Большие ожидания

Место Германии в системе советской разведки несколько отличалось, а в некоторых аспектах было даже совершенно противоположно тому, которое занимала Франция.

За десять лет до Первой мировой войны Франция вела самую активную разведку против Германии. В то же время немцы развернули во Франции более масштабную сеть, чем в других странах.

Противостояние продолжалось в течение нескольких лет и после 1918 года. Россия практически сошла со сцены, британские интересы в Германии существенно уменьшились, и Франция осталась единственной из держав, которой была необходима информация об этой стране. Но теперь упор делался не на военных секретах, они не были так уж важны, цель состояла в определении военного потенциала Германии в широком смысле, включая секретные данные о промышленности.

Для России германская армия 20-х годов не представляла угрозы, а военно-морской флот и военно-воздушные силы у немцев то время практически не существовали.

Если Франция рассматривалась Советским Союзом как центр антисоветских заговоров, откуда исходила угроза для России, то от Германии Москва ожидала, что революция, подавленная в 1919 году, скоро вспыхнет снова, что советская Германия станет союзником СССР, что в войне против Франции германские вооружённые силы будут сражаться на советской стороне. Поэтому в своей секретной деятельности в Германии советское правительство делало упор на подготовку всеобщих забастовок, гражданской войны, уличных боев и поставку оружия, а не на шпионаж.

Весьма воинственно настроенный, только что сформированный Коммунистический Интернационал проходил ту фазу своего развития, которая может быть названа германской эрой, — он делал ставку на неизбежную революцию в этой стране. Вся его стратегия и тактика сводилась к подготовке германской революции. Красная Армия, двинувшись из России, должна была объединить усилия с новыми революционными германскими силами. Польская коммунистическая партия должна была сделать все, чтобы возбудить революционный пыл, а французские коммунисты должны были парализовать военную мощь Франции; война с Францией казалась неминуемой. Советское правительство рассчитывало оказать Германии политическую поддержку, поставить оружие, обеспечить подготовку людей, наладить секретную службу и все это сделать по московским образцам.

На Германию возлагались большие надежды, она была в центре внимания. Немецкий язык преобладал в Коминтерне, и русские лидеры — Ленин, Троцкий, Зиновьев, Бухарин — общались в нём на этом языке.

Менее чем за год мечта стала воплощаться в жизнь, по крайней мере, так казалось. Когда Польша весной 1920 года напала на Россию и когда после короткого отступления Красная Армия погнала поляков и подошла к Варшаве, казалось, что время настало. Было сформировано «польское правительство», во главе которого встал Феликс Дзержинский. Мир для Варшавы, предложенный Лондоном, был отвергнут Лениным, а потом Красная Армия, после «чуда на Висле», отступила и война закончилась. Победоносного марша через Варшаву на Берлин не получилось.

Поражение в Польше не обескуражило советское руководство. Оно считало, что Германия все равно пойдет по революционному пути и что большие потрясения и конфликты неизбежны.

В течение следующих трех лет, с 1920 по 1923 год, Москва сделала все, что могла, для подготовки успешного переворота в Германии. Именно в эти три года возник и быстро развился ИНО (иностранный отдел НКВД), был создан Четвертый отдел в Красной Армии. Они поддерживали связь с Германией по почте, телеграфу и по железной дороге, а когда были восстановлены посольство и торговля миссия в Берлине, то и с помощью дипкурьеров. В этот период, после подписания советско-германского соглашения в Рапалло, началось плодотворное сотрудничество между двумя странами. Троцкий поставил перед Четвертым отделом задачу развивать сотрудничество в области вооружений, привлекать германских офицеров на свою сторону и внушать им антифранцузские настроения. Все это граничило со шпионажем, хотя и не было им в прямом смысле этого слова.

В 1923 году, когда Франция оккупировала Рурскую область, инфляция в Германии достигла пика, и советское руководство решило, что сложилась обстановка, благоприятная для нового большого наступления. В Германию было послано множество агентов из Коминтерна и различных советских органов. Во главе их стояли люди, отобранные Политбюро ВКП(б), среди них «Алексей Скоблевский» (это был полунемец-полулатыш Вольдемар Розе), которому были поручены военные приготовления. Бывший рабочий из Латвии (его настоящее имя было Розе), он хорошо зарекомендовал себя в годы Гражданской войны. Розе-«Скоблевский» встал у руководства германской «Военно-политической организации», бывшей неким подобием генерального штаба для германской армии. Помощником «Скоблевского» в Гамбурге был Ганс Киппенбергер; возможно, он был лидером немецкого подполья.

Страна была разбита на 6 военных областей, каждая возглавлялась немецким коммунистом и русским советником, который старался не привлекать к себе лишнего внимания. Советский «генерал» Манфред Штерн (позже, в Испании, известный как «Клебер», а в США как «Зильберт» и казненный в России в 1938 г.) был советником северо-западной области. Алексей Стецкий (тоже казненный в 1938-м) работал с Эрихом Волленбергом, лидером юго-западной области. Эта система пребывания советских офицеров и советников в других странах была применена через год или два в Китае, во времена Бородина. Русские люди из НКВД помогли создать в Германии аналогичную организацию, которая состояла из М-службы (военные формирования), N-службы (разведка), Т-службы (террор) и Z-службы (проникновение в другие партии и организации). Деятельность этих служб, которая включала покушения на жизнь германских военных руководителей и убийство предателей, достигла большого размаха в последующие годы.

Всего в Германию было послано несколько сотен советских офицеров, чтобы организовать и возглавить германские военные формирования. Назначенные на свои посты, эти люди, маскируясь разными способами, докладывали обо всем своему русскому руководству и резидентам Коминтерна в русском посольстве

Отборные группы из армейской разведки прибыли в Берлин, Эссен и Лейпциг. Среди них были молодой Вальтер Кривицкий, который впоследствии дезертировал из советских органов. Потом Кривицкий сообщил, что план включал создание в Германской коммунистической партии разведывательной службы, которая должна была работать под руководством Разведупра Красной Армии. Военным формированиям отводилась роль ядра будущей германской Красной армии, а перед спецслужбой ставилась задача подрывать моральное состояние людей из рейхсвера и полиции.

Операция провалилась уже в октябре. Забастовки и восстания сорвались, армия осталась верной правительству, и революция, которая выразилась только в восстании в Гамбурге, была легко подавлена. Русские советники бесславно вернулись домой.

Советская военная разведка извлекла уроки из неудач 1923 года, и в Германии появились новые агентурные сети, опиравшиеся в своей работе на помощь со стороны когорты молодых подпольных лидеров: Киппенбергера, Цайссера, Илльнер-Штальмана, Зорге и других.

Но в одном отношении дорогой эксперимент 1923 года не прошел напрасно. Имеется в виду военная разведка. В. Г. Кривицкий пишет: «Когда мы увидели крах усилий Коминтерна, то сказали: давайте сохраним от германской революции то, что можем. Мы взяли лучших людей, подготовленных партийной разведывательной и агитационной службой, и использовали их в советской военной разведке. На руинах коммунистической революции мы построили в Германии для Советской России блестящую разведывательную службу, предмет зависти других стран».

Германия могла дать многие сотни секретных данных, которые были бы очень ценны для возрождающейся военной промышленности России. Цели французской и советской разведок в Германии часто совпадали, и бывало так, что немецкая полиция не могла понять, на кого работает пойманный ею шпион: на Францию или на Россию? Однако через несколько лет советские спецслужбы опередили французов, и в начале тридцатых годов подавляющее большинство случаев промышленного шпионажа, вскрытых в Германии, было делом рук советских разведывательных органов.

С 1928 года, когда началась эра его пятилетних планов, Советский Союз вступил на путь индустриализации, которая была равносильна милитаризации. Германия оказалась самой близкой и наиболее логичной страной для наблюдения за методами перевооружения промышленности. Все, что можно было сделать легальным путем, — это пригласить германских инженеров и советников для работы на советских заводах, предоставить Германии некоторые концессии, однако отдача от этого была слишком ничтожна по сравнению со сталинскими ожиданиями и проектами. Само собой разумеется, единственным решением было наращивание разведывательных операций, поэтому главное внимание было направлено на химическую индустрию, стальную и металлургическую промышленность («Крупп», «Рейнметалл», «Борзиг», «Маннесманн» и другие), электротехническую отрасль («Сименс», «Телефункен», АЕГ) и самолетостроение.

Особый интерес вызывали научные исследования, прежде всего в Институте кайзера Вильгельма и авиационном исследовательском институте, где возникали, проверялись и внедрялись новые идеи. Там нашлось много людей, которые симпатизировали советской власти и были согласны помочь ей. Нередко Москва узнавала о новых немецких изобретениях еще до того, как они шли в серийное производство в Германии.

Германская индустрия пыталась пресечь промышленный шпионаж своими силами. Пионером в этой области была «И. Г. Фарбен», которая учредила в Леверкузене специальный отдел под руководством нескольких опытных детективов. Скоро к ним присоединился Совет германской промышленности, который оценивал потери от промышленного шпионажа в 800 миллионов марок в год. Однако их попытки успеха не принесли, может быть, потому, что советский разведывательный аппарат внедрил девушку-секретаря в тот самый отдел, который был создан для борьбы с ним.

В течение нескольких лет развитие советского промышленного шпионажа в Германии шло со скоростью снежной лавины. СССР сумел развернуть в Германии невиданную по своим масштабам агентурную сеть. В конце двадцатых годов полицейское управление Берлина основало специальное подразделение для борьбы с промышленным (и другим неполитическим) шпионажем по всей Германии. Оно вскрыло около 330 случаев в 1929-м и более тысячи в 1930 году.

Годы с 1926-го по 1932-й были периодом советско-германского сотрудничества, когда берлинское правительство стремилось преуменьшить или даже скрыть наличие советского шпионажа, не применяя никаких жестких мер. Судебные процессы, на которых достоянием гласности могла стать неблаговидная роль советских представителей, проводились за закрытыми дверями.

Во времена демократической Германии (1919–1932 годы) существовало множество возможностей для вербовки персонала для советского шпионажа. В побеждённой стране, с ее нестабильными правительствами, политическими убийствами и путчами, кипели политические страсти и коммунистическое движение было на подъёме. Сотни пылких молодых сторонников могли быть легко рекрутированы в различные организации, как Германской компартии, так и русской разведки. Вознаграждения за шпионаж и перспектива работы в России помогали вовлекать инженеров и рабочих в большую шпионскую сеть.

В Германии также существовали широкие дипломатические возможности. Москва и Берлин восстановили полуофициальные отношения в 1920 году, и со временем советское посольство в Берлине стало использоваться для нужд всех видов разведывательной работы. Хорошим прикрытием было также торговое представительство на Линденштрассе с его огромным штатом. Оно стало самым важным укрытием для дюжин советских агентов, приезжающих в Германию с миссиями от НКВД, Четвёртого отдела армии или от Коминтерна. «Приемные комиссии» торгового представительства разъезжали по всей Германии для получения заказанных товаров и часто привлекались к промышленному шпионажу.

На немецком коммунистическом жаргоне советский секретный аппарат называли «двумя девушками»: «Грета» означала НКВД, «Клара» — ГРУ. Эти два разведывательных агентства работали раздельно и входили в контакт только на самом верху советской иерархии в Берлине. В дополнение к «двум девушкам» существовала также большая разведслужба Коминтерна, которая работала преимущественно в Берлине — ОМС (Отдел международных связей центрально-европейской секции Коминтерна). У неё были большие возможности по части паспортов, радиосвязи и курьеров.

Несмотря на неизбежные в таком деле неудачи, работу этих трех советских органов, которые возникли в начале двадцатых годов, следует считать успешной, особенно в 1930–1932 годах.

 

Тогпредство как прикрытие

Как и «Аркос» в Лондоне, советское торгпредство на Линденштрассе было громадным зарубежным агентством, чей торговый оборот исчислялся сотнями миллионов марок в год. Операции советского торгового представительства в Берлине были очень важны для России, равно как и для некоторых отраслей германской индустрии. Политическое значение агентства возросло, когда торговля оружием сосредоточилась в руках его специального Инженерного отдела. Так как экспорт оружия из Германии был запрещён Версальским договором, этот отдел, работавший под непосредственным контролем военного атташе, был окутан завесой секретности, и о нём никогда не упоминалось в прессе. Это был лучший по организованности и эффективности отдел во всем торгпредстве. Среди клиентов Инженерного отдела были знаменитые «И. Г. Фарбен», «Крупп», «БМВ», «Юнкерс» и другие германские фирмы.

Опытные люди из НКВД возглавляли «отдел кадров», который занимался секретными делами. Они давали инструкции, как избавиться от ненужной бумаги, не выбрасывая ее, как прятать документы так, чтобы их не могли найти во время полицейского рейда. Немецкий персонал торгового представительства проверялся Центральным Комитетом Германской коммунистической партии. На деньги ГРУ братья Левенштайн, ювелиры по профессии и надежные агенты, которые никогда не были связаны с коммунистами, сняли магазин на Риттерштрассе и открыли свое дело. С заднего двора торгового представительства можно было попасть в их магазин и исчезнуть на Риттерштрассе.

Работа облегчалась прочной связью между германскими коммунистами и советской разведкой. С ней сотрудничали около 50 процентов секретарей парторганизаций Берлина, где имелись агенты подпольных групп Т, М, Z и т. д. — служащие учреждений. Этим косвенным путём советское правительство проникло в значительную часть госаппарата Германии.

В 1924 году торговое представительство в первый раз было вовлечено в политический скандал, и его помещения подверглись полицейскому обыску. Дело было связано с Гансом Ботценхардом, железнодорожным инженером, которого обвинили в коммунистической деятельности. Вильгельм Пик в свое время помог ему найти работу в торговом представительстве, и после двухмесячного испытательного срока его перевели в строго засекреченный военный аппарат Германской компартии. В 1924 г. Ботценхард был арестован в Штутгарте и отправлен под охраной полиции в Штаргард, на север, через Берлин. Проходя по Линденштрассе, он уговорил двух сопровождавших его полицейских (те оба впервые были в Берлине) остановиться перекусить в ресторане. Когда они вошли в «ресторан» (на самом деле это был офис торгпредства), Ботценхард закричал: «Товарищи, я Ботценхард, я работаю здесь. Эти два полицейских везут меня в Штаргард». Толпа советских служащих окружила их, полицейских оттеснили в сторону, а его самого выпустили через заднюю дверь. Полиция впоследствии провела обыск здания и, конечно, не обнаружила ничего существенного.

