1

В ответ на ее призыв Дейн Чэндлер примчался тотчас же. Она встретила его у порога, бледная и дрожащая. По телефону она ничего не могла сказать, кроме: «Умоляю, придите».

— Дейн! — в отчаянии воскликнула она, хватаясь за его протянутую руку. — Увезите меня отсюда! Я не могу здесь больше оставаться. Тэчер забрал Джини!

Не спрашивая ее ни о чем, он спокойно предложил:

— Поедем покатаемся.

Как ни тяжело было Фейс, она все-таки подумала о своей внешности.

— Вид у меня, наверное, — краше в гроб кладут, — извиняющимся тоном пробормотала она, садясь в машину. — Но случилось такое… — И она снова заплакала, не всхлипывая, только слезы текли и текли.

Он терпеливо ждал, пока она успокоится. Машина свернула на извилистую аллею парка Рок-Крик, в сторону Мэрилендского предместья. На небе не было ни облачка, и ущербная луна мирно заливала парк своим светом. У машины был спущен верх, и напоенный ароматами теплый ночной воздух бил в лицо Фейс, овевая ее мокрые ресницы. Дождь освежил землю, до краев наполнил реку, и теперь она с грохотом катила свои воды по каменистому руслу.

Луна ярко освещала аллею, и фары, казалось, светили впустую. Мимо мелькали парочки, уютно расположившиеся под раскидистыми деревьями, веселые компании, пировавшие вокруг костров. В листве деревьев и на прибрежных лугах точно крохотные лампочки вспыхивали светлячки.

Фейс глубоко вздохнула, как вздыхает тяжело раненный человек.

— Тэчер служил на минном тральщике… — начала она.

— Ну и что же?

— …вместе с Грейсоном.

Чэндлер сразу понял.

— Я все время предполагал, что это дело рук Тэчера.

— Почему?

— Я подозревал его с самого начала. Вы ни словом о нем не обмолвились. Тогда я расспросил Аба. Все ваши намеки и недомолвки наталкивали на мысль, что он не любит вас, что вы для него как бельмо на глазу.

— Я сама во всем виновата, — сказала она. — Ведь я почти сразу поняла, что вышла замуж за мальчишку. И не могла признаться в этом даже самой себе. Он все отгораживался от меня стенами, за которые я не могла даже заглянуть. Когда родилась Джини, я думала, что…

— А стало еще хуже, — мягко договорил за нее Дейн.

— Он использовал девочку как оружие против меня, — пояснила Фейс. И снова расплакалась. А успокоившись, рассказала о том, что произошло между нею и Тэчером.

Выслушав ее, Дейн Чэндлер протяжно свистнул.

— Что же вы намерены предпринять? — спросил он.

Она порывисто выпрямилась.

— Я не могу отдать Джини! Я потребую развода! — воскликнула она. — Я через суд верну ребенка! — И потом устало добавила: — Забыла сказать вам, что меня сегодня уволили по неблагонадежности. Придется продать дом, но когда это еще будет. А пока я без гроша. Даже гонорар вам не смогу уплатить… — Как ни странно, она была почти рада, что придется продать дом.

— Гонорар? — повторил он. — Никакого гонорара я не приму. У меня есть особые причины браться за такие дела, как ваше, и, надеюсь, вы понимаете, что это за причины. Вся судебная практика строится на непредвиденных обстоятельствах, и отношение к клиенту не меняет…

Голос Чэндлера звучал глухо, точно ему трудно было говорить, — Фейс не вполне понимала почему. «Ага, — подумала она, — отношение к клиенту…»

Внезапно Чэндлер свернул на обочину и остановил машину.

— Давайте пройдемся, — вдруг предложил он. — Я лучше думаю, когда хожу.

Они вышли из машины, и с каждым шагом Фейс все острее ощущала трагичность своей судьбы. Она смутно чувствовала, что в Чэндлере происходит борьба противоречивых чувств, борьба, к которой она имела самое непосредственное отношение. В голове вдруг мелькнула мысль: а что, если она осложнила его жизнь куда больше, чем могла предполагать? И положение чревато самыми непредвиденными последствиями? Она почувствовала угрызения совести, и ей захотелось как-то сгладить свою вину. Нет, он ни в коем случае не должен страдать из-за нее. Она не станет портить ни его карьеру, ни его жизнь.

Они медленно шли по каменистой тропинке через поля, где мерцали светлячки. Неподалеку отдыхало стадо, свежескошенная трава была разбросана по земле. В воздухе витал неизъяснимо сладкий аромат.

Фейс искоса взглянула на Чэндлера и увидела, что красота этой ночи для него не существует. Что он переживал и чувствовал — Фейс угадать не могла: глаза его были в тени, и неровный лунный свет искажал линию рта. И все-таки она никогда еще не видела его таким сосредоточенным и серьезным. Он явно обдумывал какое-то решение, которое было для него не только тягостным, но и мучительным. Фейс, конечно, понимала, что решение это касалось ее.

И вдруг она спросила:

— А не лучше будет передать мое дело какому-то другому адвокату?..

Она не смотрела на него: а вдруг он изменится в лице; вдруг на нем появится облегчение или признательность? Она только слушала, как хрустит песок под его размеренными шагами, и ждала.

— Лучше?! Для кого? — медленно произнес он.

У Фейс перехватило дыхание.

— Для вас, — сказала она. — В конце концов, одно дело — процесс о нарушении гражданских свобод, и совсем другое — развод и требование вернуть ребенка. Это отнимет много времени, вызовет шумиху… — Она сама удивилась собственной бесстрастной логике. Со стороны могло показаться, будто она действительно так думает.

Гравий перестал хрустеть; Чэндлер нагнулся и подобрал с земли прутик. «Должно быть, — подумала Фейс, — он не хочет, чтобы я видела его лицо. Не желает причинять мне боль».

Все еще не поднимая головы, он сказал:

— По-моему… — голос его дрогнул, — по-моему, лучше ничего не менять.

И медленно выпрямился — не в силах скрыть от нее свою усталость.

— Вы уверены? — спросила она.

— Ну, конечно! — И он, взмахнув прутиком, сшиб головку цветка.

«Слишком уж он уверен, — подумала Фейс. — Если бы не выходка Тэчера, он сегодня же вечером отказался бы от моего дела. Может быть, он и готовился к этому».

При этой мысли ею вновь овладело отчаяние. «О боже! — подумала она. — Что станется со мной?» Вслух же она сказала спокойно, но твердо:

— А я считаю, что нам надо обсудить это. Я, например, не уверена, что вы правы…

Чэндлер с искренним удивлением посмотрел на нее.

— Вы? — переспросил он.

Фейс кивнула. Она не могла вымолвить ни слова.

Они дошли до каменного мостика, перекинутого через крошечный ручеек, который бежал по лугу, и, точно сговорившись, остановились. Чэндлер разостлал носовой платок, чтобы Фейс могла сесть, не испачкав платья, но она отклонила его услугу, небрежно бросив:

— Пустяки, не беспокойтесь, пожалуйста! — Только таким тоном она и могла сейчас разговаривать с ним.

Под ними, казалось, струился не ручей, а поток лунного света, и они некоторое время молча любовались им. Наконец Чэндлер заговорил.

— Почему вы не уверены? — спросил он.

— Это вы не уверены, — сваливая все на него, возразила она.

Он помедлил, давая ей время осознать собственные слова. Потом заговорил тихо, проникновенно, — так он с ней еще никогда не говорил.

— Я прекрасно понимаю вас, Фейс… — Он помолчал. — Я буду теперь звать вас Фейс. Мне надоело говорить вам «миссис Вэнс».

— Хорошо, — отозвалась она, нетерпеливо ожидая, что он еще скажет.

— Ваше дело касается уже не только миссис Вэнс; теперь это уже не одно, а целых три дела. По делу номер один необходимо разыскать запись о вашем рождении; тут можно ожидать судебного преследования, если комиссия обвинит вас в неуважении к конгрессу — а она способна это сделать; кроме того, мы должны заставить Департамент пересмотреть вопрос о вашем увольнении. — Он помолчал и бросил в воду камешек. — А еще есть дела номер два и номер три, которые только начинаются. Желтая пресса, конечно, поднимет шумиху. Тут есть одно обстоятельство, которое ни за что не упустят люди, падкие на сенсацию: личная жизнь обвиняемого. Можете себе представить, какие будут заголовки.

— И это никак не вяжется с благопристойной репутацией такой фирмы, как «Стерлинг, Харди, Хатчинсон и Мак-Ки»? — мягко заметила она.

— Да, пожалуй, не вяжется, — нехотя подтвердил он. — Впрочем, буду откровенным. Моим хозяевам это не понравится.

— Конечно, нет! Об этом-то я вам и твержу с самого начала…

— Обождите, — сказал он. — Я думал, как бы разделить эти дела, но…

— А почему бы и нет?

— Что ж, придется и тут говорить напрямик. Я не хочу, чтобы какой-то другой адвокат совал нос…

— О! — прошептала она.

— И есть еще одно обстоятельство, о котором я должен вам сказать. Мне предложили стать полноправным компаньоном в нашей фирме.

— Аб говорил мне, что этого следует ожидать.

— А он откуда знал? — быстро спросил Чэндлер.

— Догадывался. Он говорил, что вы у них считаетесь любимчиком. — Она почувствовала, что он покраснел.

— Ну так вот, это случилось сегодня. И были поставлены все точки над «i». С величайшим тактом, конечно. Они сказали: «Став нашим компаньоном, вы должны будете отдавать все свое время делам фирмы». Они хотят иметь таких компаньонов, которые всецело поддерживали бы корпорации и правительство. Частные дела путают карты и могут набросить тень на репутацию фирмы в глазах публики.

Немного помедлив, он продолжал:

— «Мы понимаем, что вы, конечно, захотите продолжать начатые дела, — сказали они. — Но лучше всего было бы, пожалуй, освободиться от всех обязательств, какие у вас есть в данный момент». Это был их главный довод. Я сказал им, что очень скоро дам ответ…

— Так что, если вы будете и дальше вести мое дело, вы не сможете стать компаньоном! — Голос ее дрожал от напряжения и чуть не сорвался.

— Пожалуй что так. — Он по-прежнему говорил словно нехотя.

— В таком случае, вопрос решен! — Она крепко ухватилась за каменный парапет: ей казалось, что мост у нее под ногами заходил ходуном.

— Вы так считаете?

— Безусловно! Я не хочу, чтобы ради меня приносились такие жертвы. Достаточно того, что моя собственная жизнь исковеркана, зачем же мне нести ответственность за чужую судьбу! — В душе она подивилась собственному красноречию. Потом вдруг поняла, что говорит вполне искренне: она действительно не хочет навлечь на Дейна Чэндлера беду, хотя ей самой, вероятно, было бы легче. Нет, надо защитить его, оградить от того ужаса, который незаметно подкрался к ней и проникает во все поры ее существа, точно невидимый радиоактивный яд.

— А что, если я вас не послушаюсь?

— Нет, вы не смеете! — воскликнула она. — Я не позволю, не допущу этого! — По телу ее пробежал озноб. — Вы потеряете душевный покой. Безопасность! Вы и представить себе не можете, что это значит, пока сами не попадете в переделку…

— Безопасность? — задумчиво повторил он. — Безопасность — вещь в лучшем случае относительная. Многое зависит еще и от того, что вы под этим подразумеваете. Если вы имеете в виду средства к существованию, то я, очевидно, мог бы открыть собственную контору. Или мог бы поступить в одну юридическую фирму, занимающуюся делами о нарушении гражданских свобод — кстати, я уже давно подумываю об этом. Ну, будет поменьше денег и поменьше «престижа».

— Ох, Дейн, — всхлипнула она, — к чему же губить свою репутацию неизвестно из-за чего.

— Неизвестно из-за чего? А разве вы для меня — неизвестно что?

— То, что произойдет, касается только меня одной, а моя жизнь уже загублена! — Она вся дрожала, словно порыв ветра пронесся над долиной и обдал холодом только ее.

— Неужели ты не понимаешь, — сказал он, обнимая Фейс и, несмотря на ее сопротивление, притягивая к себе, — неужели ты не понимаешь, как ты мне дорога; и потом я ведь уже много лет мечтал защищать такую, как ты! Ты думаешь, я доволен своей жизнью? Представь себе, что я жил бы в Германии в тысяча девятьсот тридцать втором году и мне подвернулось бы такое дело — неужели я отказался бы вести его? Ты понимаешь, о чем я говорю? Об ответственности, которую я чувствую и чувствовал бы, если бы ты была для меня чужим человеком!

Фейс безвольно поникла в его объятиях, а он откинул назад ее голову и поцеловал осторожно и очень нежно.

Вокруг них звучала симфония ночи: птичьи трели, стрекот цикад, плеск воды, каденции кузнечиков и уверенные басы лягушек.

Вскоре на дороге показалась машина — она медленно приближалась, и фары ярко осветили их. Сначала Фейс и Чэндлер не заметили ее приближения, но, когда темный седан проезжал мимо, Фейс поспешно отстранилась от Чэндлера. Машина прошла еще немного вперед, повернула, и фары снова озарили их.

— Дейн, — прошептала Фейс. — Я ужасно боюсь полицейских машин. Мне кажется, все они преследуют меня. Как ты думаешь, за нами следят?

— Возможно, — сказал он.

— Дейн, ох, Дейн! — вскрикнула Фейс. И снова страх и чувство обреченности охватили ее.

 

2

Жара началась в тот день, на который было назначено заседание Апелляционной комиссии. В старых постройках с плоскими крышами, уцелевших еще со времен первой и второй мировых войн, было душно, как в герметической печи. Даже те, кто работал в больших каменных и кирпичных зданиях, падали в обморок. В одиннадцать утра всех государственных служащих, там, где не было воздухоохладительных устройств, распустили по домам. Городской транспорт работал с перебоями, зато все кино были переполнены: люди устремлялись туда в надежде хоть немного отвлечься. А другие шли в парки.

Заседание должно было начаться ровно в одиннадцать в старом конференц-зале Департамента, где не было охладительных установок, а окна почти наглухо закрывали темно-красные драпировки из плотного шелка. Тем не менее Апелляционная комиссия вошла в комнату с последним ударом часов, и все пять ее членов — трое мужчин и две женщины, вытирая мокрые от пота лица, расселись по своим местам.

Только благодаря изобретательности и упорству Дейна Чэндлера удалось собрать эту комиссию. Хотя Фейс было категорически отказано в пересмотре вопроса об увольнении, Чэндлер просил, угрожал и требовал до тех пор, пока не было назначено заседание. «Если нам удастся припереть Департамент к стенке при разборе причин твоего увольнения или если мы сумеем заставить их отказаться от обвинения в неблагонадежности, это будет большой победой, — сказал он Фейс. — Но особых надежд не питай. Все против тебя, так что держи на счастье пальцы крестом».

