Пустота сменилась человеческим присутствием, но тишина осталась той же. Тишина стояла и во всем мире.
Озеро мерно дышало за окном, ветер почти не колыхал занавески в открытом настежь окне. Тихо шелестела листва деревьев, тихо шуршали в кустах какие-то зверушки.
Ни одного слова не пришло в голову Аманде ни тогда, когда, плотно закрыв дверь, Дэн начал целовать ее с такой страстью, какую она до сих пор и не представляла, ни тогда, когда они оказались вдвоем на широкой постели и пустились в долгий любовный путь.
Она лишь вздрагивала от его прикосновений, от касания колючей щеки — успел зарасти за день; но дальше — только таяла, таяла и таяла: так спокойно, умело и ласково делал он с ней все то, что называют… — нет, не хочется называть сексом, пусть будет — любовью.
Было совсем темно, и им не приходило в голову включить маленькое бра над головой. Да и не привыкли еще они друг к другу, и лучше все было делать так — в темноте, не видя лица, только чувству друг друга всей кожей.
Аманда медленно проводила руками по его лицу, по волосам, по шее. С каждой минутой все ближе и ближе становилось тело, все родное и роднее — человек. И наступил миг, когда пропал тот край, где начинается один и кончается другой. Оба застонали почти одновременно и громко. Мерно дышавшее Озеро за окном время от времени начало глубоко вздыхать, и все более мрачными и тяжелыми становились его вздохи. Постепенно что-то похожее на подземный гул стало прорываться из его глубин.
Но ни мужчина, ни женщина не слышали вздохов Озера. Им было не до мира. Прошел миг полного слияния, и наступило расслабление, усталость, блаженное состояние, когда тело просит отдыха и вновь набирает силы. Оба уснули в объятиях друг друга.
Аманда проснулась от того, что он снова искал губами ее губы. Нашел и опять стал рассказывать ей без слов новую любовную историю. Она ответила ему, и их языки долго беседовали между собой на собственном, сладком диалекте.
И опять тело прильнуло к телу, и казалось, что вот-вот растворятся друг в друге. Медленные, изучающие движения сменились исступленными ласками. Это уже походило на борьбу, только в ней не было противников — в ней каждый стремился отдать себя полностью и без остатка.
И снова оба поднялись на гору блаженства и снова громко, отчаянно застонали, не отрывая губ от губ, тела от тела. И новый крик счастья долетел до Озера. А оно опять тяжело вздохнуло и прислушалось к тому темному, неясному гулу, который все шел и шел откуда-то из-под земли.
Но Озеро не могло ничего сказать двум влюбленным о своих мрачных предчувствиях. Да и не послушали бы они его.
Им было не до кого в эту ночь. Опять наступило взаимное отторжение, опять оба выпустили друг друга из рук, губы отстранились от губ, опять оба в полном расслаблении раскинулись на широкой постели среди кое-как расстеленных одеял и разбросанных одежд.
Они ничего не замечали, ничего не слышали, ничего не говорили. Они не спали. Им нужно было только чувствовать друг друга рядом и ждать, когда наступит новый прилив сил для нового любовного поединка.
Дэн молча и мерно дышал, так что Аманда даже забеспокоилась — неужели опять уснул? Она наклонилась над ним и провела губами по его лбу, глазам, щекам… Дэн ловко поймал ее и перевернул на живот.
Этот раунд борьбы больше походил на игру, веселую возню медвежат в берлоге. Аманда не поддавалась, Дэн настаивал, она делала вид, что уворачивается, он ловил ее и все так же, без слов, настраивал на новый лад.
В конце концов она притворно смирилась и затихла, лишь по мере возможности участвуя в процессе.
Дэну понравилось — как обычно. Ей — нет.
— Это кто же тебя так научил? — непроизвольно вырвалось у Аманды.
Он не успел отреагировать, как она поспешно продолжила:
— Здорово. Мне понравилось. Давай еще раз так.
Что оставалось сказать, кроме этого? И ничего не оставалось, как смириться с повторением.
Дэн отдохнул и повторил. На этот раз Аманда была мягче и спокойнее. И все перенесла хорошо, и даже не без удовольствия.
— Надо будет потом изучить как следует такую позу.
