Первые шаги

Советский разведывательный аппарат появился в США позже, чем в других странах. Как последовательно и непрерывно действующая служба, учреждённая Москвой и руководимая ею, он не начинал работать в этой стране до конца 20-х годов. До этого времени производились только единичные попытки получить секретную информацию об Америке через людей из Коминтерна, посещавших страну, ревностных членов коммунистической партии и т. д. Все эти усилия не шли ни в какое сравнение с размерами и эффективностью советской разведывательной сети, которая к тому времени уже работала во Франции, Германии, Польше и других европейских странах.

Такая ситуация зависела от многих политических факторов. Соединенные Штаты отдалились от международных дел старого мира. «Русский вопрос», все еще актуальный на европейской сцене в двадцатые годы, имел некоторое военное звучание. В министерствах иностранных дел Старого Света и в их кулуарах возникало множество антисоветских проектов. Глухота Америки к этим проектам вызывала удовлетворение Москвы, и все это делало шпионские авантюры в Америке менее важными, чем где бы то ни было.

Коммунистическое движение в Америке тоже отличалось от комдвижения во всех других странах и никогда не достигало такого размера и значения, как его родственные организации в Европе. На первых стадиях, в двадцатых годах и начале тридцатых, оно получало главную поддержку от эмигрантов из провинций дореволюционной России — прибалтов, поляков, евреев, украинцев. Это было просто «рабочее движение» в ограниченных масштабах и очень специфического происхождения.

Выходцы из стран с сильными революционными традициями, пропитанные политическими сантиментами предреволюционной России, они были идеалистами, готовыми к самопожертвованию, с конспирацией в самой их крови. С советской точки зрения они превосходили подпольных партийных работников в Германии, Франции и других западных странах, потому что знали всё о тайных сходках, секретных складах оружия, побегах из тюрьмы, невидимых чернилах, фальшивых паспортах и чемоданах с двойным дном. Советская разведка при создании шпионской сети в этой стране могла положиться исключительно на своих американских друзей.

В годы депрессии 30-х годов новые группы американцев, преимущественно интеллектуалов, примкнули к коммунистическому движению и стали оплотом компартии. Привлеченные ее антифашизмом и возвышенными антикапиталистическими лозунгами, они наложили свой отпечаток на американский коммунизм. В результате американская партия стала меньше походить на рабочее движение, чем другие партии Коминтерна.

Официальные лица Коммунистической партии США поддерживали обычные отношения с советским разведывательным аппаратом. Оказывать ему помощь всеми доступными средствами, помогать набирать новых агентов, проверять информацию и предоставлять технические возможности было долгом американских лидеров. Например, выходец из Швейцарии, Макс Бедахт, член американского Политбюро, некоторое время выступал как связной и вербовщик, позже Эрл Браудер, чья звезда начала восходить в 1930 году, занял место своего более скромного коллеги.

Подпольный аппарат — нелегальная коммунистическая сеть — в Соединенных Штатах был организован по международному образцу. Его операции нередко проходили параллельно с операциями советского аппарата — в части фальшивых паспортов, например, или тайной связи, явок, других процедур. Важные фигуры американского подполья (Д. Петерс, Стив Нельсон, Яков Голос и другие, с которыми мы встретимся позже) часто служили связниками между американским аппаратом и советской шпионской сетью в этой стране.

Несколько сотен людей были вовлечены в работу двух советских разведывательных агентств в течение тридцатилетнего периода. Эта история включала успехи и провалы, напряженную борьбу против американской контрразведки, измены и предательства, чистки и казни, которые проводили в Москве, смерть в Америке по естественным и другим причинам. Полное описание этой фазы американской истории заняло бы целый том. В этой книге, которая посвящена советской разведке в разных странах, данная история изложена в сжатом виде.

Первой из двух советских спецслужб в США появилась НКВД, это было связано с основанием на американской почве первого большого советского коммерческого предприятия. В 1924 году Арманд Хаммер и Концессионная комиссия, за которой стоял Дзержинский, основали на вполне законных основаниях торговую организацию «Амторг». Она вела довольно активную торговлю, но в то же время служила хорошим прикрытием для нелегальной деятельности. Персонал «Амторга», большинство которого составляли американские граждане, должен был находиться под наблюдением, потому что включал большое число некоммунистических элементов. В обязанности НКВД входила также слежка за некоммунистическими русскими эмигрантскими группами и сбор информации о них.

До 1927–1928 годов НКВД работало в Соединенных Штатах в ограниченных масштабах и главным образом с местным американским персоналом. Первым резидентом был человек по фамилии Шацкий, чьей задачей было информировать об отношении Вашингтона к Советскому Союзу и обеспечить помощь в получении дипломатического признания. Шацкий работал как сотрудник «Амторга» и добился известных результатов, хотя признание к нему пришло лишь несколько лет спустя. Он вернулся в Россию в 1928 году и получил благодарность за работу. Некоторое время после возвращения Шацкого в СССР в Северную Америку не могли послать другого резидента.

ГРУ главным образом интересовалось американской авиацией, военно-морскими делами, вооружением и промышленными патентами. Альфред Тильтон, латыш и коммунист, и Лидия Шталь были в числе первых агентов в Соединенных Штатах. Они оба работали сначала во Франции, где сумели избежать ареста. Тильтон открыл офис при одной морской компании в деловой части Нью-Йорка и с помощью моряков-коммунистов и профсоюза моряков организовал курьерскую службу. Он также нашел для Лидии Шталь фотоателье, где опытный фотограф делал копии документов. Среди них были чертежи британского военного корабля «Роял Ок», которые пересылались британским агентством из Канады через Вашингтон; они были выкрадены на одну ночь и за это время сфотографированы. Похититель так и остался неизвестным.

В 1930-м, после трех лет работы в Соединенных Штатах, Тильтон был вызван в Москву. Лидия Шталь отправилась во Францию, где продолжала работать как агент советской военной разведки.

Преемник Тильтона Николас Дозенберг тоже был латвийским эмигрантом. Ему исполнилось около сорока лет, когда в США была создана коммунистическая партия. Он вступил в нее и в течение 1929 года работал в ее Центральном Комитете в качестве технического работника. Дозенберг не был ни писателем, ни теоретиком, ни политическим лидером, но зарекомендовал себя как ярый приверженец партии.

В 1927 г. Дозенберг был завербован советской военной разведкой. Первые задания, полученные им от его новых боссов, не были трудными. В 1929 году его вызвали в Москву, где он был принят Яном Берзиным. В начале 30-х годов он работал главным образом в Румынии. Новым прикрытием для советской разведки в Румынии стала Американо-румынская кинокорпорация, которую Дозенберг основал в Соединенных Штатах. Для придания себе престижа он хотел также открыть ее филиал в Бухаресте. Единственным препятствием были 100 тысяч долларов, которых ему не хватало. В период 1930–1932 гг. московские резервы иностранной валюты уменьшились до критически низкой отметки, и только предприятия, имеющие высший приоритет, могли получить необходимые средства.

В своих усилиях решить проблему основания этой кинокомпании советская разведка пустилась в одну из самых рискованных и неразумных авантюр — подделку американской валюты. В отличие от множества историй об использовании Советами фальшивых денег, большинство из которых преувеличены или выдуманы, дело Дозенберга было доказано и задокументировано. На судебном процессе, который положил конец всему этому, многие свидетели говорили о деталях дела, что через десять лет подтвердил сам Дозенберг.

Революционное правительство не может быть стеснено в своих действиях соображениями морали, легальности или благопристойности. Но советское правительство пошло дальше и, отвергнув все соображения законности и приличия, стало на путь фальшивомонетчиков. Выпуск фальшивых денег правительством имеет смысл только в том случае, если это делается в больших размерах, когда выбрасываются на рынок сотни миллионов долларов, марок или иен. Но операции такого размера неизбежно будут вскрыты полицией, и фальшивомонетчикам грозит международный скандал, который принесет им непоправимый политический ущерб. С другой стороны, более скромная операция не покроет потребностей правительства большой страны.

Однако в военное время, когда правительство не боится вызвать негодование вражеской стороны, ситуация меняется. Например, германское правительство во время Второй мировой войны печатало в значительных количествах британские и американские деньги, которые использовались для шпионских целей. Наиболее известным является случай с германским шпионом по кличке «Цицерон», который служил камердинером в британском посольстве в Анкаре и систематически похищал оттуда секретные документы. Триста тысяч фунтов стерлингов, уплаченные германским правительством Цицерону, оказались фальшивыми. Немецкий журналист Эберхард Фровейн писал, что гестапо напечатало во время войны 140 миллионов фунтов стерлингов на специальной фабрике, построенной в концентрационном лагере недалеко от Берлина, но столкнулось с трудностями при попытке ввести их в оборот.

Дозенберг, который нуждался в американской валюте, получил приказ узнать секреты изготовления долларов и сообщить их аппарату. И производство американских денег началось. Первые стодолларовые купюры были посланы группой Дозенберга на Кубу и в Латинскую Америку, где и пошли в оборот. Некоторое количество было обменено и в самих Соединённых Штатах.

В конце концов Дозенбергу сообщили, что 100 тысяч долларов в фальшивых купюрах будет переправлено в Нью-Йорк. В то же время ему приказали сделать так, чтобы коммунистическая партия осталась в стороне.

Дозенберг обратился к своему другу Валентину Буртану. Русский по происхождению, процветающий нью-йоркский врач Буртан, общительный и приятный мужчина, любил приключения и рискованные предприятия. Он принадлежал к диссидентской коммунистической оппозиции, хотя и не пользовался ее полным доверием. Дозенберг назначил его вице-президентом своей Американо-румынской кинокорпорации.

Среди пациентов доктора Буртана был немецкий авантюрист, носивший громкую германскую фамилию — фон Бюлов. Бывший германский офицер без постоянных занятий промышлял торговлей оружием в Латинской Америке. В политическом отношении он тяготел к нацистам, что в 1932 г. не причиняло столько беспокойства, как потом. Доктор Буртан, который часто помогал фон Бюлову выходить из финансовых затруднений, уговорил его принять участие в операции с фальшивыми деньгами и обещал в случае удачи неплохую прибыль. Фон Бюлов знал лёгкий путь решения задачи — министр финансов Гватемалы был его другом и смог бы помочь, хотя и не без соответствующего вознаграждения. В банке Гватемалы, по словам фон Бюлова, всегда был некоторый резерв американской валюты, и министру надо только подменить их на фальшивые банкноты. А через какое-то время, может быть через много лет, когда гватемальское казначейство пустит фальшивые деньги в оборот, никто не докопается до их источника.

Последовал оживленный обмен телеграммами между Нью-Йорком и Гватемалой. И вдруг переговоры прекратились, гватемальский вариант сорвался. Буртан и фон Бюлов попробовали другой способ. Знакомый фон Бюлова частный детектив из Чикаго по имени Смайли, довольно сомнительный тип, дал согласие участвовать в этой авантюре и привлечь к ней несколько людей из преступного чикагского мира. Он выдал каждому некоторое количество фальшивых банкнот и обещал им щедрое вознаграждение. Но через короткое время один из этих помощников был схвачен чикагской полицией и открыл имена других участников.

Во время расследования фон Бюлов помогал обвинению и на судебном процессе в Чикаго, который проходил в мае 1934-го, выступал в качестве свидетеля против своего друга. Однако доктор Буртан остался верен Дозенбергу и своему агентству и отказался назвать источник поступления фальшивых денег. Тем более, он не сказал, что они предназначены для шпионских целей. Таким образом, политическая сторона дела оказалась скрытой. Буртан был приговорен 25 мая 1934 года к пятнадцати годам заключения и штрафу в 10 тысяч долларов. Он провёл в тюрьме десять лет.

Дозенбергу, которому так и не было предъявлено обвинений, удалось уехать в Германию и Румынию, где шла ожесточенная битва между агентурой и контрразведкой. Все это случилось в начале тридцатых годов. Впоследствии с миссией военной разведки он был послан в Тяньцзин. К 1939 году он разочаровался в коммунизме и вернулся из Москвы в Соединенные Штаты. Там его обвинили в том, что он делал фальшивые пометки в паспорте, и он провел год в тюрьме. После освобождения он сменил имя и канул в безвестность.

 

«Генерал Клебер» и эпоха «Амторга»

Советская разведка в Соединенных Штатахнабирала силу с начала 30-х годов. Примерно в это время НКВД и ГРУ основали свои сети, агенты Коминтерна приходили и уходили, фальшивые паспорта и работа для прикрытия имелись в изобилии, значительное число американских коммунистов было готово вступить в святой для них разведаппарат русского коммунизма. Только немногие из резидентов военной разведки, посланных в США, были заметными фигурами. Наиболее способные разведчики, число которых всегда было ограничено, требовались в более ответственных местах. Одним из резидентов в Соединённых Штатах в 1930–1931 годах был бывший офицер-танкист Красной Армии Владимир Горев («Герберт»), недалекий бюрократ. Другим был Александр Улановский («Вальтер»), бывший анархист, который тоже не отличался большим умом.

Ведущим резидентом в начале тридцатых годов был Манфред Штерн (в США — Марк Зильберт) — один из выдающихся шефов советской военной разведки в Соединенных Штатах. Он достиг мировой известности во время испанской войны, где, приняв имя одного из наполеоновских генералов, Жан-Батиста Клебера, командовал армией республиканцев. В апреле 1937 года, в разгар террора, Зильберт был отозван в Москву, арестован и казнен вместе с большим числом других командиров Красной Армии.

Несмотря на свои способности и ум, Зильберт не добился особых успехов в США. Одним из его многочисленных помощников был бывший конструктор инженерной корпорации «Арма» Соломон Кантор. Корпорация «Арма» выполняла конфиденциальные заказы военно-морского флота, и ее работники давали подписку о сохранении секретности. Оставив работу в корпорации, Кантор обратился в поисках источника информации к своему старому другу Уильяму Дишу, который работал там проектировщиком, и установил контакт между ним и Зильбертом. В своих переговорах с Дишем Зильберт взял себе псевдоним «Херб», который звучал так же по-немецки, как и Диш, чем он как бы намекал на свои правые взгляды по поводу германской политики.

Зильберт-Херб сказал Дишу, что ему, разумеется, за вознаграждение требуется информация для частной промышленной фирмы — он якобы хотел обойти конкурентов. Мистер Херб и Диш регулярно встречались в течение полугода, и американский инженер снабжал советского агента секретной документацией.

Перед своей второй встречей с «Хербом» Диш доложил своим руководителям о контактах с Зильбертом, а президент корпорации информировал военно-морскую контрразведку. Она посоветовала Дишу продолжать встречаться с Зильбертом и проинструктировала его, какие материалы он может передавать советскому шпиону — они были устаревшими или поддельными.

Агенты контрразведки последовали за Дишем, когда он отправился на назначенное место встречи и сели в ресторане Шрафта поблизости от них. Диш никогда не передавал документы Зильберту напрямую, он оставлял конверт с ними на столе, и, когда оба уходили, Зильберт забирал его с собой. Каждый раз Диш получал сумму от 100 до 200 долларов.

После нескольких недель наблюдения военно-морская контрразведка передала дело «Херба» в ФБР. Прежде чем Диш отправился на встречу с Зильбертом, его пригласили в офис ФБР на Лексингтон-авеню, где обыскали. После встречи его снова обыскали, и не осталось никаких сомнений в количестве и качестве денег, которые передал ему советский агент. Деньги остались в ФБР. Перед ФБР теперь встала задача найти, на кого работает «Херб». При следующей встрече Диш сказал «Хербу», что документы, которые он принес сейчас, должны быть возвращены в тот же вечер, поэтому необходимо, чтобы тот сфотографировал их немедленно. Агент ФБР, который проследил за шпионом, увидел, как он входит в здание «Амторга».

Прошли месяцы, и все будто бы шло как обычно. Документы, приносимые Дишем, поступали в кабинет генерала Берзина в Москве. У советских военно-морских экспертов не могли не возникнуть сомнения по поводу надежности и ценности информации, и у Зильберта зародились подозрения. В один из дней он не явился на назначенную встречу. Он так никогда и не появился. Однако его не арестовали.

В других рискованных предприятиях Зильберту повезло больше, чем в шестимесячной тайной битве с американской контрразведкой по поводу морской артиллерии.

Другим членом шпионского аппарата Зильберта был Роберт Гордон Свитц (он же «Гарри Дюрей» и «Авиатор»). Обученный сначала на фотографа, чтобы заменить Лидию Шталь, он потом стал пилотом, занимался шпионажем, исследуя военные сооружения и вооруженные силы в Панаме. Достать секретные документы, касающиеся зоны канала, было задачей коммунистической ячейки, которая состояла из военнослужащих и гражданских лиц, работающих там. «Авиатор» должен был в безопасности доставить похищенные документы в Нью-Йорк.

Субагент Свитца — русская девушка Фрема Керри, представила его своему близкому другу, Роберту Осману. Осман, высокий, худой юноша с кожей лица землистого цвета и меланхоличным взглядом, член Лиги молодых коммунистов, был сыном бедного безработного сапожника, который эмигрировал из России. В то время, когда он встретился со Свитцем, Осман был капралом в армии Соединенных Штатов, размещенной в Панаме. Как клерк в армейском офисе, он должен был перепечатывать разные документы, в том числе и секретные. Таким образом, многие из них, включая планы форта Шерман и укреплений в зоне канала, нашли свой путь в сеть Зильберта в Нью-Йорке.

Письмо из Панамы, в котором были секретные документы, адресованное Герберту Мейерсу в Нью-Йорк, которое по каким-то причинам не могло быть доставлено адресату, вернулось в Панаму, и там его вскрыли в почтовом отделении. Так как в письме были секретные сведения, началось следствие, в результате которого было определено, что письма напечатаны на машинке Османа. Выяснили также, что Осман получил из Нью-Йорка денежный перевод на 400 долларов. Ему предъявили обвинение. Военный суд в августе 1933 года объявил приговор: 20 лет каторжных работ и штраф в 10 тысяч долларов, а также позорное увольнение из армии.

Однако приговор не был приведен в исполнение. В марте 1934 г. по ходатайству адвоката Луиса Вальдмана президент США распорядился провести повторное судебное разбирательство. На новом процессе, который состоялся в мае 1934-го, было доказано, что секретные документы в Нью-Йорк послал кто-то другой. О Роберте Свитце, настоящем главе панамской сети, не упоминалось, также осталось неизвестным, кто был его почтовым агентом в Панаме. Оскар, типичная рядовая жертва советской разведки, был оправдан.

Этот новый приговор был победой для способного адвоката, но одновременно явился доказательством того, как мало приспособлен контрразведывательный американский аппарат и американская публика к задаче разоблачения шпионов, которая стала столь актуальной несколько лет спустя.

Торговая корпорация «Амторг» в Нью-Йорке по размерам была сравнима с «Аркосом» в Лондоне и торгпредством в Берлине. Его начальный капитал составлял 100 тысяч долларов и был предоставлен московским Банком внешней торговли, который стал совладельцем «Амторга». Как и другие родственные компании, «Амторг» был настоящим предприятием, а не только просто прикрытием; его торговые операции стали источником его силы и влияния. В иные годы его оборот достигал сотен миллионов долларов. Многие американские промышленные, финансовые и торговые интересы зависели от стабильности и процветания этого советской структуры. Тот факт, что «Амторг» был и в самом деле прибыльным торговым предприятием, делал его вдвойне ценным для обеспечения операций советской разведки; шпионские связи «Амторга», если бы их раскрыли, составляли ничтожную долю по сравнению с его крупными делами в области экономики.