Дело Ботценхарда переросло в международный конфликт. Советский посол Николай Крестинский занял наступательную позицию и обратился с протестом в германское министерство иностранных дел. Он настаивал на том, что торговое представительство, будучи частью посольства, экстерриториально и не подлежит юрисдикции полиции, поэтому германское правительство должно принести извинения. Он остановил все торговые операции представительства, ожидая, что германские промышленники окажут давление на министерство иностранных дел и заставят его выполнить советские требования.

В это время Москва вызвала Крестинского на «доклад». Его отъезд усилил напряжённость. На следующий день германские коммунисты призвали к забастовке 300 тысяч шахтеров Рура, и одним из лозунгов был «протест против обыска в торговом представительстве». В Москве состоялась громадная демонстрация с участием 250 тысяч человек, на которой присутствовал Крестинский. Москва категорически требовала придать торговому представительству статус экстерриториальности, и после почти трехмесячных переговоров протокол был подписан. Германское правительство принесло извинения за полицейский рейд и объявило, что офицер, ответственный за это дело, уволен.

Соглашение было заключено отчасти потому, что Штреземан придерживался курса на сотрудничество с Советским Союзом. Кроме того, ни в Германии, ни в других странах тогда не понимали мотивов, которые заставляли Советы добиваться дипломатических привилегий для торговых представительств. Общественное мнение склонялось к тому, что эти требования диктовались соображениями престижа, и было бы неразумно оскорблять правительство, которое столь чувствительно к иностранным вмешательствам и непризнанию его прав.

Коммунистическая партия Германии исключила Ботценхарда как шпиона. Т-группа, опасаясь, что его снова схватят и он разгласит компрометирующие данные о ее действиях, решила убрать его. Все было подготовлено для убийства, когда полиция, выследившая Ботценхарда, вновь арестовала его. Он признался только в мелких деталях дела. Чтобы предотвратить более серьезные разоблачения, Т-группа установила с ним контакт в тюрьме и посылала ему еду и другие подарки. В результате Ботценхард был сдержан на судебном процессе. В июле 1925 года его приговорили к трем с половиной годам исправительных работ.

Торговое представительство имело свой шифровальный отдел для связи с Москвой. В другом отделе представительства была установлена быстродействующая фотопечатная машина. Такое же оборудование было установлено в провинциальных отделах в Лейпциге, Гамбурге и Кенигсберге. Примером эффективности применения таких установок служит следующее: в 1935 году полицай-президиум Берлина подготовил отчет на пятистах страницах, посвященный подпольной работе коммунистической партии. Копия отчета была послана прокурору. На пути от Александерплатц до судебного здания в Моабите отчёт прошел через торговое представительство, где был сфотографирован. Он прибыл к месту назначения с опозданием всего на два часа. Из его содержания руководители советской разведки узнали, как мало полиция осведомлена об их людях и о секретных формированиях партии.

Некоторые члены «Греты» и «Клары» путешествовали по всей Германии с удостоверениями сотрудников торгопредства. В многочисленных шпионских делах германские суды выяснили, что следы ведут именно в торговое представительство. Подсудимые Динстбах, Глебов, Машкевич, Смирнов, Лебедев, Арбузов и другие в разное время числились работниками торгового представительства, хотя они вряд ли появлялись там после того, как им были вручены «проездные документы». Секретный агент мог неделями жить в одном из больших домов, где размещались официальные советские лица, потом, если все шло как надо, он «нырял», то есть исчезал из виду, и на свет появлялся другой, действительно важный человек, который принимал его имя, адрес и документы. Поэтому полиция никогда не могла заподозрить существование двойника. Этот особенный трюк назывался «пересадкой».

Германская полиция старалась завербовать информаторов из числа работников торгового представительства и внедрить туда своих агентов. Но им это так и не удалось, потому что меры предосторожности, которые предпринимали советские эксперты по подпольной работе, сделали это почти невозможным. «Полиция не имела агентов ни в советском посольстве, ни в торговом представительстве, — докладывал Ганс Петерс, сотрудник политического отдела берлинского полицай-президиума. — Советские спецслужбы внимательно следили за образом жизни каждого официального лица и часто меняли своих сотрудников, вербовка же требовала значительного времени, и прежде, чем мы успевали это сделать, ему уже надо было уезжать».

Во главе разведывательных операций в области промышленного шпионажа в Германии с 1928-го по 1934 год находились братья Машкевичи из Баку. Они переиграли немецкую контрразведку и спокойно покинули Германию после пяти лет активной работы. С Машкевичами работали Лебедев, Смирнов и нелегал по кличке «Оскар». За исключением «Оскара» все эти асы советской разведки использовали торговое представительство как прикрытие. В 1929 году Борис Базаров, восходящая звезда секретной службы, был переведен в Берлин с Балкан, и перед его помощником Михаилом Самойловым была поставлена единственная, но ответственная задача — организовать промышленный шпионаж. Когда Самойлов был срочно отозван во время сенсационного шпионского процесса вокруг «И. Г. Фарбен» в 1931 году, Базаров и его жена стали самыми важными берлинскими агентами Четвертого управления. Позднее они были направлены в том же качестве в США.

В числе шефов НКВД в Берлине был Готвальд, инспектор советского персонала, который отвечал за проверку надежности сотрудников, следил за их поведением, ведал вопросами найма и увольнения. Но настоящим главой НКВД в Германии много лет был Яков Александрович Равич-Терзин, который тоже числился в штате торгового представительства. Равич, спокойный, рассудительный и дружелюбный человек, был интересной личностью. Он воевал в Гражданскую войну в России, потом постепенно поднимался по иерархической лестнице НКВД и был одним из уважаемых (позже ликвидированных) старых большевиков. Перед тем как нацисты пришли к власти, ему было около сорока лет. Он никогда не казался чересчур властным, несмотря на свое высокое положение, здраво рассуждал, был молчалив и непроницаем, то есть был почти идеальным подпольным лидером. В его обязанности входила и организация прикрытия. С помощью Яков Равича агент «Греты» Картхальс открыл машинописное бюро, которое служило не только для встреч агентов, но и для передачи секретных документов, которые прятали в резиновых валиках пишущих машинок. Этот хитрый трюк так никогда и не был раскрыт полицией.

Под верхним эшелоном официальных советских лиц работала группа надежных немецких организаторов, все они были коммунистами с большим стажем и заслуживали полного доверия.

Фриц Бурде, он же «Доктор Шварц», руководил этой сетью с 1929-го по 1932 год, потом был переведен в Китай. Бывший немецкий рабочий из Гамбурга, стройный, приятный, улыбчивый молодой человек тридцати лет, с открытым лицом и искренними глазами, Бурде был одним из тех способных подпольщиков, которые вносили гармонию в ряды работников советской разведки. Его скитания закончились в «отечестве пролетариата», где он был казнен во времена чисток.

Одним из членов сети Бурде был молодой энтузиаст-коммунист Артур Кеплер, сотрудник либеральной «Фоссише цайтунг» и тайный член Коммунистической партии Германии. Советская разведка использовала его должность редактора иностранного отдела. Он имел доступ ко всей информации конфиденциального свойства, которая поступала в редакцию газеты, и докладывал о ней Бурде. Однако после нескольких месяцев такой работы руководству газеты донесли, что он коммунист, и его уволили. Он отошел от подпольной деятельности, но сохранил свое положение тайного члена партии, поехал в Россию, где написал книгу «Россия глазами буржуа». Несколько позже Кестлер вступил в группу «Шандора Радо».

Преемник Бурде, Вильгельм Баник, выпускник московской военно-политической школы, оставался на этом посту до 1935 года, когда его послали в Испанию, где он был ранен в гражданской войне. Первым помощником Баника в Германии был Иоганн Либерс. Во главе агентурной сети в центральной Германии (в Саксонии и Тюрингии) стоял другой выпускник военно-политической школы — Вильгельм Тебарт. Инженер Эрвин Крамер использовался группой как эксперт по танкам и железным дорогам.

Известную пользу приносила коммунистическая студенческая организация, члены которой уже несколько лет пополняли германскую индустрию и принимали участие в воспитании нового поколения. Существовал клуб работников интеллектуального труда, левых по своим убеждениям, и множество других «профессиональных» групп, аналогичных тем, которые существовали в коммунистическом подполье Соединенных Штатов. Клаус Фукс, позднее обвиненный в Британии в атомном шпионаже, был членом одной из таких профессиональных групп в Германии в 1932–1933 годах.

По оценке Ганса Рейнерса, бывшего члена сети, 5 процентов преподавателей Высшей технической школы в Берлине, крупнейшей и наиболее хорошо оборудованной из всех технических школ Германии, использовались советской разведкой, причем многие из них даже не знали об этом. «Аппарат, — свидетельствовал Рейнерс, — был разветвлённым и вездесущим, он имел помощников среди представителей всех профессий, даже среди уборщиц и посыльных; некоторым из них платили, некоторым — нет… Месячный бюджет доходил до 30–40 тысяч марок, да еще 5 тысяч марок поступало от «Греты».

Иногда людей толкало на шпионаж нечто другое, чем коммунистические убеждения. С самыми невинными побуждениями германские ученые вступали в переписку с коллегами из советских университетов, некоторые были даже членами-корреспондентами советских научных обществ. Всесоюзное общество культурных связей находилось под пристальным наблюдением НКВД. Имена всех немецких корреспондентов фиксировались, проверялись их политические убеждения, к некоторым из них подбирали ключик.

Были и такие, кого удавалось соблазнить финансовыми обещаниями. Любители приключений, невезучие азартные игроки, люди, обремененные долгами или запутавшиеся в любовных делах, становились агентами или потенциальными агентами. Некоторые соглашались и занимались шпионажем, другие пытались вернуться к спокойной жизни. Их имена никогда не забывали в Москве, и часто, после периода тихой отставки, им напоминали о прошлом, и тогда они оказывались перед трудным выбором.

Другим источником промышленных шпионов был контингент инженеров и рабочих, которые желали поехать в Россию, чтобы получить там работу на заводах. В начале эры индустриализации высокие заработки, которые предлагались инженерам и квалифицированным рабочим, казались очень привлекательными. Во времена депрессии, уже тысячи безработных немцев стремились в Россию.

Один из людей Якова Равича, открывший агентство по найму рабочей силы, давал объявления в газеты и просил людей, которые хотят получить работу в Советском Союзе, связаться с ним через указанный номер почтового ящика. Присланные письма передавались Эриху Штеффену, германскому агенту советской военной разведки, который переправлял их Равичу. Из массы предложений Яков Равич отбирал небольшое число тех людей, которые работали на заводах, представляющих интерес для России. Их заявления прорабатывались, их политические взгляды проверялись, и, если результаты оказывались удовлетворительными, кандидату говорили в «агентстве по найму»: «Если вы сможете связать нас с человеком с вашего завода, который согласится сотрудничать с нами после вашего отъезда, то будете наняты для работы в России». Этот метод оказался весьма успешным.

Не последнюю роль играли рабкоровские группы, созданные в Германии, подобно тем, что появились повсюду под эгидой Коминтерна и при финансовой помощи советских разведывательных органов. Вначале во главе этого движения стоял Бела Ваго, венгерский коммунист, работник торгпредства и советский тайный агент. Движение рабкоров началось в 1925 году и приняло здесь самый большой размах по сравнению с другими странами (если не считать Советского Союза). «Роте фане» в Берлине и коммунистические газеты на местах призывали корреспондентов с индустриальных предприятий писать о доходах и расходах, технических нововведениях и новых методах работы. Сообщения рабкоров тщательно проверялись, и если попадались существенные, то они передавались в разведку.

Советские источники подтверждают, что больших успехов рабкоровское движение в Германии достигло в период между 1926 и 1932 годами. «Из всех капиталистических стран, где развилось движение рабкоров, — писала Мария Ульянова, — Германия была одной из первых». В июне 1928 года «Роте фане» насчитывала 127 рабкоров, а месяцем позже — 227. К концу 1928 года в Германии было несколько тысяч рабкоров.

В дополнение к торговому представительству в отдельных отраслях появились «торговые компании», часто именующие себя смешанными советско-германскими фирмами: «Дероп» — в нефтяной сфере, «Дерулюфт» — в авиационной, «Книга» — в издательской и т. д. Каждое из них служило прикрытием для одной из «двух девушек», реже для двух одновременно. Такое разделение было логичным. Красная Армия засела в «Дероп», «Дерутре» (немецко-русское транспортное общество), «Гаркребо» (гарантийный и кредитный банк) и т. д. НКВД обосновалась в «Книге», «Востваге» (Восточно-западная торговая компания), Интуристе.

ТАСС использовался как «Гретой», так и «Кларой».

 

Высокое качество немецкой работы

В Германии отношения между советской разведкой и коммунистической партией по форме были те же самые, что и во Франции. Тем не менее, в Германии они сильно отклонились от французского образца.

Итак, КПГ должна была выделить высокопоставленного человека для связи с советским аппаратом и для руководства подпольной работой. В каждой стране из-за уникальной важности такого поста выбор кандидатуры велся при взаимодействии Москвы (под личиной Коминтерна) и кокретной коммунистической партией. После своего назначения этот человек находился под защитой своей партии. Чтобы придать ему иммунитет, его можно было сделать членом парламента, при необходимости ему выделялся телохранитель, и, разумеется, если он попадал в руки полиции, к его услугам были лучшие адвокаты. Но этот человек, обеспечивающий связь, предупреждался, что если он допустит «отклонения», то будет ликвидирован, прежде чем успеет вымолвить хоть одно слово. Во Франции пост такого человека для связи между компартией и советским аппаратом занимал с начала тридцатых годов Жак Дюкло, в США до 1945 года — Эрл Браудер, в Германии до 1933 года — Ганс Киппенбергер.

