Чего Бамбулю в жизни не хватает, так это подушки. А ещё — чтобы зашатался наконец хоть один молочный зуб. Сколько он ни дёргал перед сном все зубы по очереди, всё без толку — ни один не шелохнулся.

А лежать головой на камне, между прочим, больно. Бамбуль крутился-крутился, ворочался-ворочался и треснулся со всей силы головой о стену. От этого удара в квартирах людей на земле зазвенели люстры и стаканы, а птичьи стаи вспорхнули с деревьев и полетели искать прибежище поспокойнее. Люди приняли этот толчок за небольшое землетрясение. Думаю, они переглянулись удивлённо и прильнули к окнам — узнать, что стряслось. Довольно скоро всё стихло, но в нору к Бамбулю уже ворвался папа Бабадур. Суетливо шлёпая по земле хвостом, отчего во все стороны полетела пыль, он нервно заголосил:

— Три ведра вонючей сажи! Тысяча людей! Чем ты тут занимаешься? Хочешь, чтоб всё это рухнуло нам на голову?

Бамбуль стоял перед папой и поскуливал, потирая рану, а тот смотрел на него жёлтыми слезящимися глазами, хмурился и гундел:

— Это очень, очень плохо. Никуда не годится! Если ты будешь колотиться башкой о камни, тебе злость в голову ударит. Отравишься.

Бамбуль заскулил и стал скрести себя когтями и чухаться, от обиды у него заныла спина, а кончик хвоста, обычно горделиво закрученный залихватским колечком, повис и волочился по пыли, как дохлый дождевой червяк.

— Ну как ты держишь хвост?! — тут же вскрикнул папа Бабадур и укоризненно пустил пар изо рта. — Почему он висит у тебя как сопля? А если мама увидит? — Он испуганно вздохнул, несколько раз качнулся вперёд-назад и тогда только спросил: — Это ты из-за зубов так звереешь? — Он наклонил голову набок и вперился своим жёлтым-прежёлтым глазом в Бамбуля. — Рот открой!

Папа тщательно ощупал и подёргал все зубы Бамбуля. Сперва нижние, потом верхние, затем ещё разок нижние — один за другим. Он изо всех сил вцеплялся в зуб своими крючковатыми пальцами и начинал крутить его, тянуть и раскачивать так, что челюсть, казалось, вот-вот хрустнет и сломается. Бамбулю было чертовски больно.

— Ну что ты будешь делать?! — Папа покачал головой, вздохнул, пыхнул. Вдруг оживился и сказал: — Знаешь, давай-ка ещё разок посмотрим. — И немедленно приступил к новой проверке.

— Ой! — вскрикнул Бамбуль и стиснул зубы.

Папа Бабадур выдернул палец у него изо рта и насупился.

У Бамбуля остался во рту привкус сажи, копоти и железа. Горький и тошнотный, очень гадкий.

— Тьфу, тьфу, тьфу, — долго отплёвывался он, пачкая пол, а потом вымолвил: — Дело не только в зубе.

— Вот как? — Бабадур взглянул на него вопросительно.

Бамбуль замялся, не зная, как продолжить. Не скажешь же: папа, хочу подушку. Тут такое начнётся! Огонь из ушей, дым изо рта, крики, грохот и осыпавшийся потолок… Мало не покажется. Бабадур нахмурился и выжидательно смотрел на Бамбуля. Тот собрался с духом и начал:

— Камень-подголовыш ужасно твёрдый. У меня от него раны на голове.

Старый чёрт фыркнул так, что пыль поднялась столбом.

— Сажа-перемажа! — только и рыкнул он в ответ, повернулся и пошёл вниз по коридору, пыхтя и сопя так, что в норах и ходах на его пути завихрились ураганы, а на земле поднялся странный ветер.

Он шёл откуда-то снизу, вздымая в воздух песок и пыль и развеивая их над просёлочными дорогами и пустырями. И какая-то непонятная вонь отравляла воздух.

— Опять что-то в атмосферу выбросили. Совсем природу загрязнили! — говорили люди, многозначительно качая головой.

Бамбуль ходил все дни как наказанный, со страхом ожидая каждого вечера. Ему казалось, что он вряд ли переживёт ещё одну ночь на жёстком подголовыше. «Потому, наверно, все тут под землёй такие противные, — горестно думал он, — и злыдни, и черти, и гоффлокки, и нечисть разная, что подушек нет. Спят на чём попало, вот и лаются целый день, и шипят, гадости друг дружке говорят. Во всех тёмных коридорах, щелях и лазах до самого раскалённого центра земли стоит поэтому вечный крик, везде склоки и скандалы. Вот из-за чего у нас, чертей, отрыжка и вкус во рту такой, словно мокрицы наплевали. Вот почему у нас тут никогда никого не целуют, не гладят и не обнимают».

