Краткий исторический обзор

Термином «Меланезия» Дюмон-Дюрвиль обозначил Новую Гвинею и расположенные вокруг острова, европейцы же называли меланезийцами племена, пришедшие вслед за папуасами на северное и южное побережья Новой Гвинеи и на прилегающие к ней Новую Британию, Новую Ирландию, Соломоновы острова, Новые Гебриды и Новую Каледонию. Однако название «меланезийцы» неправильно, потому что живущие там люди, за небольшим исключением, какие угодно, но только не «черные». Внешний облик меланезийцев различных племен, подобно внешнему облику папуасов и австралийцев, не поддается обобщенной характеристике. Вследствие происходившего в течение многих столетий смешения меланезийских племен друг с другом и с более древним папуасским населением возникли многочисленные варианты, которые, впрочем, на основе некоторых характерных признаков можно свести к нескольким группам. Так, западные племена Новой Британии обнаруживают большое внешнее сходство с племенами, живущими на побережье залива Папуа к востоку от мыса Поссешен — самого крайнего пункта поселения меланезийцев на юго-восточном побережье Новой Гвинеи. Не меньшее внешнее сходство существует между жителями южного района Соломоновых островов и Новых Гебрид.

Дощатая лодка, инкрустированная перламутровыми пластинками (Соломоновы острова)

Цвет кожи меланезийцев имеет все оттенки от светло-до темно-коричневого, и только жителей северного района Соломоновых островов можно по праву назвать меланезийцами: они действительно черные, черные как смоль. Отличаются они от других меланезийских племен и телосложением. По сравнению с другими меланезийскими племенами, обладающими более деликатным строением тела, жители Соломоновых островов и островитяне Новых Гебрид выглядят очень и очень грубыми. Словом, определить тип меланезийца вообще не представляется возможным, да и вряд ли такой тип когда-либо существовал. По биологическим данным меланезийцы, или меланиды, считаются разновидностью негроидного (т. е. черного) населения нашей планеты.

Однако следует отметить, что все меланезийцы имеют единый язык, называемый меланезийским, объединяющий всех жителей островов от архипелага Бисмарка до Новой Каледонии, если не считать небольших диалектных различий. Вместе с полинезийскими и индонезийскими языками они образуют австронезийскую группу языков, поэтому в последнее время за меланезийцами закрепилось название австро-меланидов. Что же касается существования отдельных папуасских племен среди меланезийцев, таких, скажем, как байнинг и сулка, то объяснение этого факта дает нам исторический процесс заселения Океании.

Жители меланезийских островов в противоположность австралийцам и папуасам — хорошие мореходы и поэтому подвижны и экспансивны. На протяжении своей многовековой истории они не раз меняли места поселений, благодаря чему происходило смешение племен. Несмотря на отсутствие письменности у меланезийцев, сравнительное исследование позволяет установить, что в места своего нынешнего обитания они пришли с запада. Плыли они на парусных лодках. Это произошло в те времена, когда на Новой Гвинее уже обосновались папуасы. Точно датировать появление меланезийцев на их островах не представляется возможным. Что же касается мест, откуда меланезийские мореходы группами шли на восток, то Фридерици в своем фундаментальном труде удалось доказать, что они переселились в места своего нынешнего обитания с Молуккских островов, расположенных в восточной части Индонезии. Но эти острова были лишь последним этапом продвижения меланезийцев на восток.

Меланезийка, держащая пучок пальмовых листьев над ребенком для защиты его от солнца (Рифовы острова)

Гейне-Гельдерну удалось более точно установить происхождение меланезийских племен путем сравнения их орудий труда с орудиями труда других народов. Характерен для меланезийцев каменный тщательно заточенный валиковый топор с удобной рукоятью. По мнению Гейне-Гельдерна, носители культуры валикового топора, населившие меланезийские острова, примерно между 1800 и 600 гг. до н. э. покинули пределы Восточной Азии и отправились через Тайвань и Филиппины, а затем через Молукки и микронезийские острова на нынешнюю родину меланезийцев шли две волны миграции. Вместе с меланезийцами продвигались некоторые папуасские племена, однако юго-западную группу папуасов сюда причислять нельзя. Опорным пунктом предков нынешних меланезийцев в их продвижении на восток оказалась Новая Гвинея, ее северное побережье. Продвижение меланезийцев через Новую Гвинею подтверждается тем, что меланезийские племена густо населяют северное и юго-восточное побережья Новой Гвинеи вплоть до мыса Поссешен в заливе Папуа. Вместе с тем меланезийские переселенцы обосновались когда-то и на Новой Британии и Новой Ирландии. Переселение меланезийцев распространялось к югу от одной группы островов к другой и затем к островам на востоке, ставшим впоследствии родиной полинезийцев.

Среди переселившихся меланезийцев есть группа племен, которая обращает на себя внимание своими замечательными каменными памятниками, так называемыми мегалитами. Эти племена так и называют «мегалитическими». Они были, очевидно, последним крупным отрядом меланезийских переселенцев, оказавших культурное влияние и на другие районы Океании. Новейшие исследования показали, что одно из ответвлений мегалитической группы племен, двигавшееся с севера, осело на северном побережье Новой Гвинеи и оттуда стало распространяться на запад, затем от побережья продвинулось вдоль рек в глубь острова и там смешалось с папуасскими племенами. Другие мегалитические племена обосновались на юго-восточной оконечности Новой Гвинеи.

Впоследствии Новая Гвинея подверглась влиянию другой культуры, точнее, некоторых ее ответвлений. Это была североаннамская донгсонская культура бронзового века, которая в начале следующего доисторического периода распространилась в Индонезии. Таким образом, меланезийские племена и их культура — плод весьма бурного и интенсивного процесса смешения рас и культур. Известный швейцарский ученый и путешественник Бюлер в своем труде о жителях островов Адмиралтейства показал, насколько различны биологически меланезийские племена, населяющие даже самые мелкие острова. Поверхность островов Адмиралтейства составляет около 1700 кв. км; общая численность населения 14 тысяч человек. Ведь это во много раз меньше числа жителей какого-нибудь крупного города. И вот это немногочисленное меланезийское население, живущее на столь незначительной территории, состоит из четырех различных биологических групп, из коих каждая имеет собственную культуру!

Наиболее древние поселенцы этих островов — племя усиаи. Теснимое со всех сторон другими племенами, оно со временем осело на юго-востоке главного острова архипелага. Затем с северо-востока или запада пришло племя матанкор, обосновавшееся на юго-восточных островах. С запада пришло племя манус, живущее на юго-западных островах. Вклинившись между племенами матанкор и манус, живет племя палуан, переселившееся сюда позже. Несмотря на то что все эти четыре племени говорят на одном меланезийском языке, по телосложению они существенным образом отличаются. Так, у людей племени палуан ярко выраженный малайский и даже восточноазиатский тип сложения. Хотя за многие столетия совместного существования этих четырех племен их культуры взаимно сблизились, но культурные особенности каждого племени сохранились и до наших дней. То же можно сказать и о других меланезийских островах. Всюду мы наблюдаем резкие биологические и культурные различия между жителями побережья острова и его внутренних районов, между «salt water people» и «bush people», как их называют английские исследователи.

За последние десятилетия на меланезийских, а также полинезийских островах были найдены искусно обработанные каменные орудия, которые часто называют «доисторическими». Отсюда возникла проблема существования древнего населения (не папуасского, а какого-то иного), обитавшего на этих островах еще до меланезийцев. На меланезийских островах чаще всего не систематическими раскопками, а случайно находили каменные чаши, пестики, иавершия палиц со сквозным отверстием, колотушки для тапы и тому подобное. Некоторые из найденных предметов применялись в быту еще во времена колонизации, однако большая часть таких предметов нынешним туземцам незнакома, и их происхождение им неизвестно. Такие находки туземцы обычно ассоциируют с духами предков и пользуются ими для колдовства. Исследования Хёльткера и Бюлера показали, что найденные при раскопках предметы отнюдь не являются доисторическими в привычном для нас смысле. С большой вероятностью предметы, найденные в Меланезии, можно связать с теперешними культурами Океании. Так, навершия палиц со сквозным отверстием принадлежат доавстронезийскому населению, к которому относятся папуасоязычные племена. Большая часть находок свидетельствует о том, что там когда-то жили так называемые австро-меланиды, которые еще до прихода полинезийцев в их нынешние места обитания распространились по островам Полинезии. Зато удивительно мало находок, представляющих собой предметы мегалитической культуры, оказавшей столь сильное влияние на Меланезию, если не считать оставшиеся от этой культуры менгиры и каменные террасы.