Она держала пальцы крестом, хоть ей и казалось, что рассчитывать на удачу так же безрассудно, как думать, что землетрясения не будет, когда по земле уже прокатился его предвестник — ураган. Она столько плакала, что, наверно, потонула бы в океане собственных слез, если бы не спасательный пояс надежды, брошенный ей Чэндлером. Но Фейс знала, что руки ее могут в любую минуту разомкнуться и тогда она — человек конченый, так сказал однажды Аб Стоун.

Когда Фейс пришла в Департамент, здание уже опустело, — оно казалось огромной скорлупой, в которую вошла смерть. Словно некая таинственная атомная болезнь поразила всех его обитателей, и остались только воспоминания, точно призраки, подстерегавшие случайного посетителя. Пустота действовала на Фейс угнетающе. Ей казалось, что стоит появиться какому-нибудь живому существу, ну хотя бы старику Генри, развозящему завтраки на передвижном столике, и она перестанет чувствовать себя изгоем.

Она нажала кнопку дежурного лифта, — и в ту же минуту появился Дейн в узкополой соломенной шляпе, в безукоризненном белом костюме и с толстым кожаным портфелем в руках. В то утро он был, пожалуй, единственным человеком, который словно не замечал жары — возможно потому, решила Фейс, что ему не до этого. При виде Дейна, такого уверенного, приветливого, ей сразу стало легче.

В конференц-зале он особенно выигрывал на фоне членов Апелляционной комиссии. Фейс разглядывала их так холодно и спокойно, точно здесь решалась вовсе не ее судьба. А они шушукались и перешептывались, прежде чем начать, словно обсуждение ее злодеяний доставляло им тайное удовольствие. Одни пили воду со льдом из посеребренного термоса, другие курили, стряхивая пепел в огромные янтарные пепельницы. И все, переговариваясь, то и дело вытирали платками лбы.

Она знала их всех — в лицо или понаслышке. Человек, с которым разговаривает сейчас Дейн, — председатель комиссии, мистер Аллисон Раш, специальный помощник государственного секретаря, в чьем ведении находится также и отдел личного состава. Его поразительное сходство с Гербертом Гувером бросалось в глаза: такая же круглая, как яблоко, голова; редкие, расчесанные на пробор волосы; могучее телосложение. Он имел в Вашингтоне немалый вес, ибо был весьма влиятельным членом правления крупного нью-йоркского банка.

Другие члены Апелляционной комиссии не пользовались таким авторитетом, зато занимали весьма высокие правительственные посты. Они держали в своих руках так называемые «ключевые позиции». Один из них, человек среднего роста, в темно-коричневом костюме, какие носят в тропиках, возглавлял особый отдел. У него было узкое испитое лицо, а на носу — очки с восьмиугольными стеклами без оправы. Уголки его рта были кисло опущены, как у бизнесмена, готовящегося обсуждать со своими рабочими условия контракта. Третий член комиссии, сделавший блестящую карьеру, занимал пост специального помощника заместителя государственного секретаря. Внешне он походил на краснощекого английского чиновника. Все знали, что он преуспел благодаря богатству своей жены, ее положению в обществе и связям с некоторыми высшими сановниками ордена иезуитов. На нем были серые шерстяные брюки, белые туфли и куртка в розовую полоску, какие носят на курорте Палм-Бич. Его темные усики были тщательно подстрижены, как у военных, а волосы, седеющие на висках, зачесаны назад, чтобы скрыть лысину, намечавшуюся на макушке его плоского черепа. Фейс показалось, что он критически рассматривает ее: должно быть, решил, что женщина она хорошенькая, но глядеть на нее надо с осуждением. Он нарочито медленно курил сигарету через золотой мундштук.

Однако больше всего Фейс опасалась двух женщин, сидевших слева от председателя. Одна из них ведала культурными связями; другая была главным редактором отдела документации. Первая слыла на редкость слащавой: она всегда стушевывалась, со всеми соглашалась, но стоило человеку отвернуться, как она вонзала ему нож в спину. Это была сморщенная старая дева, с некрасивым лицом и острым крючковатым носом. Она ярко красила свои тонкие губы, что еще больше подчеркивало мертвенную бледность щек. Редакторша, женщина с лошадиным лицом, носившая на серебряной цепочке пенсне, которое она то снимала, то снова надевала на нос, отличалась необычайной дотошностью. Никто ни разу не слышал, чтобы она ошиблась. Глубоко религиозная, она имела твердое представление о том, что, по ее мнению, хорошо и что плохо, и часто напоминала своим подчиненным об их обязанностях. Высказав определенную точку зрения, она уже не отступала от нее ни на шаг и никогда не меняла однажды вынесенного суждения. Она тоже не была замужем. Но в отличие от своей коллеги, эта дама презирала косметику, ибо считала, что краска и пудра портят природную красоту, каковой бог наделил свои создания. Курение ей тоже претило: она даже объявила крестовый поход против этой «омерзительной привычки» у своих подчиненных.

Эти пять человек да еще мужчина, стенографировавший заседание, и составляли Апелляционную комиссию. Члены ее сидели как-то неофициально, за круглым столом, и потому не казались недосягаемыми богами с Олимпа, как члены комиссии конгресса. Но именно по этой причине, да еще, пожалуй, потому, что Фейс все-таки знала этих людей, они внушали ей куда больший трепет. Могут ли они, чьи взгляды на жизнь так расходятся с ее убеждениями, вообще поверить, что она не совершила ничего предосудительного? Более того: захотят ли они признать ее невиновность и нет ли у них скрытого желания показать свое превосходство — ведь такое чувство нередко появляется у человека в присутствии преступника или подсудимого? Как все-таки пьянит власть, дающая возможность судить других! Понимают ли они в глубине души, что официальный патриотизм берет в них верх над справедливостью?

Еще некоторое время они продолжали переговариваться. Двое-трое раскрыли большие блокноты и принялись что-то записывать. В плохо проветриваемой комнате стало трудно дышать: Фейс чувствовала, как мокрое белье прилипает к телу. Она попыталась улыбнуться, но губы словно заледенели и не слушались. Она знала, что глаза у нее сейчас большие, темные и печальные. А этот бантик в волосах, наверное, придает ей сходство с Алисой в стране чудес. Это и в самом деле была страна чудес. У Фейс было такое же чувство, как в то время, когда она стояла перед комиссией конгресса: все казалось странным и нереальным, точно во сне. И ей вспомнился отрывок из любимой книжки, которую она в детстве знала чуть ли не наизусть.

«„Что это они там делают? — шепотом спросила Алиса у Грифона. — Им ведь еще нечего записывать“. — „Они записывают свои имена, — так же шепотом ответил ей Грифон, — чтобы к концу суда не забыть, как их зовут“. — „Вот глупцы!“ — громко возмутилась Алиса…»

Размышления Фейс были прерваны появлением Аба Стоуна, — раскрасневшийся и потный, он тихонько опустился на соседний стул. Фейс обрадованно посмотрела на него и кивнула, — он ведь должен выступить в ее защиту. Стоун успокаивающе подмигнул.

Как хорошо, подумала Фейс; теперь у нее одним другом больше. Заседание было закрытое (из боязни, как бы публика или кто-нибудь из репортеров не поднял шум, пояснил Чэндлер), и присутствовать на нем разрешалось лишь тем, у кого были официальные приглашения. А потому Фейс вдвойне удивилась, увидев в дверях мистера Каннингема. Он уверенно вошел в комнату и занял место в одном из задних рядов.

Зачем он пришел? Фейс испугалась: а что, если Апелляционная комиссия вызвала Каннингема, чтобы тот дал показания против нее. Дейн говорил, что комиссия разрешила выступить одному только Абу Стоуну. Фейс заметила, что мистер Каннингем как-то смущенно улыбается ей.

Фейс отвернулась и сделала вид, что не замечает его.

— Пора начинать, — сказал председатель, мистер Раш, и легонько постучал автоматической ручкой по термосу.

Специальный помощник заместителя государственного секретаря разгладил усы и кашлянул:

— Кхе!

Заведующий особым отделом снял очки и протер их.

Две женщины обменялись многозначительными взглядами.

Мистер Раш вынул носовой платок и вытер щеки. Жара явно давала себя знать. У него был вид человека, который хотел бы сказать многое, но решил отделаться побыстрее.

— Наша комиссия, — начал, открывая заседание, мистер Раш, — стремится быть абсолютно справедливой. На ней лежит печальная и тяжелая обязанность заниматься разбором подобного рода дел, и я хочу заверить заявительницу и адвоката, что мы подходим к каждому делу без всякой предвзятости. Однако мы всегда придерживаемся того правила, что благополучие Департамента важнее благополучия отдельного лица, и если у нас возникает хоть тень сомнения, мы вынуждены решать в пользу Департамента… — Он помолчал и налил себе стакан воды со льдом. Стекло тотчас запотело, и когда он начал пить, на его могучую грудь закапала влага.

— Так вот, — продолжал он, вытирая губы, — мы внимательнейшим образом изучили вопрос об увольнении миссис Фейс Роблес Вэнс и лишь после этого приняли решение. Однако, ввиду тех фактов, которые были сообщены Департаменту различными правительственными органами, решение могло быть только одно. Более того: факты эти таковы, что было сочтено необходимым защитить другие наши правительственные учреждения от услуг людей, подобных миссис Вэнс, а потому она уволена как лицо неблагонадежное. Мы — я хочу сказать Департамент — сочли своим долгом пойти на это, дабы совершенно исключить возможность дальнейшего использования миссис Вэнс на государственной службе. По мнению Департамента, это самое разумное решение в столь печальном деле. Ну-с, я полагаю, что достаточно разъяснил нашу позицию. И надеюсь, заявительница правильно поймет нас. Мы готовы выслушать заявительницу и ее адвоката и рассмотреть их претензии. Для того наша комиссия и существует. И разбирать это дело мы будем со всею справедливостью… — Жара, очевидно, совсем одолела его. Он умолк, точно у него не было сил говорить дальше.

— Господин председатель, — с самым непринужденным видом, спокойно и уверенно сказал Дейн Чэндлер. — Позвольте сделать заявление от имени миссис Вэнс.

— Прошу вас, — изрек Аллисон Раш, сжимая в левой руке влажный носовой платок, а правой — поигрывая вечным пером.

— Благодарю вас, сэр. Сначала миссис Вэнс было устно сообщено о том, что ее увольняют как лицо неблагонадежное. Вскоре после этого она получила официальное уведомление, в котором просто говорилось, что ее увольняют, «ввиду несоответствия занимаемой должности, как выяснилось при проверке». Миссис Вэнс тотчас обратилась в Департамент с письмом, в котором просила объяснить, на основании каких данных установлено, что она не соответствует занимаемой должности. На это письмо она и по сей день не получила ответа. — Чэндлер помолчал для большей вескости, а Раш заерзал в кресле: чувствовалось, что ему не по себе.

— Я полагаю, сэр, — продолжал Чэндлер, — что Департамент пренебрег доверием своих служащих и американского народа и принял в данном случае произвольное решение. Миссис Вэнс была прекрасным работником — ее послужной список красноречиво говорит об этом: из года в год в него заносились записи об отличной квалификации и о повышениях по службе, которые влекли за собой возложение на миссис Вэнс более ответственных обязанностей. Я беру на себя смелость потребовать, чтобы Департамент представил факты, компрометирующие миссис Вэнс, и указал, какие обвинения ей предъявляются. В истории нашей юриспруденции имеется немало прецедентов, подкрепляющих позицию заявительницы: решения Верховного суда по делу «Огайская телефонная компания „Белл“ против Комиссии по коммунальным услугам», «Соединенные Штаты Америки против Балтиморы» и другие. Но поскольку мы тут не в суде, я не буду излагать эти дела подробно. Я хотел бы только привести слова бывшего верховного судьи Хьюгеса, который записал свое особое мнение по одному делу, абсолютно применимое в данном случае… — Чэндлер с минуту помолчал, давая слушателям возможность лучше осознать сказанное, и принялся читать:

— «Верховный судья по делу „Фред О. Морган против США“ заявил: „Судебное разбирательство предусматривает не только право обвиняемого представить доказательства, но и возможность выяснить претензии противоположной стороны и ответить на них. Эта возможность вытекает из права каждой стороны аргументировать свою позицию, а иначе это право утрачивает всякий смысл“». — Он снова помолчал и заговорил чрезвычайно решительно и безапелляционно: — Каждому ясно, что нельзя построить защиту, если неизвестно, в чем тебя обвиняют. Таким образом, без знания фактов и состава преступления защита невозможна. Я достаточно ясно выражаю свои мысли? Я утверждаю, что увольнение миссис Вэнс неоправданно, и произведено оно было в нарушение всех элементарных правил. Таким образом, одно из учреждений правительства Соединенных Штатов фактически лишило заявительницу ее конституционных прав!

Чэндлер умолк, и в комнате воцарилась тишина. Взоры всех членов комиссии обратились к председателю, как бы призывая его ответить.

Мистер Раш нервно постукивал вечным пером по столу, обдумывая ответ.

Фейс показалось, что в зале возникла некоторая напряженность после того, как обе стороны высказались и комиссия заняла оборонительную позицию. Они бы не стали так себя вести, подумала она, если б были уверены в своей правоте. Их позиция уязвима, и им это ясно, хотя, возможно, они и не признают своего поражения, пока не будут вынуждены сделать это. Она внимательно оглядела лица членов комиссии и только еще больше утвердилась в своем мнении. Потом посмотрела на Аба Стоуна. Выражение лица у него было жесткое, губы плотно сжаты. Затем она искоса взглянула на мистера Каннингема. Он, насупившись, курил трубку.

— Мне придется еще раз изложить позицию Департамента, — сказал мистер Раш, — поскольку, очевидно, я выразился недостаточно ясно. Сам Департамент не проводил никакого расследования деятельности миссис Вэнс. Это не входит в его функции, поскольку такая обязанность возложена конгрессом на другие организации. Но на основании документов, представленных этими организациями, Департамент счел необходимым принять соответствующее решение относительно миссис Вэнс. Нам отказали в выдаче досье — так как все перечислено в представленных документах, а из этих документов явствовало, что миссис Вэнс — человек неблагонадежный. Поскольку Департамент не может рисковать своей безопасностью, мы и уволили миссис Вэнс. Она поддерживает связь с такими людьми, что одного этого достаточно для ее осуждения.

