Поэтический мир меланхолии

Большинство творческих людей, художников, писателей и поэтов прошлого и современности более или менее подвержены депрессиям. Мы благодарны им не только за оставленные нам чудесные произведения, но и за выразительные свидетельства непосредственно самой картины болезни. Актуальность данной темы доказывает тот факт, что выставка «Меланхолия – гениальность и сумасшествие в искусстве», прошедшая в Париже в 2005 году, собрала около трехсот тысяч посетителей, до того как переехала в Берлин. В столице Германии выставка с самого начала праздновалась как громадное культурное событие, критики воспевали ей гимны. Как писала художественный критик Ева Кархер в журнале «Vogue-культура», выставка показывает красоту, скрытую в унынии, и далее: «Это мучительное состояние противоречия в осознавании конечности человеческого существования и последние тщетные попытки избежать его, делают меланхолию центром, источником искусства».

Если было бы возможно, я включил бы в книгу множество иллюстраций. На первом месте среди произведений мирового искусства, безусловно, находится картина Дюрера «Меланхолия», написанная в 1514 году, художественными критиками она считается ключевой во всем европейском искусстве вплоть до современности. Ева Кархер так представляет эту картину: «На каменных ступенях изображена сидящая массивная фигура женщины с крыльями, подпирающая голову рукой. Заключенная в оковы грубой саморефлексии, она терзается печалью о конечности бытия и одновременно пылает страстным желанием освобождения». Возможно, крыльями Дюрер хотел подчеркнуть, что женщина эта может, подобно ангелу, подняться над обездоленностью земного существования. Это соответствует героическому путешествию, которое прослеживается от мифов античности до Карла Густава Юнга, и как мы увидим в дальнейшем, проявилось в жизни писателя Германа Гессе и многих его духовных последователей.

Улететь прочь, возвыситься на крыльях собственной мечты над земным страданием – об этом мечтал юный Гессе, но также мечтали об этом и многие депрессивные пациенты. Об этом же самом мечтает и австрийский поэт Людвиг Хирш в своей песне «Прилетай, черная птица». Эта песня является приглашением смерти, которая на своих крыльях унесет человека из жизни, наполненной тоской и страданием; написана она скорее меланхоликом, чем человеком депрессивным, поскольку в песне чувствуется не только страстное желание прихода смерти, но все же и некоторый энтузиазм:

В другом стихотворении Хирш с некоторой долей юмора описывает состояние меланхолии:

Многие великие художники, например Франциско Гойя, Винсент Ван Гог или Каспар Давид Фридрих, творили свои картины, находясь на грани между меланхолией и сумасшествием. Представители таких направлений, как символизм и сюрреализм, тоже не смогли избегнуть притягательности погибели, упадка и болезни. Таким образом, посещение знаменитых музеев мира можно приравнять к бессознательной конфронтации с темой депрессии.

В мире литературы также существует предостаточно материала для изучения депрессии. Писательница Мария Калеко представляет депрессивный мирок следующими стихотворными картинами:

Бесцветные дни

В стихотворении писателя Томаса Браша, которое он посвятил своему коллеге Уве Джонсону и его глубокой депрессии, хорошо выражена глубокая безрадостность этого состояния. Джонсон совершил самоубийство в возрасте сорока девяти лет.

Полусон

Андре Хеллер, австрийский поэт, знакомый с темой депрессии на собственном опыте, находит смелость описать в своей песне «Система» некую внутреннюю настройку, заставляющую депрессию, поклонившись, уступить место меланхолии.

К числу знаменитых персон, страдавших депрессией, относилась королева Австрии Элизабет. Она не принадлежала к числу сладких романтичных особ из оперетт, не была похожа на киношных принцесс, в своих стихах эта страдавшая тяжелой депрессией женщина оставила нам впечатляющие свидетельства своих страданий. Ее жизнь представляла собой диаметральную противоположность популярным фильмам, и очень характерно, что эта анорексичная, страдающая тяжелыми мигренями и депрессией дама остается идолом многих женщин последующих поколений – вплоть до современных молодых девушек. Нарушения аппетита и депрессии – страдания королевы Сиси – представляют в наше время огромную опасность для подрастающего поколения.

Характерным является то, что у нее было два имени. Королева писала о себе всегда «Сиси». Актриса Роми Шнайдер стала известна в Австрии, а затем и по всему миру после роли сладкой девушки Сисси. Возможно, она многое заняла из образа настоящей Сиси, если вспомнить трагический конец актрисы. Ее безуспешные попытки убежать от шаблона сладкой Сисси, которая принесла ей успех в начале карьеры, все больше чувствовались в ее личной жизни, она очень близко подошла к состоянию одержимой сомнениями настоящей королеве Сиси-Элизабет.

Королева Элизабет, которая, после беззаботного детства, проведенного в Баварии, была введена в королевский двор Вены, с его закоснелыми, жесткими церемониями, в стихотворении под названием «Рамсгейт» описывает сопротивление ее депрессивной души возникшему чувству любви, которое было, очевидно, последствием тайного дворцового флирта. Строки выдают нам, что она выдерживает определенную дистанцию с собственным чувством. В других стихах она предпочитает мысленно убегать к мертвым героям, например, к «возлюбленному» Ахиллу из греческих мифов, или к «мастеру» Генриху Гейне – оба этих человека не могут доставить ей страдания, потому что их больше нет в этом мире.

Еще проще и прямее выражает королева в своем стихотворении «Песня против пира» отказ от всяческих наслаждений, что очень характерно для людей, болеющих депрессией.

Австрийский лирик Георг Тракль, так и не доживший до тридцатилетнего рубежа, оставил после себя множество литературных памятников меланхолии. Свое меланхоличное душевное состояние он выражает в письме к Карлу Борромаеусу Хеллеру:

Дорогой друг!

…Я был бы очень рад, если бы вы в марте приехали в Зальцбург; мне так тяжело дома, я нахожусь в состоянии между лихорадкой и обмороком в своей солнечной комнате, здесь очень холодно. Странные кошмары и превращения преследуют меня, организм мой не может выносить этого, эти лица тьмы… я дохожу до состояния как бы смерти; порой мною обуревает экстаз, доводящий меня до окаменелости; а ночью снятся печальные сны. Как же темен этот загнивший город, наполненный церквями и кладбищами…

Ваш преданный Георг Тракль

Как поэтическое определение меланхолии звучат следующие строки его стихотворения, которое называется «В старом альбоме стихов».

В своем стихотворении «Час грусти» поэт очень четко выражает свою тоску и уныние.

Ингеборг Бахман относится к числу мастеров, которые на протяжении всей жизни излагали в своих произведениях собственные депрессивные состояния. В ее стихах прослеживаются состояния от меланхолии до тяжелой депрессии. В стихотворении «Слова тьмы» она преследует в своих фантазиях мифического певца Орфея. В строках можно увидеть, как поэтесса восхищается красотой тьмы.

Бессмысленность и упадок чувственности – эти два центральных аспекта депрессивного переживания мы можем проследить в стихотворении Ингеборг Бахман «Потеря пути», а также заметить в строках типичную для депрессии безвыходность.

В ее стихотворении «Позади леса» мы можем почувствовать ужасающую тоску по смерти.

Но одно из самых впечатляющих, «поэтических» описаний депрессии можно найти у Германа Гессе в его рассказе «Клейн и Вагнер». Лауреат Нобелевской премии, создатель таких бессмертных произведений как «Сиддхартха», «Степной волк» и «Игра в бисер», самый читаемый автор в Европе, он полюбился не только людям старого поколения, но и является культовой фигурой для современной молодежи. Гессе всю свою жизнь страдал от депрессии, и это страдание отразилось в его произведениях. В рассказе «Клейн и Вагнер» он описывает символику самоубийства и общий смысл этого деяния.

Он спокойно шел по улицам, промокая под дождем. Ни души, ни хотя бы собаки навстречу, все вымерло. На берегу озера он походил от лодки к лодке, они все были подняты на сушу и прочно закреплены цепями. Только совсем уже за городом он нашел одну, некрепко привязанную веревкой и легко отвязывающуюся. Он отвязал ее и вставил весла в уключины. Скоро берег исчез, спрятался за серой дымкой, будто бы и не было его, только серость, чернота и дождь остались на свете, серое озеро, мокрое озеро, серое небо, мокрое небо, все без конца.

Далеко посреди озера он убрал весла. Вот и настало время, и он был доволен. Прежде ему всегда хотелось в мгновенья, когда смерть казалась неминуемой, еще немного помедлить, отложить это дело на завтра, попробовать пожить дальше. Ничего подобного не было сейчас и в помине. Его маленькая лодочка – это был он, это была его маленькая, ограниченная, искусственно поддерживаемая жизнь, а серая даль кругом – это был мир, это был космос и Бог, отдаться ей было нетрудно, это было легко, это было радостно.

Он сел на борт лодки, ногами наружу, в воду. Он медленно наклонялся, наклонялся вперед, пока лодка мягко не отделилась от него сзади. Он был в космосе.

