Отказать красавице так же трудно, как постичь тайну ее красоты. А запечатлеть ее так, как она задумана природой и небесами, видимо, невозможно вообще. К такому выводу пришел Ирвин после очередного бесплодного дня работы.

Первые три часа он все же на что-то надеялся.

— Итак, снимаем серию «Дама полусвета»! — громко объявил фотограф.

— Я готова! — объявила Сандра.

Ирвин восхищенным взглядом оценил легкость и изящество утреннего наряда в духе девятнадцатого века: полосатая юбка, кружевная блуза, воланы, оборки, под которыми угадывался туго затянутый корсет, кокетливо выглядывали фестоны на панталончиках. Сандра была весьма довольна собой.

Поначалу и Ирвин, заразившись общим увлечением, работал вдохновенно, почти без остановок, уверенный в том, что получится хоть один выдающийся кадр.

Но не помогли ни смелые ракурсы, ни постоянная смена объектива, ни переход с «цифры» на классическую пленку и обратно. Не помогли и участницы съемки, как они ни старались.

Ассистентка молча, без комментариев, аккуратно и быстро выполняла все указания привередливого фотографа. Порой не требовалось и указаний — вышколенная помощница без слов угадывала и точно выполняла требуемое.

Модель же сама принялась подсказывать мастеру, не сведущему в тонкостях подобной съемки, наиболее выигрышные позы.

Сандра как бы случайно меняла положение рук, тела, наклон головы, выражение лица и пристально всматривалась в сосредоточенные глаза фотографа, словно пытаясь в них увидеть себя такую, какая она есть на самом деле.

— Технический перерыв, — вдруг коротко объявил Ирвин. — На час.

Сандра накинула длинный пушистый розовый халат и, мигом преобразившись из старинной дамы полусвета в современную красавицу, лениво потянулась и направилась на кухню — слегка перекусить.

Лайза занялась обработкой снимков.

Ирвин предпочел ждать результаты не в студии, а у себя за перегородкой, растянувшись на диване.

Еще до получения отпечатков он почувствовал, что снова промазал.

Лайза заглянула в комнатку. За очками не уловить выражения лица, а улыбка извиняющаяся — но это уж как всегда.

Ирвин встал, прошел в студию.

Опять пасьянс из фотографий от стены до стены. Ирвин просмотрел его только один раз. Без лишних вглядываний понял, что пасьянс снова не сошелся.

Лайза молча стояла за спиной. Она явно раньше Ирвина поняла, что случилось.

Он отошел к окну, облокотился на широкий подоконник и принялся следить за пролетающим вдали самолетом.

Лайза без приказа собрала неудавшиеся шедевры и отнесла к ненасытному шредеру.

Чтобы не слышать звуки очередного аутодафе, Ирвин ушел на кухню.

Сандра с удовольствием, без малейшего признака раздражения или недовольства, потягивала апельсиновый сок. Завидев Ирвина, быстро схватила высокий стакан, налила густой оранжевый напиток, протянула.

— Угощаю!

Ирвин кивнул, взял стакан. Подержал в руках, поставил на стол.

— Опять мимо, — произнес он недоумевающим тоном. — Никак не могу понять — в чем я постоянно ошибаюсь?

— Попроси босса дать тебе другую модель, — дружески предложила Сандра, с веселым смешком. — Попроще.

— Ни за что! — твердо ответил Ирвин. — Я не отступлюсь, но… Но выходит какая-то чертовщина. Все, что ниже лица, — сверхвыразительно, великолепно. Но после этого смотреть на лицо совершенно невозможно…

— Не сделать ли мне пластическую операцию?

Ирвин не оценил шутку. Он напряженно думал о своем. Почему безупречная красавица и сегодня осталась такой же нефотогеничной, как вчера?

— Нет. Я добьюсь того, чего хочу! — проговорил он, отвечая не столько Сандре, сколько тревожащим его мыслям. — Только надо в этом разобраться…

— Может, попробуем другой вариант? — осторожно предложила Сандра.

— Какой?

