Вирт в раздражении вышел из портала в своем доме. Он был единственный из учителей Академии, который предпочитал жить за ее пределами. Уровень его магии позволял это.

Уровень его магии позволял многое, честно сказать все, кто знали его способности, недоумевали этой его странной прихоти — учительствовать в Академии в то время, когда все семь магических министерств спали и видели его в своих рядах. Ему не глядя обещали место заведующим отделом тайной канцелярии или место Лорда — дознавателя при императорском доме. Военное Министерство неоднократно обращалось к императору призвать его на службу в приказном порядке — особенно когда на оркской границе становилось неспокойно, министерство внешнеэкономических отношений бредило его деловой хваткой — еще бы он сумел за какие то десять лет вернуть состояние своего дома, успешно спущенное его братцом Эдом. И не только вернуть, но и приумножить, и это так сказать без отрыва от основного производства, то есть работы в Академии.

Но Вирт оставался непреклонным, его устраивал его выбор. Он не лукавил, не изворачивался — его действительно все устраивало, во всяком случае так он чувствовал многие годы и спокойно жил, пока однажды не встретился с молодой абитуриенткой, и все полетело в тартарары. Его хваленая выдержка дала сбой. Он перестал спать, он раздражался по малейшему поводу всякий раз, когда видел ее. И все по одной причине — каждый раз, когда Минари Суок появлялась в поле его зрения, он возвращался в события пятнадцатилетней давности…

— Эд, что ты делаешь?! Неужели ты не видишь, что она тебя просто использует? Если тебе плевать на мое мнение, подумай о матушке, — она то, уж, ничем не заслужила подобного отношения.

— Отстань, мелочь пузатая, еще не дорос меня учить. — Старший брат лихорадочно вытряхивал из шкатулки немногочисленные материны украшения.

Вирт молчал, пока брат не вытряхнул из шкатулки последнюю драгоценность — уникальной красоты перстень, целиком вырезанный из редкого красного бриллианта 'Сердце Вечности'. Это было кольцо, подаренное их отцом матери в день их свадьбы. Перстень хранился в их семье многие поколения.

— Остановись, Эд! Зачем это, если, как ты говоришь, она любит тебя? Разве любят за деньги? Так поступают только женщины определенного сорта.

— Заткнись! — Эд замахнулся на Вирта и тот схватился за покрасневшую щеку. — Убирайся отсюда, ублюдок, пока не получил кое‑что похуже, чем простая оплеуха.

— Во что ты превратился, Эд? Это же не ты говоришь. Я же знаю тебя, ты другой. Хорошо, пусть я ошибаюсь, но давай тогда посмотрим на нее через магическое зрение, и ты увидишь, прав я или нет.

— Я ничего не увижу, — закричал Эд. — Щенок, — он снова замахнулся на Вирта и тот вжал голову в плечи. — Ненавижу тебя, ходишь тут, кичишься своей магией, а ты подумал каково это — без нее?! Подумал, что мне приходится терпеть?! Эти ваши сочувственные взгляды — ну как же, наследник такого известного магического рода родился без магии! Бедняжка. Зато второй сын, не подкачал. — Выплевывал Эд обидные слова. — Уж он то, более чем одарен. В двенадцать лет поступил в Академию. В шестнадцать уже практически защитился. Я ничего не забыл? Или не дай, бог, пропустил, какие‑то из твоих многочисленных способностей? — С издёвкой произнес Эд. — Но ничего, это тебе не поможет. Все равно наследник я, а ты всегда будешь только вторым! Понял, крыса книжная. А это, — Вирт достал из кармана перстень, — тоже моё! Моё, по праву первородства. Понял! Прочь с дороги! — Эд отпихнул давящегося слезами Вирта и выскочил из комнаты.

В тот вечер он не вернулся домой, Его нашли только через неделю, в какой‑то канаве, сначала подумали, что он спьяну упал в образовавшийся после дождя ров и захлебнулся, пока в городском морге не выяснилось, что это убийство — отравление. Кто‑то подсыпал Эду яд и забрал все драгоценности.