В немногие мгновенья, прожитые им еще затем, было пережито куда больше, чем за те сорок лет, в течение которых он до сих пор находился в пути к этой цели.

Началось вот с чего: в тот миг, когда он падал, когда молниеносную долю секунды висел между бортом и водой, ему представилось, что он совершает самоубийство, мальчишеский поступок, нечто не то чтобы скверное, а смешное и довольно дурацкое. Пафос желания умереть и пафос самого умирания сник, ничего от него не осталось. Его умирание уже не было необходимо, теперь уже нет. Оно было желательно, оно было прекрасно и желанно, но необходимо оно уже не было. С того мига, с той молниеносной доли секунды, когда он с полным желанием, с полным отказом от всяких желаний, с полной готовностью решился упасть с борта, упасть в лоно матери, в объятия Бога, – с этого мига умирание уже не имело значения. Ведь все было так просто, ведь все было так на диво легко, не было больше никаких пропастей, никаких трудностей. Вся штука была – решиться упасть! Это ярко вспыхнуло в нем как итог его жизни – решиться упасть! Стоило только это сделать, стоило только поддаться, отдаться, сдаться, стоило только отказаться от всяких опор, от всякой твердой почвы под ногами, стоило только послушаться голоса собственного сердца – и все уже было выиграно, все было хорошо, не было больше ни страха, ни опасностей.

Это было достигнуто, это великое, единственное: он решился упасть! То, что он решился упасть в воду и в смерть, не было необходимо, с таким же успехом он мог бы решиться упасть в жизнь. Но от этого мало что зависело, важно это не было. Он был бы жив, он вернулся бы. Но тогда ему уже не нужно было бы ни самоубийства, ни всех этих странных обходных путей, ни всех этих утомительных и мучительных глупостей, ибо тогда он преодолел бы страх.

Чудесная мысль: жизнь без страха! Преодолеть страх – вот блаженство, вот избавление. Как страдал он всю жизнь от страха, а сейчас, когда смерть уже схватила его за горло, он не чувствовал ни страха, ни ужаса, только улыбку, только избавление, только согласие с происходящим. Он вдруг понял, что такое страх, понял, что преодолеть его может только тот, кто его познал. Ты страшился тысячи вещей, страшился боли, судей, собственного сердца, страшился сна, пробуждения, одиночества, холода, безумия, смерти – особенно смерти. Но все это были лишь маски, лишь видимости. На самом деле страшило тебя только одно – решиться упасть, сделать шаг в неизвестное, маленький шаг через все существующие предосторожности. И кто хоть раз, хоть один-единственный раз отдавался, оказывал великое доверие, полагался на судьбу, тот обретал свободу. Он уже не подчинялся земным законам, он падал в мировое пространство и кружился в хороводе светил. Вот как обстояло дело. Это было очень просто, любой ребенок мог это понять, мог это узнать.

Он не умом так думал, он этим жил, это чувствовал, ощущал это на ощупь, на вкус и нюхом. Ощущал нюхом и на вкус, видел и понимал, что такое жизнь. Он видел сотворение мира, видел гибель мира, они, как два войска, постоянно двигались навстречу друг другу, никогда не завершаясь, вечно в пути. Мир непрестанно рождался и умирал непрестанно. Каждая жизнь была выдохом Бога. Каждая смерть была вдохом Бога. Кто научился не сопротивляться, решался упасть, тот легко умирал, легко рождался. Кто сопротивлялся, тот страдал от страха, умирал трудно, рождался нехотя.

В серой пелене дождя над ночным озером утопавший видел отраженную картину игры мироздания. Солнца и звезды восходили и заходили, сонмы людей и животных, духов и ангелов стояли друг против друга, пели, молчали, кричали, вереницы существ тянулись друг другу навстречу, и каждое не осознавало себя, ненавидело само себя, ненавидело и преследовало себя в каждом другом существе. Тосковали они все о смерти, о покое, их целью был Бог, было возвращение к Богу и пребывание в Боге. Эта цель порождала страх, ибо была заблуждением. Не было на свете никакого пребывания в Боге! Никакого покоя на свете не было! Были только вечные, вечные, великолепные, священные выдохи и вдохи, созидание и распад, рождение и смерть, исход и возврат, без перерыва, без конца. И потому было на свете только одно Искусство, была только одна Наука, только одна Тайна: решиться упасть, не противиться воле Бога, ни за что не цепляться, ни за добро, ни за зло. Тогда ты избавлен, тогда ты свободен от страдания, свободен от страха, только тогда.

Его жизнь лежала перед ним как местность с лесами, долинами и селами, которую обозреваешь с гребня высоких гор. Все было сначала хорошо, просто и хорошо, и все из-за его страха, из-за его строптивости превратилось в муку и сложность, в страшные сгустки и спазмы горя и бед! Нет на свете женщины, без которой нельзя прожить, – и нет женщины, с которой нельзя ужиться. Нет на свете ни одной вещи, которая не была бы такой же прекрасной, такой же желанной, могла бы так же осчастливить тебя, как ее противоположность! Блаженство жить, блаженство умереть, стоит лишь тебе повиснуть одному в космосе. Покоя снаружи нет, нет покоя на кладбище, нет покоя в Боге, никакое волшебство никогда не прервет вечную цепь рождений, бесконечную череду вздохов Бога. Но есть другой покой, найти который можно внутри самого себя. Имя ему: решись упасть! Не противься! Умри с радостью! Живи с радостью!

Все ипостаси его жизни были с ним, все лики его любви, все видоизменения его страдания. Его жена была чиста и невиновна, как и он сам, Терезина улыбалась детской улыбкой. Убийца Вагнер, чья тень так широко упала на жизнь Клейна, задумчиво улыбался ему, и эта улыбка говорила, что и злодеяние Вагнера было тоже путем к избавлению, что и оно было вздохом, и оно – символом, что убийство, кровь, мерзость – это не подлинно существующие вещи, а лишь оценки нашей собственной, терзающей себя души. С вагнеровским убийством он, Клейн, жил годы, отвергая и одобряя, осуждая и восхищаясь, ненавидя и подражая, он сотворил себе из этого убийства бесконечные цепи мук, страхов, горя. Сотни раз присутствовал он со страхом при собственной смерти, видел себя на эшафоте, чувствовал, как перерезает ему шею бритва, как входит пуля ему в висок, – а теперь, когда внушавшая страх смерть действительно пришла, умирать так легко, так просто, это радость и торжество! Ничего на свете не надо бояться, ничего не страшно – только в безумии мучим мы себя всеми этими ужасами, только в собственной нашей запуганной душе возникают добро и зло, ценность и ничтожность, вожделение и болезнь.

Фигура Вагнера растаяла где-то вдали. Он не Вагнер, уже нет, никакого Вагнера не существует, это все был обман. Так пусть Вагнер и умирает! Он, Клейн, будет жить.

Вода лилась ему в рот, и он пил. Со всех сторон, через все органы чувств в него лилась вода, все растворялось. Его всасывали, его вдыхали в себя. Рядом с ним, вплотную к нему, сплотившись, как капли в воде, плыли другие люди, плыла Терезина, плыл старый певец, плыла его, Клейна, бывшая жена, плыли его отец, мать, сестра и тысячи, тысячи других людей, а также дома и картины, Венера Тициана и Страсбургский собор, все уплывало, тесно сплотившись, чудовищным потоком, гонимое необходимостью, все быстрей и неистовей – и навстречу этому чудовищному, неистовому, огромному потоку творений несся другой поток, чудовищный, неистовый, поток лиц, ног, животов, животных, цветов, мыслей, убийств, самоубийств, написанных книг, пролитых слез, густой, могучий поток, детские глаза, и черные кудри, и рыбьи головы, женщина с длинным застывшим ножом в кровавом животе, молодой человек, похожий на него самого, с полным священной страсти лицом, это был он сам, двадцатилетний, пропавший без вести тогдашний Клейн! Как хорошо, что и это ему довелось узнать – что времени не существует! Единственное, что стоит между старостью и молодостью, между Вавилоном и Берлином, между добром и злом, между тем, что даришь, и тем, что отнимаешь, единственное, что наполняет мир различиями, оценками, страданием, спорами, войнами, – это человеческий ум, молодой, яростный и жестокий человеческий ум в состоянии бурной молодости, еще далекий от знания, еще далекий от Бога. Он придумывает противоречия, он придумывает названия. Он называет одни вещи прекрасными, другие безобразными, одни – хорошими, другие – плохими. Одна часть жизни зовется любовью, другая – убийством. Вот до чего этот ум молод, безрассуден, смешон. Одна из его выдумок – время. Хитрая выдумка, тонкое орудие, чтобы еще сильнее мучить себя, чтобы сделать мир многообразным и трудным! От всего, чего человек жаждет, он всегда отделен только временем, только этим временем, этой сумасшедшей выдумкой! Оно – одна из опор, один из мостов, которые надо прежде всего упразднить, если хочешь свободы.

