Шипящий, отдувающийся паром локомотив долго пыжился, пока сдвинул с места длинный тяжелый состав и потянул его со станции.

Прасковья Кулик — высокая, плечистая женщина, в теплом платке, полушубке, валенках стояла у своей стрелки, сумрачно, исподлобья наблюдая, как темные, со снегом на крышах, теплушки медленно серыми тенями проплывают в полосе слабого света ее фонаря. Стрелочница знала: эшелон идет на фронт, и теплушки битком набиты гитлеровскими солдатами. Вид таких эшелонов неизменно вызывал у Прасковьи мрачное, тоскливое настроение. “Значит, есть еще сила у Гитлера, — горестно думала женщина — Без конца шлет и шлет своих солдат”. Совсем иные чувства вызывали у нее идущие в обратную сторону санитарные поезда. Стрелочница жадно пересчитывала вагоны и старалась определить число раненых. Эти уже отвоевались…

Поезд, громыхая на стрелках, начал ускорять свой ход. Вслед за теплушками показалось несколько пассажирских вагонов, находившихся в середине состава. Конечно, в этих вагонах ехали офицеры. “Спят, чтоб вам навеки заснуть проклятым”.

Неожиданно в одном из окон пассажирского вагона замигал свет, озаряя белый четырехугольник заиндевелого стекла со светлым круглым пятнышком посередине. Освещенное окно быстро проплыло перед глазами Прасковьи, и свет погас, но в то же мгновение стрелочница увидела, что в соседнем окне опускается рама. Сама по себе — эта опущенная рама не привлекла бы особого внимания стрелочницы, но в окне появилась неясная фигура, и когда вагон отошел метров на тридцать от стрелки, какая-то тень оторвалась от него и упала вниз, в темноту.

— Что еще за диковинка? — удивилась Прасковья. — Не то шинель выбросили, не то сам человек прыгнул. А зачем ему было прыгать из окна? И окно-то крайнее, у тамбура… Происшествие!

Темные теплушки бежали одна за другой, и казалось, им не будет конца. Но вот мелькнула последняя, с вишнево-красным фонарем позади. Фонарь быстро удалялся и, уменьшившись до маленькой точки, погас, точно искра, улетевшая в морозную мглу.

Ритмичный гул поезда постепенно затихал. Прасковья направилась было к своей будке, но у дверей передумала и, освещая дорогу фонарем, зашагала рядом с рельсами в ту сторону, куда ушел поезд. Вскоре до ее слуха донесся слабый стон, и она увидела темное пятно, медленно движущееся ей навстречу. Несомненно, по снегу с большим трудом полз какой-то человек. Прасковья быстро спрятала фонарь под полу своего полушубка и остановилась в нерешительности. Ее остановил не страх, а другое чувство. Если бы стрелочница точно знала, что перед ней кто-либо из гитлеровцев, она бы, конечно, не стала спешить к нему на помощь. Нет, Прасковья и пальцем не пошевелила бы в таком случае — сломал себе шею, ну и замерзай, черт с тобой. Утром найдут… С нее взятки гладки… Начнут допрашивать, скажет — ничего не видела и не слыхала. Ее дело — стрелки. Эшелон проследовал выходную стрелку благополучно…

Пятно на снегу перестало двигаться. Снова послышался стон, затем бормотание. Вдруг Прасковья ясно услышала несколько немецких слов. Сомнений не было — на снегу лежал гитлеровский офицер или солдат. Не открывая фонаря, Прасковья осторожно попятилась и, не оглядываясь, поспешно зашагала к будке.

В будке топилась маленькая железная печка. Пылающий уголь бросал сквозь щели дверцы на деревянный пол дрожащие розовато-золотистые отсветы. Стрелочница закрыла за собой поплотнее дверь, поставила фонарь на пол и, сдвинув платок на затылок, медленно провела рукой по лицу.

Прасковья была мужественной женщиной, с твердым и решительным характером. Однако сейчас на сердце у нее было как-то неуютно. Не то чтобы она жалела о своем поступке. Нет. Но все-таки там, на снегу, в нескольких шагах от ее будки, замерзал человек.

“Так разве это человек, это — враг, — успокаивала себя Прасковья. — Сотни тысяч бы их там замерзало — не пожалела бы, а только обрадовалась”. “Так то оно так, — отвечал ей другой голос, — сотни тысяч ты бы не пожалела, а одного жалко, он ведь еле-еле полз и стонал, как женщина…”

Мысли стрелочницы оборвал какой-то подозрительный шорох за дверью. Затем дверь медленно распахнулась, и на пороге будки, точно привидение, появилась фигура молоденькой простоволосой девушки. Ее распустившиеся на лбу локоны, красивое бледное лицо, расстегнутый полушубок, юбка и сапоги были в снегу. Она стояла на пороге, опираясь левой окровавленной рукой о косяк и, с трудом переводя дыхание, пытливо смотрела на хозяйку будки.

