— Гарри, Гарри, Гарри, — шептала Аннабел, вжавшись в кресло, надеясь, что сосед, тучный пожилой джентльмен, уткнувшийся в толстый потрепанный журнал с финансовыми таблицами, достаточно глубоко ушел в свои интересы, чтобы не слышать жалкого лепета одинокой маленькой глупой девочки.
— Гарри, Гарри, Гарри…
Впрочем, может быть, девочка просто спит и грезит во сне.
— Гарри, Гарри, Гарри…
Может быть, она и вправду уснула, а может быть, это гуляло и колдовало вовсю ее воображение или горные духи гнались за лайнером и не хотели выпустить его из своих туманных рук. Но вскоре Аннабел стало казаться, что рядом с ней все тот же Гарри и они, взявшись за руки, летят над миром, совершая счастливый и торжественный круг почета, которого судьба удостаивает только самых верных, самых любящих, самых нежных влюбленных, перед тем как соединить их навеки, самым крепким из крепких способов — брачным союзом — способом, лучше которого до сих пор еще не выдумало человечество.
— Гарри, Гарри, Гарри…
Аннабел не требовалось глядеть в иллюминатор, чтобы узнать, какие земные страницы сейчас перелистываются. Внутреннее — или высшее — зрение открывало то затейливые извивы рек, то дымные скопления городов, то аккуратные разноцветные геометрические фигуры полей, то синие бескрайности морей, то огромные темно-зеленые лесные массивы. А они с Гарри все летели, взявшись за руки, и он, повернув голову, улыбался ей, что-то говорил — было не слышно что, но внутренний — или высший — слух доносил до Аннабел все, что нужно. Что он любит ее, что это великое, редкое счастье, что им удалось встретиться, что он больше всего на свете теперь боится ее потерять. Что он думает о ней каждую минуту, видит ее во сне и наяву, что все его мысли лишь о том, чтобы скорее, как можно скорее долететь до назначенного им судьбою места и там соединиться — отныне, и присно, и во веки веков.
— Наш самолет совершил посадку…
Услышав торжественно произнесенное название родного города, Аннабел вздрогнула и очнулась от грез. Да, все так и было.
— Гарри, Гарри, Гарри…
Она вернулась домой. Одна.
Аннабел покинула салон последней. Спускаясь по трапу, только теперь поняла, как ей не хотелось возвращаться домой. Одной. Без Гарри. А сердце, душа, мысли — все осталось там, в горах. Там, где остался ее Гарри…
Остается лишь положиться на судьбу. И на Гарри.
Аннабел медленно плелась к выходу из аэропорта, машинально разглядывая толпу встречающих. Она не собиралась предупреждать мать о приезде и не ожидала ее встретить, но готовилась увидеть улыбающуюся физиономию Огдена.
Однако все получилось ровно наоборот. Не пройдя и десяти шагов, Аннабел попала в крепкие материнские объятия. По пылкости поцелуев и нежности ласковых слов, которыми Джоан Кловер встретила дорогую доченьку, можно было подумать, что дорогая доченька вернулась из необычайно опасного путешествия, избежав ужасных катастроф.
Джоан наконец угомонилась и, выводя машину со стоянки, принялась расспрашивать дочку о впечатлениях, тут же прерывала себя, не ожидая ответа, и переключалась на текущие партийные события, назначения и увольнения, не сомневаясь, что для верной помощницы эти новости должны быть самым животрепещущим вопросом.
— Так что сегодня отдохни, а завтра возьмешься за работу как следует! Наведешь обычный порядок! — бодро заявила Джоан, выруливая на тихую улицу пригорода, где ожидал обитательниц уютный маленький домик бывшего шерифа.
— А что, Огден так запустил дела? — не удержалась Аннабел от вопроса.
Мать вздохнула.
— Нет, я не могу сказать, что он плохо работал…
— Работал? Почему — работал? Ты хочешь сказать, что он больше не работает?
Джоан затормозила перед воротами и подала сигнал на открытие.
— Работает, да… — нехотя ответила она, въезжая во двор. — Но, к сожалению, не только на меня… не только на нас. — Она завела машину под тент, выключила зажигание.
— А на кого еще? — невинным тоном поинтересовалась Аннабел, выбираясь с рюкзаком в руках. — Неужели на этих республиканцев?