 

Лодка с балансиром и ее торговые рейсы

На темнокожих мореходов, пришедших с Молукков, побережье Новой Гвинеи и прилегающие к ней острова произвели весьма выгодное впечатление. Поэтому эти люди высадились там, как говорится, с легким сердцем, что с ними бывало не всегда. На склонах гор вулканического происхождения они увидели тропическую растительность, пышно расцветающую при ровном, теплом и влажном климате. Там, где лава и серные пары действующих вулканов еще не погубили всего живого, где топор человека еще не нанес смертельных ран девственной природе, там буйно разросся тропический лес. А там, где лесу пришлось отступить под натиском поселенцев, строивших дома и расчищавших землю под посевы, впоследствии появились широкие луговые равнины, часто переходящие в целые районы саванн. Новое жизненное пространство, бедное млекопитающими, но зато богатое птицами всевозможных видов, едва ли чем-нибудь отличалось от Индонезии — родины переселенцев. Следовательно, на Новую Гвинею они прибыли не в поисках более плодородных земель. Покинуть свою родину заставили их другие причины — возможно, политические трения в стране или перенаселенность.

Состояние судоходства, которое на меланезийских островах застали первые европейцы, не дает и малой доли представления о тех отважных меланезийских мореходах, которые когда-то бороздили просторы Тихого океана. Когда благодаря вмешательству колониальных властей меланезийские племена перестали враждовать и отпала необходимость в военных судах, когда благодаря широкому строительству дорог стали появляться более надежные и более удобные сухопутные средства передвижения, судостроение и судоходство меланезийцев пришли в упадок. Теперь для морского сообщения можно было в случае нужды воспользоваться европейским каботажным судном. Ныне меланезийцы строят разве что плоты. Их былая судостроительная техника предана забвению.

В ранний период европейской колонизации у жителей меланезийских островов и некоторых участков побережья Новой Гвинеи были лодки самых различных конструкций и назначения. По большим рекам Новой Гвинеи папуасы плавали на стройной однодеревке. Правда, она легко опрокидывалась при сильных волнах и поэтому не годилась для морских рейсов, но ею пользовались для ловли рыбы в прибрежных водах. Однодеревка меланезийцев, как и многие лодки других народов Океании, снабжена для большей устойчивости параллельным ее корпусу деревянным поплавком-балансиром, укрепленным на поперечных стержнях. Таким образом лодка получает большую опорную площадь, и ей меньше грозит опасность опрокинуться. В своих обстоятельных исследованиях Фридерици отмечает поразительный факт: не говоря уже о прочих конструктивных особенностях, поплавки и их соединительные стержни на однодеревках меланезийцев (например, в западной части Новой Британии) такие же, как на лодках жителей Молуккских островов. Длина подобных однодеревок достигает 20 м; но для такой длины они слишком узки — их ширина не более 70 см, и поэтому гребцам приходится сидеть на бортах.

Борта лодок обычно наращиваются досками, которые сшиваются лианами и ротанговой тетивой. Швы между досками промазываются смолой ореха паринариум. Эти лодки, па которых передвигаются при помощи весел, развивают поразительную скорость. Особенным мастерством гребли отличаются племена северо-запада Новой Ирландии. Они гребут одним веслом-гребком, как на байдарке. Фридерици был однажды свидетелем того, как такая лодка отправилась с важным донесением из одного пункта побережья в другой на расстояние 38 км и ровно через сутки, выполнив задание, вернулась обратно, проделав за 24 часа 76 км!

Значительно более пригодны для морских рейсов лодки с балансиром у меланезийцев, живущих на северном побережье Новой Гвинеи. Правда, и эти лодки всего лишь однодеревки с одним балансиром; однако помимо досок, которыми обычно надстраивают борта, на лодке устанавливается своеобразный деревянный ящик. Эти лодки так и называются «лодки с ящиком». Украшенные фигурной резьбой на носу и корме и ярко расписанные по бортам, они имеют весьма импозантный вид. Кроме того, на них установлена мачта (а нередко и две) с четырехугольным парусом из циновок.

Не менее красивы лодки жителей островов Санта-Крус к северу от Новых Гебрид. Сколько изящества в их стройных силуэтах, вырисовывающихся на фоне ясного неба! Эти лодки, вмещающие сорок человек, обращают на себя внимание высокими клешневидными парусами. Такие паруса можно увидеть и у своеобразных лодок-лакатоев на побережье залива Папуа. В инвентарь этих лодок помимо весел и шестов входят бочонки с ручками. Это деревянные черпаки, которыми вычерпывается вода, постоянно проникающая сквозь дно и борта лодки. На каждой такой лодке имеется рожок из раковины. Это своеобразный сигнальный инструмент, необходимый для связи с другими лодками и берегом.

Хотя меланезийцы и не достигли той степени мореходного мастерства, которой отличаются микронезийцы и полинезийцы, их достижения все же значительны. Чтобы не терять ориентиров, лодки меланезийцев ходят лишь вдоль берега. Опасные места у рифов отмечены торчащими из воды сучьями и палками. На побережье в местах, где особенно сильный прибой, на большом расстоянии от берега сооружены волнорезы из коралловых глыб.

Кроме лодки с балансиром меланезийцы пользуются так называемым моном — дощатой лодкой без балансира. Такая лодка «сшита» из отдельных досок и промазана смолой паринариума. Однако мон отличается от лодки с балансиром не только конструкцией, но и способом гребли. В моне гребцы сидят попарно, и каждый в паре гребет только на стороне своего борта. Кроме того, в дощатой лодке скамейки гребцов довольно низкие, отчего весло при взмахе часто ударяет по борту. Мон ведет свое происхождение от лодки орембай. Она встречается на Молуккских островах в районе пролива Сент-Джордж, отделяющего Новую Ирландию от Новой Британии, а также на Соломоновых островах. Это свидетельствует о том, что трасса меланезийских странствий затрагивала побережье Новой Британии, проходила по проливу Сент-Джордж и заканчивалась в районе Соломоновых островов.

Эти замечательные лодки сооружают только там, где растут стройные корабельные деревья тима. Их высокие стволы, почти не имеющие сучьев, — наилучший материал для изготовления дощатых лодок. Сооружение такой лодки требует большого умения. На рубеже XIX–XX веков на архипелаге Бисмарка в строительстве монов отличился некто Панаке, вождь племени ламасса. С тех пор его имя стало широко известным. Селение, где он жил, превратилось в сплошную верфь. Далеко гремела слава Панаке. Люди со всего побережья съезжались в его селение и там у искусных мастеров-судостроителей буквально вырывали из рук готовые лодки. По размерам и по красоте эти моны уступают разве что монам соломонийцев, у которых такая лодка забирает до девяноста человек. Моны соломонийцев своими высоко вздымающимися носом и кормой похожи на лежащий серп луны. На севере архипелага такие лодки украшали резными фигурами предков. Красно-черно-белая раскраска этих фигур резко контрастирует с цветом бортов. На юге архипелага лодки красили в черный цвет и борта их искусно инкрустировали перламутром. На форштевень лодок как первого, так и второго типа насаживали крупные, сверкающие белизной панцири улиток овула (ovula) и устанавливали фигуру предка в характерной позе на корточках; фигура предка — это дух-хранитель и талисман для всех плывущих на этой лодке.

Центры кораблестроения, пользовавшиеся особой известностью, были и на Соломоновых островах. Это небольшой остров Бука, верфи которого снабжали лодками племена западной части архипелага. А остров Рубиана продавал свои дощатые лодки с великолепными перламутровыми инкрустациями жителям других островов, вплоть до островов Шуазель и Исабель. Жители Рубианы продавали даже обработанные доски, и этот товар ценился весьма высоко. Из обработанных досок жители некоторых островных групп сколачивали лодки.

Обитатели восточного побережья Папуа пользуются весьма импозантными лодками-лакатоями. В давние времена лодки-лакатои у любивших торговать прибрежных племен залива Папуа были единственным средством передвижения для торговли с другими племенами. Каждый лакатой состоял по меньшей мере из двух больших спаренных однодеревок длиной по двадцать метров. Иногда соединяли несколько однодеревок, и получался своеобразный плот. Возможно, что эти спаренные лодки появились у меланезийцев под влиянием полинезийцев, у которых двойные лодки были самыми распространенными морскими судами дальнего плавания. На лакатое установлены один или два паруса, похожие на раковые клешни и по форме поразительно напоминающие паруса на лодках жителей островов Санта-Крус.

После рейса лакатой затаскивали на берег, чтобы его не унесло в море и не разбило бурей. Но на берегу лакатой пересыхал. Он как бы скручивался штопором. Поэтому лакатои ставили на специальные деревянные подпорки, паруса свертывали, мачты складывали, балансиры с поперечинами снимали и, наконец, все это заботливо накрывали циновками и листьями. Когда лодкой долгое время не пользовались, ее закатывали в специальное помещение.

Если на Соломоновых островах громадные моны были настоящими военными судами, то у большей части населения Меланезии все средства передвижения по воде служили только мирным целям. Более мелкие и простые лодки с балансиром применялись в рыболовстве, более крупные — для дальних торговых рейсов и визитов. Слава искусных мореходов и торговцев закрепилась главным образом за жителями островов Тумлес, Сиасси, Тами и Били-Били. Земля этих мелких островов не могла прокормить всех меланезийских поселенцев, и поэтому им приходилось порой возделывать поля на находящемся по соседству с ними новогвинейском побережье. Но при плохой погоде им было не так-то просто до него добраться. Тогда предприимчивые островитяне стали производить сверх собственной потребности горшки, деревянные миски, предметы украшения и лодки. Эти товары они завозили единым рейсом во многие прибрежные селения Новой Гвинеи, как ближние, так и дальние, выменивая различные съестные припасы.

