Дважды в год «Приют Скитальцев», и в обычное время не пустующий, наводняет толпа залетных гостей. Причиной тому «Кубок Вааля» — турнир по о’льфу. Новичок еще никогда не видел скайбо столь возбужденными. «Приют» лихорадило, как горящий муравейник.

За последние полвека популярность о’льфа приобрела угрожающие масштабы. «О’льф… О’льф! О’льф!!!» — добрая треть жалоб в Социал-Комиссариат на «небрежение супружеским долгом» связана с о’льфом. Это тем более странно, что сама по себе игра незамысловата до крайности, Новичок видал нечто похожее на Земле-Воде. О’льф так же отличается от изысканных абстракций фракт-шахмат или сложнейших умопостроений алге-бриджа, как химические ракеты — от адронных скай-рейсеров.

Человеческий разум на диво неприхотлив: бугристое поле-«грядка» с восемнадцатью «кратерами», светящийся мячик-«звезда», набор клюшек — вот, оказывается, и все, что нужно для счастья.

Затаи дыхание… Примерься… Удар! Яркая звездочка мяча поднимается все выше над горизонтом астероида, пока не затеряется вдали. Все, можно вдохнуть, взять пеленг и отправляться на поиски в надежде, что мячик лег ближе к кратеру, чем к орбите Плутона.

Во время удара придется обходиться тем воздухом, что успел вдохнуть, поднимая клюшку. Это так и называется — «на одном дыхании». Конечно, правила допускают три попытки — «три дыхания», но после них кислород отключается, и игрока, чаще всего в бессознательном состоянии, удаляют с грядки. Для опытного участника пройти все кратеры на одном дыхании — дело чести. Кое-кто из страстных поклонников о’льфа даже дома, в спальне пытается пройти… э-э-э, всю дистанцию «на одном дыхании», и некоторым это даже удается…

Кипение страстей болельщиков — «Ды-ши! Ды-ши! ДЫ-ШИ-И-И!!!» — несокрушимая выдержка игроков, ледяная беспристрастность судей, неожиданные взлеты, опасные падения — все это есть на соревнованиях. Самое интересное, впрочем, происходит после салюта в честь победителя, когда тот, в обнимку с «Золотым Кубком Вааля», отправляется в недельный «Тур Почета»…

Выбывшие участники турнира собираются в каминном зале «Приюта», «дабы испить до дна горькую чашу»… И это не метафора, поскольку док Грижас в такие дни обильно приправляет липо-ромашковый чай «Кедровой Горькой», и никто не спрашивает сахара. И именно перед ними, проигравшими, приоткрывается завеса, окутывающая самый популярный спорт Солнечной.

Новичок, «вылетевший» еще в первом туре, устроился на ковре, поближе к креслу доктора. Допив третью кружку и накинув на колени теплый плед, док Грижас сказал…

* * *

Началась эта история с, казалось бы, заурядного случая «земно-водной лихорадки», когда, проснувшись поутру, юный скайбо внезапно ощущает неодолимую тягу. Тягу вернуться на планету, с которой нас вышвырнули когда-то на просторы Солнечной. Ближе к вечеру активность мозга возрастает, температура поднимается, и больного одолевает жажда мести: к примеру, снарядить десяток списанных ботов с адронными реакторами, подогнать их к границам радиационного пояса и устроить земно-водным небольшой апокалипсис, содрав с планетки озоновый слой…

Моего пациента звали Олаф Квелле, и он был стажером профессора Вааля, известного логоматика. Уловив некую странность в поведении ученика, профессор привез его ко мне.

— Хо-хо-хо, вот они — герои проволочного века, великие умы, додумавшиеся до передачи энерджи по проводам! — заявил юный мститель Квелле, переступая порог кабинета. Он пребывал на стадии «мизантропического сарказма». — То они делят землю, то — углеводороды, теперь взялись за воду… И всего-то им мало! Проклятые земно-водные!

Заскрежетав зубами от ненависти, Квелле бросился в кресло и, не обращая на меня внимания, погрузился в вычисления, приговаривая: «Так-так… Еще пятьсот тераватт — по касательной… Я вам покажу полярные сияния, твари земно-водные!..»

— Доктор Грижас?

Увлекшись пациентом, я чуть было не упустил из виду его спутника, а не заметить профессора Вааля было трудновато. Даже для скайбо он был необычайно высок ростом, почти модулор, и, чтобы пройти в дверь, ему пришлось пригнуться. Порыжевшая от долгих лет в Пространстве борода и грубоватые, словно высеченные из лунного базальта, черты лица придавали ему сходство с Пращуром Гиком, от которого детишки ждут подарков к Параду Планет .

— Здравствуйте, профессор Вааль. Рад встрече с вами. Проходите, присаживайтесь, — я жестом указал на кресло.