Немецкие ученики Москвы оказались подготовленными гораздо лучше, чем многие другие представители «братских» партий. С их вошедшей в поговорку аккуратностью, дисциплиной и техническими навыками германские агенты быстро усваивали методы конспирации, более того, совершенствовали их и во многом превзошли своих учителей. Не случайно, например, лучшие мастерские по изготовлению паспортов в Западной Европе, которыми снабжались НКВД, армейская разведка и Коминтерн, находились в Берлине. Фальшивые деньги, которые пришлось раз или два печатать в экстренных случаях, тоже изготавливались в Германии. А главный штаб компартии в «Доме Карла Либкнехта» с его потайными комнатами, подвалами и сигнальной системой стал образцом для всех других.

Германский коммунистический аппарат рано начал готовить агентов, которые могли проводить разведывательные операции. Некоторые из них повышались в ранге, поступали на советскую службу, их посылали в разные страны, где они широко использовали свое немецкое гражданство для достижения необходимых целей. Те из них, кто остался верным Сталину, получили высокие посты в Четвертом управлении, а те, кто пережил войну, вошел в элиту Германской Демократической Республики.

Ганс Киппенбергер был одним из таких лидеров целое десятилетие, до 1933 года, а с 1929-го по 1933-й возглавлял «специальную службу» (М-аппарат) в Германии. Он пришел из студенческой коммунистической организации, вожаком которой являлся, и сохранил все внешние черты студента-идеалиста. Со сверкающими черными глазами, узким лбом и стройной фигурой, он был воплощением фанатика, когда вступал в подпольную организацию коммунистической партии в Гамбурге. В 1925–1927 годах он разыскивался германской полицией и некоторое время жил на нелегальном положении. Он был выдвинут своей партией в рейхстаг, был избран, получил депутатскую неприкосновенность и вышел на открытую арену. Военная комиссия рейхстага, членом которой стал Киппенбергер, была чудесным наблюдательным пунктом и предоставляла возможности для прямого контакта с генералами и адмиралами германских вооружённых сил, которые начали возрождаться. Эти контакты потом оказались фатальными для Киппенбергера — когда, во время правления нацистов, он скрылся в Москве, его там объявили германским шпионом и казнили во время большой чистки.

Как часто бывало с «практиками партийной работы», Киппенбергер не был выдающимся политическим или идеологическим лидером, даже, как организатор, он был ниже своего помощника Лео Флига — связника между немецким подпольем и Коминтерном. Флиг в период нацистской власти тоже был отозван в Москву и казнен.

В совместных советско-германских тайных операциях участвовало поколение многообещающих молодых людей, большинство из которых закончили одну из специальных школ в Москве. Многие из них добились печальной известности.

Среди них самым заметным был Рихард Зорге, чьи подвиги в Японии стали известны только спустя долгое время после его смерти. Привлекательный, высокий, хорошо сложенный мужчина, Зорге нравился всем, даже лёгкая хромота прибавляла ему очарования. «У Ики было что-то от германского гусарского офицера», — вспоминал один из его друзей. (Ика — прозвище Зорге среди его ближайших друзей, его жену Кристину называли Икарет). — Он довольно много пил, но всегда хорошо держался. Он легко заводил друзей, и каждый был рад видеть его». В институте социальных исследований во Франкфурте Зорге не добился заметных успехов: ни его исследование в области антисемитизма, ни брошюра «Накопление капитала» не получили известности. Зорге был выдающимся подпольным практиком, лишенным политических или философских талантов.

Зорге в Германии поступил в советскую разведку и в конце 30-х годов поехал в Москву в качестве корреспондента «Франкфуртер цайтунг». Потом отправился в Китай и, наконец, в Японию, где с 1935 по 1941 годы руководил знаменитой шпионской группой. Он считался консервативным человеком и нацистом, поэтому ему доверяли все секреты в посольстве. Он завербовал в качестве агентов несколько японских коммунистов, имевшихся как в токийском правительстве, так и вокруг него. Его доклады в Москву в критические годы с 1937-го по 1941-й имели историческое значение.

Другой замечательной фигурой в этой русско-германской группе был Вильгельм Цайссер — после войны он долгое время руководил восточногерманской полицией. Работа Цайссера в качестве советского тайного агента бросала его то в Китай, то в Малую Азию, то в Испанию, а в 1945 г. он вернулся на родину с советским гражданством и стал членом коммунистического правительства.

Высокий, с приятным лицом, интеллигентный и смелый, бегло говорящий на многих иностранных языках, Цайссер имел все качества, чтобы высоко подняться в коммунистической иерархии. В юные годы он был учителем в Рейнской области, потом солдатом кайзеровской армии, где дослужился до чина лейтенанта. Он обосновался в России, когда разразилась Октябрьская революция. Воодушевлённый движением масс, он вступил в ряды большевиков и с тех пор так и оставался убежденным коммунистом. Он был членом «Союза Спартака» в Германии и играл ведущую роль в коммунистическом движении в Руре в 1923 году. После прохождения курса в Москве он стал авторитетом в области методов и техники гражданской войны.

С 1925 года Цайссер — в рядах советской разведки. Был послан в Китай. В Шанхае основал отделение «Стального шлема» (председателем которого в Германии был генерал-фельдмаршал Гинденбург), завоевал уважение и доверие дипломатов и служащих и получил возможность снабжать Москву ценной информацией. Когда генерал Ганс фон Сект, бывший шеф германской армии, посетил Шанхай, он останавливался в доме Цайссера. Из Шанхая Цайссер поехал в Маньчжурию, а потом в Малую Азию. В конце тридцатых годов он появился в Испании под именем «генерала Гомеса». Из Испании он вернулся в Россию. Даже во время пика карьеры его окружала атмосфера отчуждённости. Он избегал фамильярности в общении со своими товарищами, и многие обижались на него за высокомерие. Где бы ни появлялся Цайссер со своей поразительно красивой и элегантной женой, повсюду он привлекал всеобщее внимание.

Когда Цайссера сняли с высоких постов в Восточной Германии, коммунистическая пресса обвинила его в «социал-демократических тенденциях». По отношению к такому человеку, как Цайссер, эти утверждения просто абсурдны, единственным его «отклонением» была его независимость и чувство собственного достоинства — свойства, которые могли перерасти в «титоизм». И в самом деле, если условия в Восточной Германии позволили бы появиться германскому Тито, Цайссер был бы лучшим кандидатом на этот пост.

Другим известным членом этой выдающейся группы был Артур Илльнер («Штальман»), менее привлекательный тип тайного агента, жестокий, безжалостный и эгоистичный. Плотник по профессии, он достиг высокого ранга в коммунистическом подполье, отвечал за поставки оружия, был послан для обучения в Москву, а после окончания школы был направлен в Китай. В интернациональной бригаде в Испании ходили слухи о том, что имя Илльнера как-то связано с ликвидацией некоммунистов и оппортунистов. Из Испании он вернулся в Москву, а летом 1940 года обосновался в Швеции. Оттуда Илльнер руководил небольшой разведывательной сетью в Германии в первой фазе войны. С 1945 года «Штальман» работал в Центральном Комитете Социалистической единой партии Германии (СЕПГ) в Восточном Берлине. Ведал тайными коммуникациями (переброска людей, материалов и денег) между ГДР и Западным Берлином и ведущими организациями коммунистического толка Западной Германии. С 1951 года «Штальман» работал в Институте экономических исследований, где занимался главным образом разведкой.

Крупным агентом советской разведки в Германии был Эрнст Волльвебер, ставший впоследствии министром государственной безопасности ГДР. Эрнст Фридрих Волльвебер, сын шахтера, в юные годы был докером. К началу своей службы в кайзеровском военном флоте девятнадцатилетний матрос уже являлся членом молодежной социалистической организации, которая, однако, казалась ему слишком умеренной, поэтому он перешел в «Союз Спартака», который был зародышем коммунистической партии. Его революционные подвиги начались в ноябре 1918 года, когда его крейсер «Гельголанд» стоял в Кильском канале. Молодой бунтарь, воодушевленный рассказами о восстаниях на русском флоте, поднял красный флаг над кораблем и возглавил революционные демонстрации в Киле, Бремене и Вильгельмсхафене.

В начале 30-х годов Волльвебер был послан в Москву для обучения в специальной школе, где прошёл хорошую подготовку к подпольной работе. В 1928 году он был избран в прусский парламент, а в 1932 году в рейхстаг. Его настоящий взлет, однако, начался уже в нацистский период, когда он достиг положения «самого опытного диверсанта, какого когда-либо видел мир», как говорила о нем пресса.

Много других начинавших свою деятельность в раннюю пору германского коммунизма впоследствии достигли высоких постов в Германской Демократической Республике. Среди них был и Эрих Мильке, который в 1931 году убил двух полицейских.

Берлинские мастерские по изготовлению фальшивых документов были уникальными во всей истории разведки. В искусстве изготовления фальшивых паспортов, удостоверений и других документов ни шпионские штабы воюющих стран, ни дореволюционные подпольщики, проявившие большое умение в этой области, даже не приблизились к берлинскому «Пасс-аппарату». Он пережил не только несколько налетов полиции, но смог противостоять даже гестапо. Чтобы оценить масштабы его деятельности, достаточно сказать, что на руках во все времена должно было находиться до 2 тысяч паспортов, что у них был набор из 30 тысяч печатей и что персонал «Пасс-аппарата» в Германии и за рубежом в 1931–1933 годах составлял 170 человек, в основном мужчин.

«Пасс-аппарат» Коммунистической партии Германии был ее ровесником, его организовали в 1919–1920 годах в обстановке гражданской войны и «неминуемой» революции. Он был маленьким, примитивным и бедным. В 1921 г. его разгромила полиция. После реорганизации 1923 года он быстро развивался. Несмотря на то, что на него с 1924 по 1932 гг. не менее четырёх раз налетала полиция, за десятилетие, с 1923 по 1933 год, он достиг беспрецедентных высот в смысле качества и количества продукции. В те времена существовала одна мастерская по изготовлению паспортов в Москве, вторая — в Берлине и третья — в Соединенных Штатах. Для потока важных советских агентов, едущих на Запад, Берлин был первой остановкой. Здесь они должны были «освободиться» от советских документов, потому что полиция проявляла особое внимание к их владельцам. Их снабжают другими паспортами с вымышленными именами и новой биографией, которую они должны выучить до мельчайших деталей. На обратном пути они сдавали фальшивые паспорта и получали обратно свои, подлинные.

Такая же процедура применялась и к иностранным коммунистам, особенно если они ехали в Россию. Чтобы скрыть тот факт, что они ездили в Страну Советов, их настоящие паспорта, где последней стояла германская или чешская виза, оставались в Берлине, и они продолжали путь со сфабрикованными паспортами. Когда они возвращались из России, то получали свои паспорта, которые теперь могли служить доказательством того, что они все это время пробыли в Германии.

Душой «Пасс-аппарата» в Берлине была группа из пяти или семи преданных людей, виртуозов в своей профессии. Мастерство немецких наборщиков, механиков и печатников было гораздо выше, чем у других подобного рода профессионалов во всей разветвленной подпольной сети Коминтерна. В Москве они пользовались таким высоким уважением, что им прощали даже некоторые нарушения правил конспирации. Проще всего было бы переместить эту группу в Москву, но это означало разрушить сеть и убить курицу, которая несет золотые яйца.

В 1932 году ведущая группа германских коммунистов, насчитывающая примерно 600 человек, получила распоряжение готовиться к переходу на нелегальное положение. Всех надо было снабдить фальшивыми паспортами и фиктивными адресами, хотя они пока продолжали жить на своих прежних местах. Во время выборов в рейхстаг в 1932-м каждый из них регистрировался дважды: один раз под своим настоящим именем, а второй — под вымышленным. Им даже приказали голосовать дважды, чтобы избежать возможных вопросов.

В 1933 г., накануне захвата Гитлером власти, в распоряжении аппарата было более пяти тысяч паспортов, среди них (в округленных цифрах) 75 шведских, 300 датских, 75 норвежских, 400 голландских, 100 бельгийских, 300 люксембургских, 400 саарских, 200 подлинных и 700 фальшивых швейцарских, 300 австрийских, 600 чешских, 100 данцигских, 1000 подлинных германских и около 500 германских паспортных форм.

«Пасс-аппарат» был формально подчинен Компартии Германии и косвенно Коминтерну.

Главой ОМС Коминтерна был Осип Пятницкий; его помощник в Берлине Миров-Абрамов с 1926 года руководил также «Пасс-аппаратом». Без его согласия нельзя было сделать никаких изменений в составе персонала. Лео Флиг возглавлял паспортный центр от Коммунистической партии Германии с 1923 по 1935 год. Два молодых человека — Рихард Гросскопф и Карл Вин («Тургель» и «Шиллинг»), которые только что вышли из коммунистической молодежной лиги, в 1923 году были направлены к Флигу и работали у него около десяти лет, до конца 1932 года. В 1933-м оба были арестованы и провели двенадцать лет в концентрационном лагере.

Трудно представить весь клубок проблем, связанных с работой «Пасс-аппарата». «Хороший» фальшивый паспорт должен охранять своего владельца от всех ловушек и соответствовать его облику. В «Пасс-аппарате» говорили, что «паспорт должен быть как костюм, сшитый хорошим портным». Когда западному коммунисту готовили паспорт, первым делом выясняли, какую национальность определить его владельцу? К паспортам некоторых государств относятся с большим уважением. Например, владелец паспорта нейтральной Швейцарии мог пересекать многие европейские границы без визы. Датские и шведские документы тоже считались хорошими. Британские паспорта были бы замечательны, но их труднее подделывать. Польские и прибалтийские паспорта не пользовались успехом, потому что вызывали подозрения у полиции, которая чувствовала в них что-то русское. Германские коммунисты, которые не знали никакого языка, кроме немецкого, предпочитали паспорта Саара, где население говорит по-немецки, и которые позволяли легко проникать в разные страны.