Еще на рубеже XIX и XX веков жители Тами ходили под парусами со своими товарами на 200 км, до самого южного мыса Новой Британии, а жители островов Сиасси стали посредниками в торговле между селением Сикава, расположенным в одной из бухт северного побережья Новой Гвинеи, и селением Аруэ на южном побережье Новой Британии. Жители острова Били-Били продолжили свои рейсы до острова Дампир, отстоящего от них на 60 км.

Предприимчивыми мореходами и купцами были и жители архипелага Луизиада и Соломоновых островов. Люди острова Саа (Соломоновы острова) совершали шестидневные торговые рейсы к островкам Санта-Анна и Санта-Каталина, а жители острова Алитэ ходили морем на Гвадалканар и выменивали там предметы украшения на продовольствие. В группе Новых Гебрид важную роль в торговле с островом Тикопиа играл остров Ваникоро. Его жители поставляли отличный корабельный лес и слыли хорошими строителями лодок. Они охотно приобретали предметы украшения в обмен на циновки. Классический пример морской торговли меланезийцев — это так называемые рейсы хири, совершавшиеся людьми племени моту (восточное побережье залива Папуа). Моту возили горшки собственного изготовления на запад, в селения на побережье залива Фрешуотер, отстоящие от них на расстоянии двухсот километров, и приобретали там свою излюбленную провизию — саговую муку. За один такой рейс шестьсот человек из племени моту перевезли однажды на лакатоях тридцать тысяч горшков. На них они выменяли 4000 ц саговой муки. Как ни огромно это количество, саговая мука не наводнила рынок, так как ее тут же перепродавали охотно покупавшим ее жителям соседних деревень.

Лучение рыбы острогой (Соломоновы острова)

Юго-восточный муссон постепенно стихает. В окрестных селениях Порт-Морсби кипит работа. Предстоят рейсы хири. Каждый лакатой поведут два капитана. Один, называемый бадитауна, будет командовать на пути к месту назначения, другой, доритауна, — на обратном пути. Оба сидят на деревенской площади, подыскивают себе команду.

На лакатое, как и на каждом приличном судне, без повара не обойтись. Повар должен быть неженатым, капитаны выбирают его с большой осторожностью. Каждый капитан подбирает себе помощника, юношу для особых поручений. Своим будущим матросам капитаны рассказывают о прежних походах, знакомят их с обязанностями. За беседой не худо и покурить табак. Вынимаются бамбуковые трубки, зажигаются головней листики туземного табака. Мужчины с упоением затягиваются. Они буквально пьют этот дым и не выпускают его обратно, как это делаем мы. От таких затяжек священнодействие курения нередко сопровождается сильным покашливанием.

Опускается ночь, и все расходятся по домам. Пока капитаны их не вызвали, будущие матросы занимаются обычными делами. Но жизнь самих капитанов идет уже по иному руслу. Они должны от многого воздерживаться. Им нельзя не только иметь половые сношения с женами, но даже разговаривать с ними. Им придется теперь отказывать себе в некоторых блюдах. Эти табу — непременное условие успеха предстоящей поездки. Они возникли на основе одного туземного мифа, герой которого первым совершил рейс хири.

Проходит несколько недель. В начале августа командиры лодок созывают свои команды. Прежде всего надо подготовить лодки для путешествия. Часто соединяют две, еще чаще три или четыре лодки, а иногда и более в одно массивное судно. Борта лодок надстраивают досками. На эти доски кладут широкий, выступающий за борта помост, на котором размещается вся команда. И вот подготовка к отплытию прерывается в один прекрасный день своеобразной церемонией. Колдун Аруа из Эльвары с таинственным видом поджигает пучок имбиря, в который завернуты когти казуара и рыбьи головы, торжественно ходит с ним вокруг лодок, и коптящий дым окутывает их борта. Это колдовство принесет успех рейсу, теперь корабли помчатся по синим волнам со стремительностью казуара, бегущего по степи, с легкостью рыбы, плывущей по подводным просторам, и нос корабля будет уверенно и быстро разрезать волны океана. На следующий день на рассвете участники предстоящего рейса уже на ногах. Неподалеку в мангровнике сваливают несколько стволов и притаскивают их к деревне. Это материал для мачт. Тяжелыми каменными топорами срубают сучья. На верхушках оставляют рогатину, через которую перекидывают тросы для парусов. Затем обрубают корни дерева на определенную длину таким образом, чтобы мачту можно было прочно прикрепить к палубной балке. Перед тем как установить эти гигантские мачты, на верхушке каждой из них укрепляют рамку с большими ракушками улитки овула. У многих народов Тихого океана это символ удачи и в то же время эмблема.

Тем временем другие жители деревни сшили из циновок большие паруса. Они выглядят как огромные клешни рака, расправленные поперечными стержнями. Не менее важен невзрачный на вид якорь. Это бесформенная каменная глыба, укрепленная на ротанговом канате и лежащая на борту. Во время рейса несколько человек из команды всегда сидят у этой глыбы, чтобы в случае большого волнения на море немедленно бросить якорь. Для размотки ротангового каната нужны сильные, крепкие руки. На судне строго следят за тем, чтобы никто не перешагнул через размотанный канат, ибо это может навлечь гибель на судно. Однако корабли считаются готовыми к отплытию лишь тогда, когда они прошли испытание в гавани.

С давних времен для всех моряков это был праздничный день, и вот сейчас все мужчины Эльвары в самом лучшем настроении. На корме лакатоя трудится полдюжины гребцов, а остальная команда затягивает одну из многих мелодичных песен, поющихся обычно только на лакатое. Смысл песни непонятен самим поющим:

Пение сопровождается боем небольших деревянных барабанов, и девушки со сверкающими белыми ожерельями из ракушек, в развевающихся нарядах из перьев танцуют на передней площадке корабля. Правда, обоим капитанам запрещено участвовать в веселье. Они все время находятся в своей «каюте», как требует от них традиция. Лодки снова медленно скользят к берегу. Кили со скрипом врезаются в прибрежный песок.

А женщины тем временем обвернули изящные круглые горшки, изготовленные ими за многие недели, сухими листьями банана. Сейчас они складывают горшки в трюм. Люди, живущие к западу, в них очень нуждаются, ведь там нет гончарного производства. Зато лакатои привезут оттуда плетеные корзины с белой саговой мукой, которой в Эльваре так мало.

Через несколько дней после торжественного испытания кораблей в их трюмах уже стоят хорошо упакованные горшки. Все готово к отплытию. Нет только попутного ветра. Поэтому настроение у всех подавленное. Но бывалые капитаны знают, что скоро появится северо-восточный муссон.

Занимается день. С надеждой вглядываются капитаны в наступающее утро. Они не ошиблись. Уже доносится легкий шелест пальм. Это бриз — лучшее, чего могут желать перед отплытием моряки. Тотчас же собираются команды, и вздувающиеся паруса уносят суда от родных берегов. Корабли идут с отличной скоростью, и уже к вечеру показывается деревня Меабада. Они берут курс на Меабаду и становятся у берегов ее на якорь. А на рассвете следующего дня снова в путь. Ветер крепчает. Туго приходится кормщикам у тяжелого кормила, того гляди собьешься с курса. В ящиках с песком, огороженных с наветреной стороны циновками, горят огни очагов, где стоят горшки с кашей из саговой муки; она ждет проголодавшихся моряков.

Корабли проходят пролив Халл Зунд, и начинается церемония, издавна совершаемая в этом месте. Юноши — помощники капитанов — бросают об мачты пучки казуаровых перьев, производя при этом характерные телодвижения. Вся команда подбадривает их громкими выкриками, как бы прогоняя какое-то чудовище. И в самом деле, этой церемонией надлежит отогнать духов умерших из племени лоло, духов тех, кого некогда убили предки наших моряков. С тех пор их духи преследуют суда моту. Колдовство должно спасти от всех напастей, и люди племени моту верят, что именно благодаря колдовству их корабли благополучно пройдут жуткое место. Но вот уже пролив Халл Зунд позади, и остров Юле постепенно скрывается за горизонтом.

Ветер по-прежнему раздувает паруса, скрипят мачты, стонут снасти. Время от времени налетает шквал, но он не страшен отважным морякам. Несколько человек находятся в трюме, они вычерпывают корьевыми черпаками захлестнувшую воду. То и дело раздается голос капитана, дающего рулевым короткие команды. Те удерживают тяжелый руль ногой, наваливаясь на него всем телом. Без компаса, без карты капитаны ведут корабли строго по курсу. Им помогает опыт многих поколений мореходов.