Увидев напряженный взгляд фотографа, модель подняла глаза к потолку, задумалась, мечтательно произнесла:

— Ну… к примеру, я предстану в образе соблазнительной одалиски.

— Давай! — воодушевленно воскликнул Ирвин. — Сколько времени тебе надо на подготовку?

— Полчаса, не больше.

— Хорошо.

— Только не выходи, пока не позову.

Ирвин согласился и на это.

Сандра встала из-за стола, сделала шутливый реверанс и отправилась переодеваться. Ирвин принялся медленными глотками потягивать апельсиновый сок, пытаясь представить себе, что его ждет.

Но, войдя через полчаса по зову Лайзы в студию, он снова, как впервые, был поражен изменчивой и переливающейся красотой Сандры. Такой он ее еще не видел.

На подиуме среди живописно раскинутых покрывал серебрилась и сверкала не то русалка из волшебной сказки, не то новая обитательница гарема, которой предстоит сегодня ночью стать любимой женой падишаха. Серебряные гроздья падали на лоб с венца, украшавшего голову. Сверкали серебряные запястья. Покачивались длинные серебряные нити колье, спускавшиеся до кончиков груди, смело выглядывавшей из расшитого серебром короткого бюстье. Серебрились ножные браслеты, блестели расшитые жемчугом шаровары, и нежно сияло девичье тело, соперничавшее по красоте с украшениями и легко преодолевавшее их — как сама жизнь преодолевает любую, самую драгоценную рамку.

Ирвин вдруг ощутил себя растерянным, буквально раздавленным всем этим великолепием. Руки дрожали, когда он взялся за камеру, словно впервые в жизни. Может быть, поэтому фотосессия сразу пошла неудачно.

Сандра улыбалась, выдавая богатый ассортимент самых загадочных, волнующих, лукавых, соблазнительных улыбок. То прикрывала лицо тонкими пальцами в серебряных перстнях, то закидывала руку за голову и изгибалась, как томится юная одалиска в страстном предвкушении первых любовных ласк. То накидывала на себя прозрачное шелковое покрывало и кадр за кадром давала ему соскальзывать все ниже и ниже, постепенно приоткрывая красоту тела. Позволила себе спустить с плеча сначала одну бретельку бюстье, потом вторую. Затем бюстье было отброшено, розовые ладони оставались единственной защитой прелестей.

Когда Сандра двигалась, красота была в каждом элементе движения. Оставалось только вовремя нажать на кнопку.

Ирвин увлекся. Постепенно появилось предвкушение удачи.

Ну еще разочек, еще…

Но удача только поманила, только подразнила.

Поймав потухший взгляд мастера, Лайза сама определила: съемка закончена. И, не ожидая слов, сама потушила лампы.

Сандра со стоном утомления отправилась переодеваться.

— Я домой, — произнесла она по пути, ни к кому не обращаясь.

Ирвин молча кивнул.

Встревоженная его видом и молчанием, Лайза хотела взять камеру, чтобы приняться за распечатку снимков. Ирвин резко выхватил аппарат у нее из рук.

— Ты тоже можешь отправляться по своим делам, — заявил он тоном, не допускающим возражений. — Я все сделаю сам.

— Хорошо, — коротко согласилась Лайза.

Через десять минут в пустой студии мастер без лишних свидетелей разглядывал результаты очередной фотосессии. А через полчаса шредер трудолюбиво перемалывал в глянцевую лапшу то, что могло стать шедевром и не стало…

Чтобы не предаваться бесполезным самокопаниям, фотограф отправился в ванную комнату, чтобы в который раз ледяными струями прогнать мерзостное настроение.