— Из ваших слов, господин председатель, — поспешил вставить Чэндлер, как только Раш сделал паузу, чтобы передохнуть, — следует, что Департамент повинен вдвойне. Департаменту фактически неизвестно, заслуживает ли деятельность миссис Вэнс административных репрессий. Департамент действовал на основании суммарного изложения обстоятельств, которые, возможно, обоснованы, а возможно и нет, возможно достоверны, а возможно и нет. Откуда Департаменту известно, что эти документы не основаны на информации, представленной лицами, имеющими личные счеты с миссис Вэнс? Человека можно оклеветать, наклеив на него ярлык антиамериканской деятельности, но ведь никому точно не известно, что именно подразумевается под этим термином. Департамент принял решение, не имея достоверных доказательств, не предъявив человеку определенных обвинений, на основании одних только предположений о каких-то связях, на основании слухов! Департамент обязан отменить свое решение, восстановить миссис Вэнс на работе, выплатив ей компенсацию и сняв с нее все обвинения!

Члены комиссии зашушукались, заерзали, точно им стало неудобно сидеть. И, как по команде, снова принялись вытирать лица. Специальный помощник заместителя государственного секретаря вставил новую сигарету в золотой мундштук и откашлялся.

Фейс вздохнула. Старая история, подумала она. Некая сила — как ни трудно поверить, но это так — завладела высшими правительственными сферами, некий злобный страх охватил их — страх перед демократической системой, страх перед народом, страх перед собственной тенью. Ибо чего же еще можно бояться — ведь они говорили, без конца повторяли и явно верили, что США — самая могущественная страна в мире. Тогда откуда же этот страх? Почему такую незаметную и незначительную личность, как Фейс Вэнс, — спрашивала она себя, — засосала трясина их страха? Боже милостивый! А может, они все сумасшедшие? Или их охватил массовый психоз? Неужели эти чиновники вообразили, будто она такое опасное и страшное существо, что способна посягнуть на существующий строй и лишить их занимаемых должностей? Мысли путались у нее в голове, она была на грани истерики. Она не могла заставить себя сосредоточиться и следить за поединком между Дейном и Аллисоном Рашем. По звуку их голосов она понимала, что Раш взбешен, а Дейн — по-прежнему спокоен и тверд…

— Я требую, чтобы дело заявительницы было официально пересмотрено Департаментом, — говорил в эту минуту Дейн.

— Требование отклоняется! — рявкнул председатель. — А это ваше заявление будет рассмотрено комиссией вместе со всеми остальными. Конечно, в пределах нашей компетенции. И только!

— Заявительница хотела бы выступить и ответить на каждое из обвинений, выдвигаемых против нее, — сказал Дейн. — Но как же она может это сделать, когда Департамент и комиссия последовательно отказали ей в этом неоспоримом праве? — Он повысил голос, и в тоне его впервые прозвучала горечь. — Такая тактика ничуть не отличается от гитлеровской!

— Мы собрались на это заседание не для того, чтобы слушать оскорбления в адрес комиссии! — раздраженно бросил Раш. — Самый факт, что такое заседание состоялось, доказывает добросовестность Департамента. Или заявители считают, что мы должны всех автоматически обелять? Ерунда! Сущая ерунда!

Фейс вдруг стало бесконечно скучно, и она перестала слушать. Слова! А что толку? Комиссия все давным-давно решила. Фейс видела это по лицам. Зачем же тогда волноваться?.. Зачем?.. Перед ее мысленным взором вдруг промелькнула пустая детская кроватка. Вот о чем она должна волноваться: ведь она сражается за все, что ею утеряно… и всем этим перепуганным сановникам надо сказать, что она не перестанет сражаться… даже если будет терпеть одно поражение за другим…

Она заставила себя сосредоточиться и слушать. Выступал Аб Стоун — он говорил стоя, опираясь на большой стол, так что вены вздулись на его сильных руках. Ей была видна только складка наего затылке да багровая шея, красноречиво свидетельствовавшая, каких усилий ему стоит сдерживаться. О чем это он говорит?.. Ах да, конечно, он говорит о ней, — и о множестве таких, как она, разбросанных, подобно отпечатанным ею документам, по всем правительственным учреждениям.

— Союз государственных служащих, — говорил в это время Аб, — не может спокойно пройти мимо такого произвольного ущемления прав одного из своих членов. Нарушение прав одного из нас грозит нарушением прав всех! Это создает прецедент, и если дело дальше так пойдет, то в правительственных учреждениях воцарится террор. Всех возьмут на подозрение! Потом зараза эта перекинется в штаты и округа, в муниципалитеты и сельские местности. И тогда разве хоть один государственный служащий будет считать себя в безопасности? Нет, ни один! Ни учитель, ни мусорщик не смогут спокойно работать — над ними будет тяготеть страх, что их могут тайно обвинить, лишить работы и репутации честного человека! Не медля ни минуты, надо прекратить это безумие! Не медля ни минуты — в этом обязанность комиссии!..

Когда он кончил, над столом словно пробежала искра враждебности — так электричество потрескивает над спиной ощетинившейся кошки. Ясно: что бы Аб ни сказал, все обернется против нее. Их возмущало и бесило, что она — член профсоюза. Они осудят ее хотя бы уже за это, подумала Фейс. Ну конечно, она ведь «связана» с Абом Стоуном. Связи делают ее преступницей… но эти же связи делают ее и сильной. Сейчас действует первое положение, позднее начнет действовать второе. Все меняется, непрестанно течет! Важно только знать, куда!

Она вздрогнула. Кто-то назвал ее имя. Ей показалось, что голос доносится откуда-то очень издалека, — голова у нее кружилась. Но нет, вопрос прозвучал совсем близко. Аллисон Раш обращался к ней.

— Миссис Вэнс, — нетерпеливо повторил он, поскольку она сразу не откликнулась, — миссис Вэнс, мы хотим задать вам один прямой вопрос. Вам, должно быть, известна ответственность за ложные показания правительству. Итак, нам хотелось бы знать, являетесь ли вы американской гражданкой?

— Да, являюсь! — громко ответила она. И тут же подумала: «Гораздо громче, чем нужно в такой комнате».

— Вы можете доказать это?

Но прежде чем она успела ответить, раздался голос Чэндлера:

— Разрешите, я отвечу на этот вопрос вместо заявительницы? — Раш кивнул в знак согласия, и Чэндлер продолжал: — Метрической записи в нашем распоряжении нет. Мы предприняли тщательнейшие розыски и выяснили, что запись либо утеряна, либо сожжена — точно сказать нельзя. К несчастью, в живых нет ни одного родственника миссис Вэнс, который мог бы подтвердить, где она родилась. Однако все указывает на то, что заявительница — гражданка Соединенных Штатов. Департамент может не беспокоиться по этому поводу.

— Нет, Департамент обязан беспокоиться по этому поводу! — рявкнул Раш. — Федеральное правительство не нанимает на службу иностранцев! Более того, лица, дающие о себе ложные сведения, подлежат наказанию. Сообщение сведений, не соответствующих действительности, карается штрафом и тюремным заключением, и вам это хорошо известно, мистер Чэндлер. Откровенно говоря, мне кажется, что заявительница еще счастливо отделалась, если ее просто уволили по неблагонадежности, а не предали суду! Определенные правительственные органы имеют право направлять подобные дела в совет присяжных! Для заявительницы было бы самым правильным просить, чтоб дело ее прекратили и прекратили навсегда! Известно, что заявительница работала на иностранное правительство, и потому едва ли может рассчитывать на снисхождение данной комиссии…

Больше Фейс слушать не могла.

— Иными словами, — воскликнула она, — вы хотите, чтоб я исчезла с ваших глаз точно какая-нибудь преступница! А я ни в чем не виновата и не стану спасаться бегством! — Она приподнялась и тут же в изнеможении снова опустилась на стул.

За столом неодобрительно зашептались. Обе женщины покачали головами, мужчины нахмурились. Круглая физиономия Раша сначала покраснела, затем побледнела. Он вытер лицо и голову платком.

— Разрешите мне сказать, господин председатель?

Голос принадлежал не Дейну, но показался Фейс очень знакомым. Мистер Каннингем, — она совсем забыла о нем. Да, это был мистер Каннингем. Он встал и через всю комнату направился к столу.

— Комиссия разрешает, — буркнул Раш.

— Благодарю вас, — сказал мистер Каннингем, вынимая изо рта трубку и проводя рукой по коротко остриженным волосам. — Чрезвычайно вам признателен. Я думаю, что мое выступление внесет некоторую ясность. На протяжении многих лет я был начальником миссис Вэнс, и просто не понимаю, как можно сомневаться в ее американском происхождении. Родилась она здесь или нет — право же, не имеет никакого значения. Это самая настоящая американка. Она была усердным и расторопным работником, отдавала все свои силы и способности родине. Чего же еще можно требовать? Если критерием является любовь к стране, где ты живешь и работаешь, то миссис Вэнс — бесспорная американка!

— Мистер Каннингем, — обратился к нему Раш, иронически поджимая губы, — а теперь разрешите задать вам один вопрос. Известно ли было вам, как начальнику миссис Вэнс, чем она занималась вне стен Департамента?

Мистер Каннингем помолчал, и лицо его снова стало мертвенно-бледным.

— Да, известно… — сказал он наконец.

— И будучи ее начальником, — продолжал Раш, — вы не сделали ей никакого внушения по этому поводу?

— Нет, не сделал. — Теперь уже голос Каннингема утратил прежнюю нерешительность.

— Вы, значит, одобряли это?

— Да, одобрял. — Он говорил тихо, но ясно и определенно. — Одобрял и продолжаю одобрять!

В комнате вдруг наступила мертвая тишина, — лишь муха, каким-то чудом попавшая в это душное помещение, продолжала жужжать. Но Фейс почудилось, что она услышала, как просвистел топор и голова Дьювела Каннингема покатилась в пыль.

Она взглянула на Чэндлера: на лице его было написано восхищение. Ей захотелось улыбнуться, но глаза ее были полны слез.

 

3

Около десяти дней прошло со времени внезапного отъезда Тэчера. После боя с Апелляционной комиссией, который поначалу представлялся Фейс борьбой со старой ветряной мельницей, а оказался битвой с драконом, она слегла — нервы не выдержали. Все ее усилия повидать Джини не привели ни к чему, и она совсем отчаялась.

Стоило ей увидеть в комнате Джини потрепанного медвежонка или зайца, как неодолимое желание плакать охватывало Фейс. Ночью пустота комнаты давила ее: она то и дело просыпалась, по привычке прислушиваясь к дыханию Джини — не заболела ли дочурка, спит ли спокойно, или бредит во сне. Фейс вспоминались все радостные и тревожные дни, которые она провела у ее постельки, следя за лихорадочными скачками температуры, — она вновь переживала их сейчас и вновь радовалась или мучилась.

Самый дом, казалось, укорял ее. Оставаться в нем дольше было невозможно. Здесь начала она свою семейную жизнь так же счастливо, как жила до замужества, но на всех позднейших воспоминаниях лежал омерзительный налет — особенно противный, когда смотришь на прошлое сквозь призму времени. Дом теперь был для нее лишь источником страданий. И потому Фейс старалась по возможности проводить время вне его стен.

Дом казался пустым, даже когда приходили люди, чтобы посочувствовать ей, и громко говорили, желая прогнать злых духов, которые — это было для всех ясно — осаждали ее. Фейс позвонила Мэри-Маргарет в Балтимору, и добрый старик Хезуэлл тотчас явился, чтобы побыть с ней. Но, проведя с ним сутки, Фейс попросила его уехать: присутствие чужого человека, необходимость занимать его — были для нее невыносимы. Хезуэлл разбирался в политике, но ничего не понимал в детях.

И снова приходили люди; разные друзья и знакомые звонили по телефону. В том числе и Аб Стоун, конечно. Как-то забежали Эвелин с Марией: им очень жаль, что у нее так получилось с работой, они желают ей счастья. На следующий день после заседания Апелляционной комиссии зашел мистер Каннингем с женой, и они просидели весь вечер. Позднее к ним присоединился Дейн Чэндлер, и они весьма храбро и остроумно прохаживались насчет шпиков, полицейских ищеек и тупоголовых конгрессменов.

Вообще один только Дейн Чэндлер — помимо Донни (Донни согласилась остаться, чтобы не потерять угол… иными словами, не захотела уйти) — только Дейн Чэндлер не вызывал у Фейс раздражения. Стоило ей заметить на улице — днем или вечером — слоняющегося без дела человека, как она решала, что это — тайный агент. Она вздрагивала от любого стука в дверь или телефонного звонка. Она подозревала мальчишку-разносчика в том, что он шпионит за ней, а когда аптекарь на углу спросил мимоходом: «Что-то я давно не видел мистера Вэнса, миссис Вэнс… он болен?», она с беспричинной резкостью и враждебностью отрезала: «А вам какое дело!»

Даже с Дейном она бывала вспыльчива. Она знала, сколько времени и усилий он тратит ради нее, и все-таки иногда придирчиво спрашивала себя: а все ли он делает, что может? Сразу после заседания Апелляционной комиссии они чуть было не рассорились из-за метрического свидетельства.

— Почему ты не сказал мне, — обратилась она к нему, с трудом шевеля пересохшими губами, — почему ты не сказал, что нет никакой надежды доказать мое гражданство?

Он спокойно посмотрел на нее.

— Нет, надежда есть.

— Но записи… Ты обращался в посольство и всюду, куда следует?

— Да. Однако в посольстве никаких записей относительно твоего рождения нет. По-видимому, принимавший тебя врач не позаботился об этом.

— Я же говорила тебе, что никакого врача не было! Он прибыл лишь через несколько часов после того, как я родилась! — В голосе ее звучал горький упрек, точно Дейн, по каким-то таинственным причинам, был повинен в этих неприятностях.

— Видишь ли, Фейс, — сказал он, — при обычном положении вещей доктор обязан был позаботиться о соблюдении всех формальностей, но он, очевидно, полагал, что твой отец запишет тебя как испанскую гражданку. Вполне возможно, что каждый из них понадеялся на другого, и записи вообще сделано не было. С другой стороны, в Мэриленде все записи за то лето, когда ты родилась, отсутствуют. Быть может, они еще и найдутся, хотя я искал их чуть ли не по всему штату! Такие случаи бывают, ты же знаешь, — а сколько из-за этого возникает всяких судебных тяжб. Вообще-то это дело пустяшное, но правительство способно взбить вокруг одного такого факта гору пены. Так что и нам придется делать вид, будто мы с этим считаемся. Но рано или поздно мы все-таки найдем человека, который сможет подтвердить, что ты родилась в Америке.

— Ну, не сердись, что я говорю с тобой таким раздраженным тоном! Но эта история так меня измотала, что порой…

— Прощенья просить не за что. Я ведь понимаю, что тебе приходится переживать…

После этого разговора Фейс ударилась в другую крайность: она стала беспокоиться, что он тратит на нее слишком много времени и тем самым подвергает риску свою карьеру. Она боялась спросить, к какому он пришел решению относительно ухода из фирмы. Ей казалось, что заставить его говорить на эту тему было бы своекорыстно, все равно что навязывать решение, которое было бы на благо ей, но не на благо ему. Она была уверена, что он сам все скажет, только ей очень хотелось, чтобы он действовал, не считаясь с положением ее дел.