Снова спускается вечер, и на горизонте появляется остров Баилала. И опять суда направляются к берегу и становятся на якорь, чтобы переждать ночь. На следующий день корабли прибывают к месту назначения — деревне Каимаре. Все с нетерпением вглядываются в даль берегов; зоркие глаза моряков уже заметили и жителей деревни, которые взволнованно бегают вдоль берега. Как их встретят? Этот вопрос волнует всех участников рейса, и они высказывают друг другу свои предположения. Корабли, словно ведомые невидимой рукой, подходят к берегу. Капитаны велят спустить паруса. Медленно скользят корабли между рифами. Уже нетрудно различить людей в толпе, собравшейся на берегу. Они что-то выкрикивают и размахивают руками. Но вот сначала слегка, а затем все сильней и сильней раздается скрип, и путешественники ощущают резкий толчок. Это их корабли врезались в морской берег. Капитаны довольны — ведь с этого момента снимаются все табу, которые им приходилось соблюдать во время рейса.

В то время как матросы закрепляют лодки, к гостям приближается торжественное шествие жителей Каимаре во главе с вождем племени. Дружелюбные лица этих людей сияют радостью. Капитаны со своими экипажами степенно шагают навстречу местным жителям. После традиционного обмена приветствиями каждый прибывший житель Эльвары выбирает себе среди жителей Каимаре друга, о чем оповещает всех присутствующих тем, что снимает с себя какое-нибудь украшение и дарит его своему избраннику. Это символ дружественного визита. После непродолжительной беседы с прибывшими жители Каимаре устраивают в честь высоких гостей торжественное пиршество. Каимарцы закалывают свиней и собак и тушат их в земляной печи. На камнях очага стоят огромные глиняные чаны, в которых бурлит саговая каша. Тут знают, чем можно отблагодарить друзей. Собираются все участники рейса, и начинается пиршество, длящееся до глубокой ночи.

На рассвете матросы принимаются за дело. Они выгружают горшки на берег и распаковывают их. Каждый ставит сделанные им горшки на определенное место и кладет в горшок по две деревянные палочки. Один за другим подходят покупатели. Они испытующе осматривают товар. Когда какой-нибудь житель Каимаре намеревается купить горшок, он обращается к его владельцу. Тот вынимает из горшка палочки, одну дает покупателю, другую оставляет себе. По числу таких палочек определяется число торговых сделок. Палочки аккуратно связываются и так в связках хранятся до расчета саговой мукой. Все настолько друг другу доверяют, что покупателям разрешается уносить выбранные горшки к себе домой еще до совершения расчета. Ряды расставленных горшков быстро редеют, ибо весть о прибытии кораблей уже облетела все соседние селения и привлекла многочисленных покупателей. К вечеру большая часть привезенного товара уже продана. Оставшиеся горшки раскупаются на следующий день.

Шумно в день торгов в самом селении и у причала кораблей, зато на следующий день там тихо и спокойно. Корабли чуть покачиваются на легких прибрежных волнах. Команды трудятся над канатами и парусами, они готовят суда к обратному рейсу. Деревня Каимаре точно вымерла. Лишь собаки да свиньи бегают около хижин, выискивая остатки пищи. Кое-где подле своей хижины сидит старик или старуха. С грустью глядят они куда-то вдаль. Старики понимают, что никому уже не нужны, ведь каждый, кто еще может работать, отправился в ближайшую рощу за саговой мукой, чтобы оплатить горшки. Проходит еще несколько дней, и на берегу выстраиваются сплетенные из листьев корзины с мукой. Непрерывным потоком поступают все новые и новые корзины. При помощи учетных палочек продавцы и покупатели производят все свои расчеты, и благословенная молочно-белая масса наполняет трюмы. И так все больше и больше саговой муки скопляется во чреве кораблей, и корпуса их оседают все глубже и глубже.

Приближается день отплытия. Торговые партнеры еще раз встречаются на торжественном пиршестве. Установление дружественных отношений знаменуется взаимным преподношением подарков. Как всегда в эти месяцы, ветер в районе залива дует в северном направлении. Раздаются краткие команды капитанов. Подымаются широкие тяжелые паруса, раздуваемые ветром, и словно дрожь, словно стон проходит по судам. Чинно выплывают корабли из гавани. А люди селения Каимаре стоят на берегу и машут и машут, покуда корабли им видны.

С момента отплытия от родных берегов прошло уже пятьдесят суток. Жена капитана, называемого бадитауна, ведет точный счет этим суткам. Каждый день на длинном лубяном шнурке, прикрепленном к кровельной балке хижины, она завязывает маленький узелок. Каждый десятый день она завязывает на шнурке толстый узел. Жена бадитауны в любой момент точно знает, сколько времени прошло со дня отплытия кораблей. Сейчас она знает по опыту прошлых рейсов, что корабли уже скоро вернутся, и с радостью сообщает всем об этом. Женщины Эльвары ежедневно взбираются на холм Хухунамо, откуда можно обозреть море на 40 км от берега. Корабли на обратном пути никуда не заходят, женщины знают это, и все уже приготовились к торжественной встрече с возвращающимися. Их взоры устремлены на горизонт. Не показались ли там корабли?

 

Раковины и собачьи зубы как звонкая монета

Обычная форма торговли жителей меланезийских островов — это простой обмен товарами. Однако некоторые племена меланезийцев уже перешли к постоянному эквиваленту, считающемуся в их районе средством платежа. Так как и здесь власть над людьми достигается материальным богатством, меланезийские деньги стали скапливаться в руках людей определенных общественных групп. Правда, меланезийские деньги совсем не похожи на наши, это не металлические монеты и не бумажные денежные знаки. Деньги меланезийцев выпускает сама природа. Это какой-нибудь естественный материал: кости, зубы, панцири животных. Их тщательно обрабатывают, и поэтому они представляют определенную ценность. Обработанные кости, зубы и панцири носят и как украшения. От количества таких украшений зависит общественный престиж носящего их человека.

Наибольшее распространение имеют раковинные деньги. Это обозначение не всегда точно, потому что здесь наряду с раковинами моллюсков употребляются и раковины улиток. У прибрежных племен полуострова Газели острова Новая Британия в качестве денег применяются раковины маленькой улитки насса величиной не более ногтя. Когда в песчаных бухтах полуострова Газели улиток насса полностью истребили, пришлось добывать их далеко на западе Новой Британии, в районе обитания племени наканаи. Были времена, когда ловля этих улиток производилась ежегодно, для чего устраивались специальные рейсы. Такие рейсы совершались вблизи берегов, и все же они были небезопасны. На охотников за улитками нередко нападали вооруженные наканайцы. Но очень скоро люди племени наканаи сами сообразили, что ловля улиток — дело выгодное. Поэтому теперь добывать раковинки насса можно только посредством торговли с наканайцами.

Обработка раковины под деньги не очень сложна. Требуется лишь отбить верхушку. Оставшиеся части без труда нанизываются на ротанговый шнурок. Он проходит через естественное и пробитое отверстия раковины. На каждый ротанговый шнурок длиной в 10 см нанизывается примерно 25–35 подобных дисков. Нитка с 5–6 дисками — валюта наименьшего достоинства, эквивалентная нашей медной монете. Стоимость снизки раковин, называемой в этой области «диварра» или «тамбу», определяется ее длиной. В качестве основной единицы снизки берется расстояние от середины груди до кончиков пальцев вытянутой руки. Более мелкие деньги этого типа, необходимые для ежедневных покупок, носят в плетеных корзинах. Люди, получающие крупные барыши, скажем, туземные вожди, заставляют молодых мужчин селения собирать раковины улиток, вознаграждая их за это лишь незначительной долей улова. Из ротанговых шнурков с насаженными раковинами они делают огромные ожерелья — достигающие величины человеческого роста (!) — и обертывают их листьями банана. Такие драгоценности хранятся владельцами в хижинах, построенных специально для этой цели. Их по всяким торжественным поводам выставляют напоказ, несмотря на то что обладателю драгоценностей приходится нести некоторый расход, ибо толпа любопытных требует от такого богача обильного и вкусного угощения.

К началу европейской колонизации вожди племен располагали поразительными денежными средствами. У одного из них оказалось 20 тысяч снизок раковин, что составляло сумму примерно в 30–40 тысяч германских марок! Когда такой «капиталист» умирал, его состояние не доставалось наследникам. После публичного показа покойного во всем блеске накопленного им богатства все его имущество раздавалось толпе. Так увековечивали имя умершего.

На небольшой группе островов Герцога Йоркского, расположенных в проливе Сент-Джордж, совсем рядом с полуостровом Газели, также применяют в качестве платежного средства раковинные деньги, называемые там «пелле». Материалом для этих денег служат мелкие ракушки modiola и mytilus. Диаметр дисков, обработанных под деньги, — три миллиметра, максимум шесть, толщина — не более миллиметра! Здесь на всех островах такие деньги изготовляются женщинами. Мелкие ракушки добывают на главном острове, самом крупном, и затем обрабатывают их на более мелких островах, таких, как Миоко или Утуан. Сначала раковинки просверливают, а затем нанизывают на тонкие волокна из воздушных корней пандануса. Деньги пелле, как ни странно, пользуются большим спросом лишь у жителей побережья полуострова Газели, в то время как в близлежащих районах Новой Ирландии они не имеют хождения.