Иногда проникнуть в промышленные секреты было нелегко, особенно в тех областях производства, которые считались стратегическими. В таких случаях на помощь призывалась коммунистическая партия, и это часто помогало. Например, «Амторг» долгое время не мог найти выход на химическую отрасль промышленности. Партия предприняла напряженные усилия, и за два или три года подыскала нужных людей, установила необходимые контакты.

Один из 15 отделов «Амторга» занимался авиацией. Его глава, непременно офицер, выполнял обязанности военного атташе, что и определяло его интересы. Но в общем «Амторг» был владением скорее НКВД, чем военной разведки. НКВД наблюдало за всем громадным аппаратом «Амторга», вела слежку за служащими и развивала бурную деятельность за стенами этого учреждения.

Время от времени «Амторг» сотрясали политические скандалы, в результате которых вскрывались политические и полицейские функции НКВД в Соединённых Штатах. Бэзил В. Делгасс, вице-президент «Амторга», по случаю ухода с работы сделал в июле 1930 года несколько сенсационных заявлений о методах работы учреждения. Обвиняя «Амторг» в ведении военной разведки, он сказал: «Я видел информацию, касающуюся военных и военно-морских сил Соединенных Штатов, которую собирали в «Амторге» и направляли в Россию».

Однако эти и другие шпионские инциденты, связанные с «Амторгом», не оказали глубокого и продолжительного влияния на общественное мнение страны. Недоверчивые и скептически настроенные, пресса и интеллектуальные круги предпочитали не замечать органических связей между различными событиями.

 

ГРУ и госбезопасность в 1930-х годах

После инаугурации президента Франклина Д. Рузвельта в январе 1933 года поворот в советско-американских отношениях казался неминуемым. Проблема признания Советского Союза, значение которой несколько преувеличивали как в Соединенных Штатах, так и в СССР, была близка к решению. Вряд ли официальное признание правительства, которое существовало уже шестнадцать лет, могло что-либо кардинально изменить. В Москве такого признания желали с большим нетерпением, хотя по соображениям престижа советская пресса и официальные лица старались не очень афишировать это.

Но судьба оказалась немилостивой к Кремлю, и в США произошли важные события, каждое из которых выросло в серьёзное антисоветское дело. Скандал с фальшивыми деньгами выплыл наружу вскоре после выборов и закончился лишь с арестом доктора Буртана в январе 1933 года. Вскоре после этого в Панаме был арестован Роберт Осман. Скандал с «Амторгом» еще был свеж в памяти людей. Однако, несмотря на все это, президент Рузвельт решил продолжить процесс сближения и пригласил в Вашингтон Максима Литвинова.

Для Москвы эти месяцы 1933 года были периодом неопределенности. Стоило ли продолжать шпионскую работу в такой жизненно важный момент? Валентин Маркин, представитель НКВД, способный и преданный коммунист, решился пойти на приём к Молотову и рассказать ему, какие ошибки в работе допустило ГРУ в Соединенных Штатах. И он выиграл битву НКВД против армии, по крайней мере, в тех делах, которые касались Америки. Военной разведке приказали лечь на дно и временно заморозить свои операции.

Итак, советская военная разведка в США перешла в режим «ожидания». Многие опытные агенты были разосланы в другие части мира: Арвид Якобсон — в Финляндию, Джон Шерман — в Японию, Уитакер Чамберс был готов отправиться в Англию, Николас Дозенберг, вместо того чтобы вернуться из Москвы в Соединенные Штаты, отправился в Китай, супруги Свитц поехали во Францию, где быстро расширялся советский шпионский аппарат.

С 1933 по 1935 гг. Москва воздерживалась от посылки видных работников, чтобы они возглавили военную разведку в США. «Билл», офицер Красной Армии, приехал туда из России, но его главной задачей была подготовка в Соединенных Штатах «новобранцев» для работы в Англии. Он держался в стороне настолько, что, когда Уитакер Чамберс предложил ему фотокопии документов, составленных Гарри Декстером Уайтом в казначействе Соединенных Штатов, «Билл» не проявил к ним интереса. Немного позже Генри Джулиан Уодли добыл документы из государственного департамента, Абель Гросс — из бюро стандартов. Чамберс их сфотографировал, но «Билл» снова отказался от этих предложений. Как же трудно было принять такое решение офицеру разведки!

В замороженном состоянии находилась только военная разведка, а не НКВД, которая продолжала развиваться и расширяться. «Амторг», как база НКВД, не был заменен вновь открывшимся посольством.

Еще несколько лет после победы, одержанной Маркиным в 1933 году, все разведывательные операции в Соединенных Штатах вело НКВД, хотя Маркин недолго пользовался плодами своего триумфа. В 1934 году он был найден на 52-й улице в Нью-Йорке со страшной раной головы и на следующий день скончался. Потом шеф ИНО в Москве Слуцкий признал, что Маркин был ликвидирован его же аппаратом.

Таким образом, в период, начиная с 1934–1935 годов, роль НКВД была более важной по сравнению с военной разведкой. Успехи НКВД в этот период объяснялись скорее общим антифашистским климатом, чем талантами ее работников, которые были серыми личностями с низким интеллектуальным уровнем. Вальтеру Гринке (ещё один «Билл»), сменившему Маркина в 1934 году, было около сорока лет. Хеда Массинг описывает его так: «У него был низкий лоб, на который спадали густые прямые рыжевато-светлые волосы. Его выпяченные губы покрывались слюной, когда он говорил. Он немного косил, у него были маленькие, вечно воспалённые глаза серого и постоянно испуганного маленького человека. Он был худым и узкоплечим».

Другим резидентом НКВД был Борис Базаров («Фред»), бывший белый офицер с опытом работы в Берлине, совсем не выдающийся организатор, но с внешностью не столь отталкивающей по сравнению с Гринке. Базаров прибыл в мае 1935 года и оставался в стране до конца 19370-го, и вернулся в Москву как раз, чтобы угодить в великую чистку. Под руководством Гринке и Базарова работали многие курьеры, тайные сотрудники, осведомители и фотографы. Другими агентами в этот период были «Антон» и «Билл Берман», оба русские. О последнем Хеда Массинг, в то время тоже работавший агентом, писал: «Мне очень хотелось понять, что происходит у него в мозгах, если они вообще были, но я так и не смог».

Другим представителем НКВД, работавшим в Соединенных Штатах с 1932 года, был человек с армянским именем — Гайк Бадалович Овакимян, который пробыл в этой стране необычно долго, почти десять лет. Под его руководством работало множество агентов и субагентов. В том числе Роберт Хаберман, который действовал в Мексике и США, Эда Уолланс и Фред Розе, работавшие в Канаде, Аарон Маркович и Адольф Старк, которые изготавливали паспорта, Симон Розенберг, промышленный шпион с 1932 по 1938 год, Яков Голос, адвокат в департаменте юстиции, поставлявший информацию из документов ФБР и активно работавший в 1937–1938 годах.

В целом Овакимян добился более заметных успехов, чем его предшественники. Он был арестован весной 1941 года. Однако об этом мы расскажем ниже.

Среди высокопоставленных представителей с секретными функциями в Соединенных Штатах был Василий Зубилин (он же «Зарубин», «Луценко», «Петер», «Купер»), работавший в этой стране с начала 30-х до середины 40-х годов и считавшийся мастером своего дела. Его жена Елизавета (Элен) тоже была ветераном НКВД. Ее первым заданием в 1929 г. была попытка, используя свои довольно сильные женские чары, войти в доверие к Якову Блюмкину в одном из первых дел троцкистов. В то время как подавляющее большинство советских офицеров разведки в 1936–1938 годах были отозваны из-за границы и никогда больше не возвращались на свои заграничные должности, супруги Зубилины избежали этой участи. Активные работники НКВД, они принимали участие в расследовании мнимого предательства «Игнатия Рейсса» и раскрыли тех участников советского подполья в Соединенных Штатах, кто симпатизировал ему. В качестве награды в январе 1942 года Василий Зубилин был послан в Вашингтон, где получил свой первый легальный «дипломатический» пост третьего секретаря посольства. Несколько позже он был назначен вторым секретарем. Защищённый дипломатическим иммунитетом, он руководил советскими разведывательными операциями в самом начале эры атомного шпионажа. Он вернулся в Москву в августе 1944 года.

Двое других руководителей НКВД были замаскированы под работников русского Красного Креста в Соединённых Штатах. Красный Крест был последним местом, где власти могли бы подозревать существование шпионажа. К несчастью для НКВД, ее дела, которые шли под прикрытием Красного Креста, были раскрыты во всех деталях.

С 1921 года русский Красный Крест возглавлял врач-эмигрант Давид Дубровский, он же «Иванов». В 1933 году Яков Штернгласс, который до этого был шефом НКВД в Афганистане, приехал в Соединенные Штаты в качестве «помощника» Дубровского. Используя Красный Крест как прикрытие, Штернгласс, этот резидент ИНО НКВД, отдавал все свое время работе, чья специфика состояла в похищении корреспонденции определенных лиц. Для этой цели он создал группу специальных агентов, которые следили за домом, дожидались, когда уйдет почтальон, и тут же доставали письма из ящика. Он наладил контакты с младшими служащими «Вестерн юнион», «Коммершел кэблс» и «Радиокорпорейшн оф Америка», чтобы перехватывать телеграммы и радиограммы, которые его интересовали.

Зная об операциях своего «помощника» и понимая, как это может сказаться на работе Красного Креста, летом 1934 года доктор Дубровский поехал в Москву, чтобы обсудить этот вопрос. Позже он передал работнику советского посольства в Вашингтоне Борису Свирскому ряд документов, посвященных деятельности Штернгласса, предлагал посольству посмотреть банковский счет Штернгласса и проверить его расходы, которые были непропорционально велики по сравнению с месячной заработной платой в 170 долларов. «Не стоит и говорить, — заявил Дубровский перед Комиссией по расследованию антиамериканской деятельности, — что ни русское посольство, ни генеральный консул ничего не сделали в этом вопросе. Полномочные представители советского правительства были бессильны и не могли вмешиваться в «специальную» деятельность агента НКВД».

Более важным лицом по сравнению со Штернглассом был доктор Григорий Рабинович (он же «Джон Рич»), врач, который под видом работника Красного Креста был прислан в США в самый разгар чистки с заданием выявить троцкистов и организовать убийство самого Льва Троцкого. В помощь Рабиновичу Коммунистической партией Соединенных Штатов был выделен Луис Буденц. Признания Буденца в его книге «Моя история» и его показания на Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности 11 ноября 1950 года вскрыли одну из самых трагических страниц в истории НКВД. Однако рассказ о Троцком выходит за рамки этой книги.

На более низком уровне по сравнению с официальными советскими лицами на НКВД и ГРУ в 1930 году работало несколько десятков американцев. Подчиняясь строгой дисциплине, они выполняли задания ограниченного характера в отдельных областях. Многие из них даже не знали, на какую службу они работали, и часто всё, что они знали о каком-то деле, ограничивалось только той его частью, которую им поручали.

В предвоенное время три агента из такой подчиненной группы сумели выделиться умом, энергией, преданностью и решительностью: Джордж Минк, Яков Голос и Дж. Петерс.

Джордж Минк (он же «Сорменти» и «Джордж Хирш») был известен высокомерием, жестокостью и хвастливостью. Он родился в России, работал водителем такси в Филадельфии и никогда не имел ничего общего с морским делом, когда по совету Москвы Коммунистическая партия США помогла ему стать председателем профсоюза моряков. В середине двадцатых годов морские профсоюзы Европы, Америки и Дальнего Востока были объектом особого внимания Коминтерна.

Минк был рекомендован на этот пост своим близким родственником Соломоном Лозовским, который в то время был руководителем Профинтерна. Это назначение, пришедшее прямо из России, сделало его независимым от американских коммунистических боссов, а его близкое сотрудничество с НКВД во многих подпольных операциях удовлетворяло его почти патологическую страсть играть важные роли.

С 1928-го по 1932 год Минк сочетал профсоюзную деятельность с сотрудничеством с НКВД. Среди его подвигов было убийство в Гамбурге Ганса Виссингера, коммуниста, который не подчинился приказу отправиться в Россию. Ян Вальтин рассказывал:

«Позже в тот день я встретил Джорджа Минка — тот приехал на международный съезд моряков. Пьяный Минк сидел в ближайшем ресторане в окружении стайки девушек-стенографисток и пел. Я обратился к Минку с вопросом: «Вы знали Виссингера?» Он резко ответил: «А что?» — «Возможно, он не виноват, — сказал я, — возможно, вы совершили ошибку». Минк дал мне стандартный для ГПУ ответ: «Мы никогда не совершаем ошибок! Мы никогда не наказываем не виновных!»

НКВД оценила этого необычного гангстера, который не останавливался ни перед чем. Минк оставил профсоюз моряков и стал представителем НКВД за границей. Он много разъезжал и не раз посещал Москву.

В 1934 году Минка послали в Копенгаген. В 1935 году его арестовали в отеле за попытку изнасиловать горничную. При нем нашли коды, адреса и фальшивые паспорта. В ходе расследования полиция арестовала также Леона Джозефсона, американского коммуниста и агента НКВД и других. Все они были обвинены в шпионаже, подготовке покушения на Гитлера и тайных связях с немецкими коммунистами. Минк отсидел срок в восемнадцать месяцев и после освобождения уехал в Москву.

В Москве ему пришлось давать объяснения по поводу этого дела. И снова он сумел выкрутиться. Он сказал, что совершил ошибку, связавшись с женщиной, агентом гестапо, которая выдала всю шпионскую сеть датским и германским властям. Минк взял на себя вину и был помилован.

В 1936 году НКВД снова посылает Минка в Соединенные Штаты, разумеется, с фальшивыми документами. На этот раз он развернул широкую террористическую деятельность. В России полным ходом шла чистка, и следовало также наказать отщепенцев за рубежом. Этим и занимался Минк в США. В 1937 году его послали в Испанию вести наблюдение за бригадой Линкольна. «Я встретил Джорджа Минка, — писал Листон Лук, бывший коммунистический издатель, — он хвастался своим участием в создании испанской разведки и предлагал мне следить за ненадежными добровольцами, например такими, как члены Британской независимой трудовой партии и Американской социалистической партии». Вильям Маккуистион, близкий друг Минка до 1936 года, рассказывал после, что присутствовал при том, как два человека из НКВД, Джордж Минк и Тони дель Майо, убили двух членов бригады, потому что те задумали сбежать из Испании или были замечены в уклонизме — свидетели не могли точно сказать.

Вскоре после этого Минк появился в Мексике, судя по некоторым слухам, в связи с подготовкой покушения на Льва Троцкого. По поводу активности Минка в Мексике другой бывший коммунист, Морис Малкин, говорил: «Мексиканский троцкист узнал его, и он исчез из виду. Я не знаю, что случилось. Но знаю, что многие добровольцы, которые вернулись из Испании, не прочь были бы посчитаться с Джорджем Минком. Он нес ответственность за то, что многие американцы там получили пулю в спину».

С конца 1930 года следы Минка оборвались. Умер ли он своей смертью? Или пал в бою? Вполне возможно, что НКВД сама избавилась от него.

В то время как Минк проявлял активность главным образом в карательной деятельности НКВД, другой выдающийся агент Яков Голос (настоящая фамилия Голосенко, известен в США и как Джейкоб Райзен), работал в области разведки. Голос был низеньким, непривлекательным мужчиной, с морщинистым лицом и бесцветными глазами, которые никогда не смотрели прямо на собеседника. Он вступил в Компартию США сразу же после ее основания. Внутри партии он принадлежал к той влиятельной группе, которая, как и во всех коммунистических партиях, является близким окружением Центральной контрольной комиссии.

В дополнение к этому Голос был доверенным лицом НКВД в США. Натурализованный американец, но русский по рождению, образованию и языку, он имел судимость в России, а значит, был «одним из наших» как для НКВД, так и для коммунистов Соединённых Штатов. В тридцатых годах он руководил туристическим агентством, которое использовалось НКВД для прикрытия. Позже он — тоже для прикрытия — основал почтовую компанию, которая переправляла продовольственные посылки от американских граждан их родственникам в Советском Союзе. Непомерные русские таможенные сборы, доходящие до 100 и даже 150 процентов, приносили немалую выгоду агентству Голоса.

Другие действия менее законного характера также прятались под официальной вывеской этой компании, и главным из них была разведка. Голос с конца 30-х годов работал под руководством Овакимяна, собирая сведения из правительственных учреждений в Вашингтоне. Он продолжал эту работу и после ареста Овакимяна весной 1941-го. Он принимал участие в подготовке ликвидации Льва Троцкого в Мексике. Среди его работников и учеников были Юлиус Розенберг и Абе Бротман, оба позднее обвинённые в шпионаже.

Жизнь и работа Якова Голоса, умершего в 1943 году, описана Элизабет Бентли, близкой подругой его последних лет, в книге «Из рабства». Несмотря на некоторые неточности автора, книга представляет интерес, потому что в ней представлена эволюция советского секретного агента — самой Элизабет Бентли: от школьных дней до подполья, разочарование, предательство и сенсационные разоблачения. В ней рассказывается, как молодая убежденная антифашистка пришла в коммунистическую партию, как она выполняла первое партийное задание, как впервые встретилась с русской военной разведкой. В 1937 году Джульет Стюарт Пойнтц, тайный агент ГРУ в США, заметила мисс Бентли, и вскоре Джозеф Экхардт, тоже из ГРУ, установил с ней контакт. Однако в то время ей не давали задания. Потом Марсель, старый работник советского подполья, снова внимательно изучил ее, но и тогда не было сделано никаких решительных шагов. Наконец, Яков Голос взял ее к себе на службу.

Мисс Бентли стала важным курьером. Она регулярно приезжала в Вашингтон, чтобы забрать сообщения и микрофильмы документов для Голоса, который затем переправлял их в Москву. После смерти Голоса в 1943-м мисс Бентли взяла на себя часть его функций в советской разведывательной сети. Когда Анатолий Громов, новый первый секретарь советского посольства, принял на себя руководство разведкой, мисс Бентли была награждена орденом Красной Звезды за ее службу советскому делу.

Несмотря на многочисленные похвалы, которые она получала от своих советских хозяев, и свое особое положение, мисс Бентли все больше и больше разочаровывалась как в советском аппарате, так и в американском коммунистическом руководстве. После долгой внутренней борьбы она пошла в отделение ФБР в Нью-Хейвен, штат Коннектикут, и рассказала там всю свою историю. Это случилось в августе 1945 года за несколько дней до перемирия в Тихом океане и раскрытия шпионской сети в Канаде. Более года она тайно сотрудничала с ФБР, помогая раскрыть советское подполье в Соединенных Штатах. Однако только в 1948 г. ее история была предана гласности.

Третьим секретным советско-американским работником НКВД был неутомимый Дж. Петерс (настоящее имя Шандор Гольдбергер), выдающийся организатор, человек со многими вымышленными именами и многими тайными связями, который оставался на своем посту в Америке с 1933-го по 1941 год.

Венгр по рождению, издатель и писатель, преданный сторонник русского руководства и видная фигура в американском коммунистическом движении, он был правой рукой резидента Коминтерна Герхарда Эйслера. Если требовались люди, он находил их, изготовление фальшивых паспортов было для него вроде хобби, он знал множество способов добывания денег. Когда возникла необходимость проникнуть в атомные секреты, Петерс сумел с большим риском для себя добыть нужную информацию. Несмотря на то, что он был лидером коммунистического подполья, но не являлся агентом советской военной разведки, его услуги советскому шпионажу были подчас гораздо ценнее, чем работа десятков шпионов. Брат Петерса — Эммерих был служащим советских учреждений в этой стране («Амторг» и комиссия по закупкам).