Потом были долгие месяцы следствия, вернее, полного его отсутствия, городской маг — дознаватель не видел своей выгоды в этом деле и не собирался напрягаться ради разорившегося семейства. И Вирт решился на самый сильный свой поступок — бросил Академию, несмотря на увещевания своего наставника — учителя Кагга. Кагг предлагал свою помощь, но глупая гордость не позволила Вирту принять ее.

Первые дни после возвращения домой он пытался успокоить мать, которая с каждым днем все больше и больше превращалась в тень и уже ничем не напоминала ту статную красавицу, которая некогда одним свои взглядом заставляла мужские сердца трепетать. Мать таяла буквально на глазах и не слушала просьб сына держаться, она не видела в этом смысла, даже скорее хотела уйти за грань, где все будет как раньше — живы муж и любимый сын, а Вирт, что ж поделать, у нее не осталось сил бороться. Смерть отца десять месяцев назад сильно подкосила ее, а смерть ее первенца довершила начатый почти год назад цикл.

К этому моменту денег в семье совсем не осталось, старый замок был заложен за долги Эда, они съехали в меблированные комнаты на одной из старых и холодных улиц нищего квартала. Вирт попытался найти место, но мага недоучку без рекомендаций и протекции никто не хотел брать на работу. Спустя полгода, прошедших от похорон брата, его мать умерла.

День ее смерти стал самым черным днем в его жизни еще и потому, что Вирту пришлось похоронить ее в общей могиле и на всю жизнь в его память врезалось, как она лежала там меленькая и высохшая вместе бывшими преступниками и нищими отбросами общества.

В тот день дождь лил, как из ведра, и Вирт долго стоял промокший до нитки рядом с могилой, потом долго бродил по улицам пока не очнулся за городом в районе старого заброшенного порта.

Грозовое небо низко висело над морем и довольно большие волны разбивались о каменный волнорез. В этой части города давно не причаливали корабли, разве что чахлые рыбацкие суденышки изредка заходили спрятаться от бури. Вот и сегодня на волнах болтался старый баркас.

Каждый раз, когда большая волна бросалась на берег и разбивалась о выступающую из воды длинную каменную гряду, эта древняя и неизвестно как остающаяся на плаву посудина со страшной силой ударялась о деревянный пирс. Казалось еще немного и старая калоша не выдержит такого издевательства и рассыплется в труху.

Наконец, когда очередная волна с треском прижала правый борт баркаса к пирсу, на палубе показался закупанный в длинный плащ с капюшоном человек. Несколько секунд он вглядывался в пустой берег, а затем медленно двинулся вдоль борта к зияющему просвету предназначенному для трапа. Осторожно держась за натянутые у борта веревки, человек застыл на несколько мгновений, чтобы дождаться пока очередная волна не бросит баркас на пирс и одновременно с этим легко спрыгнуть на деревянный помост.

Уже находясь на берегу, человек потянулся, чтобы поправить капюшон и из‑под мокрых пол плаща показались две тонкие женские руки, на одной из которых блеснуло кольцо. Вирт вздрогнул всем телом. Он узнал бы это кольцо из тысячи — это было 'Сердце Вечности', унесенное братом в день его исчезновения.

Еще раз оглядевшись, женщина двинулась по узкой тропинке в сторону города, пройдя буквально в паре шагов от застывшего в тени скалы Вирта. Когда между ними образовалось достаточное расстояние, Вирт позволил себе выдохнуть и одновременно с этим перейти в состояние магического транса. Сейчас он стал невидим и неслышен для всех, кроме магов, но в то же время его зрение, слух и быстрота реакции десятикратно увеличилось. Женщина магом не была, его магическое зрение позволяло ему отчетливо видеть ее пустую и грязную, как половая тряпка, ауру без малейшей магической искры. Незримой тенью он скользнул вслед за ней.

Так они дошли до окраины города, где свернули на одну из боковых улиц, закончившуюся у старого трактира с полу оторванной вывеской, на которой еще можно было разобрать два нарисованных гуся.

— Кого я вижу, мадам, — трактирщик расплылся в пошлой улыбке. Он вышел из‑за стойки и попытался обнять развязывающую плащ женщину

— Убери лапы Кнут.

— А, помнится, ты не была такой недотрогой, дорогая.

— Времена другие были. Он у себя? — Она кивнула в сторону неприметной двери около стойки.

— Где ж ему быть то, моя курочка, ждет еще с утра, а тебя все нет и нет. Загуляла наша малышка.