Европейцы-колонисты всегда принимали туземные деньги как средство платежа, и поэтому потребность в этих деньгах постоянно возрастала. Женщины островов Герцога Йоркского, стараясь изготовить побольше денег, переставали обрабатывать раковины так тщательно. Несмотря на то что изготовление пелле было делом куда более трудоемким, чем изготовление диварра, пелле так и не достигли стоимости диварра. 450 дисков диварра соответствуют 2300 дискам пелле. О масштабах труда на «монетных фабриках» этих племен можно судить по следующим данным. В 1894 г. женщины острова Миоко изготовили примерно 1200 м раковинных денег, для которых понадобилось не менее 1 200 000 мелких панцирных дисков.

Другой тип раковинных денег распространен на севере Новой Ирландии и на прилегающих к ней с востока небольших островах. Здесь из мельчайших ракушек spondylus и улиток conus оттачиваются тончайшие круглые диски диаметром в 3–4 миллиметра. 10–14 таких пластинок умещаются на одном сантиметре шнурка. Кроме того, там встречаются еще более мелкие пластинки, но большей толщины; они производят впечатление жемчужин. Цвет таких денежных снизок различен в зависимости от материала: и белый, и желтый, и светло-серый, и красноватый. Особым своеобразием отличаются высоко котирующиеся деньги «капут» и «бирок». Они не нанизываются, а просто прикрепляются к шнурку в одной плоскости с ним.

Снизки раковинных денег длиной в несколько метров украшаются либо обернутыми в листья косточками плодов, либо четырехугольными кусочками тонкого разноцветного плетения, либо свиными хвостиками. Когда-то европейцы-колонисты полагали, что на деньги, украшенные свиными хвостиками, можно купить только свиней. На самом деле свиные хвостики — это талисманы. Такими связками денег платят, разумеется, и за свиней, которых по какому-нибудь торжественному поводу в огромном количестве закалывают. Поэтому эти деньги ценятся особенно высоко. Раковинные деньги в ходу и на Соломоновых островах, и на островах Банкс, и на Новой Каледонии. Там тоже деньги такого типа скапливаются у вождей.

На мелких островках, расположенных к востоку от Новой Ирландии (Анери, Танга, Табар, Симбери, Ниссан), находится в обращении особый тип денег. Это огромные белые раковины tridacna. Из замковой части этих раковин туземцы вытачивают тонкостенные трубки длиной до шести сантиметров и украшают их снаружи бороздками. Эти оригинальные «манжеты» когда-то носили как ручные браслеты. Вожди тщательно хранили их как своеобразные государственные сокровища.

Диски тридакны на острове Ниссан, хотя и грубо обработанные, представляют известную ценность. Несмотря на то что на их обработку потрачено меньше труда, чем на обработку раковин улиток, уплата возмещения после вооруженного конфликта производится именно дисками тридакны.

На островной группе Санта-Крус, где ощутимо влияние полинезийской культуры, имеют хождение перьевые деньги, которые в больших количествах скапливаются у знатных семей. Перьевыми деньгами уплачивается и выкуп за невесту.

Делаются эти деньги следующим образом. Из шнурков сплетается пояс, который оклеивается полосками черного луба. На пояс наклеиваются одно на другое алые перышки. По расположению они напоминают черепицу крыши. Есть особой породы попугаи, у которых из-под больших перьев крыла виднеются как раз такие перышки. Они — большая редкость, и поэтому в них и сосредоточена вся фактическая стоимость перьевых «монет».

Не менее странное впечатление производят собачьи зубы, служащие средством платежа. Еще в начале колонизации собачьи зубы, причем только клыки, котировались очень высоко. Несмотря на то что собак на меланезийских островах довольно много — их держат как домашних животных и по торжественным поводам закалывают, — добыча собачьих клыков не настолько велика, чтобы понизилась их стоимость. Еще в 1880 г. выкуп за невесту оплачивался сотней собачьих клыков, а за один собачий клык можно было получить сто (!) кокосовых орехов. Европейские торговцы наживались на этом. Они привозили огромные массы собачьих клыков, что вызвало инфляцию местной валюты.

Однако самая крупная денежная единица меланезийцев — это домашняя свинья. Стоимость свиньи определяется не ее весом, а формой клыков ее нижней челюсти, которые у самца развиты сильнее, чем у самки. Чем больше кривизна клыков, тем выше стоимость свиньи. Поэтому на некоторых островах и особенно на Новых Гебридах, для того чтобы у свиньи лучше росли клыки, ей выламывают коренные зубы. Это очень болезненная операция, от которой животное может даже потерять способность принимать пищу. Тем, кто занимается «выращиванием клыков», нередко приходится силой раскрывать свинье пасть и запихивать туда корм, чтобы животное не подохло от голода. В особых случаях клыки загибаются кольцом, а иногда даже двойным. Такая свинья ценится очень высоко. Ее принимают даже как плату для вступления в тайный союз.

С появлением твердого средства платежа, а с ним и накопления сокровищ у меланезийцев стала развиваться кредитная система, которая ныне является одной из характерных особенностей их экономики. Такая же кредитная система появилась под влиянием меланезийцев и у горных папуасов в центральной части Новой Гвинеи. Вообще всюду в Океании, где существует кредитная система, она является элементом меланезийской культуры. Эта система создала экономическую зависимость должника от кредитора, который нередко буквально терроризирует должника и в конце концов разоряет его. Феликс Шпейзер (один из самых больших знатоков культуры меланезийцев) наблюдал на Новых Гебридах такую сцену.

Один мужчина, принадлежавший к высокому рангу Сукве (тайного союза), прельстился молодой вдовой, которая, согласно обычаю, до истечения ста суток со дня смерти мужа жила у своего брата и считалась его собственностью, так как у ее покойного мужа не было больше родственников. А она была влюблена в другого мужчину, тоже из союза Сукве, но более низкого ранга, и ее возлюбленный усердно копил деньги на ее выкуп. Но однажды совершенно неожиданно влюбившийся в молодую вдову вождь тайного союза потребовал от ее брата возвратить одолженных свиней, к чему тот был совершенно не подготовлен. И забегал брат молодой вдовы по всей округе и стал выпрашивать взаймы свиней, чтобы расквитаться с вождем. Но никто не согласился одолжить ему, быть может, боясь вождя. Брат молодой вдовы оказался несостоятельным; вождь отклонил предложенную компенсацию деньгами. Молодая вдова не испытывала ни малейшего желания выйти замуж за вождя, но он велел своим людям схватить ее и привести к себе. Таким образом вождь добился своей цели. И это всего лишь один из многих случаев терроризирования простых смертных. Вполне понятно, почему каждый туземец стремится обрести высокое звание в союзе Сукве, не говоря уже о религиозных мотивах; ведь вожди высокого ранга — единственные обладатели свиней с клыками, а потому они и кредиторы всех простых смертных. Давая взаймы, они баснословно наживаются и держат огромную массу людей в повиновении. Вожди позволяют себе все, что им заблагорассудится. Они ловко натравливают одних людей на других, и действия их никем не контролируются. Приверженность народа к своим вождям, вера в силу их колдовства вполне гарантирует им безопасность. Всех, кто не повинуется их воле, вожди устраняют.

Колониальные власти уже давно ввели европейскую систему платежных средств, если не считать бумажных денег, применение которых в сношениях с туземцами запрещено. Эти платежные средства получают все большее и большее распространение. Наряду с металлическими деньгами в качестве своего рода разменной монеты особенно популярен табак, плотно спрессованный палочками длиной в 18 см: ведь все туземцы — заядлые курильщики. Так, за перенос тяжестей платят по две палочки в день на каждого носильщика. Несмотря на все эти изменения в денежной системе, прежние платежные средства не вышли из употребления. Оплата танцоров, выступающих в масках на культовых празднествах, оплата резчиков, создающих деревянные фигуры предков, все еще производится в старых туземных деньгах, и молодому человеку, желающему жениться, приходится оплачивать выкуп за невесту прежним способом. На островах Адмиралтейства бывали случаи, когда юноши, накопившие немало серебряных монет на плантациях европейцев, не могли жениться из-за того, что у них не было раковинных денег. В настоящее время туземные деньги изготовляются крайне редко, и поэтому стоимость их возрастает. Этот процесс не поддается регулированию. Прежние туземные деньги постепенно становятся раритетами.

Деревня на сваях (острова Адмиралтейства)

 

Первые ремесленники

Если у папуасов профессиональные группы ремесленников только еще появляются, то у меланезийцев они уже существуют. Теми или иными ремесленными навыками владеют лишь определенные семьи и даже отдельные люди; а бывает и так, что все селение в целом или же все жители острова занимаются каким-нибудь одним ремеслом. Такое положение можно объяснить различными причинами. Главная из них, по-видимому, — более совершенные орудия труда и, что очень важно, сообразительность их обладателей, которая постоянно — и более всего у прибрежных племен — укреплялась и развивалась благодаря дальним торговым поездкам. Так появилось производство деревянных мисок, горшков, предметов украшения и масок, легких и даже изящных по форме, без какой-либо деревенской тяжеловесности и примитивности.