Не останавливался вселенский поток форм, вбираемый в себя Богом, и другой, встречный, выдыхаемый. Клейн видел особей, которые сопротивлялись течению, отчаянно барахтались и навлекали на себя ужасные муки: героев, преступников, безумцев, мыслителей, любящих, верующих. Видел и других, легко и быстро, подобно ему самому, несшихся по течению в сладострастном восторге готовности и самоотдачи, блаженных, как он. Из пения блаженных и из нескончаемого вопля злосчастных над обоими потоками выстраивался прозрачный свод, как бы купол из звуков, храм из музыки, посреди которого, в вечно кипящих волнах музыки вселенского хора, восседал Бог, яркая, невидимая из-за яркости сияющая звезда, воплощение света.

Герои и мыслители высовывались из потока, пророки, провозвестники. «Вот он, господь Бог, и путь его ведет к миру», – восклицал один, и многие следовали за ним. Другой заявлял, что стезя Бога ведет к борьбе и войне. Один называл его светом, другой – ночью, третий – отцом, четвертый – матерью. Один восхвалял его как покой, другой – как движение, как огонь, как холод, как судью, как утешителя, как творца, как ниспровергателя, как дарующего прощение, как мстителя. Сам Бог никак не называл себя. Он хотел, чтобы его называли, чтобы его любили, чтобы его восхваляли, проклинали, ненавидели, обожали, ибо музыка вселенского хора была его обиталищем и его жизнью, – но ему было все равно, какими словами его восхваляют, любят ли его или ненавидят, ищут ли у него покоя и сна или пляски и неистовства. Каждому вольно было искать. Каждому вольно было находить.

Тут Клейн услышал свой собственный голос. Он пел. Он громко пел новым, сильным, звонким, звучным голосом, громко и звучно пел хвалу Богу, величал Бога. Он пел, уносимый неистовым потоком, среди миллионов созданий, пророк и оракул. Громко звенела его песня, высоко поднимался свод звуков, и в этом своде восседал и сиял Бог. Потоки, чудовищно клокоча, неслись дальше. [3]

 

Жизнь с депрессией: пример Германа Гессе

В прямо-таки возвышенном описании самоубийства в рассказе «Клейн и Вагнер» писатель перерабатывает свое собственное стремление к суициду, преследовавшее его с ранних лет жизни и приведшее его в детстве в психиатрическую лечебницу. В момент совершения самоубийства герой Гессе переживает момент осознания ошибочности и даже глупости подобного деяния, точно так же, как и писатель в юности осознал суицид как тупиковый путь, но, в отличие от героя рассказа, писателю постепенно удалось вывести себя из морока депрессии, встав на путь творчества. Тем не менее, Гессе не удалось полностью разрушить свой депрессивный фундамент до самого конца жизни. Вместе со своими героями он прорабатывал и перерабатывал огромный страх, постоянно присутствовавший в его жизни. Депрессия в юности почти свалила его, но посредством написания книг, и, прежде всего, через поиск духовного пути, он смог найти путь, выход из депрессивного тупика. С уверенностью можно утверждать, что именно духовный путь людей в его книгах, за постоянное описание которого Гессе критиковали оппоненты и завистники его Нобелевской премии, утверждавшие, что он больше интересуется не литературой, а вопросами смысла жизни, – так вот, именно этот духовный путь стал его собственным опытом. Именно этот аспект духовного искательства стал для Гессе выходом из одолевавших его сомнений. История жизни писателя является не только настоящим учебником по депрессии, но также своего рода вдохновляющей инструкцией, как обходиться с депрессией, жить с ней. Поскольку личный основополагающий шаблон, личную основную причину депрессии убрать невозможно, Гессе мог только покориться судьбе и научиться жить с этой спутницей. Именно в этом состоит шанс и задача любого человека, страдающего от депрессии, – с достоинством пройти через собственную преисподнюю.

Станции одной дороги жизни, пролегавшей через долину депрессии

В детстве Гессе страдает от кошмарных сновидений, часто просыпается и плачет. С самого начала он – одиночка в этом мире. Очень рано он начинает сбегать от людского общества к природе и сохраняет эту привычку на протяжении всей жизни.

Его родители становятся для него с самого начала тяжелейшей проблемой. Мария, мать Германа, по настоятельной просьбе своего отца вышла замуж за миссионера, изменила своей любви. Миссионер умер в тропиках от истощения. Затем Мария вышла замуж во второй раз, и тоже за миссионера, Йоханнеса, который и стал отцом Германа Гессе. Йоханнес посвятил жизнь миссионерству, и это полностью совпадало с собственными представлениями матери Гессе о религиозном долге.

Отец Гессе в юности «из-за упрямства» был отправлен своим отцом к друзьям в прибалтийский город Ревель. Йоханнес чувствовал себя нелюбимым, отвергнутым и изгнанным, он потерял всякую веру в себя. Эти обстоятельства и стали причиной обращения отца писателя к строгому религиозному ответвлению, основой его борьбы с собственным «внутренним чертом», с любым проявлением чувственности, ведь именно такой подход и практиковали пиетисты.

Вскоре после женитьбы у этих разочарованных в своей жизни, ушедших в пиетизм родителей, рождается сын Герман, который, как видно из записей матери, «сразу был голоден… и обращал голову свою к свету». Тут сразу можно заметить жажду жизни Гессе и сопровождающее его на протяжении всего пути стремление к свету.

Оба родителя Гессе страдают от уныния – мать постоянно борется со своей депрессией, а отец нередко впадает в запой и вынужден несколько раз проходить соответствующее лечение. Родители Гессе являют собой типичный пример депрессии, возникшей в результате того, что они не отважились проживать свою жизнь так, как хотели, и в результате выбрали для себя чуждое им призвание. Мария не вышла замуж за человека, которого любила, и по просьбе отца пошла за христианина, ведущего строго благочестивый, религиозный, или как мы бы сейчас сказали, ханжеский, даже лицемерный, образ жизни. Йоханнес по причине раннего изгнания из родительского дома, ставшего для него самым ужасным наказанием, сам выбирает для себя религиозный путь. Подавленная жизненная энергия обоих ищет выход, но не находя его, проявляется в форме депрессивной симптоматики.

Герман живет и страдает в строго религиозной, противящейся всякой чувственности семье, и боится «согрешить», что грозит ему отправкой в интернат, к тому же живой темперамент дает ему достаточно причин для угрызений совести. Вследствие этого он постоянно лжет родителям, занимается мелким воровством, переживая таким способом свои страхи вновь и вновь. У него возникает навязчивая идея поджечь из мести родительский дом. Для его внутреннего мятежа не существует преград, он не испытывает страха и уважения перед тем Богом, которому его учат поклоняться, и даже начинает ненавидеть его, видя в нем причину своего вынужденного страдания. Он спрашивает себя: «Не был ли Бог чудовищем, сумасшедшим, идиотом, отвратительным клоуном?»

Мальчик живет в атмосфере чрезмерного религиозного усердия родителей – отец и мать с утра до вечера читают Библию, почти постоянно молятся. И вследствие наставнического, ханжеского настроения родителей, которое он расценивает как обвинение, вскоре к нему приходит мысль о побеге.

На помощь ему приходит природа, он проводит в изнуряющих долгих прогулках очень много времени, пытаясь таким способом уйти от своей «вины». Природа, которая способна помочь ему выйти на время из кризиса, становится для него матерью, заменяя ему настоящую мать, погруженную в навязанные ей религиозные обязательства.

Но полностью спасти от нависшей над ним родительской тени, особенно от постоянно обвиняющего его отца, природа не может, и Герман начинает задумываться о самоубийстве. Мальчик мечтает о том, что с ним происходит несчастный случай, и его на носилках приносят домой мертвым. В этом стремлении к суициду проявляется не только желание сбежать от горя, но и агрессивное желание отомстить родителям за их отрицание радостей жизни.