Уитакер Чамберс, имея в виду только тех людей, которых он знал лично, определял число государственных служащих, помогавших советской разведке, в 1936–1938 годах в 75 человек. Из них наиболее важными и известными были Элджер Хисс, Гарри Декстер Уайт, Лочлин Кэрри, Френк Коэ, Лоуренс Дагган, Гарольд Уэйр и Натан Грегори Силвермастер. Особый интерес для советского аппарата представлял Абрахам Глассер, ответственный чиновник министерства юстиции в 1937–1939 годах.

 

Большая чистка

Из-за особого интереса правительства США к тихоокеанским проблемам, в первую очередь к Китаю и Японии, Америка представлялась хорошим местом для наблюдения за ходом событий на Дальнем Востоке. Важность шпионажа в этой области возросла, когда ухудшились советско-японские отношения и пограничные инциденты достигли размеров необъявленной войны.

Среди наиболее значимых источников информации для советской разведки на Дальнем Востоке был Институт исследования района Тихого океана, на первый взгляд беспристрастная и независимая организация. Институт получал существенную материальную поддержку от крупных американских фондов и от некоторых региональных инстанций. В нем работали видные политические деятели и писатели, настроенные явно антияпонски, и это служило как бы мостом к просоветским убеждениям. Среди них были Эдвард Картер, Уильям Лью Холанд и Оуэн Леттимор. Среди ведущих сотрудников был только один видный коммунист — Фредерик Вандербильт Филд. Институт оказывал большое политическое влияние на американское общественное мнение, которое было плохо информировано об азиатских проблемах. Однако гораздо более важным было то, что институт имел тесные связи с дальневосточным отделом госдепартамента, и имевшаяся там информация попадала в советские разведывательные агентства и прежде всего в ГРУ.

Советский военный атташе и его помощники создали аппарат для сбора военной информации. Пользуясь легальными и техническими возможностями посольства и при поддержке развитого подполья, советская военная разведка могла бы достичь многого, если бы в 1936-м не началась большая чистка, которая поглотила большинство офицеров русской разведки, так же как и их американских помощников. (По данным государственного департамента, официальный штат советского военного атташе в Вашингтоне, состоящий в 1934–1936 годах из четырех офицеров, в 1937 году уменьшился до трех, в 1938 году — до двух, в первой половине 1939 года — до одного, а во второй половине того же года в штате не было уже ни одного.)

Одним из наиболее важных приобретений советской военной разведки в эти годы была Джульет Стюарт Пойнтц. Ее прямая служба на советскую разведку продолжалась менее трех лет. Высокая, полноватая и чем-то похожая на мужчину, хотя и интересная, приятная на вид женщина, она вступила в партию в середине тридцатых годов. В 1934 году ей предложили стать агентом советской военной разведки. Согласно установленному порядку, она вышла из партии и вскоре была отправлена в Москву для обучения. По возвращении в Соединенные Штаты она приобрела себе комфортабельный дом в Нью-Йорке, и ее первой задачей была вербовка новых агентов. Она принимала высокопоставленных людей, приезжающих из Москвы, предлагала им кандидатов, устраивала встречи. Разного рода контакты, ленчи, обеды в роскошных ресторанах — все это со стороны выглядело очень захватывающе, а по существу оказалось скучным делом.

Прошло немного времени, и Джульет Пойнтц со своим коммунистическим опытом, приобретённым как дома, так и в России, начала испытывать колебания в своей вере. Ее сомнения усилились, когда она узнала о судьбах уклонистов в России и о судебных процессах над «предателями». К концу 1936 года она полностью разочаровалась и начала писать книгу мемуаров. Этот факт не остался в секрете от ее друзей и руководителей.

В один из весенних дней 1937 года Джульет Пойнтц, не надев ни пальто, ни шляпы, вышла из своего дома и исчезла навсегда. Ни ее друзья, ни полиция не смогли узнать никаких подробностей ее исчезновения. Была ли она похищена и отправлена в Москву или убита и тайно захоронена? Некоторые подозревали Джорджа Минка, другие считали, что к этому делу приложил руку Шахно Эпштейн, человек НКВД и близкий друг Джульет Пойнтц. Но всё это всего лишь догадки. Может быть, прибыла «мобильная бригада» из-за границы, ликвидировала мисс Пойнтц, а потом, согласно правилам НКВД, спешно покинула страну.

Джульет Пойнтц была одной из случайных жертв большой чистки, другие важные агенты, такие, как Буков, Экхардт и Марсель, были отозваны в Россию. Многие выбирали рискованный путь и оставляли советскую службу.

Измена Чамберса в 1938-м, чьи идеологические расхождения с коммунизмом начались задолго до того, как он решил стать перебежчиком, стала большой потерей для аппарата. Чамберс выполнял множество сложных заданий. Он вместе с Джоном Шерманом и Майклом Либером основал Американский союз литераторов, который на самом деле был филиалом советской военной разведки и служил прикрытием для входящих в него «писателей».

Более важным шпионским делом Чамберса, проведенным под наблюдением Бориса Букова, была вербовка ряда правительственных чиновников, от которых он получал информацию. Когда Чамберс после шести лет работы отошел от дел, он знал очень много секретов и понимал, какая опасность ему грозит в случае измены.

Как только агент переходит на другую сторону, встает несколько вопросов. Как будет вести себя противоположная сторона? Заговорит ли перебежчик или нет? А если заговорит, то как много он скажет? Чамберс прекрасно понимал главный принцип: изменник не может быть спокоен за свою жизнь. Он знал об участи «Игнатия Рейсса», Джульет Стюарт Пойнтц и многих других, которые пытались стать перебежчиками. Но он знал и о других, которым удалось выйти из игры. Многие предпочитали молчание, но это редко спасало. Когда «Игнатий Рейсс» был убит в Швейцарии в сентябре 1937 года, Лев Троцкий сделал ряд выводов, которые он представил в статье «Трагические уроки», общий смысл которой сводился к следующему: лучшей мерой предосторожности против наемных убийц Сталина является полная гласность.

Колеблющийся и неуверенный, Чамберс пришел к Джею Ловстону за советом. Будучи убежденным, что публичное заявление обеспечит большую степень безопасности, чем просто исчезновение и молчание, Ловстон предложил устроить в своем офисе пресс-конференцию, на которой бывший советский агент рассказал бы всю историю советской разведки в Соединенных Штатах. Но Чамберс ушел, так и не решившись, а потом упорно избегал встреч с Ловстоном.

Колебания преследовали Чамберса десять лет. Целый год, как он признался потом, он жил в тревоге, «спал днём, а ночью бодрствовал с винтовкой или револьвером в руках, отзываясь на каждый шорох». Он готов был рассказать всё, но боялся за свою семью и самого себя. Потом он выбрал путь компромисса: открыть лишь часть своей истории, но не публично. В результате оказалось, что компромисс в подобных случаях не является лучшим решением.

Более года прошло после того, как Чамберс оставил службу в советской разведке, прежде чем он смог увидеться с помощником государственного секретаря Адольфом Берлем. Чамберс приехал в Вашингтон с намерением рассказать свою историю президенту Рузвельту, но его секретарь Мартин Макинтайр передал это дело Берлу, который отвечал за безопасность. Чамберс не все рассказал Берлу. Он сделал упор на связях коммунистов с определенными официальными лицами, но не стал раскрывать советское участие в шпионской деятельности, за исключением нескольких попыток раздобыть данные о кораблях. Он назвал Берлу ряд имен и выделил среди них Гарри Декстера Уайта и Абрахама Джорджа Силвермана, как наиболее активных и важных агентов, но просил, чтобы о них не сообщали в ФБР. В общем, Чамберс сделал только намеки, в то время как люди, имена которых он назвал в качестве коммунистов и прокоммунистов, имели прекрасные послужные списки в правительстве.

Берл не стал докладывать о Чамберсе президенту, но обсудил вопрос с Макинтайром, а тот сообщил о деле Рузвельту. Ни сам Берл, ни Рузвельт не предприняли никаких действий. Берл не обратился ни в ФБР, ни к офицерам службы безопасности государственного департамента. И дело было отложено на долгое время.

Прошло еще более двух лет, прежде чем Чамберс рассказал половину своей истории ФБР. И снова ничего не произошло. Коммунисты в правительственных учреждениях так и остались на своих постах, некоторые из них продвинулись по службе, продолжая поставлять информацию советской разведке. И только когда закончилась война и обстановка полностью изменилась, органы безопасности Соединенных Штатов начали тщательное расследование.

Незадолго до измены Чамберса Джон Шерман, второе лицо в подпольном трио Чамберс — Шерман — Либер, недовольный и перепуганный, оставил при помощи Чамберса советскую тайную службу и появился в Калифорнии как рядовой член легальной коммунистической партии. Советский аппарат молча и неохотно принял независимый поступок Шермана. Так закончилась карьера этого одаренного и многообещающего советского агента.

Последний член трио, Майклом Либер, остался верен своим советским хозяевам и после чистки. Он был литературным агентом многих известных писателей, среди которых был Эрскин Колдуэлл. Одним из его клиентов был даже Лев Троцкий. Это выглядит парадоксально: в то время, как Сталин заключал в тюрьмы и уничтожал троцкистов, один из его людей устраивал статьи Троцкого в наиболее популярные американские журналы. Ясно, что Либер делал все это с согласия своего начальства, потому что профессиональные связи с Троцким служили ему отличным прикрытием. Однако, когда настал пик чистки, шефы Либера, которые сами дрожали за свои жизни, приказали ему оставить своего знаменитого клиента.

Для Либера было не так просто выпутаться из этого дела. И он начал самым неуклюжим способом саботировать свою работу. Он срывал переговоры с издателями, скрывался от самого Троцкого, пока тот не отказался от услуг Либера. В апреле того же года Комитет по защите Льва Троцкого в Нью-Йорке, который готовил документы для предполагаемого процесса с целью оправдания коммунистического бунтаря, попросил Либера от имени Троцкого дать возможность ознакомиться с перепиской между автором и его агентом. Либер ответил комитету, что он уничтожил переписку. На самом деле он передал ее советским разведывательным органам.

Примерно в то же время внезапно произошло еще одно неприятное событие — арест Михаила Горина (настоящая фамилия Муромцев), советского гражданина и агента военной разведки, который служил в «Амторге», а в 1936 году был переведен в Лос-Анджелес под видом менеджера Интуриста. Горин не пользовался преимуществами дипломатического иммунитета. Его история только подтверждает всю беззащитность советских резидентов в США в те времена.

Одним из успешных действий «Горина»-Муромцева в Лос-Анджелесе была вербовка офицера секретной службы Соединенных Штатов Хафиза Салеха, который обладал секретной информацией по Японии. Горин с рекомендательным письмом от советского вице-консуда прибыл к Салеху с предложением о «сотрудничестве». Салех отказался, но у него были родственники в России, и, когда Горин стал упоминать о них, ситуация сразу же изменилась. Салех начал снабжать Горина секретными документами, в основном о разведке в Японии и о военно-морском флоте. Он передал в общей сложности 62 американских секретных документа, получив за это 1700 долларов.

Это сотрудничество могло продолжаться и дальше, если бы Горин не нарушил правила поведения агента. Через три года он был жестоко наказан за непростительную ошибку. Человек, которому он отдал почистить свой костюм, обнаружил бумаги в его карманах. Они явно принадлежали разведке Соединённых Штатов. Когда Горин и Салех были арестованы, советское посольство в Вашингтоне встревожилось: не было ли это преднамеренной «ошибкой» Горина? НКВД взялась за дело Горина. Надо было освободить его из тюрьмы как можно скорее и отправить его, если это возможно, обратно в Россию. Более суровые меры могли подождать.

Горин после ареста потребовал разрешения позвонить из Лос-Анджелеса в посольство и получил его. Когда он дозвонился до Константина Уманского, тогдашнего действующего посла, то попросил «инструкций» (еще одно нарушение правила — шпион, пойманный за руку, не должен спрашивать посольство об указаниях, как себя вести дальше). Уманский отправил на самолёте советского вице-консула Михаила Иванушкина (на самом деле человека из НКВД) из Нью-Йорка в Лос-Анджелес, а сам поехал в государственный департамент, чтобы встретиться с государственным секретарем Самнером Уоллесом. Уманский перешел в наступление — это был характерный способ поведения, когда официальное советское лицо попадалось на шпионаже, — и резко возражал против ареста. Он требовал объяснений, почему Горина заставили говорить с советским послом по-английски. В целом он протестовал против «самовольных и противозаконных действий полиции».

Потом Уманский потребовал от Лоя Гендерсона из европейского отдела государственного департамента разрешения для представителя посольства на встречу с арестованным Гориным. Разрешение было дано.

Иванушкин прибыл в Лос-Анджелес и, естественно, испугался, что Горин «заговорит». Он отбросил все предосторожности и сказал Горину в присутствии агента ФБР, как ему следует себя вести, если ему предъявят обвинение в шпионаже. «Мы ни в чем не признаемся, — сказал Иванушкин, — и не станем делать никакого заявления в связи с найденными в костюме бумагами».

В течение расследования Уманский нервничал все больше, заявляя все новые и новые протесты госдепартаменту. Десятого марта 1939 года Уманский снова обсуждал дело Горина с Лоем Хендерсоном. Не сумев убедить Хендерсона в том, что американские власти ведут себя неправильно, Уманский сказал буквально следующее: «Мистер Хендерсон, должен вам сообщить, что если окружной прокурор не отзовёт дело до окончания следствия, то всё это может плохо кончиться».

Теперь дело выглядело так, будто правительство США должно было принести извинения советскому посольству. Уманский передал в государственный департамент ноту, в которой содержались осуждения и обвинения в адрес США по поводу дела Горина.

Государственный департамент не принял никаких мер, и дело Горина продолжалось. Михаила Муромцева-«Горина» приговорили к шести, а Хафиза Салеха — к четырем годам заключения. Более двух лет дело ходило по судам высших инстанций, но все апелляции были отклонены. В январе 1941 года Верховный суд Соединенных Штатов утвердил первоначальный приговор.

Через несколько дней Уманский снова посетил госдепартамент и потребовал, чтобы Горина отпустили и позволили уехать в Россию. Наконец соглашение было достигнуто, и в марте 1941 года госдепартамент и генеральный прокурор «порекомендовали» суду Лос-Анджелеса (по соображениям «государственной важности») отложить исполнение приговора.

Через несколько недель после урегулирования дела Муромцева-«Горина» в подобный скандал оказался замешан Гайк Овакимян, служащий «Амторга» и агент-ветеран НКВД в Соединенных Штатах. Арестованный в мае 1941 года, он должен был предстать перед судом за нарушение закона о регистрации иностранных граждан. Овакимян, сидя в тюрьме, потребовал для себя дипломатического иммунитета, заявив, что являлся агентом по закупкам оборонных товаров, хотя не имел права по политическим причинам заключать крупные сделки в этой сфере. Советское правительство внесло залог размером 25 тысяч долларов. Овакимяна отпустили, а вскоре разрешили выехать в Россию.

Активность разведки возрастала в годы, непосредственно предшествовавшие войне. Особенно бурную деятельность развернули в Соединенных Штатах немецкие и японские агенты. Шеф ФБР Эдгар Гувер заявил 20 июня 1939 года, что его агентство за последние пять лет расследовало примерно по 35 шпионских дел в год. А в 1939 году подобных дел уже было 1651. Объявляя первого сентября 1939 года антишпионскую кампанию в стране, генеральный прокурор Мэрфи заявил: «Не должно быть повторения ситуации 1917 года, когда демократия оказалась неподготовленной к противодействию шпионажу».

В 1939–1940 годах советские разведывательные аппараты, почти разрушенные в результате чистки, начали постепенно восстанавливаться. К моменту заключения советско-американского военного союза они достигли прежних размеров. Вспомогательный персонал военного атташе в Вашингтоне, уменьшенный, как мы видели, в предыдущие годы до немыслимого предела, в 1942 году был увеличен до шести, в 1943 году до семи, а в 1944 году — до девяти человек. В апреле 1941 г. генерал Илья Сараев был послан в Вашингтон в качестве военного атташе. Этот пост долгое время оставался вакантным. Новый военный атташе сыграл заметную роль в советской разведывательной работе в Соединенных Штатах.

 

Высокая активность разведки во время войны

В годы войны США заняли первое место в списке советских источников информации и объектов разведки. Информация, которую собирали в Европе агентства и отдельные шпионы, касалась локальных и чисто военных событий, её поток зачастую и вовсе прерывался. В Японии осенью 1941 года была разгромлена сеть Зорге. В 1942–1943 годах все взоры были устремлены на Вашингтон. Сотни советских официальных лиц пополняли штаты посольства, закупочных комиссий, консульств и субагентств в Соединенных Штатах и Канаде. И с каждой группой советских работников прибывало несколько человек из спецслужб.

Попытка скоординировать работу была предпринята в конце 1943-го, когда генерал Джон Р. Дин был послан в Москву в качестве главы военной миссии. Одной из целей этой миссии был обмен секретной информацией между советской военной разведкой и американским Управлением стратегических служб (УСС). По словам генерала Дина, он получил инструкции как можно меньше проявлять интерес к сведениям о России. Его шеф, генерал Маршалл, был убежден, что поиски такой информации не только не нужны, но будут раздражать русских и сделают невозможным оперативное сотрудничество.

Американская открытость контрастировала с русской секретностью. В Соединенных Штатах работали тысячи советских представителей, которым было разрешено посещать местные заводы, школы, присутствовать при испытаниях самолетов и другого вооружения. После открытия второго фронта в Италии, а позже во Франции и Германии, русских представителей охотно принимали в полевых штабах союзников и позволяли им наблюдать за всеми операциями по их желанию. Политика США состояла в том, что русские получали доступ к новым изобретениям в электронике и других областях. Каждый месяц генерал Дин получал список секретного американского оборудования, о котором можно было информировать русских, в надежде на то, что его можно было бы применить на русском фронте. На это великодушие или по меньшей мере хорошее отношение русские никогда не отвечали взаимностью, а только вели бесконечные споры, переговоры и устраивали всякие задержки.

В декабре 1943 года шеф УСС генерал-майор Уильям Донован, прибыл в Москву обсуждать несколько наивный проект связи и сотрудничества между разведывательными организациями двух стран. В беседах с руководителями советской военной разведки генералами П. М. Фитиным и А. П. Осиповым генерал Донован рассказал о способах засылки агентов на вражескую территорию, об их подготовке и оснащении. Он описал новые компактные рации, сообщил о пластической взрывчатке и т. д. Было решено, что, когда проект будет окончательно принят, полковник А. Г. Грауер со своим штатом прибудет в Вашингтон, чтобы представлять там советскую военную разведку. Однако в Вашингтоне появились сомнения в том, что советская разведка на американской территории будет держаться в законных рамках, и в марте 1944 года президент Рузвельт аннулировал этот план.

Пока Вашингтон колебался, Москва получила полную информацию другим путем. Дункан Ли, член группы Силвермастера в Вашингтоне, доложил в Москву по тайным каналам, что обмен миссиями между НКВД и УСС стал предметом обсуждения в правительстве США. Ли доносил, что все присутствующие на совещании, за исключением адмирала Лейхи, поддержали идею генерала Донована, даже шеф ФБР Эдгар Гувер не высказал никаких возражений. По словам Элизабет Бентли, в Вашингтоне бытовало мнение, что НКВД многие годы крутится вокруг Соединенных Штатов и будет гораздо проще, если русская разведка как-то легализуется.