Будущий обладатель паспорта должен бегло говорить на нужном языке, потому что даже самый лучший документ может стать ловушкой, если его предъявитель не говорит на «родном» языке. Допустим, он говорит только по-немецки и решено снабдить его паспортом, «выданным» в Мюнхене. Ганс Рейнерс, бывший эксперт по паспортам в Коминтерне, так описывает эту процедуру:

«Мы, конечно, имеем бланк германского паспорта и хотим заполнить его для господина Мюллера из Мюнхена. Но мы должны иметь в виду, что Мюллер в один прекрасный день может появиться в Мюнхене и его документы будут тщательно проверены полицией. Какие чернила применяются в Мюнхене для паспортов? Как зовут офицера, который подписывает паспорта? Мы даем указания нашему агенту в Мюнхене узнать это и получаем от него подпись Шмидта, шефа полиции, а это отнюдь не простая операция. Теперь надо узнать время подписания, а это новая головоломка, мы должны знать, что господин Шмидт не был в отпуске или не был болен, когда им «подписывался» паспорт. Кроме того, в некоторых странах полицейская печать подтверждается штампом об оплате пошлины, значит, надо подделать и этот штамп.

Штампы время от времени меняются по важным или не особенно важным причинам. Поэтому требуется громадная коллекция штампов сотен городов и поселков.

Когда эти операции закончены, работа по изготовлению паспорта только начинается, самая трудная часть еще впереди. Мюллер не может так просто появиться в обществе, снабженный только паспортом, он должен иметь документы, которые косвенно подтверждают его личность: свидетельство о рождении, записи о службе, книжка социального страхования и т. д. Это целая коллекция документов, и, чтобы она была полной, человек, выдающий ее, должен быть историком, географом и знатоком полицейских привычек.

Если свидетельство о рождении должно подтверждать, что господин Мюллер родился в Ульме в 1907 году, «Пасс-аппарат» обязан выяснить, какая форма применялась в этом городе сорок или пятьдесят лет назад, какие нотариальные термины использовались в то время, какие имена были популярны, а какие — нет. Имя Ивар звучало бы странно для города Ульма, а имя Зепп казалось бы странным в Гамбурге или Копенгагене. Главное правило заключалось в том, чтобы сделать эту личность похожей на сотню других, без особых примет, которые могли бы запомнить полицейские, попутчики или прохожие.

Наконец, возникал вопрос с печатями. Какими они были в тех местах в то время? Был ли там на гербе лев, медведь или орел? Требовалось знание геральдики, и целые тома, посвященные этому вопросу, стояли на полках.

«Пасс-аппарат» иногда изготовлял и брачные свидетельства для своих клиентов. Было нелегко вовлечь другого человека в подпольные дела, если только мужчина и женщина не предназначались для особой работы, например как хозяева магазина, гостиницы и тому подобное. Однако все они должны были иметь свидетельство о занятости, потому что первым вопросом, который задавала полиция, был вопрос о месте работы. В этом отношении было важно никогда не представлять человека в качестве служащего или рабочего, потому что простая проверка откроет всю фальшь документов. Профессии торговца, свободного писателя или художника лучше всего подходили для подпольщика, потому что им не требуется отчитываться в своих перемещениях и поступках.

В среднем около 400 комплектов документов готовилось берлинским «Пасс-аппаратом» ежегодно с 1927-го по 1932 годы, некоторые из них изготовлялись про запас, а около 250 передавались другим ведомствам. В 1933 году потребность, естественно, сильно возросла.

Когда набор документов был готов, возникала еще одна проблема. Если Ивар Мюллер будет пересекать первую границу, его паспорт не должен выглядеть новым. Если в нем будут проставлены многие визы, которые свидетельствуют о том, что путешественник проверен и перепроверен, полиция не обратит внимания на то, что ей предъявляют «свежеиспеченный» документ. Вот почему «Пасс-аппарат» проставлял многие фальшивые визы и пограничные штампы на паспорт. Маршрут должен быть хорошо продуман и соответствовать той легенде, которой снабдили нелегала».

В дополнение к поддельным паспортам аппарат должен был иметь запас подлинных документов, купленных или похищенных из полицейских структур различных стран. Прежде всего, это касалось чистых бланков паспортов, однако они применялись с осторожностью. Выданные ранее паспорта требовали доработки: надо было удалить фотографию прежнего владельца и заменить ее другой. Приходилось также подделывать ту часть печати, которая попадала на фотографию. Подлинный паспорт, конечно, был более надежным, но чтобы изменить его, требовалось большое искусство.

Чистых бланков паспортов постоянно не хватало, их добывали разными способами. Так, жена одного коммуниста по имени Хоффман, работала уборщицей в полицейском управлении и имела возможность время от времени похищать бланки паспортов. В Базеле Макс Хабиянич, полицейский чиновник, о котором будет рассказано в пятой главе, снабжал коммунистическое подполье прекрасными швейцарскими паспортами.

В одном случае большая партия паспортов была получена в Берлине из Праги. В 1932 году чешская полиция подготовила меморандум о коммунистическом подполье, и НКВД вознамерилась заполучить его, чтобы узнать, сколь много известно чешским властям. На полицейское управление был организован налет. Налетчики были разочарованы: они не нашли меморандум, зато им удалось захватить 1500 паспортов. Чешские документы были в большом ходу в подполье, они использовались вплоть до убийства короля Югославии Александра и французского премьер-министра Барту в октябре 1934 года, когда обнаружилось, что усташи (террористическая подпольная организация в Югославии) тоже пользуются фальшивыми чешскими документами. Полиция во всей Европе стала проявлять повышенный интерес к владельцам чешских паспортов. С французской границы «Пасс-аппарат» получил сообщение о том, что полиция начинает удивляться, почему так много чешских граждан, не знающих ни слова по-чешски, пересекают германско-французскую границу. Было решено изъять 200 чешских паспортов и заменить их другими.

В начале 30-х годов два полицейских офицера из Саарской области, оба члены нацистского немецкого фронта, продавали паспорта коммунистам. У одного были бланки паспортов, а у другого — штампы, и они вели дело совместно. Эти два нациста брали за каждый бланк со штампом около двух марок. И однажды они поставили условие: продавать паспорта партиями не менее 500 штук. Чтобы удержать эту пару в деле, у них купили 1000 саарских паспортов, из которых 700 тут же уничтожили. Но как только свершилось это аутодафе, тут же потребовалось 100 саарских паспортов. Снова пришлось купить 1000 паспортов, из которых 900 были сожжены.

Мастерские по изготовлению паспортов и места их хранения были разбросаны по всему Берлину. Только три или четыре руководителя знали о всей системе, а рядовым работникам был, как правило, известен лишь один адрес.

«Пасс-аппарат» располагал шестью мастерскими.

Печатная мастерская имела в 1932 году 1,7 тонны наборного материала, включая шрифты особых типов, которые требовались для «старых» документов. Двое наборщиков, которые здесь работали, были серьезными, хорошо образованными людьми, надежными во всех отношениях. Главным наборщиком был коммунист Дюринг. Они отдавали все свое время «Пасс-аппарату», и им хорошо платили. Их собственные фальшивые паспорта свидетельствовали, что один из них торговец, а другой — студент технической школы.

Шумные печатные станки были установлены в подвале мастерской по изготовлению ящиков. Раз в неделю, иногда реже, когда два человека приезжали, чтобы отпечатать документы, наверху запускались на полную мощность все машины.

Другая мастерская занималась репродукцией подлинных документов и подписей. Для этих целей был установлен большой и дорогой фотоаппарат, лучший имелся только в торгпредстве. Вальтер Тигер, руководивший этой мастерской, был экспертом на всех этапах подделки паспортов.

Специальная мастерская для резиновых штампов размещалась в магазине резиновых изделий, потому что горящая резина издавала сильный специфический запах. Владельцем магазина был коммунист, который не имел членского билета партии, очень осмотрительный человек, у которого в числе клиентов были и полицейские. Гравер Кениг был хозяином граверной мастерской в Нойкельне. Его престиж рос из года в год. После двенадцати лет работы в Берлине его послали в Москву в такую же мастерскую. Когда к власти пришла нацистская партия, сын Кенига оказался в тюрьме. Отец в Москве был уволен с работы по соображениям безопасности, а потом тоже арестован.

В дополнение к своим постоянным кадрам аппарат завербовал двух работников самого большого германского предприятия «Штемпель-Кайзер», которое изготовляло штампы для всех правительственных учреждений. Эти двое систематически изготовляли дубликаты штампов любой важности. Эта счастливая ситуация, однако, закончилась в 1932 г., когда оба агента по разным причинам отказались от сотрудничества. Был ещё магазин штампов Виндуса на Германплатц, владелец которого, будучи коммунистом, оказал большую помощь «Пасс-аппарату».

Огромные запасы резиновых штампов были спрятаны в разных тайных местах, каждое из которых содержало штампы определенной страны или области.

Две особые мастерские занимались «основными документами» — такими, как свидетельства о рождении и крещении, а также школьными аттестатами. Одна из них продолжала работу, если другая попадала в поле зрения полиции, потому что все необходимые материалы хранились в трех или четырех местах.

Специальная мастерская занималась переделкой подлинных паспортов. Опытный мастер копировал оттиск печати с убранной фотографии. Иногда убирались и заменялись фальшивыми отдельные страницы, ставились новые визы. За эту работу отвечал Рихард Кваст, по кличке Абель. Мастерские такого типа обычно размещались в ателье по ремонту обуви, вот почему в коммунистическом подполье специалисты по изготовлению фальшивых паспортов назывались «сапожниками».

«Пасс-аппарат» держал отделения по всей Европе. Они, как говорилось, были «посажены» в Дании, Швеции, Норвегии, Голландии, Бельгии, Саарской области, Швейцарии, Австрии, Чехословакии и Данциге. Сама Германия была разделена на двадцать четыре области, в каждой из которых работало четыре или пять агентов, а в Берлине их было десять. В одиннадцати странах насчитывалось около двадцати агентов. Вместе с работниками «Пасс-аппарата» это составляло 170 человек без учета временных помощников, работавших без оплаты.

Агенты в провинции и за границей, перед которыми ставилась задача добывать паспорта от сочувствующих партии людей или от членов организаций «Рот-Фронта», временами работали очень успешно. Чтобы помочь партии, сочувствующие подавали прошение о получении паспорта, а потом передавали документ партии. Другой задачей провинциальных агентов было наблюдать за паспортными отделами, добывать формы и подписи и сообщать центру о любом изменении в паспортном режиме.

Запасы штампов, паспортов и других документов прятали в самых невероятных местах. Один тайник был устроен в основании большого телескопа берлинской обсерватории, которой руководил коммунист-подпольщик Герман Дюнов. Второе место было в письменном столе служащего Дрезденского банка, третье — в церкви Назарета.

До прихода нацистов к власти полиция совершила не менее пяти рейдов на различные помещения «Пасс-аппарата». Из сотен находившихся в обороте фальшивых паспортов некоторые неизбежно должны были попадать в руки полиции, поэтому, несмотря на все предосторожности, несколько мастерских были раскрыты.

Тяжелым ударом был арест в Вене курьера Клозе с мешком, набитым паспортами. В январе 1932 года на датской границе были арестованы три немецких путешественника, которые на самом деле оказались советскими гражданами с поддельными паспортами. Примерно в это же время в Гамбурге был задержан сотрудник торгпредства Чубарь-Онищенко, на его вилле нашли пять фальшивых паспортов, сделанных так хорошо, что не оставалось сомнений в существовании неизвестной мастерской по изготовлению документов. В декабре 1932 года женщина с поддельным паспортом пыталась проехать на автомобиле через границу в Голландию; она была арестована вместе с «шофером», роль которого играл Паукер, муж будущего коммунистического лидера Румынии Анны Паукер. Полиция определила, что их паспорта были изготовлены в Берлине.

Результаты полицейских рейдов поначалу были весьма скромными. Однако в ноябре 1932 года полиция захватила серьезную добычу, совершив налет на квартиру на Кайзер-аллее. Там она нашла паспорта разных стран, американские паспортные бланки, свидетельства о рождении, школьные аттестаты и другие документы. Кроме того, там были сотни печатей, в том числе и штампы полиции Анкары, Софии и Амстердама. Были найдены образцы подписей шефа Скотланд-Ярда и других руководителей британской полиции. По обнаруженным заметкам стало ясно, что за последние шесть месяцев было изготовлено 1500 паспортов.

«Берлинер тагеблатт» опубликовала полицейский отчет:

«В мастерской было обнаружено 2000 штампов, 600 бланков паспортов, 35 почти законченных паспортов, 807 фотографий для паспорта, 716 штампов для подтверждения уплаты пошлины, 300 официальных бланков, 73 формы расписок, 57 штампов об уплате налогов, 165 свидетельств, 700 полицейских документов, 30 трудовых книжек и 650 бланков различных фирм.

Эта мастерская фальшивых документов была самой большой из всех, которые были раскрыты в Европе со времен войны».

Во время рейда были арестованы Карл Вин и Эрвин Кольберг. Однако полиция обезвредила лишь часть ресурса нелегальной сети, остальные мастерские продолжали работать.

Приход нацистов к власти стал тяжелым ударом для «Пасс-аппарата». В апреле 1933 года полиция нашла ещё один крупный склад печатей и паспортов и арестовала Рихарда Гросскопфа. Его вместе с Вином приговорили к 12 годам и он просидел в концлагере до 1945 года.

Вскоре произошло другое несчастье. Альфред Каттнер, работавший в «Доме Либкнехта», т. е. в штаб-квартире коммунистической партии в Берлине, и знавший многих из подпольного мира, выдал своих товарищей гестапо. (Потом Каттнер был убит своими бывшими товарищами). Среди тех, кого он предал, был и Герман Дюнов. В его обсерватории нацистские власти, к своему удивлению, нашли не только множество паспортов, но и подписи казначеев своей партии, членские билеты и фальшивые расписки, подтверждающие уплату нацистских взносов.

