Большинство диких животных остаются фертильными вплоть до самой своей смерти или по крайней мере почти до этого рубежа. Сказанное справедливо и для самцов Homo sapiens. Хотя некоторые мужчины по разным причинам и в разном возрасте становятся бесплодными или менее способными к оплодотворению, не существует возраста, в котором все мужчины обязательно и полностью теряют эту способность. Известно множество примеров того, как мужчины весьма преклонного возраста (включая даже одного 94-летнего старца) становились отцами.
Однако у женщин в возрасте около 40 лет способность к зачатию резко снижается, и примерно через десять лет наступает полное бесплодие. И хотя менструальный цикл у некоторых женщин сохраняется до 54–55 лет, до появления современных медицинских технологий — гормонотерапии и искусственного оплодотворения — зачатие после пятидесяти было редкостью. Например, в среде американских хаттеритов, процветающей религиозной общины, которая отрицательно относится к контрацепции, женщины рожают детей так часто, как только позволяет человеческая биология. Период между родами составляет около двух лет, и в среднем на каждую женщину в общине приходится одиннадцать детей. Однако даже у хаттеритов женщины перестают рожать к 49 годам.
Для неискушенных людей менопауза — явление неизбежное, хотя часто болезненное и ожидаемое без восторга. Однако с точки зрения биологов-эволюционистов менопауза у наших женщин — это аномалия в животном мире и своего рода интеллектуальный парадокс. Суть естественного отбора — способствовать генам тех признаков, которые увеличивают число потомков своего обладателя. Как же мог естественный отбор наделить всех самок вида генами, прерывающими их способность к размножению? Кроме того, по любому биологическому признаку, включая и возраст менопаузы, существует генетическая изменчивость. И если уж менопауза у женщин по какой-то эволюционной причине возникла, то почему сроки ее наступления не стали постепенно сдвигаться на все более поздний возраст? Ведь чем позже наступит менопауза у женщины, тем большее потомство она может оставить.
С точки зрения биологов-эволюционистов, менопауза — одно из самых необычных проявлений человеческой сексуальности. И, как мы увидим дальше, одно из самых важных. Я убежден, что наряду с прямохождением и большим головным мозгом (занимающими центральное место в любом тексте про эволюцию человека); наряду со скрытой овуляцией и способностью заниматься сексом ради развлечения (чему эти тексты уделяют гораздо меньше внимания) именно менопауза стала одной из ключевых биологических особенностей, делающих нас людьми — созданиями, качественно отличающимися от обезьян.
Многие биологи не согласятся с тем, что я сказал. Они будут доказывать, что никакой нерешенной проблемы менопауза не представляет и нет нужды ее обсуждать. Их возражения бывают трех родов.
Во-первых, некоторые биологи считают, что менопауза — это своего рода артефакт, побочный результат недавнего увеличения продолжительности человеческой жизни. Речь идет не только о плодах прогресса здравоохранения за последнее столетие. Продолжительность жизни людей выросла, вероятно, уже десять тысяч лет назад в результате возникновения сельского хозяйства. Возможно, она увеличивалась все последние сорок тысяч лет в ходе эволюционных изменений, позволявших людям овладевать все новыми навыками выживания. Согласно этой точке зрения, на протяжении предыдущих нескольких миллионов лет эволюции человека менопауза проявлялась очень редко, потому что, как принято считать, почти никто из тогдашних женщин (как и мужчин) не переживал рубеж сорока лет. Понятно, что женская репродуктивная система могла быть настроена таким образом, чтобы прекращать работу после сорока лет — поскольку в более позднем возрасте у нее в любом случае не было возможности ее продолжать. В эволюционном масштабе увеличение продолжительности жизни произошло совсем недавно, и у женской репродуктивной системы просто не было времени, чтобы приспособиться к нему. Таково вкратце первое возражение.
Однако эта точка зрения игнорирует тот факт, что репродуктивная система мужчины, да и другие физиологические системы у мужчин и женщин продолжают в большинстве случаев функционировать еще в течение десятилетий после сорока лет. Получается, что все другие системы организма сумели приспособиться к резко возросшей продолжительности жизни, и лишь одна только женская репродуктивная система по какой-то необъяснимой причине не смогла этого сделать. Что же касается утверждения, будто в древности лишь немногие женщины переживали сорокалетний рубеж, то оно основано на данных палеодемографии, оценивающей продолжительность жизни древних людей по возрасту ископаемых останков. Такие оценки в значительной мере основаны на недоказанных и порой не слишком правдоподобных допущениях. В частности, на том, что найденные нами останки представляют собой несмещенную выборку всей древней популяции; кроме того, вызывает сомнения возможность точно определить возраст смерти по ископаемым костям. Разумеется, палеодемографы могут отличить останки десятилетнего ребенка от костяка двадцатипятилетнего взрослого, однако их способность различать скелеты 40-летнего и 55-летнего человека никогда не была убедительно показана. Сравнение со скелетами современных людей мало что дает: другой образ жизни, другой рацион, другие болезни заставляют наши кости стареть совсем по-другому, нежели у наших предков.
