Зарождение

К достижениям советской разведки в военное время в Западном полушарии следует отнести зарождение и развитие сети в Канаде.

До конца тридцатых годов у Москвы не было персонала и средств для того, чтобы содержать достаточно большой аппарат в этой не слишком важной в военном отношении стране. Вдобавок до 1942 г. между двумя странами отсутствовали дипломатические отношения и существенные торговые связи. Там не было ни посольства, ни военного атташе, ни легальных коротковолновых станций, ни узаконенных кодов. Тем не менее, два лидера канадской коммунистической партии — Фред Роуз (Розенберг) и Сэм Карр (Каган) — были представителями советской разведки в Канаде; из них главным был Карр. Оба родились в дореволюционной России, оба уже длительное время были коммунистами, лояльными Сталину, и оба служили НКВД с конца 20-х годов, получая за это плату. Их донесения касались канадских коммунистических групп, фракционной борьбы, троцкистов и бухаринцев и политических пристрастий многочисленных русских эмигрантов в Канаде.

Как и в США, в Канаде в 30-х годах наблюдался некоторый подъём в общем слабого коммунистического движения. Но после пакта Сталина-Гитлера престиж коммунистической партии упал в глазах общественного мнения. Запрещённая законом, она продолжала существовать только в подполье и в рудиментарных формах. Когда германские армии вторглись в Россию, обстановка снова начала быстро изменяться. Политическая атмосфера становилась все более благоприятной для СССР полицейские акции против компартии прекратились, и её лидеры снова появились на сцене, выступая в поддержку великого восточного союзника.

Именно в этот момент Москва решила перестроить свой аппарат в США и Канаде. Когда в 1942 году в Канаду прибыла первая торговая миссия (ещё до того, как обе страны официально признали друг друга), майор Соколов под видом её сотрудника, отвечающего за связи с канадскими фабриками, приступил к созданию первичных ячеек военной разведки. Вскоре к нему присоединился Сергей Кудрявцев в ранге первого секретаря торгпредства.

На первой стадии Соколов часто встречался с коммунистическим лидером Фредом Роузом. Тот занимал ответственный пост руководителя партийной Центральной контрольной комиссии, которая выполняла полицейские функции, главным образом в «борьбе со шпионами и предателями» в рядах самой партии. Но так как Роуз в течение длительного времени был связан с НКВД, а не с военной разведкой, Москва заинтересовалась его возможностями в этой новой для него области. Соколов, у которого не было ни раций, ни кодов, обратился в Нью-Йорк, и его коллега Павел «Михайлов» (настоящая фамилия — Мелкишев), официально советский вице-консул, а на самом деле офицер ГРУ, получил указание помочь в формировании канадского аппарата.

Через Мелкишева — «Михайлова» Соколов запросил у Москвы разрешение использовать Фреда Роуза. Между запросом и ответом прошло много времени, но разрешение было получено, и Роуз стал важным помощником руководителя советской военной разведки.

Однако прошло почти 2 года, прежде чем новый аппарат эффективно заработал. Для успешной работы советская разведывательная сеть соорудила вокруг посольства и резиденции военного атташе ряд вспомогательных помещений. Это были фотолаборатории и тайные комнаты со стальными дверями, звуковой сигнализацией, печами для сжигания ненужных бумаг. Потребовались сотрудники с опытом работы в столицах других стран, шифровальщики, одна или несколько групп субагентов, некоторое количество связников, чтобы избежать прямых контактов людей из посольства с источниками информации. Советские правила требовали, чтобы каждый агент, независимо от его важности, был утверждён Москвой, что тормозило создание сети в Западном полушарии. Нередко проходило несколько месяцев, прежде чем Центр получал возможность ответить на запрос по поводу той или иной кандидатуры. Всякий раз, когда она предлагалась, в Москве надо было проделать большую работу.

Дело обстояло проще, когда кандидат был уже известен и в офисе военной разведки имелось его досье. А если его не знали, то приходилось делать запрос в другие структуры, среди которых самым главным являлся Коминтерн. Даже после расформирования Коминтерна в 1943 г. его картотеки и личные дела продолжали считаться лучшим средством информации о потенциальных тайных агентах, которых набирали из коммунистических и прокоммунистических рядов. Если Центр утверждал предлагаемого агента, он снабжал его псевдонимом, который должен был без изменений использоваться при последующей переписке.

Группа, завербованная Соколовым, Кудрявцевым и канадскими партийными лидерами в течение первого года, была небольшой. Три или четыре агента в Оттаве и Торонто и два или три в Монреале.

Летом 1943 года военный атташе, полковник Николай Заботин, прибыл в Оттаву со своим штабом и шифровальщиками. Заботин, получивший задание стать во главе расширяющейся сети, был незаурядным человеком. Закончив Красинскую артиллерийскую школу, он стал командиром батареи, в тридцатых годах был направлен в Монголию, где сражался с японцами на Халхин-Голе. Его шифровальщик Игорь Гузенко, чьё предательство потом оказалось роковым для военного атташе, в то время еще преданно служил ему. Вот как потом Гузенко описывал Заботина:

«У него были отличная военная выправка и седеющие вьющиеся волосы. Он наверняка был хорошо образованным человеком, и слушать его правильную русскую речь было одно удовольствие. Его яркие, веселые рассказы перемежались воспоминаниями о родных местах на Урале, о его собаках и лошадях. Мы полагали, что он принадлежал к привилегированному классу, так как он тут же менял тему разговора, когда мы пытались узнать что-то о его семье. Он любил говорить о службе в Красной Армии, где стал отличным артиллерийским офицером. Он постоянно вспоминал имена разных своих командиров и нередко после паузы добавлял: «Потом, во время чистки, его расстреляли». Часто после подобных комментариев он восклицал: «Когда я думаю об этом, то не понимаю, почему меня тоже не расстреляли?».

