Придя в Ивановку, Тарас постучался в первую попавшуюся хату и попросил пустить его переночевать. Хозяйка — старая женщина — сумрачно оглядела хлопца и в знак согласия молча кивнула головой. Кроме старухи, в хате был мальчик лет семи. Он сидел на лежанке, подобрав под себя босые ноги, и с любопытством смотрел на незнакомого хлопца.

— Как тебя дразнят, казак? — спросил Тарас.

Мальчик закрыл рот ладошкой. Глаза его смеялись.

— В школу ходишь?

— Какая теперь школа? — недовольно отозвалась старуха. — Букварь — и тот сожгла в печке.

— Это почему? — взглянул на нее хлопец.

— Запрещают. Там, говорят, про колхозы и Советскую власть написано.

Тарас неопределенно хмыкнул. Он снял с себя ватник и подошел к лежанке.

— Что же ты босой сидишь? А где сапоги? Украли?

— Н-не, — усмехнулся мальчик и, проворно спрыгнув на пол, вытащил из-под лавки сапоги. У одного из них была оторвана подошва. Показав сапоги Тарасу, мальчик сообщил: — Меня Федько звать, а по фамилии Голобородько.

Мурлыкая себе под нос что-то веселое, Тарас осмотрел порванный сапог и спросил у хозяйки, нет ли у нее какого-либо сапожного инструмента.

— А ты что — сапожник?

— Да так, всего понемножку…

Хозяйка нашла “лапку”, молоток, тонко отпиленный кружочек сухого дерена.

— Старика моего запас. Годится?

— Пойдет. Ножичек бы…

Нож у старухи был самодельный, из обломка косы, похожий на кинжал, но очень тупой. Тарас старательно наточил его на бруске и принялся за работу.

Старуха, одев рваный кожушок, вышла из хаты. Тарас, отколов от кружка несколько тонких ровных пластинок, заострил один край у каждой и начал дробить их на мелкие деревянные гвозди. Он шутливо балагурил с мальчиком, задавая ему вопросы, и узнал, что Федько, не боясь заблудиться, бегает летом в лес за грибами и ягодами, что дедушка с мамой уехали, а он уже полгода живет с бабкой, которая зовется Петровной.

Старуха внесла в хату вязанку соломы.

— Ходят, ходят… как волки рыскают, — сердито ворчала она, сбрасывая солому у печи.

— Вы что, мамаша? — поднял голову Тарас.

— Ничего, не к тебе это… — сердито ответила Петровна. — К Оляне, соседке нашей, два полицая зашли. Так и жди — сюда нагрянут, аспиды.

— Часто заходят к вам? — равнодушно спросил хлопец и со вкусным причмокиванием вогнал первый гвоздь в подошву одетого на “лапку” сапога.

— Полицаи? Не забывают, чтоб их гром побил, а дождь высушил. Раньше бывало день у день в хату лезли. “Ты, старая большевичка! Давай самогон, а то повесим”. “Где сало старик закопал? Где мед?” Десять ульев забрали, одежа какая теплая была — унесли.

— Чего это они вас не взлюбили?

— Старик-то мой эвакуировался, на восток колхозный скот погнал, — сказала Петровна. — И невестка с детьми, и дочка с ним уехали. Этот внучек Федько больной был, остался. Ну, и сыновья… Трое их у меня. За сыновей они больше всего.

— Дела… — качнул головой Тарас.

Он умолк и не сказал ни слова, пока не забил последний гвоздь в подошву.

Мальчик одел сапоги и прошелся по хате.

— Ну вот, теперь ты казак, а то сидишь на печке… Дудку вырезать?

— Ага! — блеснул глазами Федько.

Тарас вытащил из вороха соломы камышинку и, найдя крепкое, не потрескавшееся звено, начал вырезать дудочку.

— Вижу, ты на все руки мастер, — одобрительно сказала Петровна.

— Был бы инструмент — табуретку, и ту сделаю.

— С документами ходишь?

— Показать?

— Что ты! — махнула рукой старуха. — Не мне. Зайдут полицаи если. Скажут — зачем ночевать пустила? Им только прицепиться.

— Документ у меня железный, мамаша, — хвастливо заявил Тарас, — две печати и две подписи. И маршрут — направление указано. Не подкопаешься, все по форме.

— Они и с пропуском берут. Слыхал, в Ракитном… Проходил Ракитное?

— Вроде был…

— Так вот, в Ракитном, люди рассказывают, двух молодых хлопцев поймали. Один постарше, видит, что гибель пришла, не будь дураком, выхватил у. немца автомат и давай косить. Половину комендатуры положил. Ну, кончились патроны… И его — тоже.

— Ха! — изумленно покачал головой хлопец. — А второй?

— Второй сидит у них. Под следствием.

— Всякие случаи случаются, мамаша. А больше люди наговорят.