Второе возражение признает, что менопауза может быть древним феноменом, однако отрицает, что она присуща только человеку. У многих или даже у большинства диких животных с возрастом фертильность снижается. Показано, что у многих видов млекопитающих и птиц значительная часть старых особей бесплодна. У макак-резусов и лабораторных мышей, живущих в вивариях и зоопарках, продолжительность жизни сильно увеличена по сравнению с дикими родичами благодаря хорошему питанию, медицинской помощи и полной защищенности от врагов. В этих условиях многие самки к старости становятся бесплодными. Отсюда некоторые биологи делают вывод, что менопауза у женщин — лишь частный случай широко распространенного в животном мире феномена. Чем бы он ни был вызван, его существование у многих видов означает, что в человеческой менопаузе нет ничего специфического, требующего отдельных объяснений.
Но одна ласточка не делает весны, и одна стерильная самка не делает менопаузу у животных нормой. Ни случайное бесплодие у старой самки на воле, ни закономерная стерильность животных с искусственно увеличенной в неволе продолжительностью жизни не превращают менопаузу в биологически значимый феномен у диких животных. Для этого нужно показать, что в какой-нибудь природной популяции существенная часть самок становится в определенном возрасте бесплодной и в таком состоянии проводит заметную часть своей жизни.
Наш собственный вид вполне отвечает этим требованиям, однако помимо человека данный феномен точно установлен лишь у одного или, может быть, двух видов животных. Один — это австралийские сумчатые мыши, у которых самцы (а не самки) демонстрируют нечто вроде менопаузы. Все самцы сумчатой мыши в течение очень короткого периода в августе становятся бесплодными и через пару недель умирают, оставляя популяцию, полностью состоящую из беременных самок. Однако в этом случае время жизни после «менопаузы» по сравнению с длиной всей жизни самца пренебрежимо мало. Так что сумчатые мыши демонстрируют вовсе не менопаузу, а скорее пример «взрывного размножения»: однократного репродуктивного усилия, за которым закономерно следует сначала бесплодие, а затем и смерть, как у лососей или столетника. Более подходящий пример менопаузы у животных — дельфины гринды. Четверть всех взрослых самок гринд, добытых китобоями, находились, судя по состоянию их яичников, в постменопаузальном периоде. У самок гринд менопауза наступает приблизительно в возрасте 30–40 лет, и после этого они в среднем проживают еще не менее 14 лет, а могут и перевалить за 60.
Таким образом, менопауза как биологически значимый феномен — не исключительно человеческая особенность, она наблюдается по крайней мере у одного вида дельфинов. В поисках других возможных кандидатов стоило бы изучить с этой точки зрения косаток, а также некоторые другие виды китообразных.
В то же время старые самки, не утратившие фертильности, часто встречаются в хорошо изученных популяциях других долгоживущих видов млекопитающих — таких как шимпанзе, гориллы, павианы и слоны. Всем этим видам, да и многим другим, регулярная менопауза совершенно не свойственна. Например, 55-летняя слониха считается старой, поскольку 95 % слонов не доживают до этого возраста. Но способность к зачатию у такой слонихи всего вдвое меньше, чем у более молодых самок в полном расцвете сил.
Итак, менопауза — достаточно необычное явление в животном мире, чтобы ее возникновение у человека требовало специального объяснения. Мы определенно не унаследовали ее от гринд, поскольку наши и их предки разошлись более 50 млн лет назад. Между тем менопауза у человека должна была развиться в течение последних 7 млн лет, когда его предки отделились от предков шимпанзе и горилл, у которых менопауза отсутствует (или, по крайней мере, не является правилом).
Наконец, третье и последнее возражение признает менопаузу феноменом древним для человека, но необычным для животного мира. Однако, утверждают эти критики, его нет надобности объяснять, поскольку эта головоломка давно решена. Решение (говорят они) сокрыто в физиологическом механизме менопаузы. Дело в том, что запас яйцеклеток у женщины задан от рождения и в течение жизни не увеличивается. В каждом менструальном цикле одна или несколько яйцеклеток гибнут в ходе овуляции, но еще большее число яйцеклеток просто отмирает (это явление называется атрезия). К тому времени, когда женщина достигает 50-летнего возраста, большинство ее яйцеклеток уже истрачено. Оставшимся же яйцеклеткам тоже полвека от роду, их чувствительность к гормонам гипофиза неуклонно снижается, и, кроме того, их слишком мало, чтобы вырабатываемого ими эстрадиола хватило для запуска секреции гипофизарных гормонов.
Но против этого возражения есть сокрушительный контрдовод. Такое объяснение не то чтобы неверно — оно неполно. Да, непосредственная причина менопаузы у человека — старение яйцеклеток и оскудение их запаса. Но почему естественный отбор так запрограммировал организм женщины, что к сорока годам ее яйцеклетки становятся малочисленными и нечувствительными? Нет никакого закона природы, который запрещал бы женщинам иметь при рождении вдвое больше яйцеклеток, а самим клеткам — сохранять чувствительность к гормонам и после 50 лет. Яйцеклетки слонов, усатых китов и, возможно, альбатросов остаются жизнеспособными на протяжении как минимум 60 лет, а яйцеклетки черепах — еще дольше, так что и человеческие яйцеклетки в принципе могли бы быть столь же долговечными.
Фундаментальная причина неполноты третьего возражения — в том, что оно смешивает проксимальные (непосредственные) механизмы с конечными причинными объяснениями. Проксимальный механизм — это непосредственная причина, а конечное объяснение должно указывать на исходное звено в длинной цепочке факторов, приведших к этой непосредственной причине. Например, непосредственной причиной развода может стать то, что муж узнал о шашнях жены, однако конечным объяснением может оказаться хроническое равнодушие мужа и фундаментальная несовместимость пары, которые и подтолкнули жену к измене.