Однако, пытаясь спокойно во всем разобраться, Фейс понимала, что не может не влиять на его решение, — он во всяком случае будет считаться с ней. Даже будь она по-прежнему связана с Тэчером, ее дело наложило бы свой отпечаток на всю дальнейшую жизнь Чэндлера. Правда, тогда ему было бы легче: стремлению к богатству и прочному положению в обществе противостояли бы лишь его философские идеалы. Теперь же, теперь, после того, как он держал ее в своих объятиях и ощутил податливость ее тела…

Как бы они оба ни мучились, думала Фейс, он должен решить, не принимая этого во внимание. Или, быть может, она требует того, что свыше человеческих сил?

Они часто виделись, но ни разу в их отношениях не было той близости, какая согрела их в ту ночь, на маленьком каменном мостике. Что-то непреодолимое стояло между ними, тревожило, заставляло стесняться друг друга. Фейс часто видела Дейна во сне и прекрасно отдавала себе отчет, как ее тянет к нему. Но когда они встречались, она чувствовала себя скованно.

Мало-помалу она пришла к мысли, что на них неприятно действует этот мрачный дом. А вне дома на них давило другое, менее ощутимое бремя — Вашингтон.

И сдерживала Фейс не душная, невыносимая жара и не боязнь ядовитых сплетен. Ее угнетало то, что она находится под подозрением, как политическая преступница. Противно было иносказательно говорить по телефону, понижать голос в ресторанах, оглядываться, проверяя, кто идет сзади.

Сам Вашингтон был точно кривое зеркало: Фейс казалось, что она видит сон, где все расплывается и теряет четкость очертаний. На душе у нее было мрачно и тяжело.

У нее было такое ощущение, точно она попала в невидимые тенета. И хотя они еще не совсем опутали ее, освободиться она тоже не в силах. Она понимала лишь, что ее смятение и чувство безнадежности с каждой минутой возрастают. Долго она так не выдержит.

Жара все не спадала, и на четвертый день Чэндлер, словно почувствовав, как в ней нарастает отчаяние, сказал:

— Послушай, Фейс, довольно тебе жить затворницей. Давай сегодня вечером поедем кататься на лодке.

Она равнодушно согласилась. Но как только они очутились вдвоем, вдали от знойных улиц, настроение ее изменилось. Они высадились на песчаном пляже, окаймляющем остров Рузвельта, и совместными усилиями вытащили лодку на берег. Наслаждаясь тем, что спешить некуда, они медленно ели ужин, привезенный в корзинке, и пили пиво.

— Чудесно, — прошептала она. — По правде говоря, мне сейчас впервые за много недель еда кажется вкусной. Сыр, бутерброды с копченой колбасой, жареная картошка — какая прелесть!

Они полулежали на песке, прислонившись спиной к источенной дождями колоде, и любовались закатом. Сквозь знойное марево солнце казалось особенно ослепительным, а река превратилась в текучий багрянец.

— У меня сейчас такое чувство, точно я Бекки Тэчер, и мы с Томом Сойером удрали из дому, — сказала Фейс. Тяжесть, давившую на нее всего час назад, словно рукой сняло.

Чэндлер повернулся и поцеловал ее, — песчинки, прилипшие к его ладоням, оцарапали Фейс, когда он ее обнял, но ей это было даже приятно.

— Фейс, нужно ли говорить, как я тебя люблю?

Она медленно покачала головой.

Они еще с полчаса просидели так, прислонившись к колоде. Оба молчали.

Когда стали сгущаться сумерки, они отчалили, и Чэндлер направил лодку в сторону Уотергейта, к подножию памятника Линкольну. Люди уже стекались к каменному амфитеатру перед плавучей эстрадой, где выступал национальный симфонический оркестр. Над ступенями амфитеатра, в перспективе, виднелись три вашингтонских достопримечательности, уже залитые ярким электрическим светом: строгая колоннада памятника Линкольну; подальше — ослепительно желтый прямоугольник Монумента, воздвигнутого Вашингтону; и вдали, на вершине холма, символический купол Капитолия. Фейс смотрела на них сейчас, не думая о политических бурях, бушующих вокруг, — смотрела, как смотрит турист, и они казались ей величественными и прекрасными.

Дейн осторожно подвел лодку к каменному волнорезу, и она слегка покачивалась на воде, в стороне от сильного течения. Другие лодки и моторные катера приставали рядом, — на катерах горели красные и зеленые огни, отражавшиеся в темной воде. Отсюда не видно было музыкантов на плавучей эстраде, и только огни ее бросали розоватый отсвет на лица слушателей. Один из этих розоватых лучей упал на Дейна, и Фейс залюбовалась силой, прямотою и нежностью его лица.

Оркестр играл «Сказки Венского леса», лирический и задорный «Второй концерт» Прокофьева и «Пасторальную симфонию» Бетховена. При последних звуках «Пасторальной симфонии» Дейн взял весло и, отведя лодку подальше от берега, пустил по течению. Музыка звучала все тише, пока ее не заглушили первые порывы ночного ветра.

Оба молчали. Вот показались очертания пристани в зареве огней. Земля. «Вашингтонская земля», — подумала Фейс.

— Дейн, — шепотом взмолилась она, ибо с возвращением на землю к ней вернулся судорожный страх, — Дейн… увези меня из Вашингтона… сейчас… сегодня же!

Он покачал головой…

 

4

«Какая же я идиотка, — думала Фейс. — Как могла я надеяться!» В таких делах самое правильное ждать худшего и радоваться, если это худшее не свершилось. Дейн предупреждал ее, чтобы она не рассчитывала на благоприятный исход дела, но она была неисправима и все-таки надеялась.

Стоя вместе с Дейном перед внушительным правительственным зданием, она посмотрела вверх и громко прочла выгравированные на камне слова:

«Место, где вершится правосудие, священно».

Она тихонько взяла руку Дейна и крепко сжала.

— Послушай, Дейн, а они сами верят в это? — взволнованно спросила она.

— Конечно, верят, — ответил он. — Но искренность веры одно дело, а то, к чему эта вера ведет — совсем другое. Пример тому — американизм: все прославляют его, но каждый толкует по-разному. Правосудие — понятие абстрактное, и я всегда люблю уточнять: правосудие для кого и в чьих интересах. И когда под таким углом зрения посмотришь на правосудие, то оказывается, что оно зависит от времени, места, класса и социального кодекса. О, это страшно интересная штука! Но сейчас нас занимает правосудие на практике, а не в теории. Войдем?

Она нерешительно подняла на него глаза. Взгляд его, серьезный и суровый, сразу смягчился, и он улыбнулся Фейс такой теплой задушевной улыбкой, что она затрепетала от счастья.

— Войдем! — сказала она и тотчас поняла, что ей незачем искать в себе мужества, ибо достаточно присутствия Дейна.

В неярком солнечном свете здание отбрасывало огромную тень, а вход в него, рассчитанный, очевидно, на гигантов, казался черной дырой, ведущей в пещеру Циклопа, с двумя раскрытыми, безукоризненно отполированными стальными дверями. У Фейс было такое ощущение, словно, как только они войдут, двери автоматически захлопнутся за ними — навеки. Стремясь избавиться от этого наваждения, она при виде часового в форме изобразила на лице вымученную улыбку. Но тот не улыбнулся ей в ответ.

Пока они ждали лифта, Дейн спросил:

— Волнуешься?

Он мог бы говорить полчаса и не выразить того, что прозвучало сейчас в его тоне. Фейс улыбнулась — на этот раз без всякого принуждения.

— Я просто счастлива, — сказала она, — от того, что мы вместе.

В действительности же она дошла до такого состояния, что ни на минуту — ни днем ни ночью — не могла забыть о своем деле. Сколько она ни пыталась взять себя в руки, во сне все тревоги и страхи вырывались на волю, и она бежала, бежала от чудовищ, которые гнались за ней. И по сравнению с ужасом этих снов, сегодняшняя реальность даже радовала ее.

Признав тщетность дальнейших апелляций и пересмотров дела, Дейн воспользовался престижем своей фирмы и добился приема в самой высокой инстанции — у генерального прокурора. Он решил выяснить раз и навсегда, как далеко правительство намерено пойти в отношении Фейс. К делу примешивалось столько усложняющих обстоятельств, столько проводилось параллельных дознаний и столь многие организации оспаривали друг у друга право решать судьбу Фейс, что Дейну представлялось самым правильным повидать человека, который властен решать, будет ли Фейс подвергнута судебному преследованию или нет. «В личной беседе, — рассуждал Чэндлер, делясь своими мыслями с Фейс, — вероятно, легче будет распутать клубок клеветы и доказать правду». Если он сумеет хотя бы добраться до верхов, это уже будет чудом, думала Фейс, — слишком хорошо она знала, какие трудности возникают при получении подобных аудиенций. И когда Чэндлер все-таки добился приема, Фейс была поражена и обрадована, и возродившиеся надежды не казались ей больше необоснованными.

В комнатах, снабженных установками для охлаждения воздуха, царила прохлада, особенно приятная после уличной жары, — одного этого было достаточно, чтобы приободриться и повеселеть. Фейс с Дейном молча прошли по толстому ковру в приемную, и Дейн, почтительно обратившись к секретарю, назвал свое имя, имя своей спутницы и цель визита.

Молодая, хорошо одетая женщина с вкрадчивыми манерами взглянула на календарь.

— Да, — сказала она безразличным тоном, — у меня тут значатся ваши фамилии. Будьте любезны подождать минутку.

Она нажала кнопку и проговорила в микрофон селектора:

— Миссис Вэнс и мистер Чэндлер из «Стерлинг, Харди, Хатчинсон и Мак-Ки».

В ответ послышался женский голос, раздраженный, с металлическими нотками:

— Пригласите их присесть. Генеральный прокурор еще не пришел. Придется подождать. — И в селекторе раздался щелчок.

— Придется подождать, — механически повторила секретарша. — Присядьте, пожалуйста.

Дейн кивнул и, слегка нахмурившись, придвинул Фейс обитый кожею стул. Они закурили и принялись старательно изучать портреты, висевшие на стенах.

Но морщины на лбу Дейна не разглаживались.

Когда сигареты подошли к концу, Фейс успела досконально изучить все портреты. Хотя лица были самые разные, — иные с баками или с бородками, — они до странности походили друг на друга своим выражением. У Фейс мелькнула мысль, что эти люди на портретах, должно быть, так спесивы, потому что занимали важные посты. Только такие, как Линкольн, способны держать в своих руках власть и не возгордиться.

Мысли Фейс лениво текли по этому руслу, ей было необычайно хорошо и хотелось спать. Она радовалась уже тому, что новый решающий разговор пусть ненадолго, но все-таки откладывается. После каждого такого разговора она чувствовала себя внутренне опустошенной, выжатой, как лимон. Она даже удивлялась порой, откуда у нее вообще берутся силы. Но ни одно человеческое существо не знает предела своих сил в борьбе, пока борьба не затронет его лично, — Фейс была уверена, что это так. По-видимому, большинству людей и в голову не приходит, насколько они выносливы.

Она подумала о Дейне и тотчас взглянула на него. Боже, что это с ним: лицо у него стало серым и мрачным. Казалось, он сейчас вскипит и наговорит грубостей. Сердиться из-за какой-то задержки — как это на него не похоже. Сколько, однако, они здесь сидят? Она взглянула на ручные часы: ого, почти сорок минут! Чэндлер нервно сложил кончики пальцев, даже не замечая, что он делает. Фейс подумала, что руки иногда больше выдают его, чем слова или поступки. Нередко они как бы живут сами по себе и больше подходят для человека, занимающегося физическим трудом, чем юридическими головоломками. Кем он хотел быть на войне?.. Ах, да, пулеметчиком. А сейчас в его длинных сильных пальцах чувствовалась огромная сила. Он был готов к борьбе.

Она положила руку на плечо Дейну, как бы желая его сдержать. Он нетерпеливо поежился.

— Что-то неладно, — сказал он тихо. — Никто не входит и не выходит — точно все в отпуске.

— Может, про нас забыли? — прошептала она, почти желая, чтобы это было так.

Он качнул головой и поморщился:

— При таком количестве карточек и досье?! Это невозможно!

Внезапно селектор захрипел, они вздрогнули, а секретарша оторвалась от каких-то бумаг. «Попросите миссис Вэнс и мистера Чэндлера войти!» — произнес голос так громко, что в комнате пробудилось эхо. Казалось, произошло чудо и невидимые фанфары возвестили о том, что всевышний ждет их.

Фейс и Чэндлер машинально встали и направились к массивным дверям. Но не успели они подойти, как двери распахнулись, точно под действием электромагнита. Однако распахнул их не электромагнит, а пожилой негр, который почтительно отступил, пропуская посетителей, и закрыл за ними двери.

Три секретаря сидели за высокими столами из полированного орехового дерева, окруженные батареями телефонов, — все телефоны молчали. Старшая секретарша, седая женщина с ничем непримечательным лицом, посмотрела на них.

— Пройдите, пожалуйста, — сказала она.

— Благодарю вас, — ответил Чэндлер.

Он взял Фейс под руку и повел к таким же массивным дверям. Идя по ковру, она заметила, что он еще толще и роскошнее того, который лежал в приемной, а потому совершенно заглушал шаги. Снова двери беззвучно открылись и закрылись, как обычно бывает во сне.

Они очутились в огромной комнате, где не было ни единой живой души, кроме них.

В одной стене были огромные окна, на которых висели дорогие занавеси; вдоль другой тянулся ряд зеленых мраморных колонн. В глубине комнаты стоял очень большой массивный письменный стол с вращающимся креслом, а позади него перекрещивались парадные шелковые стяги с золотой бахромой, кистями и золотыми орлами на древках. Неподалеку стоял небольшой круглый стол для совещаний с непременным термосом, а рядом — кожаный диван и такие же кресла, отделанные медными гвоздиками, на которых играло солнце.

Фейс порывисто вздохнула и прижалась к Чэндлеру.

— Где же он?.. — шепотом спросила она.

Дейн нахмурился.

— Подождем — увидим, — несколько озадаченно сказал он.

Они нерешительно направились было к дивану, но тотчас застыли на месте, остановленные звуком открывающейся двери. Вошли двое.

Тот, что шел впереди, был толстый и лысый, с мохнатыми черными бровями на одутловатом лице. Во рту у него торчала короткая изжеванная сигара. Он улыбался, обнажая черные, испорченные табаком зубы. Следом шел человек с острым хищным лицом и тонкими губами. Его колючие блестящие глаза быстро обшарили комнату. От их взгляда Фейс сразу стало не по себе, вновь пробудился гнетущий страх преследуемого человека.