— Тетя…

Девушка произнесла это слово нежно и жалобно, точно обращалась к матери. Глаза ее затуманились, прихрамывая, она сделала два шага к широкой короткой скамье у стены и со стоном повалилась на нее.

Пораженная Прасковья торопливо захлопнула дверь и поднесла фонарь к лицу девушки.

— Это ты с вагона прыгнула? Ушиблась? Где болит?

Девушка молчала. Грудь ее порывисто вздымалась, и глаза были бессильно закрыты.

— Кто ты? Русская? Ты меня слышишь?

Ответа не последовало. Впрочем, для Прасковьи уже не требовался ответ. Ей казалось, что она поняла, кто лежит перед ней. Хороший добротный полушубок, щегольские фетровые сапожки, миловидное свежее личико, накрашенные губы, запах дорогих духов, смешанный с запахом винного перегара, золотой браслет на окровавленном запястье. Ехала краля в вагоне с офицерами… Таких жалеть особенно не стоит. Доигралась дрянь, допрыгалась!

Точно отгадывая мысли стрелочницы, девушка приоткрыла глаза и бросила туманный, но проницательный и осторожный взгляд на хозяйку будки. Тут Прасковья вспомнила, что она забыла позвонить дежурному и доложить о проходе поезда. Стрелочница подошла к телефонному аппарату. Она уже взялась было за висевшую на крючке трубку, как вдруг позади нее раздался тихий и властный голос:

— Повесьте трубку!

Женщина вздрогнула, быстро оглянулась и замигала глазами от удивления.

Слегка приподнявшись на локте, стиснув зубы, чтобы пересилить боль, девушка строго смотрела на Прасковью.

— Отойдите от телефона! — тоном приказа повторила она, сурово сжимая губы.

— Это еще что за напасть! — оторопело прошептала стрелочница. — Воскресла… Ты кто такая, чтобы мне приказывать? Нет уж… У меня свое начальство есть.

— Отойдите от телефона.

— Да ты кто такая есть? — не на шутку рассердилась Прасковья. — Думаешь, испугалась такой. Нет, брат, я пуганая. Лежи и не пикай, приблуда несчастная, а то еще набью морду и выброшу на мороз. Ты понимаешь то, что я согласно инструкции нахожусь на посту при исполнении служебных обязанностей!

Бросая гневные взгляды на “приблуду”, женщина снова потянулась к телефонной трубке, но тут же замерла на месте, и лицо ее внезапно отразило не только изумление, но и испуг.

В руке у девушки темно блеснул пистолет.

— Мама родная! — громко прошептала стрелочница.

— Не трогайте трубку, тетя, — сказала девушка примирительно. — Лучше присядьте и поговорим. Может, у вас бинт есть. Мне руку надо перевязать.

— Какой у меня с тобой может быть разговор? — снова озлобилась Прасковья. — Ты, дивчина, оружием-то не очень пугай, на мне богатства нету, чтобы грабить, и я ни в чем перед тобой не виновата. Говорю тебе — я на посту и должна сообщить дежурному…

— Нет, — оборвала ее девушка, — вы ничего не сообщите дежурному.

Болезненно искривив лицо, она опустила ноги на пол и, осторожно опираясь левой рукой, села на скамье. Теперь дуло ее пистолета было недвусмысленно направлено на стрелочницу.

— Что ж это такое творится… — зашептала Прасковья. — Ты в своем уме, девка, или свихнулась? Если звонка от меня не будет — сейчас же сюда солдаты прибегут. Они спросят, какие такие тебе права дадены, чтобы на постового человека оружие наставлять.

— Почему придут солдаты? — спросила девушка, и в голосе ее послышалось откровенное беспокойство.

— А как же ты думала! — злорадно торжествовала стрелочница. — Я о поезде должна доложить? Так, мол, и так, поезд проследовал…

В эту минуту раздался резкий звонок.

— О, видишь, дежурный звонит. Под оружием снимаю с себя ответственность…

— Возьмите трубку, — торопливо приказала девушка, не опуская пистолета. — Доложите о проходе поезда. Больше ничего. Слышите? Одно лишнее слово — и я стреляю.

Прасковья сняла трубку и приложила ее к уху.

— Ну, стрелка… Ну, слушаю тебя.

Мембрана рассерженно затрещала. Дежурный, видимо, во всю хриплую глотку орал на стрелочницу… Слышны были даже отдельные слова: “Спишь… инструкция… под суд…”

— И чего бы я так разорялась, — огрызнулась Прасковья, косясь на пистолет в руке девушки. — Гуляла я, что ли? Где была?.. Снег у стрелки очищала. А то ты не знаешь, какой снег. Намело. Ну и докладываю по всей форме: поезд проследовал пятую стрелку благополучно. Происшествий нет. Дежурная стрелочница Прасковья Кулик.