Физиологи и молекулярные биологи регулярно попадают в логическую ловушку, не принимая во внимание это различие — фундаментальное для биологии, истории и человеческого поведения. Физиология и молекулярная биология могут определить лишь проксимальные механизмы, конечные же объяснения способна дать только эволюционная биология. Простой пример: проксимальной причиной того, что южноамериканские лягушки-древолазы ядовиты, является их способность выделять смертельно опасное соединение — батрахотоксин. Однако молекулярный механизм лягушачьей ядовитости можно рассматривать как несущественную деталь, потому что другие ядовитые вещества работали бы не хуже. Конечное объяснение заключается в том, что древолазы в ходе эволюции приобрели способность вырабатывать яд для защиты от хищников, для которых эти маленькие существа были бы иначе легкой добычей.
Мы уже не раз отмечали в этой книге, что самые сложные вопросы человеческой сексуальности — это вопросы эволюционные, требующие конечных объяснений, а не указания на непосредственные физиологические механизмы. Да, нам нравится заниматься сексом, поскольку у наших женщин скрытая овуляция и они постоянно сексуально рецептивны, но почему у них в ходе эволюции развилась столь необычная репродуктивная особенность? Да, мужчины физиологически способны к лактации, но почему у них эволюционно не реализовалась эта возможность? Точно так же и в случае с менопаузой: тот прозаический факт, что годам к пятидесяти яйцеклетки у женщин растрачиваются и портятся, — это самая легкая часть загадки. Настоящий вопрос — в том, почему мы приобрели такую, казалось бы, саморазрушительную особенность репродуктивной физиологии.
Старение женской репродуктивной системы не стоит рассматривать отдельно от других проявлений старения. Наши глаза, почки, сердце и все остальные органы и ткани с возрастом дряхлеют. Однако старение органов — вовсе не неизбежный процесс. Или, во всяком случае, он необязательно должен протекать так быстро, как у человека: ведь органы некоторых черепах, моллюсков и других животных остаются в хорошем состоянии гораздо дольше, чем человеческие.
Физиологи и другие исследователи старения пытаются найти одну всеобъемлющую причину, способную объяснить этот процесс. Популярные гипотезы, выдвинутые в последние несколько десятилетий, объясняют старение иммунными и гормональными причинами, клеточным делением, воздействием свободных радикалов. На самом деле, и это хорошо известно каждому, кому перевалило за сорок, с возрастом постепенно ухудшаются все показатели нашего тела, а не только наша иммунная система и наша защита от свободных радикалов. Хотя моя жизнь была совсем не такой тяжелой, как у большинства из остальных шести миллиардов людей на Земле, и я получал гораздо более хорошее медицинское обслуживание, в 59 лет я почувствовал, что годы берут свое: я стал хуже слышать высокие частоты, не так ярко ощущаю запахи и вкус, у меня развилась дальнозоркость, я потерял зубы и одну почку, мои пальцы стали менее гибкими и так далее. Теперь мои травмы заживают гораздо медленнее, и мне даже пришлось отказаться от пробежек из-за повторяющихся травм икры. Недавно я наконец-то залечил левый локоть, а теперь вот повредил сухожилие на пальце. А впереди меня ждет, если верить опыту других людей, длинный унылый перечень популярных недугов: сердечные заболевания, атеросклероз, проблемы с мочевым пузырем, расширение простаты, артриты, утрата памяти, рак прямой кишки и многое другое. И все эти неприятные изменения и есть то, что мы называем старением.
Общую причину этого мрачного набора легко пояснить аналогией с человеческими творениями. Тела животных, подобно машинам, по мере использования и просто с возрастом постепенно ветшают или внезапно ломаются. Борясь с этим, мы сознательно ухаживаем за своими машинами и ремонтируем их. Естественный отбор устроил так, чтобы наши тела бессознательно заботились о себе и устраняли неполадки.
Работоспособность и наших тел, и наших машин поддерживается двумя способами. Во-первых, мы чиним те детали машины, которые сломались. Например, мы заклеиваем проколотую шину или выправляем помятое автомобильное крыло, а если тормозные колодки или шины уже нельзя починить, мы их заменяем. Подобным же образом устраняет повреждения и наше тело. Самый наглядный пример — процесс затягивания ранки после пореза, однако незримо для нас в нашем организме постоянно идет починка поврежденных участков ДНК и другие ремонтные работы. Точно так же, как мы заменяем стертую покрышку у нашего автомобиля, наш организм способен восстанавливать отдельные части поврежденных органов — почки, печени, кишечной ткани. У некоторых животных эта способность к регенерации развита гораздо сильнее. Ах, если бы мы были в этом смысле похожи на морских звезд, крабов, голотурий (трепангов) и ящериц, которые умеют восстанавливать соответственно свои лучи, клешни, кишки и хвосты!
Второй способ поддерживать в хорошем состоянии машины и тела — это регулярное или автоматическое обслуживание, противостоящее постепенному износу независимо от того, ломалось ли что-то. Например, в ходе планового техобслуживания у вашей машины меняют масло, свечи зажигания, ремень вентилятора и подшипники. Подобным же образом ваше тело постоянно отращивает волосы, каждые несколько дней полностью заменяет выстилку кишечника, каждые несколько месяцев — красные кровяные тельца и один раз в жизни — зубы. Незаметно для нас идет постоянная замена белковых молекул, из которых состоит наше тело.
