить о нем.

— Помолитесь за меня, друзья мои, — прошептал я в ночи.

И начал длительный подъем к вершине, пытаясь, по возможности, передвигаться не на видных местах. Камни были не так уж и велики, а заря разгоралась все ярче. Я прокладывал путь между двух камней, полагая, что автоматчик может быть на противоположной стороне островка, когда моя нога поскользнулась на камне, заставив его покатиться. Я упал с невероятным шумом, посыпались камни, сдвинутые моими ногами… Вот так и обнаруживают свое присутствие.

Я вовремя плюхнулся на живот за каменистым гребнем, ибо тотчас раздался звук близкой очереди из автомата, усиленной эхом. Я замер неподвижно, и ещё одна автоматная очередь прошла над моей головой в сторону моря. Великолепное зрелище — трассирующие пули, разлетающиеся веером… но только до тех пор, пока не слышишь их свиста у себя над головой и не знаешь, что они несут в себе убийственную силу.

Вокруг меня кипел свинец. На четвереньках я начал удаляться, стараясь скрыться за большим вулканическим камнем. Солнце взойдет через полчаса, и если у них есть прибор ночного видения, они меня уже пригвоздили как жабу к дощечке для вскрытия. Но мне казалось, что у них нет прибора… Тот слишком смахивал на забавную игрушку, а Петерс был приверженцем традиций.

Я продолжал подъем в положении, называемым в армии «обезьяньи прыжки», которыми я владел превосходно. Очереди «шпандау» постоянно сопровождали мои передвижения. Я понял, что у них есть стереотруба, и с её помощью они следят за мной. Возможность выкарабкаться все же оставалась, при условии, что не будет сердечного приступа или судорог из-за выстрелов, или им не представится прекрасная возможность накрыть меня.

Пять минут активных действий, и я был почти на уровне гнезда автоматчика. Они выпустили несколько очередей. Я вытянулся за большим камнем, пытаясь восстановить дыхание и проклиная рассвет. Мир был сер и холоден, когда я полз сквозь окаменелую блевотину земли.

Я поднял глаза на невысокое строение. Сплошь из бетона, над ним флаг с крестом. Прополз как ящерица ещё метров десять… сказывалась усталость. Руки и ноги ныли. На коленях зудели многочисленные ссадины от острых камней.

Новая очередь на несколько секунд прижала меня к земле, заставив выругаться, пока пули со свистом пролетали над головой или с грохотом били по камням. Сил уже не оставалось. Кроме того, что я уже прошел, мне ещё нужно пересечь поле обстрела этого сумасшедшего. Слезы сожаления о самом себе выступили у меня на глазах, ибо я подумал о тех, кто мне был дорог, а я был ещё слишком молод и красив, чтобы умереть.

Блокгауз был метрах в тридцати и, к своему ужасу, я видел, что радиусе нескольких метров убрано все, что может служить укрытием. Прячась за последним камнем, я тупо смотрел на пустое пространство передо мной.

Ребята с автоматами выпустили длинную очередь над моей головой и заткнули себе уши. Это был последний удар.

Когда солнце начало подниматься над горизонтом, я все ещё лежал, съежившись за камнем. Команда автоматчиков поливала свинцом пристрелянное пространство, вздымая столбы пыли, чтоб показать мне, что они способны пресечь каждое мое перемещение. Может быть напрасно я ждал, когда поднимающееся за спиной солнце их ослепит. Я начинал дрожать и горло пересохло от мысли, что меня может ждать. Теперь к своему ужасу я знал точно, что испытывали несчастные в окопах с бесполезным вооружением, ожидая редких секунд, кажущимися веками, когда прекратится обстрел.

Ни на секунду не переставал я повторять: я не могу, я этого не сделаю.

Я не мог подняться и побежать змейкой, используя солнце как прожектор среди града пуль. Меня всего трясло, но я присел, готовясь к своему последнему броску. Солнце почти полностью вышло из моря, тогда-то я услышал гул самолета.

Приближался, жужжа как голодный комар, чей-то легкий самолет. Я вновь прижался к камню и изучающе прошелся взглядом по небосводу. Он был там, его кроваво-красные крылья сверкали на солнце, маленький крестообразный жаворонок, поющий о моей смерти, как это делали жаворонки над маковыми полями Фландрии. Маленький одномоторный ангел жужжал прямо надо мной, и я спрашивал себя, видит ли пилот меня, дрожащего и сопящего как загнанная лань.