По причине его жизнерадостного темперамента родители считают Германа ненормальным. Так же, как когда-то поступали их собственные родители, они пытаются взять ситуацию под контроль при помощи подавления. Они отправляют сына в евангелистскую школу Геппингена, где он должен будет получить образование и стать миссионером. Йоханнес в точности повторяет то, что сделал с ним в прошлом его отец. Герман чувствует себя отвергнутым, так же как в свое время и его отец, отправленный «на холодный север», и у мальчика начинаются головные боли. Когда Гессе исполняется четырнадцать лет, наступает время поступления в школу при монастыре, для прохождения там подготовки к учебе на факультете теологии. Герман воспринимает это время как мученичество, и позже переработает этот период в своем романе «Под колесом». Но тогда у него не было возможности психологической переработки, и поэтому он попал в большую опасность. Измученный головными болями, нервными срывами и суицидальными мыслями, он, в конце концов, бежит из школы. Но через день его ловят, и в качестве наказания на восемь часов заключают в темный подвал. Там он, видимо, и написал стихотворение «Карцер», иллюстрирующее его тогдашнюю жизнь:

Первыми робкими шагами Гессе развивает в себе способность через писательство перерабатывать невыносимые стрессы, что в дальнейшем и будет спасать его на протяжении всей жизни. Но на краткий промежуток все становится совсем плохо. Родители его лучшего друга запрещают ребенку общаться с ним. Это приводит к душераздирающему прощанию и создает еще бо́льшую подпитку для меланхолии. Попав в такую изоляцию, оставленный в одиночестве и изгнании, он окончательно теряет всякую жизнерадостность и интерес к учебе, становится ко всему безучастным. Симптомы, от которых он постоянно страдает в то время – холод в ногах и жар в голове, – четко выражают возникшую дилемму. С одной стороны, у него отсутствует почва под ногами, он лишен корней, а с другой стороны, его голова, которую можно сравнить с земным шаром, перегрета и готова вот-вот взорваться. Его письма к родителям наполнены такой печалью, что те начинают считать его серьезно больным, тем более что в письмах он оспаривает существование черта, а также подвергает сомнению существование неба и ада, являющихся двумя основными столпами религии. Как только профессора окончательно сочли Германа душевнобольным, поскольку он часто заводил разговор о самоубийстве, родители посылают мальчика к священнику, сыну знаменитого в то время экзорциста. Он посвятил свою жизнь исцелению душ грешников при помощи постоянных молитв и строгой дисциплины.

В это самое время Герман влюбляется в девушку намного старше себя и посвящает ей свои первые стихи, однако она отвергает его любовь, говоря Гессе, что «первая влюбленность никогда не может быть правильной». Отчаяние Германа растет. Он не в состоянии больше выносить «религиозный плач» опекающего его священника и покупает пистолет, чтобы свести счеты с жизнью. Теперь уже и священник советует родителям отдать Германа в психиатрическую лечебницу, где он будет находиться вместе с эпилептиками и умственно отсталыми.

«Не было бы счастья, да несчастье помогло» – врач не счел Гессе душевнобольным, а охарактеризовал его, скорее, как «яйцо без скорлупы». Письма того времени Германа к родителям наполнены отчаянием и болью, он описывает себя в них как узник каторжной тюрьмы, и в то же время как сироту, у которого есть живые родители. В одном из писем он просит у отца, с которым он борется особенно отчаянно, прислать ему револьвер, потому что хочет положить конец своему плачевному существованию. Немного позднее он, в полном мольбы письме к матери, сообщает, что заряженный пистолет уже лежит у него на столе. Лучше всего настроение молодого Гессе способны передать его собственные слова: «Заглянули бы вы в меня, в эту черную дыру, в которой горит и тлеет только одна светящаяся точка, тогда вы сами искренне пожелали бы мне смерти».

Избежав дома для душевнобольных, юный Гессе, кроме писательства, находит другой вентиль для выпуска бродивших в нем темных намерений – он окунается в ночную жизнь. Ни депрессивные припадки, ни стремление к самоубийству от этого, конечно, не заканчиваются, но, тем не менее, в темную душу писателя закрадываются некие светлые лучи. К этому времени у него созревает решение стать поэтом, оно наполняет его новой надеждой. По крайней мере, на какое-то время он смог подняться над суицидом и оставить темные мечтания, в которых хочет полностью стереть свое существование, уйти в ничто, стать ничем.

Практически в такой же степени больной, как и его сын, отец Германа, будучи не в силах переубедить Гессе стать писателем, заставляет его пройти обучение на механика – мастера-изготовителя башенных часов. Но это не смогло помешать Герману опубликовать первый томик стихов. У него сразу же нашлась литературная почитательница, которая позднее позаботится о том, чтобы ее муж, издатель Ойген Дитерикс, напечатал первую тоненькую книжку с прозой Гессе.

Гессе продолжает борьбу со своим миром теней. Находясь где-то посередине между желанием смерти и любовными страданиями, он уже нашел для себя два способа переработки безвыходности и тоски по небытию: это, во-первых, писательство, дающее ему возможность на время расправиться с проблемами, во-вторых, это алкоголь, с помощью которого он прикрывает душевные страдания.

Затем он находит и третий способ: путешествия. На протяжении всей последующей жизни путешествия станут для него возможностью побега от депрессии и источником жизнерадостности. Наконец в его жизни появляются радостные, даже веселые моменты. Он освободился от большого куска темного прошлого и пишет свою первую книгу – «Петер Каменцинд», которая мгновенно делает его знаменитым. Книга с воодушевлением принимается существовавшим в то время молодежным туристическим союзом. Петер Каменцинд, герой романа, идет по жизни своим собственным путем. Роман является, конечно, иносказательным описанием отрезка жизни и внутренней духовной борьбы самого писателя, которому к тому времени было уже двадцать семь лет.

Казалось бы, теперь Гессе оставалось только идти в гору, но он сопротивляется этому, и собственная судьба настигает его снова. Он не хочет быть знаменитым, не желает, чтобы его Петер Каменцинд был знаменем шумного туристического союза, и вообще любых товарищеских объединений. В это время от депрессии умерла его мать. Из страха, что им вновь овладеют чувства вины, стыда, угрызения совести и печаль, Генрих не приходит на похороны. А вот его герою, Каменцинду, удалось трогательно попрощаться с умирающей матерью. Здесь впервые заметна тенденция, которая повторится в будущем: Гессе позволяет своим героям совершать действия, которые не удаются самому писателю в обстоятельствах, скорый приход он предчувствует.

Во время путешествия во Флоренцию Гессе влюбляется в Марию Бернулли, которая станет его первой женой. Она не только носит то же имя, что и мать писателя, но так же страдает от депрессии, а позже умирает от этой болезни. То, что Гессе не «довел до конца» в случае с матерью, возвращается к нему, и он во второй раз терпит неудачу. Но на первых порах к нему приходит выздоровление, которое он характеризует как «дикую, сладкую любовь» и говорит, что этот брак подвел его ближе к «жизненным корням». С нахождением этих корней его постоянно холодные ноги становятся теплее, а перманентно горячая голова разгружается за счет «дикой любви». Гессе начинает прорабатывать свою драматическую юность и пишет произведение «Под колесом». Юношеские депрессии, страхи и бесконечное отчаяние вновь оживают вместе с работой, но именно таким образом ему удается проработать бо́льшую часть проблемы.

Несмотря на предчувствие, что он «не имеет таланта для супружеской жизни», а скорее имеет «неопределенное отвращение» к браку, Гессе, после долгого оттягивания, женится на Марии. Они переезжают в дом на Бодензее, обставленный по-спартански. Однако вскоре Мария заболевает и надолго уезжает на лечение. Гессе много работает и использует относительно тяжелые условия деревенской жизни в качестве желанной возможности возвращения к природе. Роман «Петер Каменцинд» приносит Гессе все бо́льшую известность; впервые он зарабатывает нормальные деньги. Но в то время, когда к нему приходит слава, он опять начинает мечтать – теперь уже о потерянном одиночестве.

Пройдя курс лечения, возвращается Мария, и у супругов в течение последующих шести лет рождаются трое сыновей. Уже после рождения первого отпрыска Гессе начинает страдать. Детский шум мешает его мыслительному процессу, и обязанности утомляют его. Домашние заботы и, прежде всего, разговоры о них сильно раздражают его нервную систему. Он все больше пьет и много путешествует – теперь уже на литературные вечера, где он читает перед аудиторией свои книги. На Монте Верита в Асконии, где Гессе лечился от алкоголизма, он знакомится с представителями эзотерических течений.

После того, как его роман «Петер Каменцинд» был превознесен критиками, он издает новый роман, «Гертруд», который подвергается разгрому со стороны его бывших почитателей – Гессе сильно удручен. Несмотря на собственные заявления типа: «Я стал модным, но никогда не желал этого», резкая критика повергает его в отчаяние, он чувствует приход новой депрессивной волны. Чтобы отразить депрессию, писатель отправляется в Индию, несмотря на недавнее рождение третьего сына.

В этой восточной стране многие вещи кажутся ему отвратительными, и, тем не менее, именно там он находит значительную часть самого себя, вероятно, ключ к решению основных проблем своего существования. В столкновении с буддизмом он сознает тот факт, что «вечное не на земле», и формулирует это следующим образом: «Божество в тебе, его нельзя найти в понятиях или книгах». Путешествие в Индию становится для него своего рода инициацией. Кроме того, Индия вдохновляет его на написание романа «Сиддхартха». На санскрите «Сиддхартха» означает имя человека, понявшего смысл и цель жизни. Примерно то же происходит с Гессе в Индии, где он переживает своего рода чувство единства или экстаза (пиковое переживание), когда он впервые осознает смысл понятий «родительская любовь», «избавление через Иисуса» и «становление на путь».