Он повел себя странно… Очень странно, но в тот момент я не обратил на действия профессора должного внимания. Бросив острый взгляд куда-то за мою спину, Вааль тремя широкими шагами пересек кабинет и, миновав оба кресла с диваном, устроился на кушетке. При этом он ни на секунду не переставал напевать веселенький мотивчик «Девочки-Венерочки».

— Профессор, пожалуйста, расскажите, что случилось с молодым человеком.

— Ха! Ха-ха!! «Человеком…» — пробурчал Квелле. — Я вам покажу «человеков»… Еще шестьсот тридцать гигаватт и полный привет вам, человеки!..

— Доктор Грижас… — сказал профессор Вааль и замолчал, уставившись куда-то в потолок.

— Ну что вы, профессор! Можно просто Альберт.

— Альберт… Видимо, это моя вина. — Вааль глубоко вздохнул. — Сейчас я вам поясню…

Объяснение заняло минут пять и велось на зубодробительном жаргоне логоматиков. Каждое отдельное слово звучало знакомо, но понимать общий смысл этих абстракций мой скромный разум категорически отказывался. Для себя я уяснил только одно: группа Вааля вычислила нечто такое, отчего у бедняги Квелле случился нервный срыв. Что ж, с учеными такое случается сплошь и рядом.

— Профессор! — попытался вклиниться я.

— Что?

— Как давно у вашего подопечного начали проявляться признаки лихорадки?

— Только сегодня. Раньше ничего такого не замечал, — ответил профессор, размеренно качая ногой в такт внутренней мелодии. — И сразу к вам. Ведь это не очень опасно, Альберт?

— Это вообще не опасно. За три дня справимся. Только вы его потом не нагружайте.

Профессор с облегчением вздохнул и улыбнулся:

— Альберт, вы меня успокоили! Спасибо, доктор!

— Может, стоит… устроить им… плазменный шторм… на экваторе?.. — пробормотал Олаф Квелле и задремал.

Никогда еще я так не ошибался. В следующие три дня группа профессора Вааля в полном составе очутилась в изоляторе «Приюта» с признаками лихорадки в острой стадии. С трудом утихомирив еще троих неистовых борцов против земно-водного гнета, я вернулся в кабинет, где меня дожидался сам профессор. Сидя на кушетке, Вааль мурлыкал себе под нос очередную песенку — «Я на Солнышко лечу».

— Что с моими мальчиками, Альберт?! — с трудом прервавшись, спросил он.

— Пока не знаю. Разве что вы сможете просто и доступно объяснить, чем именно вы занимались.

— Просто?

— Да.

— Доступно?..

— Именно!

— Мы вычисляли алгоритм для построения Хеш-Монолита, — сказал профессор и замолчал.

Ах, вот оно что! Да-да, теперь мне осталось только выяснить, что такое «Хеш», а заодно уж и «Монолит»…

— Профессор Вааль!

— Да, Альберт? — прикрыв глаза, он с отсутствующим видом шевелил пальцами: «Та-та-та. Та-та-та-та-а-а…» Несмотря ни на что, музыка царила в его душе.

— Профессор, с вами все в порядке?

— Что вы имеете в виду, Альберт?

— К примеру, забавную — спору нет! — манеру напевать, когда ваши ученики теряют рассудок. Или странные движения: как будто вы не пользуетесь зрением. Как вы вообще сумели довести бот до «Приюта»?!

— А, так вы заметили? — будничным тоном сказал Вааль. — Со мной это происходит уже больше года. Да-да, «земно-водная лихорадка» — только начало, Альберт. Именно поэтому я здесь. Вместе мы попробуем их остановить.

— Кого «их»? — тупо спросил я.

— Теневые Числа.

И он поведал мне о Числах.

Сложно даже предположить, где и когда началась их история, да и было ли начало? Возможно, наша Вселенная началась с Теневых Чисел. Дело не в системе исчисления: Теневые Числа можно обнаружить где угодно. И каждое из них таит в себе макрокосм информации. Группа профессора Вааля замахнулась на создание Хеш-Монолита — симбиотической функции, способной внедрить Теневое Число в человеческий разум. Совместить абсолютный порядок вселенной Чисел с хаосом внутреннего мира Человека, создав тем самым совершенно новый тип интеллекта.

— Хеш-Монолит работает, — завершил рассказ профессор. — Новый тип интеллекта действительно существует, но…

— Но что?! — воскликнул я. — Что происходит?

— Даже не берусь описать. Очень сложный комплекс ощущений. Давайте-ка лучше проверим его, и заодно меня, на чем-то простом и очевидном.

Я вынул из вазочки на столе живую розу и протянул ему. Он принял цветок и методично, как кибер-зонд, ощупал его.

