В полдень, когда он был еще в шлафроке и писал письмо матери, отдыхал за этим занятием, пришел Федор Николаевич Глинка. Визит удивил. Были они в дружеских отношениях, щедрый на похвалы Глинка не раз восторженно отзывался о его «Думах», однако в дом заглянуть не стремился.

Маленький, юркий, с густыми черными бровями, круглой головкой, как бы приплюснутой сверху чьим-то мощным ударом, он ни минуты не мог оставаться в покое и сразу же после приветствия засуетился около трех скамеек, обтянутых холстом, на которых Рылеев раскладывал свои бумаги. На одной — материалы судебные, на другой — стихи и прочие литературные записи, на третьей — рукописи для «Полярной звезды». За столом он писал только письма, а более пространные занятия всегда вел за конторкой.

Похвалив скамейки за разумное распределение материалов, ни на минуту не умолкавший Глинка подскочил и к конторке, побарабанил пальцами по крышке и веско сказал:

— Работаете стоя? Прекрасная мысль. Только за конторкой поэт может уберечься от геморроя.

И расхохотался, давая понять, что шутит.

Недоумение Рылеева длилось недолго. Тут же Глинка объяснил и цель своего посещения. Адмирал Мордвинов, член Государственного совета, член правления Российско-американской компании и прочая, и прочая, желает познакомиться с поэтом Рылеевым, польщенный лестным отзывом в посвященной ему оде.

— Не советую откладывать этот визит, а отправиться к старику прямо сейчас, вместе со мной. Это благороднейшая, пожалуй единственная в своем роде, личность в нашем правительстве.

Этого можно было не говорить. Адмирал Мордвинов — один из двух чиновных вельможей, которому по мысли тайного общества предуготовлялся высокий министерский пост после государственного переворота.

С тех пор как император Александр внимал либеральным речам Мордвинова, много воды утекло. Многое изменилось в симпатиях самодержца, но старый вельможа своих взглядов не менял. Возглавлять будущую идеальную Россию, по его мнению, должно нечто вроде палаты лордов, несколько переделанной на российский лад. В Государственном совете и в кабинете министров он поражал всех независимостью и твердостью своих суждений. Пушкин говорил, что адмирал Мордвинов заключает в себе одном всю русскую оппозицию. Николай Иванович Тургенев рассказывал, что, когда он в запале сказал при Мордвинове: «Пока крестьяне не освобождены, я готов мириться с этой властью, лишь бы только она была употреблена для освобождения страны от чудовищного угнетения человека человеком», Мордвинов возразил: «Начать надо с трона, а не с крепостных, пословица говорит, что лестницу метут сверху».

Рылеев рванулся было, чтобы идти одеваться, но Глинка жестом остановил его и, простирая вперед коротенькую ручку, прочитал:

— Лучше не скажешь, — заключил Глинка. — Одевайтесь и едем!

При встрече Мордвинов был благосклонен, по-старинному любезен, чем несколько напомнил давно забытого француза-эмигранта Буассарона, осенний парижский денек, флигелек в Сен-Жерменском предместье. Прощаясь, вдруг предложил занять должность правителя канцелярии в Российско-американской компании и, улыбаясь, почти слащаво, сказал:

— Должность приятная во всех отношениях, — и прищелкнул пальцами.

Рылеев вспыхнул. Уж не думает ли он, что отставной подпоручик нуждается в местечке, где можно погреть руки?

Но Мордвинов продолжал:

— Вы будете иметь казенную квартиру и жалованье, несравненное с нынешним. А главное — у компании большое будущее. И, находясь в предприятии частном, вы приобщитесь и к делам общегосударственным.

И верно, приобщился.

Принимая предложение Мордвинова, он более всего соблазнился квартирой. Жить на Шестнадцатой линии Васильевского в четырехкомнатной квартире с семьей и слугами, быть в постоянном общении с крикливой и добродушной хозяйкой — тесно и неудобно. Но сама по себе должность правителя канцелярии представлялась чем-то вроде должности экспедитора, рассылающего и принимающего корреспонденцию. Да и деятельность какой-то торговой фирмы ничуть не привлекала.

На самом деле все оказалось иначе.