Если верить добрым сказкам мудрейшего Ибн-Кошмарыча, то на земле лица людей всё время озаряет свет улыбок. Бамбуль видел такое однажды, когда бабушка Злыдневна нашла в земляной похлёбке-затирухе мозговую кость. Тогда от её улыбки в норе так посветлело, что стало видно каждую дырку и трещину в полу, каждый бугор и выступ в коридоре. Все перестали жевать и с набитыми ртами таращились на Злыдневну. Она тут же прикрыла рот лапой и извинилась. Потому что где это видано, чтобы черти улыбались? Им это не пристало.

Но Бамбуль не забыл той улыбки, наоборот, он часто вспоминал её и удивлялся, что бабушка, которая вообще-то страшна как чёрт и гораздо уродливее всех его знакомых, так похорошела тогда. Её острые жёлтые зубы заблестели, широкая улыбка растянулась от уха до уха, глаза сузились, зато ноздри раздулись, и на губах, как язычок пламени в прогоревшем костре, заплясала улыбка. Он не совсем понял, что случилось тогда с бабушкиным лицом, но это было прекрасно. И в его голове никак не укладывалось, что такая чудесная вещь считается отвратительной и строго запрещена.

Бамбулю иной раз и самому приходилось прятать улыбку. Не то чтобы жизнь под землёй давала повод много смеяться, но всё же, когда папаша Бабадур споткнётся, например, о валяющихся на полу новорождённых бесенят или когда старший братец Бавван опрокинет себе суп на пузо, Бамбулю приходится изо всех сил сжимать губы, чтобы не улыбнуться. Смех так и рвётся из него наружу, как пузырьки на кипящей лаве. Не то чтобы улыбка была преступлением, просто чертям улыбаться не положено. Поэтому, если мелкий несмышлёныш вдруг заулыбается, ему тут же отвесят оплеуху или двинут под дых, и дело с концом. А вот если так нарушит приличия взрослый бес, все смущённо отвернутся, как будто и не видели ничего.

Когда Злыдневна в тот раз улыбнулась, все так себя и повели — отвернулись и стали любоваться потолком и стенами. Злыдневна она и есть Злыдневна. Что со старухи взять? С причудами бабуля, все знают. Она ещё и не такое отчебучивала: однажды вообще смеяться вздумала. Это когда её засыпало стоножками. Они хлынули сквозь щель в своде, и никто охнуть не успел, как Злыдневна вся оказалась усыпана этими букашками. Они залезли ей в нос, в уши и давай щекотать. Она не утерпела и расхохоталась, да так, что потекли и слёзы, и сопли, и слюни. Брр, что за гадкое зрелище! Все черти, кто, к несчастью, стали его свидетелями, зажмурились и закрыли глаза руками, а детей, и Бамбуля тоже, шуганули прочь. Но он часто вспоминал потом эту историю, всё думал, почему же чертям нельзя смеяться. Нет, конечно, вид у смеющегося беса отвратный, но ведь улыбка — это совсем другое дело. Почему даже она считается верхом неприличия?

Он спросил об этом Ибн-Кошмарыча, и тот ответил, что улыбки — это что-то вроде подарков, которыми люди каждый раз обмениваются при встрече.

— Такой у них обычай, — сказал Ибн-Кошмарыч и криво улыбнулся для наглядности. — А нам с тобой положено всё делать не по-людски, значит, и улыбаться нам никак нельзя. Хотя строго между нами, — прошептал Ибн-Кошмарыч на ухо Бамбулю, — в чём я людям больше всего завидую, так это в том, что они могут смеяться сколько захотят.

«Это тоже здорово, — подумал тогда Бамбуль, — но, конечно, самое лучшее в людской жизни — это подушки. Настоящие. Мягкие. Коснёшься щекой её гладкого бока, и сразу заснёшь сладко».

Нет, если б ему предложили выбрать, он бы без колебаний выбрал подушку. Тем более, в подземье от улыбок мало толку, тут темень такая, что не всегда и разберёшь, что за нечисть идёт тебе навстречу. А как пошипит, сплюнет — так и понятно.