Хотя эта потеря и не была фатальной, обстановка стала угрожающей. В руководстве «Пасс-аппарата» было решено перевести все в Саарбрюкен, который в то время находился под управлением Франции. В 1934 г. после почти десяти лет успешной работы в Берлине, мастерские, инструменты и запасы штампов и паспортов были переправлены в Саар. Резиновые штемпели надо было отделить от деревянных ручек и уложить под двойное дно чемоданов. Документы и печати упаковывали в специально сделанные пустоты в ножках столов. Чернила специальных сортов заливали в стеклянные трубки, спрятанные в мебели. Казалось, что перевезти через границу все движимое имущество «Пасс-аппарата», спрятав его среди мебели, невозможно, но с помощью инженера-коммуниста с каменоломни вблизи границы, который хорошо знал привычки и приёмы таможенников, остатки оборудования были успешно вывезены из Германии. Вместе с материалами в Саарбрюкен переехали и некоторые специалисты, и мастерская возобновила свою работу.

Но условия в Сааре стали ухудшаться. Росло влияние нацистов, активизировалась их агентурная сеть, и было похоже, что Германия скоро захватит эту область. В 1935 г. Саар проголосовал за воссоединение с Германией. Москва приказала переслать в Россию весь запас паспортов. Другие бумаги и штампы следовало отправить в Париж.

Вынужденный покинуть Германию, «Пасс-аппарат» не смог восстановить свою былую славу. Однако, когда в 1936 году началась гражданская война в Испании, открылся новый источник паспортов. Не только бойцы интербригад, но и тысячи симпатизирующих им иностранцев в Испании сдавали свои национальные паспорта. Аппарат изучал их и отбирал для своих агентов прекрасные британские, американские, канадские и другие документы. Этот запас, насчитывавший тысячи паспортов, покрывал все нужды вплоть до начала войны.

 

Промышленные цели

Германский уголовный кодекс признавал шпионаж, только когда дело касалось военных секретов. В случаях промышленного шпионажа могло быть применено максимальное наказание в виде одного года заключения, что облегчало в некоторой степени работу советской разведки.

Одним из первых дел о промышленном шпионаже был процесс Кнепфле, в котором отразились все особенности методов советских спецслужб в Германии того времени. Главой и казначеем группы был Ганс Барион, сотрудник Военного отдела ЦК коммунистической партии. Его главным агентом на юго-западе был Карл Кельцер из местной организации компартии в Дюссельдорфе. Кельцер в свою очередь поручил рабочему Альберту Кнопфле, секретарю коммунистической ячейки в Аувайлере, проводить операции в Леверкузене, где размещался один из заводов концерна «И. Г. Фарбен». Рассматривая это поручение как партийное, Кнепфле обратился к пяти или шести рабочим — коммунистам и сочувствующим — за информацией о секретных технологиях, образцах и планах. Добытые материалы поступали к Кельцеру, а от него через Бариона к русскому начальнику. Не делалось никакого секрета из того, что Россия была получателем шпионских донесений, напротив, этот аспект работы широко и откровенно обсуждался всеми участниками. Сколь велик был интерес России к химической промышленности Германии, видно из того факта, что одновременно с группой Кнепфле на заводах «И. Г. Фарбен» в том же Леверкузене появилась еще одна, которой руководил бригадир Георг Херлофф. Он сам собирался поехать в Россию и обещал хорошую работу техникам и рабочим. Херлофф собирал информацию и передавал ее советским представителям.

Активность такого рода не могла долго оставаться в тайне, и в начале 1926 года было арестовано около 20 человек. Их судили в мае того же года, и они получили мягкие наказания: от трёх месяцев до одного года.

Связь коммунистической партии с советскими спецслужбами стала ясной во время суда над Вилли Киппенбергером, братом Ганса — будущего руководителя коммунистического подполья. Лишенный твердых убеждений, молодой человек побывал в отрядах Эрхарда, но к середине двадцатых годов попал под влияние брата-коммуниста. Он нашел работу на химическом заводе в Биттерфельде, где копировал секретные планы и передавал их Гансу. Разоблаченный и арестованный, Вилли Киппенбергер в октябре 1926 г. был приговорен к 4 месяцам заключения.

До революции химический завод «Сольве» в Бернбурге, пригороде Дессау, имел отделение в Москве. Русский филиал был национализирован в 1918 г., и теперь его собирались модернизировать в рамках первого пятилетнего плана. Москва решила сманить с завода «Сольве» старого и опытного химика, которому были известны все новые технологии, чтобы он возглавил русский завод. Лури, московский агент, вошел в Гамбурге в контакт с господином Мейером с предложением занять должность главного управляющего филиала завода «Сольве» с окладом 5 тысяч рублей в месяц, бесплатной квартирой плюс 4500 рублей на дорожные расходы. Со своей стороны Мейер должен был выдать своим потенциальным русским нанимателям коммерческие и технические секреты «Сольве». Перед отъездом в Россию он попытался убедить других помочь ему в разведывательной работе. После доноса его арестовали, судили и приговорили к четырем месяцам тюремного заключения.

В октябре 1930 года частное сыскное агентство заводов Круппа в Магдебурге задержало инженера Калленбаха и обнаружило у него в портфеле секретные документы, описание патентов и чертежи новых машин. В ходе расследования было установлено, что Калленбах и два других инженера передавали важную информацию своему бывшему начальнику, который собирался в Россию. Калленбах тоже готовился уехать в Москву через пару недель. Приговор был обычным — четыре месяца Калленбаху и меньшие сроки остальным.

Эта форма шпионажа стала обычной. Так, русский инженер Федор Володичев, который работал на заводах «Сименс» и «Хальске», снабжал микрофонами и телетайпным оборудованием отдел торгового представительства; ему помогали двое молодых немецких инженеров. «Чертежи, найденные у Володичева, отражали последние достижения в телеграфии и представляли громадную ценность для немецкой индустрии», — отмечал эксперт на судебном заседании. Но, тем не менее, суд оказался снисходительным и приговорил Володичева к одному месяцу и десяти дням заключения.

Инженера Вильгельма Рихтера, работника цементного завода «Полисиус» вблизи Дессау, советские представители уговорили передать секретные планы и чертежи для предпприятия, которое должно было строиться близ Москвы. Рихтер стал часто ездить в Москву и, наконец, в 1930 году уволился с завода. После этого была обнаружена пропажа секретных бумаг. В январе 1931 г. Рихтера арестовали. В сентябре того же года Карл Либрих, химик научно-исследовательской лаборатории в Эберфельде, член КПГ, был осужден на четыре месяца за промышленный шпионаж. В Ротвайле трое рабочих — Роберт Мольт, Юлиус Шетцле и Адольф Кох — пытались завладеть промышленными секретами по изготовлению химических волокон и пороха для таинственного «Георга», агента из Штутгарта. Шарлотта Ланд, сотрудница химического завода в Берлине, собирала секретную информацию о химической и металлургической промышленности. Ее арестовали и судили в марте 1932 г. Для военных целей компания «Телефункен» изобрела ранцевый телефон. Это было серьёзная, до сих пор неизвестная техника. Один из работников фирмы «Телефункен», некто Зайферт, передал её фотографии и образцы советским экспертам еще до того, как начался массовый выпуск продукции. Образцы новых коленчатых валов, произведенных фирмой «Рейнметалл», стараниями рабочих попали в руки советских спецслужб в самом начале их производства.

В деле Липпнера, которое слушалось в Берлине в 1931 году, советское торговое представительство опять оказалось в центре внимания. Австрийский инженер Липпнер был нанят советскими в Берлине для исследований в области горючего. Действуя от имени торгпредства, человек, назвавшийся «Глебовым», вёл с Липпнером переговоры и подписал контракт. Через несколько месяцев «Глебов» настоятельно потребовал от эксперта выдать секреты в области очистки бензина на заводе компании «И. Г. Фарбен» в Фридрихсхафене. Липпнер немедленно покинул представительство, хотя потребовал предусмотренную контрактом сумму в 9 тысяч марок. В своем ответе торговое представительство сообщило суду, что «Глебов» им совершенно незнаком и что документы, подписанные этим человеком, не имеют никакой силы. «Глебова» так и не нашли, а его помощник, которого вызвали в суд как свидетеля, спешно уехал в Россию.

Поворотным пунктом стало дело Штеффена — Динстбаха в 1931 году. До этого общественное мнение в Германии, формируемое министерством иностранных дел, было склонно рассматривать советские шпионские дела как отдельные эпизоды, не обязательно связанные с политическим курсом СССР, который с 1926 года считался дружественной страной. Когда взорвалось дело Штеффена и размах и разветвленность шпионажа стали известны всем, не осталось места для сомнений и самоуспокоения. Стало очевидно, что Советский Союз, используя дружественные советско-германские отношения, развернул разведывательную деятельность в громадных размерах. И чем более «дружественными» становились отношения между двумя странами, тем глубже проникал в Германию советский шпионаж.

На этот раз объектом шпионажа стал химический концерн «И. Г. Фарбен», где Эрих Штеффен был руководителем агентурной сети. Он стоял во главе революционной профсоюзной оппозиции химической промышленности. Штеффен использовал ее как центр связи со своими агентами, разбросанными по всей стране. К тому же Штеффен и его жена работали при советском торговом представительстве, а с 1930 года Штеффен занимался также другой частью промышленного шпионажа — проверкой немцев, которые собирались ехать на работу в Россию. В Людвигсхафене, где располагался крупный химический завод, его доверенным лицом был Карл Динстбах, уволенный из правления «И. Г. Фарбен», но сохранивший контакты и своих людей на химических заводах во Франкфурте, Кельне, Рурской области и других местах. Всего на него работало около двадцати пяти человек.

По указанию Штеффена Динстбах обращался к своим многочисленным помощникам с техническими вопросами, касающимися промышленных секретов, и обычно получал ответ. Как показал горький опыт, в основном французский, обширные вопросники могут выдать агента даже на ранней стадии его работы. В Германии такие вопросники были разделены на отдельные части. Собранные вместе, они давали требуемую информацию.

Главная опасность, однако, крылась в размерах аппарата — число источников информации переросло разумные пределы. Среди агентов и информаторов Динстбаха был стенографист Генрих Шмидт, который обратился к рабочему Карлу Крафту с вопросом о технологическом использовании карболовой кислоты и аммониума. Тот доложил об этом своему начальству. Следуя инструкциям, Крафт продолжал поддерживать связь с советской разведкой. Через два месяца, в апреле 1931 г., Динстбах, Штеффер, Шмидт и большое число других инженеров и рабочих были арестованы, и суд признал их всех виновными. В доме Штеффена нашли секретные химические формулы, в его записной книжке — имена и адреса его агентов. Из его банковской книжки стало ясно, что в течение трех месяцев он положил на свой счет 24 тысячи марок.

После месяца, проведенного в тюрьме, Динстбах сознался и открыл все известные ему тайные связи, но он ничего не знал о русской части шпионской сети. Обвинение решило проверить советское торговое представительство, чтобы вскрыть имена русских руководителей агентуры, но министерство иностранных дел отказалось дать на это разрешение. Тем временем торгпредство выступило в прессе с заявлением, в котором все отрицало: «Лица, названные в связи с этим делом, или те, кто арестован, неизвестны торговому представительству. Не существует ни прямой, ни косвенной связи с теми, кто фигурирует в этом деле».

На самом деле аресты встревожили представительство. Аппарат сделал нужные выводы, и некоему «Александру» было поручено позаботиться об арестованных. Низенький, круглолицый мужчина, которому было чуть за сорок лет и чье настоящее имя осталось неизвестным, «Александр» был важным агентом советской военной разведки в Германии. Он занимал одну из задних комнат в посольстве на Унтер-ден-Линден, он не был ни атташе, ни секретарем, его специальностью была подпольная деятельность. Он принимал все доступные меры конспирации: например, никогда сам не отвечал на телефонные звонки. Его деловые визитёры должны были звонить в посольство и оставлять свои имена, а потом «Александр» сам звонил им. Его местонахождение оставалось тайной, и его не могли подслушать даже агенты НКВД, которые дежурили на коммутаторе.

«Александр» организовал и финансировал защиту Штеффена под прикрытием Международной организации помощи борцам революции. Он нанял адвоката-коммуниста, который мог посещать посольство и ездить по стране, не вызывая подозрений. Например, в Аахене был инженер, правдивые показания которого могли вызвать большие неприятности. Адвокат ехал в Аахен, обещал инженеру хорошую работу в России и тем самым покупал его молчание. С теми же целями была предпринята другая поездка, в Нюрнберг.

Однако «Александра» больше всего тревожил сам Штеффен. Тот легко признавался на допросах и посылал своим друзьям-подсудимым слишком уж откровенные записки. Об этих записках, где упоминались многие имена, стало известно обвинению. В одной из них говорилось: «Мы называем все это не шпионажем, а промышленной помощью». И это было ударом, разрушающим всю систему защиты, которая строилась на том, что подсудимые якобы интересовались только условиями труда на химических предприятиях, а письменные отчеты, найденные у них, предназначались для профсоюзной газеты «Фабрикарбайтер». Так как дело Штеффена касалось только промышленного шпионажа, приговор снова оказался снисходительным: Штеффен, Динстбах и Шмидт получили по десять, а остальные — по четыре месяца тюремного заключения.

Хотя обвинение опротестовало приговор, прошло немного времени и все обвиняемые оказались на свободе. Но теперь советское руководство стало сомневаться в надежности пары Штеффен — Динстбах. Возникло опасение, что если их снова арестуют, то они откроют слишком многое. Следуя инструкции «Александра», коммунист-адвокат убеждал чету Штеффен поехать в Россию, но они категорически отказались, потому что у фрау Штеффен были родственники-нацисты. (Она и сама позже вступила в нацистскую партию). В конце концов, Штеффены согласились уехать в Чехословакию. В Праге Штеффена удалось уговорить переехать в Москву, и он был ликвидирован во времена большой чистки.