С первых же дней пребывания на новой работе он углубился в изучение архивных материалов и понял, как часто перекрещиваются интересы компании с планами и действиями правительства. Он и не подозревал, что еще в начале прошлого века полковнику Ельчину было поручено исследовать острова, расположенные против Чукотского мыса и Большой земли. Геодезистам Евреинову и Лужину, посланным для исследования и описания Курильских островов, предлагалось определить, «сошлася ли Америка с Азией». Это же надлежало выяснить и первой экспедиции Беринга. Во второй экспедиции, снаряженной для «проведования», следовало узнать земли, которые по предположению считались американскими, выяснить, какие там проживают народы и подлинно ли это американский материк.

Путь вдоль гряды Алеутских островов был впервые проложен русскими путешественниками Берингом и Чириковым.

Беринг доходил вплоть до американского материка, видел снежные горы, остров Кадьяк, открыл группы неизвестных до тех пор островов. Первый из русских наблюдал остров Нагай, узнал алеутов и закончил свои дни на Командорских островах. Все это были еще дела правительственные, не выходящие за пределы территориальных притязаний дальнего прицела.

Но путь для частной инициативы был открыт. Привлеченные слухами о богатых пушных промыслах, по следам Беринга потянулись десятки смельчаков и превратили путь на Камчатку и в Америку в довольно оживленный для того времени морской тракт.

Предприимчивость неистощима, жадность человеческая ненасытна. Сначала ходили только на Алеутские и Командорские острова, но вскоре двинулись дальше, на поиски бобров. В архивных бумагах появилось имя некоего сержанта нижнекамчатской команды Емельяна Басова. Он действовал особенно энергично и вступил в товарищество с купцами Серебренниковым и Трапезниковым. Купцы получали огромные прибыли и, по-видимому, охотно шли на такое содружество. Следующую экспедицию, уже на нескольких судах, вел купец-мореход Адриан Толстых.

Роясь в этих архивных бумагах, Рылеев испытывал смешанное чувство гордости предприимчивостью и отвагой русских людей и отвращения к жадности и стяжательству тех, кто, ничем не рискуя, отправлял смельчаков в опасный путь.

У дальневосточных промышленников жизнь была нелегкая. Обычно они проводили на промыслах несколько лет. Большую часть пушнины получали, грабя и выменивая ее у туземцев, но также промышляли и сами. На тех же купеческих судах прибывали на промысла и правительственные агенты, неторопливо осваивая Алеутские острова.

И все же довольно скоро были изрядно опустошены прежде богатые пушниной края. И снова промышленники устремились на поиски новых мест. В середине прошлого века русские купцы уже посетили острова Умиак и Уналашку, а иркутский купец Бечевин дошел до Аляски.

Слухи об открытии новых земель немало волновали Петербург. Екатерина II срочным секретным указом приказала адмиралтейской коллегии снарядить экспедицию для описания доныне неизвестных разных островов, чтобы «получить всю могущую пользу». Указ был столь секретен, что о нем запретили сообщать даже Сенату.

Читая эти записи, Рылеев испытывал даже некоторое волнение, как при чтении увлекательного готического романа. Не хватало только привидений.

По указу императрицы экспедиция двинулась в путь, сохраняя полную тайну. Участникам экспедиции предписывалось ехать только на торговых судах в качестве пассажиров. Для вящей секретности они именовались «Комиссией для описи лесов по рекам Каме и Белой и по впадающим в них рекам».

В то же самое время купцы, одержимые неукротимой жаждой все больших прибылей, осваивали трудный путь на американский континент, и правительство пока еще поощряло их, награждая медалями, и прощало долги казне.

Закрепление промыслов на североамериканских берегах казне было чрезвычайно выгодно. Большая часть пушнины — котиковые меха имели огромный спрос на китайских рынках. А Китай в свою очередь поставлял в Россию чай и шелка. Выгоду эту в восемнадцатом веке уже хорошо понимали, и статс-секретарь Екатерины Соймонов писал в своей памятной записке о звериных промыслах: «Открытие новых и неведомых земель во всегдашнее время имело влияние на всеобщую торговлю и производило во всех тех государствах, кои взаимностью польз между собою связаны, великие перемены в отношении их».

Записка Соймонова неуклюже, но верно отражала идеи меркантилизма, модные в то время в России. Рылееву вспомнился Юсти, читанный еще в Острогожске. Меркантилисты считали внешнюю торговлю главным источником обогащения государства. Подумалось, что но случайно перевод книги популяризатора их идей принадлежал Денису Фонвизину.

Внешнюю торговлю Юсти рассматривал как одну из форм государственной деятельности. Мысль эту развивал образно: «Что нам делать шпагою, — отвечают дети отцу, вручающему им дворянский меч, — когда, кроме голода, не имеем мы других неприятелей».