Чем лучше вы заботитесь о своем автомобиле, чем больше денег и других ресурсов вы в это вкладываете, тем дольше он вам прослужит. То же самое можно сказать и о нашем теле — имея в виду не только спортивные упражнения, визиты к врачу и прочие сознательные усилия, но и то бессознательное обслуживание и ремонт самого себя, которым постоянно занят наш организм. Он постоянно тратит много энергии, обновляя кожу, почечную ткань, белки. Затраты на это самоподдержание у разных видов животных весьма различны, и стареют они с разной скоростью. Некоторые черепахи живут более ста лет. А лабораторные мыши, получающие вдоволь корма, избавленные от хищников и прочих опасностей и обеспеченные куда лучшим медицинским уходом, чем дикие черепахи и абсолютное большинство людей в мире, неизбежно дряхлеют и умирают от старости незадолго до своего третьего дня рождения. Даже наши ближайшие родственники, человекообразные обезьяны, стареют не так, как мы, люди. Живя в безопасных вольерах зоопарка, правильно питаясь и находясь под постоянным наблюдением ветеринаров, они редко переваливают за 60-летний рубеж. В то же время белые американцы, подверженные гораздо большим опасностям и стрессам и получающие меньше медицинской помощи, доживают в среднем до 78 лет, а американки — так и до 83. Почему же наши тела заботятся о себе лучше, чем тела обезьян? Почему черепахи стареют настолько медленнее, чем мыши?
Мы могли бы полностью избежать старения и жить вечно (если не брать в расчет несчастные случаи), если бы наш организм посвятил все свои силы ремонту и постоянно заменял все свои части и органы. Мы смогли бы избавиться от артритов, выращивая себе, как крабы, новые конечности; нам не грозили бы сердечные приступы, если бы у нас регулярно вырастали новые сердца; нас не пугала бы потеря зубов, если бы зубы у нас менялись не один, а пять раз в жизни, как у слонов. Итак, некоторые животные вкладывают большие ресурсы в ремонт определенных частей тела, однако ни одно животное не вкладывает ресурсы в ремонт всего тела сразу и ни одному животному не удается избежать старения.
Аналогия с автомобилем делает причину этого очевидной: стоимость ремонта и технического обслуживания. У большинства из нас количество денег ограничено, и нам приходится планировать траты. Мы вкладываем деньги в ремонт машины, который позволит поддерживать ее в рабочем состоянии, только пока это экономически оправданно. Как только счета за ремонт станут слишком большими, мы решаем, что выгоднее дать старой машине «умереть» и купить новую. Наши гены сталкиваются точно с такой же проблемой выбора: либо ремонтировать старое тело, которое хранит их, либо создать новые хранилища, то есть детей. Ресурсы, потраченные на ремонт — машины или тела, — уже не удастся потратить на приобретение нового автомобиля или создание ребенка. Животные с небольшими затратами на саморемонт и короткой продолжительностью жизни, такие как мыши, производят больше потомства и делают это чаще, чем «дорогие в обслуживании» и более долговечные существа вроде нас. Самка мыши, которая умрет примерно в возрасте двух лет, то есть задолго до того, как человек достиг бы способности к размножению, каждые два месяца рожает по пять мышат и начала это делать, будучи всего нескольких месяцев от роду.
Естественный отбор устанавливает баланс между затратами на ремонт и на репродукцию так, чтобы максимально увеличить передачу генов потомству. Конечно, у разных видов этот баланс разный. Одни — такие как мыши — экономят на ремонте, лихорадочно плодятся, но быстро умирают. Другие — такие как человек — сильно вкладываются в ремонт своего организма, живут почти столетие и могут произвести на свет дюжину детей (если вы женщина-хаттеритка) или более тысячи отпрысков (если вы марокканский правитель Мулай Исмаил). Ежегодно вы произведете на свет гораздо меньше детенышей, чем мышь (даже если вы Мулай), зато лет в вашем распоряжении будет гораздо больше.
По всей видимости, фактором эволюции, определяющим долю биологических вложений в саморемонт — иными словами, в увеличение предельной продолжительности жизни, — выступает риск смерти от несчастного случая или плохих условий жизни. Вам не стоит тратить много денег на техническое обслуживание вашего такси, если вы водитель такси в Тегеране, где даже самый осторожный водитель раз в каждые несколько недель попадает в мелкое ДТП. Будет гораздо разумнее сэкономить и накопить деньги на покупку новой машины. Точно так же и животные, у которых велик риск случайной гибели, запрограммированы на то, чтобы экономить на ремонте и быстро стареть, даже если они существуют в сытой безопасности вивария. Мыши, которые в естественных условиях часто становятся жертвами хищников, эволюционно запрограммированы так, чтобы вкладывать меньше ресурсов в саморемонт и стареть быстрее, чем птицы примерно того же размера, которые реже становятся жертвами хищников, поскольку могут от них улететь. Черепахи, защищенные панцирем, стареют медленнее других рептилий, точно так же и дикобраз с его иголками стареет медленнее других сравнимых по размеру млекопитающих.
Подобное обобщение можно распространить также на человека и человекообразных обезьян. Наши предки, уже спустившиеся с деревьев на землю и оборонявшиеся от врагов при помощи копья и огня, были гораздо лучше защищены от хищников или от случайного падения с дерева, чем по-прежнему жившие на деревьях обезьяны. В результате этого эволюционного процесса мы живем сегодня на несколько десятилетий дольше, чем даже обезьяны в зоопарках, обитающие в сравнимых по безопасности, гигиене и достатку условиях. Должно быть, более эффективные механизмы восстановления и саморемонта, а также более медленная скорость старения выработались у нас в последние семь миллионов лет — после того, как наши предки отделились от предков человекообразных обезьян, спустились с деревьев и взяли на вооружение каменные орудия, копья и огонь.