Как и все народы Южных морей, меланезийцы пользуются каменными орудиями. Как и папуасы, они обтачивают свои орудия со всех сторон. С давних пор большой ценностью и важным предметом торговли считаются топоры. В области северных Соломоновых островов они изготовляются главным образом на острове Бугенвиль и продаются жителям островов, расположенных к северу от него — Бука и Ниссан. Особым своеобразием отличаются топоры, изготовляемые на острове Бугенвиль жителями Кайзеровых гор. Это тонкие валиковые клинки, прикрепленные к рукояти двойной ротанговой петлей. В наши дни непостижимо, как могут меланезийцы столь несовершенным орудием изготовить такие тонкие изделия.

Широкую известность получили клинки сулога. Они изготовляются из темно-зеленой со светлыми прожилками породы камня афанита, залежи которого имеются на острове Муруа (группа островов Вудларк) к востоку от островов д’Антркасто близ гавани Сулога. Материал добывается жителями острова в каменном карьере «священной» горы Тубукуиа, подвергается ими небольшой обработке и продается. Нередко клинки проходят дальнейшую обработку на других островах. Жители острова Киривина, например, большие мастера по части их обработки. Они искуснейшим образом затачивают их и шлифуют. Для этого они применяют определенный вид песка, который покупают на другом острове. Клинок к рукояти прикрепляют на третьих островах. Здесь мы имеем дело с весьма современным производством, при котором в изготовлении одного товара принимают участие различные «фирмы». Готовые топоры проделывают путь в несколько сот миль, вплоть до залива Папуа. Наибольший сбыт они находят на островах близ юго-восточной оконечности Новой Гвинеи, образующих район Массим. Но настоящие шедевры — это каменные клинки роскошных парадных топоров (бенам). Они сравнительно большой длины и очень хорошо заточены. Клинок самого крупного топора такого типа из всех найденных этнографами на этом острове имел в длину 33, в ширину 16,5 см и весил 5 фунтов. Другой клинок такого же типа при длине 22,5 см и ширине 10,5 см имел толщину всего лишь 3,5 см и вес 750 г.

Не меньшее восхищение вызывают мастера Новой Каледонии. Из серпентинообразного материала, а еще чаще из нефрита, зеленого камня, который в Германии обрабатывают в городе Идаре на реке Наэ лишь при помощи резцов самой твердой стали, они с утра до вечера выделывают плоские диски, обтачивают их и шлифуют. По краю диска плотно одно к другому просверливаются два отверстия. Через отверстия продеваются коричневые шнурки, сделанные из шерсти летающей собаки. Этими шнурками тяжелые каменные диски прикрепляются к деревянной рукояти. Так изготовляются топорики, которые служат знаком отличия вождя племени. Топорики передаются по наследству. Когда под натиском европейской колонизации начался распад древней культуры Новой Каледонии, эти топорики стали большой редкостью и ныне относятся к числу ценнейших экспонатов этнографических музеев.

На меланезийских островах найдены каменные орудия палеолитического типа — факт поразительный, но вполне объяснимый. Материал этих орудий — черный обсидиан, вулканическое стекло, обладающее теми же свойствами, что и наше европейское промышленное стекло. Он встречается лишь на некоторых из островов Адмиралтейства. Обсидиан добывался в своеобразных рудниках. Эти рудники были собственностью вождей. Вожди и члены их семей — мужчины сами работали на таких рудниках. В небольших шахтах при свете факелов из кокосовых листьев они отбивали крупные куски породы. Отбитые куски — редкий товар. Люди из состоятельных семейств буквально охотились за ним. Из ценнейших кусков обсидиана они делали себе трехгранные наконечники для копий и кинжалов.

Меланезийская культура каменных орудий, от которой остались лишь некоторые характерные предметы, до европейской колонизации находилась на гораздо более высоком уровне, чем теперь. За последние десятилетия найдено большое количество каменных предметов, относящихся к «доисторической» эпохе. Несмотря на то что эти предметы были изготовлены на много поколений раньше, они принадлежат к нынешним меланезийским культурам. К этим предметам относятся по форме похожие на кружки или чаши ступки — ими пользовались для приготовления пищи, для растирания вареных клубней ямса и таро, — а также долбленые каменные горшки цилиндрической формы (такие, скажем, как на Соломоновых островах) для варки жидкой пищи. В этих горшках пища варилась посредством бросавшихся в них раскаленных камней. В качестве урн для пепла умерших применялись высокие узкие четырехугольные каменные горшки с крышками, украшенными изображениями предков. Подобные сосуды мы находим также в восточной Индонезии (острова Банда).

К так называемым доисторическим каменным орудиям относятся также терки и песты, применявшиеся, очевидно, вместе с упомянутыми нами ступками. Терки похожи на палицы. Это правильной формы шары или плоские диски с длинной тонкой рукоятью. Хотя нынешнее население Меланезии не знает производства таких предметов и считает их изделиями духов, а потому наделяет магической силой, установлено, что когда-то предки теперешних обитателей Меланезии владели развитой техникой обработки камня. По некоторым разрозненным находкам видно, что производство каменных орудий было сосредоточено лишь в определенных местах. Новейшие исследования Хёльткера и Бюлера, посвященные доисторическим каменным орудиям островов Тихого океана, показали, что эти замечательные изделия принадлежат аустро-меланидным этническим элементам.

Каменная ступка с пестом, найденная при раскопках на Новой Гвинее. Эта находка относится к раннеисторическому периоду

Особой специализации достигла обработка дерева: лодки, резные украшения домов, фигуры, культовые статуэтки и барабаны. О значении отдельных судостроительных центров уже говорилось. Один из таких центров был на островах Сиасси в проливе, отделяющем Новую Гвинею от Новой Британии. Здесь есть селения, где лодки строились только для продажи! Судостроение на этом острове достигло высокого уровня и главным образом благодаря имеющимся там естественным строительным материалам. Наиболее важное значение имело наличие материала для связывания, ибо ремесленникам Меланезии, как и другим народам Южных морей, гвозди неизвестны. На островах Сиасси наилучшим связующим материалом служит вьющийся папоротник, растущий на обширных прибрежных болотах. Его качества привлекали даже жителей островов Тами, снискавших себе, как и обитатели Сиасси, славу опытных судостроителей. Однако природа не балует тамийцев ни строительными материалами, ни сырьем. На островах Сиасси богатый выбор древесных пород, но самым лучшим корабельным лесом считается красная древесина кедра. Она легкая, не портится от перемены погоды, хорошо поддается обработке и сохраняет свои ценные качества лет восемь.

Известным «индустриальным центром» производства деревянной домашней утвари, посуды для пиршеств и прочего являются острова Тами. Туземцы этих островов, не имея ни циркуля, ни линейки, лишь при помощи своих примитивных орудий изготовляют правильной формы овальные блюда с острыми концами. Украшаются эти блюда барельефами рыб — персонажами меланезийских мифов. Углубления в барельефах заполняются золой сожженных раковин. Кроме того, блюда натираются марганцевой землей, отчего приобретают густо-черный цвет, как у эбенового дерева. Примечательно, что на дне блюда ставится «фабричная марка» изготовителя, которая, по всей вероятности, является знаком соответствующего клана. Считается бесчестным ставить на изделии символ чужой семьи. Другая «специальность» жителей островов Тами — это богато орнаментированные снаружи черпаки и сосуды для воды из скорлупы кокоса.

Среди населения островов Адмиралтейства, весьма разнообразного по этнической принадлежности и культуре, искусными резчиками считались люди племени матанкор. Их резьба, будь то орнаментировка блюда, щелевого барабана или домовой лестницы, поражает своим совершенством; прочие этнические группы островов Адмиралтейства этим ремеслом почти не занимались. В группе Соломоновых островов резьбой по дереву славились жители средних и южных островов. Лодки, блюда, весла тщательно инкрустировались отполированными кусочками перламутра и красились в черный цвет отваром древесной коры.

Другой известный «промышленный центр» находился на архипелаге Массим, на островах, прилегающих к юго-восточному побережью Новой Гвинеи. Это остров Киривина, где изготовлялись плоские, подчас весьма крупные круглые чаши и похожие на применяющуюся в полиграфическом производстве гладилку известковые лопатки — едва ли не самые замечательные произведения искусства меланезийцев. Рукоять этого орудия длиной от 20 до 30 см украшена искусной резьбой замысловатой орнаментировки. Узоры натирались известью, отчего особенно выделялись. В этом тонком искусстве проявляется не только высокое техническое мастерство, но и богатая творческая фантазия. То же можно сказать и о культовых фигурах, о которых мы, к сожалению, знаем очень мало; у меланезийцев они вырезались также лишь определенными мастерами.

Центром меланезийской классической школы резьбы по дереву была северная часть Новой Ирландии и расположенный к востоку от нее маленький островок Табар. Еще полвека назад там славились своей искусной работой резчики, которые выполняли специальные заказы за определенную мзду раковинными деньгами. Для ежегодных торжеств, посвященных поминанию умерших, они изготовляли карнизы и фигуры, а также большие колонны, до четырех метров в высоту. Колонны обильно разрисовывались и украшались ажурной резьбой. Резчиков часто приглашали в отдаленные деревни, где в течение нескольких месяцев заказчики кормили их.