Когда Заботин покидал Москву, его принимал не кто иной, как сам Георгий Маленков. Тот факт, что член Политбюро, перегруженный в то время военными проблемами, нашёл время, чтобы принять скромного партийного функционера, который отправлялся в Канаду, можно считать знаменательным. Маленков, хотя и не являлся прямым начальником Заботина, дал ему указания, как он должен действовать: разведывательная работа должна оставаться тайной для посла; переписка с Москвой должна идти мимо посла, чтобы он не узнал имён шпионов; в некоторых случаях, когда агенты Заботина получат информацию о канадских делах, он может информировать посла, но не раскрывая источника.

В первые годы работы аппарат атташе был занят вербовкой нужных людей, проверкой их в Канаде и связью с Москвой по вопросам утверждения. К концу 1944 года была собрана группа канадских агентов численностью примерно в 20 человек. Сеть, включающая как агентов НКВД, так и агентов военной разведки, достигла пика в 1945 году. К концу войны она состояла из семнадцати официальных советских лиц и около двадцати канадцев. Двое выдавали себя за работников торгового представительства, один — за корреспондента ТАСС, один — за переводчика, двое — за привратников, еще двое — за шоферов. Заботин, однако, думал, что аппарат таких размеров слишком мал для поставленных задач. У него были планы существенного расширения аппарата под прикрытием торгового представительства. Но прежде чем эти планы начали воплощаться в жизнь, случилась катастрофа.

 

Главные агенты

Среди двух десятков агентов и субагентов заботинской сети Алан Нун Мэй занимал особое положение. Опытный физик-экспериментатор и британский государственный служащий, он побывал в 1936 г. в России и слыл человеком левой ориентации. Однако он не участвовал в политической борьбе и его статьи никогда не появлялись в прессе. Когда главной задачей британской контрразведки была охота на немецких шпионов, Скотланд-Ярд не усомнился в лояльности Мэя, и его послали в Канаду в составе исследовательской группы, работавшей в области атомной энергии.

Следуя инструкции Москвы, Заботин вошел в контакт с Мэем в 1943 г. и после этого получал от него время от времени информацию, главным образом, о прогрессе в атомных исследованиях. В 1945 году по требованию аппарата Заботина Мэй сделал несколько обширных и исчерпывающих сообщений. В июле 1945 года он передал лабораторные образцы урана-235 и урана-225, которые полковник Мотинов, помощник Заботина, немедленно отослал в Москву. Уже на следующий день после бомбардировки Хиросимы Заботин отправил в Москву закодированную телеграмму с полученными от Мэя сведениями об атомной бомбе, которые в то время были еще строго засекреченными:

«Директору. Факты, приведенные Алеком:

1) Испытания атомной бомбы были проведены в Нью-Мексико. Бомба, сброшенная на Японию, была из урана-235. Известно, что дневной выпуск урана-235 на магнитной обогатительной установке в Клинтоне составляет 400 граммов. Выход «49», очевидно, в два раза больше (некоторые графитовые установки рассчитаны на 250 мегаватт, то есть на выпуск 250 граммов каждый день). Научные достижения в этой области решено опубликовать, но без технических деталей. Американцы уже выпустили книгу на эту тему;

2) Алек передал нам платиновую пластинку, покрытую тонким слоем урана-233 в виде окиси, вес которого 163 микрограмма».

Политическая информация поступала к Заботину от двух женщин: Кэтлин Мери Вильшер и Эммы Войкин.

Коммунистка с десятилетним стажем, Кэтлин Вильшер начала поставлять информацию Фреду Роузу еще в 1935 году. Она работала в офисе высокопоставленного представителя Соединенного королевства в Оттаве и имела доступ к многим документам, в том числе и к секретной корреспонденции. Через ее руки также проходили письма, которыми обменивались канадский посол в Москве и премьер-министр Канады. Эмма Войкин имела возможность передавать документы из канадского департамента иностранных дел.

Дочь русских эмигрантов, Эмма Войкин была несчастной молодой вдовой, когда майор Соколов из русского посольства и его жена начали разрабатывать ее. Она потеряла не только мужа, но и ребенка и долгое время жила в бедности. Для Эммы Войкин Советский Союз представлялся страной счастья, где заботились о бедных. Вошедшие с ней в контакт Соколовы старались поддержать её восторженное отношение к России. Из паспортного отдела департамента иностранных дел, где она работала, её в феврале 1944 года перевели в особо секретный отдел шифровки. В октябре того же года она согласилась снабжать Соколова секретными материалами департамента иностранных дел, и, когда Москва дала зеленый свет, она принялась за дело. Она хотела эмигрировать в Россию, но Соколов удержал ее от этого. Когда она все-таки наконец появилась в советском посольстве с просьбой о советском гражданстве, был уже январь 1946-го, но прежде чем просьба была рассмотрена, ее арестовали.

Типичная группа информаторов была сформирована майором Роговым, другим помощником Заботина. 4 канадских государственных служащих — Дэвид Гордон Лунан, Дарнфорд Смит, Эдвард («Нед») Мазерелл и Исидор Гальперин — образовали шпионскую группу. По указанию Москвы их псевдонимы начинались с буквы Б.