Толстяк вынул изо рта сигару и миролюбиво улыбнулся.

— Мистер Чэндлер и его клиентка? — спросил он.

— Да, — сквозь стиснутые зубы ответил Дейн, с трудом заставляя себя говорить. — Нас обещал принять…

— Знаю, знаю, — сказал толстяк, продолжая улыбаться с небрежной фамильярностью профессионального политикана. — Но, видите ли, произошло небольшое недоразумение. Мой начальник сначала полагал, мистер Чэндлер, что интересы этой клиентки представляет ваша фирма. Когда же оказалось, что ее интересы представляете только вы, шеф решил, что вы вполне можете изложить суть дела мне, его помощнику по особым делам. Сам он очень занят. — Толстяк помолчал, снова сунул сигару в рот и улыбнулся своей неизменной улыбкой. — Прошу садиться, мы вас слушаем. Меня зовут Коппини, Леон Коппини…

— А кто этот джентльмен? — резко спросил Дейн.

Толстяк рассмеялся.

— О, он здесь, так сказать, на выездной сессии. Представитель одного из ведомств, которое может заинтересоваться этим делом. Он, разумеется, не уполномочен ничего обсуждать — просто будет присутствовать в качестве наблюдателя. Итак, прошу вас и вашу клиентку присесть…

— Понятно… — произнес Дейн и на мгновение задумался.

Сердце у Фейс колотилось так сильно, что казалось, сейчас выскочит из груди. Одного появления этих людей было достаточно, чтобы все поплыло у нее перед глазами: она видела их точно в кривом зеркале. Как бы ей хотелось, чтобы они вдруг исчезли, но они были тут, реальные и страшные — тем более реальные и страшные, что один из них был приветливо общителен, а другой зловеще молчалив. С ними ей не о чем разговаривать. Они все равно не поймут ее. Между ними и Фейс такая стена, которую слово пробить не может, и логика здесь бессильна. По их лицам ясно, что они уважают только силу и власть. А у Фейс не было ни того, ни другого. И она обрадовалась, когда услышала голос Дейна.

— Джентльмены, прошу извинить за беспокойство. И передайте, пожалуйста, вашему начальству, что в таких условиях я предпочитаю не обсуждать дело моей клиентки, а сохраняю за собой право выступить на суде. Не смеем вас задерживать. До свидания!

Толстяк перестал улыбаться.

— Ну что ж, как вам будет угодно, — сказал он и передернул плечами.

Прежде чем Фейс поняла, что произошло, они уже вышли в секретарскую, прошли по толстому ковру и очутились в приемной. Секретарша изумленно уставилась на них. Двери открылись и закрылись, открылись и закрылись, открылись и закрылись…

В коридоре Фейс остановилась: ноги не держали ее, и она вынуждена была опереться о подоконник. Внизу, во внутреннем дворике, прохладная струя воды била из мраморного бассейна. Несколько служащих бродило вокруг, покуривая сигареты перед завтраком.

— Нет, ты только посмотри на них! — вскричала Фейс. — Как они могут спокойно гулять, когда здесь творится такое!..

Дейн схватил ее за плечи:

— Фейс! Мужайся!

— Ах, к чему притворяться! — всхлипнула она. — Они поймали меня, как муху на липучку. И тебя тоже поймают. Не могу я больше этого вынести, не могу!..

 

5

Они позавтракали в «Оксидентале», — но ни множество посетителей, ни аппетитные ароматы, доносившиеся с кухни, не вывели их из оцепенения. Заметив, что они почти ни к чему не притрагиваются, официант забеспокоился: может, завтрак кажется им невкусным?

— Нет, все в порядке, — ответил Чэндлер, и официант отошел, видимо решив, что это поссорившиеся влюбленные.

— Я вот о чем думаю, — сказал за кофе Чэндлер: — мне, пожалуй, пора начать серьезные переговоры с фирмой, ведущей дела, связанные с защитой гражданских свобод. Я говорил тебе как-то о ней — это нью-йоркская фирма «Голдмен и Мак-Мэртри». Я хочу передать им твое дело, Фейс, а заодно, возможно, подумать и о своем будущем…

Она вопросительно взглянула на него, снизу вверх.

— Когда?

— Завтра.

С минуту она молчала и лишь рассеянно помешивала ложечкой кофе, изо всех сил стараясь унять дрожь в руке. Значит, он все-таки признает, что дело ее плохо, и тут, конечно, снова придется поразмыслить об их отношениях. Она вздрогнула и умоляюще посмотрела ему в глаза.

— Не покидай меня, Дейн, — сказала она, вкладывая в каждое слово особый смысл.

Слабо улыбнувшись, он потянулся через стол и взял ее руку.

— Я и не собираюсь, — сказал он. — Ты едешь со мной.

Чемодан уложен; Фейс защелкнула замок и встала с колен. Ожидая такси, которое вызвала Донни, она в последний раз огляделась вокруг. Противоречивые чувства теснились в ней — ей было даже трудно в них разобраться.

Она заметила, что на ночном столике по-прежнему стоит портрет Тэчера в форме воспитанника военного училища. Странно, что за все эти дни она ни разу не обратила внимания на портрет. Неужели она предполагала, что Тэчер взял его с собой? А почему бы и нет — с него вполне могло статься. Но нет, он оставил фотографию ей назло — как напоминание о том, что она потеряла.

С грустью и в то же время с отвращением Фейс вынула фотографию из рамки и разорвала на мелкие кусочки. И лишь когда по ним ничего нельзя было разобрать, она бросила их в корзинку для бумаг.

Она прощалась с прошлым. Дом был полон отголосков, бесчисленных отголосков этого прошлого. Она их слышала сейчас — одни звучали громче, другие слабее. Смех Джини, голоса матери и отца и ее собственный голос. Быть может, она, подобно Тэчеру, слишком привязана к своему прошлому. Наверное, это потому, что она никогда еще не уезжала из дому и горячо любила даже самые слабые отголоски того, что в нем жило когда-то. И вот сейчас надо с ним расстаться.

С улицы донесся гудок автомобиля. Послышался голос Донни:

— Такси ждет, миссис Вэнс.

Фейс поспешила вниз. Донни окинула ее сочувственным взглядом.

— До свиданья, дорогая мэм, — сказала Донни. — Какая же вы красавица!

Фейс должна была сесть на конгресский экспресс в четыре часа, — в кассе вокзала Юнион для нее был оставлен билет в отдельное купе на вымышленное имя. Чэндлер, который знал о существовании акта Мэнна и о том, какими последствиями грозит поездка с посторонней женщиной в «аморальных целях», выехал раньше другим поездом. В Нью-Йорке для них были заказаны отдельные номера.

— А ну их к черту, этих шпиков! — воскликнула Фейс, когда Чэндлер сказал, что необходимо ехать порознь.

Но он остался непреклонен.

— Мы должны избегать всего, что может помешать нам вернуть Джини, — сказал он. — Мы не имеем права афишировать наши отношения.

Вспоминая об этом разговоре, Фейс обернулась и посмотрела в заднее окошечко такси. На расстоянии полуквартала от ее дома стоял серо-стальной седан, который тотчас же тронулся следом, и Фейс почувствовала, как знакомый страх сдавил ей грудь, но решила ждать, что будет дальше.

Машина, в которой сидела Фейс, пересекла мостик с бизонами на Кью-стрит, описала круг по Дюпон-серкл и неторопливо покатила по Массачусетс-авеню. Седан проделал то же самое, на некотором расстоянии следуя за ними. Фейс отлично разглядела в седане двух мужчин, явно избегавших смотреть на такси.

Она тронула шофера за плечо и, не думая о том, что говорит, взмолилась:

— Меня преследуют какие-то люди! Поезжайте быстрее! Постарайтесь отделаться от них!

Шофер настороженно глянул на нее через плечо.

— Вот что, дамочка, если у вас неприятности с полицией, ищите-ка себе другое такси! — Он затормозил и остановился у тротуара.

— Фу, какие глупости, — сказала она с деланным нервным смешком, — я же пошутила, чтобы подогнать вас!

Он покачал головой и распахнул дверцу:

— Выходите!

Фейс беспомощно остановилась на краю тротуара с чемоданом в руке и стала искать глазами другое такси. Седан проехал немного вперед и тоже остановился. «Нечего даже надеяться, что от них можно убежать», — подумала Фейс. Они, должно быть, день и ночь наблюдали за ее домом и знали все, кроме, конечно, самых потаенных ее мыслей. О, господи! Ей не удалось сдержать слезы, и перед глазами у нее все поплыло. Но она должна, должна ради Джини, любой ценой уехать без их ведома, — Дейн особенно настаивал на этом.

Фейс подняла руку, и мчавшееся мимо такси остановилось. Она вскочила в него, бросила на сиденье чемодан и захлопнула дверцу; только тут она почувствовала, что изнемогает от зноя.

— Куда прикажете, мисс? — спросил шофер.

Она помедлила.

— Куда-нибудь, где попрохладнее, — сказала она, чтобы выгадать время и что-то придумать. Такси промчалось мимо седана, и Фейс тотчас услышала фырканье заводимого мотора.

— Таких мест сейчас не найдешь! — заметил с усмешкой шофер.

Вытирая лицо платком, она вдруг увидела сквозь деревья памятник Вашингтону. И в голове у нее родился план. Шансов на успех было, конечно, мало, но надо попытаться.

— К Монументу, пожалуйста, — попросила она.

— Вот неугомонные туристы — даже в такой день и то готовы осматривать достопримечательности! — усмехнулся шофер.

Фейс казалось, что прошли столетия, прежде чем они добрались до Капитолийского холма и подъехали к подножию массивного гранитного обелиска. Она вдруг вспомнила о сне, который видела накануне того дня, когда ей принесли розовую повестку, и который так ее напугал, — теперь она переживала этот сон наяву. Она вздрогнула. Ей хотелось верить, что она все еще грезит, но увы, это было не так. Седан, серо-стальной седан, мрачно подтверждал реальность происходящего.

Преследователи сочтут ее помешанной, и, может быть, это действительно так, но не полезут за ней на верхушку Монумента. Куда удобнее сидеть внизу в машине и слушать радио, поджидая, пока она выйдет и снова наймет такси.

Ссутулившись, еле передвигая ноги, Фейс втащила чемодан под колоннаду и, даже не взглянув на седан, вошла в прохладную полутьму. Очутившись внутри, Фейс постояла, чтобы проверить, не идут ли за ней, но она рассчитала правильно. Они не пошли.

У скучающего часового она спросила, где дамская комната, и поспешила туда. Там быстрыми решительными движениями она раскрыла чемодан и вынула черное платье и шарф, которые собиралась надеть в Нью-Йорке. Целиком поглощенная своим планом, она быстро переоделась, швырнула в угол дорогую соломенную шляпку и по-деревенски повязала голову шарфом. Потом она закрыла чемодан и сунула его в ящик для бумаги. Слава богу, ей никто не помешал! Она вышла и с небрежным видом туристки села в лифт.

Когда народу набралось достаточно, отяжелевшая клетка лифта, поскрипывая, доставила туристов на самый верх — на высоту пятисот футов. Фейс торопливо подошла к одному из узких окон и отыскала глазами серо-стальной седан. Он стоял на прежнем месте и казался сверху просто игрушкой, — самой безобидной игрушкой. Тогда, с громко бьющимся сердцем, Фейс огляделась в поисках спасения.

Весь Вашингтон лежал у ее ног, — знакомые здания с колоннадой, тенистые парки и широкие улицы. Она посмотрела вниз на круглую площадь Тайдал-Бэйсин. Правее, над вишневыми деревьями, величественно вздымался белый мраморный купол памятника Джефферсону, сооруженный в неоклассическом стиле. Фейс закрыла глаза, вспоминая, как все это выглядит весной, когда деревья покрыты розоватым пухом. Любоваться цветением вишен вошло в обычай, и тысячи паломников стекаются сюда со всех штатов, чтобы насладиться этим зрелищем. Красивые цветы, подумала Фейс, только никому они не нужны и плодов не приносят. А бронзовый Джефферсон выше человеческого роста глядит на них из-за мраморной колоннады, хмурится и жалеет, что деревья эти бесплодны.

Открыв глаза, она посмотрела в другую сторону. Возле Белого дома возвышалось здание ее Департамента, — хоть и пострадавшее от времени, но по-прежнему величественное, — и Фейс подумала о мистере Каннингеме. Недолго он там продержится. Человек в его положении может сохранить место, только если пойдет на предательство. Фейс знала, что будет вспоминать о нем с теплотой до конца своей жизни. Но она отбросила эти мысли и взглянула на часы. Без четверти четыре. Она опоздает на конгресский экспресс. Что подумает Дейн, если она не приедет, как было условлено? Она чуть не поддалась панике: рискнуть и броситься на вокзал! Нет, поздно! Слишком поздно. Надо довести свой замысел до конца.

Черные тучи собирались там, вдали, над рекой, за водопадами, где вода пенится в гранитных каньонах. Так вот, значит, где рождаются бури, которые приносит с собой прилив. Как забавно сталкиваются грозные тучи. Отсюда, с высоты, видно, как порывы ветра сотрясают и рвут их на части. Вот и отлично, подумала Фейс, отлично! Во время грозы легче будет скрыться!

Рядом с ней, возле узкого оконца, остановился мальчик в темных очках.

— Ого! — воскликнул он, увидев грозовые тучи. — Как бы в нас молния не ударила!

Фейс улыбнулась ему своей самой неотразимой улыбкой.

— Продай мне твои очки, я дам тебе два доллара, — сказала она. — Мне очень глаза режет. — Она побоялась предложить ему больше, чтобы не вызвать подозрений.

— Идет! — сказал он. — По рукам!

Фейс заплатила ему и надела очки. Она готова была расцеловать мальчика.

В эту минуту она увидела то, чего так ждала: туристский автобус, пыхтя, поднимался по холму к Монументу. Вскоре он остановился, и из него высыпала целая толпа. Сердце у Фейс бешено колотилось.

Все произошло так, как ей хотелось. Туристы вышли из лифта вместе с гидом и запрудили все площадки, с которых открывался вид на Вашингтон. Гид гнусавой скороговоркой затараторил свои пояснения под аккомпанемент завывающего ветра, грозившего в любую минуту заглушить его голос. Фейс затерялась в группе слушателей. Небо все больше темнело, загрохотал гром, кое-кто стал поеживаться и опасливо озираться.

— А эта штука качается? — спросила тоненькая молодая женщина, растягивая слова, как все уроженцы Южной Каролины.

— Ну, хватит! — громко возвестил гид, не обращая внимания на ее вопрос. — Пошли!

Они втиснулись в лифт, — Фейс тоже.