Однако и от этого депрессии не исчезают, он вынужден и дальше бороться с ними – еще при написании «Сиддхартхи» он пытается убить себя с помощью таблеток, но все же в его памяти прочно укоренился опыт, что избавление находится внутри. И этот опыт помогает писателю спасти дырявое судно жизни от погружения на дно. Его герой Сиддхартха тоже хочет покончить с жизнью, утопившись, но река дарит ему освобождение, показав, что все всегда находится в движении. Этот же дар был уже до Сиддхартхи получен лодочником Вазудевой, перевозящим путешественников через реку. И вслед за автором, герой Гессе достигает спасительного берега. Так в этом романе, как и во всех своих произведениях, писатель перерабатывает посредством литературного инструмента свои собственные духовные проблемы. Отрывок из произведения лучше всего может показать, что понял Герман Гессе в Индии.

Лодочник

«Я останусь у этой реки, – думал Сиддхартха, – это та самая река, через которую я переправлялся когда-то по пути к людям-детям. Через реку меня переправлял один приветливый перевозчик – пойду и разыщу его. По выходе из его хижины и началась тогда моя новая жизнь, теперь уже старая и поконченная. Пусть и мой теперешний путь, предстоящая мне новая жизнь начнутся с того же самого места!»

С нежностью смотрел он на бегущую воду, всматривался в прозрачную зеленую глубь, в кристальные линии ее таинственного рисунка. Он видел, как светлые жемчужины поднимаются из глубины, как легкие порывы ветра пробегают по сверкающей водной глади, как отражается в воде голубизна неба. Тысячью глаз смотрела в него река: зелеными, белыми, хрустальными, небесно-голубыми. Как любил он эту воду, как она восхищала его, как он был ей благодарен! Он слышал в своем сердце оживший, вновь проснувшийся голос, и голос говорил ему: «Люби эту воду! Оставайся возле нее! Учись у нее!» О да, он хотел у нее учиться, хотел слушать ее; ему казалось, что тот, кто поймет эту воду, поймет ее тайну, тот сможет понять и многое другое, постигнуть все тайны.

Но из таинств реки ему открылось пока лишь одно, лишь то, что почувствовала его душа. Он видел: эта вода течет и течет, все время течет она, и в то же время остается на месте, всегда и во все времена одна и та же – и все же каждый миг новая! О, если бы охватить это, понять это! Но ни понять, ни охватить этого он не мог и чувствовал только, как шевелятся в душе смутные догадки, всплывают далекие воспоминания, звучат божественные голоса.

Голод становился все невыносимее. Сиддхартха поднялся и побрел вдоль берега реки навстречу потоку, прислушиваясь к течению и к голодному урчанию в своем животе. Он достиг переправы, лодка была у берега, как будто ждала его, и в ней стоял тот же лодочник, который когда-то перевез через реку молодого тогда еще человека. Лодочник тоже сильно постарел, но Сиддхартха узнал его.

– Перевезешь меня через реку? – спросил Сиддхартха.

Перевозчик, удивившись тому, что такой знатный господин путешествует в одиночку и пешком, посадил его в лодку и сел за весла.

– Прекрасную жизнь ты себе избрал, – сказал гость. – Прекрасно, должно быть, проводить каждый день у этой воды и плавать по ней.

Гребец, усмехнувшись, кивнул:

– Это прекрасно, господин, это – именно так, как ты говоришь. Но разве не всякая жизнь и не всякая работа прекрасны?

– Может быть. Но твоей жизни я завидую. И твоей работе.

– Моя работа, господин, тебе скоро бы разонравилась. Она не для людей в красивых одеждах.

Сиддхартха рассмеялся:

– Из-за моей одежды меня сегодня уже разглядывали – и недоверчиво разглядывали… Перевозчик, не возьмешь ли ты у меня эту одежду? Она тяготит меня. Да к тому же и денег, чтобы заплатить тебе за переправу, у меня нет.

– Господин шутит, – засмеялся перевозчик.

– Я не шучу, друг. Вглядись, однажды ты уже перевозил меня в твоей лодке – бесплатно перевозил. Так сделай это и сегодня и прими в уплату мое платье.

– А господин пойдет дальше путешествовать без одежды?

– Ах, я с радостью закончил бы это путешествие. Я был бы рад, если бы ты, перевозчик, дал мне старую накидку и оставил у себя помощником, вернее, учеником, потому что сначала я должен научиться править лодкой.

Долго, изучающе смотрел перевозчик на чужака.

– Теперь я узнал тебя, – сказал он наконец. – Ты ночевал когда-то в моей хижине. Это было давно, наверное, больше двадцати лет назад. Я перевез тебя через реку, и мы хорошо расстались. Ты ведь был тогда аскетом? Не могу уже вспомнить твоего имени.

– Мое имя Сиддхартха. И я был аскетом, когда мы встретились с тобой.

– Что ж, добро пожаловать, Сиддхартха. Меня зовут Вазудева. Я надеюсь, что ты и сегодня будешь моим гостем, переночуешь в моей хижине, расскажешь мне, откуда ты пришел и почему твоя богатая одежда так тяготит тебя.

Они были уже на середине реки, и Вазудева, борясь с течением, стал сильнее грести, взгляд его был устремлен на корму лодки, размеренно работали сильные руки. Сиддхартха, не отрываясь, смотрел на него и вспоминал, как когда-то, в последний день его отшельнической жизни, прекрасное чувство любви к этому человеку наполнило его сердце. С благодарностью принял он приглашение Вазудевы. Когда они достигли берега, Сиддхартха помог Вазудеве привязать лодку к колышку, и перевозчик пригласил его войти в хижину, дал хлеба и плоды манго, и налил воды, и Сиддхартха разделил с ним трапезу и ел с наслаждением.

Потом, когда солнце уже склонялось к закату, они сидели на берегу, на поваленном стволе и Сиддхартха рассказывал перевозчику свою историю, всю свою жизнь, как она предстала перед его глазами в тот час отчаяния. До глубокой ночи затянулся его рассказ.

Вазудева слушал с большим вниманием. Он, казалось, впитывал в себя рассказ Сиддхартхи: происхождение, и детство, и все годы учения, и годы исканий, и все радости, и всю тоску. Среди многих достоинств перевозчика это было одним из самых больших: он умел слушать. Он не произносил ни слова, но говоривший чувствовал, как спокойно, открыто, доброжелательно принимает Вазудева его слова, как ни одного слова не пропускает, ни одного слова не ждет с нетерпением, не хвалит про себя и не осуждает – только слушает. Сиддхартха понял, какое это счастье – рассказать о себе все такому слушателю, перелить в его сердце свою жизнь, свои поиски, свои страдания.

Но конец рассказа Сиддхартхи (когда он говорил о дереве у реки, о постыдной своей слабости, о священном слове «Ом» и о том, как, очнувшись от своего забытья, он всей душой полюбил эту реку) перевозчик слушал с удвоенным вниманием, целиком обратившись в слух, закрыв глаза.

Сиддхартха умолк, и наступила долгая тишина, и потом в тишине зазвучал голос Вазудевы.

– Да, так я и думал, – сказал он. – С тобой говорила река. Она и твой друг тоже, она разговаривает с тобой. Это хорошо. Это очень хорошо. Оставайся со мной, Сиддхартха, оставайся, мой друг. У меня была жена, ее постель была рядом с моей, но уже много лет как она умерла, много лет как я живу один. Живи теперь ты со мной, места и еды хватит нам обоим.

– Я благодарю тебя, – сказал Сиддхартха. – Я благодарю тебя и остаюсь. И еще за то благодарю тебя, Вазудева, что ты так замечательно слушал меня! Редко встречаются люди, умеющие слушать, и никогда не встречал я человека, который умел бы слушать так, как ты. Этому я тоже буду учиться у тебя.

– Ты будешь этому учиться, – сказал Вазудева, – но не у меня. Слушать меня научила река, у нее будешь учиться и ты. Она все знает, эта река, всему можно у нее научиться. Смотри, вот ты уже научился у нее, что это хорошо – идти вниз, спускаться, искать глубины. Богатый и знатный Сиддхартха станет простым гребцом, ученый Сиддхартха станет перевозчиком, – это подсказала тебе река. И остальному ты научишься у нее.

После долгой паузы Сиддхартха спросил:

– Чему же «остальному», Вазудева? – Лодочник встал.

– Уже поздно, – сказал он, – нам пора спать. Я не могу рассказать тебе этого, друг. Ты научишься этому, а может, ты это и так знаешь. Видишь ли, я ведь не ученый, я не умею говорить и думать тоже не умею. Я могу только слушать и чтить святое – больше ничему не научился. Если бы я мог все рассказать и научить, так я был бы, наверное, мудрец, а я просто перевозчик, и мое дело – перевозить людей через реку. Многих я перевез, тысячи, и для них всех моя река была только препятствием на пути. Они спешили за деньгами, ехали по делам, на свадьбы, к святым местам, а на пути была река, и тут же был лодочник, помогавший им быстро переправиться через препятствие. Но несколько из тысяч – немного, четверо или пятеро, для которых река перестала быть препятствием, прислушались к ней, и она стала для них священной, как стала она священной для меня. А сейчас пойдем отдыхать, Сиддхартха.