Дэн был доволен, снова поцеловал ее и опять откинулся и затих.
Мелкая дрожь прошла по постели. Аманда встревожено коснулась рукой Дэнова плеча.
— Ты что?
— Я? Ничего. Нормально. А что?
— Мне показалось, что ты дрожишь.
— Нет. А я подумал, что это ты.
— Показалось.
Оба затихли. И оба уснули.
Аманде приснился сон — первый за эту ночь. Они с Дэном летят над землей, и он держит ее за руку, а она просит: только не отпускай меня, а то упаду! А он молчит и не отвечает.
Они пролетала сквозь облака, и они были то мягкими и теплыми, то мокрыми и холодными, и в тумане Аманда боялась потерять Дэна, боялась, что он вот-вот сам превратится в туман, в облако, станет бесформенным и исчезнет, — и все крепче и крепче впивалась в его руку.
В одном из облаков их внезапно крепко встряхнуло. Так, что Аманда открыла глаза и опять встревожено взглянула на Дэна. Он был радом, он был жив, но он не спал и тоже смотрел на нее.
— Мне какой-то сон приснился… страшный…
— Мне тоже. Не понял ничего, но… Ладно.
Он опять потянулся к ней. И она — к нему.
И время опять остановилось, как в первый раз, словно до этого ничего еще не было.
Снова немой разговор двух языков шел одновременно с беседой руки тел, которые заново знакомились друг с другом, постигали каждый изгиб, каждую подробность с восторгом и упоением первооткрывателя — так, словно не только они друг с другом были впервые, но и вообще у них никого еще никогда не было.
Аманда впитывала в себя все: запах его волос, его тела, жар и силу рук, грубоватую и трогательную неловкость, с какой он боялся причинить ей боль, — и подчинялась, подчинялась, подчинялась каждому его движению, продолжала и развивала каждое движение, так что вскоре оба были равноправны и равносильны в совместном великом деле любви.
Новый пик, и новый шик.
Новое расслабление, на этот раз — дольше, чем раньше.
Усталость от всего пережитого мало-помалу давала себя знать. Аманде в полудреме стали являться посторонние и тревожные мысли.
Он промолчал, не удивился, обнаружив, что она — женщина. Неужели он и это знал? Нет, кажется, откуда бы ему знать про Пьера? Тогда… наверно, он думает, что этих Пьеров у нее было уже немало и от них — все ее страстные и умелые приемы.
Как ему объяснить, что всему она научилась сейчас, вместе с ним, что она — просто талантливая ученица и он — ее талантливый учитель?
А лучше, наверно, ничего не объяснять. Если любит — поверит тому, что она сама скажет. А если не поверит — значит не любит. И не поверит ничему.
Она лежала молча, не решаясь его касаться, — так встревожили ее эти мысли.
Что думал Дэн — неизвестно, но и он ее не касался. Впрочем, по ровному дыханию было ясно, что он просто спал.
Но заканчивать ночь на таком грустном финале Аманда не собиралась. Она взглянула в окно. Рассвет уже мерцал сероватой синевой, и резко потянуло холодом с Озера.
Скоро вставать. А мы еще не договорили до конца. Она снова наклонилась над ним:
— Родной мой… Любимый мой… Я боюсь…
Дэн медленно открыл глаза. Медленно очнулся, выйдя из глубин своих таинственных грез.
— Что ты сказала?
— Я боюсь, — повторила она, одновременно легко касаясь губами его щеки.
— Чего? Все нормально.
— Я хочу тебя спросить…
— Что?
— Ты очень плохо подумал обо мне, когда… ну, понял, что я не…
— Нет, ничего такого не подумал. Я так и думал, да.
— Почему? Плохо же ты за мной следил.
— Ну, свечку я не держал.
— Но меня-то ты мог бы знать и лучше.
— Ну вот, как видишь, я не очень и ошибался. Да какое мне дело, кто у тебя был первым…
Разговор неожиданно принял прежний тон, которого теперь Аманда панически боялась. Не зная, как выйти из него, она продолжила наугад, теперь больше всего боясь тишины и молчания:
— Тебе правда все равно?
— Правда.
— Врешь. Тебе не может быть все равно, если ты меня любишь.