Одним из результатов шумихи, поднятой вокруг дела Штеффена, стало ужесточение законодательства. 1 марта 1932 года президент Гинденбург подписал Декрет в защиту национальной экономики, который увеличивал до трех лет максимальное наказание за кражу промышленных секретов, а в случае передачи их за границу — до пяти лет. Новые санкции сохраняли силу, пока нацистское правительство снова не ужесточило закон, введя высшую меру наказания за промышленный шпионаж.

 

Военные цели

Хотя промышленный шпионаж в Германии поглощал почти всю энергию и средства советской разведки, чисто военные цели тоже не оставались в стороне.

Самой крупной удачей ГРУ в донацистской Германии был случай с генерал-полковником Хаммерштайном и его дочерями, которые симпатизировали России, хотя каждая по-своему. Генерал Курт фон Хаммерштайн-Экворд, наследник старинной военной династии, занимал высокие посты, а в ноябре 1930 года стал главнокомандующим сухопутных войск рейхсвера. Человек консервативных взглядов, он разделял настроения офицеров и генералов донацистской эпохи, которые склонялись к военному сотрудничеству с Советской Россией. Он посещал Россию в эти годы, встречался с советскими высшими военными деятелями и другими представителями власти. Дочери Хаммерштайна были настроены более прокоммунистически по сравнению с отцом.

Наставником этих девушек стал редактор «Роте фане» Вернер Хирш, чья мать принадлежала к аристократическим кругам Пруссии. Она же и представила его Хаммерштайнам.

Обе девушки быстро схватывали то, что им внушал Хирш. Согласно его представлениям, революционный фронт, на котором они должны бороться, располагался в кабинете их отца. Годами дочери похищали и фотографировали документы, которые находили на его письменном столе. Они подслушивали все разговоры, которые велись в доме, и обо всем сообщали Хиршу. Они стали одними из лучших советских агентов секретной службы в германской армии.

Чёткой разделительной линии между промышленным и военным шпионажем не существовало. Например, авиация и судостроение интересовали советскую разведку, как с промышленной, так и с чисто военной точек зрения.

Так как советская военная авиация в 20-е годы находилась еще в младенческом состоянии, раскрытие секретов германской авиационной техники стало одной из важнейших задач военной разведки. В 1927 году в Берлин из Москвы приехал инженер Александровский, который должен был собрать все основные данные о германской авиационной промышленности. Его правой рукой был латыш Эдуард Шайбе, работник советского торгового представительства, который имел многочисленные связи. Однако главные свои надежды Александровский возлагал на немецкого инженера Эдуарда Людвига, способного авиационного специалиста, который в 1924–1925 годах работал в Москве в филиале фирмы «Юнкерс».

Советские власти намекнули ему, что он может стать профессором в университете, если согласится вернуться в СССР после окончания контракта. Возвратившись в Германию, Людвиг продолжал работать в авиации. Он часто менял места своей деятельности и уже через два года знал все особенности производства на заводах «Юнкерса» в Дессау, «Дорнье» во Фридрихсхафене, а также разработки Исследовательского института аэронавтики в Адлерсхофе.

В конце 1927 г. советское посольство известило Людвига, что место профессора скоро освободится, а пока он должен «сотрудничать» с Эдуардом Шайбе. Чтобы доказать свою преданность, Людвиг начал забирать домой документы из Института аэронавтики (в основном касающиеся авиамоторов). Шайбе доставлял их фотографу Эрнсту Хуттингеру, откуда негативы шли прямо к Александровскому. Когда офицеры секретной службы института обнаружили пропажу документов и чертежей, все улики указывали на Людвига. Шайбе, Хуттингер и Людвиг были арестованы в июле 1928 года. Александровский исчез, а советский атташе Лунев срочно покинул Берлин.

На суде обвиняемые попытались выдвинуть аргумент, который стал популярным через двадцать лет в делах, связанных с атомным шпионажем: наука интернациональна, и Россия не должна подвергаться дискриминации. Суд не принял их аргументы: «Хотя институты обмениваются своими достижениями и опытом в международном масштабе, — говорилось в приговоре, — обвиняемые не были уполномочены выдавать русским то, что не следовало им открывать». Так как дело было связано с военным шпионажем, то наказания оказались суровыми: пять лет для Людвига, шесть лет для Шайбе и три года для Хуттингера. Александровского так никогда и не нашли.

В другом деле о военно-промышленном шпионаже целью было пуленепробиваемое стекло, потому что Советский Союз все еще не мог производить такой тип стекла и зависел от дорогого импорта. В случае же войны поставки вообще могли прекратиться. В 1930 году коммунист и инженер-химик Теодор Пеш, работавший в финансируемой британцами компании «Нойтекс» в Аахене, передал секретные документы и образцы агентам советской разведки. Советское торгпредство, замешанное в этом деле, опубликовало двадцать седьмого апреля 1931 года серьезное опровержение: «Ни торговое представительство, ни его работники не имеют никакого отношения к этим лицам». Суд принял во внимание молодость Пеша, посчитав это смягчающим обстоятельством, и приговорил его к двум месяцам заключения.

В 1928–1929 годах, когда Германия приступила к постройке своего первого послевоенного крейсера, на разведку этого проекта немедленно было нацелено сразу несколько групп. Одна из них должна была добыть все детали корабельных орудий, которые делались на заводах «Рейнише металлварен» в Дюссельдорфе. Германское правительство ещё не успело подписать решение о постройке крейсера, как группа проектировщиков и технологов под руководством инженера Вилли Адамчика начала похищать чертежи. Главными помощниками Адамчика были братья Рудольф и Эрвин Гроссы. Группа работала без помех полгода, пока не была разоблачена в марте 1929 г.

Не успели арестовать эту группу, как появилась другая, более мощная, которая должна была следить за процессом постройки крейсера. В нее были вовлечены рабочие-коммунисты с верфей Бремена и Гамбурга, они подчинялись человеку по имени Герберт Зенгер. Но главным их руководителем являлся Лотар Хоффман (он же «Ганс Рихтер» и «доктор Шварц»), опытный разведчик, работавший в качестве секретного агента на Дальнем Востоке, во Франции и в Бельгии. Переведенный в Германию, он стал одним из шефов шпионажа, и его поле деятельности простиралось далеко за пределы кораблестроения. Другой член группы, Рихард Леман («Ровольд»), имел большую современную фотокопировальную мастерскую, оборудованную в подвале его дома.

Страсти, разгоревшиеся вокруг постройки крейсера, могли бы показаться совершенно заурядными, если бы не война между шпионскими группами и германской контрразведкой. В феврале 1930 года некий Ганс Ширмер, автор коротких рассказов, коммунист, не всегда подчинявшийся партийной дисциплине, решил установить связь с советской резидентурой и сделал это способом, который можно было бы назвать дурацким, если бы в конце концов всё не кончилось с пользой для него. В феврале 1930 года он послал письмо по адресу: Коммунистический партийный центр в Гамбурге, Валентинскамп. Внутри был другой конверт с надписью: «Шефу шпионского отдела». На нем было написано: «Если адресата не существует, пожалуйста, верните письмо, не вскрывая, по указанному на нем обратному адресу».

В письме говорилось:

«Как бывший работник военных верфей в этом городе, я имею самые лучшие связи с рабочими и военным персоналом. Я мог бы снабжать вас информацией, представляющей для вас особый интерес, и был бы очень благодарен, если бы вы сообщили мне, где и когда мы могли бы встретиться, чтобы обсудить это дело».

Скоро из Гамбурга пришел ответ, напечатанный на машинке и с подписью — «Герберт Зенгер»: «Я с интересом прочитал ваше письмо и хотел бы прежде, чем мы встретимся, получить больше информации, чтобы решить, достаточно ли полезны ваши связи».

Обратного адреса не было, поэтому Ширмеру пришлось снова адресовать письмо в «шпионский центр» КПГ в Гамбурге: «…Должен уведомить вас, что не могу сообщать в письме детали, и поэтому прошу о встрече».

Через три или четыре недели был получен ответ от «Зенгера»: «В виде исключения готов встретиться с вами в воскресенье. Буду ждать вас в зале ожидания главного вокзала, чёрное пальто, спортивное кепи, в руке носовой платок. С наилучшими пожеланиями…»

Встреча состоялась. Ширмер повторил свои слова о связях на военных верфях и военно-морском флоте. «Зенгер» сказал, что у них тоже есть свои хорошие связи и что многие морские офицеры охотно идут на контакт. Естественно, осторожный и подозрительный, «Зенгер» не торопился принять предложение Ширмера. Он отговорился тем, что его интересует только политика и он хотел бы знать о настроениях на флоте и имена недовольных офицеров. Эта встреча не принесла ничего существенного, если не считать того, что Ширмер получил тайный адрес для корреспонденции. Прошло несколько месяцев, а дело не сдвинулось с мертвой точки.

В октябре того же года Ширмер явился в контрразведку военно-морского флота и рассказал о своих контактах. С одобрения своих новых хозяев Ширмер опять связался с «Зенгером» и предложил ему документы, представляющие значительный интерес. С этого момента Лотар Хоффман, настоящий глава группы, стал активно работать с Ширмером. Офицеры контрразведки снабжали Ширмера фальшивыми документами и чертежами, а тот передавал их Хоффману, каждый раз получая от 30 до 100 марок. После того как документы фотографировались в подвале у Лемана, их возвращали Ширмеру, а тот отдавал их в контрразведку.

В мае 1931 года, когда связи группы Хоффмана были прослежены контрразведкой, их арестовали. В апреле 1932 года состоялся закрытый судебный процесс, и члены группы были приговорены к длительным срокам: Хоффман к четырем годам каторжных работ, двое других — к двум годам.

Как много других советских разведгрупп работало на верфях, разумеется, осталось неизвестным. Однако не подлежит никакому сомнению, что, когда крейсер был спущен на воду, фотографии и чертежи главных его узлов лежали на письменных столах Главного штаба Красного Флота.

Убийство советского агента людьми из НКВД на австрийской территории, которое случилось примерно в то же время, привлекло всеобщее внимание в Европе и сильно обострило политическую ситуацию. Жертвой стал Георг Земмельман, он восемь лет работал на советскую разведку в Германии, якобы являясь служащим советского торгового представительства в Гамбурге. По приказам своих начальников Земмельман ездил в Москву и по всей Европе, выполняя разнообразные секретные поручения. Иногда — даже такие опасные, как освобождение коммунистического издателя Отто Брауна и его жены Ольги Бенарио из берлинской тюрьмы в апреле 1928 года. Его не раз судили, он провёл некоторое время в заключении, его высылали из многих стран.

Весной 1931 года Земмельман потерял доверие своих хозяев по неизвестным до конца причинам. Рассерженный, беспринципный Земмельман решил наказать своих бывших шефов, что было бы равносильно разглашению секретов НКВД широкой публике. Но он не сделал этого, а написал письмо в венскую газету, предложив серию статей, в которых собирался рассказать о методах советской разведки и контрразведки и о вербовке агентов, а также о роли КПГ во всей этой неблаговидной деятельности.

НКВД немедленно узнала о планах Земмельмана и, естественно, вынесла ему смертный приговор. 27 июля 1931 года Андрей Пиклович, сербский коммунист, который выдавал себя за студента-медика, пришел на квартиру к Земмельману и застрелил его. Пиклович был арестован австрийской полицией. Его судили в марте 1932 года, и решение суда было таким же показательным, как и само убийство. Обвинение утверждало, что Земмельман был убит, потому что слишком много знал, и что Пиклович совершил умышленное убийство. Пиклович ничего не отрицал и не раскаивался, он заявил, что будет до конца бороться с капиталистическим режимом и что если бы Земмельман остался в живых, то предал бы многих пролетарских бойцов. Между тем Москва развернула кампанию в защиту Пикловича. Коммунистическая пресса и сочувствующие требовали его оправдания. На суде была зачитана телеграмма Анри Барбюса с тем же требованием.

Жюри присяжных приняло вердикт о его невиновности. В таких случаях для оправдания требуется большинство в две трети, но половина членов жюри отказалась осудить Пикловича, и он был освобождён.

 

Нацистский период

В начале мая 1932 года Москва начала понимать, что в Германии возможна смена режима. Еще до того, как президент Гинденбург передал рейхсканцелярию Адольфу Гитлеру, Коминтерн рекомендовал руководству Коммунистической партии Германии готовиться к работе в нелегальных условиях, создавать тайные штаб-квартиры и запасать фальшивые документы. Одновременно советским учреждениям в Германии было рекомендовано просмотреть свои бумаги, часть из них отослать в Москву, а часть хранить в банках в сейфах, арендованных на частных лиц. Это предвидение, основанное на долгом опыте подпольной работы, теперь оказалось очень точным.

Нацисты подавили коммунистическую партию быстро и решительно. Уже через три недели после захвата ими власти цитадель КПГ — «Дом Карла Либкнехта» с его подземными убежищами и ходами, хитроумной сигнальной системой был обыскан и закрыт. Сотни арестов прокатились по всей Германии. Партийное руководство, пользуясь заранее запасенными документами, начало эмигрировать в Чехословакию, Францию и Россию. Среди арестованных гестапо нашло достаточное число лиц, которые предавали своих товарищей, чтобы спасти собственную жизнь, и в результате на партию и особенно на ее подпольные структуры обрушились новые удары. Ганс Киппенбергер уехал за границу, как и другие руководители агентуры. Многие из них оказались в Москве.

Новое правительство направило всю свою ярость против коммунистической партии. Советские учреждения пока не являлись для него целью. Нацистский режим не хотел начинать свою деятельность с международных осложнений. Германская полиция, наследница времен Веймарской республики, и гестапо как бы не замечали деятельности советского аппарата. Словно двигаясь наощупь, они старались собрать информацию о русских от немецких коммунистов, которых арестовывали сотнями и часто избивали, чтобы получить нужные сведения. Нередко арестованные сообщали подробности о германском подполье, о его вождях, организациях и методах. Но о советском аппарате почти ничего не было известно. В большинстве случаев они узнавали что-то о человеке по имени Борис или о девушке, которую звали Ольга. Никто не знал настоящих имен своих русских шефов.

