Результаты обыска очень обнадежили обер-лейтенанта. Паренек был одет тепло и искусно. Облезлая заячья шапка имела подкладку из лисьего меха. Под стареньким ватником оказался жилет из кроличьих шкурок. В сапоги были вложены овчинные стельки. Обмундирование паренька дополняло вязаное шерстяное белье, две пары толстых шерстяных носков и меховые, обшитые стареньким ситчиком рукавицы.

“Свободно мог ночевать где-нибудь, зарывшись в копну или скирду соломы”, — решил офицер. Эту догадку подтвердили несколько соломинок и колосок ржи, найденные в сапогах у подростка.

— Какая солома в скирде? — рассматривая колосок, спросил Шварц у Сокуренко.

— Ржаная.

— Чудесно! — Офицер осторожно положил колосок на край стола и осмотрел мешок. Мешок был сшит из белого рядна, и вверху его пересекала тоненькая голубая полоска, В мешке находилась ячменная мука.

— Вот что интересно, — морща свой маленький лоб, сказал вдруг Сокуренко. — По-моему, его мешок точь в точь похож на мешок того хлопца, что выходил из села. Даже вот эта полоска.

— Вы хорошо это заметили? — встрепенулся Шварц и остро посмотрел на начальника полиции: — Полоску?

— Да, кажется, была и полоска. Точно не скажу. По-моему, была и полоска…

— “По-моему!” — вскипел Шварц. — Вы никогда ничего точно не знаете, Сокуренко. Феноменально! Поразительная бестолковость. Учтите, я бы вас не только в полицейские, но и в дворники не принял бы.

Лицо Сокуренко потемнело от обиды. Сердито сопя маленьким носиком, он смотрел на носки своих сапог.

— Ну, хорошо… — смягчился Шварц. — Больше ничего не найдено?

Сокуренко подал небольшую помятую фотографию.

— Была зашита в куртке, на груди с левой стороны.

На фотографии была снята молодая девушка, в белой кофточке и с белым бантом в волосах. Тяжелая большая коса была перекинута на грудь, губы строго сжаты, в красивых умных глазах таилась добрая, чуть печальная улыбка. “Васе Ковалю на память о нашей большой дружбе. Помни “Песню о Соколе”… Нина В. 15.VII.41 г.”, — прочел Шварц на обороте надпись, сделанную четким, красивым девичьим почерком.

— Прекрасно! — не скрывая радости, офицер одобрительно хлопнул по плечу начальника полиции. — Вот что значит любовь: молодой человек оставил все документы в отряде, но фотографию любимой сохранил возле сердца. Итак, мы знаем имя и фамилию партизана. Кстати… — приложив указательный палец к носу и скосив глаза, обер-лейтенант вдруг замер, как легавая собака в “стойке”. — Коваль, Коваль… Эта фамилия ничего не говорит вам, господин Сокуренко?

Начальник полиции пожал плечами.

Шварц сорвался с места, открыл ящик стола, вынул оттуда лист бумаги и пробежал по нему глазами. Гитлеровцы не имели точных сведений о том, кто скрывается под кличкой командира партизанского отряда “Учитель”. Однако был составлен список нескольких педагогов, ушедших в партизанские отряды. Среди других фамилий Шварц нашел в списке Коваля Ивана Петровича. В примечании говорилось — член партии, за участие в войне против белофиннов награжден орденом Красного Знамени, охотник-спортсмен.

— Как вы проводили обыск? — с внезапным беспокойством спросил обер-лейтенант.

— Обыкновенно…

— И он видел, что вы нашли фотографию?

— Видел. Только глазом своим блеснул…

Обер-лейтенант стиснул зубы и застонал.

— Вы кретин, Сокуренко, — сказал он, снижая голос до шепота. — Болван! Дубина! Вы мне испортили все дело. Вам ничего нельзя поручить.

Сморщив, точно от боли, лицо, Шварц сокрушенно покачал головой и продолжал злым шепотом.

— Вы даже не понимаете, что вы наделали. Девяносто шансов против десяти за то, что в наших руках сын командира партизанского отряда. Родной сын! Как вам это нравится?

Сокуренко молчал, пораженный таким предположением. Офицер забегал по комнате.

— Но он подготовлен! Благодаря вашей глупости. Я не могу его ошарашить. Вы вырвали главный козырь из моих рук. Ему уже известно, что мы знаем его фамилию. Он не такой дурак, как вы, и знает, как себя вести на допросе. — Шварц остановился, вспомнив что-то. — Кто написал эту “Песню о Соколе”? Ну, конечно, вы не знаете. Вы, как всегда, ничего не знаете.