В целях конспирации Рогов старался ограничить контакты между ними, чтобы они знали только лидера группы — Гордона Лунана («Бака»). Тот в свою очередь поддерживал контакты со Смитом («Бадо»), Мазереллом («Бэгли») и Гальпериным («Бэкон»). Таким образом «Ян» (майор Рогов) был главным руководителем сети, а Лунан должен был стать центром группы из четырех человек. И никто больше, только он единственный, мог иметь выход на «Яна».

Главной задачей Лунана было собирать и передавать информацию от остальных трех.

Дарнфорд Смит, инженер Национального исследовательского совета, поставлял информацию из области радиотехники и оптики и о работах секретного совета по исследовательским проблемам. Точное описание задач Смита хранилось в офисе Заботина, на некоторых стояла пометка «выполнено», на других — «частично выполнено» или «обещал сделать».

Нед Мазерелл, второй субагент Лунана, тоже работал в Национальном исследовательском совете, в самом секретном отделе, который занимался радарами, техническими аспектами радиосвязи и воздушной навигации. Мазерелл был боязливым и нерешительным шпионом, и его вклад был незначительным.

Исидор Гальперин, профессор математики и эксперт в области артиллерии, имел обширные знания о новом оружии, взрывчатых веществах и других изобретениях. «Он проницателен, — писал Лунан, — и может быть полезным». Гальперин предоставил Рогову обширный отчет о работе Канадского института военных исследований и развития, о его заводах и лабораториях, включая опытный завод по выпуску взрывчатки, баллистическую лабораторию, исследовательскую часть и т. д.

На основе информации, полученной от его основных агентов, Гордон Лунан, в свою очередь, составлял обобщённые отчеты для майора Зубова, который переправлял их в Москву. Отчёты Лунана начинались словами «Дорогие мама и папа», что было предосторожностью от случайных взглядов его коллег по работе, но текст этих докладов был достаточно откровенным:

«Если не считать Бэкона, который полон энтузиазма и обладает политическим опытом, остальным было бы нецелесообразно раскрывать сущность поставленных перед ними задач. Они уже ощущают необходимость выполнения строгих правил безопасности и предпринимают особые меры предосторожности при своих обычных встречах (примерно один раз в две недели). Также в настоящее время было бы разумно не объяснять им истинный характер их работы, а просто дать им понять, что она требует высокой степени конспирации, без упоминания моей связи с вами».

С точки зрения канадско-советских руководителей Раймонд Бойер, по кличке «Профессор», был одним из самых выдающихся агентов. Знаменитый химик и состоятельный человек, он начал работать на советскую разведку еще до того, как был открыт новый офис в посольстве. В то время его начальником был Фред Роуз. Советский военный атташе так характеризовал Бойера: «Самый лучший специалист по взрывчатым веществам на американском континенте. Дает полную информацию о взрывчатых веществах и химических заводах. Очень богат. Боится работать».

На основе докладов Бойера Заботин посылал в Москву отчёты о работах по созданию атомной бомбы; многие из них были построены на слухах и не отличались особой точностью. Эти сообщения могли показаться Москве наивными, потому что там располагали информацией из более надёжных источников. В одной из телеграмм Заботина говорилось:

«Этот завод будет производить уран. В результате экспериментов, проведенных с ураном, установлено, что им можно наполнять бомбы, что уже практически делается. Американцы провели большую исследовательскую работу, вложив в это дело 660 миллионов долларов».

Несмотря на устаревшую и неточную информацию, Заботин высоко ценил Бойера. Его помощники, Соколов и его жена, получили разрешение поддерживать дружеские связи с «Профессором», что было серьезным отклонением от строгих правил поведения.

Двое советских агентов работали в канадском департаменте вооружений. Один из них, Скотт Беннинг, отвечал за подготовку особо секретного «Прогноза военного производства в Канаде», наиболее полного исследования экономической ситуации и перспектив развития канадской военной промышленности. Второй, Гарольд Сэмюэль Герсон, был зятем Беннинга. Сын русского эмигранта и инженер-геолог по профессии, Герсон во время войны работал в Компании объединенных военных поставок, которая занималась производством химических и взрывчатых веществ. По окончании войны, не без помощи Бойера, он был переведен в отдел производства боеприпасов. Это Бойер представил Герсона аппарату и рекомендовал его.

Герсон активно работал на советскую разведку в течение 3 лет. Он предоставил большое число секретных документов, главным образом относящихся к техническим аспектам артиллерии. Один из его докладов вместе с документами содержал сто шестьдесят страниц.

В августе 1945 года Герсон предложил план продолжения своей работы, который позволил бы повысить эффективность аппарата после того, как ему придется уйти с государственной службы. Советский военный атташе по его инициативе послал телеграмму в Москву, в которой спрашивал, даст ли Директор согласие на такой план: Герсон основывает в Оттаве Геологический инженерный исследовательский офис (что соответствовало его довоенной профессии), который финансировался бы Москвой в размере 7 тысяч долларов в год и, разумеется, служил бы прикрытием для советской разведки. Ответ на это предложение не успел прийти из Москвы — 6 сентября разразилась катастрофа, когда Игорь Гузенко передал документы канадским властям.

Еще одним агентом был Эрик Адамс, особо доверенный работник Банка Канады. Среди его обязанностей в банке был анализ промышленных планов при выдаче кредитов, поэтому он был хорошо информирован о положении в военной промышленности. Он передал советскому аппарату «Сводку отправки военных материалов в Англию», которая попала к нему в банке. В результате усилий Адамса в Москву также был отправлен другой конфиденциальный доклад о секретных переговорах, которые вели в 1944 году лорд Кейнс и канадское правительство.