Злыдневна, как обычно, ловила в тёмном коридорчике Муравьёв и стоножек. Черти их просто обожают, особенно крупных — самых сочных на вкус. А если их ещё посолить да запечь в золе до черноты, такая вкуснотища — пальчики оближешь.

Бамбуль учуял бабушку издали, она пахла чем-то сладеньким: глиной, тухлой болотной водой, кленовым корнем. А вот разглядеть её он едва мог — в этом коридорчике не было даже огнедыра и стояла кромешная тьма. Бамбуль пробирался вперёд ощупью, держась за стену, и как он ни собирал волю в кулак, а всё-таки через несколько метров шаги стали почему-то короче, сердце в груди отчаянно заколотилось, шерсть на спине встала дыбом, кожа на шее покрылась мурашками, и Бамбуль стал шарить вокруг себя руками, беспрерывно облизывая губы. И тут он услышал треск. Раздался толчок, и где-то глубоко под землёй раскололась каменная плита, и трещина побежала по стене вверх. На Бамбуля посыпались пыль и камни. Он сел на корточки и затаился не дыша. В этих мрачных, глубоких расщелинах водятся гоффлокки. Они ни на кого не нападают, но они такие огромные и столько весят, что если такая туша надумает идти за тобой по пятам, то, к несчастью, ни протиснуться мимо неё обратно, ни пропустить её вперёд не получится. Так она и будет гнать тебя перед собой всё глубже и глубже, пока не загонит туда, откуда не возвращаются.

Кузен Бамбуля, черноглазый малыш Букабяк, и тётушка Вотбеда с длиннющими когтями так и пропали. От этой страшной мысли у Бамбуля затряслись плечи. Тут раздался новый толчок, и на Бамбуля посыпался каменный дождь.

— Ой, — причитал он каждый раз, когда новый камень падал ему на макушку, но не забывал бояться, как бы в шуме не подоспел сзади гоффлокк и не погнал его перед собой.

Бамбулю всё время казалось, что он слышит в темноте какую-то возню. Кто-то сопел рядом, дышал, пуская мокрые пузыри. Неужели действительно гоффлокк?

Вдруг рука его наткнулась на НЕЧТО. Бамбуль отпрянул, зубы у него застучали. ОНО было мягче камня, но твёрже корня. И ОНО шевелилось. Бамбуль прижал к груди палец, коснувшийся ЭТОГО, и стал дуть на него. У дьяволёнка похолодели и спина и ноги. Ой, сколько же здесь в подземье разной ужасти! А вдруг это подземный тролль? Или спящий дракон?

У Бамбуля так стучали зубы, что его шатало, он дышал часто и отрывисто, как запыхавшийся пёс. Глаза ничего не видели, но он чувствовал перед собой какое-то движение. Что-то медленно, не суетясь, поворачивалось к нему. Раздался хруст, будто что-то раскусили. Потом проглотили. В лицо ударило тяжёлым духом непереваренной пищи. От ужаса Бамбуль начал икать.

— Бамбуша, это ты? — раздался знакомый голос прямо у него над ухом.

— Бабуля?! — просипел Бамбуль и почувствовал, как отпустило живот.

— Ты что же, бабушки напугался?

Бамбуль дышал, всхлипывая, и вдруг почувствовал, как губы странно растянулись и свело мышцы рта. Короче, он был уверен, что улыбнулся, тем более что темнота на миг вдруг осветилась настолько, что он смог даже увидеть бабушку. Хотя в темноте Злыдневна, пожалуй, посимпатичнее выглядит. Вообще-то она похожа на куль среднего размера. Чужой скорее всего примет её за груду камней. Но Бамбуль, увидев блеск одного из трёх её глаз, так обрадовался, что чуть не заплакал. Глаза защипало, но он сдержал слёзы и только шмыгнул носом в темноте.

— Ой, Бамбуша, Бамбуша, — ласково пропела Злыдневна. — Это ты всё из-за зубов переживаешь, да? Папа мне рассказал.

— Не только, — пропищал Бамбуль тоненьким голоском.

— О-о? — сказала бабушка, и Бамбулю почудилось в её оканье нетерпение.

Он не решался продолжить, но если не спросить у бабушки, тогда ведь вообще не у кого будет узнать.

Он сделал глубокий вдох и заговорил.

— Дело в том… — начал он и запнулся.

Хвост его поджался, и мысли зажались тоже.

— В чём? — спросила бабушка и, проведя сухой, жёсткой рукой по его щеке, вздохнула недовольно.