«Мы добились успеха, — докладывал полицейский офицер нацистских времен, — в разгроме германской коммунистической машины, мы все узнали об «антимилитаристах» и других организациях и уничтожили их. Но прошло много времени, прежде чем мы начали разбираться в советском аппарате. Мы путались в псевдонимах, не могли даже идентифицировать личность: сегодня это Клара, завтра Фрида, а в другом районе города ее имя Мицци. Мы часто попадали впросак».

Между мартом и маем 1933 года новая полиция совершила налёт на некоторые советские агентства, которые служили прикрытием для «Греты» и «Клары», но ничего существенного там не обнаружила. В конце марта были проведены полицейские рейды в филиалах нефтяного синдиката «Дероп» в Дюссельдорфе, Кельне, Котбусе, Касселе, Мюнхене и Нюрнберге, а через несколько дней нападению подвергся и берлинский офис. Некоторые служащие из числа немцев были арестованы. Неделей позже был проведён обыск в помещении торгового представительства в Лейпциге (только берлинское торгпредство имело статус экстерриториальности) и в клубе советских работников в том же городе. За вторым рейдом на «Дероп» 26 апреля последовало увольнение его руководства. Был назначен «комиссар» («Дероп» числился учреждением, которое подчиняется законам Германии), двадцать германских служащих-коммунистов полиция взяла под стражу. Советские суда в германских портах были подвергнуты тщательному обыску. Офисы советско-германского транспортного предприятия «Дерутра» в Гамбурге и Штеттине тоже подверглись полицейским налетам.

В Москве народный комиссар иностранных дел Литвинов выразил протест германскому послу по поводу «негуманного отношения» к советским гражданам в Германии. Одновременно советская пресса предупредила Германию, что могут последовать торговые санкции. Газета «За индустриализацию» написала, что «возможны изменения в экономических отношениях с Германией, независимо от того, насколько это будет тяжело для каждой из стран». Она указала, что можно «увеличить импорт из Франции, Швеции, Чехословакии, Польши и других стран». Советский посол Лев Хинчук заявил протест в министерство иностранных дел в Берлине и был принят Гитлером. Официальная германская позиция была примирительной: «Полицейские акции в Берлине являются лишь внутренним делом и имеют целью очистить «Дероп» от коммунистических элементов, германское правительство весьма заинтересовано в поддержании нормальных отношений между Германией и Россией, и особенно в развитии торговли».

Но как бы ни складывались советско-германские торговые отношения в будущем, советское подполье уже не могло работать в Германии прежними методами и с тем же размахом. Скоро гестапо усвоит полученный урок и станет внедрять своих агентов во все советские институты и наносить тяжелые удары по самым чувствительным и важным частям сети. Лучшие дни для неё в Берлине закончились.

Бруно (он же «Грюнфельд») прибыл из Москвы с заданием реорганизовать шпионскую сеть. Настоящей целью операции было отсечение пораженных органов, устранение тех, кто вызывает подозрения или может быть легко запуган, и создание нового, менее громоздкого аппарата в Германии. Эту задачу было нелегко выполнить, находясь под бдительным взором германской полиции, но «Грюнфельда» так и не взяли с поличным. И все же Москва не была довольна его докладами (к тому же он тратил слишком много денег в фашистской столице) и скоро прислала другого агента — Григория Рабиновича. Это был тот самый Рабинович, который вскоре окажется в США с целью подготовки убийства Льва Троцкого. Он работал там как глава русского Красного Креста.

Задача Рабиновича в Берлине сводилась только к реорганизации аппарата, а не к сбору информации. Дело ограничилось инструктивными указаниями, в чем еще раз отразилась вся структура советских организаций: НКВД стояла над военной разведкой, так же, как та стояла над другими советскими агентствами. Именно НКВД отбирала персонал, назначала агентов и следила за их работой.

Из остатков советской военной разведки, агентов, занятых промышленным шпионажем, и сети рабочих корреспондентов Рабинович отобрал около 25 человек для работы на «Клару» (военную разведку). К началу 1936 г. реорганизация была закончена, и даже сам термин — рабочий корреспондент — вышел из употребления. Рабинович покинул Германию, чтобы вскоре появиться в Нью-Йорке.

Осенью 1935 года, после седьмого конгресса Коммунистического Интернационала, в Кунцеве под Москвой состоялся так называемый «брюссельский» съезд КПГ. Ложное сообщение, что съезд проходил якобы в Бельгии, диктовалось необходимостью противостоять мнению, будто вся коммунистическая политика определяется в советской столице, а кроме того, желанием избежать возможных конфликтов с правительством Германии. (Приблизительно в то же время недалеко от Москвы прошел съезд Китайской коммунистической партии, хотя официально было объявлено, что он состоялся «где-то в Китае»). Делегаты съезда КПГ, разочарованные в советских подпольных методах работы, решили провести полную реорганизацию: старые структуры Киппенбергера распустить, а новым немецким группам, которым предстояло работать тайно в условиях нацистского режима, предоставить большую самостоятельность. В дополнение к этому Михаил Трилиссер сказал делегатам германского съезда, что все крупные советские шпионские сети в Германии будут ликвидированы. Было похоже, что стремления освободиться от советского господства одержали верх.

Однако прежде, чем закончился этот съезд, Вальтер Ульбрихт, настроенный просоветски больше, чем другие коммунистические лидеры, начал создавать для Москвы новый аппарат, и менее чем за год после окончания съезда под давлением русских старые системы были восстановлены, хотя и в меньшем масштабе. Один за другим коммунистические лидеры, эмигрировавшие в Москву, начали исчезать в подвалах НКВД. Среди казненных был и Ганс Киппенбергер, самый именитый и ценный помощник Москвы, обвиненный в том, что он якобы снабжал информацией англичан и французов.

Теперь в Германии оставался лишь сравнительно небольшой советский аппарат, большая часть сети распалась, люди уехали за границу. Отдел международных связей и западноевропейское бюро Коминтерна перебрались в Копенгаген, паспортный аппарат — в Саар, советская военная разведка — в Голландию и Францию. Партийное руководство эмигрировало в Прагу или в Париж. Но скоро они перестали чувствовать себя в безопасности и на новом месте жительства: Саар стал вотчиной нацистской агентуры, Прага находилась под сильным давлением Берлина, а в случае войны Копенгаген и Амстердам могли пасть прежде, чем кто-либо успеет покинуть страну. Постепенно люди и группы начали перемещаться во Францию. В 1937 году осколки разных советских агентств собрались в Париже для «перегруппировки». Но это ничего не дало для повышения эффективности работы аппарата.

Упадок достиг размеров кризиса, когда началась большая чистка 1937 года, которая задела ветеранов разведки, как в самой России, так и за рубежом. Одно следовало за другим: убийство «Игнатия Рейсса» в Швейцарии, дезертирство «Александра Орлова» и «Вальтера Кривицкого» в Париже, казнь советского военного атташе Витовта Путны, которого отозвали из Лондона. Большинство лучших агентов были вызваны в Россию, и лишь немногие из них вернулись на Запад. Аппарат был почти парализован.

Но даже в эти мрачные годы советская разведка достигла больших успехов в работе против Германии. Проникновение в германские посольства в Японии и Польше открыло ценные источники информации. В Токио Рихард Зорге завоевал такое положение, которое позволяло ему информировать Москву о германской политике, японо-германских отношениях и главное — о германских военных планах. В Варшаве советская разведка нашла подход к советнику германского посольства Рудольфу фон Шелиа, делающему успешную карьеру дипломату, который никогда не был коммунистом. Он стал шпионом старого классического типа. Член знатной семьи из Силезии, офицер в Первой мировой войне, Шелиа вступил на дипломатическое поприще и с 1929 года служил в Варшаве, достигнув ранга советника посольства. Его заработка и значительных доходов жены не хватало на оплату карточных долгов и дорогих любовниц. Когда его постигли финансовые затруднения, он начал продавать дипломатические секреты двум покупателям — Лондону и Москве. Трудно сказать, кто первым склонил его к сотрудничеству, но, скорее всего, Россия первой появилась на сцене.

В середине тридцатых годов в Варшаву эмигрировал немецкий журналист Рудольф Гернштадт, бывший сотрудник либеральной газеты «Берлинер тагеблатт» и друг хорошо известного редактора Теодора Вольфа. По рекомендации Вольфа Гернштадт начал работать корреспондентом в Праге и Варшаве, посещал Москву и постепенно превратился в «салонного коммуниста». Этот тип людей был довольно распространён в те времена. Когда «Берлинер тагеблатт» была вынуждена изменить свою линию и персонал, Гернштадт проживал в Польше и был связан с советским посольством. Он также подружился с Шелиа. Когда тот пожаловался на финансовые затруднения, Гернштадт посоветовал ему вступить в контакт с советским агентом в Варшаве. Сделка состоялась.

Это произошло в 1937 году, когда был заключен Антикоминтерновский пакт и продолжалось сближение между Германией и Польшей, когда Геринг наносил туда визиты вежливости и охотился близ Варшавы. Сотрудничество в области дипломатии сопровождалось контактами между полицейскими органами обеих стран, особенно в части контрразведки и антисоветских мер. Шелиа, чья кличка была «Ариец», передавал советской стороне информацию о германо-польских переговорах в Варшаве, о трехстороннем пакте, о возможном участии малых стран в руководимой Германией коалиции и т. д. Понимая, что интерес Шелиа поддерживается только высокой оплатой, Москва в феврале 1938 года заплатила ему 6 тысяч 500 долларов — небывалую для бюджета советской разведки сумму.

Перед германо-польской войной Шелиа был переведён в Берлин и получил должность в министерстве иностранных дел. Но его служба для советского аппарата продолжалась. Чтобы облегчить контакты с ним, Гернштадт рекомендовал Шелиа в секретари свою подругу — Ильзу Штебе, которая раньше работала в «Берлинер тагеблатт». В начале 1941 года она перешла в министерство иностранных дел, и сотрудничество между Шелиа и советской разведкой существенно упростилось. Незадолго до начала советско-германской войны советское посольство заплатило Шелиа 30 тысяч марок через Ильзу Штебе. Как мы увидим, это сотрудничество, длившееся несколько лет, трагически закончилось для них обоих.

Примерно в 1925 году Сталин пришёл к выводу о «временной стабилизации капитализма». Теперь прямые действия и революции уже не объявлялись «неизбежными», и техническая подготовка к переворотам стала второстепенной по сравнению с другими задачами. Обстановка изменилась в тридцатых годах. Новый режим в Германии и гражданская война в Испании были расценены Москвой как прелюдия ко Второй мировой войне. После почти двух десятилетий затишья ожидалась кровавая схватка. Казалось, что, как и в начале двадцатых годов, настало время для подрывной деятельности.

Диверсии стали своеобразным трамплином в карьере известной фигуры советско-германского аппарата — Эрнста Волльвебера, выросшего потом до министра в ГДР. Он начал простым матросом в 1917 году, а в 1932 году был избран в рейхстаг. Он продолжал свое продвижение и в нацистский период, работая в смешанной советско-германской сети. Полем деятельности бывшего моряка стал Интернациональный союз моряков и портовых рабочих — профсоюзная организация с явным политическим уклоном и неопределенными целями. По мнению русских, с ней в случае войны не мог сравниться по важности ни один другой профсоюз. Ведь имелась возможность саботировать передвижения войск и вооружений, направляемых против России, а в мирное время забастовка моряков могла бы оказывать политическое давление.

Волльвебер не стал немедленно скрываться, когда нацисты пришли к власти. Он хотел сохранить и перегруппировать коммунистическое подполье, проявляя при этом энергию и смелость. И долго после того, как высшие партийные лидеры добрались до заграничных гаваней, а более мелкие были арестованы, он все ещё колесил по стране, встречаясь со своими товарищами и спасая то, что еще можно было спасти. Хотя ему мало что удалось сделать, его престиж в глазах Москвы за эти месяцы сильно возрос.

В свои 35 лет Волльвебер стал умным, дерзким и беспощадным вожаком подполья. Он никогда не выступал на митингах и не писал для прессы. Он был груб, много пил и казался настоящим практиком-нелегалом. Ян Вальтин (бывший член руководства Интернационального союза моряков) вспоминал: «Когда он говорил, то каждое его слово напоминало зловещее рычание». Он производил впечатление человека, который никогда не спешит, человека, который не знает страха, которого ничто не может удивить и который лишен всяких иллюзий.

В начале 1934 года Волльвебер был вызван в Москву, оттуда он вернулся с новым назначением. В дополнение к его обязанностям члена западноевропейского бюро Коминтерна в Копенгагене на него возлагалась задача запустить новый подрывной аппарат, чьи действия будут направлены главным образом против потенциальных противников Советского Союза — Германии и Японии, — и рекрутировать в него людей из союза моряков. Этот аппарат должен был держаться особняком от всех коммунистических партий и ни в каком отношении, даже в финансовом, не зависеть от КПГ. Он поддерживался и финансировался специальными структурами советского правительства. Аппарат Волльвебера (или, как его называли позже в Скандинавии, «Лига Волльвебера») насчитывал от двадцати до пятидесяти тщательно отобранных людей, в основном датчан, норвежцев и шведов, хотя в него входило и несколько немцев. Среди последних были Вольдемар Вернер (впоследствии — начальник морской полиции ГДР), Генрих Шрамм, Карл Баргштедт, Адольф Байер, Рольф Хагге и другие.

Специальной задачей «Лиги» был саботаж морских перевозок. Осенью 1933 года морская полиция в Роттердаме произвела первый арест одного из агентов Волльвебера, у которого обнаружили мешок динамита. В следующем году в бухте Таранто пошло на дно итальянское судно «Фельче». Японский транспорт «Тахима Мару», потопленный вблизи Роттердама, тоже относят на счет Волльвебера.