— Длина объекта примерно одна десятая модулора, — комментировал свои действия профессор. — Эллипсоидная форма красного цвета с зеленым линейным придатком.

— Все верно, — сказал я ободряюще. — Как вы полагаете, на что это похоже?

— Трудно сказать… — Вааль выглядел озадаченным. — Простая симметрия, как у правильных многогранников, отсутствует… Хотя, возможно, симметрия этого объекта — более высокого порядка… Это может быть… растение.

— Может быть? — уточнил я.

— Да, наверное…

— А теперь понюхайте!

Мое предложение поставило его в тупик: чем может пахнуть симметрия высшего порядка? Профессор все же последовал моему совету и поднес «объект» к лицу.

— Чудесно! Великолепно! — воскликнул он. — Чайная роза. Какой аромат! — И начал напевать «Где дикие розы цветут…».

«Реальность, — подумал я, — если реальность для него — набор абстракций, то, может, другие органы чувств…»

— Музыка? Вы ориентируетесь с помощью музыки?

— Да, Альберт. Музыка наполняет весь мир. Музыка — это гармония… Гармония помогает ориентироваться в пространстве — я никогда не заблужусь в Солнечном Круге, пока способен слышать и петь.

Я показывал ему изображения на голофото, мониторе, проекторе — он видел лишь поверхности с разноцветными пятнами. Обстановку в кабинете профессор описал довольно точно — как набор прямоугольников, трапеций и эллипсов, но меня он не замечал, угадывал по звуку. Затем мы «вслепую» сразились в фракт-шахматы: три победы Вааля в течение десяти минут.

Я решил провести последний опыт и протянул ему руку:

— Что это?

— Позвольте-ка… — профессор Вааль нащупал мою кисть и стал изучать ее с той же тщательностью, что и розу. — Хм… Непрерывная, свернутая на себя поверхность, — заговорил он наконец. — Пять полужестких ребер… Ну, словом… похоже на смешанный хроматический граф… Температура — примерно человеческого тела.

— Да-да, — подтвердил я. — Все верно. А теперь скажите, что это.

— То, что вы мне подсунули, может оказаться чем угодно: это же гомеоморфная поверхность! — рассмеялся Вааль. — Бесконечное множество вариантов! Это может быть, например, кружка с чаем. Или зверушка из вашей лаборатории. Не исключено также, что…

Я перебил его:

— Профессор, неужели вы не узнаете? Разве это не напоминает вам какую-нибудь часть вашего тела?

Ученый задумался, а затем отрицательно покачал головой:

— Доктор Грижас, давайте уже закончим с когнитивными гипотезами и перейдем к обсуждению, чем я могу помочь мальчикам.

Только ученый, полностью погруженный в абстрактные логоматические миры, мог увидеть и описать кисть руки как «непрерывную гомеоморфную, свернутую на себя поверхность», тогда как любой младенец, едва научившийся говорить, интуитивно сказал бы: «рука».

Личная вселенная профессора Вааля, соприкоснувшись с миром Теневых Чисел, сама стала Тенью. Понятный и привычный мир перестал для него существовать. Мечта о новом типе интеллекта сбылась. Но интеллект этот мог существовать в нашей Вселенной, лишь опираясь на костыли логоматических абстракций. Он был способен строить сколь угодно сложные модели мира, совершенно не понимая стоящей за ними простоты.

Нейронная карта отразила полную перестройку структуры мозга профессора Вааля. Зловещие цепочки Чисел, следуя логике Хеш-Монолита, безжалостно, слой за слоем перекраивали микрокосм гениального ученого.

У стажеров дела обстояли чуть лучше. Из осторожности Вааль никого не допускал к работе с Числами в полном объеме: каждому достался сравнительно небольшой фрагмент расчетов. Но и этого хватило. Теневые Числа, однажды вторгшись в человеческий мозг, не собирались его покидать. Едва я справился с «земно-водной лихорадкой», как все четверо снова слегли, на сей раз — с «марсианской щекоткой»: стены изолятора сотрясали приступы безумного хохота. Человеческий мозг, не понимая, что с ним происходит, как умел подавал сигналы бедствия.

После консилиума с лучшими врачами мне с тяжким сердцем пришлось распорядиться о подготовке к нейродеструкции.

— Да вы с ума сошли! — воскликнул профессор Вааль. — Это же варварство! Мои мальчики…

— Предложите что-нибудь другое, — с досадой бросил я. — «Ах, мои бедные мальчики!» Ведь если бы не ваш Монолит… — и тут с запозданием понял, что натворил.

До крови закусив губу, профессор снова замурлыкал какую-то мелодию. На невидящих глазах стояли слезы.

— Дайте мне три дня! — хрипло прошептал он. — Три… Пожалуйста!