Вспомнив этот отрывочек, Рылеев задумался. Так ли уж модна была книжка Юсти в среде екатерининского дворянства? Русские дворяне тех времен, развращенные подачками и привилегиями, даримыми императрицей, ценили эту книжку чисто платонически. Торговля внешняя, так же как и внутренняя, требует времени и усилий. Русский дворянин к этому не расположен.

Иначе на это смотрело правительство, надеясь новыми привилегиями возбудить энергию дворянства. Опытные экономисты уже чуяли упадок барщинного хозяйства. Следовало бы подхлестнуть помещиков новыми поощрениями. Как и всегда, подарки дарились за чужой счет. Во множестве екатерининских комиссий отмечалось, что вместо ожидаемого поправления русскому купечеству готовится большое отягощение, так как дворянству будет предоставлена возможность пользоваться купеческим правом, от чего купечество неминуемо придет в разорение.

Эта фраза, выраженная корявым, казенным языком, поразила тогда Рылеева. Тут не было и следа озабоченности, беспокойства о том, что целое сословие, может самое деятельное в стране, придет в упадок. Может, новыми законами двигал страх перед третьим сословием, которое в конце концов взорвало династию Бурбонов? Может, маячили перед глазами гильотины и виселицы Великой французской революции? Может, страх, бессмысленный страх перед грядущими переменами застил очи императрицы и заставлял ее всеми благодеяниями подкупать опору престола — дворянство? Но это же близоруко! Чем больше сословий охватывает недовольство, чем более усиливаются притеснения самодержавной власти, тем скорее возникают бунты, восстания. И тут впервые мелькнула мысль: вот где — среди купечества — надо искать армию для будущего переворота, замышленного тайным обществом.

Сколько обманутых надежд! Ведь когда башковитый купец Шелихов и его компаньон Голиков обратились в комиссию по коммерции с обстоятельным проектом об обширной монопольной компании и комиссия одобрила проект, Екатерина с решением этим не согласилась. Высочайше отказала в ссуде в двести тысяч рублей, в исключительном праве на плаванье и торговлю, будучи противницей всяческих монополий. Не разрешила и охрану под военной командой в сто человек.

Взамен утверждения проекта купцам были пожалованы шпаги и медали для ношения на шее с портретом ее величества с одной стороны, а с другой — с изъяснением, за что даны.

Так закончились в конце восемнадцатого века мечты Шелихова о грандиозной компании, наподобие Ост-Индской, на севере России. Вникая в историю освоения этого края, Рылеев не мог не любоваться талантом и воображением русского купца-самородка Шелихова. Тут было не только желание загребать деньгу, но ревнивое, высокое патриотическое чувство.

После того как рухнул проект, похеренный императрицей, Шелихов, нацепив медаль на шею и шпагу на бок, запасся терпением в ожидании более благоприятных обстоятельств и добился от иркутского генерал-губернатора разрешения на построение поселения к вящей славе русской империи.

По мысли Шелихова, строить такое поселение следовало не на острове, а на «матерой земле», куда трудно было проникнуть иностранцам. Селение промышленников мечтал он превратить в город и назвать его звучным именем «Славороссия». Все было продумано до самых малых подробностей. Планировка улиц, прямых и широких, монументальные ворота — «русские ворота» — должны были открывать въезд в город. Соорудить редуты и батареи — двадцать пушек, направленных во все стороны света. И, наконец, обученные «музыке» мальчики должны бить в барабаны по вечерам, а иногда и «играть музыку». И даже мастеровые, живущие в благословенном этом городе, по-видимому скорняки, кожевники, шорники, должны были получать от городского правления куртки наподобие военных и какое-нибудь оружие, хотя бы штык на бок.

Такая вот Аркадия представлялась иркутскому купцу Шелихову во славу отчизны. Мечтатель не дожил до осуществления своего проекта и скончался. Управление всеми делами оставил на долю «печальной жены своей и детей».

После его смерти понадобились годы борьбы между конкурирующими компаниями и помехами правительства, чтобы возникла нынешняя Российско-американская компания. И теперь, четверть века спустя, все еще возникают непроходимые заслоны, мешающие свободно действовать.

Погрузившись в историю, предваряющую возникновение Российско-американской компании, Рылеев ужаснулся тому, как самодержавные капризы сковывали частное предпринимательство. Теперь только ему стали понятны слова Мордвинова о делах общегосударственных. И как это он не уловил иронии в его словах!