В число агентов входил и Дэвид Шугар, русский, выходец из довоенной Польши, который работал в исследовательской компании «Краун лимитед» в окрестностях Торонто. Он стал экспертом в области радарной техники и занимался в основном способами обнаружения подводных лодок. Шугар носил громкую кличку — «Прометей». «Он согласился работать на нас, — отмечал майор Рогов, — но при особых мерах предосторожности, потому что был под наблюдением». Однако это «наблюдение» не стало препятствием для шпионской работы Шугара и не дало канадским властям возможности узнать что-либо о шпионском аппарате.

Инженер Мэтт С. Найтингейл служил командиром эскадрильи во время войны, в советском шпионском аппарате был известен под псевдонимом «Лидер». Он хорошо знал канадские аэродромы и побережье. Найтингейла хотели завербовать, и его кандидатуру предложили Москве в 1945 году. Он еще только готовился к шпионской карьере, когда рухнула вся канадская структура. Разумеется, непреложным требованием для канадцев, поступающих на советскую службу, был разрыв всех связей с коммунистической партией. Этот разрыв должен быть сделан заблаговременно, а не перед самым поступлением на секретную службу.

Майор Рогов в феврале 1945 г. сделал в одном из своих документов характерную пометку: «Найтингейл был отделен от коммунистов, потому что зарезервирован на перспективу. Он не работал на партию, и его контакты с нею, которые происходили дважды в год, носили только контрольный характер». Но даже в этот подготовительный период Найтингейл сумел передать майору Рогову карты, составленные канадскими военно-воздушными силами, где были сведения о проекте аэропорта в Гандере, на Ньюфаундленде, о действующих канадских аэродромах и другие данные. Но, без сомнения, наибольший интерес представлял доклад Найтингейла о применяемых в Америке новых системах подслушивания телефонных разговоров.

Было также немало менее значимых агентов, которые выполняли вспомогательную работу. Агата Чапмен, работавшая в Банке Канады, являлась помощником более крупных агентов. Фреда Линтон, работавшая в годы войны в МОТ, выполняла сходные функции. Командира эскадрильи Фреда В. Поланда, который не мог быть полезен военной разведке, Заботин передал в другой советский аппарат в Канаде — в НКВД.

В дополнение к этой бригаде «секретных сотрудников», если использовать русский термин, были организованы специальные группы, которые изготавливали фальшивые паспорта и визы. В советском посольстве были секретные фотолаборатории, существовали и многие другие, замаскированные, например, под безобидные аптечные магазины. Были намечены места встреч и передачи почты и т. д. В Торонто использовали кабинет врача-оптометриста Генри Харриса для контактов между Сэмом Карром и его агентами, подобно тому, как это делалось в Нью-Йорке на «явке» у дантиста Филиппа Розенблитта.

 

Паспорт для агентуры

Очень часто Москва поручала Заботину и его помощникам задание достать фальшивые канадские паспорта для агентов в США. Вот один из примеров. Важный советский агент в Калифорнии путешествовал по Соединённым Штатам под именем «Игнатия Витчака». Его настоящее имя было Залман Литвин. В Москве полагали, что настоящий Витчак, канадский гражданин, погиб в гражданской войне в Испании. Фото советского агента было искусно вклеено в старый паспорт Витчака. Оказалось, однако, что настоящий Витчак вернулся в Канаду из Испании в феврале 1939 года. Ему было разрешено въехать без паспорта, и он обосновался в родных краях под Лимингтоном, где работал на ферме. Фальшивый Витчак — Залман Литвин, человек «с гладким, невыразительным лицом, напоминающим восковую маску, с близко посаженными глазами и чопорно надутыми губами, более похожий на суетливого школьного учителя, чем на советского агента», поступил в университет Южной Калифорнии, где изучал общественные науки.

После семи лет шпионской работы фальшивому Витчаку потребовалось заменить паспорт, и военная разведка в Москве приготовилась дать взятку в 3 тысячи долларов продажному канадскому чиновнику за новый документ. По настоянию военного атташе, действуя против своих правил, Сэм Карр заплатил требуемую сумму, и в августе 1945 года паспорт фальшивого Витчака был обновлён. Однако его владелец недолго наслаждался своим легальным положением. Через шесть дней после того, как паспорт был доставлен, Игорь Гузенко начал делать признания канадским властям, и ФБР установило слежку за фальшивым Витчаком в Калифорнии. Но однажды шпион исчез вместе с женой и ребенком, а потом секретная служба Соединенных Штатов выяснила, что он благополучно прибыл в Польшу.

Паспортные дела Литвина-«Витчака» и переговоры между советскими агентами в Канаде и Сэмом Карром совпали с прибытием в страну очень важных персон из Москвы, чей инспекторский визит наделал большой переполох в кругах советской разведки. Одним из этих лиц был Михаил Мильштейн («Мильский») — заместитель Федора Кузнецова, руководителя советской военной разведки («Директора»). Другим был Григорий Косарев, который занимал такое же положение, как и Мильский, но в аппарате НКВД. Разъезжая под видом скромных дипломатических курьеров, они совершили в военное время очень интересное путешествие через США, Мексику и Канаду. Сначала они приехали в Нью-Йорк, оттуда отправились в Мексику, из Мексики — в Калифорнию (где агенты военной разведки и НКВД занимались «атомными исследованиями»), а затем — в Канаду.