В 1937 году, когда Германия начала перевозить военные грузы для франкистов в Испанию, деятельность Волльвебера существенно расширилась. Операции проводились не только на маршрутах, связывающих Германию с Испанией, но и на линиях, по которым шло снабжение самой Германии военными материалами. Электростанции в Швеции, которая снабжала Германию железной рудой, тоже стали объектом диверсий. В Гамбурге Волльвебер нашел поддержку в лице всё ещё сохранившейся коммунистической группы, которой руководил доктор Михаэлис. Эта группа информировала Волльвебера о морских перевозках, отходящих судах, родах груза и т. д. В 1937 г. группа была арестована и двенадцать ее членов казнены.

Участились случаи взрыва судов. Обычный способ заключался в том, что в трюм между грузами помещался заряд динамита, а взрыватель ставился так, чтобы взрыв произошел, когда судно будет уже в открытом море. Взрывы произошли: на датском судне «Вестплейн», японском «Каси Мару», германском «Клаус Беге», румынском «Бессарабия», польском «Баторий» и многих других, некоторые суда были полностью разрушены. В некоторых случаях время взрыва устанавливалось с таким расчетом, чтобы судно успело подойти к шлюзам Хольтенауэр или каналу Кайзера Вильгельма и экипаж мог быть спасен.

В меморандуме от десятого июня 1941 года шеф Главного управления имперской безопасности Рейнхард Гейдрих докладывал о группе Волльвебера Генриху Гиммлеру:

«Следующие случаи саботажа следует отнести на счет группы коммунистических террористов, которая действует во всей Европе:

16 германских судов, 3 итальянских судна, 2 японских судна.

Два лучших судна из перечисленных полностью разрушены. Преступники сначала пытались уничтожать суда огнем, но так как пожар не всегда приводил к полному уничтожению, то они перешли к взрывам… Их главные опорные пункты находятся в портах Гамбурга, Бремена, Данцига, Роттердама, Амстердама, Копенгагена, Осло, Ревеля и Риги.

Коммунистические саботажные группы сформированы в Голландии, Бельгии и Франции, они работают под началом голландского коммуниста Йозефа Римбертуса Скаапа, главы Интерклуба в Роттердаме. Под его непосредственным началом работает бывший глава «Рот-Фронта» в Гамбурге Карл Баргштедт, который ведает техническим обеспечением операций. Взрывчатые вещества для этих целей доставляются из северной Скандинавии под видом минералов… Одним из наиболее важных доставщиков взрывчатых веществ является голландец Виллем ван Вресвийк…

Расследования полиции привели к аресту двадцати четырех коммунистических террористов, среди них руководители голландской террористической группы Ахилл Бегин и бельгийской Альфонс Фиктельс. Скаап был арестован датской полицией первого августа 1940 года в Копенгагене…

Волльвебер создал также опорные пункты на балтийских островах Даго и Эзель. Находящиеся там его люди должны приступить к активным действиям в случае начала войны между Германией и Советским Союзом, а также, если эти острова будут оккупированы германскими войсками. Саботаж должен быть направлен против баз подводных лодок, аэродромов и нефтехранилищ».

Принцип конспирации Волльвебера состоял в том, чтобы оставаться независимым от других подпольных организаций. Он избегал, насколько это было возможным, контактов с другими группами и никогда не просил у них помощи. Он старался, чтобы его группа обладала определенной автономностью.

Один из сподвижников Волльвебера — Игнац Мюллер писал:

«Мы располагали большим количеством фальшивых паспортов, которые сначала изготавливались в Париже. Когда численность группы возросла, я сам стал делать документы для людей, которые работали под моим командованием. При этом всего лишь двое были посвящены в дело.

На наших встречах, как правило, присутствовало не более двух-трех человек: шеф, человек, которого он хотел видеть лично, и я сам. Я получал указания лично от Волльвебера, и иногда мне приходилось совершать длинные поездки, чтобы встретиться с ним. Место наших встреч зависело от погоды, в хорошие дни мы часами бродили по пригородам, встречались на экскурсиях и т. д. Обычно я ограничивался устными докладами, потому что мы избегали применять бумагу и чернила, насколько это было возможно. Шеф все держал в памяти. Все мои агенты, специалисты в той или иной области, зарекомендовали себя отважными людьми во времена испанской гражданской войны. Очень часто я сталкивался с проблемой, как сделать так, чтобы эти простые рабочие во время их опасных миссий выглядели как благополучные и хорошо образованные обыватели.

Часто нам приходилось ездить в Германию для наблюдений и за информацией, и наши поездки планировались особенно тщательно. Мы должны были посылать почтовые открытки по определенному адресу в Дании из каждого города, где бывали. Если открытка не приходила в назначенное время, то это означало, что с членом группы что-то случилось и вместо него следует послать другого.

Предположим, нужно поехать в Германию из Норвегии. Сначала мы посылали нашего человека в Данию, чтобы он получил там фальшивый швейцарский паспорт и другие бумаги, которые свидетельствовали бы о том, что он едет домой из Норвегии и должен проследовать через Данию и Германию. Во время «транзита» через Германию он задерживался, чтобы выполнить поручение (например, связаться с определенным судном в гавани), а уж потом продвигаться к французской или швейцарской границе. Если он попадал под наблюдение или его личность была установлена полицией, он должен был послать почтовую открытку, содержание которой оговаривалось заранее».

Позже в одной шведской газете была опубликована статья, где сказано:

«Каждый член группы имел, по меньшей мере, одно вымышленное имя. Было много людей, с которыми они поддерживали контакт, масса тайников, применялись сложные приемы для проверки людей. Письма и рапорты обычно писались симпатическими чернилами, лимонным или луковым соком. Изучались основы взрывного дела, так же как и способы изготовления бомб замедленного действия. Агенты применяли разные шифры, и каждый из них знал, что «мясо» или «свинина» означают динамит, «финский нож» — бомбу замедленного действия и т. д. Язык не всегда был элегантен, зато ясен и практичен».

Чистка в Москве и наступивший в ее результате хаос на целых полгода парализовали активность Волльвебера. Связь с Москвой была прервана, несмотря на то, что последний полученный оттуда приказ требовал усиления подрывной работы.

Бо Хансен, один из боевиков Волльвебера, вспоминал: «Передо мной стояло сразу несколько задач, и я сделал серьезные приготовления, но наши планы не могли осуществиться из-за того, что в кассе было пусто. Мы были вынуждены сократить численность аппарата и ждать. Прошло пять месяцев, и Волльвебер, очень подавленный, обсуждал с нами вопрос о том, не стоит ли вообще распустить организацию. Он послал агента в Москву и приказал ему встретиться с Георгием Димитровым и сказать, что Волльвебер собирается ликвидировать группу. Товарищ вернулся через три дня. Он передал нам, что Димитров не смог дать ему прямого ответа и просил задержаться еще на один день. На следующий день курьеру сказали, что Волльвебер должен распустить свою группу. Однако в тот же вечер Волльвеберу сообщили, что поступил новый приказ, и он обязан продолжать работу, а наш первый курьер в Москву был намеренно введен в заблуждение».

Весной 1940 г., когда германские войска оккупировали Данию и Норвегию, многие члены группы Волльвебера были арестованы. Двадцать из них, обвиненные в 21 акте саботажа, предстали перед судом в Копенгагене в июле 1941 года.

С мая 1940 года только нейтральная Швеция могла служить базой для подпольных операций. Шведские ветви «Лиги Волльвебера», начавшие работать еще в 1938 г., продолжали свою деятельность до августа 1941 г., когда была предпринята неудачная попытка взорвать финское судно «Фигге» в шведском порту. Аресты, которые последовали за этим, покончили с группой, существование которой было так необходимо именно теперь, когда началась советско-германская война. Несколько членов «Лиги» «разговорились» на допросах, и вскоре вся организация была раскрыта. Однако некоторым её членам удалось скрыться.

Сам Волльвебер был арестован на шведской границе в мае 1940 года. Это был первый арест ветерана подпольной работы. Ему ставилось в вину только то, что у него был фальшивый датский паспорт на имя «Фрица Келлера», и его приговорили к шести месяцам тюрьмы. Однако прежде, чем он отсидел свой срок, была арестована его шведская группа и его роль была раскрыта. На новом судебном процессе, где вместе с ним в качестве обвиняемых присутствовали его немецкие и шведские помощники, он получил три года тюрьмы.

Германское правительство потребовало его выдачи, и шведы дали свое согласие на экстрадицию после того, как окончится срок его заключения. Для Волльвебера это означало смерть на гильотине. Но его защитники в Москве сделали очень ловкий ход: советское посольство в Швеции заявило местным властям, что Волльвебер является советским гражданином, что он растратил государственные фонды и должен предстать перед советским судом, для чего необходимо выдать его России. Неизвестно, поверил этому шведы или нет, но они выполнил просьбу, и в ноябре 1944 года Волльвебер, самый удачливый и жестокий из коммунистических террористов, сел на борт самолета, вылетающего в Россию, где его ожидали награды.

 

Пакт Гитлера — Сталина

[136]

С двадцать третьего августа 1939 года по двадцать первое июня 1941 года советская разведывательная политика по отношению к Германии не была единообразной. С одной стороны, существовала необходимость поддерживать нормальные отношения с берлинским правительством, с другой стороны, для сталинского режима было немыслимо отказаться от сбора информации. Но советско-германская дружба, как на уровне посольств и миссий, так и в плане тайных шпионских дел и секретных агентств, оказалась очень непродолжительной.

Отношения начали портиться уже после падения Франции летом 1940 года. Обстановка нагнеталась месяц за месяцем, и советские шпионские агентства снова стали разворачивать свою работу. После большой чистки, падения Ежова и назначения Берия на пост главы НКВД на ключевые должности в Берлине были поставлены два быстро делающих карьеру помощника Берия: Владимир Деканозов стал послом, а Богдан Кобулов — советником посольства.

Деканозов приехал в Берлин в качестве посла в ноябре 1940 г., когда «План Барбаросса» был практически разработан. Нападение на Россию было назначено на следующую весну. В отличие от своего скромного предшественника, Шкварцева, Деканозов начал устраивать широкие приёмы в советском посольстве и развернул «светскую жизнь», чтобы установить нужные контакты. Советник Кобулов, хитрый и подвижный человек, «тип азиатского политика», как говорили о нем немцы, сблизился с некоторыми членами германского правительства и получил приглашение для себя и пятерых корреспондентов ТАСС сопровождать группу лиц в полуофициальной поездке по оккупированным территориям Запада и Чехословакии.

Немецкие хозяева до самого окончания поездки не понимали, что их гости были экспедицией НКВД. Кобулов, который с удовольствием пользовался правами экстерриториальности, устроил у себя на квартире некое подобие резидентуры и вербовал агентов среди иностранных корреспондентов в Берлине. Он распространил свою сеть и на оккупированные немцами территории — на Польшу и Чехословакию. Как рапортовал Гейдрих, полицией этих стран было обнаружено 12 тайных радиопередатчиков, установленных агентами советского посольства в Берлине и советского консульства в Праге. Прошли массовые аресты, полиция взяла шестьдесят человек.

В Берлине Кобулову помогал советский военный атташе Тупиков, а затем полковник Скорняков. Поддерживал тесный контакт с Кобуловым и Шаханов, глава Интуриста в Берлине. Тарасов из ТАСС и атташе посольства Левров тоже были людьми НКВД. Агент тайной разведки, работавший в посольстве под вымышленным именем «Александр Эрдберг», передал радиопередатчики руководителям будущей «Красной капеллы» и заручился их обещанием сотрудничества в случае войны.

Витольд Пакулат, литовец немецкого происхождения, был заслан шпионом в Германию после того, как Литва была оккупирована советскими войсками. Он получил задание установить тайный передатчик и организовать прибежище для советских нелегалов. Прибыв в Берлин, Пакулат установил связь, как с советским посольством, так и с германской контрразведкой. Следуя инструкциям русских, он арендовал большую квартиру, где установил мощный радиопередатчик. Потом приобрел небольшой отель, где могли бы останавливаться советские агенты, проезжающие через Берлин. Полиция была информирована обо всех этих действиях.

Советские руководители проинструктировали его, чтобы он завёл знакомства с квалифицированными рабочими военной промышленности, от которых мог бы получать информацию. Ему также нужно было устроить в определенных местах «почтовые ящики», где могли бы храниться письма и другие документы для агентов. Пакулат получил место инженера в фирме «Сименс» (очевидно, с помощью полиции). Своим советским начальникам Пакулат доложил, что создал шпионскую сеть из 60 надежных немцев и что уже дал им задание описать наиболее подходящие цели для бомбежек, стратегически важные районы германских городов и т. д.

Другой советский радиопередатчик, согласно докладу Гейдриха, был установлен в Данциге. Он обслуживал сеть информаторов по политическим и экономическим вопросам. Германская полиция была удивлена частыми визитами в этот балтийский порт радиоспециалиста советского посольства, за которым они вели наблюдение. Но скоро два члена данцигской сети выдали радиостанцию полиции, и она была захвачена. Гейдрих закончил свой доклад словами: «Можно и дальше продолжать перечисление подобных фактов».

В апреле 1941 года чешский агент ГРУ по имени Шквор подтвердил сообщение о том, что немцы накапливают войска на советской границе и что военные заводы «Шкода» в Чехословакии получили из Берлина указание прекратить поставки заказов в Советский Союз. Сталин счел донесение провокацией англичан и потребовал найти и наказать виновного.

Чтобы отыскать виновного, майор Исмаил Ахмедов из ГРУ был командирован в Германию, где присоединился к многочисленной группе «резидентов». Ахмедов приехал в Берлин под именем Георгия Николаева и под видом корреспондента ТАСС. Он вспоминал позже:

«Я приехал в Германию в конце мая 1941 года. В субботу, двадцать первого июня мы получили новое сообщение о том, что завтра, в воскресенье, двадцать второго июня, немцы собираются объявить войну Советской России. Деканозов, который был правой рукой Сталина, не поверил этой информации, нам было приказано забыть о ней и ехать на следующий день на пикник. Но пикник не состоялся, потому что в три часа утра Деканозова вызвал фон Риббентроп и вручил ему ноту об объявлении войны Германией».