Окончив мастерить дудочку, Тарас приложил ее к губам и издал несколько пискливых звуков. В его глазах появились лукавые, озорные огоньки.

— Вроде ничего дудочка. А ну, Федько, подпевай.

Отбивая такт ногой, Тарас с удовольствием заиграл на дудочке. Федько, услышав знакомую мелодию, начал пританцовывать и подпевать:

Ой, ходила дивчина бережком, бережком.

Загоняла селезня батожком, батожком.

Ходи, ходи, селезень, додому, додому.

Продам тебя дедушке старому, старому.

Точно повеселело в хате от этой шутливой песенки, от веселых лукавых глаз Тараса, от счастливых улыбок старой женщины и ее внука.

— На, Федько, — отдал Тарас дудочку мальчику. — Помни Тараса-дударика.

Петровна поставила на стол миску с картофелем, сваренным в кожуре.

— Садись поешь, хлопче. Мы уже вечеряли.

— Неудобно, мамаша, — сказал Тарас, смущенно поглядывая на миску. — У вас самих, может…

— Садись, садись, чего там. Дают — бери…

— А бьют — беги. Это верно! — потирая руки, хлопец уселся за стол. — Ну, разве только, чтоб хозяйка не обижалась…

Петровна присела рядом, подперла голову руками и загорюнилась.

— Ведь как было, — сказала она мечтательно. — Наступит вечер, соберутся все за столом… Электрику зажжешь — в хате ясно, как днем, музыка, радио играет. Тут тебе и разговоры, беседы… — Старуха смахнула горестную слезу с морщинистой щеки. — Все разбили, разрушили, сукины сыны. Холеры на их голову жду не дождуся.

— Бабуня, я на улицу пойду, — заявил вдруг Федько.

— Куда ты, на ночь глядя?

— Я только возле хаты постою, — слезливо затянул мальчик. — На порожке. Хоть снег рукой потрогаю.

— Полицай увидит и застрелит, — пугала внука бабка.

— Не увидит. Я присяду…

— Ну, иди, — разрешила Петровна. — Только на порожке стой, дальше не ходи!

Обрадовавшийся мальчик надел шапку, бабушкин кожу, шок и поспешно выскочил в сенцы. Старуха посмотрела ему вслед.

— Горе мое. Сынок среднего, Васи. Вот растет сиротой…

— А где отец? — спросил Тарас, с аппетитом поглощая очищенный присоленный картофель.

— Где, там, где все хорошие люди… — косо взглянула на хлопца старуха. Она о чем-то задумалась, но, не утерпев, достала из-за пазухи несколько фотографий. — Это мой старшенький.

— Ого! Шпала, — удивился Тарас, взглянув на одну из фотографий.

— Батальонный политрук, или как там? О. этот сильную голову к наукам имел. Читал, “то ни попадет. Первый в селе в комсомол вступил. А Василий — бригадир трактористов. Этот танкист теперь. Ну и младший, Гриша, в артиллерии… Забыла… Который пушку наводит.

— Бравые какие, — сказал Тарас, рассматривая фотографии. — Один к одному…

Петровна была польщена. Видно, долго она хранила фотографии сыновей у себя на груди, и многое накопилось в ее материнском сердце.

— Младший, Гришенька, карточку прислал, пишет: “Не пугайся, мама, что враг много земли занял Быстро он к нам идет, а еще быстрее назад бевкать будет”, — старуха всхлипнула и заплакала. — “Ждите, пишет, нас с победой” Ой, сыны мои, сыны… Может, и живых уже вас нет Может, давно ворон очи ваши повыклевал.

— Вы слезы вытрите… — мягко сказал Тарас. — Да спрячьте эти карточки куда-нибудь подальше и забудьте, куда спрятали.

— Скажешь такое!

— А я вам говорю — так лучше. — настаивал хлопец. — Чтоб и глаз человеческий на них не падал.

— Выходит, я прятаться от людей со своими сыновьями должна? — обиделась Петровна. — Да матери такими гордиться надо.

— Ну вот… — безнадежно развел руками Тарас — Вам про шило, а вы про мыло. Ведь они люди военные, при форме, у одного орден и медаль Вы всем показываете, а люди бывают разные. Ну как же так, без понятия?

— Всем… Кому показала? Я ведь тебе показала.

— И мне не надо, — сердито нахмурился Тарас. — Кто я такой? Неизвестно. Случайный, проходящий человек. Ага!

— Чего там в глаза туман пускать. Пугать вздумал. Я людей с первого взгляда… Меняльщик ты, вот и все.

— Угадали, — засмеялся Тарас.

Выговор хлопца все же подействовал на Петровну. Опасливо поглядывая на него, она спрятала фотографию и перешла к расспросам.

— А где зуб просвистал? Молодой, а щербатый.