— Ну и что? Прикажешь полюбить всех твоих любовников?
Неожиданно Аманда поняла, что ее просто провоцируют на ответ. И послушно отреагировала:
— Нет, любовник был всего один, и был всего один раз, и это было неделю назад. Я тебя чуть-чуть не дождалась.
Дэн приподнялся и впился в нее взглядом.
— Кто это был?
— Я не буду говорить. Он уехал и никогда не вернется.
— А, из этих… волонтеров…
— Я не знала, что ты здесь! Если бы я знала… Я так устала… Мне так все надоело…
Аманда заплакала. Дэн не касался ее и, казалось, еще чего-то ждал.
Не вытирая слез, она продолжила свою исповедь. Рассказала ему все: как прошли эти десять лет, сколько раз она оказывалась на грани и удерживалась, сама не понимая почему. И о ее попытках найти свое счастье с волонтерами. И про этот случайный, нелепый ночной приступ непонятно какой, телесной или душевной, жажды, смешанной с отчаянием, когда она отдалась бы не только Пьеру — любому, кто пожелал бы ее взять.
Она беспощадно и точно рассказала все подробности той ночи. И рассказывая, чувствовала, что все делает правильно, что именно это Дэн больше всего хотел узнать — и больше всего боялся узнать.
Она выговорилась и замолчала. Молчал и он. Потом заговорил:
— Хорошо, что ты мне это все рассказала. Верю я тебе. Прости, что не верил. Но ты столько раз мне отказывала, что я тебя уже столько раз ненавидел, столько раз верил всему, что про тебя рассказывали…
— Люси? — не удержалась Аманда.
— Неважно… Но хорошо, что я услышал все это от тебя самой. Прости. Я тебя люблю.
В первый раз он произнес эти слова — не только в эту ночь, но как будто и за всю жизнь. Он потянулся к ее губам, чтобы закрепить признание новыми доказательствами, но она отпрянула.
Она тоже хотела кое-что знать, И видела, что теперь имеет право на любые вопросы.
— А у тебя сколько было?
Дэн замолчал. Ему явно не хотелось ничего рассказывать, но откровенность Аманды требовала равноценного ответа.
— Ну, было… — нехотя ответил он. — Какая разница? Я же мужчина.
— Сколько их было? — Наивная настойчивость Аманды подстегивалась мыслью, что если не сейчас, то больше никогда она ничего не узнает. И хотя узнать это было страшно и больно, но тем сильнее ей этого хотелось.
— Не помню. — Ответ был похож на увиливание.
— Ладно, можешь не говорить. По крайней мере про Санди ты сам сказал.
— Ну да.
— Что у вас с ней было? Как было?
— Да какая тебе разница?
— Я хочу знать, кто тебя всему этому научил.
— Ну научила, и что? Я же на ней все равно не женился.
— А просилась?
— Просилась. Да. Но я ее не любил. Мне ее жалко было. Она была толстая и кривоногая. Ее еще лет в десять обработал родной братец… У нее крыша поехала, она в школе у всех… В общем, неважно. Потом в интернате жила, потом шлялась по Америке… Искала все любовь какую-то. Вот и попался я ей. Перебрал перед этим, конечно. Но она все ревела, все что-то рассказывала про себя… Половину не понял. Что-то говорила, что я — единственный человек в мире, который ей попался…
— Ну, они все так говорят, — не удержалась Аманда от ревнивого замечания. Но тут же переключилась: — А почему ты все-таки не женился?
— Я не благодетель. Что мне с ней было делать? А она вцепилась в меня, как осьминог, вот и на объект приезжала… Ну, я ей в конце концов сказал: так и так, прости, но я занят. Жестоко, конечно, было, да.
— Наверно, до сих пор жалеешь?
— Как человека — да. Как женщину — нет. И вообще, хватит на эту тему.
Он снова потянулся к ней и снова взялся за дело — но этот раунд был совсем не таким, как прежние. Эта любовь была жестоковатой, с привкусом горечи от всего прошлого, которое было у обоих. Но чем глубже проникало тело в тело, тем глубже прорастала душа в душу, и опять диалог стал единым монологом и опять закончился совместным стоном счастья.
И в этот момент земля зашаталась под ними. Очень сильно и вполне буквально…