Эти же соображения объясняют и тот известный нам по болезненному опыту факт, что все в нашем организме начинает с возрастом портиться и ломаться. Увы, печальная истина эволюционного конструирования заключается в том, что все имеет свою цену. Если какая-то часть вашего тела окажется потенциально долговечнее прочих частей и всего организма в целом, это будет означать, что вы затратили на ее поддержание в рабочем состоянии неоправданно много ресурсов — которые можно было бы пустить на деторождение. Наиболее эффективное устройство тела — это такое, при котором все органы отказывают примерно одновременно.
Тот же принцип приложим и к машинам, сделанным человеком, — что иллюстрирует история про гения автомобильной индустрии Генри Форда. Однажды Форд послал несколько своих служащих на автомобильные свалки, велев выяснить, в каком состоянии находятся узлы и агрегаты отслуживших свой век фордов модели «Т». Служащие вернулись с неприятной вестью, что практически все детали старых автомобилей были сильно изношены — за исключением поворотных шкворней (деталей передней подвески), которые выглядели практически как новые. Однако еще больше работников удивило, что Форд не только не выразил никакого удовольствия по поводу великолепного качества своих шкворней, но заявил, что они слишком качественные и что их изготовление следует немедленно упростить и удешевить. Решение Форда, возможно, противоречит нашему идеалу профессиональной гордости, но в нем есть экономический смысл: затраты на изготовление чересчур прочного шкворня, который заведомо переживет сам автомобиль, — это выброшенные деньги.
Устройство наших тел, созданное естественным отбором, вполне соответствует фордовскому «принципу шкворня» (то есть принципу равномерного износа), за одним лишь исключением. В самом деле, все части нашего тела изнашиваются примерно в одни и те же сроки. «Принцип шкворня» применим и к мужской репродуктивной системе, которая постепенно выходит из строя и в которой постепенно накапливаются различные неполадки — от увеличения простаты до уменьшения количества спермы, причем этот процесс у разных мужчин протекает с разной скоростью. По фордовскому принципу работают и тела животных. У пойманных диких животных мало признаков старения, потому что в естественных условиях животное, вероятнее всего, погибнет от зубов хищника или от несчастного случая гораздо раньше, чем его тело заметно обветшает. Но в зоопарках и вивариях животные проявляют явные признаки постепенного старения всех систем и органов — точь-в-точь как у нас.
У животных эта грустная мысль справедлива как для мужской, так и для женской репродуктивной системы. В возрасте около 30 лет самки макаки-резуса перестают продуцировать жизнеспособные яйцеклетки. Способность к оплодотворению у яйцеклеток старых крольчих достоверно снижается; у старых самок хомяков, мышей и кроликов возрастает число поврежденных яйцеклеток и нежизнеспособных эмбрионов; возрастные изменения в матке хомяков, мышей и кроликов увеличивают процент погибших зародышей. Таким образом, женская репродуктивная система является миниатюрным отражением всего организма: все, что может в нем сломаться по мере старения, ломается в разном возрасте у разных особей.
И только менопауза — вопиющее исключение из «принципа шкворня». У всех женщин она наступает в течение сравнительно короткого промежутка времени и за несколько десятков лет до истечения ожидаемой продолжительности жизни (даже если брать продолжительность жизни женщины в охотничье-собирательских обществах). Она обусловлена физиологически ничтожной причиной — истощением запаса работоспособных яйцеклеток, которую можно было бы легко устранить какой-нибудь мутацией, меняющей скорость отмирания или деградации яйцеклеток. Это говорит о том, что в менопаузе нет ничего физиологически неизбежного, а отсутствие ее практически у всех остальных млекопитающих доказывает, что и ничего эволюционно неизбежного в ней тоже нет. Тем не менее женщины — но не мужчины — были в последние несколько миллионов лет запрограммированы естественным отбором на досрочное прекращение репродукции. Это преждевременное дряхление одной системы тем удивительней, что оно противоречит общей тенденции: во всех остальных отношениях для человека характерно скорее замедленное, чем ускоренное старение.
Теоретические рассуждения об эволюционных причинах появления менопаузы должны объяснить, каким образом эта на первый взгляд контрпродуктивная эволюционная стратегия, ведущая к уменьшению числа детей, на самом деле приводит к его увеличению. По всей видимости, это возможно, если окажется, что стареющая женщина может эффективнее увеличить число потомков, носящих ее гены, не рожая новых детей, а посвятив себя заботам об уже рожденных детях, будущих внуках и других родственниках.