Это происходило в начале 1944 года, накануне президентских выборов. Легализация советской разведки принесла бы значительные затруднения президенту и правительству, потому что пресса уже начала кампанию против шпионажа в Соединенных Штатах. В конце марта президент телеграммой информировал посольство в Москве о неодобрении плана, указав, что «внутренние политические соображения Соединенных Штатов были доминирующим фактором» при принятии этого решения.

Однако сотрудничество между американской миссией и советской военной разведкой в Москве продолжалось, хотя и на ограниченной основе. Генерал Фитин временами снабжал американцев некоторой скупой и недостоверной информацией, например — о неких контактах в Швейцарии и на Балканах, о судьбе американских агентов в Чехословакии, о методах подрывной работы в Германии. Американская помощь России была более существенной и важной. Генерал Дин писал:

«Организация Донована обеспечивала постоянный приток информации для Фитина. Она шла как от исследовательского и аналитического отдела УСС, так и от отдельных полевых агентов. Может быть, самой важной информацией, которую Донован передал русским, была о том, что немцы раскрыли некоторые их шифры. Как правило, мы давали русским гораздо больше информации, чем получали от них».

Это, по мнению Дина, объяснялось тем, что УСС была более эффективной организацией, чем ее русский аналог. Его объяснение сомнительно, так как молодая УСС едва ли работала более продуктивно, чем громадные и давнишние НКВД и ГРУ. Эта диспропорция объяснялась разным подходом соответствующих правительств к значению, целям и объему сотрудничества.

Поворотной точкой зимой 1942/43 года стал Сталинград, после чего разведывательная работа стала проводиться систематически и с большим размахом. Поставки по ленд-лизу к концу войны достигли колоссальных размеров. Советские миссии в Соединенных Штатах увеличили свои штаты и повсюду получали теплый прием, им было легко встречаться с промышленниками, учеными и инженерами. Новые изобретения обсуждались с советскими представителями, целые заводы с новейшим оборудованием переправлялись в Россию.

Вновь организованная советская закупочная комиссия в Вашингтоне одновременно выполняла задачи по ленд-лизу и разведке. Имея штат более тысячи человек, она установила прямые деловые связи практически с каждым важным промышленным предприятием в этой стране, и все это служило прекрасным прикрытием для разведки. Из России прибыли специалисты в области авиации, артиллерии и подводных лодок, включая видных ученых и военных, имеющих опыт в инженерном деле. Часто приходилось скрывать истинное положение этих экспертов, чтобы не вызывать подозрения у американцев. Некоторые из них работали короткое время на заводах в качестве рабочих.

В доме номер 3355 по 16-й улице в Вашингтоне, на седьмом этаже, за железной дверью, располагался офис «Политбюро закупочной комиссии». В него входили: председатель закупочной комиссии генерал Леонид Руденко, его заместитель, а в действительности представитель ЦК партии Михаил Серов, глава «Амторга» Гусев, который имел большой опыт предоставления прикрытия советским агентам, и несколько руководителей различных отделов. Секретные указания из России поступали сначала в это «Политбюро». Оно имело агентов и информаторов в каждом отделе комиссии. Миссис Арутюнян, невестка одного высокопоставленного лица в Москве, возглавляла «особый отдел», и все секретные документы проходили через ее руки. «Все мы знали, — свидетельствовал Виктор Кравченко на комиссии конгресса, — о функциях этого особого отдела, но никогда не догадывались о том, кто был представителем НКВД в закупочной комиссии».

Однажды в конце 1943-го или в начале 1944 года все служащие закупочной комиссии члены партии были созваны на закрытое собрание, на котором Михаил Серов огласил телеграмму от Микояна. Каждому советскому коммунисту, работающему в комиссии, предписывалось собирать информацию о техническом развитии в США, особенно в области военной промышленности. После того, как была зачитана телеграмма, каждый член партийной ячейки расписался в том, что он информирован о приказе и приложит все силы, чтобы выполнить его.

Началась настоящая оргия грабежа разнообразной информации. Доставали проекты целых заводов, специальных машин, деталей к ним, фотографии и чертежи, касающиеся производства самолетов, подводных лодок, другого вооружения. Получали перспективные планы развития крупных промышленных предприятий, сотни карт Соединенных Штатов в целом и отдельных штатов, индустриальных районов, мостов, описания железных дорог, автострад и т. д.

Этот способ приобретения промышленных секретов описан Джеком Робертсом, американцем, который работал в качестве переводчика в отделе чёрных металлов советской закупочной комиссии. Одним из членов этой группы был инженер Нарышкин, высокий, спокойный блондин с острым взглядом. Он бегло говорил по-английски и, очевидно, состоял на службе в НКВД. Куда бы ни прибыла группа, ее глава Веселков в своем рутинном обращении к руководителю предприятия говорил: «Мы для вас не конкуренты, можете показывать нам всё» — и намекал на возможные крупные заказы.

Постепенно их вопросы становились все более дотошными. Как бы невзначай извлекались записные книжки, в том числе и маленькая черная книжка самого Веселкова. Особенно их интересовали новое оборудование и технологические процессы, лаборатории и специальные приборы для определения качества металла. Восклицания восхищения и удивления поощряли американцев к дальнейшим рассказам. Вопросы задавались как бы случайно, но если на первый вопрос не следовало ответа, то они задавались снова и снова, уже в другой форме. Русские также просили дать им образцы руды, копии графиков, данные химических анализов. Они интересовались электроснабжением и промышленным транспортом предприятия.

Перевозка целых гор докладов и документов сама по себе представляла сложную проблему. Существовало четыре основных пути пересылки секретных и полусекретных материалов, включая различные образцы и копии чертежей.

Первый — это запечатанная сумка дипломатического курьера. Правда, лишь небольшая часть добытого материала могла быть переправлена в таких сумках.

Во втором способе использовался дипломатический паспорт — прекрасный прием для того, чтобы избежать досмотра. Вопреки распространенному мнению, что только дипломаты ездят с дипломатическим паспортом, каждое правительство время от времени выпускает особые паспорта для поездок других лиц, не являющихся дипломатами. Советское правительство широко пользовалось этими возможностями, как перед войной, так и во время войны. В США множество официальных советских лиц, никоим образом не связанных с дипломатической службой, разъезжали с дипломатическими паспортами и увозили из страны вещи и документы особой важности, не предъявляя их для досмотра. Генерал Беляев из закупочной комиссии увез в Россию целые тома копий чертежей авиационных заводов, машин, деталей и прочего. Семен Власенко, улетая домой, взял с собой пакеты, содержащие важную информацию об американской промышленности. Хорошо известен случай, когда подполковник Мотинов, помощник советского военного атташе в Канаде, улетел в Россию с образцами металлического урана, добытого Аланом Нуном Мэем.

Перевозка морем была третьим способом переправки секретных материалов в Россию. Советские моряки в американских портах не встречали затруднений, забирая с собой на борт поклажу. Более того, в Вашингтоне и Нью-Йорке советским агентствам выдавались экспортные лицензии на вывоз товаров в Россию; они использовались для тех грузов, которые должны были проходить через таможню. Это было очень простым способом отправить груз с фальшивым ярлыком — например, радарное оборудование под видом автомобильных моторов и т. д. Якова Ломакина, советского генерального консула в Нью-Йорке, никогда не спрашивали, что за вещи он проносит на борт судна. Был еще интересный прием, когда секретные материалы маскировались среди невинных на вид книг, журналов или каталогов.

Четвёртый способ — переправка самолетом. В начале 1942 года был открыт новый авиационный маршрут через Грейт-Фоллс, штат Монтана, до Фербенкса на Аляске. Фербенкс был пунктом, где заканчивалась американская часть этого маршрута, и советские экипажи доставляли пассажиров и грузы в Восточную Сибирь, а потом — в Москву. Аэродром в Грейт-Фоллсе стал во время войны важным перевалочным пунктом.

Летное поле было построено наспех, без соблюдения американских стандартов. Единственным инспектором был Рандольф Харди, который выполнял обязанности и представителя министерства финансов, и таможенника, причем его офис находился в четырех милях от летного поля. Особый офицер связи, направленный армией Соединенных Штатов в Грейт-Фоллс, получил инструкции всячески содействовать русской миссии. С 1942 по 1944 год в этой должности служил майор Джордж Р. Джордан.

Наблюдение за пограничными процедурами с советской стороны было возложено на Алексея Анисимова, видного сотрудника НКВД, официально обосновавшегося в Фербенксе. В его распоряжении были сотни советских пилотов. Главной задачей этого подразделения НКВД была, конечно, быстрая и безопасная отправка грузов в Россию, а особые функции сводились к тому, чтобы не допустить досмотра груза американскими властями.

В Грейт-Фоллс регулярно прилетали самолеты из Москвы с русскими на борту, личность которых майор Джордан не мог определить. «Я видел только, как они спрыгивали с самолета, перелезали через забор и бежали к такси. Похоже, они заранее знали, куда им следует направляться и как туда попасть. Это были идеальные условия для доставки шпионов с фальшивыми документами во время войны и после её окончания».

В начале 1943 года «чёрные ящики», сделанные из самого дешёвого материала, перевязанные веревками и запечатанные красным сургучом, начали в большом количестве направляться из Грейт-Фоллса в Россию. Эти отправки продолжались до окончания войны.

Отправка грузов под видом личных вещей и дипломатических документов возрастала. Джордан по собственной инициативе однажды вскрыл «черные ящики» и обнаружил в них пачки самых разнообразных материалов, в том числе даже доклады американских военных атташе в Москве своим начальникам.

Поток «дипломатических» грузов достиг таких размеров, что правительство Соединенных Штатов начало, хотя и неохотно, расследовать это дело. 6 июля 1944 г. в государственном департаменте было проведено совещание, на котором были представлены ФБР, цензура, военная разведка и некоторые другие службы. Протоколы совещания показывают, что многие считали, что за передвижением грузов и пассажиров должна следить армия. Однако армия не признала своей ответственности, оправдываясь тем, что строгость в «такое время» нежелательна. Было также отмечено, что таможня, иммиграционная служба, государственный департамент и цензура не имеют понятия о том, что происходит в Грейт-Фоллсе, хотя и несут ответственность за происходящее. Они согласились обмениваться информацией и, если потребуется, ставить в известность другие заинтересованные службы.

Наконец, 28 июля 1944 года советское посольство получило меморандум от государственного департамента, в котором указывалось, что только содержимое дипломатических вализ, адресованных Наркоминделу, будет освобождено от досмотра. Советская разведка даже не побеспокоилась менять свои методы. Так, 21 сентября 1944 года офицер службы безопасности в Грейт-Фоллсе докладывал:

«Самолет номер 8643 типа С-47 двадцатого сентября улетел в Россию, с одним пассажиром русской национальности и 3600 фунтами груза, который не был проверен и не мог находиться по своей природе под защитой дипломатического иммунитета. Считается, что всё, что продано России и отправляется туда на самолёте, приобретает иммунитет и не должно проверяться. Это совершенно неправильно. Такие отгрузки из Соединенных Штатов без проверки являются нарушением указа о борьбе со шпионажем и инструкции цензурного комитета».

В общем, ситуация не изменилась, включая некоторое время после окончания войны. В августе — сентябре 1945 года, когда прекратились поставки по ленд-лизу, эра терпимого отношения США к широкомасштабному шпионажу подошла к концу.

 

Политическая разведка

Схема советской военной разведки в Соединённых Штатах во время войны в общих чертах была такова: на самом верху стоял генерал Илья Сараев, военный атташе в Вашингтоне. Его штат, сильно сокращенный в преддверии войны, теперь быстро расширился, прибывали всё новые помощники и клерки, приезжали и уезжали курьеры. Размеры работы можно оценить хотя бы по тому факту, что в 1943–1944 годах целых пять специалистов занимались только шифровкой и расшифровкой сообщений.

Группа НКВД, работавшая в США в военные годы, тоже была хорошо укомплектована. Резидент НКВД Василий Зубилин, о котором мы уже упоминали, теперь числился третьим секретарем советского посольства. Когда Зубилин летом 1944 года был отозван в Москву, его сменил Анатолий Громов, теперь уже первый секретарь посольства. Осенью 1945 года Громов был разоблачен как руководитель разведывательной сети и покинул страну в декабре того же года. Его преемником стал Федор Гаранин.

На следующем, более низком уровне работали люди под прикрытием должностей консулов, вице-консулов, членов и служащих разнообразных советских представительств. Некоторые из них имели дипломатический иммунитет, другие, хотя официально и не имели его, находились под защитой своего официального положения. В Нью-Йорке Павел Мелкишев («Михайлов»), официально являясь вице-консулом, на самом деле был одним из ближайших помощников генерала Сараева, шефа советской военной разведки. (Это именно он организовал новую разведывательную сеть в Канаде.) В 1944 году в консульство в Нью-Йорке приехал Анатолий Яковлев с целью выполнения важного задания в области атомного шпионажа. Григорий Хейфец и Постоев служили разведчиками, числясь в консульстве Лос-Анджелеса, а Петр Иванов вел разведывательную работу, будучи вице-консулом в Сан-Франциско. Множество других людей — секретарей и атташе в посольстве и консульствах — тоже были агентами разведки.

Третий уровень был представлен американцами, которые обеспечивали тайную связь между советским аппаратом и агентами. Эти тайные сотрудники были видными фигурами американского коммунизма, которые посвятили себя службе советской разведке в этой стране. В эту группу входили Петерс, Яков Голос и Стив Нельсон, который впоследствии стал коммунистическим организатором в Калифорнии и главой собственной группы информаторов и агентов.

На самом нижнем уровне находились незаметные американские коммунисты и беспартийные, которые выступали в роли советских субагентов.

В военные годы число советских агентов и субагентов здесь составляло несколько сотен. Полковник Ахмедов, который работал в военной разведке в Москве и сбежал 1942 г., утверждал, что в первые военные годы в Соединенных Штатах действовало самое малое двадцать советских разведывательных сетей. Каждый из восьми отделов ГРУ в Москве имел, как минимум, одну легальную и одну нелегальную сеть. Значит, можно было предположить, что существовало не менее восьми легальных и восьми нелегальных сетей на службе разведки генерального штаба. Что касается НКВД, он имел не менее восьми или девяти сетей.

Рядовые коммунисты и сочувствующие, находящиеся на правительственной службе в Вашингтоне, продолжали снабжать информацией советскую разведку. Источники, поставлявшие информацию Чамберсу и Букову, после измены Чамберса в 1938 году перешли к другому советскому агенту. Позже информацию от вашингтонских источников собирала Элизабет Бентли. Когда она начала регулярно посещать Вашингтон, то обнаружила, что многие люди Чамберса горят желанием продолжать свою тайную деятельность, потому что Кремль теперь стал союзником Соединенных Штатов.

В военное время советский разведывательный аппарат имел своих людей по крайней мере в следующих службах:

Управление стратегических служб (Дункан Чаплин Ли, Леонард Минс, Эллен Тенни, Джулиус Джозеф).

Военное ведомство (Уильям Людвиг Улльман).

Военно-воздушные силы (Джордж Силверман).

Государственный департамент с доступом в секретную телеграфную комнату УСС (Элджер Хисс, Морис Гальперин, Роберт Тэлбот Миллер, Дональд Хисс).

Координационный центр межамериканских отношений (Джозеф Крегг, Бернард Редмонт, Уильям Зербе Парк).

Министерство юстиции (Норман Барстер).

Министерство финансов (Гарри Декстер Уайт, Грегори Силвермастер, Гарольд Глассер, Соломон Адлер, Соня Голд).

Зарубежная экономическая администрация (Фрэнк Коэ, Аллан Розенберг, Лочлин Кэрри, Филип Кини, Майкл Гринберг, Бела Голд).

Департамент военной промышленности (Ирвинг Каплан, Виктор Перло, Джон Абт, Эдвард Фитцджеральд, Гарри Магдофф).

Министерство сельского хозяйства (Гарольд Уэйр, Джон Абт, Натан Уитт, Ли Прессман, Генри Г. Коллинс-мл., Бела Голд).

Управление по ценам (Чарльз Крамер, Виктор Перло).

Министерство торговли (Уильям Ремингтон, Натан Уитт).

Членов этих групп часто переводили из одного правительственного департамента в другой. Некоторые американские агенты проявляли высокую активность, другие были медлительны и осторожны, иных тревожило то обстоятельство, что они работали на иностранную разведку, другие относились к этому спокойно. Наиболее интересными и значительными персонами в вашингтонской группе были: Гарри Декстер Уайт, создатель плана Моргентау; майор Уильям Улльман, который по службе имел возможность снабжать аппарат военными планами США и докладами ФБР, которые он получал от военной разведки Пентагона; Силверман, у которого была секретная фотолаборатория в подвале его дома; Морис Гальперин из государственного департамента, который доставал официальные документы, в том числе донесения американского посла в Москве; Дункан Ли, которые передавал сведения из УСС; Виктор Перло, имевший доступ к информации о производстве самолетов.

Чтобы правильно оценить феномен разветвлённой шпионской сети, работающей внутри правительственных органов, следует иметь в виду, что эти звенья состояли из коммунистов или сочувствующих им людей, чьи интересы скорее лежали в области «высокой политики», чем в шпионаже. Занимая во время войны важные правительственные посты, они стремились в меру своих сил направить американскую политику в просоветское русло и помочь своим товарищам получить работу в важных учреждениях. На своих встречах они слушали доклады о России, читали книги из России или о ней, платили членские взносы и вели себя так, как все коммунисты в этой стране и за границей.

Передача информации советской разведке поначалу было случайным делом. Однако, когда прошло время, эта деятельность возросла в объеме и важности. Постепенно многие из членов таких групп начали работать как профессиональные шпионы. Шло время, и значение вашингтонских групп в глазах советской разведки возрастало. Москву стала беспокоить весьма опасная особенность вашингтонских групп, которая состояла в том, что это был коллективный шпионаж. Заплатив большую цену, советская разведка пришла к выводу, что агенты не должны знать секретов других своих «коллег», что число знакомств внутри сети должно быть сведено к минимуму и что неосторожные разговоры — это нарушение дисциплины.

Работа вашингтонских трупп базировалась на нарушении правил, и пришло время, когда Москва решила покончить с этой системой и перейти на индивидуальную работу с каждым членом группы. В 1943 г. люди из советского аппарата потребовали, чтобы наиболее видные агенты из Вашингтона порвали с коммунистической партией и начали работать непосредственно с ними.

Элизабет Бентли рассказывает историю этой трансформации, приводя драматические подробности. Она вспоминает, какое сопротивление оказали Яков Голос, Эрл Браудер и она сама, чтобы сохранить вашингтонские группы внутри Компартии США, несмотря на возрастающее давление со стороны советских хозяев. Она вспоминает, что после смерти Голоса в 1943-м ее советский начальник «Билл» (Ахмеров) настаивал на том, чтобы агенты были переданы ему. Мисс Бентли пыталась сопротивляться, обращалась к Браудеру и старалась всячески оттянуть время.

«Билл» взял верх над мисс Бентли, поскольку его поддержал и Анатолий Громов, первый секретарь советского посольства. «Вы должны передать их всех нам, — говорил он. — Мы изучим их прошлое и решим, кого из них можно сохранить». Мисс Бентли тоже должна была порвать связи с американским коммунизмом, целиком посвятить себя работе в НКВД и искать новое прикрытие для своих подпольных операций.

Дальнейшее сопротивление было бесполезно. Браудер сдался. Он дал мисс Бентли такое циничное объяснение: «Не будьте наивной. Вы сами знаете, что, когда карты открыты, я должен принимать от них приказы. Я думал, что мне удастся как-то обойти их, но ничего не удалось».

Через несколько месяцев наиболее информированные и преданные члены вашингтонских групп были переданы советской разведке.