Через двадцать два часа, когда деструкторы были собраны и настроены, я связался с Ваалем по внутренней связи:

— Здравствуйте, профе…

— Как мои мальчики? — перебил меня он.

— Неважно, я едва удерживаю их в метастабильном состоянии. У нас все готово к операции.

— Дайте мне еще немного времени!

— Время дорого.

— Пожалуйста, Альберт! Умоляю вас!..

Спустя еще семь часов профессор ввалился в мой кабинет, забыв пригнуться и приложившись лбом о верхнюю перекладину двери. Его лицо исхудало еще сильнее, глаза ввалились, в уголках рта залегли глубокие складки, но на губах играла победная усмешка:

— Эй! Эй, Альберт, где вы?!

— Да, я здесь, — отозвался я с дивана, где было задремал после бессонной ночи.

Он повернулся ко мне:

— Есть… Должно получиться! Понимаете… это как с музыкой. Я все делаю, напевая. У меня есть песня для еды, для одевания, для ванны — для всего. Но если меня прервать, теряю нить — не узнаю даже собственного тела. Самое простое, конкретное действие становится безумно сложным.

— Простое и — безумно сложное действие?

— Да, именно так! Линия, поверхность и сфера — что может быть проще?

— Не понимаю…

— Клюшка, поле и мяч: игра! Сложите три простейшие абстракции, добавьте человеческий фактор — и множество комбинаций станет столь сложным, что его не выразить даже Теневым Числом. Вытеснение!

— Так, значит, игра?

— Игра! И чем проще — тем лучше!

— Допустим. Но, профессор… в вашем мозге процесс зашел слишком далеко даже для нейродеструкции.

— Чепуха, я пойду до конца! Проклятое любопытство: хочется взглянуть в глаза Абсолютной Абстракции, а там — будь что будет. Клюшки, мячи и поле! Надеюсь, ваши стажеры сумеют все это оперативно соорудить здесь, на Церере? Дайте моим мальчикам клюшки в руки, и они сумеют за себя постоять! А Числа… Числа пусть катятся к…!!!

Так появился о’льф.

Профессор Вааль прожил еще пять очень странных лет. Напевая, он, казалось, бесцельно скитался на своем боте от планеты к планете. Многие его жалели. Некоторые — помогали. Кое-кто ненавидел, но никто не понимал.

Затем появилась система Безопасных Трасс: все необходимые для этого расчеты проделал профессор Вааль. Чуть позже возникла система непозиционного счисления, и теперь даже ребенок способен рассчитать курс корабля в пределах Солнечного Круга, а взрослый — до ближайших звезд. Основы этой системы также заложил Вааль. Он оставил след и в нейрофизиологии: то, что вы называете «о’льфом», в энциклопедии психогигиены обозначено как «прививка Вааля» — лучшая профилактика для всех, чьи умы сталкиваются с Абстракциями.

После этой истории мы встретились лишь однажды, здесь в «Приюте».

Его глаза вглядывались в Неведомое, лицо озарила счастливая улыбка:

— Звезды… Она полна звезд! — прошептал он и ушел.

Я оплакиваю его до сих пор. Жизнь человека, который, утратив целый мир, нашел в себе силы служить людям — всего лишь абстракциям в его глазах, — достойна лучшей памяти, чем турнир по о’льфу. Но о’льф все же лучше, чем ничего.

* * *

Угли в камине давно погасли, погрузив зал в полутьму. Новичок прислушался: может, док Грижас добавит что-то еще? Но тот молчал, как будто задремал в кресле. Наконец Новичку стало ясно: чаша горечи испита до дна. Кто-то из игроков подал знак, все вышли в холл, пошептались, и вскоре, включив внутреннюю связь, док услышал темпераментные вопли:

«Третий кратер: удар!»

«Ды-ши! Дыши! ДЫ-ШИ!!!»

«Е-е-есть!!!»

«Какие там микробусы ползают возле пятого кратера?! Поберегись, козявки! Удар!»

«От козявки слы… Ай!!! Осторожней, Новичка угробите!»

Док Грижас отключил связь, добавил в кружку горячего чая из термоса, щедро плеснул туда же «Кедровой Горькой», попробовал и улыбнулся. Жизнь шла своим чередом: медленными, неправильными, странными кружными путями пробираясь к истине…

А Новичок… Кажется, Новичок понял главное.

Если вдуматься, жизнь очень простая штука: мяч, клюшка, поле.

Вдох.

Удар!

Сверкающая звездочка Судьбы устремляется ввысь и скрывается за горизонтом.

И ты идешь вслед — в Будущее, чем бы оно ни оказалось.

Будущее — вот то, что есть у Человека и никогда не появится у машины.

Искусственного Будущего не бывает…