Вешая трубку, Прасковья что-то сердито пробормотала и повернулась к девушке.

Та уже спрятала пистолет и как-то по-новому, пытливо и радостно смотрела на хозяйку будки.

— Пятая стрелка? Вы тетя Паша? Да?

— Кому тетя, а кому… Такие-то, как ты, племянницы мне не нужны.

Девушка болезненно улыбнулась и заглянула в глаза женщины.

— Тетя Паша, вам нужен керосин?

— Какой еще керосин?

— Обыкновенный, два литра с четвертью.

Точно что-то оборвалось у Прасковьи, когда она услышала эти слова. Она так и застыла с раскрытым ртом. Какую новую загадку загадала ей эта полоумная? Нет, это случайное совпадение. Да. А может быть, она просто ослышалась. Кто угодно мог задать ей такой вопрос, но не эта свалившаяся с поезда девчонка. Прасковья почувствовала, как холодные мурашки ползут по ее спине. Все еще не зная, как ей поступить, она, широко раскрыв глаза, испуганно смотрела на девушку.

…Три месяца назад на квартиру Прасковьи зашел друг ее покойного мужа слесарь депо Коростылев.

— Мы знаем друг друга с молодых лет, — сказал он. — Ты во мне можешь сомневаться?

— Нет, — ответила Прасковья.

— А к тому, что я не эвакуировался, у гитлеровцев работаю, ты как относишься?

— По-разному думала, Николай Иванович, и так и так прикидывала, но осталась при своем точном мнении.

— Каком?

— На подлеца ты непохож.

— Это в каком понимании? — скупо улыбнулся слесарь — Подлецы, знаешь, разные бывают. Деньги взаймы взял, да не отдал, — тоже считается — подлец.

— А в том понимании, что Родину ты продать не мог.

— На гитлеровцев все же работаю… А это, знаешь, тоже предательство, да еще какое.

— Смотря как работать. Примечаю — что-то часто паровозы у вас на ремонт идут…

Щуря смеющиеся глаза, Коростылев в упор посмотрел на хозяйку.

— Что-то ты уж очень догадлива стала.

— Сроду такая. Ты меня знаешь.

— Знаю…

Слесарь прошелся по комнате и, отодвинув слегка занавеску, посмотрел в окно на улицу. Когда он повернулся к Прасковье, глаза его уже не смеялись и лицо было суровым.

— Есть к тебе большая просьба, Прасковья. На станции требуются стрелочники. Иди изъявляй свое желание.

— А дальше?

— Будешь работать.

Прасковья помолчала и спросила:

— Доверяешь?

— Я твое настроение и характер знаю.

— Спасибо. Работу я осилю?

— А что там хитрого? Обязанности стрелочника несложные.

— Я про другое говорю…

Слесарь засмеялся, но тут же погасил веселые огоньки в глазах.

— Не терпится? Ну, слушай… Домик твой в стороне от дороги и недалеко от станции. Есть чердак, два погреба. Один прямо в доме, под кладовкой вырыт, и немногие о нем знают. Все эти удобства мне известны. Вот если потребуется спрятать какого-нибудь человека — спрячешь и обойдешься с ним, как с родным сыном.

— А кто его приведет ко мне?

— Приведут… Да он и сам может к тебе объявиться.

— Как мне такого человека отгадать, не ошибиться?

Коростылев попросил Прасковью запомнить вопросы и ответы, какими она должна будет обменяться с незнакомым человеком при встрече.

Кулик начала работать на станции. Слесарь больше не заходил к ней и не заговаривал при встречах, только небрежно кивал головой.

Три месяца ждала Прасковья условного вопроса, но никто не задавал ей его. Было похоже, что о ней забыли или не нуждались в ее услугах. И вот…

…Незнакомка с немым вопросом в глазах жадно глядела на стрелочницу.

— Керосин. Два литра с четвертью… — повторила она.

— Мне керосина не надо. Мне бы стекло, — едва слышно, задыхаясь от волнения, прошептала Прасковья.

— Какое? — встрепенулась девушка, и нескрываемая радость зарумянила ее лицо.

— Зеленое… к фонарю… разбилось у меня, — глухо выдавливая из себя слова, ответила стрелочница, все еще не веря тому, что происходит на ее глазах.

— Давайте полкило сала, достану.

И, застонав сквозь зубы, девушка опустилась на скамью.

Ошибки не было. Вопросы и ответы совпали. Всхлипнув от охватившей ее жалости, Прасковья шагнула к скамье.

— Голубушка! Что ж ты сразу…

Оксана лежала неподвижно, закрыв глаза. Сжатые губы ее нервно подергивались.

— Я ушиблась, разбила колено, — с трудом произнесла ока. — Но я еще смогу пройти километр — два, если надо. Мне нужно немедленно скрыться. Тетя Паша, спасите меня…