— Дело в том… что камень-подголовыш слишком жёсткий. У меня от него шишки и ссадины.

— На затылке? — заинтересовалась бабушка и стала ощупывать цепкими пальцами его старые и совсем свежие синяки и шишки.

— Я хотел спросить, не знаешь ли ты, где мне раздобыть подушку?

— Подушку!!! — присвистнула Злыдневна, раздувая ноздри, и смерила его взглядом. Челюсти её двигались непрестанно, как будто она жевала. — Да, Бамбуль, всё-таки ты действительно штучка с ручкой, — сказала она и вдруг — о ужас! — расхохоталась.

Она смеялась так, что стена коридора разошлась, и в щель посыпались искры из кипящего в центре земли огня.

В эту секунду Бамбуль успел ясно рассмотреть бабушкино лицо со всеми бородавками, родинками и пятнами. Но тут она набрала полную грудь воздуха и снова расхохоталась громоподобным, диким смехом.

От этого люди на земле повскакивали с мест и прильнули к окнам. «Что это было?» — спрашивали они друг друга и недоумённо поднимали брови домиком — люди всегда так делают, когда встречаются с чем-то непонятным. Но потом они успокоились и, наверное, легли в кровати, подложив под голову мягкие, без единого камешка подушки, словно специально созданные для ярких, цветных снов.

Бамбуль вытряхнул песок из ушей, протёр зачесавшиеся глаза. В волосах на бабушкиной голове и в шерсти у неё на загривке ещё тлели угольки, освещая полную пригоршню отчаянно вырывающихся стоножек и сколопендр — закуску к обеду для всей семьи.

— Нет, ужастик ты мой, — ласково сказала бабушка, — подушки у меня нет. Но ты, наверно, просто голодный. На вот тебе самую жирненькую стоножку.

— Спасибо, что-то не хочется, — ответил Бамбуль, сжимая кулак, но стоножка уже успела высунуть наружу тридцать шесть передних ног и обвить его руку щекотным кольцом.

Бамбуль осторожно разжал кулак и выпустил многоногого червячка на землю. Злыдневна тяжело вздохнула и долго провожала взглядом уползающий деликатес. Наконец она повернулась к Бамбулю и подняла на него свои жёлтые глазки.

— Последний раз я видела подушку полжизни назад, — сказала она, задумчиво выковыривая застрявшую в зубах крохотную стоножку. — Но я тебя понимаю, Бамбуша. Эти подголовыши действительно жёсткие как чёрт знает что.

Остаток дня до самого вечера Бамбуль провёл в поисках чего-нибудь мягкого, чтобы подложить под голову. Сначала он откопал корешок, разгрыз его на мелкие кусочки, сложил их красивой горкой в изголовье и попробовал лечь. То ещё удовольствие! Они тоже впиваются в голову, как занозы. Тогда Бамбуль намёл большую кучу золы и попробовал положить голову на неё. Но только перемазался и долго чихал со страшной силой.

На шум конечно же немедленно явился бдительный Бабадур. Сперва он долго и внимательно смотрел на Бамбуля, потом повёл носом и спросил:

— Чем ты тут занимаешься? По-моему, здесь пахнет сажей.

— Нет, тут земля такая, — пробурчал Бамбуль, отводя глаза; он знал, как папа относится к играм с золой.

— Ты тут не занимаешься тем, чем я не разрешаю тебе заниматься? — строго спросил Бабадур, и глаза его сузились больше обычного. — Послушай-ка, я бы на твоём месте не дурака валял, а сидел бы и зубы раскачивал. Если они не выпадут до следующего праздника лавы, мне ничего не останется, как выбить их. Не хочешь раскачивать, хоть пожуй что-нибудь.

— Конечно, — быстро ответил Бамбуль, набивая полный рот землёй. — Они ведь могут и от земли расшататься, правда?

Папа покачал головой и почесал спину длинной палочкой, отчего во все стороны полетели хлопья пепла. Они ложились у его ног красивым узором.

— Если б всё было так просто… — грустно буркнул папа и завозил по полу хвостом, вздымая золу.