Так случилось, что они попали в Нью-Йорк как раз в тот день, когда Гузенко «выбрал свободу» и опубликовал свое вызывающее письмо советскому правительству. Не обратив на это внимания, оба шефа, судя по информации, которой располагали американские власти, были очень недовольны операциями своих подчинённых в США. Многим официальным советским лицам было приказано вернуться в Россию, чтобы понести наказание за «потерю бдительности».

В Канаде инспектора были полностью удовлетворены работой сети под руководством Заботина и Павлова — человека из НКВД. Их обнадёживали большие перспективы, которые открывались для советской разведки в этой стране. Не подозревая о том, что этим накликает на себя гибель, Мильский послал в Москву телеграмму, в которой высоко оценивал работу Заботина и его штаба. Это случилось всего за несколько месяцев до того, как Заботин был отозван в Москву и весь его аппарат разогнан.

Честь встретиться с высокими советскими представителями выпала далеко не всем канадским агентам. Только Сэм Карр был вызван для обсуждения с Мильским вопроса о фальшивых паспортах. В конце июля инспектора возвратились в Россию.

На следующий год в Канаду приехали двое других инспекторов. Одним из них опять был Григорий Косарев, а второй член этой команды, Сергей Фомичев, занял место своего несчастного коллеги по военной разведке Мильштейна (Мильского). Но теперь обстановка изменилась — в Канаде все советские агенты были встревожены и каждый день ожидали ареста.

 

Конец шпионского бума

К концу войны армия советских шпионов и информаторов достигла невероятных размеров. «В Соединённых Штатах есть тысячи агентов, — говорил Игорь Гузенко, — тысячи в Великобритании, и многие тысячи других разбросаны по всему миру». Но во время войны ни один советский агент не был арестован в США, Канаде или Великобритании. Москва объясняла этот успех вовсе не взвешенной политикой американского государственного департамента или британского министерства иностранных дел, но относила его на счёт своей ловкости и находчивости.

Казалось, что и в будущем расширение сети будет продолжаться. Например, всего за несколько дней до победы над Японией Центр собирался направить в Западное полушарие новую команду агентов под видом расширения торговых связей. 28 августа 1945 года советский посол Георгий Зарубин повторил свою просьбу в министерство иностранных дел о том, чтобы открыть в Монреале торговое представительство, которое пользовалось бы привилегиями дипломатического иммунитета. Штат торгового представительства в Канаде уже насчитывал 50 человек. Зарубин же предлагал увеличить его до 97 служащих. Новые торговые миссии в Монреале и Оттаве должны были служить прикрытием для разведывательного органа численностью до двадцати сотрудников.

Этот и другие планы могли быть претворены в жизнь, если бы не катастрофа, которая разразилась из-за поступка Игоря Гузенко и эхо от которой прокатилось далеко за пределами Канады.

Шифровальщик в офисе Заботина, невысокий блондин 26 лет, Игорь Гузенко был одаренным молодым человеком, чьи способности лежали вовсе не в сфере международного шпионажа. Но полное драматических событий десятилетие наступило прежде, чем он смог найти свое истинное призвание.

Гузенко родился в бедной семье в 1919 году, в разгар Гражданской войны. Несмотря на то что все его родные были приверженцами старой России, Гузенко вступил в комсомол и искренне воспринял идеи ленинизма. Три года он изучал архитектуру, но война, которая прервала так много карьер, разрушила его планы. В 1941 году его направили в московскую школу военной разведки, где он изучал шифровальное дело и коды. Его тщательным образом проверили и признали годным к работе.

В 1943-м его послали шифровальщиком в только что основанное разведывательное агентство в Канаде.

Для Гузенко и его жены Анны Канада была не просто новая страна, это был новый мир. Когда подошёл к концу двухгодичный срок службы в Канаде, Гузенко попытался отдалить неминуемое возвращение. Когда из Москвы приехал его преемник Кулаков, Гузенко понял, что через несколько дней обязан вернуться в Россию.

Решение об измене, о том, что ему придётся порвать все связи со своей родиной, друзьями, семьей и постоянно жить среди людей с другим языком и культурой, было нелегким. Однако при одобрении и поддержке Анны Игорь Гузенко решился на этот шаг и начал тщательно готовиться. Он взял домой из офиса военного атташе красноречивые письма, адресованные Фреду Роузу и его шпионской службе, секретную переписку между канадским министерством иностранных дел и послом Канады в Москве, полученную через Эмму Войкин, другие документы. Гузенко был уверен, что в критический момент при помощи этих бумаг он сможет доказать, что является настоящим перебежчиком, а не провокатором.

Пятого сентября 1945 года он пронёс домой сотни документов, спрятав их в карманах и под рубашкой. Эти бумаги вскрывали серьёзные шпионские дела, как и документы известного Уитакера Чамберса. Гузенко, как и Чамберсу, не повезло на первых порах, с той лишь разницей, что у Чамберса эта первая стадия длилась одиннадцать лет, а у Гузенко всего лишь тридцать шесть ужасных часов.

Гузенко сначала встретился с серьезным сопротивлением некоторой части канадского правительства и прессы. Газеты отказались иметь с ним дело, и он обратился в министерство юстиции, а потом через министерство иностранных дел попал к премьер-министру. Мистер Маккензи Кинг оказался перед нелёгким выбором. С одной стороны, он не верил в подлинность документов и в правдивость слов неизвестного ему Гузенко и подозревал, что некоторые антисоветские силы просто хотят раздуть скандал и скомпрометировать правительство. С другой стороны, документы подтверждали факт хищения атомных секретов и других государственных тайн, и соображения национальной безопасности требовали тщательного расследования этот дела.