С её точки зрения реорганизация была не только логичной, но и крайне необходимой: методы работы партийных групп не соответствовали общепринятым правилам, и, если бы не военное время, Москва давно бы от них отказалась. После того, как некоторые операции стали достоянием гласности, в общественном мнении возобладали антисоветские настроения.

Для мисс Бентли неудача в попытке сохранить автономию шпионских ячеек и ее поражение в борьбе с советским аппаратом стала последней соломинкой, которая сломала спину верблюда. Вскоре после этого она рассказала свою историю американским органам безопасности.

Когда война в Европе подошла к концу, в США произошло новое чрезвычайное событие. Это было дело «Амеразии». 6 июня 1945 года министерство юстиции объявило об аресте шести лиц по обвинению в шпионаже «посредством кражи совершенно секретных документов». Среди арестованных был лейтенант военно-морского флота в отставке, два работника государственного департамента и издатель журнала «Амеразия» Филип Яффе. Хотя обвинение в шпионаже впоследствии не было поддержано, сенсационные заголовки в прессе сделали явным то обстоятельство, что шпионские группы были связаны с советской разведкой.

Филип Яффе родился в России, в Америке он сделался преуспевающим бизнесменом. С начала тридцатых годов активно участвовал в коммунистическом движении, ездил на Дальний Восток, встречался с Мао Цзэдуном в Яньани и много писал о дальневосточных делах, в основном для коммунистической и прокоммунистической прессы. Журнал «Амеразия» начал выходить в свет в 1936–1937 годах после объявления «Единого фронта», который подразумевал гоминьданокоммунистическую коалицию для Китая. Яффе ориентировался на общественное мнение в Соединенных Штатах и повернул свое оружие против Японии, как главного врага свободного мира в Азии. Он благосклонно комментировал процесс сближения режима Чан Кайши с Коммунистической партией Китая. В преддверии большой войны эта политическая линия нашла сторонников и приверженцев среди американских политиков, особенно тех, кто был склонен недооценивать перспективы коммунистов на Дальнем Востоке.

Многие американские ученые и писатели, эксперты по азиатским проблемам, были приглашены к сотрудничеству с «Амеразией». В государственном департаменте «Амеразию» внимательно читали, некоторые высшие лица департамента хвалили журнал и всюду рекомендовали его. Несмотря на небольшой тираж (менее 2 тысяч экземпляров), он имел большой вес.

Совладельцем «Амеразии» и редактором вместе с Яффе до 1943 года был Фредерик Вандербилд Филд, еще один коммунистический эксперт по Дальнему Востоку, стопроцентный ортодокс, который всегда следовал советскому курсу. Среди постоянных авторов журнала были Эндрю Рот, убежденный молодой коммунист, который работал в военно-морской разведке и имел доступ к секретным материалам других ведомств, Эммануэль Ларсен, американец датского происхождения, человек со сложной биографией, когда-то служивший в китайской полиции, а с марта 1935 г. работавший в военно-морской разведке в Вашингтоне, Марк Гайн, выходец из России, и другие.

Этим людям были доступны все секретные дела, особенно Роту и Ларсену. Ларсен снабжал Яффе документами из государственного департамента, военно-морской и военной разведок, Управления стратегических служб, Управления военной информации. Большая часть этих материалов была посвящена Дальнему Востоку. Джон Стюарт Сервис, эксперт государственного департамента по Дальнему Востоку, вернувшийся из Китая в апреле 1945 года, тоже снабжал Яффе информацией.

Сотни секретных документов нашли свой путь в офис «Амеразии». Среди них, в частности, было секретное послание президента Рузвельта к Чан Кайши, доклад, в котором раскрывалось местонахождение 25 американских подводных лодок в Тихом океане, доклад о дислокации частей китайской армии, секретный доклад о личной жизни Чан Кайши, планы послевоенного управления в Японии, операции морской контрразведки в Соединенных Штатах, состав войск союзников в Малайе и многое другое.

В феврале 1945 года в «Амеразии» появилась статья, где был помещён слегка изменённый текст доклада о британской политике в Таиланде, который был взят из материалов Управления стратегических служб. Британская разведка пожаловалась, и УСС начало расследование. Десять ночей группа его сотрудников вела наблюдение за офисом «Амеразии», и одиннадцатого марта в нем было обнаружено более 300 оригинальных документов и фотокопий. В четырех ящиках находились 267 документов из государственного департамента, 19 из военно-морской разведки, 50 из УСС, 34 из военной разведки и 58 из канцелярии Управления военной информации.

УСС передало это дело ФБР. Три месяца агенты ФБР наблюдали за Яффе и его группой и следовали за ним во время его многочисленных поездок в Вашингтон. Но шел май 1945 года, когда связи с Москвой казались прочными и советская помощь в борьбе против Японии считалась очень важной. Военные обстоятельства диктовали необходимость более мягкого отношения к коммунизму, как к русскому, так и к американскому. Кроме того, большие надежды связывались с первой сессией ООН, которая в то самое время проходила в Сан-Франциско. Зная, что секретные документы о военно-морском флоте находятся в руках советских агентов и что Эндрю Рот служит в военно-морской разведке, глава министерства военно-морских сил Джеймс Форрестол, тем не менее, попытался остановить ФБР. 28 мая 1945 года он сделал в своем дневнике такую запись:

«Майор Корреа доложил мне, что министерство юстиции имеет доказательства того, что лейтенант Эндрю Рот снабжал секретной информацией человека по имени Яффе, который выпускает в Нью-Йорке журнал «Амеразия». А у Яффе близкие отношения с русским консулом в Нью-Йорке.

В это дело вовлечены также и другие правительственные департаменты — Управление стратегических служб, государственный департамент и зарубежная экономическая администрация.

Майор Корреа доложил также, что лейтенант Рот будет взят под наблюдение в среду. ФБР считает, что если не предпринять быстрых действий, то важные доказательства могут быть потеряны или уничтожены. Я указал, что неизбежным последствием таких действий будет затруднение в переговорах Рузвельта со Сталиным, потому что антирусская окраска этого дела может вызвать реакцию, не пропорциональную важности этого случая.

Я попросил капитана Вардмана информировать президента об этом деле, а потом позвонил мистеру Эдгару Гуверу и предложил ему посоветовать помощнику генерального прокурора сначала убедиться, что президент полностью понимает скрытый смысл происшедшего».

В результате демарша Форрестола министерство юстиции посоветовало ФБР подождать с делом «Амеразии» до окончания конференции в Сан-Франциско. Однако новый президент Трумэн полностью изменил это решение. Второго июня Трумэн приказал продолжать расследование и, если необходимо, начать аресты. Через четыре дня Яффе, Рот, Сервис, Гайн и двое других были арестованы. ФБР нашло в распоряжении «Амеразии» 1700 документов. Правда, не было никаких доказательств, что эти документы использовались в интересах иностранной державы. Арестованных можно было обвинить только в том, что они извлекали документы из правительственных офисов. Это характеризовало политический климат тех времен, когда обвиняемые сами могли переходить в наступление.

В статье в «Нью-Йорк пост» Эндрю Рот нападал на «консервативную клику в государственном департаменте». Яффе заявил репортерам: «Все это напоминает охоту за красными и становится похожим на клевету». Суд проходил 29 сентября 1945 года. Яффе признал себя виновным, а Ларсен согласился с наказанием, но не признал своей вины. Они было оштрафованы соответственно на 2500 и 500 долларов. Яффе уплатил штраф за двоих. Джон Стюарт Сервис был не только оправдан и восстановлен в должности в госдепартаменте, но получил нечто вроде извинения от государственного секретаря.

В течение 10 лет после этого случая достоянием гласности стали еще многие советские шпионские дела, было названо много имен и вскрыто много тайных связей. Хотя никакие следы на вели к «Амеразии» и ее шефам, не было никаких сомнений в том, что удивительная коллекция секретных материалов, которая находилась в этом журнале, а заодно и возможность получать такие материалы из правительственных учреждений, была очень привлекательной для советских спецслужб.

После войны Филип Яффе, бывший центральной фигурой в «Амеразии», порвал с коммунистическими организациями. Разрыв был предан гласности, когда коммунистическая пресса в 1945 году стала обвинять его в тех же грехах, за которые Эрл Браудер был исключен из партии. А именно за то, что он считал абсурдом верить, будто все «капиталистические» партии обязательно принадлежат к «лагерю реакции». Об этом писал орган Компартии США газета «Дейли Уоркер» (Daily Worker, Aug 24, 1947).

Кроме хорошо организованных сетей, существовали мелкие отдельные группы советских шпионов со своим резидентом во главе, которые не были подчинены ни советскому военному атташе, ни посольству или консульству. Часто о них не знали даже местные руководители советской разведки, так как линии связи подобных групп — шифры, коротковолновые радиостанции и другие средства — выходили прямо на Москву. Смысл этого на первый взгляд хаотического образования заключался в двух соображениях. Первое — Москва любила дотошно проверять и перепроверять всю информацию и часто увеличивала в два и даже в три раза число информаторов в самых важных пунктах. Второе — важные агенты чувствуют себя в большей безопасности, если о них не знают в посольстве.

Среди одиночных советских агентов, работавших во время войны в Америке, выделяется инженер Андрей Шевченко, чья история является поучительной и типичной. Шевченко был, наверное, самым неумелым и нелепым агентом во всей истории разведки. Хорошо образованный инженер, не лишенный способностей и ума, эксперт в области авиации, он не мог понять ни значения, ни правил конспирации. Он много пил и после нескольких рюмок делался сентиментальным и болтливым. Более того, он становился робким до трусости и совершенно терял чувство реальности. Он никогда не говорил о шпионских делах со своими субагентами ни в офисе, ни в ресторане, ни в своей собственной квартире. Он молча показывал на стены, чтобы показать, что и «они имеют уши», и даже после многих лет, проведенных в США, он был уверен, что спецслужбы установили микрофоны в каждом углу. Если его американские «друзья» долго не докладывали ему, у него не было никаких сомнений в том, что они попали в лапы ФБР.

Шевченко приехал в США в июне 1942-го, чтобы работать в отделе авиации советской закупочной комиссии; его специальным заданием было поддерживать контакты с корпорацией «Белл» в Буффало, штат Нью-Йорк. Сначала это было его единственной целью, а сбор информации являлся второстепенным делом. Но потом ему стали давать дополнительные задания, и эксперт в области авиации превратился в шпиона.

Он сблизился с тремя американцами, применив прием, который казался ему очень тонким. Первой была миссис Леона Франей, библиотекарь авиационной корпорации «Белл эйркрафт». Она распоряжалась небольшим количеством книг по инженерному делу, а также секретными техническими докладами, которые получала из Вашингтона и доступ к которым был разрешен только хорошо проверенным лицам. Советский инженер посылал женщинам, работавшим в библиотеке, билеты в театр, конфеты, духи. Он пригласил миссис Франей и ее мужа на обед. Потом он начал требовать из библиотеки секретные материалы. Примечательно, что для этого ему не надо было обращаться к каталогам, его начальник давал ему шифры документов и указывал на их примерное содержание.

Вторым человеком, которого Шевченко попытался завоевать, был муж миссис Франей — Джозеф, инвалид. Он работал в «Электрохимической компании Хукер», которая из-за своей связи с атомным проектом «Манхэттен» находилась под бдительным надзором ФБР. Шевченко расписал чете Франей, какой уход обеспечен в России для рабочих, имеющих физические недостатки, и как правительство заботится о тех, кто получил травму на производстве. Шевченко предложил им поехать в Россию и намекнул, что мог бы помочь им в этом предприятии.

ФБР проинструктировало чету Франей, как им следует вести себя с Шевченко. После этого отношения между советским агентом и супругами Франей приняли системный характер. Шевченко запрашивал документ, посвященный определенному техническому вопросу. Миссис Франей передавала некоторые особенно важные секретные документы ФБР, там их фотографировали, и кто-то из четы Франей передавал Шевченко этот «шпионский материал». Шевченко платил им от 200 до 250 долларов за каждую партию фотокопий, банкноты поступали в ФБР, где фиксировались их номера. Когда Шевченко в 1944 году был переведён в Нью-Йорк, Франей продолжал снабжать его секретными материалами.

Третьим американцем, которого Шевченко попытался завербовать, был инженер Лорен Дж. Хаас, который тоже работал в компании «Белл эйркрафт». Хаас тренировал группу русских пилотов и техников, а Шевченко был у него переводчиком. Настоящая дружба между двумя инженерами возникла в тот момент, когда положение Хааса в компании несколько испортилось. Он попытался продать некоторые свои изобретения русским, вместо того чтобы передать их своим американским хозяевам. В итоге ему пришлось уйти из корпорации «Белл эйркрафт», и он уехал в Филадельфию работать в компании «Вестингауз электрик». Когда Шевченко увидел, что их дружба окрепла, он предложил Хаасу передавать ему секретные чертежи, доклады и другую информацию. ФБР, с которым связался Хаас, проинструктировало его, как ему следует поступать. Работая с агентами безопасности, Хаас готовил фальшивые документы.

В комитете конгресса Хаас заявил:

«Перехитрить Шевченко оказалось довольно трудно, — Но хотя он был умным и образованным человеком, работа, за которую он взялся, была не по силам одному, здесь должна была работать целая группа людей… При наших многих встречах он много пил. Может быть, у него возникали сомнения в моей искренности. Но когда мы выпивали вместе, его чувства даже после нескольких рюмок несколько притуплялись. Однажды он доверительно сказал, что, хотя он русский, а я американец, мы не должны смешивать национальность и прогресс, учёные должны быть интернациональны».

Хаас еще 9 месяцев продолжал передавать Шевченко фальшивую информацию. Придя к выводу, что пора положить конец активности Шевченко, ФБР приняло решительные меры. Оно арендовало помещение, откуда была хорошо видна квартира Шевченко, и через улицу сняло фильм о том, что там происходит. Скоро Шевченко понял, что за ним наблюдают, он стал ещё более нервным и напрямую спросил Хааса, не связан ли тот с ФБР.

Эта финальная стадия похождений Шевченко совпала по времени с раскрытием канадской шпионской сети. Между ФБР, которое хотело немедленно арестовать Шевченко, и государственным департаментом, который хотел избежать ареста, возник спор. В самый разгар этой дискуссии Шевченко было приказано вернуться в Россию, и он покинул Соединенные Штаты в январе 1946 года.

 

Атомный шпионаж

В последние годы перед началом войны в Советском Союзе резко возрос интерес к атомным исследованиям за рубежом. И это было вовсе не потому, что русские отставали в этой области. Напротив, русские ученые в 30-е годы добились прогресса во многих отраслях физики, в том числе и в атомных исследованиях. Практически все эксперименты и открытия, сделанные за рубежом, были известны русским физикам.

Хотя Советский Союз стремился к военному превосходству и там считалось, что общий прогресс науки обеспечивает мощь вооруженных сил, стремление развивать науку объяснялось не только военными соображениями. Научный прогресс был вопросом престижа для Кремля, частью пропагандистской кампании, направленной на то, чтобы опровергнуть широко распространенное мнение, будто при советской системе возрастает общее отставание России. Советские ученые на международных научных конгрессах, так же, как и в публикациях, попадавших на Запад, даже несколько преувеличивали то внимание, которое уделяет советский режим развитию искусства и науки. Русская отсталость, по утверждению Москвы, ушла в прошлое.

Многие ученые западного мира с интересом смотрели на научные достижения СССР, им импонировало то, что советское правительство не жалело средств на исследования. Это стало основой для обмена многими достижениями в различных областях, особенно на тех стадиях, когда открытия еще не могли быть использованы в военной области.

При изучении истории атомного шпионажа следует иметь в виду, как медленно развивались в научном мире представления о том, что весь длинный путь от теоретической и лабораторной стадии к практическому и военному применению должен быть засекречен и как трудно ввести ограничения среди ученых — людей «не от мира сего». Требовалось время и серьезные усилия для того, чтобы убедить западных ученых понять важность новых правил. Лозунг «свободы науки», как мы увидим ниже в этой главе, существенно облегчил советской разведке поиск атомных секретов.

В начальной стадии атомных исследований сам зародыш атомной бомбы хранился в мозгах небольшого числа людей. Немецкие, итальянские и другие физики из стран оси эмигрировали во Францию, Англию и Соединенные Штаты и продолжали работать в своей области в этих странах.

Энрико Ферми, лауреат Нобелевской премии, был одним из первых ученых, приехавших в США. Вскоре прибыли венгры Лео Сциллард и Юджин Поль Вигнер, многие другие, менее известные и совсем неизвестные ученые из Европы, включая Бруно Понтекорво — ученика Жолио-Кюри. В Англию приехали Лиза Мейтнер, О.Р. Фриш, Рудольф Пейерлс и Герберт Скиннер, к которым потом присоединились ученые молодого поколения, среди которых был небезызвестный Клаус Фукс.

Среди этих ученых-эмигрантов превалировали антифашистские настроения, там было много жертв нацизма и фашизма. В этих группах эмигрантов коммунистов было больше, чем людей других ориентаций.

Как Великобритания, так и Соединённые Штаты с готовностью приняли европейских ученых и доверили им секретные установки, чтобы увеличить свой военный потенциал, так как производство бомбы нельзя было откладывать на многие годы. Многие из них пострадали за свои левые убеждения, поэтому в их числе неизбежно оказались и те, кто был связан с Москвой и её спецслужбами. Ни одна из отраслей промышленности или сфер науки не была так доступна советским разведывательным проискам, как обширные проекты, осуществлявшиеся в Херуэлле, Чок-Ривер, Лос-Аламосе, Ок-Ридже и в других местах.

Война, в которую в 1941 году вступили Советский Союз и Соединенные Штаты, по-разному повлияла на ход атомных исследований в этих странах: в США прогресс ускорился, а в России произошло замедление. Разрыв, который перед войной составлял примерно два года, стал увеличиваться.

В декабре 1941 года в Соединенных Штатах было образовано Управление по делам научных исследований. В том же году в различных университетах и лабораториях разрабатывалось шестнадцать атомных проектов. В июне 1942-го был создан так называемый «Манхэттенский проект» под эгидой военного ведомства. В него вошли Колумбийский университет со своей атомной лабораторией и Чикагский университет, где была лаборатория металлургии. Интенсивные исследования велись в Калифорнийском университете в Беркли. Наконец, в марте 1943 года был построен атомный завод в Лос-Аламосе, штат Нью-Мексико. Наиболее продуктивным периодом в разработке атомной бомбы был 1942 и 1943 годы, а главными центрами этой работы стали Нью-Йорк, Чикаго, Беркли и Лос-Аламос.

К 1944–1945 году атомная промышленность была на полном ходу. В производстве первой атомной бомбы было занято свыше двухсот тысяч инженеров, учёных и других работников, и до окончания войны в завершение этого проекта было вложено 2 миллиарда долларов.

Несмотря на ускорение работ и высокую степень кооперации между учеными, промышленностью и правительством, бомбу сделали слишком поздно, чтобы она могла повлиять на ход войны. К июлю 1945 года, когда был взорван первый испытательный образец, германские армии уже сдались, а Япония стояла на грани капитуляции. Вопреки начальным планам применения бомбы во время войны, она стала инструментом сдерживания России в предстоящей «холодной войне».

Отставание России от Америки в атомных исследованиях возрастало с каждым днем. Насколько серьезна стала обстановка для советских атомных исследований, видно хотя бы из того, что Москва предприняла более чем одну попытку получить урановую руду из США. В нормальных условиях такие попытки показались бы абсурдными, но они проводились на самом деле.