Цепочка наших рассуждений отталкивается от некоторых суровых фактов. Один из них — долгая зависимость ребенка от родителей, дольше, чем у любого другого животного. Детеныш шимпанзе начинает находить себе пищу, как только мать отнимет его от груди. В основном он собирает пищу голыми руками. (Шимпанзе умеют использовать орудия, например выуживать термитов из термитников с помощью травинок или колоть камнями орехи. Эти способности вызывают большой интерес ученых, однако доля пищи, добытой такими способами, в рационе шимпанзе весьма ограничена.) Также исключительно при помощи собственных рук детеныш шимпанзе подготавливает пищу к потреблению. Однако люди, ведущие образ жизни охотников и собирателей, добывают большую часть своей пищи при помощи различных орудий — палок-копалок, сетей, копий и корзин. Значительная часть пищи готовится также с помощью орудий — очищается от шелухи, измельчается, разрезается и т. д., а затем готовится на огне. От опасных хищников мы также защищаемся не с помощью зубов и крепких мышц, как другие животные, а опять же с помощью орудий. Человеческий младенец не способен даже удержать эти орудия, а маленький ребенок не способен их изготовить. Изготовление и использование орудий передается не только путем подражания, но и при помощи языка, на овладение которым в должной мере у ребенка уходит больше десяти лет.
В результате в большинстве человеческих обществ ребенок не способен к экономической независимости и исполнению взрослых экономических обязанностей вплоть до подросткового возраста, а то и лет до двадцати. До этого ребенок полностью зависит от родителей, прежде всего от матери, поскольку матери, как мы видели в предыдущих главах, больше заботятся о своих детях, чем отцы. Родители нужны не только для того, чтобы кормить ребенка и обучать его навыкам обращения с орудиями, но также чтобы защищать его и поддерживать определенный статус ребенка в племени. В традиционных обществах преждевременная смерть отца или матери ставит под угрозу жизнь ребенка, даже если оставшийся родитель вступает в новый брак, — из-за конфликта с генетическими интересами отчима или мачехи. У маленького сироты, которого никто не усыновил, шансов выжить еще меньше.
Вот почему в охотничье-собирательских обществах матери, уже родившие несколько детей, рискуют потерять изрядную часть своих генетических вложений, если не доживут до того времени, когда самый младший из их детей станет хотя бы подростком. Этот суровый факт, лежащий в основе женской менопаузы, выглядит еще более зловещим в свете другого жестокого факта: рождение каждого нового ребенка непосредственно угрожает старшим детям, поскольку велика вероятность гибели матери в родах. Для большинства животных эта опасность незначительна. К примеру, из 401 беременной самки макак-резусов, наблюдавшейся в ходе одного исследования, лишь одна умерла при родах. Для женщины из племени охотников-собирателей этот риск гораздо выше и с возрастом еще увеличивается. Даже сегодня в благополучных развитых странах риск умереть во время родов для женщины после сорока лет в семь раз выше, чем для 20-летней. Каждый новый ребенок подвергает жизнь матери опасности: она может не только умереть во время родов, но и погибнуть позднее — от истощения при кормлении грудью, от постоянной необходимости носить на себе маленького ребенка и больше работать, чтобы прокормить больше ртов.
Еще один суровый факт: чем старше роженица, тем ниже вероятность выживания новорожденного и выше риск выкидыша, рождения мертвого, недоношенного или обладающего генетическим дефектом ребенка. К примеру, вероятность рождения ребенка с синдромом Дауна для матерей в возрасте до 30 лет — один к двум тысячам; для женщин в возрасте 35–39 лет — один к тремстам, для 43-летних — один к пятидесяти, а у женщин под 50 этот страшный шанс достигает одного к десяти.
Итак, чем старше женщина, тем, по всей вероятности, больше детей она родила, тем дольше она их растила и тем, следовательно, больше вложения, которые она сделала — и которыми рискует при каждой новой беременности. При этом риск умереть во время или после родов, родить мертвого или больного ребенка с возрастом тоже растет. Получается, что стареющая мать рискует все больше ради все меньшего возможного выигрыша. Вот набор факторов, которые могли способствовать возникновению у женщин менопаузы и в конечном счете привести к парадоксальному результату: у женщины, рожавшей меньше, выживших детей оказывается больше. Мужчин же естественный отбор не наделил менопаузой в силу еще более суровых фактов: мужчины никогда не умирают при родах и редко — во время полового акта; маловероятно, что отец, в отличие от матери, будет физически истощен заботой о потомстве.
Гипотетическая «безменопаузная» пожилая женщина, умерев в родах или после них, могла бы потерять не только то, что она вложила в уже рожденных ею детей. Дело в том, что у этих детей, когда они вырастут, родятся собственные дети, которых тоже следует рассматривать как часть исходного вклада женщины. Выживание женщины, особенно в традиционных обществах, важно не только для ее детей, но и для ее внуков.
Эту продленную роль женщин постменопаузального возраста изучала антрополог Кристен Хоукс; о ее исследованиях роли мужчин я рассказывал в главе 5. Хоукс вместе со своими коллегами-антропологами наблюдала, как и сколько пищи добывают женщины разных возрастов в танзанийском племени хадза. Именно пожилые женщины посвящали сбору съедобных кореньев, фруктов и меда большую часть времени. Бабушки племени хадза напряженно трудились в среднем семь часов в день, в то время как девочки-подростки и молодые девушки работали только три часа, а замужние женщины с маленькими детьми — четыре с половиной часа. Как и следовало ожидать, эффективность собирательства (измеренная в фунтах пищи в час) возрастала с возрастом и опытом, так что зрелые женщины, естественно, добывали в час намного больше пищи, чем неопытные девочки-подростки. Интереснее, что часовая добыча бабушек была не меньше, чем у достаточно опытных, но при этом еще полных сил замужних женщин. Поскольку пожилые женщины к тому же проводили за работой гораздо больше времени, получалось, что они добывали еды гораздо больше, чем женщины других возрастных групп, и их обильная добыча заведомо превышала их личные нужды (при том, что у них уже не было маленьких детей, целиком зависящих от них).