Для политического климата того периода было показательным то обстоятельство, что мистер Кинг не только отказался принять самого Гузенко и его бумаги, но посоветовал этому молодому человеку вернуться в свое посольство. «Я полагал, — говорил потом мистер Кинг в палате общин, — что ему следует возвратиться в посольство вместе с бумагами, которые находились в его распоряжении. Мне казалось более важным сделать все, чтобы исключить возможность недоразумений и не дать советскому посольству повод утверждать, что Канада подозревает русских в шпионаже…»

Гузенко не последовал совету премьер-министра. Он потратил целый день, обивая пороги других учреждений, но безуспешно. Казалось, перед ним были закрыты все двери. Чета Гузенко в отчаянии вернулась к себе на квартиру.

Тем временем в офисе Заботина поняли, что исчез не только Гузенко, но и некоторые из недавно полученных сообщений. Стало ясно, что его отсутствие вызвано не болезнью или другой уважительной причиной.

Побегом Гузенко занялась не военная разведка, а НКВД. Военная разведка ведала вопросами, связанными с должностью Гузенко, его заработком, продвижением по службе, перемещениями, но как только возникали сомнения в преданности, за дело обычно принималась НКВД. Виталий Павлов, второй секретарь посольства, но на самом деле шеф НКВД в Канаде, приказал двум охранникам следить за домом супругов Гузенко и немедленно доложить, когда они появятся там. Когда Гузенко вернулись из своего бесплодного хождения по правительственным учреждениям, небольшая группа под командованием самого Павлова явилась в их дом. У них была деликатная задача: проникнуть в закрытую квартиру, сделать там обыск, не имея на это ордера, и убедить Гузенко поехать с ними или похитить его, а в случае необходимости принять более крутые меры. Но чета Гузенко спряталась в квартире соседа.

Стиль поведения советских органов в подобных ситуациях всегда отличался наступательностью и высокомерным поведением. Группа Павлова вскрыла замок и вошла в квартиру Гузенко, приготовясь ждать виновника всех бед. Гузенко наблюдал за группой Павлова и вызвал полицию. Павлов не только не попытался оправдаться за сломанный замок, но потребовал, чтобы полиция немедленно удалилась. Он сказал, что Гузенко разрешил ему войти в квартиру в его отсутствие, что он ищет некоторые документы из посольства и что его дипломатический статус исключает вмешательство полиции. Но полиция не была удовлетворена этим объяснением и отказалась уехать, пока Павлов со своей группой не покинет квартиру. Эта была бессонная ночь не только для четы Гузенко, но, несомненно, для Заботина и Павлова тоже.

Именно этот ночной налёт Павлова спас Гузенко. Теперь полиция имела законное основание защищать его и его семью. Кроме того, полиция удивилась, почему эти люди проявляют повышенный интерес к пропавшим документам. Следующим утром полиция взяла под стражу чету Гузенко. Теперь они были недосягаемы для Павлова и НКВД.

Павлов и Заботин были озабочены одним и тем же вопросом: как много знал перебежчик о шпионских делах? Сколько документов, писем, записных книжек и памятных записок он похитил? Был шанс, что в страхе за свою жизнь он промолчит и не расскажет о наиболее неблаговидных делах аппарата.

В этой затруднительной ситуации посольство предприняло обычные в таких случаях дипломатические шаги. Еще до получения инструкций из Москвы посол Зарубин послал ноту протеста в канадское министерство иностранных дел. Игорь Гузенко, по его словам, растратил казенные деньги и канадское правительство обязано передать его советским властям, а канадские полисмены, которые проявили «неуважение» во время событий на квартире Гузенко, должны быть наказаны.

Разумеется, никакого ответа не последовало. Через неделю, получив к тому времени инструкции из Москвы, посол направил вторую ноту, в которой были выставлены те же требования, с важным добавлением, что Гузенко должен быть выдан без суда.

Тем временем в условиях строжайшей секретности были исследованы бумаги Гузенко. Премьер-министр Кинг всё ещё колебался, не зная, какой курс ему избрать, поскольку дело имело международный характер. Не делая никаких сообщений в прессу, Кинг решил согласовать свои действия с президентом Трумэном и премьер-министром Эттли. Он прибыл в Вашингтон 10 ноября, и ему удалось скрыть от прессы вопросы, которые он собирался обсудить с президентом. Потом он поехал в Лондон, и здесь тоже строили догадки о целях его визита. У Кинга была наивная идея отправиться в Москву и рассказать всё Сталину. Через несколько месяцев Кинг заявил в канадской палате общин: «Судя по тому, что я знал и слышал о Сталине, я уверен, что русский лидер не одобрил и не простил бы такие действия в одном из посольств его страны». Все-таки Кинга как-то сумели отговорить от поездки в Москву, и он вернулся в Оттаву, чтобы подождать результатов интенсивно ведущегося расследования.