После того как где-нибудь в стороне от селения сооружалась хижина-мастерская, туда доставлялся необходимый материал — мягкое, похожее на тополь дерево; материал подносили жители селения. Дальнейшая обработка резных изделий, или, как их там называют, маланганов, производилась при помощи каменных и раковинных орудий. Чтобы их никто не беспокоил, мастера работали в полной изоляции от жителей селения.

Для шлифовки резьбы применялись шероховатые, высушенные на солнце листы неизвестного нам дерева. Работа завершалась покраской. Красную краску получали из очищенной и затем вымоченной в воде коры какого-то кустарника. В черный раствор, каким он был вначале, добавляли имбирь. От этого раствор окрашивается в желтый цвет. Затем добавляли известь, и получалась краска густокрасного цвета. Краска не должна растворяться в воде — ведь резные изделия очищаются от пыли морской водой, после чего их высушивают на солнце. В скульптуры и маски для танцев вставляли глаза, сделанные из переливающихся зеленоватым цветом, окаймленных желтоватой полоской раковин улиток turbo, что придавало изображениям вид каких-то страшных существ.

Даже такие важные вещи, как оружие, каждым для себя лично не изготовлялись. Существовали самые настоящие «центры оружейной промышленности». Так, на северных Соломонах жители горных деревень изготовляли крепкие луки с туго натянутой крученой тетивой из волокон неизвестного нам растения, а также неоперенные тростниковые стрелы со всевозможными наконечниками, на которые насаживались мельчайшие обломки костей. Такими наконечниками можно нанести тяжелые раны.

Для рыболовства изготовлялись главным образом крупные бочковидные верши из расщепленных полосок бамбука, такие, какими пользуется племя гунантуна, обитающее на северном побережье Новой Британии. Изготовление таких вершей было делом лишь определенной группы ремесленников.

Связки отшлифованных и просверленных раковин изготовлялись чаще всего на небольших островках. Этим делом занимались главным образом женщины; оно требовало большой терпеливости и умения. Так, на островах Герцога Йоркского в проливе Сент-Джордж собранные раковины улиток и моллюсков сначала разбивали, затем раздавливали на мелкие кусочки; каждый такой кусочек просверливали своеобразной дрелью и нанизывали на шнурок. Для шлифовки нанизанных кусочков раковин женщина обычно закрепляла шнурок петлей за большой палец ноги. Натягивая шнур рукой, женщина водила пемзой по плотно нанизанным кусочкам, придавая им таким образом поразительно правильную круглую форму.

Местным промыслом было, наконец, и гончарное производство. Его технология у меланезийцев и папуасов различна. Женщина вкручивает левой рукой небольшой кусок камня в лежащий перед ней комок глины и бьет по этому комку снаружи плоской дощечкой. Словом, горшок как бы выбивают из куска глины.

Итак, в Меланезии существуют небольшие профессиональные группы мужчин и женщин, производящие определенные виды изделий сверх собственных нужд. При этом ни мужчины, ни женщины Меланезии еще не утратили способность самостоятельно изготовить ту или иную вещь. Но там, где для изготовления изделия требуется либо большой опыт и особое терпение, либо какой-нибудь редкий материал, там уже появляется специализация, на основе которой вырастает иногда целое сословие ремесленников. Так, например, на Соломоновых островах развилось производство водонепроницаемых корзин.

 

На ловлю черепах

Если папуасские племена, обитавшие во внутренних районах островов многих архипелагов, жили главным образом растительной пищей, то пришедшие туда позднее меланезийцы, поселившись на побережье, в более благоприятных условиях, добывали себе средства к жизни рыболовством. Меланезийцы принесли с собой со своей древней родины, находящейся на юге Азии, более совершенные приемы земледелия и рыболовства. На новых местах они, подобно папуасам, сажали корнеплоды и плодовые деревья и разнообразили свое меню всевозможными видами овощей. Сельскохозяйственные культуры они знали еще задолго до того, как рис начал свое триумфальное шествие по всему азиатскому континенту. Об этом свидетельствуют их предания о происхождении некоторых культурных растений. Те же предания мы находим у племен восточной Индонезии. Вот, например, одно из таких преданий, рассказанное людьми племени бола, живущего на северо-западном побережье Новой Британии.

«Однажды, когда мужчины и женщины деревни искали пищу на морском берегу, а дети резвились на солнышке, женщина по имени Рунепаи подошла к малышам и спросила:

— Где ваши родители?

— Они пошли на берег за макундукато, — сказали дети.

Рунепаи попросила объяснить, что такое макундукато, и дети показали ей какую-то подозрительную черную массу. Тогда Рунепаи сказала:

— Давайте лучше соорудим земляную печь; принесите-ка поленьев.

Дети принесли поленьев, и Рунепаи разожгла костер. На горящие дрова она положила небольшие, величиной с кулак, камешки и, когда они накалились, велела снять их деревянными щипцами. А когда накалившиеся камешки были убраны, Рунепаи легла на горячую золу и попросила детишек укрыть ее теми самыми горячими камешками и широкими листьями, как укрывают взрослые пищу, которую готовят в земляной печи. Дети исполнили просьбу Рунепаи и снова стали резвиться на солнышке. А Рунепаи все переворачивалась с боку на бок. Вдруг произошло небывалое чудо. Когда Рунепаи повернулась к хижине, из ее груди вырос банан „ру на вуди“ („банан из женской груди“), а когда повернулась к дороге, из груди ее выросли таро, ямс, сахарный тростник и овощи.

А тут как раз подошли дети. Им было очень интересно знать, что с нею произошло. До чего же они удивились, когда увидали все эти новые растения. Дети достали из земляной печи клубни и попробовали их. Оказалось, что клубни ямса, таро и прочих овощей куда вкуснее, чем черный макундукато. Когда пришли родители и принесли свою черную еду, дети радостно воскликнули:

— Бросьте ваш макундукато. У нас тут есть кое-что повкуснее.

Взрослые послушались и отведали новых плодов. Эти плоды им так понравились, что они расчистили большой участок земли и посадили там саженцы новых растений».

Исследования Йенсена показали, что все эти мифы, обозначаемые им термином «мотив хаинувеле», мифы, сюжет которых — превращение какого-нибудь некогда существовавшего создания в плодоносящие растения, характерны для народов, возделывающих корнеплоды. Зато в эпосе племен, разводящих зерновые культуры, встречается так называемый мотив Прометея. Согласно ему, зерна на посев крадут на небе вопреки воле божества.

По многим мифам мы видим, что люди всегда задумывались над происхождением культурных растений. Каждый народ пытался по-своему объяснить, откуда эти растения появились. Любопытно, что меланезийцев мало интересовал вопрос о приемах возделывания культурных растений. Собственно говоря, этого и следовало ожидать: ведь по сравнению с папуасами их земледелие более интенсивно, отчего они всегда собирают большие урожаи. Они возделывают почву гораздо тщательнее, чем другие народы.

После того как определенный участок леса расчищен, остатки деревьев убирают. Затем освобожденную от леса землю делят между семьями и наделы огораживают деревянными жердями или лианами. Однако гораздо важнее совершенно новый способ обработки земли — глубокое, тщательное разрыхление почвы, как это мы делаем лопатами.

Вскапывание поля

Если папуасы не разрыхляют почву своей землекопалкой, а выкапывают ею лишь небольшие ямки для саженцев, то меланезийцы вскапывают землю тяжелыми кольями. Мужчины, принадлежащие к одному роду, работают в большинстве случаев маленькими группками. Вытянувшись цепочкой, они по команде всаживают в землю свои тяжелые, заостренные книзу шесты и сообща переворачивают пласт. Иногда мужчины держат обеими руками свои землекопалки и все сразу по команде втыкают их в почву. Крупные пласты земли разбивают мужчины, а более мелкие пласты и комья разрыхляют идущие следом женщины и дети. Разрыхлив почву деревянной колотушкой, они довершают свою работу руками. Они выбирают камни, вырывают корни, словом, получается почва, как через сито просеянная. Если работают на горах, то поперек склона кладут бревно или воздвигают из камней изгородь, чтобы не дать сильному дождю размыть почву. В столь тщательно подготовленную почву аккуратными рядами с определенным интервалом сажают таро, ямс, бананы, сахарный тростник и овощи самых различных видов и даже между грядами основной культуры — бананы и сахарный тростник. Весьма распространены холмообразные круглые грядки. Женщины ежедневно пропалывают их и очищают оставшиеся пни от молодых побегов. Иногда огороды находятся в нескольких часах ходьбы от селения, и поэтому приходится ночевать в сколоченной на скорую руку хижине. Через семь-девять месяцев после засадки корнеплоды поспевают, наступает сбор урожая, сопровождающийся праздничными пиршествами и танцами.

Все полевые работы производятся по определенному плану. У жителей островов Тробриан, прилегающих к юго-восточной оконечности Новой Гвинеи, существуют различные типы посадок. Есть и огороды скороспелых культур смешанной засадки. Благодаря таким огородам туземцам хватает пищи от урожая до урожая. Урожай скороспелых овощей с этих огородов, а также таро достается вырастившей его семье, но урожай главных огородов, засеянных ямсом, получают родственники женского пола со стороны мужа.