Сиддхартха остался с перевозчиком, учился управлять лодкой, и когда не было работы на переправе, работал с Вазудевой на рисовом поле, запасал хворост, собирал плоды. Он учился строгать весло, чинить лодку, плести корзины и радовался своему учению, и дни и месяцы пролетали незаметно. Но больше, чем Вазудева, давала ему река. У нее он учился беспрестанно. И прежде всего он учился у нее слушать – слушать с тихим сердцем, со спокойной, открытой душой, без страсти, без желания, без суждений и мнений.

Легко было ему жить рядом с Вазудевой. Изредка обменивались они словами – немногими и хорошо обдуманными словами. Вазудева не слишком любил говорить, редко удавалось Сиддхартхе склонить его к беседе.

– А ты, – спросил он его однажды, – ты тоже узнал от реки эту тайну: что нет никакой цели?

Лицо Вазудевы озарила усмешка.

– Да, Сиддхартха, – сказал он. – Ты ведь вот что думаешь: что вода везде одинаковая, у истока и в устье, у водопада, возле переправы, на быстрине, в море, в горах, – везде одинаковая и что у нее есть только настоящее – ни тени прошлого, ни тени будущего?

– Да, – сказал Сиддхартха, – и, когда я это понял, я оглянулся на мою жизнь и увидел, что она тоже как река, что ребенка Сиддхартху от взрослого Сиддхартхи, от старика Сиддхартхи отделяет лишь тень – и ничего реального. И предыдущие рождения Сиддхартхи не были прошлым, и его смерть, и возвращение к истоку – это не будущее. Ничего не было, ничего не будет, все есть, и сущность всякой вещи – в ее настоящем.

Сиддхартха говорил восторженно, это прозрение глубоко обрадовало его. Разве не прошло самоистязание, страдание и боязнь самого себя, разве не исчезло, не преодолено все тяжелое, все враждебное в мире – если преодолено время, если можно считать, что время исчезло? Он все говорил и говорил, а Вазудева только лучезарно усмехался ему и одобрительно кивал головой. Потом вместо ответа он потрепал Сиддхартху по плечу и вернулся к своей работе.

И еще как-то раз, когда был сезон дождей, и река набухла и грозно ворчала, Сиддхартха спросил:

– Не правда ли, мой друг, у этой реки так много голосов – очень много голосов? Прислушайся, разве нет здесь голоса короля, и воина, и быка, и ночной птицы, и роженицы, и умирающего, и еще тысячи других голосов?

– Это так, – кивнул Вазудева, – в ее голосе – голоса всех созданий мира.

– И если, – продолжал Сиддхартха, – тебе удастся услышать одновременно все ее десять тысяч голосов – знаешь, что ты услышишь?

Радость осветила улыбкой лицо Вазудевы, он наклонился к Сиддхартхе и прошептал ему на ухо священное слово «Ом». Это было то, что услышал Сиддхартха в голосе реки: «Ом».

И со дня на день становилась его улыбка все больше похожа на улыбку лодочника, была почти так же лучиста, почти так же пронизана радостью, так же светилась тысячью мелких морщинок, была такой же детской и такой же старческой. Многие проезжающие, когда они видели перевозчиков вместе, принимали их за братьев. Часто по вечерам они сидели вдвоем на берегу, на поваленном дереве, молчали и слушали реку, и не шум воды звучал в ушах обоих, а голос жизни, голос бытия, голос вечного совершенствования. И временами случалось, что оба, слушая реку, думали об одном и том же – о позавчерашнем разговоре, о проезжем, чье лицо, чья судьба их заинтересовала, о смерти, о своем детстве – и когда река говорила им что-то хорошее, оба одновременно смотрели друг на друга, безмолвно задавая один и тот же вопрос, безмолвно радуясь одинаковым ответам.

От этой переправы, от обоих перевозчиков словно исходило что-то – многие проезжающие это замечали, чувствовали. Случалось, что проезжий долго смотрел в лицо перевозчика и начинал рассказывать свою жизнь: рассказывал о страданиях, признавался в преступлениях, искал сочувствия, просил совета. Случалось иногда, что проезжий просил разрешения задержаться у них на вечер – посидеть у реки. Случалось, что приходили и любопытные, которым рассказали, что на этой переправе живут двое мудрецов, или волшебников, или святых. Любопытные задавали много вопросов, но ответов не получали, и вместо волшебников и мудрецов видели двух морщинистых дружелюбных старичков, немых, немного чудаковатых и вообще, кажется, слегка сумасшедших. Тогда любопытствующие ругали доверчивых людей, распространявших пустые слухи. [6]

Тот факт, что романы Гессе немедленно возымели огромный успех, позволяет предположить, что тема поиска смысла, и в то же время тема депрессии, уже в начале ХХ века была широко распространенной, и многие, прежде всего, молодые люди могли легко идентифицировать себя с героями его произведений. Книги Германа Гессе, в том порядке, в котором они вышли в свет, можно считать курсом литературной психотерапии против депрессии и жизненных кризисов. Эти книги дали не только самому автору шанс саморазвития, но и подтолкнули многих других встать на путь поиска смысла жизненного пути.

Во время путешествия Гессе понимает, что Индия и вообще Восток не являются его домом и никогда не смогут заменить ему родину. Он чувствует, что должен возвратиться. Даже если здесь, на земле, рай кажется навсегда потерянным, то сам Гессе взывает себя и всех нас обрести его заново, изнутри.

Вернувшись домой с пониманием, что истина находится внутри, что все ответы есть в человеческом духе, в сердце, писатель снова сталкивается с депрессией, теперь уже в образе болезни его жены, Марии. Ее меланхолия стала постоянной, ее преследуют тяжелые приступы. Гессе привычным манером убегает в литературные чтения и начинает прорабатывать свой проблемный брак в романе «Росхальде», где повествуется о безмолвном распаде семьи. Он покидает жену, не разводясь официально, и в очередной раз освобождает себя от когтей депрессии. Он ничем не может помочь жене, так же, как и ничем не мог помочь когда-то своей матери. В материальном плане он очень великодушен к ней; своим уходом он спасает, прежде всего, самого себя и свой писательский труд.

Отношения с матерью, которые Гессе так и не смог нормально наладить, теперь и с женой становятся камнем преткновения. Путь Германа Гессе, кажется, становится просто писательской проработкой всех обстоятельств его жизни. При этом совершенно четко видно, насколько сильно он резонирует с темами тоски и отчаяния. Как только становится лучше ему, депрессия настигает людей из его ближайшего окружения.

Следующий кризис его жизни проявляется в коллективном событии: это Первая мировая война. Находясь в ментальном разрыве между отвращением к войне и совершенно неполитической любовью к Отечеству, Гессе просится на фронт добровольцем. Из-за возраста (в то время ему уже тридцать семь лет) и вследствие плохого зрения он не проходит медицинскую комиссию. Позднее, уже из Швейцарии, Гессе, возмущенный плоским германским патриотизмом и злостной травлей всех врагов, пишет статью против господствующих в Германии настроений. Он также бойкотирует издание книг на родине, создавая себе этим материальные проблемы.

Дела его идут из рук вон плохо, в том числе со здоровьем. У него болит желудок, организм отказывается переваривать пищу. Как политическая ситуация в Европе, так и собственная, на всех фронтах, бьет писателя по желудку – Гессе больше не может переваривать жизнь. Совсем плохо Гессе становится в тот момент, когда умирает так ненавидимый им в детстве, но позже глубоко любимый, отец. В результате у Гессе не депрессия, а нервный срыв, что всегда свидетельствует о большей стабильности душевного состояния. Самые большие свои проблемы – от вопроса конечности бытия до поиска смысла жизни – уже проработаны им, и старая тоска уже не способна овладевать писателем при каждом удобном случае.

Гессе проходит свое первое психотерапевтическое лечение у одного молодого аналитика. В начале прошлого столетия начать такое лечение – смелый шаг, поскольку психоанализ еще не признан и считается экспериментальной областью для «пионеров души». Именно к таким пионерам относится и сам писатель, и он в полной мере наслаждается всеми преимуществами профессиональной проработки истории его подвижнической жизни. В этот момент, под влиянием психоанализа, он пишет роман «Демиан», историю о взрослении. Ни в одном его романе мир не представлен вне противоположности добра и зла, которые кажутся единым целым, так, как это отразилось в личности Демиана. Читатель догадывается, что Бог, содержащий в себе как добро, так и зло, несущий ответственность за все созданное им, больше подходит для здорового единства, чем «добрый Бог», разрешающий только благие дела. Эту книгу биограф Гессе Биргит Лаан считает духовной биографией писателя.