Россия обладала залежами урановых руд, достаточными для покрытия ее нужд, по крайней мере, на стадии лабораторных исследований. Уран добывался в нескольких местах Центральной Азии, в пустынях Киргизии, в Таджикистане, около афганской границы. Много минерального сырья, включая урановые руды, было найдено в горах Алтая. В Осетии и Сванетии на Кавказе находились меньшие залежи. Но все эти места лежали на окраинах Советского Союза и были мало заселены. Разработка месторождений и транспорт руды были крайне затруднены в военные годы, к тому же дороги на Кавказ долго были блокированы германскими армиями. В Центральной Азии людские ресурсы были истощены войной, железные дороги, которые лишились многих локомотивов и вагонов, были сильно перегружены. До самого конца войны правительство так и не смогло развернуть добычу необходимых минеральных ресурсов.

В 1942–1943 годах Москва через своих разведчиков получила информацию о быстром ходе исследований в Соединенных Штатах и Англии и о близкой перспективе создания атомной бомбы. России был необходим уран для проводимых экспериментов, и было решено, что в дополнение к чертежам, формулам и другой секретной информации, получаемой из США, следует попытаться добыть и сырье.

Громоздкий груз урановой руды невозможно было тайно переправить в Россию. В январе 1943 года Москва поручила своим учреждениям в Соединенных Штатах найти легальный путь для экспорта материалов, необходимых для изготовления атомной бомбы. Наилучшим методом был вывоз сырья под видом обычных военных поставок.

В своих контактах с различными американскими учреждениями советские торговые представители прикидывались простачками. Они говорили, что руда нужна России для «военных, а также медицинских целей». В списке химических материалов уран можно было поместить ближе к концу, в надежде на то, что весь перечень будет утвержден целиком, без тщательного просмотра каждой позиции.

В феврале 1943 года генерал Беляев послал в военное министерство запрос на 16 тонн урана (восемь тонн нитрата урана и восемь тонн окиси урана). Девятого марта запрос был отклонен: производство урана не покрывало потребности самих Соединенных Штатов. Третьего апреля генерал Беляев снова потребовал срочной поставки тех же 16 тонн урана, и через три дня он опять получил отказ. Годом позже генерал Руденко, председатель закупочной комиссии, написал военному министру Генри Л. Стимсону письмо, в котором просил о поставке 16 тонн урановой руды и 25 фунтов металлического урана. Ответ Стимсона от 17 апреля 1944 года выражал вежливый отказ:

«Дорогой генерал Руденко.

Я сожалею о том, что мы не можем выполнить вашу просьбу, содержащуюся в вашем письме.

Мы провели тщательный анализ ситуации, и он показал, что наши возможности недостаточны для того, чтобы исполнить вашу просьбу.

Заверяю вас, что буду помнить о вашей потребности и сообщу вам о любом изменении ситуации».

Однако русская разведка имела и запасные ходы. В своих запросах в другие ведомства она добилась некоторого успеха, хотя количество запрашиваемого материала было существенно уменьшено. Через контакты с частными фирмами закупочная комиссия вышла на урановый рынок Соединенных Штатов и Канады и сумела получить небольшую партию урана.

На самом деле правительство США не издавало полного запрета на экспорт урана. Оно ошибочно считало, что такой решительный ход вызовет подозрительность Советов, и наивно полагало, будто Москва будет счастлива, если ей будут выдавать лицензии на экспорт небольших партий. В действительности же СССР был озабочен не столько самим ураном, сколько экспериментами, которые проводились в университетах и лабораториях. Даже антисоветски настроенный генерал-майор Лесли Р. Гроувс, руководитель «Манхэттенского проекта», согласился на выдачу экспортных лицензий Советскому Союзу.

В этой игре, где обе стороны стремились перехитрить друг друга, первенство осталось за советской. Ее запрос на 420 фунтов урановой руды в феврале 1943 года был принят, и груз был спешно переправлен в Россию. Чтобы предотвратить повторения ошибки и избежать огласки, в Вашингтоне решили потребовать от всех промышленных и торговых фирм, имеющих дело с ураном, не продавать материалы без предварительного согласования с правительством. Когда пришел второй запрос от советской закупочной комиссии, экспортная лицензия снова была выдана, но при этом были приняты меры, чтобы отрезать поставщиков от советской закупочной комиссии и тем самым подчеркнуть приоритет американских потребностей. Однако этот хитрый ход не возымел действия. Закупочная комиссия приобрела тысячи фунтов в Канаде, переправила их в Грейт-Фоллс, а оттуда, пользуясь тем, что не было запрета на вывоз, отослала закупленную партию через Аляску в Россию. Позже, в 1943 г., в СССР был отправлен груз тяжелой воды, тоже необходимой для атомных исследований.

Государственный секретарь Дин Ачесон отмечал, что в 1943 году по четырём лицензиям в общей сложности было вывезено в Россию 700 фунтов окиси урана, 720 фунтов нитрата урана, 25 фунтов металлического урана и 1 тысяча граммов тяжелой воды.

Помимо этих опасных обходных действий, связанных с материалами для атомной бомбы, Москва развернула широкую разведывательную активность в Соединенных Штатах во всех научных и промышленноых сферах, касающихся будущей бомбы.

Советский атомный шпионаж был организован по типичному образцу и работал по обычным правилам. Во главе стояли официальные советские лица, иногда пользующиеся дипломатическими привилегиями, и резиденты, в распоряжении которых были курьеры, люди для обеспечения контактов, которых набирали из наиболее надежных ветеранов подпольной работы. На самом нижнем уровне находились американские и британские ученые, которые передавали информацию через курьеров.

В четырех атомных столицах Соединенных Штатов — Нью-Йорке, Чикаго, Беркли и Лос-Аламосе, а за границей — в Лондоне и Оттаве разные шефы атомного шпионажа применяли различные методы.

Во время войны около десятка физиков из различных исследовательских институтов США, Британии и Канады регулярно или время от времени посылали информацию в Москву. Одним из самых заметных в этой группе ученых-агентов был Клаус Фукс, беженец из Германии, которого британцы из Лондона в 1940 году выслали в лагерь в Канаду, как немца по национальности. Потом ему все же разрешили вернуться в Британию, где он сначала работал в Глазго, а потом присоединился к группе ученых-атомщиков в Бирмингеме; ею руководил другой беженец из Германии и его старый знакомый Рудольф Пайерлс. Через германских коммунистов Фукс немедленно установил контакты с советской разведкой и встретился с «Александром» (Семеном Кремером), секретарем советского военного атташе.

«Когда я узнал о характере этой работы, — признавался потом Фукс, — я решил информировать Россию и установил контакт через другого члена коммунистической партии. С этого момента я был связан с людьми, которых совершенно не знал, но я был уверен, что информация, которую я им передаю, попадет к русским властям».

Первая встреча между Фуксом и Кремером произошла совсем рано, в мае 1942-го, и их контакты длились полтора года, до самого отъезда Фукса в Соединенные Штаты. На этих встречах, которые происходили в каждые два-три месяца, Фукс передавал самому Кремеру или его помощнику копии своих ежемесячных сообщений.

В декабре 1943 г. Фукс вместе с другими британскими физиками был послан в США, где сначала работал в Нью-Йорке, в Колумбийском университете, а потом, с августа 1944-го по июнь 1946-го в Лос-Аламосе. Вскоре в Нью-Йорке появился Анатолий Яковлев, известный агент разведки, который работал под прикрытием должности вице-консула. С марта 1944 года до своего отъезда в декабре 1946 года Яковлев руководил атомным шпионажем на востоке США.

В отличие от своих коллег, которые работали в других частях страны, Яковлев строго выполнял все законы конспирации. Он никогда лично не встречался с Фуксом. Он выделил надежного агента — Гарри Голда из Филадельфии исключительно для связи с Фуксом. Голд в своих показаниях на процессе Розенбергов говорил о методах конспирации, которые применял Яковлев:

«С Яковлевым я работал следующим образом. В мои обязанности входил сбор информации от источников и передача ее Яковлеву. Встречи с источниками информации в Америке проходили по двум сценариям. Первый — личное знакомство. Второй применялся только для контактов с американским агентом, которого я не знал. Источники, как и я сам, должны были иметь при себе заранее оговоренный предмет. Кроме того, были условные фразы, которые, как правило, имели форму приветствия. Всегда, когда мне приходилось представляться, я применял вымышленное имя и никогда не называл своего настоящего адреса.

После того как мы опознавали друг друга, я передавал источнику информации список данных или материалов, которые мне нужны. Если это был советский агент, который раньше работал не со мной, я должен был сделать так, чтобы он полностью отошел от своих прежних дел. Кроме того, мы должны были договориться о будущих встречах. Эти правила выполнялись неукоснительно.

Я должен был также следовать определенным правилам общения с Яковлевым. У нас были не только договоренности о регулярных встречах, но имелось и расписание дополнительных встреч, если обычный порядок по каким-то причинам нарушался. Кроме этого, у нас была договоренность о чрезвычайных встречах. Они носили односторонний характер. Яковлев, если хотел срочно меня видеть, мог найти меня, где бы я ни был, но я не мог войти с ним в контакт, потому что не знал, где он находится. Яковлев говорил мне, что в этом случае цепочка может разорваться в двух местах. Лицо, от которого я получаю информацию, не знает моего настоящего имени, не знает, где я живу, и не может само войти со мной в контакт. А я в свою очередь не могу установить контакт с Яковлевым.

В дополнение к этому мы с Яковлевым пользовались проверенным методом, когда собирались обмениваться полученной информацией. Я прятал бумагу между листами газеты, и мы с Яковлевым обменивались этими газетами. Та, которую получал я, была просто газетой. А в той, которую брал он, в конверте между страницами лежало донесение».

В середине 1946 года Фукс вернулся в Англию, но продолжал передавать информацию советским агентам. В ноябре 1947 года он поехал в США для участия в научной конференции. Его сомнения относительно советской политики и его службы Москве с этого момента становились все более частыми, он начал избегать контактов с советскими агентами. Осенью 1949 года ФБР сообщило британским спецслужбам о своих подозрениях, и те установили за ним слежку.

В конце концов, Фукс во всем признался. Его судили первого марта 1950 года и приговорили к четырнадцати годам заключения — наиболее суровое наказание, которое было предусмотрено существующими законами.

Несмотря на особенную осторожность Яковлева и строгое выполнение Голдом правил конспирации, это дело могло быть раскрыто гораздо раньше, если бы британское и американское агентства безопасности не совершили ряд грубых ошибок. О том, что Фукс был убежденным коммунистом и принадлежал к коммунистическому подполью в Германии, было известно британской полиции, но так как эта информация поступила от нацистского консула, то ее оставили без внимания. В 1945 г., когда Киль заняли англичане и в их распоряжении оказались материалы и свидетели, Фукс обеспокоился, но ничего не произошло. Спустя несколько месяцев, когда прогремело канадское шпионское дело, у Израэля Гальперина изъяли записную книжку, в которой упоминалось имя Фукса, но и за этим не последовало никаких действий.

Гарри Голд мог быть раскрыт ещё в 1947 году, когда агенты ФБР допрашивали его в Филадельфии у него дома, но они ушли, когда он убедил их, что они ошибаются в своих подозрениях. Если бы агенты спустились вниз, в подвал, то увидели бы стенной шкаф, набитый от пола до потолка компрометирующими данными.

Горькая ирония заключалась в том, что Яковлев и Голд, верные и дисциплинированные агенты разведки, стали причиной разгрома советской разведки из-за одной-единственной ошибки в конспирации. Летом 1945 года, незадолго до испытаний первой атомной бомбы, Дэвид Грингласс подготовил очень важное донесение, а курьер Энн Сидорович должна была отправиться в Лос-Аламос, чтобы забрать его. По некоторым причинам мисс Сидорович не смогла поехать, и Яковлев, горя желанием поскорее послать в Москву важную информацию, приказал Гарри Голду, курьеру Фукса, взять на себя это дело, нарушив правило, согласно которому число контактов должно быть сведено к минимуму.

Голд поехал в Лос-Аламос, где впервые увидел Грингласса, и получил его донесение. Через несколько лет, когда Фукс и Голд были арестованы и начали давать показания, Голд мог назвать только Грингласса, потому что Яковлев вывел его на контакт с ученым, а Грингласс, в свою очередь, назвал имена Юлиуса и Этель Розенберг.

Непростительные ошибки были отмечены и в случае с другим известным атомным шпионом Бруно Понтекорво. Этот итальянец, был одним из последних в длинном списке ученых, которые приехали в Соединенные Штаты из Европы. В Италии он был учеником Энрико Ферми, в 1927 году он переехал во Францию, где работал под руководством профессора Лонжевена и Жолио-Кюри. Здесь он вступил в различные экстремистские левые группы итальянских беженцев. В 1940 году, когда германское вторжение становилось реальным, Понтекорво решил эмигрировать в США. Чтобы помочь ему, его итальянские друзья-коммунисты заручились поддержкой Вито Маркантонио, американского конгрессмена с прокоммунистическими взглядами, и молодой ученый переехал с семьей в Америку. В начале 1943 года Понтекорво отправился в Канаду, чтобы работать над атомным проектом там. В связи с этим он часто посещал атомные установки в США. В 1949 году он был переведен в Великобританию.

В 1949-м один коммунист и бывший друг Понтекорво, порвавший с партией, выдал Понтекорво властям Соединенных Штатов, нарисовав полную картину его деятельности и связей. Информация была передана британцам (в это время Понтекорво работал в Херуэлле), но снова ничего не произошло. В октябре 1951 года Понтекорво с семьёй отправился в Финляндию, будто бы для того, чтобы провести там отпуск, и вскоре все они там исчезли. Позже стало известно, что они уехали в Россию.

Первого марта 1955 года Понтекорво публикует статью в «Правде», а еще через несколько дней отвечает на вопросы на пресс-конференции. Он сказал, что просил у советского правительства убежища, его ходатайство удовлетворено, и теперь он советский гражданин. Он работает над вопросами применения атомной энергии в мирных целях и ничего не знает о применении атомной энергии в военных целях в СССР. Он похвалил советский режим за его мирную политику, обвиняя другие правительства, в частности, американское за нападки на СССР.

Похоже, что решение Советов переправить Понтекорво в Россию было продиктовано тем, что здесь была нужда в хорошо подготовленном ученом-атомщике. Перед Москвой постоянно стояла проблема решить, что ей полезнее в данный момент: иметь информатора за рубежом, хорошо знающего прогресс в атомной науке, или западного ученого в своих лабораториях. Надо было поддерживать равновесие между двумя этими группами. Без сомнений, Понтекорво был призван в Россию в самый подходящий момент, когда наиболее важными стали внутренние научные проблемы, а внешняя разведка имела возможность заменить одного из своих агентов другим.

На том же уровне, что и Гарри Голд, который пользовался доверием американцев, но работал на советскую разведку, действовал другой убежденный коммунист — Юлиус Розенберг из Нью-Йорка. Розенберг был членом кружка инженеров-коммунистов, которые занимали важные посты и работали либо готовы были работать на подпольные организации. Работой этого кружка руководил Яков Голос. Первые действия Розенберга относились к промышленной разведке, но потом он повысил свой уровень и стал заниматься политическими и атомными вопросами. Со своей женой Этель он завербовал зятя — Дэвида Грингласса, который работал в Лос-Аламосе над секретными проблемами. Сообщения Грингласса оказались очень важными для советской атомной разведки.

Розенберг и его жена были арестованы летом 1950 года после того, как признания Фукса и Голда помогли распутать узел атомного шпионажа. Вскоре были раскрыты, арестованы и допрошены другие советские агенты — Абрахам Бротман, Мириам Московиц и Мортон Собел. Супруги Розенберг были приговорены к смертной казни, Голд и Собел к тридцати, Дэвид Грингласс — к пятнадцати, Абрахам Бротман — к семи и Мириам Московиц — к двум годам заключения.

Юлиус и Этель Розенберг были казнены в июле 1953 года в тюрьме Синг-Синг — это был единственный случай, когда советские агенты были приговорены к такому наказанию за шпионаж против Соединенных Штатов.

Вместе с Гарри Голдом были осуждены еще двое — «Джон Доэ» (на самом деле это был Анатолий Яковлев) и «Ричард Роэ» (на самом деле — Семён Семенов). Это обвинение двум советским разведчикам было чистой формальностью, потому что оба они уже давно покинули США.

На западном побережье главным объектом советской разведки была радиационная лаборатория Калифорнийского университета в Беркли. Здесь применялись такие же методы, как и в других частях страны: привлекались коммунистические партийные группы, американское подполье и советский разведывательный аппарат. Главным координатором был Василий Зубилин из посольства, который время от времени приезжал на западное побережье для получения сообщений и бесед со своими советскими и американскими помощниками. Непосредственно работой руководили двое служащих советского консульства в Калифорнии Петр Иванов и Григорий Хейфец. Они были в прямой связи с американскими коммунистами и симпатизирующими им людьми, включая физиков-атомщиков, с которыми часто встречались в обществе.

Вице-консул Хейфец («Браун») имел широкий круг знакомств. Старый большевик, бывший секретарь Надежды Крупской, он пользовался уважением среди американских коммунистов и профессоров левых взглядов, в числе которых были физики из радиационной лаборатории.

Вскоре после создания радиационной лаборатории Пол Кроуч, секретарь партийной ячейки в графстве Аламеда, штат Калифорния, был заменен более надежным Стивом Нельсоном. Нельсон («Стив Месарош»), эмигрант из Югославии и член партии с 1925 года. Он учился в ленинском институте в Москве, работал по заданию Коминтерна в Китае в 1933 году и воевал в интернациональной бригаде в Испании.

Однако, как Браудер и Голос, Нельсон придерживался концепции разведячеек и был против реорганизации агентурной сети по советскому образцу. Он был убежден, что успех в атомном шпионаже может быть достигнут только за счет коллективных усилий членов группы.

Нельсон уговорил Джозефа Вайнберга, физика-исследователя и члена кружка в Беркли, передавать ему информацию «от заслуживающих доверия коммунистов, работающих над проектом». Он попытался вовлечь и доктора Роберта Оппенгеймера, ведущего ученого-атомщика в Беркли и будущего научного руководителя атомного завода в Лос-Аламосе.

В декабре 1942 года по указанию Нельсона профессор-коммунист Хаакон Шевалье вошел в контакт с Оппенгеймером и использовал стандартный довод о том, что Россия имеет моральное право воспользоваться американскими атомными секретами, так как они являются союзниками. Оппенгеймер не только отказался, но назвал все это открытой изменой, позже он сообщил об этом инциденте генералу Гроувсу. Органы безопасности Соединенных Штатов вскоре были информированы о деятельности Нельсона и его коммунистических ячеек в Беркли.

Не встревоженный неудачей с Оппенгеймером и не подозревая, что находится под наблюдением, а один из его отчетов уже попал в руки ФБР, Нельсон продолжал свою работу. Между январем и мартом 1943 года он установил тесные связи с Вайнбергом и получил от него строго секретную информацию об атомном проекте, которую затем передал Иванову в Сан-Франциско. За его встречами с Вайнбергом, так же, как и за визитом в консульство, разумеется, уже наблюдали. Правительственный агент сидел поблизости, когда Григорий Хейфец, незадолго до отбытия в СССР, встретился в одном из ресторанов Сан-Франциско с Мартином Каменом, главным химиком радиационной лаборатории. Запись их разговора подтвердила, что Камен передал советскому служащему информацию о запасах урана в Чикаго и атомных исследованиях в других частях страны.