Подойдя к шкафу, обер-лейтенант вывалил на стол пачку книг (остаток школьной библиотеки) и начал торопливо просматривать оглавления. Начальник полиции не знал, зачем Шварцу потребовалась какая-то песня. Он пропустил также мимо ушей все оскорбительные замечания офицера и, торжествуя, думал только о том, что если немец не ошибся, то никто другой, а именно он, Сокуренко, захватил в плен сына командира партизанского отряда.

Обер-лейтенант уже нашел в подвернувшемся под руки томике Горького “Песню о Соколе” и углубился в чтение. И, странно, с первых же строк у него родилось чувство неясного страха. Как будто бы он читал чужую прекрасную молитву, нет, не молитву, а гимн, каждое слово которого говорило о беспримерном светлом мужестве и было убийственным для врага. Он прочитал до конца и, стараясь поскорее отделаться от неприятного чувства, отбросил книгу. “Ловко написанная белиберда, сентиментальная чушь. К делу отношения не имеет”, — решил Шварц и приказал:

— Приведите его. Не бить! Обращение вежливое,

Ожидая арестованного, обер-лейтенант убрал книгу в шкаф, сбросил с себя меховой жилет, поправил расческой волосы и уселся на краешке стола лицом к двери. На его лице застыла напряженно-равнодушная, чуть насмешливая улыбка.

Сокуренко и солдат ввели паренька. Он был босой, в суконных брюках, нижней сорочке с надорванным рукавом. Правый глаз закрывал вздувшийся лиловый синяк.

— Ага! Вот он какой, — небрежно рассматривая приведенного, сказал Шварц и притворно удивился. — А кто это его так разукрасил?

— Полицай Шило прикладом, — пояснил Сокуренко. — Пришлось стукнуть…

— Ничего, это бывает, — кивнул головой офицер. — Как звать?

Глаз паренька насмешливо скользнул по фигуре офицера.

— Желаете со мной поближе познакомиться? Так сказать, анкетные данные…

— Да! Желаю! — обер-лейтенант вытащил из портсигара третью за сегодняшний день внеочередную сигарету.

— А у меня, признаюсь, нет такого желания.

— Поговори мне! — зашипел Сокуренко, взмахивая кулаком перед лицом подростка. — Перед кем стоишь, сукин сын! Перед немецким офицером стоишь!

Паренек с подчеркнутым изумлением, словно на какого-то не в меру резвого щенка, покосился в сторону начальника полиции. Разбитые губы его тронула улыбка.

— Во какой сердитый! — все так же улыбаясь, он взглянул на офицера. — Вы им что, может, чтоб злее были, хвосты рубите?

— Я тебе, стерво! — заорал Сокуренко, выкатывая из орбит глаза.

Начальник полиции знал жестокий кулацкий обычай рубить своим собакам хвосты. От этого даже ленивые псы становились свирепыми и надежно берегли хозяйское добро.

— Спокойно, Сокуренко, — улыбнулся Шварц. — На него не действуют эти звуковые эффекты. Молодой человек нуждается в более существенном…

Паренек снова насмешливо взглянул на начальника полиции.

— Вот видишь, иудино рыло, обер-лейтенант хотя и немец, а сразу понял, что мне требуется…

Сокуренко ударил паренька по затылку. Тот покачнулся, но удержался на ногах.

— Спокойно, Сокуренко! — строго поднял руку Шварц и приблизился к арестованному. — Значит, партизан?

— А это вам решать…

— Конечно, отпираться нет смысла, — сладко улыбнулся, офицер. — Итак, папа сидит в теплой землянке, в Черном лесу, а несовершеннолетнего сына послал совершать подвиги. На мороз, на смерть… Так ведь?

Паренек ответил не сразу, но спокойно.

— Старики свое отвоевали. Били они немцев на Украине в восемнадцатом году. Теперь нам, молодым, пришла очередь.

“Какая все же свинья этот остолоп Сокуренко, — подумал Шварц с внезапной тоской. — Если бы партизанский выкормыш не знал, что фотография с надписью найдена, он бы у меня повел себя сейчас совсем по-другому”.

— Когда вышел из отряда? Сколько человек в группе? Какое задание?

Паренек молчал.

— Ничего, ничего, ты нам все расскажешь. Может быть, не сразу, а после небольшого массажа… Впрочем, мы уже кое-что знаем.

Обер-лейтенант лениво потянулся к лежащей на столе фотографии.

— Дама сердца… — сказал он, вертя в руках фотографию и иронически улыбаясь. — Первое юношеское увлечение. Бессонные лунные ночи, соловьи, трепет сердца, вздохи, первый робкий поцелуй. Как это все прекрасно и… как это?., неповторимо. Заметьте, Сокуренко, — юноша отказался от всего, он даже свою жизнь ни во что не ставит, но с фотографией любимой расстаться не смог, зашил в куртку возле сердца. Какой романтизм!