Едва Гессе успевает выздороветь, судьба снова стучится к нему. Он пишет своему другу: «Я полагал, что все несчастья уже позади. Но самое страшное постигло меня только сейчас, беды еще долго не кончатся». С его женой, которая была в поездке вместе с одним из сыновей, случился психический припадок, в поезде она избила ребенка и выбросила весь багаж из окна. Гессе не остается ничего другого, как отправить ее в одну из психиатрических лечебниц, которые в те времена назывались еще «домами сумасшедших».

За те месяцы, в течение которых его жена находится в лечебнице, писатель наводит основательный порядок в своей жизни. Он отправляет своих сыновей к близкому другу, где им предоставляется возможность нормально провести детство и повзрослеть. Затем он вдвое сокращает свою библиотеку и сводит счеты с родиной. Он подвергает беспощадной критике свою страну и весь немецкий народ. В течение трех дней он пишет эссе «Возвращение Заратустры», где выходит на свободу весь его потаенный гнев на войну. Заратустра Гессе в непринужденной манере спрашивает, известно ли немцам, почему их практически везде так не любят и одновременно боятся, почему все народы сторонятся их. И у него уже готовы ответы: потому что немцам никогда не приходила в голову идея взыскивать ответственность с самих себя, потому что их торгашеские души всегда пылали преданностью и в том числе верностью к союзникам, помышляя при этом только о материальном. Далее он говорит своим героям: «Вы самый набожный народ в мире, но каких богов создала ваша набожность? Кайзера и унтер-офицеров!»

Таким вот образом он освобождает себя от прошлого и переселяется в Тессин, решая с этого момента, что ничто не будет ограничивать или сдерживать его – ни семейные дела, ни материальные заботы. Своей жене, которая все еще находится на лечении, писатель оставляет все, вплоть до книг и письменного стола. Сам он живет на съемной квартире и говорит о себе: «В моем сердце больше нет весны. Там наступило лето». Таким образом вновь несчастье способствует его развитию и уходу от болезненного состояния.

Гессе живет, как бедный художник, в маленьком городишке Монтагнола, и это несмотря на то, что его романы переведены на двадцать пять языков и выпущены огромными тиражами. Настало время для его романа «Клингсор» и внутренней дискуссии, касающейся чувства вины писателя к женщинам и чувственности. В это время алкоголь является для Гессе постоянным верным спутником, скрашивающим его вечернее одиночество. У Гессе появляется молодая любовница, но он чувствует также приход его старой, наполовину любимой, наполовину ненавистной знакомой – депрессии. Чтобы избежать депрессивного приступа, он снова обращается к психотерапии, на этот раз непосредственно к мастеру психоанализа Карлу Юнгу. Который должен быть, по идее, идеальным терапевтом для Гессе, поскольку он также вырос в семье священника и на своей шкуре познал всю низменность религиозного воспитания. Исследователь Гессе Гюнтер Бауман пишет, что оба этих человека «вырвались из камеры пыток» и направили «разрушительные импульсы на гениальное творение своих достижений». Гессе пишет одному из своих друзей: целью психоанализа является «создание пространства, в котором нам будут слышны голоса богов».

Обязанность перед обществом жениться на своей молодой любовнице опрокидывает Гессе в новые душевные страдания. Он считает себя полностью не пригодным для брака, несмотря на то что женщины очень увлекают его. Вместо того чтобы уйти в депрессию, он заболевает телесно. У него начинается ишиас – боли в спине, которые олицетворяют его экзистенциальные проблемы. Кроме того, он страдает от несварения желудка, что свидетельствует о том, как ему все еще тяжело превратить жизненные ожидания в реальность, и, прежде всего, как тяжело ему защищаться против правил своего времени. Он пьет вместе со своей возлюбленной чистое вино, жестоко демонстрируя ей свою болезнь, а ее матери, с которой у него вполне добрые отношения, он пишет письмо, в котором признается, что силы его на исходе и он готов повеситься хоть сейчас. Но все это никак не помогает Гессе избежать похода под венец. Незадолго до регистрации брака организм писателя делает отчаянную попытку с помощью болезни избежать такого завершения событий. Конфликт теперь происходит на телесном уровне – температура тела поднимается до сорока градусов, Гессе лихорадит, но и это не помогает против власти общественных условностей. Свадьба состоялась. Однако через два месяца все проблемы уже позади, «супруги» практически не живут вместе.

Гессе начинает работу над новой книгой «Степной волк». Герой книги Гарри Галлер страдает от депрессии и бессмысленности существования, от чудовищного одиночества и чувства пустоты – а также от прихода старости: в общем, от всего того, от чего страдает и сам писатель. Ко всему еще примешивается дух времени, политическая картина мира, не устраивающая обоих. Галлер не любит современную музыку и городской шум, но, прежде всего, он находится в конфронтации с современными людьми и суетой, исходящей от них. В результате он хочет совершить самоубийство. Незадолго до принятия окончательного решения – повеситься ему или перерезать горло – он заключает сам с собой контракт. Он подождет, пока ему исполнится пятьдесят, а затем сам выберет, покинуть ли жизнь через «аварийный выход» или остаться. И это тоже часть автобиографии Гессе, как мы узнаем из его письма к другу Хьюго Баллю. Когда Гессе исполняется сорок восемь лет, то есть за два года до «истечения срока», он также заключает с собой подобный контракт.

Во времена глубокого отчаяния алкоголь остается единственным его спутником, и Гессе пытается при помощи любовных связей вернуться к жизни. Он учится танцевать и даже принимает участие в «балах-маскарадах». Гарри Галлер, герой произведения, в ходе своего развития понимает, что он живет и постоянно странствует по созданной им самим внутренней преисподней, вместе с героем понимает это и его создатель. Таким образом, степной волк спасает Гессе от очередного глубочайшего кризиса; во время работы над романом свет понемногу начинает освещать тьму отчаяния, в то время как рушится второй брак, на деле никогда не имевший места.

В третий раз Гессе женится на Нинон Дольбин, которая намного моложе его; эта девушка читает каждое желание по его глазам, и, прежде всего, видит в нем великого мастера. Несмотря на то что он никогда не был по-настоящему влюблен в нее и даже не был счастлив с ней, она способствует его работе и верна ему до конца жизни.

Теперь он пишет роман «Нарцисс и Гольдмунд», историю дружбы двух мужчин, двух диаметральных противоположностей. Тема эта посвящена, прежде всего, встрече аскетизма и любвеобильности, противоборству Логоса и Эроса. Книга приносит Гессе хороший доход – она была самой продаваемой из всех книг при жизни писателя.

Но успех не может смягчить депрессию Гессе, не говоря уже о том, чтобы вылечить его полностью. Он все более не способен выносить мир мещан и обывателей. Он страдает от настроений, господствующих в обществе, постоянно лежит в постели и не хочет ничего слышать и видеть. Молодой жене, которая имеет дело с душевнобольным идеалистом, страшащимся будущего, приходится нелегко. С отвращением он видит в своей старой родине, Германии, возникновение примитивнейшей проекции, бесцеремонного отрицания военных преступлений и вытеснение всяческой ответственности, усиление антисемитизма, и вслед за тем рост национал-социализма.

Его последняя работа, «Игра в бисер», которую он закончил в 56 лет, не допускается к изданию на территории нацистской Германии и выходит небольшим тиражом в Швейцарии.

Позднее, с помощью своего друга Томаса Манна, Гессе получит Нобелевскую премию за эту работу. Но даже высокая награда нисколько не улучшит душевное состояние автора. В старости Гессе часто угрюм и капризен. Германия становится банкротом, а в финансовом смысле эта страна все еще его родина, и Гессе на склоне лет снова становится бедным. Он часто отходит ко сну с мыслями о самоубийстве и просыпается поутру – с его собственных слов – еще не человеком, а «утренней глубокой меланхолией». Однако смерти он уже не боится; он надеется, что она развеет его «маленький личный ад». В восемьдесят пять лет Гессе умирает от инсульта на почве лейкемии, о которой он сам ничего не знал, так как медицина того времени, как правило, не информировала пациентов об истинном положении дел. Итак, жизнь писателя, наполненная депрессивными мыслями о самоубийстве, закончилась естественным образом, и человек этот оставил потомкам многочисленные бессмертные произведения, в которых засвидетельствована смелость героев, идущих собственными, порой неординарными путями.

В романе «Игра в бисер» Гессе позволяет читателю как бы со стороны взглянуть на мир майя, на это царство обмана с пространством и временем, и Гессе находит выход для себя, находит не только свою личную, но и всеобъемлющую Истину. Цель жизни, в типичной формулировке восточных философских учений, Гессе достигает через свое заключительное произведение и делает это очень впечатляющим образом. Если он в собственной жизни и не достигает нового понимания истины, то поворот к Добру ему удается сделать на страницах собственных книг. Он сам остается во тьме, но истина написана в его же книгах. Поскольку параллель между его книгами и личной жизнью всегда прослеживалась очень четко, мы позволим предположить себе, что все закончилось для писателя хорошо.