Прошло более месяца после исчезновения Гузенко из посольства, но за это время не последовало ни одного ареста. Аппарат в Канаде и Директор в Москве могли предположить, что Гузенко не заговорил и что худшее позади и вот-вот снова установятся «нормальные» условия. 15 октября Зарубин со всей беспечностью снова приехал в министерство иностранных дел, чтобы повторить просьбу об открытии нового советского торгового представительства в Монреале. Советским аппаратом все же были приняты меры предосторожности. Таинственный «Игнатий Витчак»-Литвин, о существовании которого хорошо знал Гузенко, поспешно покинул Соединённые Штаты. Фред Роуз, Сэм Карр и другие наиболее важные члены сети Заботина стали более осмотрительными. Им были даны инструкции в случае допросов отрицать всякую связь с советским посольством.

Многие люди в министерствах Оттавы, Вашингтона и Лондона знали об этом деле, ФБР и Скотланд-Ярд начали проявлять активность. Слухи об этом наконец достигли Москвы. Неожиданно, 13 декабря, Заботин покинул Канаду, не поставив в известность министерство иностранных дел, что было несвойственной ему оплошностью. Очевидно, он боялся за свою собственную безопасность (существовало мнение, что, несмотря на дипломатическую неприкосновенность, его всё-таки могут арестовать). Он бежал в Нью-Йорк и поднялся на борт советского судна «Александр Суворов», которое ушло тайно, ночью, пренебрегая портовыми правилами. По существу, он уже находился под арестом, так как в Москве оказался в тюрьме и стал козлом отпущения за все канадские дела. НКВД обвинила его в том, что он стал причиной измены шифровальщика из-за его «плохого отношения к Гузенко». Его приговорили к 10 годам тюремного заключения.

Через несколько недель после бегства Заботина посол Зарубин тоже отбыл, но уже открыто. Канадское правительство не обвиняло его в том, что он был вовлечен в шпионские дела, однако после публикации документов и возможного взрыва общественного недовольства, которого можно было ожидать в любой момент, положение Зарубина могло стать неприемлемым. О том, что он совсем оставляет свой пост в Канаде, не было объявлено, но он так и не вернулся. Через девять месяцев Британия дала согласие принять Зарубина в качестве посла. Очевидно, репутация Зарубина была восстановлена. В 1952 г. Соединенные Штаты последовали примеру Британии.

Менее чем через два месяца после отъезда Зарубина Оттава сделала первые официальные заявления о шпионском центре. Прошло целых пять месяцев, прежде чем начались первые аресты. Причиной тому была международная обстановка. В сентябре, когда Гузенко впервые появился со своими документами, конференция премьер-министров в Лондоне закончилась разногласием, и Маккензи Кинг не хотел, чтобы сложилось впечатление, будто он мстит Молотову за его непреклонность. Вскоре после этого в Москве состоялась еще одна конференция, и Канада не хотела нарушать ее работу антисоветским заявлением. Потом в Лондоне должна была состояться важная сессия ООН, и опять обстоятельства препятствовали огласке дела. Никогда еще шпионская группа и «пятая колонна» не пользовались таким уважительным отношением, как тогда в Канаде.

Когда наконец 15 февраля 1946 года было опубликовано официальное заявление канадского правительства, то в нём содержались только голые факты, касающиеся раскрытия шпионской организации, которая работала в пользу иностранной державы, без упоминания её названия. Премьер-министр Кинг пригласил советского поверенного в делах и устно объявил ему, что в заявлении имелся в виду Советский Союз.

Заключительный отчет королевской комиссии тоже продемонстрировал большое уважение к советской точке зрения. Чтобы поддержать положение Зарубина, в отчет был включен специальный раздел, озаглавленный «Непричастность советского посла», в котором отмечалось, что он ничего не знал о шпионской деятельности, что Заботин с Павловым держали его в полном неведении. Это было явным нарушением установленного порядка, так как посол отвечает за всё, что происходит в посольстве.

Советские газеты привели почти полностью текст заявления канадского правительства, и это был уникальный случай в истории советской прессы. Было ясно, что какая-то доля вины будет признана, некоторые люди будут наказаны, но правительство постарается остаться в стороне. Действительно, двадцатого февраля 1946 года в советской прессе появилось красноречивое заявление, важное в каждой своей детали. Козлами отпущения стали военный атташе и «некоторые другие работники посольства». Их действия были названы «недопустимыми», но в то же время значимость их шпионских рапортов была преуменьшена. (Москва еще не знала того, что скоро будет предано гласности множество документов, из которых станет ясно, что Директор лично побуждал военного атташе в Канаде добывать необходимые для России секретные данные, включая даже образцы урана-235.)

Затем последовала кампания в прессе, в которой Канаду обвиняли в антисоветской истерии и в раздувании пустячного инцидента до размеров международного скандала.

Атаки советской прессы были поддержаны определенными голосами в США. Некоторые общественные деятели открыто заговорили о «праве на шпионаж». Джозеф Дэвис, который был когда-то послом Соединённых Штатов в СССР, заявил, что «Россия в интересах самообороны имеет полное моральное право узнавать атомные секреты с помощью военного шпионажа, если она лишена такой информации от своих бывших боевых союзников».

В Британии тоже мало понимали суть дела. Когда новости об этом появились в прессе, знаменитый физик Д. Берналл заявил, что шпионские тайны являются прямым результатом нежелания «делиться атомными секретами». Лейборист и член парламента Л.Д. Соллей сказал, что канадское расследование по поводу шпионажа является угрозой для научного прогресса.

Одного из подсудимых — Алана Нуна Мэя, судили в Англии, а остальных в Канаде. Процесс в Канаде начался в мае 1946 года, дело каждого подсудимого рассматривалось отдельно, и суд продолжался до 1948 года. Игорь Гузенко предстал на процессе под охраной полиции в качестве главного свидетеля. Прессе и присутствующим было запрещено делать снимки или зарисовывать его и даже описывать его внешность.