Хоукс и ее коллеги заметили, что бабушки хадза делились излишками пищи с близкими родственниками — собственными внуками и взрослыми детьми. Эффективность преобразования пищевых калорий в живой вес растущего ребенка оказывается куда выше, если бабушка передает калории внукам или взрослым детям, а не маленькому собственному ребенку (даже если бы она еще могла его родить). Ведь ее способность родить здоровое потомство с годами в любом случае ослабела, а тем временем ее выросшие дети как раз находятся на пике фертильности. Естественно, социальная роль постменопаузальной женщины в традиционном обществе не исчерпывается только добыванием и раздачей пищи. Бабушка также ухаживает за своими внуками и заботится о них, помогая своим взрослым детям взрастить больше детей, несущих ее собственные гены. Вдобавок бабушки передают своим внукам, как и своим детям, собственный социальный статус.
Если бы вы были Богом или Дарвином и вам предстояло решить, что лучше — предусмотреть для пожилых женщин менопаузу или, напротив, оставить их фертильными, вы бы, вероятно, расписали баланс, сопоставив выгоды от менопаузы с ее издержками. Издержки — это дети, рождение которых исключит менопауза. Потенциальная выгода — снижение риска смерти при новых родах или после них, что, в свою очередь, помогает выжить уже рожденным детям женщины и ее внукам. Размер этой выгоды зависит от множества факторов. Какова именно вероятность смерти во время родов или после них? Насколько увеличивается эта вероятность с возрастом? А каков был бы риск смерти в том же возрасте для женщины, у которой вовсе нет детей и тягот родительства? Насколько быстро с возрастом снижается фертильность до менопаузы? А как быстро снижалась бы фертильность у стареющей женщины, если бы менопаузы вовсе не было? Все эти параметры сильно различаются в разных человеческих обществах, и оценить их нелегко. Так что антропологи до сих пор не решили, перевешивают ли два соображения, о которых я так долго говорил, — вложения во внуков и защита ранее сделанных вложений в уже рожденных детей — отказ от дальнейшего деторождения. Иными словами, могут ли они объяснить возникновение менопаузы?
Однако у менопаузы есть и еще одно преимущество, на которое мы до сих пор не обращали внимания. Оно заключается в той особой роли, что играют старики у бесписьменных народов — из которых состояло все человечество со времен его становления и до изобретения письменности (что случилось в Месопотамии примерно в 3300 году до н. э.). Учебники по генетике утверждают, что мутации, вредное действие которых проявляется только в пожилом возрасте, не устраняются естественным отбором. Считается, что отбор не работает против таких мутаций, потому что старики, как говорят генетики, в любом случае «пострепродуктивны». Я полагаю, что при этом упускается одна очень важная особенность, отличающая человека от большинства животных. Никакой человек, кроме разве что отшельника, не бывает совсем пострепродуктивным — в том смысле, что он всегда может сделать что-то для выживания и размножения других людей, несущих его гены. Я допускаю, что если бы некоторые орангутаны жили в природе достаточно долго, чтобы дожить до бесплодия, их вполне можно было бы называть пострепродуктивными: орангутаны, за исключением самок с маленьким детенышем, живут уединенно. Я также допускаю, что значение очень старых людей в современных обществах с письменной культурой постоянно снижается — этот новый феномен порождает множество проблем и для самих стариков, и для общества в целом. Сегодня мы, люди современного мира, получаем большую часть информации из разнообразных текстов, телевидения и радио. Мы не можем представить себе ту невероятно важную роль, которую играли в дописьменных обществах старики — хранители информации и жизненного опыта.
Приведу пример такой роли. Во время моих полевых орнитологических исследований на Новой Гвинее и других островах юго-запада Тихого океана я подолгу жил среди людей, не знавших письменности и пользовавшихся в основном каменными орудиями. Их основными занятиями были земледелие и рыбная ловля, дополнявшиеся охотой и собирательством. Я регулярно спрашивал у местных жителей, как называется тот или иной местный вид птиц, животных или растений на их языке, и просил рассказать мне все, что они знают об этих существах. Оказалось, что жители Новой Гвинеи и Океании владеют огромным массивом биологической информации, включая названия примерно тысячи видов живых существ; кроме того, им были известны условия их обитания, поведения, экологии, а также чем они могли быть полезны для человека. Все эти сведения были чрезвычайно важны для людей, поскольку именно от диких животных и растений они получали большую часть своей пищи, а также строительные материалы, лекарства и украшения.
Не раз, задавая вопрос по поводу какой-нибудь более редкой птицы, я убеждался, что ответить мне может лишь кто-нибудь из самых старых охотников, но иногда мои вопросы даже их ставили в тупик. В таких случаях они говорили: «Надо спросить у старика/у старухи». Меня вели в хижину, в которой сидел старик или старуха, древнее существо, иногда уже слепое от катаракты, еле-еле передвигающееся, беззубое и способное есть только то, что кто-то уже разжевал. Однако это древнее существо было племенной библиотекой. В обществе, где отсутствует письменность, старики знают больше об окружающей среде, чем кто-либо еще, они — единственный источник достоверной информации о событиях, случившихся много лет назад. Не говоря уж о названии и описании редкой птицы.