— Это коняка выбила, — неохотно ответил Тарас. — Подвернулся…

— Глядеть надо.

— Не ожидал — старая, кляча.

— А брыкается?

— Ого! Еще хорошо отделался. Мог бы ноги протянуть. Будь здоров!

— А как же так — зуб выбила, а губы целые? — удивилась старуха.

— Улыбнуться мне пришлось как раз…

— Далеко живешь-то?

— Далеченько…

— Отец, мать есть?

— Нет. В детдоме воспитывался.

— То-то ты бойкий… А так поглядеть — и не подумаешь, что без родителей вырастал. Крепенький!

— На харчи не жаловался. Наш детдом был мировой. Кормили от пуза.

— Как же дальше жить думаешь?

— Видно будет, — Тарас вздохнул. — Раз такое дело — приспосабливаться надо. Подрасту вот — в Германию, может, на работу возьмут. Света увижу, ремесла научусь.

Петровна была поражена. Она даже рот раскрыла от удивления.

— Добровольно в Германию поедешь?

— А что делать, мамаша? ФЗУ, ремесленных училищ, как раньше было, — ничего этого нет.

— Другие находят что делать… — после недолгого молчания сказала старуха с какой-то злостью.

— Какие другие? — заинтересовался Тарас.

— А то ты не слышал… Молодой, здоровый — и фашисту покориться? Да я бы на твоем месте… Нашла куда!

— А-а… вот вы о чем, — хлопец сразу стал скучным. — Мало мне интереса жизнь молодую губить, совать голову в петлю. Мы как-нибудь потихонечку, полегонечку. Человек до всего привыкает.

— Ты в школе учился?

— Учился. Между прочим — круглый отличник. Что с того?

Петровна поднялась и, сокрушенно глядя на хлопца, покачала головой:

— Значит, плохо вас, сукиных сынов, в этой школе учили, плохо воспитывали. Не отличник ты, а дурак круглый!

— Ну, мамаша… — смущенно развел руками Тарас.

— Вот тебе и ну! Гордости у вас, молодых нет. Родину враг топчет, издевается.

— Я к политике не касаюсь.

— Вижу, темный ты. Теленок несознательный.

— Мамаша… — начал было Тарас, но старуха оборвала его.

— Какая я тебе мамаша? Тебя телком — и то грех назвать. Животное свою мать чувствует. А ты человек! Кормили тебя, учили, воспитывали. Кто? Советская власть Родина матерью была. А ты? Обрадовался фашистскому документу — две печати. Бесстыжие глаза твои!

Тарас уже успел подкрепиться. Преспокойно он встал из-за стола и, поглаживая живот рукой, сказал с веселой усмешкой:

— Спасибо за угощение, мамаша. Накормили, а теперь ругаете…

— Знала бы — не кормила, — кипятилась Петровна. — Картошки, и той пожалела бы для такого.

В хату вбежал испуганный Федько.

— Бабуля, полицай с солдатом к нашей хате идет.

— И солдат? — насторожился Тарас.

— Ага! От Оляны тоже два полицая вышли и на нашу хату все показывают.

— Дверь в сенцах закрыл? — спросила внука Петровна.

— Забоялся…

Петровна быстро вышла в сенцы. Тарас шагнул к двери и замер, прислушиваясь.

— Отпустил… — шептали его побелевшие губы. — Пожалел волк кобылу… Теперь — крышка!

В сенцах раздался стук в дверь. Тарас метнулся к столу и, схватив нож, спрятал его у себя за пазухой. Тут он увидел, что Федько испуганно наблюдает за ним. Тарас усмехнулся и подмигнул мальчику.

— Ты молчи, молчи Федько. Я тебе настоящую дудочку вырежу. Во, дудочку! Раз такое дело — с музыкой!

Послышался скрип отворяемой двери, шаги в сенцах. Тарас сел на солому и накинул на плечи ватник В хату вошли Петровна и полицейский с карабином на плече.

— Чего долго не открывала, старая? — недовольно, простуженным голосом спросил полицай у хозяйки. — Руки дрожат? — Он повернулся к Тарасу: — Собирайся!

— Вы до меня? — удивился хлопец. — Документ? Вот он!

— Собирайся, говорю!

— Так как же так, господин полицейский? — недоумевал Тарас. — Может, ошибка вышла? Только сегодня комендант в Ракитном меня отпустил и пропуск выдал. Вот, поглядите — все написано, две печати.

— А сейчас комендант тебя обратно к себе требует. Одевайся! Солдат ждет.

— Куда его, бедолаху, на ночь глядя, погоните в Ракитное? — вмешалась Петровна, сострадательно глядя на хлопца. — Сердца у вас нет.

— А ты помалкивай! — пригрозил полицай. — Заткну глотку.