Внизу все ринулись к выходу и, пряча лицо от ветра, побежали к автобусу, — Фейс тоже. Крупные дождевые капли ударили ей в лицо, и Фейс как можно ниже пригнула голову. Влезая в автобус, она споткнулась: какой ужас, неужели теперь ее заметят? Но никто не обратил на нее внимания, и она села к окну с той стороны, откуда не был, виден серый седан. Съежившись, стараясь быть как можно меньше и незаметнее в шарфе и темных очках, она почти не дышала, пока туристы не вошли в автобус и шофер не завел мотор.

Кашляя и чихая, автобус пустился в путь под проливным дождем.

Фейс вытащила из сумочки носовой платок и вытерла пот с лица. Седан, насколько она могла судить, не последовал за ними.

И все-таки ей было страшно. Когда автобус затормозил на перекрестке, она быстро прошла вперед и попросила выпустить ее. Шофер поворчал, но открыл дверь.

Не обращая внимания на дождь, Фейс бросилась к трамваю и протиснулась внутрь. Она была рада, что трамвай полон и свободных мест нет, иначе ее было бы видно из проезжающих машин. «Все-таки я их провела», — торжествующе подумала Фейс.

Трамвай еле полз; наконец он обогнул фонтан Колумба и добрался до вокзала Юнион. Озираясь исподтишка, Фейс быстро пересекла высокий зал ожидания со сводчатым потолком, украшенный статуями воинов, и вышла на перрон. Было без трех минут пять. Фейс бросилась к поезду и, когда проводник в последний раз крикнул: «Все по местам!» — вскочила в вагон. Чуть не падая от изнеможения, она опустилась на первое попавшееся свободное место.

Ее платье, мокрое от дождя и пота, было измято, волосы прилипли ко лбу. «Боже, какое счастье!» — подумала она.

Электропоезд незаметно набрал скорость и стал обгонять тучи. На повороте Фейс оглянулась на город. Шпиль Монумента затянуло облаками, и красные сигнальные огни мерцали, точно предвещая бедствие.

Но Фейс, окрыленная успехом своей затеи, не чувствовала страха.

 

6

Дейн ждал ее на Пенсильванском вокзале. Увидев его лицо, Фейс, пожалуй, впервые поняла, как много она для него значит. Мужественная сдержанность уступила место робкой тревоге; на лбу и у рта залегли морщины.

Он стоял наверху, у эскалатора, оглядывая всех пассажиров. Она заметила его еще снизу и не сводила с него глаз, пока поднималась наверх. Тревога, надежда и разочарование, попеременно сменявшиеся на его лице, затронули в ее душе струны, которые, как ей казалось, уже не способны звучать. И вот эти струны вдруг дрогнули и запели.

— Дейн!.. — крикнула она, когда оставалось еще целых три ступеньки, и сорвала с себя шарф и темные очки.

Он подхватил ее на руки и вынес из толпы. Потом он слегка коснулся губами ее губ и тут только взглянул ей в лицо.

— Боже, дорогая, что случилось? Я до смерти перепугался. Я даже рискнул позвонить по телефону, хоть и знаю, что разговоры подслушиваются, но Донни сказала, что ты уехала. Тогда я решил, что тебя арестовали!

Она смеялась и плакала, и в то же время была безумно счастлива.

— Они следили за мной, но я им натянула нос! Не гляди на меня, я бог знает на кого похожа. Мне пришлось бросить чемодан, так что я приехала, в чем была. — И она всхлипнула, точно для нее куда важнее выглядеть красивой в присутствии Дейна, чем избежать погони.

Он рассмеялся и снова обнял ее.

— Какая ерунда, глупышка! Завтра купишь себе что-нибудь! А сейчас расскажи мне, что случилось. Только поподробней.

Он повел ее к стоянке такси, и она стала оживленно рассказывать о своих злоключениях. По мере того, как она рассказывала, в ней росли новые силы, росло ощущение свободы. В эту минуту, во всяком случае, вашингтонские мытарства были забыты.

Когда она кончила, Дейн быстро повернул к себе ее лицо и снова поцеловал. В глазах его светилось восхищение.

— Ну-с, как же мы отпразднуем твой побег? — спросил он.

— Пойдем куда-нибудь, где можно развлечься, — предложила она. — Чтоб была музыка, веселая, но не назойливая; может быть, даже потанцуем. Хорошо?

— Превосходно!

— И поедим… — добавила она несколько смущенно.

Он остановил такси у магазина подержанных вещей и расплатился с шофером.

— В чем дело? — удивленно спросила она.

— Надо, чтоб у тебя был багаж, иначе ты привлечешь к себе внимание, когда будешь регистрироваться в отеле, — сказал он. — Я вовсе не хочу, чтобы «блюстители безопасности» заинтересовались тобой. Запишись под своей девичьей фамилией, держись как можно незаметнее. Словом, действуй по Хойлю. Будем жить в одной гостинице, на одном этаже, но в разных номерах. Для суда подозрение ничего не значит. А вот факты — все! Если бы мы записались вместе и это стало бы известно, прощай надежда получить Джини… хотя развод ты могла бы получить легко. Словом, будь осторожна, вот и все!

— О, — еле слышно простонала она, почувствовав всю тяжесть своей вины. На радостях она совсем забыла про Джини. А вот Дейн не забыл… Боже, неужели она такая бессердечная мать? Да разве не бывает минут в жизни человека, когда можно забыть обо всем на свете?

Чэндлер выбрал добротный английский чемодан, облепленный множеством ярлыков, и спросил у Фейс, подойдет ли он ей.

— Прекрасно, прекрасно! — сказала она, и хозяин магазина с каменным лицом улыбнулся, довольный сделкой.

— Это даже лучше, что он с ярлыками, — шутливо заметил Дейн, когда они вышли на улицу. — Так ты скорее сойдешь за путешественницу, объехавшую весь земной шар, и никто не подумает, что ты всего-навсего прибыла из Вашингтона, до которого одна ночь пути.

Фейс уже собиралась спуститься вниз, в вестибюль, где они с Дейном уговорились встретиться, когда в дверь постучали. Вздрогнув, она отпрянула: казалось, вот сейчас она повернет ключ в замке и случится нечто ужасное. В одну секунду пробудились задремавшие было страхи.

— Кто там? — дрожащим голосом спросила она. — Что надо?

— Рассыльный, мисс, — донесся из-за двери приглушенный ответ.

Сначала она облегченно вздохнула, но тут же снова заколебалась. А что, если это ловушка? Ну хорошо, не может же она стоять так до бесконечности и дрожать. Она приоткрыла дверь: нет, ее страхи оказались напрасными, это и в самом деле был рассыльный. Тогда она распахнула дверь: вот дурочка, и чего она так испугалась!..

Рассыльный внес две коробки с цветами — одну большую, вторую поменьше. Фейс дала ему на чай, он понимающе улыбнулся и исчез.

В большой коробке был букет нежных, полураспустившихся роз. В коробке поменьше — несколько камелий, чтобы заколоть в волосы, вместо шляпы, которую она оставила в Монументе. К цветам не было приложено ни карточки, ни записки, да это и не требовалось. Фейс с нежностью погладила розы, потом, сжав в обеих руках букет, остановилась перед большим зеркалом, точно невеста перед алтарем. Замечтавшись, она простояла так несколько минут, потом вдруг спохватилась, что зря теряет время, взяла вазу и поставила розы на туалет.

Камелии она заколола в волосы. И сразу вся преобразилась. Черное платье уже не казалось ей мятым и заношенным. «А я даже хорошенькая, — подумала она, — и с этими камелиями у меня такой вид, точно я собралась на бал». И радостно выпорхнула из комнаты.

Нью-Йорк был сейчас для нее самым удобным местом. В большом вестибюле толклись люди, которым не было никакого дела друг до друга, и одно их присутствие действовало успокоительно. Отель «Мейфлауер» в сравнении с этим казался таким маленьким и уютным. Фейс даже не сразу нашла Дейна. Радость встречи с ним довершила ее блаженство. Восторженное возбуждение охватило все ее существо.

— Как ты находишь камелии? — спросила она.

— На тебе они очаровательны.

— Спасибо, — рассмеялась Фейс.

На улицах кипела жизнь. Тесные ущелья между каменными громадами, толпы на тротуарах, беспрестанное миганье электрических реклам, — все здесь было не похоже на широкие вашингтонские бульвары, обсаженные деревьями, и суровую простоту столичной архитектуры.

— Я так давно не была здесь, — заметила Фейс, — что почти забыла, как выглядит Нью-Йорк. Я влюблена в этот город!

Вот такое же ощущение было у нее во время медового месяца. Только Тэчер превратил их путешествие в сплошную вечеринку с коктейлями. Танцевальные залы сменялись отдельными кабинетами; комнаты с разрисованными стенами — комнатами с персидскими коврами. И коктейли, коктейли без конца. Они поселились в отеле «Плаца», потому что здесь нравилось матери Тэчера; они «заглянули» на Пятую авеню и в музей современного искусства, потому что так принято. А Фейс хотелось побродить по докам и разным закоулкам, попить черного кофе на Бликер-стрит, поесть блинов, рисового плова, потанцевать в Гарлеме. Как-то раз она даже сказала о своем желании Тэчеру, — его неподдельное удивление глубоко огорчило ее.

А вот Дейн — тот понял, чего она хочет. Они отправились в предместье Гринвич и в чудесном итальянском погребке ели национальные кушанья с мудреными названиями, болтая о чем придется. Потом побродили по шумным улицам, вдоль которых тянутся маленькие художественные салоны и книжные лавки, и под конец решили посидеть на сквере. Они курили, смотрели на голубей, на влюбленных, на собак, которых прогуливали здесь, и молчали. Ночь была ясная, с океана тянул прохладный ветерок.

— О, как хорошо!.. — вздохнула Фейс. «Даже слишком хорошо, точно во сне», — подумала она. Уж очень она была счастлива.

Потом они направились в город, в «Великосветское» кафе, пили шампанское, танцевали, и сердца их учащенно бились в такт буги-вуги, в звуках которого трепетала страсть. Танец словно пробудил Фейс, заставил осознать то, что происходило в ее душе, когда ее обнимал Дейн. Она трепетала от его прикосновения, а он трепетал, прикасаясь к ней.

Вернувшись к столику, они попивали шампанское и слушали лирические песни в исполнении воздушной блондинки, которая, наигрывая на цитре, вполголоса напевала под мечтательный мелодичный аккомпанемент:

Когда певица умолкла, Дейн взглянул в глаза Фейс:

— Пойдем?..

Она кивнула.

Звуки цитры уже стали воспоминанием.

 

7

Она выключила свет и остановилась, обнаженная, у окна. Номер был на тридцатом этаже. Звезды освещали комнату ярче уличных фонарей. Город угомонился. Только скрежет тормозов случайного такси да время от времени гудки буксиров с Ист-ривер долетали на такую высоту. Фейс смотрела на темные силуэты небоскребов и темные перекрестки и дивилась тишине.

Как долго не идет Дейн! Она уже приняла ванну и приготовилась к встрече с ним — даже отломила розу и приколола к волосам. Сейчас она думала только о нем и ждала его. Злые чары Вашингтона, казалось, были развеяны.

Глаза Фейс постепенно привыкли к полумраку, воцарившемуся в номере, и она увидела свое отражение в большом зеркале. Сердце у нее вдруг сильно забилось: ведь она голая; ах, как бы ей сейчас пригодилась шелковая с кружевами ночная сорочка, которую она оставила в Монументе. Самое сознание, что она стоит в таком виде посреди номера гостиницы, было противно ей.

В эту минуту раздался долгожданный стук в дверь, и смятение охватило Фейс. Она стащила с кровати покрывало из мягкой белой ткани, перекинула через плечо и завязала свободным узлом у груди и бедер наподобие греческой тоги. Получилось даже красиво: во всяком случае, она была довольна своим отражением в зеркале, куда не преминула кинуть взгляд по пути к двери.

Сначала она лишь приоткрыла дверь, чтобы удостовериться, в самом ли деле это Дейн.

— Добрый вечер, — еле слышно пробормотала она, вся дрожа.

Он молча переступил порог и впился в ее губы горячим жадным поцелуем.

Затем прошептал:

— Ты похожа на деву-весталку.

По тому, какой горячей стала ее щека, он догадался, что она покраснела.

— А я и есть дева-весталка.

Оба знали, что волнующее событие должно произойти рано или поздно, но это было лишь подсознательное предчувствие. И только сейчас они поняли, что счастливый миг наступил.

Точно одержимый — Фейс никогда прежде не видела его таким, — Дейн выпустил ее из объятий и сбросил с себя одежду. А потом, так же нетерпеливо развязал одеяние, которое она смастерила себе.

Тяжело дыша, он подхватил ее на руки и отнес на постель.

Они засыпали, просыпались, снова засыпали и снова просыпались, точно хотели за одну ночь пережить все прошлое и все будущее. На заре они пробудились окончательно, им захотелось поговорить. Дейн жадно целовал ее, оставляя по всему ее телу влажные следы своих губ.

Залюбовавшись его стройным мускулистым телом и широкими плечами, она прошептала:

— Какое счастье, что ты не пуританин!

Он помолчал, лаская ее грудь, и улыбнулся:

— А ты думала, что я пуританин?

— Нет, но… иногда человеку трудно избавиться от внутренних пут.

— Боже, как ты хороша!

Она знала, что слова Дейна прежде всего относятся к ее груди, и это было ей приятно и радостно. Как он не похож на Тэчера. В нем нет ни лицемерия, ни фальши. Даже как-то странно, что любовь может быть такой чистой, такой ослепительно яркой. И в то же время ей так хорошо, так удивительно покойно. Нет больше страха, который еще недавно сковывал все ее чувства и постепенно подтачивал ее.

— Послушай, Дейн… а когда ты в последний раз был влюблен?

— Давно.

— И ты никогда не был женат?

— Нет. — Он обнял ее левой рукой, а правой нежно поглаживал. — Когда я учился в Харварде на юридическом факультете, мне понравилась девушка, такая тоненькая, гибкая, с волосами, черными, как вороново крыло. Я решил, что это настоящее чувство, однако ее семья воспротивилась нашему браку: я показался им слишком провинциальным. Девица притворно вздохнула и отказалась от меня. А я подумал, что лучше быть холостым, чем жениться на неподходящей женщине, — в Вашингтоне же, честное слово, были одни неподходящие женщины.

В комнате стало уже достаточно светло, и Фейс различила усмешку, печальную, как у Дон-Кихота, на его, веснушчатом лице. Линия его крупного рта была необычно нежной. Какое наслаждение чувствовать рядом его обнаженное тело, живое и теплое, какое наслаждение покоиться в его объятиях.