Женщина выхватила тонкий кинжал и приставила его к горлу трактирщика.

— Я Лестра, старый козел, понял, Лестра, а не курочка, малышка или кто там еще. Времена, когда я была ими, и была готова отдаться таким уродам как ты за пару медяков, прошли.

— Ладно, ладно, не шуми. Что там в городе? Тихо?

— Не знаю, я там не была, — она поставила перед бутылкой на стойке свечу и стала в ее отражении поправлять выбившиеся из прически черные локоны. На пальце снова блеснул алмазный перстень.

— Напрасно ты им светишь, малышка. Молчу, молчу, Леестра. — протянул он и отвесил фиглярский поклон. — Все‑таки, спрячь камушек, — не вводи в искушение, да и очень уж заметная вещица.

Она внимательно посмотрела на трактирщика, еще раз полюбовалась на перстень, а потом все‑таки одела его на цепочку, как кулон, и спрятала его под одежду.

— Кнут, не впускай пока никого сюда, нам поговорить нужно. — Она кивнула в сторону двери и взялась за входную ручку.

В комнате помещалась только стол со стулом и узкая кровать, на которой спал полностью одетый крупный мужчина. Услышав скрип входной двери, он вскочил и потянулся к выглядывающему из‑под кровати топорику, но увидев женщину, расслабился, снова сел на кровать и откинулся головой на стену, так что стало видно его лицо с рассеченной губой и крупным носом.

— Лестра, это ты. Ну что? Ты у него была? Он согласен нас перевести?

— Была, он согласен, отчего ж не согласится, в его то положении? Только он пьян как сапожник, а его баркас вряд ли доживет до утра.

— Черт, — мужчина снова вскочил, — ведь говорил ему не пить эти дни, может работа наклюнутся. Как все это не вовремя.

— А что случилось? — Насторожилась женщина.

— Сегодня в город через портал прибыли какие‑то маги из столицы. Маг — дознаватель ни жив ни мерт их встречал, а потом, как лакей кланяясь, повел в свой дом.

— Ты думаешь, они из‑за нас? Да нет, не может быть — уже полгода прошло, об этом щенке все забыли.

— Забыли. — Передразнил мужчина. — Ведь говорил тебе, дуре, не надо убивать! Мало ты с него поживилась? Цацку эту нацепила, благородную из себя корчишь, а как была дешевкой, так и осталась. За версту борделем несет.

— Сурог, — сказала женщина сквозь зубы, — ты рот свой поганый закрой. Вон губу тебе уже раскроили, не заткнёшься, без языка останешься.

Женщина замолчала и рассержено обернулась к двери, так что Вирту наконец стало хорошо видно ее лицо.

Это было несправедливо. Вместо прожженной злобной ведьмы, которую он ожидал увидеть, судя по ее ауре, на него смотрел ангел. Еще совсем молодая, с нежной матовой кожей и удивительно изысканными чертами лица. Ее изящно очерченные ноздри разгневанно трепетали, а темно синие, почти черные бархатные глаза, как омуты тянули окунуться в их бездонную глубину. Она слегка хмурила свои красиво очерченные брови и нервно покусывала нижнюю губу.

Наконец она приняла какое‑то решение и обернулась к своему подельнику.

— Хватит злиться, Сурог, сейчас не время выяснять, кто больше виноват. Мы с тобой в одной лодке, и палач в равной степени хочет с нами познакомиться.

— Наконец то и до тебя это дошло, Лестра, хотя мне все‑таки кажется, палач охотнее побеседовал бы с тобой. И не только из‑за твоей смазливой мордашки. — С издёвкой произнес Сурог. — Уходить надо сегодня, как только стемнеет. К паромщику не пойдем, он пьян, а море неспокойное, уйдем запасным вариантом, через горы. Ложись, отдохни пока, а я с Кнутом поговорю, научу, что говорить, если придут спрашивать.

Вирт стоял на улице и его трясло, там в комнате осталась самая мерзкая из когда‑либо виденных им тварей — двуликая змея, прекрасная внешне и безобразная внутри. Она обокрала, а потом убила его брата, из‑за нее умерла матушка, а он оказался на улице, ее нужно было задержать во что бы то ни стало.