Но тут вдалеке барабаны забили «у-жи-нать-по-ра», и папа засуетился. Вот-вот придёт мамаша Бажаба, а она ждать не любит. К её приходу ужин должен быть уже на едальном камне: серый суп и каша из пемзы с серной подливкой. Серый суп — это просто грязная вода, зато каша такая твёрдая и тягучая, как пудинг из слизняков. Не самая любимая еда Бамбуля. Единственно приятным в ужине было то, что Бабадур всегда украшал кашу горсткой живых дождевых червяков. Они копошились сверху красным блестящим клубком. И Бамбуль всегда старался, пока никто не видит, схватить червяков и отпустить под стол. От этого в животе возникало очень приятное чувство. Поэтому ужинать Бамбуль садился в основном для того, чтобы спасти как можно больше червяков.

Бамбуль посмотрел на разгрызенный корешок, на комья земли, на золу. Сейчас ужин, а потом надо укладываться спать. На этот подголовыш злосчастный — подушки сегодня, похоже, уже не раздобыть. Ещё ужин пережить надо, с тоской подумал Бамбуль. Сейчас начнётся. Бавван зыркнет на него своим острым глазом и спросит елейно, как это он умудрился так изгваздаться в саже? А в ответ мамаша Бажаба поинтересуется, не много ли ему годков, чтобы шалить с золой. Так себя ведут только мелкие бесы, а не такие большие черти, как Бамбуль. Или он хочет назад в детство: валяться вместе с новородками в ящике с золой и выть целыми днями? Это легко устроить.

Пока они ели суп да кашу, Бамбуль рассматривал своё семейство. У ядовито-жёлтого Баввана исполосованы шея и спина — следы его любимой потешной порки. Сурово-красная мамаша Бажаба помрачнела лицом от глубоких раздумий. Злыдневна достала из загашника стоножек и посыпала ими свою порцию для вкуса. Она жадничает и ни с кем лакомством не делится. Когда Бавван попытался схватить сбежавшую с её тарелки стоножку, тут же схлопотал ложкой по лапе. Бамбуль вздохнул и посмотрел на папу, колдовавшего над серной подливкой. Она сегодня не удалась, пошла комками, и мамаша успела уже трижды высказаться по этому поводу, а теперь вот оскалила острые зубы и в страшном раздражении раздирала лапы когтями.

Бамбуль смотрел на своих родичей и думал о том, что у каждого ведь тоже, наверно, есть своя мечта, каждый из них тоже втайне грезит о каком-то прекрасном подарке. Хотя трудно представить себе, о чём именно. Разве что про Баввана легко догадаться: этому наверняка нужна палица с шипами, чтобы лупить Бамбуля по голове. Всё-таки хорошо, что не все желания исполняются, подумал Бамбуль и отодвинулся подальше от братца, который и за ужином времени даром не терял и успел уже несколько раз щипнуть Бамбуля в наказание за проделку с золой и несколько раз поцарапать просто так, для смеха.

Бамбуль грустно вздохнул и проглотил ещё немного вязкой каши. Потом он ловко сбросил под стол червячка, выползшего из тарелки, и подумал, что каждый знает только свои мечты. Вот Бамбулю, например, надо всего ничего: лишь бы у него выпали молочные зубы и он мог всю ночь спокойно спать на мягком и просыпаться без шишек и ссадин на голове. Неужели он хочет слишком многого? Бамбуль сглотнул ещё раз, проталкивая в себя кашу, и встретился взглядов с бабушкой.

Злыдневна смотрела на него поверх миски с кашей. Она кивнула ему и подмигнула. Откуда-то изнутри её чернющего глаза выскользнула капелька света и, превратившись в маленький шарик, некоторое время скакала между ними, как летучий огненный попрыгунчик. Бамбуля бросило в жар. Бабушка всё о нём знает. Она его понимает. Сразу стало как-то легче жевать кашу.

Но тут бабушка запустила палец в ухо и вытащила заползшую туда длинную стоножку.

Она тут же положила её в рот и раскусила.

Послышался хруст и скрип. Бавван повернулся к Бамбулю, сузил свои глазки, наморщил нос и раздул ноздри. Бамбуль тут же отвёл глаза, да поздно.

— Ты чего на меня таращишься? — закричал Бавван и столкнул Бамбуля на пол.

— Ничего, — ответил Бамбуль поднимаясь.

— И думать не смей, немочь бледная! — прошипел Бавван. — Сначала дождись, чтоб у тебя зубы поменялись, — сказал он, разевая рот и выставляя напоказ свои новые кривые, острые жёлтые зубы.

Бамбуль уполз к себе. Лёг на жёсткий неровный выступ. Положил голову на шершавый неровный камень. Потом с досадой отшвырнул его и положил под голову руку. Шея, конечно, затечёт и утром будет болеть. Но лучше так, чем раны на голове.