Он знал, что происходило в ту пору в сношениях с иностранными державами. Америка и Англия недвусмысленно протестовали против проникновения России на американский континент. Америка опасалась дальнейшего проникновения русских. Англия — сокращения рыболовства и китоловства вдоль берегов, занятых русскими. Были заключены соответствующие конвенции, сильно ограничивающие права русских, и в особенности права Российско-американской компании, на американском континенте. Александр легко соглашался на все, опасаясь обострения отношений с Англией на Востоке. Опасения преувеличивались до такой степени, что притеснения эти доходили до смешных мелочей. Зачем-то понадобилось, чтобы был смещен Баранов — правитель колоний, каргопольский купец, занимавший эту должность в течение многих лет. Потребовали, чтобы его заменил человек, ничего не смысливший в деле, но с немецкой фамилией Гагемейстер.

Купечество все более и более урезалось в своих правах, и даже руководство правлением акционерной компании почти полностью перешло к бюрократии. Из восемнадцати акционеров, имевших право голоса в компании, десять принадлежали к крупным правительственным чинам, таким, как управляющий государственным Заемным банком граф Хвостов, тайный советник князь Дондуков-Корсаков, граф Петр Ивелич, и прочим немаловажным персонам. Купцов сначала отстранили от общего управления компанией, затем от руководства колониальными промыслами и наконец поставили всю коммерческую деятельность компании под строгий правительственный контроль.

Отдаленность причин, вызывавших все это, возмущала Рылеева. Суть заключалась в том, что император Александр во что бы то ни стало желал сохранить Священный союз. Он заключал конвенции с немцами, англичанами, американцами, делая бесчисленные уступки на американском континенте, лишь бы уцелел нерушимый покой на европейском. Все это означало крах грандиозных замыслов, которые когда-то вынашивало и само правительство и за которые так держались купеческие круги. По мнению Рылеева, быть не могло, чтобы в среде купечества не назревали оппозиционные настроения. И он всей душой разделял их.

В короткий срок он до такой степени проникся патриотическим чувством к месту своей работы и к интересам компании, что не забывал упомянуть о ней в частных письмах и писал в Москву барону Штейнгелю по поводу избрания членом совета адмирала Головнина: «Знаю, что он упрям, любит умничать; зато он стоек перед правительством, а в теперешнем положении компании это нужно».

Как-то так получилось, что не без помощи Рылеева вошли в круг Российско-американской компании некоторые члены тайного общества, такие, как Батеньков, Александр Бестужев и близкие им по духу морские офицеры Завалишин, Романов, посетившие дальние края и носившиеся с разными проектами их освоения. Проекты эти погружались в правительственных канцеляриях в безмятежное небытие, и все упования их авторов были теперь обращены к Российско-американской компании в надежде, что она двинет дело.

Завалишин, вернувшийся из Калифорнии, обратился к Мордвинову с несколькими проектами об улучшении деятельности компании в освоении колонии Росс. Граф направил его с рекомендательным письмом к Рылееву как к человеку «весьма знающему в делах оной».

Проект Завалишина был восторженно принят компанией, и ему даже предложили вступить на службу в качестве правителя колонии Росс.

Романов плавал в Америку на кораблях компании. Вернувшись, привез два проекта. Один — об освоении территории от реки Медной до Гудзонова залива и к северу до Ледовитого океана, другой — об экспедиции к Ледовитому мысу, дабы соединиться с предполагаемой английской экспедицией Франклина. Этот проект также попал к Рылееву, так как касался территории, принадлежащей компании.

Он устал от тягучих полусонных совещаний у Никиты Муравьева, от метаний и переменчивости Оболенского, уклончивости Трубецкого, долготерпения Пущина и даже от обедов у Прокофьева, где почему-то было много литераторов — и Александр Бестужев, и Греч, и Булгарин, и один из влиятельнейших акционеров — сенатор граф Хвостов. Шуму бывало много, особенно к концу, когда все разгорячались от выпитого шампанского клико, остроты сыпались самые вольнодумные. А ему хотелось двигать дело, приближать сроки, все чаще вспоминались нетерпеливые южане.

Надо приближать развязку. А совершить ее кучка военных сможет если не при участии, то хотя бы при полном сочувствии многих сословий России. Купечество — большая сила.

Внутри самой компании находился приятель и единомышленник Сомов, служивший правителем дел у одного из директоров компании — Прокофьева. Он уведомил Рылеева, что Прокофьев и другой директор, Булдаков, хотели бы, чтобы он поехал в Москву потолковать о делах.