— Лыцарь! — ухмыльнулся Сокуренко, показывая гнилые зубы.

— Да, — рассматривая фотографию, продолжал Шварц, — приятная мордашка у Ниночки. А сколько чистоты” невинности в этих глазах!

Но все это не достигало цели. Паренек стоял молча, одинокий глаз его не выражал ничего, кроме равнодушия и смертельной усталости.

И тут, к величайшей радости и изумлению обер-лейтенанта, Сокуренко проявил свои незаурядные полицейские качества.

— Дайте сюда карточку, — сказал начальник полиции и, морща свой невысокий лоб, начал внимательно разглядывать фотографию. — Где-то я видел эту личность. Ну видел, видел… Ага! — просиял он, — помните того лейтенанта, красивый такой, ну, как же его фамилия?.. Забыл! Так вот у него я видел такую карточку, ну, точь в точь. И подпись: “Милому Карлу — Нина”. Сказали тоже — “невинность”. Это же…

Но не успел начальник полиции произнести грязное слово, как паренек рывком подался вперед и сильным ударом снизу вверх трахнул его кулаком в скулу. Сокуренко, потеряв равновесие, беспомощно взмахнул руками, стукнулся спиной и головой об стену.

Солдат толкнул дулом автомата в спину паренька, так что тот едва удержался на ногах.

— Сокуренко, не трогать! — поспешно крикнул Шварц, останавливая кинувшегося с кулаками к арестованному рассвирепевшего начальника полиции. — Учитесь ценить такое благородное чувство, как любовь. Именно это-то чувство и выдало молодого человека. Итак, фотография несомненно подарена ему. Его фамилия — Коваль. Имя — Василий, отчество….. Отчество — Иванович. Так, ведь, Иванович?

Налившийся кровью глаз паренька сверкал гневом. Он стоял, мучительно стиснув зубы, грудь его подымалась высоко и порывисто.

— Что ты переживаешь, дурак, — презрительно обратился к нему обер-лейтенант. — Ты же мужчина, хотя и несовершеннолетний. Стоит так расстраиваться из-за девчонки. Каждая ваша красавица считает за счастье хотя бы пройтись под руку с немецким офицером. — Шварц повернулся к Сокуренко. — Вы знаете, что вбила себе в голову наша уборщица Оксана? Мечтает выйти замуж за немецкого офицера. Какова! И не как-нибудь, а венчаться в кирхе, под звуки органа.

— Смотрите! — подобострастно удивился Сокуренко. — Губа не дура…

Обер-лейтенант взглянул на паренька.

— Вот ваш патриотизм! Студентка советского института, бывшая комсомолка мечтает выйти замуж за немецкого офицера.

Самообладание уже вернулось к пареньку. Слегка повернув голову, он косился глазом на большую, висевшую на стене карту Советского Союза, блуждая взглядом по просторам Родины, синим извилистым линиям могучих рек.

— Куда смотришь! — толкнул его в бок начальник полиции. — Стой прямо, по команде “смирно!”

— А ведь если нашу Оксану принарядить, — продолжал обер-лейтенант, — навести лоск, получилась бы элегантная женщина, в любом обществе не стыдно появиться. Как жаль, что не немка.

— Я сам жалею, что не немец, — с пафосом подхватил мотив Сокуренко. — Так жалею… Но душой я — сын Германии.

Шварц поморщился от слишком уж откровенной, назойливой лести начальника полиции.

— Что-то вроде незаконного сына… — сказал он насмешливо и щелкнул пальцами. — Как это по-вашему?

— Подкидыш, байстрюк! — не шелохнувшись, подсказал паренек.

— Сейчас я с тобой поговорю!! — накинулся на него Сокуренко. — Я тебя за ребра буду вешать, на сковородке поджарю! Разрешите, господин обер-лейтенант, направить его на первичную обработку?

— Да, да, Сокуренко, — разрешил Шварц. — Пусть ваш Чирва развяжет язык молодому человеку. Он это умеет. Массаж номер три с отдышкой.

Начальник полиции толкнул паренька к дверям.

“Какой фанатизм, — провожая взглядом паренька, с тревожным чувством подумал Шварц. — Дикари! Глаз, как уголь. Знает, что его ждет, и смеется в лицо смерти. Этот, пожалуй, ничего не расскажет. Посмотрим второго”.

Обер-лейтенант взглянул на часы. С того момента, как выслана машина, прошло два с половиной часа. Машина должна была уже давно вернуться. Шварц начал беспокоиться.

Но тут в приоткрытых дверях показалась голова возбужденного Сокуренко.

— Везут второго. Давать?

— Давайте. Только скажите своим людям — пусть этого Коваля не очень… Он мне еще нужен. Я сам с ним поработаю.

— Слушаюсь! — голова Сокуренко исчезла. Дверь захлопнулась.