Стоя под упругим душем, Ирвин пытался проанализировать ситуацию. В чем причина постоянных неудач? Фотомодель делала все как надо, ассистентка ставила идеальное освещение, он работал по всем правилам, а снимки все равно запороты. Что «Одалиска», что «Дама полусвета» — одно и то же неживое, кукольное, статичное лицо. Хотя вроде бы где-то в середине второй сессии пошли положительные сдвиги: в глазах Сандры появилось что-то похожее на динамику и живость, а улыбка постепенно становилась все более чувственной и раскованной. Тогда-то он и увлекся предвкушением удачи… Но это оказалось лишь очередной иллюзией. Почему его верный объектив, столько раз подсказывавший правильное решение, никак не может справиться с прекрасной моделью? В чем же причина? В Сандре? В нем самом? Что-то тут происходит, совершенно недоступное обычной логике.

Так и не найдя вразумительного ответа, Ирвин уперся лишь в один непреложный факт: очарование Сандры действует лишь в момент ее непосредственного присутствия, а вот образ, всплывающий в памяти, так же пуст и холоден, как и на фотографиях…

После душа хотелось лишь одного — упасть на диван и не вставать до завтрашнего утра. Что Ирвин незамедлительно и исполнил.

С головой укрывшись пледом, он велел себе заснуть во что бы то ни стало, как можно быстрей. Хотя после водяной встряски это казалось почти невозможным, но утомление постепенно брало свое, и Ирвин почти уже забылся сном…

Как вдруг заверещал мобильник.

Чертыхаясь, Ирвин откинул плед, соскочил, босиком подбежал к столу, машинально ткнул кнопку вызова, но, не дожидаясь, когда зазвучит голос, мгновенным движением отжал «отбой» и выключил телефон.

Никто не был нужен ему в эту минуту. Отвечать на вопросы, что-то объяснять, вообще говорить с кем бы то ни было — не по силам. Да и незачем.

Он вернулся на диван, опять закутался в плед, уткнулся лицом в подушку и попытался настроиться на сон. Но внезапный звонок взбудоражил заново, и заново потекли все те же мучительные мысли. После получаса напрасной борьбы Ирвин перевернулся на спину, откинул плед.

Надо как-то прожить эти часы до утра.

Ирвин встал, подошел к стеллажу, достал старый дедовский альбом и начал листать страницы — сначала рассеянно, думая о своем, потом все более и более внимательно вглядываясь в изображения.

Вот этого дрозда дед подловил в момент, когда тот взлетал с ветки. Как это ему удалось? Кадр такой четкий, будто птица замерла в воздухе, позируя восхищенному любителю. Конечно, случайное попадание, но дед очень гордился своим шедевром.

Ирвину почему-то всегда скучно было фотографировать бабочек. Они казались ему всего лишь графически оформленными цветными пятнами. А дед фиксировал их с упоением и очень расстраивался, когда получал равнодушный взгляд внука. А вот эта фотография, где морда бабочки крупным планом, до сих пор вызывает отвращение. Помнится, Ирвин тогда так скривился, что дед целый вечер с ним не разговаривал.

Ирвин поскорее перелистнул страницу.

Да, вот тут они с дедом сходились во мнениях почти всегда. Даже скорее внук учил деда на собственных примерах — до тех пор, пока не открыл для себя необыкновенные возможности человеческих лиц и фигур. Розы… Они, кажется, запечатлены во всех возможных ракурсах, все возможные цвета и состояния — от момента рождения цветка из бутона до момента его смерти. И капли дождя на полупрозрачных лепестках, и те же лепестки, улетающие в вихре осеннего ветра, а вот — их медленное осыпание с умирающего цветка…

Ирвин замирал над фотографиями, вспоминая давно забытые ощущения радости, которыми сопровождалось их создание.

Наконец захлопнул альбом, закрыл глаза, откинулся на подушку. Напряжение дня, все огорчения куда-то пропали. Наступило блаженное расслабление, почти забытье, почти сон…

И тут Ирвина осенило. Резко поднялся, сел, потряс в воздухе сжатыми кулаками, как когда-то они делали с дедом — в знак озарения.

Туман прошел, как прошли и злость, и раздражение. Голова заработала с прежней четкостью.

Дед, ты, кажется, подсказал своему бездарному внуку потрясающий вариант. Может, тебе оттуда, сверху, виднее ракурс истинной красоты?..