Так же, как на шпионских процессах во Франции, Японии, Швеции и Финляндии, члены канадской шпионской организации нарушили жёсткие правила советской разведки, когда агенты, в случае их ареста, никогда не должны сознаваться в своей деятельности, признавать свою вину и выдавать свои связи. Во время следствия, а потом и на судебном процессе многие из обвиняемых предпочли признать свою вину, во всем сознаться и выдать своих товарищей. Дэвид Лунан, одна из ключевых фигур аппарата, был, судя по официальным отчетам, «очень искренним» и «сотрудничал» во время допросов. Он не только во всем признался, но и дал информацию о майоре Рогове и о других членах его маленькой группы. Раймонд Бойер, богатый профессор и специалист по взрывчатым веществам, рассказал все о своих подпольных контактах, включая Сэма Карра, Фреда Роуза и советского майора Соколова. Кэтлин Уолшер из офиса высокопоставленного британского представителя тоже призналась в шпионской деятельности. Эмма Войкин из канадского министерства иностранных дел поступила точно так же. Алан Нун Мэй сделал письменное заявление о своём шпионаже, где признал, что передавал образцы урана советским агентам и получал от них деньги.

Мэй был приговорён к десяти годам каторжных работ. Общественное мнение в Англии, еще не созревшее в тот момент для полного понимания значения советского шпионажа, по-разному отнеслось к его осуждению. Особенно не уверены были в справедливости приговора члены лейбористской партии. Раздавались протесты против «излишней суровости», и депутация под руководством лейбористского члена парламента Гарольда Ласки пыталась войти в правительство с ходатайством в пользу Мэя. Они потерпели неудачу, и Мэй отбыл срок наказания, который ему сократили на одну треть из-за хорошего поведения. Он был освобожден 30 декабря 1952 года.

Канадский суд был снисходителен в своем первом послевоенном шпионском процессе. Шесть из двадцати подсудимых были оправданы, хотя их вина казалась очевидной. Тринадцать были приговорены к разным срокам заключения. Двое партийных лидеров, которые были организаторами и душой аппарата, получили по шесть лет заключения каждый. Фред Роуз оставался в тюрьме до августа 1951 года. Через два года он навсегда покинул Канаду и переехал в Польшу. Его товарищ Сэм Карр бежал на Кубу, а потом вернулся в Нью-Йорк, где жил, скрываясь от властей. Два года спустя он был арестован ФБР. Его передали канадским властям, отдали под суд и приговорили в апреле 1949 года. Коммунистическая партия Канады расценила это как «заговор против мира» и в то же время объявила, что Карр «больше не имеет никакого отношения» к партии.

На ранних стадиях расследования Гузенко и его семья жили в домике в полицейском лагере, как лица, состоящие на попечении канадского правительства. Допросы и показания перед королевской комиссией и судом оставляли ему слишком мало времени, чтобы устроить свои личные дела. Когда его услуги Канаде стали известными и были оценены, начала поступать помощь от общественности, как бы в качестве компенсации за первоначально холодный прием. Его первая книга «Это мой выбор» (в США она вышла под названием «Железный занавес») имела успех, и на ее основе был снят фильм. Бывший советский клерк-шифровальщик теперь обладал состоянием, превышающем 150 тысяч долларов. Финансовые трудности отступили, хотя бы на некоторое время.

Однако с того момента, как супруги Гузенко сделали свои признания, их начали преследовать другие проблемы. Им пришлось скрывать свою личность от публики, от прессы и даже от собственных детей. Об их местонахождении знали не более 12 человек, полиция сочинила для них «легенду» — фиктивную биографию, хорошо продуманную, правдоподобную и принятую соседями Гузенко, школьными учителями их детей и местными властями. Они меняли дома, автомобили, имена, чтобы замести все следы своего прошлого. Вокруг дома четы Гузенко постоянно дежурила охрана, одетая так, чтобы их нельзя было принять за полисменов.

Эти меры оказались на удивление успешными. Некоторые из советских агентов, перешедших на другую сторону, бесследно исчезали из виду и жили где-то тайно в относительной безопасности. Другие пытались открыто выступать на политической арене, и многие из них дорого заплатили за свою смелость. Гузенко был единственным среди них, кто жил и работал сразу на этих двух уровнях. В конце своих разведывательно-контрразведывательных приключений Гузенко начал писать. Его первый роман «Падение титана» был достаточно хорош и имел финансовый успех. Казалось, что Гузенко обрел истинное призвание в литературе.

В международном масштабе дело Гузенко обозначило конец процветания советской разведки военного времени. Число арестованных в связи с делом Гузенко было невелико по сравнению с армией советских информаторов, но удар, нанесённый в Канаде, посеял страх во многих из них. Трудно привести точные цифры, но, по крайней мере, в Соединённых Штатах и Канаде многие агенты 1944–1945 годов бросили всё и постарались, чтобы о них забыли. Легенда о безопасности рассеялась. Многие, ранее преданные люди, начали сомневаться в целях советского шпионажа, как составной части общего советского наступления. Возросшая жёсткость органов национальной безопасности и ужесточение наказаний за шпионаж обозначили новый период депрессии советской разведки.

Но Москва не могла допустить существование постоянных помех в ее разведывательной деятельности. Было сделано многое, чтобы преодолеть новые барьеры, и нельзя сказать, что это было всегда безуспешно.