— Мои родители полюбят тебя, — продолжал он, помолчав немного. — Я их навещаю время от времени. Отец мой торговал скобяными товарами, пока не состарился и не ушел на покой; в юности он увлекался передовыми идеями популистов, но с годами стал настоящим консерватором. Я рассказываю об этом потому, что как раз он и научил меня думать так, как я сейчас думаю… и еще потому, что именно на этой почве мы с ним крепко повздорили. Сейчас отношения у нас как будто наладились — и все-таки, когда я приезжаю домой, мы избегаем говорить о политике.

— А твоя мать?..

— О, она женщина очень тихая и мирная. Она выросла на далекой ферме у западной границы Небраски и знает, что такое тяжелая жизнь. Говорить много она не любит, но в трудную минуту всегда готова помочь… а как она чудесно пела колыбельные! И как она знает библию — вдоль и поперек, хоть вера у нее не женская, а поистине мужская. Как-то раз она примчалась в Вашингтон, чтобы навестить меня и, кстати, поглядеть, какие перемены произошли на свете со времен ее детства. В одном отношении я не оправдал ее надежд — уж очень ей хотелось, чтобы я женился.

Фейс ласково поглаживала его и целовала так же жадно, как он только что целовал ее. Ей приятно было ощущать губами его гладкую кожу.

Наконец она откинулась на подушки; он провел пальцами по ее шелковистым волосам и ласково потеребил за нос.

— Я верю, — сказал он, — что, когда все утрясется, ты поедешь со мной в Вашингтон как моя жена.

Она не ответила ни слова.

В тревоге он спросил:

— Ты не поедешь?..

— Ох, я боюсь расплакаться… — прошептала она. — А если я заплачу, то мне уж не остановиться!..

Утро настало незаметно. Звездная ночь сменилась сырым туманным рассветом, и комнату словно заполнило облако.

— Как жаль, что это облако не розовое, — печально промолвила Фейс. — Ведь ночь была такая дивная.

Он быстро поцеловал ее и спрыгнул с постели.

— Да, дивная, — сказал он. — А теперь — за дело. Позвони и закажи завтрак — я спрячусь в ванной, когда придет официант. — Он помолчал. — Завтрак на одного, только повкуснее и побольше.

Она вздохнула и, не вылезая из постели, взяла телефонную трубку:

— Два стакана апельсинового сока, яичницу с ветчиной, кофе, джем и сладкие пирожки.

— Ты, видно, здорово проголодалась, — заметил Дейн.

— Конечно, мы очень голодны, — сказала она и послала ему воздушный поцелуй.

Официант накрыл на стол и исчез, — только тогда Дейн вышел из ванной. Он был в брюках и рубашке без галстука.

Вид у него был заспанный, щеки обросли щетиной, волосы спутались. Но у нее ведь тоже заспанный вид — она едва успела провести щеткой по волосам и подкрасить губы.

— Давай пить кофе из одной чашки… — предложил Дейн, — на этот счет существует поверье.

И они со всей серьезностью выполнили ритуал.

— Ты счастлива? — спросил Дейн.

Она кивнула: «Очень!» Глаза у нее горели.

— Прежде всего я с утра отправлюсь к Голдмену и Мак-Мэртри, — сказал он, прожевывая сладкий пирожок. — А потом мы вместе сходим к ним.

Она посмотрела на него широко раскрытыми глазами.

— Ты уже все решил?

— Нет еще…

— Твои хозяева толкают тебя на этот шаг? — задала она наконец вопрос, который уже много дней вертелся у нее на языке.

— Нет, они дали мне время подумать, — ответил он. — Они полагали, что я ухвачусь за их предложение, но, когда этого не произошло, забеспокоились.

— Дейн, — взмолилась она, — ты должен поступить так, как для тебя будет лучше. Когда-то подобная связь испугала бы меня. Но не сейчас. Сейчас я даже рада. Мне хотелось бы до конца жизни ничего не стесняться и не скрывать. Теперь, после всего, что мне пришлось испытать, я знаю, кто мои друзья, или, если угодно, на чьей я стороне.

Она вспомнила их первую встречу у него в кабинете, вспомнила, что она тогда думала и чувствовала, и как он вдруг погрустнел. Перед нею был человек, боявшийся чего-то, быть может даже собственной тени. Сейчас он в упор глядел на Фейс, словно не мог без ее помощи принять правильное решение.

— Дейн… — продолжала она, — если ты хочешь сделать этот шаг и нам потом придется считать каждую копейку и жить среди бедняков, я готова. Потому что я люблю тебя.

Он поднялся, нежно поцеловал ее в правое ухо и, дурачась, дунул на ее завитки, так что они защекотали ей шею. Потом вдруг стал серьезным и обнял ее за талию.

— Когда мы встретимся в ресторане, я скажу тебе, какое я принял решение.

Одевшись, он на прощанье обнял ее и горячо поцеловал.

— До свиданья, моя женушка, — сказал он.

Голос его звучал ровно, но необычайно тепло и ласково, — таким она и запомнит его навсегда.

Когда он ушел, Фейс принялась неторопливо одеваться, наслаждаясь тем, что тревога больше не грызет ее.

День был такой чудесный, словно позолоченный радостью истекшей ночи. Нет, она не может и не хочет жертвовать своим счастьем.

Она стала раздумывать, что купить из одежды: хоть у них обоих сейчас и много дел, ей хотелось быть красивой и нравиться Дейну. Она тщательно готовилась к новой встрече.

Когда, наконец, она вышла из лифта и пошла по холлу, думы ее были всецело поглощены вновь обретенным счастьем. А какой чудесной показалась ей кипучая жизнь на улице!

Швейцар свистнул, подзывая такси, — Фейс поджидала машину под навесом, довольная и счастливая. В эту минуту двое мужчин, которых она сначала не заметила, приблизились к ней. И оба с самым невозмутимым видом схватили ее за руки — один за правую, другой за левую.

— Постой минуту, сестренка, — шепнул ей на ухо один из них, — ты поедешь с нами.

Она попыталась крикнуть, но не смогла издать ни звука.

 

8

Чайки то кружили, то легко парили в воздухе, следуя за катером, точно охотились за падалью. Упорное чавканье мотора казалось Фейс самым омерзительным звуком на свете, тем более что с каждым поворотом винта она все больше удалялась от мирного благополучия и восторженного счастья, которое познала в объятиях Дейна. Пенящийся след позади катера извивался словно дорога, по которой ей не суждено пройти назад и которая ведет неизвестно куда.

Двое мужчин так стремительно втащили ее в стоявший неподалеку седан, а сидевший наготове шофер так быстро влился в общий поток машин, что она почувствовала лишь страх, неприкрытый животный страх. По спине и шее пробежал холодок, и кожа покрылась пупырышками — так еще в далекие доисторические времена реагировали на опасность наши предки. Она лишь мельком заметила удивленное лицо швейцара, но оно тотчас исчезло из виду. Вот тогда-то панический страх и охватил ее, — этот безразличный, незнакомый швейцар был последним звеном, связывавшим ее с миром, где она чувствовала себя в безопасности.

Внезапно она поняла, что произошло.

— Отпустите меня! — закричала она и принялась царапаться и кусаться.

Они обхватили ее сзади и крепко держали. Фейс конвульсивно дернулась и замерла.

— Не рыпайся, не то мы наденем на тебя наручники, — пригрозил один из них.

— Покажите мне ордер на арест, — потребовала Фейс.

Тот, что с ней разговаривал, рассмеялся с видом превосходства.

— Никто и не думал тебя арестовывать, сестренка. Просто ты взята под надзор, вот и все. — И он снова рассмеялся. — Видишь? — И он сунул ей под нос значок, но какой именно, она не поняла.

— Куда вы меня везете? — Фейс пыталась говорить спокойно, но она вся дрожала, а сердце словно раздулось в груди и, казалось, готово было лопнуть.

— Узнаешь… со временем.

Она сжала губы и решила больше не разговаривать. Зачем давать им повод глумиться над ней? Как ни странно, спутники ее не отличались ничем примечательным. Два самых обыкновенных человека, откормленные, довольно пухлые, гладко выбритые, — от них слегка попахивало дешевым одеколоном, какой употребляют после бритья. Хотя один был брюнет, а второй блондин, на обоих были одинаковые коричневые шляпы из легкого фетра — дешевые шляпы с жирными пятнами возле лент.

Никогда в жизни Фейс не чувствовала себя так беспомощно, как сейчас. Машина мчалась на полной скорости. Фейс видела людей, спешивших в дождевиках по улицам, тысячи и тысячи людей, и не могла позвать ни одного из них на помощь. А когда они проезжали через район, где сосредоточены банки и конторы, Фейс подумала, что Дейн где-то тут, поблизости и даже не подозревает о том, что с ней происходит. Мысль эта была настолько мучительна, что Фейс чуть не застонала.

Машина подъехала к причалу и остановилась возле моторного катера. Он неуклюже покачивался на мутной воде, загрязненной пятнами нефти, щепками, деревяшками. Смешанный запах гниющего мусора, соли и нефти шел из-под настила, — он ударил Фейс в нос, она почувствовала дурноту.

Мужчина в клеенчатом костюме, блестевшем от морских брызг и дождя, который то прекращался, то вновь начинал лить, вышел из рубки.

— Так скоро? — спросил он и расхохотался. — Вы что, соли ей на хвост насыпали, что ли?!

Спутники Фейс ухмыльнулись.

— А почему бы и нет, — сказал один из них.

— А ну, прыгай, сестренка, — приказал другой. — Твой гороскоп предсказывает тебе путешествие.

Фейс молча повиновалась.

Катер помчался, зарываясь носом в высокие волны, и горизонт исчез, расплылся в тумане и водяных брызгах. Примостившись на скамейке в каюте, Фейс смотрела в иллюминатор, который то и дело застилала пелена. Вот он, ее мир, — маленькое оконце и ничего больше. Ей стало нехорошо.

Пристально глядя в иллюминатор, она стиснула руки, стараясь преодолеть апатию, которая грозила поглотить ее. Ей вспомнилось, что сказал Дейн во время их первой встречи насчет мышки и подстерегающих ее кошек. Ну вот, она мышь, и кошки ее сцапали. Теперь уж ничего не поделаешь. И вдруг в ней вспыхнуло возмущение; если бы не Дейн, ничего, возможно, и не случилось бы, кошки не сцапали бы ее, останься она в Вашингтоне! Но нет… это несправедливо. Ведь она сама тогда ночью, в лодке, просила Дейна увезти ее. Она не могла больше жить там, а он все понял и выполнил ее желание. Как же можно винить его за это?! Но уж, во всяком случае, он не должен был оставлять ее одну — потому ее и схватили, что она была одна. Будь с ней мужчина, они не посмели бы пальцем к ней прикоснуться — это всякому ясно. Да нет же, несправедливо это! Несправедливо! Не мог он быть с ней все время… Рано или поздно, в самый неожиданный момент, кошки выпрыгнули бы из засады! Ох нет, даже Дейн не мог бы ее спасти, — ее могла бы спасти лишь сила, более могущественная, чем Дейн, сила… Но откуда знать об этом прохожим в дождевиках, да и какое им до нее дело?!

Катер швыряло и раскачивало, и Фейс вдруг с горечью подумала, что хорошо бы утонуть. Утонуть? Но тогда Тэчер одержал бы полную победу. Фейс подозревала, что он не может простить ей того случая на реке, когда она, девчонка, спасла его. Она спасла ему жизнь, но ранила его гордость. Возможно, что и жениться-то на ней он решил из желания отблагодарить ее за героизм, — да, это вполне соответствовало его романтическим представлениям о жизни. И зачем она была такой наивной дурочкой? Непостижимо, да и только. Или процесс роста всегда связан с муками?..

Фейс вспомнился их медовый месяц, сверкающее октябрьское утро и эта же гавань. Подходит пароходик из Норфолка; мистер и миссис Тэчер Вэнс стоят на палубе, облокотись о поручни, точно граф и графиня, прибывшие из Европы! Зеленовато-бронзовая статуя Свободы выплывает из голубого тумана; прямо из воды вырастают небоскребы Манхэттена. Маска безразличия сброшена — по крайней мере Фейс ее сбросила — и, как все люди, взволнованные прибытием на новое место, — ведь это совсем как приезд в чужую страну, — они помчались осматривать город: остров Эллис, остров Губернатора, Бруклинский мост…

Фейс закрыла глаза, ресницы ее дрожали. Она почувствовала, как от страха напрягаются жилы у нее на шее. Под ложечкой засосало резко и болезненно. Голова кружилась все больше и больше. Фейс снова открыла глаза, стараясь побороть недомогание.

— Куда вы меня везете? — крикнула она, обращаясь к агенту, сидевшему напротив.

— Скоро узнаешь, — ответил он. И, приглядевшись к Фейс, добавил: — Ты что-то позеленела. Хочешь, дам резинку пожевать?

— Нет, — сказала она.

Она посмотрела на него и точно зачарованная уже не могла оторвать взгляда от его челюстей. Она видела однажды, как вот так же, ритмично, двигались челюсти, жуя резинку. Как отчетливо она это помнит! То был нацист в форме СС, первый нацист, которого Фейс видела в своей жизни. Она свернула с боковой улочки на Массачусетс-авеню и вдруг увидела перед собою пухлого молодого человека в полной парадной форме — с крестом, свастикой и прочими атрибутами. Подбородок его резко выдавался вперед над ремешком каски; на ходу он похлопывал по правому ботинку коротким хлыстом в такт движению челюстей, жевавших резинку. Фейс ошалело смотрела на эсэсовца, позабыв о том, где она и какое сейчас время суток — день или ночь, пока он внезапно не свернул в ворота большого особняка. До чего же дико он выглядел на вашингтонской улице, дико и совсем не по-американски.

А сейчас человек в коричневой шляпе нагнулся к ней и пробурчал:

— Что это ты уставилась на меня, сестренка? Спятила, что ли?

— Куда вы меня везете? — уныло повторила она.

Он поднялся и некоторое время постоял, балансируя, чтобы не свалиться от качки. Утвердившись на ногах, он протер иллюминатор и посмотрел в него. Через секунду он повернулся к Фейс.

— Вот, — сказал он, — можешь полюбоваться!

Она пересекла каюту и, подойдя к отверстию, стала всматриваться в туман, туда, куда показывал ее спутник. Наконец она различила исхлестанную дождем пристань, самоходный паром, несколько унылых кирпичных зданий на голой земле. Туман сомкнулся, и все исчезло из виду.

— Что это? — с тревогой, шепотом спросила она.

Человек пожал плечами и ответил:

— Остров Эллис.

 

9

На все вопросы Фейс отвечала только одно: «Без адвоката говорить не буду!» Человечек в зеленой форме, выкуривший уже нескончаемое множество сигарет, сокрушенно развел руками и положил автоматическое перо. Фейс спокойно глядела на него: она как будто стремилась видеть все в четвертом измерении — насквозь. «Что вам надо?» — как бы молча вопрошала она маленького человечка, точно его вопросы были совершенно непонятны ей.