Я беззвучно проклинал пилота за безопасность его положения, пока он медленно кружил над моей головой. Но внезапно, что-то отделилось и полетело вниз, черная точка превратилась в розовый шампиньон, растущий в размерах спускающийся ко мне. Там был парашютист!

Первая очередь трассирующих пуль, поблекших на солнце, описав смертельную параболу направилась ему навстречу. Мне не надо было говорить дважды: удача бывает только раз и только безумец пытается её повторить.

Дикими прыжками я бросился преодолевать оставшиеся тридцать метров, думая лишь о том, что укрытие все ближе и ближе.

— Я уже почти там, я уже почти там, — повторял я себе, скача и прыгая, как Чичестер в тайфуне.

Теперь они не смогут меня достать. Первая гроздь маленьких облачков расцвела у меня под ногами, пули просвистели как в телевестернах.

Еще пять метров и пули меня накроют.

Еще пять метров и пули меня накроют.

Напор адреналина, которым уже и так переполнилась моя кровь, достиг предельного значения. Я рухнул в темноту по ту сторону двери, и уже бесполезные пули прошлись по укрытию, кроша бетон.

Я, Филип Макальпин, дошел.

Я проник в темный и прохладный блокгауз. В зале, освещенным пятьюдесятью свечами огромной хрустальной люстры, я увидел Петерса. На нем была парадная форма, накидка, кивер и погоны полковника Венгерской кавалерии… года 1895. Он поднялся навстречу мне и пропечатал два шага вперед.

— Добро пожаловать, добро пожаловать, кто бы вы ни были. Довольно трудно определить под этой камуфляжной краской.

Снаружи вновь раздалась яростная, но уже бесполезная очередь.

— Ваш крошка-шпион, — зло бросил я.

Он приблизился и осмотрел меня, запыленного и раскрашенного с ног до головы. Мои колени и голова стали ватными.

— Кого я вижу. Ой-ой-ой… я крайне удивлен, но тем не менее восхищен. Вы, молодой человек, только что выиграли Большие Шпионские Гонки.

Он щелкнул пальцами и появился Малыш, разодетый в таком же стиле.

— Малыш, награду и шампанское.

Меня слегка смутил подобный оборот вещей.

— Подождите, Малыш, прикажите вначале вашим людям прекратить расходовать боеприпасы.

Он улыбнулся мне своей искусственной обезоруживающей улыбкой.

— У них была уйма возможностей разделаться с вами, как бы то ни было, но это уже подвиг дойти сюда. Я тренировал их несколько недель. Надеюсь, моя форма вам нравится: это несколько непрактично в сражении, но очень живописно. Взгляните на сегодняшнюю форму… Только зеленый или серый цвет хлопчатого мундира, будто для теста на дальтонизм. Я уточню, что у меня полное право носить эту форму: я был введен в почетное звание полковника лично королевой за особые заслуги.

Он по-кошачьи хитро улыбнулся. Вернулся Малыш, неся большую красную атласную подушку.

— Прекрасно, прекрасно. Держите, вот награда.

Три свернутых рулона микрофильмов в серебряных капсулах.

Он открыл одну, она едва была больше полутора сантиметров длины, и как печатка, раскрывалась посередине. Он положил мне на ладонь маленький рулон.

— Спасибо, — сказал я, кладя в капсулу микрофильм, а затем убрав все три в карман своей куртки. — А деньги?

— Ах, да, деньги. Мне нравится, что старые инстинкты алчности не исчезли полностью в вашем летаргическом поколении. Но вот шампанское.

Подошел торжественный Малыш, неся то, что мне показалось массивным серебряным подносом, на котором стояло два бокала шампанского в форме тюльпанов.

— Конец «49», — прошептал Петерс загробным голосом.

Он поднял бокал и посмотрел на меня.

— За победителя и, теоретически, за величайшего шпиона мира… после меня, естественно.

К своему стыду я должен признать, что проглотил свою «пищу богов» (или амброзию) залпом… Но меня мучила жажда и жар. Я боялся его проявления.

Мощная зеленая стена поплыла у меня перед глазами. Мне показалось, что уши заложило. Я слышал как разбился о бетон мой бокал, но так и не заметил, кто меня ударил…