В апреле 1943 года Зубилин приехал в Сан-Франциско из Вашингтона, чтобы получить у Нельсона отчет о его работе. При встрече Нельсон предложил компромисс: «Советские органы разведки должны в каждом городе или штате, где требуется создать разведывательную ячейку, найти заслуживающие доверия источники информации и напрямую связать их с коммунистами, которые поставят перед ними специальные задачи». Это была уступка русскому давлению против разведывательных ячеек. Однако предложение Нельсона так никогда и не было претворено в жизнь.

В Чикаго, третьем городе, где во время войны проводились атомные исследования, обстановка несколько отличалась от той, что была в Нью-Йорке и Калифорнии. В Чикаго не было ни советского посольства, ни консульства, и разведывательный аппарат надо было строить вокруг резидента. Таким резидентом был Артур Александрович Адамс, большевик с дореволюционным стажем и старый сотрудник советской разведки.

Адамс не раз приезжал в США с секретной миссией и всегда под прикрытием легальной коммерческой задачи. Например, в 1927 году он якобы представлял АМО — первый автомобильный завод, который строился в России. В 1932 году он прибыл для приобретения самолетов в компании «Кертис-Райт». В 1938 году он основал здесь технологическую лабораторию. В 1942 году выступал под видом торгового агента одного канадского бизнесмена (своего друга — Самуэля Вегмана).

Теперь, в 1942–1944 годах, когда ему было за пятьдесят, он был слишком стар для разведывательной работы. Он страдал от ревматизма и вынужден был целые дни проводить в постели в комнате отеля. Временами приступы болезни случались с ним прямо на улице. Такое физическое состояние делало его непригодным для столь секретной работы, которой он должен был заниматься. Кроме того, некоторые из его информаторов были хорошо известны как члены Коммунистической партии Соединенных Штатов. И тем не менее из-за отсутствия подходящих людей Адамсу было поручено заниматься атомным шпионажем. Он работал в этой области около четырех лет, за это время он добыл и передал в Россию секретные сведения об установке в Ок-Ридже и атомных исследованиях в других странах.

Американским информатором Адамса был Кларенс Хиски, член Национального комитета коммунистической партии, химик по профессии. В 1942 году Хиски возглавил группу ученых, работавших над атомным проектом в Колумбийском университете в Нью-Йорке. В 1943-м он перешел в металлургическую лабораторию в Чикаго, которая работала над технологией производства плутония. Информация, которую он получал, быстро передавалась через Адамса в одно из советских консульств.

На основе сведений о политической деятельности, содержащихся в личном деле Хиски, армия отстранила его от активной службы. Но обстановка сложилась так, что его перевели на более секретную работу, связанную с будущей атомной бомбой. В апреле 1944 года, когда офицеры безопасности атомного проекта узнали о разведывательной деятельности Хиски, его отправили в военную часть, расположенную на Аляске. Когда он ехал в Минерал-Вэлс у самого Полярного круга, то за ним вёл наблюдение агент службы безопасности. Его багаж обыскали и нашли записную книжку, в которой содержалась секретная информация, а также указание на то, что на Аляске он должен встретиться с агентом советской разведки. Хиски обнаружил исчезновение записной книжки, и эта встреча не состоялась. Он не был арестован.

Прежде чем отправиться на Аляску, Хиски дал Адамсу нескольких человек на замену. Один из них, Джек Хичкок Чапин, работал химиком в металлургической лаборатории в Чикаго. Несмотря на то, что спецслужбы знали о его контактах с Адамсом, он оставался на своей строго секретной работе до мая 1945 года, а потом он перешел в компанию «М. В. Келлогг», которая выполняла секретные заказы для военно-воздушных сил.

Из-за контактов с Хиски и Чапином Адамс попал под наблюдение ФБР. В 1944 году он подвергся обыску, и у него были найдены компрометирующие материалы, касающиеся атомной бомбы. В 1945 г. против Адамса было выдвинуто закрытое обвинение. Но в соответствии с правилами государственного департамента, касающимися советских агентов, он не был арестован. Адамс полетел в Портланд, штат Орегон, чтобы попасть там на борт советского судна, но агенты ФБР остановили его, и он вернулся в Нью-Йорк. Летом 1945 года, когда его оставили в покое, он выехал из США.

К тому времени предварительные работы по созданию атомной бомбы подошли к завершению, и первый ее образец был взорван. Советский атомный шпионаж должен был спешить с выполнением его наиболее важной задачи. Из Соединенных Штатов, Англии и Канады советские физики получили формулы, чертежи, описание процессов и необходимого оборудования. Образцы урана-233 и урана-235 удалось достать в Монреале. Таким образом, русские ученые, хотя и не могли развернуть полномасштабную работу, узнали о прогрессе в атомных исследованиях за границей. В те времена проведенные за рубежом эксперименты не могли быть повторены в русских лабораториях, но советские ученые могли теперь разобраться в каждой новой формуле и изобретении. Эти знания оказались очень важными, когда после окончания войны Америка бросила СССР вызов в атомной области.

Как только закончилась война, советское правительство начало восстанавливать свои научно-исследовательские институты. Однако до 1947–1948 годов советская промышленность не имела возможности выполнять большинство требований, предъявляемых в такому военному проекту, как атомная бомба. В то время, после поражения Германии, примерно две сотни немецких инженеров и техников были привезены в русские лаборатории и на заводы. Среди них был Нобелевский лауреат доктор Густав Герц, барон Манфред фон Арденне и другие выдающиеся ученые. Таким образом, вопреки русским утверждениям, в производство атомной бомбы в России сделали большой вклад разведка и специалисты из центральной Европы.

Советское правительство никогда не признавало легальное или нелегальное, добровольное или насильственное участие зарубежных стран в его атомных достижениях. Оно пыталось представить советскую атомную бомбу как результат чисто отечественных усилий и настоятельно и безоговорочно отрицало всякое участие в атомном шпионаже. Например, когда были опубликованы документы Гузенко, Москва заявила, что необходимости в этих данных не было ввиду более совершенных технических достижений в СССР. После суда над Клаусом Фуксом ТАСС отрицало, что Фукс передавал атомные секреты агентам советского правительства. Это обвинение, заявило ТАСС, было «полной выдумкой, потому что Фукс неизвестен советскому правительству и никто из советских агентов никоим образом не был связан с Фуксом».

Москва заявила, что имела в своем распоряжении атомную бомбу задолго до того, как в сентябре 1949 года президент Трумэн объявил, что Советская Россия произвела первое испытание. Еще в ноябре 1947 года министр иностранных дел Молотов в выступлении перед Московским советом сказал, что «атомная бомба уже давно не представляет секрета», давая понять, что советское правительство располагает ядерным оружием.

На самом деле в 1947–1948 годах произошла полная реорганизация атомных проектов русских. Профессор Петр Капица, глава советского атомного проекта, который провел 14 лет в Англии, был смещён с этого руководящего поста, хотя ему разрешили продолжать научную работу. Члены коммунистической партии, более надежные, чем Капица, хотя и не столь выдающиеся в научном отношении, были выдвинуты на руководящие административные посты. Для контроля за ходом работ по созданию атомной и водородной бомб была учреждена специальная комиссия, в которую вошли Николай Булганин, Георгий Маленков, Лаврентий Берия и некоторые другие.

Суммируя достижения советского атомного шпионажа, следует отметить, что в этой области разведки вклад международного коммунизма был весьма значительным. Если бы России пришлось идти на ощупь сквозь первоначальную атомную тьму и повторять эксперименты, проделанные в других странах, ей было бы нужно десятилетие или даже больше, чтобы достигнуть уровня, на котором находились Соединенные Штаты. В дополнение к научным результатам, полученным в собственных лабораториях, русские ученые пользовались помощью «лаборатории» совсем другого рода. Она располагалась по адресу Знаменская улица, 19, и называлась штаб-квартирой ГРУ. Беспрецедентное вынужденное сотрудничество науки иразведки, которое продолжалось в течение всей войны, определило советский прогресс в атомной области. Советская атомная бомба стала продуктом объединенных усилий советских ученых и британских, канадских, немецких, венгерских, итальянских, американских коммунистов. В ущерб своим собственным странам коммунистические партии Запада таким образом сторицей отплатили Советскому Союзу за политическую и финансовую поддержку, которую они получали от него в течение более чем двадцати лет.

 

Советская разведка и правительство США

Не раз уже мы упоминали о том, что в течение двух десятилетий, предшествующих 1946–1947 годам, правительство Соединенных Штатов было склонно преуменьшать значение советской разведки и демонстрировало терпимость к тем, кто был с ним связан. Для этого было несколько причин.

Во-первых, СССР рассматривался как второстепенная страна. Советская Россия вышла из своих войн в 1917–1920 годах с плохо оснащенной армией, без военно-морского флота и военно-воздушных сил. Ей пришлось примириться с потерей больших территорий на Западе и на Востоке, ее население уменьшилось на двадцать пять миллионов человек. Позже поспешная коллективизация сельского хозяйства и чистка, проведенная в офицерском корпусе, еще более ослабили вновь созданную армию. Люди спрашивали себя, какую угрозу может представлять Россия, даже если несколько шпионов доставят из-за границы в Кремль несколько секретных документов?

Во-вторых, Советская Россия рассматривалась с начала 30-х годов в качестве потенциального союзника против Японии и Германии и считалось неразумным обижать Москву ненужными разоблачениями, связанными со разведывательными делами. Американская политология уделяла совсем немного внимания советской политике, советскому подполью за рубежом и советскому шпионажу. Такое отношение крепло год от года, пропорционально агрессивности Японии и Германии.

На фоне такого общественного мнения и отношения правительства США можно понять, почему с такой неохотой было выдвинуто обвинение против Марка Зильберта, о шпионской деятельности которого было хорошо известно, почему не придали должного значения шпионской организации Свитца-Османа в Панаме, почему не стали подробно расследовать деятельность корпорации «Амторг», почему разрешили осужденному шпиону Михаилу Муромцеву («Горину») уехать без отбытия наказания. Становится понятным, почему Адольф Берл не поверил в историю Уиттейкера Чамберса, почему агентства безопасности в течение трех лет не могли положить конец активности тайных групп в правительственных кругах Вашингтона, не проявили должного внимания к делу Клауса Фукса и будто вовсе не замечали промышленного шпионажа. Даже американские граждане, запутавшиеся в паутине советского шпионажа, обычно выходили сухими из воды. Между этой терпимостью и смертными приговорами двум советским шпионам в 1953 году лежал длинный путь.

После окончания войны обстановка начала изменяться, хотя и очень медленно. 2 ноября 1945 года, вскоре после того, как Элизабет Бентли передала ФБР информацию, значительная часть которой была ему давно известна, Эдгар Гувер направил совершенно секретное послание в Белый дом, где двенадцать правительственных чиновников были названы как члены советского шпионского аппарата:

«В результате расследований, проведенных Бюро и согласно информации, полученной из самых компетентных источников, стало известно, что некоторые люди, работающие в правительстве Соединенных Штатов, передают важные данные лицам, не входящим в состав правительства, а те, в свою очередь, переправляют их спецслужбам советского правительства.

В настоящее время невозможно с точностью определить, кто из этих людей знает о том, куда направляются сведения, которые они передают. Однако расследование этого дела показало, что поименованные ниже лица на самом деле были первоисточниками той информации, которая прошла через советскую шпионскую систему, и я продолжаю энергичное расследование с целью выяснить степень и характер участия этих людей в шпионских группах.

Информация, которой располагает Бюро в настоящее время, позволяет сделать вывод, что указанные лица являлись участниками шпионских операций или были использованы для получения данных, в которых была заинтересована советская сторона:

доктор Грегори Силвермастер, долгое время работавший в министерстве финансов,

Гарри Декстер Уайт, помощник министра финансов,

Джордж Силверман, ранее работавший в совете по вопросам социального обеспечения железнодорожников, а потом, по некоторым сведениям, служащий в военном министерстве,

Лочлин Кэрри, бывший помощник по административным вопросам президента Рузвельта,

Виктор Перло, бывший член совета по военной промышленности и иностранной экономической ассоциации,

Доналд Уилер, бывший работник Управления стратегических служб,

Майор Дункан Ли, Управление стратегических служб,

Джулиус Джозеф, Управление стратегических служб,

Элен Тенни, Управление стратегических служб,

Чарльз Крамер, бывший помощник сенатора Килгора,

Капитан Уильям Людвиг Улльман, военно-воздушные силы Соединённых Штатов,

Подполковник Джон X. Рейнольдс, армия Соединённых Штатов».

В демократическом обществе направление и дух общественного мнения меняется достаточно медленно. Потребовалось целых три года для того, чтобы оценить все значение советского шпионажа и чтобы правительство начало менять свой образ действий.

Поворотной точкой в этом процессе стали дело Хисса — Чамберса, которое проходило во второй половине 1948 года, его финал, драматичные слушания в конгрессе, липовые документы двух деятелей (один из них был президентом фонда Карнеги, другой — издатель «Таймс») и их противоречивые показания. В начале августа министерство юстиции готовилось обвинить Чамберса в том, что он давал ложные показания под присягой в деле Хисса. В декабре Хиссу было предъявлено обвинение Большим жюри Нью-Йорка. В результате за прошедшие месяцы значительная часть американской читающей публики перешла от безразличия к раздражению по отношению к советскому шпионажу.

Это раздражение нарастало с каждым месяцем. Комитеты конгресса, комиссии по проверке лояльности, ФБР начали выявлять настоящих и бывших советских агентов, большинство которых были американскими гражданами. По мере того как борьба со шпионажем расширялась и углублялась, лидеры администрации становились более реалистичными. Глава ЦРУ генерал Уолтер Беделл Смит сказал в сентябре 1953 г.: «Я вижу, что коммунисты оказались настолько ловкими и знающими, что им удалось проникнуть практически в каждое агентство безопасности нашего правительства».

Спустя несколько месяцев Уильям Фоли, шеф отдела международной безопасности министерства юстиции, сказал, что к этому времени было расследовано 766 шпионских дел и 261 дело о саботаже.Эдгар Гувер отмечал: «Вражеские шпионские группы работают сейчас более интенсивно, чем в любое другое время в истории нашей страны».

Представляется невозможным выделить здесь наиболее важное послевоенное шпионское дело. Все же можно отметить два наиболее серьёзных и продуктивных канала шпионажа, которых не существовало до войны: Организация Объединенных Наций и страны-сателлиты. В августе 1951 г. было расследовано 87 дел иностранных дипломатов и квазидипломатов, на которых была получена «порочащая информация». 48 человек из этого числа принадлежали к посольствам и консульствам, а 37 работали в различных международных организациях. Из всех посольств и консульств особенно выделялись польские и чехословацкие, они превратились в штаб-квартиры советского шпионажа.

Американское правительство приняло определенные меры и против своих граждан, работающих в ООН. А работа двух советских сотрудников ООН — помощника генерального секретаря Константина Зинченко и политического советника Совета Безопасности Николая Скворцова — была «закрыта» в 1952 году; положение этих людей давало им богатейшие возможности для шпионских донесений.

Из множества вскрытых случаев советского шпионажа в послевоенное время дело Коплон — Губичева наилучшим образом характеризует организацию и технику советской разведки в тот период. Это дело, зашедшее в тупик, никогда еще не подвергалось такому анализу, которого оно заслуживает.

Шпионская работа сети Майкла в Соединенных Штатах началась после войны, когда бдительность и строгое выполнение правил конспирации стало вновь законом для всех агентов. Два члена этой группы, чьи имена стали известными — Валентин Губичев и Джудит Коплон, — отвечали всем требованиям, и Директор в Москве имел все основания ожидать продолжительного и продуктивного их сотрудничества с Майклом.

Джудит Коплон родилась в семье с твердыми американскими традициями. Сама она тоже тяготела к либералам и была духовно близка к демократическим революциям, таким, как Октябрьская революция в России. В колледже Джудит училась блестяще. Среди других иностранных языков она изучала и русский.

Когда Джудит вступила в советскую разведывательную службу, ей пришлось порвать с людьми и кружками, близкими ей в политическом отношении. Она никогда не была членом коммунистической партии, а теперь ей было запрещено поддерживать знакомство с коммунистами, чтобы не возбудить подозрений у ФБР. Через два года после окончания колледжа она получила место в министерстве юстиции, где сначала работала с политическими докладами, поступающими из разных европейских стран. С этой должности политического аналитика она весной 1946 г. была переведена в отдел регистрации иностранных агентов. Министерство юстиции не проявляло особого интереса к советскому шпионажу. Однако при министерстве состояло Федеральное бюро расследований, куда поступали тысячи секретных политических, международных и военных докладов.

С 1946 года Джудит Коплон работала рядом с ФБР. Технический отдел, в котором она работала, занимался только регистрацией иностранных агентов. По существующему закону все люди или агентства, представляющие иностранные государства, а в особенности «каждое лицо, которое собирает информацию в пределах Соединенных Штатов для иностранного государства», должны зарегистрироваться в министерстве юстиции. Дипломатические работники, которые регистрируются в государственном департаменте, освобождаются от этого правила при условии, что «они выполняют только ту работу, которая входит в круг их непосредственных обязанностей». Наказанием за отказ от регистрации или за ложную регистрацию было пятилетнее тюремное заключение или штраф в 10000 долларов, или то и другое вместе.

Наблюдая за выполнением этого правила, отдел сотрудничал с ФБР. Эти два подразделения регулярно обменивались информацией и секретными докладами о дипломатических работниках разных стран и военных атташе (включая Советский Союз и его страны-сателлиты), о людях, подозреваемых в шпионаже, о секретных правительственных документах, нелегально переправляемых за границу, и т. д. Короче говоря, каждая иностранная разведка была бы счастлива иметь своего агента, который работал бы в столь «интересном» отделе министерства юстиции.

Начиная примерно с февраля 1946 года Джудит Коплон по делам службы читала и копировала множество секретных государственных документов, в том числе полученных от ФБР. Когда ее арестовали, в ее письменном столе нашли сотни докладов ФБР.

Материалы, которые она поставляла советской разведке, представляли столь большой интерес, что НКВД из Москвы прислала специального человека — Губичева для постоянного контакта с нею. Он приехал в США через несколько месяцев после того, как мисс Коплон приступила к своей новой работе.

Губичев был инженером-строителем, и эта профессия могла обеспечить ему хорошее прикрытие в Нью-Йорке. Несколько лет он проработал в Министерстве иностранных дел в Москве. Этот приземистый мужчина с суровым взглядом не производил впечатление человека большого ума и таланта, но его обязанности и не требовали необыкновенных умственных способностей. Он должен был служить связником между Джудит Коплон и его начальником, человеком НКВД, и ему надо было просто время от времени получать бумаги от одного и передавать их другому. Это было опасным занятием, но Губичев считал, что если дело получит самый плохой поворот, то он сможет надеяться на помощь своего могущественного правительства.

Губичеву хорошо было бы иметь дипломатический иммунитет при выполнении столь опасной работы, но число должностей, дающих такой иммунитет, было ограничено. Кроме того, все люди, имеющие такую привилегию, были известны ФБР, за ними могли следить, их телефоны прослушивались. В поисках решения советские руководители подумали о возможностях, которые представлял им новый институт — Организация Объединенных Наций. Некоторые члены советской делегации могли получить дипломатический иммунитет, но все должности уже были распределены. НКВД нашла умный выход из положения: Губичев, официально числящийся за Министерством иностранных дел, был назначен секретарем советской делегации в ООН. Он ездил с дипломатическим паспортом, и посольство США в Москве выдало ему дипломатическую визу. Но, оказавшись в Соединенных Штатах, он был переведен на другую работу, никак не связанную с дипломатическими делами, и стал скорее работником ООН, чем представителем советской делегации.