Этот накопленный опыт стариков чрезвычайно важен для выживания всего племени. Например, в 1976 году я оказался на острове Реннелл, входящем в архипелаг Соломоновы острова, который расположен в зоне тихоокеанских тропических циклонов. Когда я расспрашивал, какими плодами и семенами питаются местные птицы, островитяне называли мне на своем языке десятки растений, перечисляли птиц и летучих мышей, кормящихся на этих растениях, не забывая при этом указать, съедобны ли эти плоды для людей. С этой точки зрения плоды подразделялись на три категории: те, которые никогда не едят; те, которые едят постоянно; и, наконец, те, которые едят только в голодные времена. Например, как после — тут я услышал незнакомое мне слово, — как после «хунги-кенги». Эти слова оказались именем самого разрушительного на памяти живущих поколений тайфуна, налетевшего на Реннелл примерно в 1910 году — если привязывать его к памятным островитянам деяниям колониальной администрации. Хунги-кенги повалил большую часть леса на Реннелле, уничтожил посадки и поставил островитян на грань голодной смерти. Чтобы выжить, им пришлось есть плоды, которые они обычно не едят, но для этого нужно было точно знать, какие из этих плодов ядовиты, какие не ядовиты и можно ли (и если можно, то как) удалить яд в ходе приготовления пищи.
Когда мои расспросы о съедобности тех или иных плодов начали надоедать собеседникам — реннельцам среднего возраста, меня отвели в одну хижину. Как только мои глаза привыкли к темноте, я разглядел в глубине хижины неизбежную древнюю старуху, тощую и немощную, которая не могла передвигаться без посторонней помощи. Она была последней, кто помнил хунги-кенги и то, как люди после урагана выясняли, можно ли есть те или иные растения, чтобы продержаться, пока восстановленные огороды не принесут новый урожай. Старуха рассказала мне, что, когда налетел тайфун, она была совсем юной девушкой, еще не достигшей брачного возраста. Я был на острове Реннелл в 1976 году, и поскольку катастрофа случилась за 66 лет до этого, моей собеседнице было, по-видимому, чуть больше 80-ти. Она и остальные жители острова выжили тогда лишь благодаря знаниям, которые хранили тогдашние старики, помнившие предыдущий большой ураган. Сегодня способность ее народа пережить очередной тайфун зависела бы от ее собственной памяти — к счастью, весьма подробной.
Подобных примеров можно привести множество. Традиционные общества постоянно сталкиваются с локальными опасностями, угрожающими тому или иному члену племени, а время от времени оказываются перед лицом природной катастрофы или межплеменной войны, которые угрожают гибелью всему обществу. Однако практически все члены маленького племени — родственники друг другу. Таким образом, опыт, память и знания стариков помогают выжить не только их детям, внукам и правнукам, но и сотням других людей, которые так или иначе несут их гены.
У любого общества, где есть очень старые люди, которые помнят события вроде хунги-кенги, гораздо больше шансов на выживание, чем у тех обществ, где таких стариков нет. Старым мужчинам не грозят ни опасности родов, ни изнуряющее вскармливание младенца, поэтому они не нуждаются в защите, которую дает менопауза. Но стареющие женщины, у которых еще не наступила менопауза, рискуют выпасть из общего генофонда племени, если погибнут при родах или опасно ослабят свой организм в ходе вскармливания. И в час очередной катастрофы может оказаться, что преждевременная смерть одной из таких пожилых опытных женщин может привести к гибели всех ее родственников, носителей ее генов, а это явно слишком большая цена за сомнительную привилегию родить еще одного или двух детей. Память старых женщин критически важна для всего общества — и именно это я считаю главной движущей силой эволюции женской менопаузы.
Разумеется, люди не единственные, кто живет родственными группами и чье выживание зависит от передачи приобретенных знаний от индивида к индивиду по культурным (то есть негенетическим) каналам. Сейчас мы готовы признать, что киты — это весьма разумные животные со сложными социальными отношениями и не менее сложными культурными традициями: вспомним, к примеру, песни горбатых китов. Гринды, еще один вид млекопитающих, у которого зафиксирована менопауза, тоже могут служить примером. Подобно традиционным обществам охотников и собирателей, гринды образуют «племена» (стада) от 50 до 250 особей в каждом. Генетические исследования показали, что такое стадо представляет собой, в сущности, большую семью, где все особи связаны родственными узами, поскольку ни самцы, ни самки никогда не переходят из одного стада в другое. Существенный процент в стаде составляют самки в постменопаузальном возрасте. Хотя жизнь самки гринды, в отличие от жизни женщины, по-видимому, не подвергается особой опасности при родах, менопауза у этих китообразных могла развиваться потому, что старая самка рискует погибнуть под бременем лактации и забот о детеныше.
Есть и другие виды социальных животных, у которых еще только предстоит уточнить, сколько самок в естественных условиях достигают постменопаузального возраста. К этим видам относятся шимпанзе, бонобо (карликовые шимпанзе), африканские и азиатские слоны, а также косатки. Однако численность большинства этих видов так сильно уменьшилась в результате людского хищничества, что мы, возможно, уже потеряли шанс узнать, насколько биологически значима менопауза в их естественной жизни. Впрочем, ученые уже начали собирать достоверные сведения о самках косаток. Одна из причин того, почему эти киты и другие крупные социальные млекопитающие так привлекательны для нас, заключается в том, что мы можем соотнести себя с ними и с их социальными отношениями, напоминающими наши собственные. Поэтому я нисколько не буду удивлен, если однажды выяснится, что некоторые из этих млекопитающих тоже руководствуются принципом «чем меньше, тем больше».