— Это ничего, мамаша, — примирительно сказал Тарас, застегивая ватник и обвязываясь веревочкой. — Проверка… А как же! Господину полицейскому тоже по морозу ходить мало радости. Раз надо, так тут уж ничего не сделаешь.

— Теленок… — с сожалением пробормотала Петровна.

Пока Тарас одевал на себя мешок, старуха вытащила из печки сковороду с жареными подсолнухами, подошла к Тарасу и насыпала ему несколько горстей в карманы ватника.

— На дорогу.

— Что вы… — смущенно сказал хлопец. — Сами говорили, какой я… несознательный…

— Ничего, ничего, — сурово успокоила его Петровна. — Даром, что ли, я с тобой беседу проводила. Будешь дорогой семечками забавляться, вспомнишь старую, слова ее… может, и поумнеешь.

Многое вынес за последние дни Тарас. Пугали его виселицей, били, мучили голодом и холодом. Он знал, что жизнь его держится на тоненькой волосинке, и ко всему был готов. Но тут он не выдержал. Сейчас было другое — старая женщина, мать троих воинов, смотрела на него строго, печально и с надеждой. Она не теряла веры, что и у этого равнодушного хлопца, собирающегося добровольно отправиться в рабство к фашистам, проснется в сердце великая любовь к Родине и ненависть к врагу.

Лицо Тараса искривилось в мучительной судороге подавляемого рыдания. Он быстро наклонился и поцеловал руку старухе.

— Что ты? — выдернула руку удивленная Петровна. — Я не попадья — руки целовать. Слезы?

— Спасибо вам за все. Наша… великая мать, — все еще склонив голову, негромко, но твердо произнес Тарас. И, не давая насторожившемуся полицаю времени призадуматься и вникнуть в смысл этих слов, хлопец обычным своим тоном пояснил ему: — Эго, господин полицейский, они все учили, ьаставляли меня, как старших, а особенно, как родную мать уважать надо, почитать во всем… Пойдем, значит?

Словно из вежливости, Тарас хотел было пропустить полицейского вперед, но тот, сняв карабин, подтолкнул дулом подростка к двери.

— Вперед!

Это был опытный полицейский.

Как только полицейский и подросток вышли, Петровна подумала о том, что ей следовало бы дать бедному хлопцу хотя бы небольшой ломоть хлеба. Она начала шарить рукой по столу, разыскивая нож, и не находила.

— Где же он? Лежал ведь только что. Федько, Федько, ты нож взял? Давай сюда сейчас же.

— Не брал… — отводя глаза в сторону, сказал мальчик.

— Тьфу ты! — сердилась старуха. — Куда же он задевался? — Она снова взглянула на внука. — Ты взял, по глазам вижу. Говори!

— Н-не… — нерешительно сознался мальчик. — Это он за пазуху себе спрятал. Дудку, говорит, принесет.

Старуха всплеснула руками.

— Дурень, что же ты мне не сказал? Один нож в хате был, да и тот украли. Догоню! Я ему уши…

Поспешно одев платок и кожушок, старуха бросилась к дверям, но на пороге остановилась, пораженная еще не совсем ясной ей догадкой.

Она вспомнила, как выступили слезы на глазах хлопца, когда он целовал ей руку, его настойчивый совет спрятать и никому не показывать фотографии сыновей, его сдержанные, уклончивые ответы. Нет, не простой хлопец побывал в ее хате. И не спроста он захватил с собой нож. Нужен он был ему! Зачем? А это уж он сам знает…

Старуха подошла к внуку, и Федька увидел, что бабушка плачет. Но бабушка не стала ругать его, а ласково погладила по головке.

— Ничего, ничего, сынок, — сказала Петровна, глядя на дверь. — Это святой нож. Если бы знала — сама тебе в руки его вложила бы.

…Тарас шагал по темной дороге. Позади него, шагах в трех — четырех, молча двигались конвоиры — полицай и солдат, по самые глаза закутанный в платок. Идти было трудно, мела поземка и ноги увязали в сухом сыпучем снегу, как в песке. Встречный ветер забивал дыхание.

Когда от села отошли с полкилометра, Тарас начал замедлять шаги и несколько раз останавливался, чтобы поправить веревочки на калошах.

— Ну, ну! — не подходя близко, прикрикивал на него полицейский. — Ты у меня не мудруй…

Нужная дистанция между арестованным и конвоиром строго соблюдалась.

И вдруг позади Тараса раздался звук глухого сильного удара, и что-то мягкое рухнуло на землю. Хлопец инстинктивно подался вперед, сделал шаг побольше и оглянулся.

Позади стоял только один конвоир, другой лежал поперек дороги и стонал.

В ту же минуту яркий свет электрического фонарика ослепил Тараса. Подросток торопливо спрятал правую руку за спину. В луче фонарика только на одно мгновение сверкнуло лезвие ножа…