В сентябре 1946 года, вскоре после прибытия, Губичев дал такую клятву: «Я торжественно клянусь выполнять со всей преданностью, рассудительностью и добросовестностью все функции, порученные мне, как сотруднику Международной службы Объединенных Наций, и сообразовывать свое поведение только с интересами Объединенных Наций, не искать и не получать инструкций в отношении моих обязанностей от любого правительства или других властей, не входящих в организацию».

Его обязанности заключались в строительстве нового здания ООН на Ист-Ривер, которое уже началось, а заработок у него был небольшим (всего 6500 долларов в год), и по всем соображениям он был незначительным работником в организации, арендуя квартиру в скромном испанско-негритянском пригороде Нью-Йорка.

Скоро Майкл свел Губичева со служащей важного правительственного учреждения в Вашингтоне — Джудит Коплон. В то время как Губичев был занят делами, связанными со строительством здания ООН, Джудит Коплон совершала регулярные поездки из Вашингтона в Нью-Йорк, чтобы провести уик-энд со своими родителями в Бруклине. Встречи между ними стали регулярными.

Джудит могла справляться у своих коллег в министерстве юстиции о разных секретных делах, даже если они не относились к ее служебным обязанностям. Особенно она интересовалась документами с грифом «внутренняя безопасность — R», где литера «R» обозначала Россию. Она настаивала на том, чтобы ей дали на просмотр документы, относящиеся к посольству, консульствам и их личному составу, в таких документах могли быть названы имена агентов ФБР. В 1949 году она сделала три запроса о совершенно секретных материалах, касающихся советской разведки.

Министерство юстиции и ФБР систематически собирали сведения о советских дипломатах и дипломатах стран-сателлитов, для чего использовали в некоторых случаях информаторов из Советского Союза и этих стран. В 1948 году ФБР узнало, что содержание некоторых его документов стало известно Москве, а та, в свою очередь, известила об этом своих тайных агентов в США. И вскоре ФБР выяснило, что истоки этого канала информации находятся в том отделе, где работала Джудит Коплон.

Заподозрив мисс Коплон, министерство юстиции начало расследование. Ей были переданы фальшивые документы, с целью дезинформировать советскую разведку. В январе 1949 года она была переведена в другой отдел. «Она была очень взволнована, — рассказывал позже ее шеф. — Не зная истинной причины перевода, она возмущенно протестовала».

Между тем за ней установили слежку. Согласно инструкциям отслеживалась любая ситуация — встречи на улице, в ресторанах. Ни Коплон, ни Губичев не подозревали, что с декабря 1948 года группа агентов ФБР «провожала» ее, когда она отправлялась из Вашингтона в Нью-Йорк, а другие агенты ожидали ее прибытия на вокзале в Нью-Йорке. Часто она ехала прямо в дом родителей. Однако, если была назначена встреча с Губичевым, она часами кружила по Нью-Йорку, ходила по улицам, ездила в метро, но за ней неотступно следовали агенты ФБР. Хотя при встречах Губичев и мисс Коплон делали вид, что не знакомы друг с другом, его вычислили.

К встрече с Губичевым, назначенной на субботу 4 марта 1949 года, Джудит Коплон приготовила много важных и интересных документов. В своей записке, явно адресованной шефам НКВД, она упомянула о секретном документе объемом более ста страниц, подготовленном ФБР и посвященном советскому шпионажу в Соединенных Штатах:

«Я не смогла достать совершенно секретный доклад ФБР о советской и коммунистической агентуре в Соединенных Штатах, о котором говорила Майклу. В подходящий момент я спросила начальника, где находится доклад. Он ответил, что кто-то из руководства департамента взял его, и он не скоро получит его обратно.

Когда я раньше видела доклад, то смогла только мельком его просмотреть и мало что запомнила. В нем около 115 страниц, и прежде всего там собраны данные о советской разведывательной деятельности, включая Мартенса, Лоре, Пойнтса, Альтшулера, Силвермастера и других. Там также говорится о советской делегации в ООН, но это все, что я могла запомнить. Остальная часть доклада, как я думаю, посвящена польской и другим разведкам».

Мисс Коплон упоминала и другие доклады. При ней также были копии оригиналов и первичный необработанный материал, переданный информаторами, еще не проверенный и не подтвержденный. Например, это были данные об актерах-коммунистах Голливуда и нью-йоркских театров. В другом докладе, подготовленном агентом ФБР Робертом Дж. Лампфером, говорилось о вывозе атомных средств:

«Не было оформлено никаких экспортных лицензий на вывоз атомного оборудования, которое было доставлено в Советский Союз на борту судна «Михаил Кутузов» в августе 1947 года.

Груз таких же секретных изделий был обнаружен на борту парохода «Мурманск» в нью-йоркском порту второго сентября 1948 года, но американские власти сняли его, потому что не было разрешения на вывоз.

Третий такой груз был обнаружен в доках Клермонта, штат Нью-Йорк, четырнадцатого января 1949 года…»

Из одного документа становилось ясно, что ФБР завело своего агента в советском посольстве в Вашингтоне, поскольку некоторые детали мог знать только человек, имеющий доступ к посольским делам. Копии этих дел были переправлены в ФБР этим тайным агентом, а теперь Джудит Коплон должна была передать копии с копий своим советским хозяевам. Когда этот документ был упомянут на суде над мисс Коплон, Арчибальд Палмер, ее адвокат, спросил агента ФБР, который давал показания: «Имеют ли Соединенные Штаты агентов контрразведки, которые работают в посольствах, консульствах и делегациях ООН других стран, включая Россию?». Агент ответил: «Да».

Государственный департамент спешно выпустил заявление для прессы о том, что у них нет собственных агентов, но это не относится к другим учреждениям Соединенных Штатов.

Большое число других заметок, сделанных мисс Коплон по поводу различных докладов ФБР, содержало имена людей, подозреваемых, но пока ещё не разоблаченных американской контрразведкой, и непроверенные донесения.

Джудит Коплон написала также свою подробную биографию. Было похоже, что она собиралась продвигаться вверх по разведывательной лестнице.

ФБР не было уверено, что мисс Коплон принесет на встречу с Губичевым, назначенную на четвертое марта, компрометирующие ее документы, и подготовило специальное сообщение об атомных исследованиях, в которых часть была правдой, а другая часть фальшивой, упомянув при этом, что якобы 2 агента ФБР внедрены в «Амторг». Эта бумага была передана мисс Коплон до ее отъезда в Нью-Йорк. Уильям Е. Фоли, начальник мисс Коплон в министерстве юстиции, сказал ей, что намеревается обвинить «Амторг» в том, что он не регистрирует иностранных агентов. Мисс Коплон попалась в ловушку. В тот день она ушла из департамента значительно раньше, чтобы успеть перепечатать ложную бумагу. Она присоединила ее к другим сообщениям, и в ее сумочке было более сорока страниц текста.

Вечером 4 марта два советских шпиона проделывали свои обычные длинные и бессмысленные поездки по городу. Находясь под наблюдением агента ФБР, мисс Коплон прибыла на место встречи с опозданием на двадцать минут. Согласно существующим правилам, если один из участников встречи опаздывает, первый тоже должен уйти и вернуться на это место через час. Ей пришлось бродить целый час, прежде чем снова прийти на назначенное место. Подозревая, что за ней следят, она колебалась, передавать ли бумаги Губичеву. Однако она все же открыла сумочку, Губичев протянул руку, и их тут же арестовали.

Объявление об аресте вызвало большое возбуждение в обществе и оказало влияние на общественное мнение, настраивая его против советского шпионажа.

Советское правительство имело все причины и полное право прийти на помощь советскому гражданину Губичеву, но не могло открыто выступить в поддержку Джудит Коплон. Для всех разведок обычным делом является бросать агента, схваченного на месте преступления, и советское правительство следовало этому правило даже строже, чем другие. Джудит Коплон, разумеется, знала о том, что, если ее арестуют, она не получит ни помощи, ни моральной поддержки с советской стороны, что она останется в одиночестве и что симпатии американских коммунистов к советскому шпиону не могут быть высказаны публично.

По согласованию с государственным департаментом советская делегация в ООН была поставлена в известность об аресте Губичева через несколько часов после этого события. После полуночи два человека из советской делегации приехали, чтобы увидеться с Губичевым в тюрьме и получить разрешение для его жены встретиться с ним на следующий день. Разумеется, эти джентльмены не знали о том, что мадам Губичева не является на самом деле его женой. Приказ из посольства об отмене этой встречи пришел вовремя.

Джудит Коплон судили и в Вашингтоне, и в Нью-Йорке. В Вашингтоне ее судили за кражу документов из министерства юстиции, а в Нью-Йорке вместе с Губичевым судили за шпионаж. Суд в Вашингтоне проходил с апреля по июль 1949 года, а в Нью-Йорке суд был отложен до 26 января 1950 года.

Перспектива для них была очень плохой. Доказательств против них в виде документов и показаний свидетелей было так много, и они выглядели столь убедительными, что нечего было и думать о реальной защите. Губичев избрал тактику, которая заключалась в отказе говорить, что, несомненно, было утверждено Москвой. Он не отвечал на вопросы, заявлял о своем иммунитете и, вместо того чтобы опровергать обвинения, нападал на Соединенные Штаты за их «незаконные действия» и нарушение дипломатических привилегий советского дипломатического персонала.

Притязание на дипломатическую неприкосновенность для Губичева было основано на трюке Москвы, которая хотела использовать тот факт, что у Губичева имелась дипломатическая виза. Советское правительство дважды предоставляло госдепартаменту эти доводы, но тот демонстрируя объективность и даже вежливость, это требование дважды отклонил. Имя Губичева так и не было внесено в список дипломатов, тщательно составляемый государственным департаментом. Несмотря на это, Губичев повторял свои притязания. Когда судья Альфред Кокс остановил его, он продолжал протестовать против «инквизиции» и против нарушения его прав. Губичев также отказался от адвоката: если он имеет иммунитет, то он не нуждается в защите.

После того как Губичев просидел в тюрьме семь недель и Соединенные Штаты отказались признать его дипломатический статус, советское посольство выплатило 100 тысяч долларов, чтобы его отпустили под залог. 27 апреля 1949 г. Губичеву в присутствии первого секретаря посольства Льва Толоконникова было сказано, что, так как он выпущен под залог, ему запрещено подниматься на борт судна или самолета, появляться на пристани или в аэропорту. Толоконников ядовито добавил: «А также садиться в подводную лодку, вертолет или воздушный шар».

Тем временем Джудит Коплон была освобождена под залог в 20 тысяч долларов, которые предоставили ей родственники в Нью-Йорке, второй залог в 10 тысяч долларов был отправлен в Вашингтон.

Защищать Коплон было гораздо труднее, чем Губичева, так как мисс Коплон, американская гражданка, не могла ссылаться на иммунитет. «В период между десятым декабря 1948 года и четвертым марта настоящего, 1949 года, — гласило обвинение в Вашингтоне, — мисс Коплон брала секретные данные о национальной обороне из дел департамента. Она делала это с целью получения информации о национальной обороне, отдавая себе отчет, что эти действия нанесут ущерб Соединенным Штатам и пойдут на пользу иностранному государству».

Адвокат мисс Коплон Арчибальд Палмер не добился заметных успехов. Друг семьи Коплон, он был адвокатом по криминальным делам. Семья явно старалась представить себя непричастной к коммунистическим делам и не стала обращаться к хорошо известным прокоммунистически настроенным адвокатам. Ведя это дело, Палмер применил методы, больше подходящие для клиентов, которые обвиняются в воровстве, и не выиграл процесс. Он построил защиту на легенде о любовной истории, рассчитывая на сентиментальность присяжных и американской публики. Когда отбирались члены жюри присяжных в Вашингтоне, Палмер спрашивал возможных участников, не имеют ли они предубеждения против людей, добивающихся развода, или против американок, которые выходят замуж за иностранцев. Мисс Коплон, одетая в черное, при этих словах скромно потупила взор.

Мистер Палмер заявил суду, что Джудит Коплон чувствовала душевное расположение к Губичеву, а он к ней. Четырнадцатого января он якобы впервые сказал ей, что женат, но в плохих отношениях с женой и хотел бы остаться в Соединенных Штатах, которыми он восхищен. Он сказал, что вплоть до дня ее ареста она так ничего и не решила, раздумывая, чего должна ли она слушаться — сердца или разума. Допрашивая агентов ФБР, которые следовали за ней до момента ареста, Палмер спросил: «Разве это не самое подходящее тихое местечко, где влюбленные могут шептать друг другу сладкие пустяки?»Палмер также сказал, что Джудит и Валентин опасались частных детективов, которых ревнивая жена Губичева могла нанять, чтобы следить за ними, а также секретной советской полиции. «Вы знаете, что НКВД может тихо убить человека? — спрашивал Палмер. — Вы читали об этом в докладах ФБР?»

Мисс Коплон хорошо играла роль, выбранную для него Палмером, она была явно встревожена недоверием, которое питали к ней присяжные, адвокаты и публика.

Любовная история, выдуманная Палмером, вызвала сенсацию, и толпы желающих попасть в зал суда росли с каждым днем. Это было похоже на третьеразрядный кинотриллер — любовь, шпионы, ФБР и невинная девушка. Напряжение достигло предела в тот день, когда мисс Коплон должна была давать показания. Несмотря на жару, зал суда был набит, многим не хватило мест, и им пришлось все время стоять, некоторые прихватили с собой ленч, чтобы не покидать своего места. Когда Джудит рассказывала свою историю, в зале суда царила мертвая тишина.

Мисс Коплон сказала, что она влюбилась в русского и была горько разочарована, когда узнала, что он уже женат. Она говорила тихим голосом, полным печали.

Она впервые встретила Губичева «в уик-энд, в Праздник труда, когда ходила по Музею современного искусства в Нью-Йорке». Они встречались шесть раз в течение последующих четырех месяцев, но только четырнадцатого января он впервые пригласил ее в ресторан. «Он когда-нибудь целовал вас?» — «Никогда, до четырнадцатого января, тогда он в первый раз попытался это сделать». — «Он говорил, что любит вас?» — «Говорил. Мне казалось, что я влюблена в него».

Вся эта любовная история лопнула, как пузырь, когда обвинитель Джон М. Келли начал допрашивать свидетелей. С преувеличенной вежливостью он спросил ее о «любви без поцелуев» с советским инженером, а когда она подтвердила свои прежние слова, последовал сокрушительный вопрос: не провела ли она две ночи с другим мужчиной, когда ее любовь с Губичевым достигла самого пика? «Это отвратительная ложь!» — вскричала Джудит.

Тогда обвинитель привел подробности. 7 января «мистер и миссис Шапиро» из Ист-Харфорда, штат Коннектикут, зарегистрировались в отеле в Балтиморе и заняли такой-то номер. «Мистер Шапиро» оказался служащим криминального отдела ФБР, а «миссис Шапиро» — Джудит Коплон. 8 января та же пара провела ночь в отеле в Филадельфии. Впоследствии Джудит провела ночь в доме «мистера Шапиро» в Вашингтоне.

С оскорблённым видом невинной жертвы Джудит закричала: «Что вы делаете в присутствии моей матери?» Но потом, правильно оценив ситуацию, опустила взор и сказала: «Да, но не произошло ничего незаконного». — «В обе эти ночи?» — «В обе ночи. Он не делал никаких непристойных попыток. Я была полностью одетой. Он только обсуждал со мной мою любовь к Губичеву».

Потом Джудит рассказала явно наспех придуманную и неправдоподобную историю, как она поехала с Шапиро в Балтимор, потому что он хотел купить костюм, а когда он не нашел подходящего, она отправилась с ним в Филадельфию.

Рассказ о связи Коплон и Шапиро произвел сенсацию, люди, присутствовавшие в зале суда, уже собирались было поставить под сомнение вину Джудит, но теперь попали в затруднительное положение. А сама Джудит, потеряв хладнокровие, кричала пронзительным голосом: «Вы хотели представить меня шпионкой, а теперь хотите сделать из меня шлюху!»

Любовная история рухнула, обилие документов, которые служили доказательствами, и показания свидетелей подтвердили ее вину. Вторая легенда Палмера лопнула, как и первая. Он сказал, что Джудит Коплон намеревалась написать книгу и найденные в ее сумочке записки, где часто упоминались имена коммунистов и их противников, были просто записями, на которых основывались образы будущих героев.

Жюри присяжных удалилось на совещание, которое продолжалось двадцать семь часов. Они единодушно признали Джудит Коплон виновной. Теперь по закону она могла быть приговорена к тюремному заключению от сорока месяцев до десяти лет.

Финальный акт этой драмы заставил себя ждать целых семь месяцев, когда закончился суд в Нью-Йорке. Приговор, вынесенный 9 марта 1950 года, определил наказание в 15 лет заключения для каждого.

Во время суда в Нью-Йорке государственный секретарь прислал в суд рекомендацию отложить наказание для Губичева при условии, что он в течение двух недель покинет США и никогда не вернется. Это предложение правительства было мотивировано тем, что многие американские граждане в Восточной Европе, справедливо или ложно обвиненные в шпионаже или в других преступлениях, могут быть подвергнуты ответным мерам наказания, если Губичев будет заключен в тюрьму.

Как раз случилось так, что именно в это время Роберт А. Фогелер, американский гражданин и работник Международной телеграфной и телефонной корпорации в Будапеште, был осужден венгерским судом на пятнадцать лет за шпионаж. Многие американцы также были задержаны в России. Хотя не было никаких предварительных договоренностей ни с СССР, ни с его странами-сателлитами, госдепартамент явно хотел смягчить участь своих соотечественников, продемонстрировав снисходительность в деле Губичева. «Обвиняемый Губичев, — писал государственный департамент, — должен покинуть пределы Соединенных Штатов прежде, чем он начнет отбывать свой срок заключения здесь».

Рекомендации правительства были приняты во внимание.

20 марта 1950 года Губичев был доставлен в наручниках из тюрьмы в фургоне судебного исполнителя на борт польского судна «Баторий». Ему с женой была предоставлена каюта первого класса, которую оплатило правительство Соединенных Штатов. Губичев вез с собой десять мест багажа, включая большой телевизор. На пирсе его провожала группа советских служащих, приехали представители прессы. Когда его спросили, существует ли в России телевидение, Губичев вызывающе ответил: «А как же, ведь телевизор изобрели у нас!» Осужденный шпион получил заработную плату за весь период следствия и суда (около 6 тысяч долларов), когда навсегда покидал берега США.

Судьба Джудит Коплон была совсем другой, хотя не такой уж плохой. Выпущенная под залог после ареста и не занятая теперь своими шпионскими делами, она обрела покой в замужестве и семейной жизни. Через два месяца после вынесения приговора в суде Нью-Йорка она вышла замуж за одного из своих адвокатов — Альберта X. Соколова. Через несколько месяцев, 5 декабря, апелляционный суд отложил решение федерального суда на том основании, что ее арест был произведен без ордера, а подслушивание телефонных разговоров для получения информации запрещено правительством. Однако обвинение не было снято, и вина Джудит Коплон не ставилась под сомнение. Она избежала наказания из-за строгого выполнения законов демократической страны и неукоснительного соблюдения процессуальной стороны дела, что часто граничит с абсурдом.

В то время как Джудит Коплон, теперь уже жена и мать, исчезла из виду, а Валентин Губичев вернулся под крыло своего могущественного ведомства, ответные уступки, на которые рассчитывал государственный департамент, так и не последовали. Ни Роберт Фогелер, ни другие американцы, находящиеся в руках Советского Союза или его стран-сателлитов, не были освобождены из «трудовых лагерей». Фогелер оставался в заключении еще год, а некоторые американцы были освобождены даже еще позже. Попытка Америки дать Москве урок этики потерпела неудачу.