— Ну, ты же знаешь, — ядовито ответила мать, поднимавшаяся вслед за ней на веранду дома. — Ведь Огден Хакен — Президент лиги милосердия!
— Да, я не забыла этого твоего определения, — машинально ответила Аннабел, радостно вдыхая знакомые ароматы кофе, восковой мастики для паркета и ванильного печенья, заново вникая в атмосферу дома, основательно позабытую за две недели. — Но я думала, что ты от него отказалась.
— Увы, мне довелось убедиться в его верности, — раздраженно подтвердила Джоан. — Именно так мистер Хакен повел себя с некоей представительницей этих республиканцев. Она, видишь ли, одинокая безработная мать, пособия ей не хватает, она нуждается в помощи! Огден, ясное дело, принялся помогать, да так энергично, что ничего не оставалось, как прекратить с ним общение. Я не могла стерпеть измены общему делу! Впрочем, это теперь неважно. Прости, дорогая, я очень спешу.
Крепко сжав губы, высокопринципиальная леди громко хлопнула дверью кабинета, оставив дочь наедине с новыми мыслями и чувствами.
Ох, зря, видно, завела я этот разговор, думала Аннабел, совершая в любимой комнате преображение горной туристки в домашнюю девочку. Но кто бы мог ожидать такого развития событий? От мертвой хватки Джоан Кловер еще никто не уходил.
Но, с другой стороны, рассуждала Аннабел, устало упав в любимое кресло и озирая знакомые стены, чего можно было еще ожидать от Огдена Хакена, доброго Огдена, который никогда никому ни в чем не откажет?
Доброта Хакена вдруг открылась с другой стороны. Гораздо менее приятной, чем та, к которой Аннабел успела привыкнуть.
Все это значит, решила она, вставая с кресла, что добрый мистер Огден Хакен отрекся от Джоан Кловер так же легко и быстро, как до этого отрекся от Кловер-младшей под прессом Кловер-старшей. Как отречется от обладательницы недостаточного пособия по безработице, когда в лацканы его безупречного костюма вцепится следующая жертва мировой несправедливости.
Аннабел помрачнела и рывком открыла дверь в ванную. Напоследок оглянулась на фотографии.
Папочка и знаменитый горный восходитель наконец-то дождались возвращения заблудшей дочери и поклонницы. Красавчик Бобби, как ни в чем не бывало, продолжал жизнерадостно скалить зубы.
И на эту троицу Аннабел вдруг взглянула по-новому. Смывая под теплым душем следы долгого бурного путешествия, она ловила себя на новом чувстве — равенства с такими бравыми людьми, как отец и альпинист-одиночка. А Бобби стал попросту смешон. После нежданно свалившейся с неба сказочной поездки весь тинейджерский инфантилизм исчез начисто.
— Вот я и повзрослела, — философски произнесла Аннабел, облачаясь в домашние одежды.
Не без удовольствия отметив, как свободны стали в поясе легкие бриджи, она неторопливо сушила и расчесывала значительно высветлившиеся на горном солнце волосы и гордо разглядывала в огромное настенное зеркало загорелую постройневшую крепкую красотку, в изящной палевой блузке.
Только вот веки чуть-чуть припухли, озабоченно подумала она, приблизив лицо к зеркалу. И какая-то странная зеленоватость вот тут, у губ. Ну, это просто усталость. Высплюсь — пройдет.
Бодрым шагом Аннабел вернулась в комнату, энергично отвесила пару приветственных тумаков упругому кожаному болвану и с новой радостью почувствовала возросшую силу рук, крепость всего тела.
— Да, мистер Кловер! — заявила она портрету. — Ваша дочь времени даром не теряла! Теперь мне нипочем любые горы, я знаю, что это такое!
И перевела взгляд на соседа на постере. Значит, это там, в тех самых горах, осталась твоя возлюбленная? И ты с тех пор ищешь ее? Или бродишь, вспоминая ее каждый час? И не она ли хранит тебя от лавин, камнепадов и гроз?
На безмолвные вопросы альпинист отвечал взглядом согласия. В его глазах за мужественностью и упорством скрывалась грусть. Вернее, тоска. По той, ушедшей, в честь которой он продолжал совершать свои подвиги.