— Увести, — с неприязнью сказал инспектор.

Фейс увели, и ей показалось, что она видела маленького человечка во сне.

Ее вели через многие входы и выходы, по длинным коридорам и коротким переходам, через маленькие комнаты для ожидания и большие приемные. И всюду — ни души. Лишь время от времени, проходя мимо каких-то странных загонов, Фейс замечала небольшие группы людей, — то были мужчины, женщины или дети, сидевшие в ожидании на длинных деревянных скамьях. На некоторых женщинах были старомодные шали, какие носили наши прабабушки.

Повсюду стояла охрана в форме. Порой до Фейс доносился своеобразный запах, какой исходит от большого скопления людей, и запах дезинфицирующих средств. Ее тоже поместят в такой загон, подумала она, но без всякого страха. Страх исчез — так после сильного удара сначала притупляется чувствительность и только потом возникает боль.

А кроме того, Фейс убеждала себя, что все это ей снится.

Ее посадили в камеру, стены которой были выложены белым кафелем. Сначала она решила, что произошла ошибка и ее заперли в ванной. Но в камере стояла железная койка, аккуратно застланная одеялом, а в стене было маленькое зарешеченное оконце. Фейс дотронулась до кафеля — он был сырой и холодный.

Шел дождь — он то усиливался и хлестал, как из ведра, то моросил, как сквозь сито, — не дождь, а скорее туман. За окном виднелись неприглядные крыши ближних строений, а дальше Фейс с трудом различала высокую решетчатую ограду, перевитую колючей проволокой. Издали доносился гул морского прибоя. Слышно было, как гудят и перекликаются пароходы в гавани, уныло позвякивает бакен.

И все-таки Фейс не плакала. Она присела на край койки и уронила голову на руки. Нет, это ей не снится. Все происходит наяву. Интересно, сколько потребуется Дейну времени, чтобы разыскать ее. Сколько… сколько… сколько?

Этот вопрос повторялся в ее мозгу без конца.

Так прошел день. Фейс принесли ужин, но она не притронулась к еде. Настала ночь — Фейс то засыпала, то просыпалась. Во сне ее преследовал звон колокольчиков, привязанных к бакенам, и гудки пароходов. Забрезжил рассвет, с трудом пробиваясь сквозь густой туман.

Фейс села на койке, вспоминая другой рассвет, когда тьма вдруг сменилась ярким солнечным сиянием. Она закрыла глаза и представила себе, как голова ее лежит на плече у Дейна, почувствовала его руку на своем обнаженном бедре.

В городе сейчас молочники развозят молоко, официанты идут на работу, газетчики раскладывают утренние выпуски. Скоро на улицах появятся дети, тщательно вымытые и аккуратно причесанные дети. В Вашингтоне трамваи выходят из парков, а вскоре толпы правительственных служащих заполнят канцелярии и управления. Где-то клерки, изнывая от жары, небрежно снимут с полки папку с ее фамилией. Все, что с ней произошло (ей это так хорошо известно!), было задумано в Вашингтоне, и все, что случится с ней в дальнейшем, тоже будет зависеть от Вашингтона. Бежать? Об этом нечего и думать. Нет такого города, такой деревни, такой хибарки, куда не могли бы добраться бюрократы. Для них вся страна — лишь своего рода пригород всемогущего центра, а Нью-Йорк — только так, название на карте. Ей казалось, что за решеткой окна течет река Потомак, река Потомак вместе с вливающимися в нее сточными водами…

Фейс причесалась и подкрасила губы. Никогда еще она не была такой бледной, никогда у нее не было такого опустошенного взгляда.

Принесли завтрак, и она заставила себя проглотить немного кофе с кусочком хлеба. Когда надзиратель пришел за тарелками, она спросила:

— Обо мне никто не справлялся?

— А я почем знаю, — проворчал он.

Фейс снова охватило тупое безразличие, и она тяжело опустилась на койку.

Весь день сквозь узкое оконце сочился серый свет. К вечеру в облаках стали обозначаться разрывы, и в камеру порой заглядывало солнце. Но Фейс даже не шелохнулась. Она сидела точно в трансе — только разум ее жил деятельной жизнью.

В коридоре послышались шаги, и Фейс вздрогнула, «Кто это еще?» — подумала она.

Хотя она все время ждала Чэндлера, ей и в голову не пришло, что это он, когда надзиратель распахнул дверь. Не ожидала она и увидеть его таким. У него было лицо человека, прошедшего через пытку.

— Дейн! — крикнула она и бросилась к нему.

Слезы брызнули у нее из глаз, и она отступила на шаг, чтобы посмотреть на него.

— Боже мой! — воскликнула она, и оцепенение ее как рукой сняло.

Надзиратель вышел, закрыл дверь и встал около нее снаружи.

Дейн вытер Фейс глаза платком.

— А я думала, что ты никогда не придешь! — сказала она. — Боялась, что ты не сумеешь меня найти.

— Не сумею тебя найти? — переспросил он. И рассмеялся с горькой иронией. Он обнял ее за талию и вместе с ней начал расхаживать взад и вперед по камере. Потом вдруг заговорил резким, срывающимся голосом:

— Я пришел в ресторан, вижу: тебя нет. Подождал полчаса — какое полчаса! Полвека! Потом позвонил в отель и выяснил, что тебя там тоже нет, и ты не оставила записки и не выбыла из гостиницы.

Я обшарил весь Нью-Йорк. Сначала обошел больницы, потом кинулся в полицию. Все напрасно. Значит, оставалось одно: предположить, что тебя задержали. Но никаких официальных действий предпринять я не мог, пока не знал, где ты находишься. Мне и в голову не могло прийти, что у них хватит наглости тайком увезти тебя сюда и держать под стражей!..

Фейс крепче прижалась к нему.

— Как же ты нашел меня? — шепотом спросила она.

Дейн молча посмотрел на нее. Но прежде чем он успел раскрыть рот, она сказала:

— Вашингтон… через Вашингтон, конечно! — И губы ее исказила кривая усмешка.

— Да, если бы я ждал официального сообщения… Тебя нашел сенатор Кахилл. Он поднял шум. И им пришлось сказать, где ты находишься. Ты бы слышала, как шипела трубка, когда он сообщил мне об этом по телефону из Вашингтона.

И желая немножко развеселить ее, Дейн выпятил нижнюю губу и замотал головой, подражая сенатору:

— Нет, Чэндлер, честное слово, хватит, мы должны положить этому конец! Пора прекратить безобразие. Задерживают прелестную женщину прямо на улице, среди бела дня, и тащат черт знает куда! Нет, ей-богу, Чэндлер, я доведу это до сведения американского сената!

— А он может освободить меня? — спросила Фейс.

— Нет, — сразу становясь серьезным, ответил Дейн. — Разве, что сенатское большинство его поддержит.

Фейс безнадежно покачала головой и вздохнула.

— Когда я выяснил, где ты, — продолжал он, — я попытался связаться с тобой и послать тебе записку, но ничего не вышло. Тогда я с отчаяния позвонил в Белый дом Мелвину Томпсону, прямо от твоего имени. Я сказал ему… ну, можешь себе представить, что я ему сказал. Он сделал что надо, и вот — я тут.

— Да, — вздохнула Фейс, — худо мое дело.

Она почувствовала, как вся кровь отхлынула от ее лица.

— Скажи мне, Дейн. Скажи всю правду. Я не хочу, чтобы ты что-то смягчал или скрывал от меня. Я хочу точно знать, как обстоят мои дела. — Она сама себе дивилась: не тому, что ее голос звучал так твердо, а тому, что она действительно не хотела никаких недомолвок.

— Давай сядем, — предложил он, подводя ее к койке. — Нам надо о многом поговорить.

Она села с ним рядом и переплела его пальцы со своими, словно ей необходимо было не только видеть, но и чувствовать его.

— Во-первых, я хочу знать, сколько времени они могут продержать меня здесь.

Дейн еле заметно сжал челюсти. В глазах его промелькнули горе, тревога, гнев.

— Все зависит… — угрюмо сказал он, — от многих вещей.

Его настроение передалось и ей.

— Продолжай, — вздохнула она.

— Я уже пытался взять тебя на поруки, подведя твое дело под один из параграфов закона о неприкосновенности личности, но…

— Но?..

— Мне было отказано. Судья сказал, что право выдать на поруки иностранца принадлежит только генеральному прокурору Соединенных Штатов.

— Так значит, я иностранка. Иностранка без всяких прав! Без… родины!

Он заговорил мягко, нежно:

— Так они говорят. Но мы должны убедить судью в обратном и заставить его изменить свое мнение или убедить генерального прокурора. Понимаешь?

— Ох, Дейн, — всхлипнула она. — Ведь они могут теперь держать меня здесь сколько им вздумается!..

Он отвернулся и посмотрел на белый кафель стены.

— Да, могут, — нехотя признал он. — Но не станут. Не захотят. Если суд откажет в разрешении взять тебя на поруки, Мелвин Томпсон обещал мне освободить тебя. Большего от него, конечно, не дождешься. Как и все остальные, он боится за свою шкуру. Чудовище стало пожирать своих создателей. Так что борьбу теперь придется вести нам одним… тебе и мне.

И без того темные глаза Фейс еще больше потемнели и расширились.

— Дейн, — нежно сказала она, — я не могу допустить, чтобы ты стольким рисковал из-за меня. Ведь твое будущее…

Он посмотрел на нее с глубокой нежностью.

— О чем это ты? — спросил он, и в голосе его зазвучала искренняя убежденность. — Решение принято. И не я сам пришел к этому решению, меня привело к нему самое важное дело, какое мне когда-либо довелось вести, а также те дела, которые оно олицетворяет собой.

— Ох, Дейн, как я тебя люблю! — воскликнула Фейс. Она поцеловала его и склонила голову к нему на плечо.

— Видишь ли, — начал он сухим официальным тоном, — твое дело похоже на шекспировскую пьесу. В нем скрыто еще одно дело, а в том деле — еще одно. Ответчицу не только схватили на улице как иностранку и заперли в камере без права общаться с внешним миром, нарушив в отношении нее закон о неприкосновенности личности, — вопрос куда страшнее и запутаннее, и заключается он в следующем: в каких преступлениях будет обвинена ответчица. Представь себе на минутку: каким-то образом стало известно, что комиссия давным-давно решила обвинить ответчицу в неуважении к конгрессу. Выяснилось также, что исполнительные власти намерены потребовать от суда присяжных обвинения ответчицы в обмане и клятвопреступлении. И вот теперь различные канцелярии и организации затеяли между собой свару, оспаривая друг у друга лавры первооткрывателя преступника. Я не говорю «вероятного преступника», нет, они убеждены в виновности своей жертвы. Итак, идет борьба за право ее осудить. Завтра утром история Фейс Вэнс появится во всех газетах, и все комиссии, организации и канцелярии будут претендовать на то, что именно они разоблачили ее. Ответчица станет знаменитостью, и в прессе будут утверждать, что еще немного, и она свергла бы правительство… — Он помолчал, переводя дух.

Фейс понимала, почему он принял такой тон — она еще больше любила его за это, но уже не нуждалась в том, чтобы ей рисовали ее трагическое положение, смягчая краски.

— А какая кара ждет меня за все эти… преступления?

Он вздохнул.

— Если хочешь, мы потом можем заняться подсчетом. В итоге, должно быть, получится штраф на сумму куда большую, чем то, что мы имеем, и тюремное заключение на срок куда больший, чем мы можем прожить.

Фейс вскочила с койки и принялась метаться по комнате, потирая рукою лоб и глаза. Наконец она выкрикнула:

— Да какое они имеют право?

— Имеют и пользуются им. Но не думай, что мы будем сидеть сложа руки. Нет, не будем! Мы обратимся к общественному мнению. И народ будет за нас. Они забыли о народе. Сенатор Кахилл начеку… Аб Стоун организует национальный рабочий комитет… Группы охраны гражданских свобод выступят по твоему делу… и потом есть ведь множество судебных инстанций, где мы можем дать бой.

— Да, но сколько на это потребуется времени? — спросила она дрожащим голосом.

Он мотнул головой.

— Столько, сколько надо, чтобы выиграть дело! Но ты должна быть готова к этому.

— Послушай, Дейн, — сказала она, прислонясь в изнеможении к белой кафельной стене, — я одного не могу понять: почему они заперли меня здесь, на этом острове?

Он помедлил.

— Они намерены выслать тебя.

— Выслать?.. — Казалось, она не понимала, о чем он говорит. — В Испанию… к Франко? Да разве они могут? — Теперь в ее словах звучало подлинное смятение.

Он глубоко вздохнул и знакомым ей жестом сложил вместе кончики пальцев.

— Могут. Могут выслать тебя, вместо того чтобы выдвигать различные обвинения. Или могут выждать, попытаются обвинить тебя, приговорить к наказанию и тогда уже выслать. Они считают, что победа в любом случае на их стороне. Мило, верно? Но мы будем бороться и против этого. Ты будешь бороться не только за себя, но и за то, чтобы у тебя была родина. Ведь этот остров своего рода ничья земля.

Она медленно подошла к зарешеченному окну и остановилась, глядя на низкие дождевые облака; на лице у нее было такое выражение, точно она не могла понять, что же с ней происходит. Откуда-то донесся плач ребенка — звук этот царапнул ее по сердцу. Годы… на ее защиту могут потребоваться годы, годы, за которые Джини успеет вырасти. И Фейс охватило непреодолимое желание увидеть Джини, обнять ее, узнать, не забыла ли она свою маму. Что она скажет ей, своей девочке? Не забывай меня! Не забывай, что я люблю тебя, Джини! Ведь я твоя мама…

— О чем ты думаешь? — спросил Дейн необычным для него хриплым голосом.

— О моей девочке, — просто ответила Фейс, — и о том, что станет с ней, когда меня отправят в Испанию.

Он помрачнел и крепко сжал губы.

— Но ведь тебя же еще не отправляют.

В облаках образовался просвет, и лучи заходящего солнца на миг озарили багряным светом статую Свободы, возвышающуюся над бухтой.

Глядя на статую, Фейс почувствовала, как в горле у нее защекотало от волнения, но волнение это тотчас исчезло. Фейс заговорила голосом, в котором было больше грусти, чем иронии, — казалось, она обращается не только к Дейну, но и к каким-то людям, находящимся далеко от острова, не видимым отсюда.

— Ты когда-нибудь замечал, — спросила она, — что статуя Свободы стоит спиной к этому острову?

В дверном замке заскрипел ключ.

— Эй, вы там, — буркнул надзиратель, — время вышло!

Оформление художника Валентина Зорина