Что можно почерпнуть от Германа Гессе

Неповторимым образом жизнь Гессе являлась постоянным столкновением и противоборством с депрессией. Если существует генетическая предрасположенность к депрессии, то Гессе унаследовал ее от обоих родителей. В любом случае, он вырос в атмосфере меланхолии, которая сама по себе может вызвать депрессию. Гессе столкнулся в своей жизни с угрозой повторения родительского пути, который прослеживался из поколения в поколение: его набожные родители применяли к ребенку такую же тактику, что и их собственные предки – по отношению к ним самим. Результатом такой тактики и стало депрессивное состояние писателя. Родители пытались всеми способами противодействовать призванию Гессе, его самостоятельности. Молодой Герман разрывается между желанием родителей отправить его по пути миссионера и собственными, еще не обретшими четкую форму, желаниями. Попытки писателя, несмотря на тяжелое душевное сопротивление, соответствовать желаниям родителей, становятся одновременно сопротивлением все более и более нарастающему внутреннему зову, призванию.

Развитие человека, путешествие из «ночного кошмара» юности к меланхоличному «ночному путешествию» взрослой жизни, трансформировавшее его в знаменитого писателя, четко отражено в произведениях Гессе. Под словосочетанием «ночное путешествие» имеется в виду путешествие через мир тьмы. В древности, когда только зарождались первые мифы, люди предполагали, что солнце, заходящее на западе, садится в лодку – лунный серп, и затем оно по темно-синему ночному небу возвращается на восток. Это называлось ночным морским путешествием. И точно так же, как солнце, герои должны были в своей жизни предпринять это путешествие. Альтернативой ночному путешествию является ночной кошмар, представляющий собой все ужасы тьмы и ночи, такой, какой мы можем увидеть на картине художника Генриха Фюсли «Страшный сон». Существуют многочисленные мифические описания этого центрального отрезка жизненного путешествия. В картах Таро эта фаза представлена фигурой отшельника, бродяги, закутанного в рясу монаха, который должен пройти огромный промежуток, наполненный страданиями и скитаниями.

В своих романах Гессе в прямом смысле слова пишет о собственных душевных проблемах и добивается успеха по множеству пунктов. Время, в которое он живет, уже готово к восприятию конструктивных решений. В то время как Гёте, о котором мы поговорим ниже, вынужден плохо закончить с Вертером, который только встал на путь «путешествия через ночь», лодка Гессе уже уверенно движется по своему «морскому пути». При этом героям Гессе удается сделать значительный шаг на пути к своей индивидуальности, который так хорошо описан в книге «Сиддхартха». Этот шаг в последующие за смертью Гессе десятилетия предпримут многие герои и героини, вставшие на путь писателя, побывавшего в Индии. Точно так же, как и самому Гессе, героям его романов удается провести свои корабли через все опасности морского путешествия.

Тому, кто вплотную занимался историей жизни этого писателя, может показаться, что Гессе с любовью учился страданию, любил страдания. Создается ощущение, что он повсюду искал страдание, и страдание находило его на различных этапах пути. Например, как только он избавляется от меланхолии, убежав от родителей, тут же находит замену им в лице своей первой жены. Становится ясно, что соответствующая тема не была проработана им до конца.

Также из многих побочных аспектов его жизни видно, что тема депрессии и связанные с ней обстоятельства преследуют писателя постоянно – например, его друг Стефан Цвейг в 1943 году совершает самоубийство, претворив тем самым в жизнь то, что сам Гессе так часто хотел сделать. Если писатель слишком рано пытается уйти от проблем, то страдания, вызванные депрессией, заставляют его вернуться к незавершенной теме, к конфронтации и противоборству.

Несмотря на невероятные трудности и осложнения, у Гессе получилось не только выполнить, но и даже добиться мастерства в исполнении своей жизненной задачи, используя при этом свои таланты, как писателя, так и художника, а также прибегнув к психотерапевтическим методам того времени. Через творчество, а также посредством открытого принятия своей судьбы, ему постоянно удавалось находить выходы из тупиков и возвращаться к жизни. Он на собственном примере показал, что означает индивидуализация, описанная и востребованная от других Карлом Юнгом; даже если у Гессе сначала и не получалось дойти, докопаться до самого себя, даже если это вызывало страдания. Его жизнь и работа дают другим надежду касательно пути через темную долину депрессии. На этом, никогда не заканчивающемся пути поиска смысла жизни Гессе удалось передать миллионам молодых людей общее представление о том, что есть борьба за смысл жизни. Подводя итоги жизненного пути, Гессе сам благодарил свои страдания, а нам остается только поблагодарить писателя за его труд, так хорошо продемонстрировавший столкновение и борьбу с собственной депрессией.

 

Депрессивные мастера, или Искусство как терапия

Депрессия и меланхолия являют собой значимые источники художественных произведений, и с уверенностью можно сказать, что они – те самые болезни, благодаря которым так обогатилась наша культура. Процитированные в начале книги мысли Халиля Джебрана, о том, что только боль ракушки может создать красивую жемчужину, предвосхитил Шарль Бодлер: «Загадочность и тоска относятся также к значительным признакам прекрасного. Я придерживаюсь мнения, что радость – это слишком обычное украшение прекрасного; напротив, меланхолия является как бы его сияющей спутницей».

Жизнь мастеров похожа на нашу с вами, отличие только в том, что их жизнь больше заметна публике, и поэтому в ней каждый нюанс выражается более четко; так вот, жизнь художника, как и жизнь обычного человека, будет находиться между восстанием и приспособлением, между индивидуальностью и единообразием. Депрессия с избытком способна выполнить требования общества и простирается от примитивного приспособленчества до самостоятельной способности ставить перед собой задачи. На противоположном полюсе находятся художники, поэты и писатели – они хотят приподняться над обычным обществом и быть единственными в своем роде. Зачастую такое восстание гениев является реакцией на вынуждение к приспособленчеству, но также часто и способом защиты от собственных депрессий. Конечно, далеко не все мастера так смело и агрессивно противопоставляют свое искусство депрессии, как это сделал Герман Гессе, они только упорно пытаются выполнить это противопоставление.

Бросается в глаза тот факт, что на экваторе и в южной части Тихого океана мы почти не встретим искусства в нашем, западном понятии, поскольку там депрессия незнакома людям. Начинает даже казаться, что большое искусство требует в качестве фундамента страдание и депрессию. В противоположность идиллии радостной южной жизни, тяжесть существования в северных широтах, с их климатом, а также с политической и экономической обстановкой, вызвала из глубин страдающих душ целое изобилие бессмертных произведений искусства.

Гениальный Чайковский, постоянно страдавший от приступов депрессии, выходил из болезненного состояния с помощью сочинения музыки.

Меланхолия баварского короля Людовика II вызвала к жизни такую архитектурную постройку, как известный замок Нойшванштайн, расположенный на вершине горы, а также многие другие, не менее странные и величественные произведения архитектуры. В наше время замок Нойшванштайн, единственная постройка такого типа в Германии, должен быть причислен к семи чудесам света. Благодарить за это необходимо фантазию утопавшего в море депрессии (до тех пор, пока он действительно не утопился в штарнбергерском озере) человека, который периодически выходил из этого «моря» в мир, чтобы оставить нам свои сумасшедшие и гениальные идеи. Несмотря на то что для своих подданных он был настоящим испытанием, этот кайзер, как никакой другой правитель или регент, до сих пор любим народом Баварии; мир без него был бы намного беднее.

Поэзия и проза таких мастеров, как Рильке, Эйхендорф и Достоевский, часто произрастала на депрессивном фундаменте. Ведь печаль – всегда естественная спутница радости. Кто не может печалиться, тот и радоваться не сможет. Но здесь необходимо провести границу между здоровым чувством печали и настоящей депрессией. В Португалии есть слово «Saudade», созвучное слову «меланхолия», но не подразумевающее под ним болезнь, а только лишь своеобразное состояние тоски и желания отправиться в странствие, толкнувшее когда-то Васко да Гама на длительный морской вояж, о конечной цели которого у путешественника не было понятия, он не знал, куда приведет его путь. В тяге к дальним странствиям, точно так же, как и в глубинах меланхолии и даже на самом дне депрессии, кроется потребность становления на путь, ведущий к основополагающей цели. Морские путешественники искали эту цель совершенно конкретно, на материальном уровне, а художники и поэты искали ее на духовном уровне.

В то время как Гессе удалось во время путешествия в Индию и далее в самом себе, с помощью написания книг, найти ворота в духовный путь и развить этот путь в себе, двери в такое путешествие для Эрнеста Хемингуэя, например, навсегда остались закрытыми. Его попытки ухода от депрессии с помощью алкоголя, оргий и других проявлений чувственности потерпели поражение, потому что для него это был не выход. Всемирное признание и даже Нобелевская премия не смогли спасти Хемингуэя, а поскольку у него не было ничего такого, что могло бы заполнить его пустоту и поддержать его, то он утонул в море своей депрессии и закончил свою жизнь фатальным выстрелом.