Потом Аннабел взглянула на жизнерадостного Бобби. Поглядела, усмехнулась и решительным движением разорвала картинку на четыре части. Скомкала и выбросила в мусорную корзину.
Теперь я знаю, чей портрет займет его место, Радостно пообещала она самой себе. Как жаль, что я не догадалась захватить фотокамеру! Да, ведь он сказал, что уволится… Значит, и на новом буклете его не будет. Ничего. Пусть не будет картинки. Лучше всяких картинок живой, милый, любимый Гарри! Скорей бы он приехал! Сколько осталось ждать? Наконец-то он увидит моих любимцев, увидит этот гранитный осколок, эти постеры на каждой стене и окончательно поймет, что выбрал себе достойную подругу! Боже мой, когда же он приедет?..
Наконец, устав от впечатлений и мыслей, Аннабел сладостно растянулась на заждавшейся девичьей кровати и мгновенно уснула.
Пробудилась почти к вечеру. Вышла в гостиную, прислушалась. В доме было тихо. Она подошла к двери материнского кабинета. За стеной не слышалось ни малейшего движения. Аннабел решительно открыла дверь.
Она сама бы не могла сказать, что заставило ее войти. Внезапный порыв — пожалеть мать, которая ради будущего счастья решилась на такую жертву, как добровольно отпустить дочь в опасные горы? Или такое же внезапное желание рассказать обо всем, что с нею произошло в этих горах? Но, может быть, мать испугается, устроит грандиозный скандал и больше никогда никуда ее не отпустит?
Но ни одно из намерений и страхов не оправдалось. Кабинет был пуст. Джоан Кловер не было дома.
В столовой, на привычном Аннабел месте, стояли на столе заботливо накрытые блюда, а на пустой тарелке лежала записка. Твердым красивым почерком матери было написано:
«Милая Энни, увидела, как ты сладко спишь, и не стала будить. Не успела сказать, что через час уезжаю на две недели в Орландо — мне поручили провести подготовку предвыборной кампании по тому образцу, как я провела ее здесь. Сроки поджимают. Надеюсь, мистер О.Х. благополучно передаст тебе дела. Договаривайся с ним сама. Продолжай в том же духе. Твоя Д.К.».
Сообразив, что впереди ее ожидают две недели тишины и покоя, Аннабел пришла в полный восторг. Заодно как следует разберемся с добрым мистером О.Х., пообещала она отложенной подальше записке, жадно срывая крышки и салфетки с поджидавших яств.
Все оставшиеся часы законного отдыха прошли в самых приятных занятиях — еде, болтовне по телефону с подружками, просмотре электронных писем от знакомых и чтении дружественных блогов. И лишь взглянув в окно, за которым черным маревом колыхалась ночь, Аннабел спохватилась и кинулась в постель.
Но не прошло и получаса, как с отчетливостью проявились две истины: что сегодня гарантирована бессонница и что Огден Хакен предал мать.
Она сама не понимала, почему второе соображение так больно поразило ее. Днем бескрайнее добродушие Хакена выглядело почти нормально.
Наверное потому, что я в него все-таки никогда не была влюблена, размышляла Аннабел, закинув руки за голову и мрачно следя за перемещением большой яркой звезды в безлунном черном небе. Но маму… маму жалко.
Любила ли она его? Любил ли он ее? Да и любил ли он Аннабел? Аннабел впервые задумалась о том, что любовь может быть преходящей. Как это может быть? Как может быть, что еще вчера не отрывал от тебя глаз, а сегодня не можешь поймать и малейший взгляд? Вчера еще тебя било током от прикосновения его ладони, а сегодня рука — это просто рука, и больше ничего.
Как уживаются эти две вещи? — мучилась Аннабел, без сна ворочаясь с боку на бок всю бесконечно долгую ночь. Когда происходит разрыв с минувшим мгновением? Почему оно больше не повторяется? Куда уходит любовь? Может, просто вянет, как цветок, за которым не ухаживают: раз посадили, значит, так и будет расти, вечно?
Под утро Аннабел вынесла вердикт: любовь — это такое же вечно слабое, нуждающееся в уходе и присмотре существо, как цветок, как ребенок, который никогда не вырастет.
Ребенок… Гарри… Эти два слова вызвали томительно-сладкое ощущение ожидаемого счастья, которое блаженно засыпающая Аннабел не успела доосознать.