Выкопав острыми палками клубни, все члены семьи усаживаются под навесом своей полевой хижины и принимаются за их очистку. При помощи раковин клубни очищаются от земли и корневых волокон. Самые крупные и здоровые клубни складываются конусообразной кучей — предмет гордости каждой семьи. У каждой семьи тщеславное стремление добиться самого лучшего урожая. Между отдельными селениями заключаются соревнования на лучший урожай. Присуждение звания победителя вызывает такое волнение, что нередко возникают драки.

Узы родства обязывают каждого мужчину, имеющего огород, отдавать часть урожая замужним сестрам, которых, согласно традиции племени, он должен опекать. Доставка уложенного в корзины ямса — дело нелегкое. Приходится прибегать к услугам своих друзей-соседей. Чтобы снискать расположение людей, которые согласились бы перетащить груз, их поят прохладительными напитками. Эти люди празднично украшают тюки и тащат их в деревню сестер нанимателя. Перед домом получательниц вырастает аккуратно сложенная куча овощей. После того как всем этим дарам отдается должная дань восторга, они отправляются на склад. Это весьма импозантное помещение, украшенное искусной резьбой.

Таким образом, меланезийцы уже научились делать запасы. Они запасаются главным образом ямсом, потому что его клубни сохраняются довольно долго. Бататы и таро они оставляют в земле до употребления, так как на воздухе они очень быстро портятся.

Тот же порядок ведения хозяйства существует и в животноводстве — отрасли, весьма характерной для сельского хозяйства этого народа. Из домашних животных и птицы меланезийцы держат собак, свиней и кур, привезенных ими с их исконной родины. Куры никогда не играли большой роли в питании меланезийцев, даже куриные яйца меланезийцы почти не употребляли. Они ценят кур лишь за перья, которыми по праздникам украшают шляпы для танцев, палицы и копья. В давние времена преобладала низкорослая порода кур, у которых перья были даже на лапках. Позднее белокожие колонизаторы завезли кур европейских пород. Эти куры оказались без всякого присмотра, ночью они спали на ветвях деревьев, днем сами искали себе пищу возле хижин, на дороге и в кустарниках.

Точно так же небрежно меланезийцы обращались с собаками. Собаки были хорошими помощниками на охоте, а из их мяса по праздникам приготовлялись изысканные блюда. Большое значение в меланезийском хозяйстве имеет разведение свиней, родственных малайским. В настоящее время существует несколько пород меланезийских свиней. Уход за свиньями состоит не только в том, чтобы давать им корм. В домашнем хозяйстве меланезийцев уже имеются зачатки продуктивного животноводства. За животными пока еще никто не смотрит, но на Соломоновых островах и Новых Гебридах, например, свиней загоняют в стойла, по крайней мере на ночь. Регулярно утром и вечером они получают корм. Если у кого-нибудь более 40 свиней, как, например, у Мамоко, внука знаменитого вождя Канги на острове Бугенвиль, то животные находятся на попечении слуг, которые получают за это вознаграждение раковинными деньгами.

Женщины особенно привязаны к молодняку. Новорожденных поросят они в течение первых двух недель держат на привязи и выкармливают, как детей, а иногда даже кормят грудью. В тех местах, где домашние животные бегают без присмотра по деревне, владельцы отмечают их своим клеймом — делают им надрезы на ушах. Свинья-самка не в цене. Никто не следит за тем, какой самец ее покроет. Зато выращиванию свиней-самцов уделяют гораздо больше внимания. Продуктивным свиноводством занимаются лишь на некоторых мелких островах Новых Гебрид, где разводят свиней-гермафродитов с анормальностью половых органов. Их называют «раве». Туземцы ценят лишь тех представителей этой породы, у которых есть клыки. Феликс Шпейзер, наблюдавший проявление этого своеобразного вкуса, писал следующее: «Туземцы по своим наблюдениям знают, что если в опоросе свиноматки есть один „раве“, то в следующем опоросе возможен еще один. Это значит, что у свиноматки есть особая предрасположенность к появлению подобного рода анормальности в ее потомстве. Поэтому туземцы берут на развод поросят от таких свиноматок и выросшую нормальную самку случают с нормальным самцом, происходящим из опороса, в котором был поросенок-гермафродит. И в самом деле, таким методом удается достичь большого поголовья „раве“. На некоторых островах их очень много; ясно, что без вмешательства человека эта ненормальность была бы лишь единичным явлением». Такие свиньи ценятся как жертвенные животные для культовых церемоний тайного союза Сукве. Мясо этих свиней есть нельзя. Свинья, по-видимому, является священным животным во многих районах Меланезии; так, на Соломоновых островах существует представление о духах предков, ездящих верхом на свиньях.

Наряду с земледелием меланезийцы, живущие на морском побережье и по берегам рек, занимаются рыболовством, которое, впрочем, развито довольно слабо. Крупными бочковидными вершами наиболее успешно ловят рыбу жители хорошо защищенного бухтами побережья полуострова Газели. В других местах верши большого распространения не имеют, разве что при ловле раков пользуются ими. Не в ходу и большие неводы с деревянными поплавками и грузилами из раковин. Такие сети можно увидеть лишь на одном участке побережья Новой Британии, ибо не везде дно моря гладкое и песчаное.

Наибольшее распространение имеет ловля рыбы удочкой. К длинному бамбуковому шесту подвешивают простой крючок из черепашьего панциря, укрепленный на блестящей раковинке. Ныне всюду применяют железный крючок. Однако более богатого улова туземцы достигают другим способом. Они травят рыбу, бросая в воду растертые ядовитые лианы или орехи, рыба всплывает, и ее без труда собирают. Эта рыба вполне съедобна в жареном виде, так как при поджаривании исчезают ядовитые вещества. Широко распространена ловля рыбы лучением, для чего применяется стрела или копье с несколькими наконечниками. Но так как полезный эффект такого способа довольно мал, а количество затрачиваемого труда сравнительно велико, к ловле рыбы лучением меланезийцы проявляют, по-видимому, чисто спортивный интерес. Весьма своеобразный вид охоты — ловля черепах.

Старик Нканда вышел из дому обеспокоенный. Близилась пора ловли черепах (в деревне Валока он один пользовался правом морской охоты), а сеть все еще не была готова. Рассердился Нканда на своих молодых помощников. Три недели назад они пошли в лес, нашли там недалеко от горячих ключей деревья вару, содрали со стволов длинные полосы луба и разложили их на открытом месте. Так этот луб в течение нескольких дней сушился на солнце, а когда высушился, мальчики стали сплетать из его волокон шнурки. Заготовив шнурки, они принялись вязать, из них крупноячеистую сеть и до сего дня непрерывно работали, но сейчас все словно в воду канули, никого не найти. А разве мало Нканда их угощал, разве мало делал им всяких подарков? Огорчился старик. Тут сосед его Ланголаи незаметно подошел к нему и спросил:

— Чем ты, Нканда, так озабочен? Какой длины сеть тебе нужна, Нканда?

И немного подумав, Нканда ответил:

— До стометровой не хватает еще метров тридцать. А чтобы ловля была удачной, надо обязательно дотянуть до стометровой. Прежде-то сети у нас были куда больше.

А Ланголаи только головой кивнул.

— А вот если, — продолжал Нканда, — сеть будет шириной в шесть метров, то к верхнему краю нужно приделать поплавковые шесты, а к нижнему — каменные грузила.

— Не забудь прикрепить свои резные украшения, — перебил его Ланголаи.

— Не беспокойся, — не без гордости улыбнулся Нканда, — они уже ждут меня в моем доме. Хочешь, покажу?

И Нканда повел Ланголаи к своему дому.

Вдруг из кустарника выбежали шумные мальчишки. Их было десять — двенадцать. Как ни в чем не бывало они быстро расселись вокруг оставленной ими сети и стали продолжать работу. Сразу умолкли их шумные голоса, замелькали проворные руки, и до того усердно они работали, что Нканда и Ланголаи, увидев их, не смогли удержаться от улыбки.

— Где вы пропадали? — спросил Нканда.

— Мы были у мамаши Тамбука, — ответил один из мальчиков.

— Так, так, а о своей работе и не подумали.

— Нет, мы о ней не забыли, — отвечали мальчики, — но мамаша Тамбука рассказывала нам всякие интересные истории, и мы у нее засиделись.

— Думаете, я не знаю никаких историй? — сказал Нканда. — А знаете ли вы сказку о свинье и черепахе?

Все смолкли, и Нканда стал рассказывать сказку.

«В давние времена свинья жила в море, а морская черепаха — на суше. Однажды свинья и черепаха встретились на берегу. Свинья сказала черепахе:

— Дай-ка я попробую, поживу на суше.

— Ну что ж, поживи, — ответила черепаха, — а я посмотрю, каково мне будет в море.

И черепаха бухнулась в воду и поплыла. Море ей понравилось, и, выбравшись на берег, она сказала свинье:

— Давай меняться. Оставайся ты на суше, а я буду жить в море.

А свинья, пока черепаха плавала, успела вываляться в грязи и наесться диких плодов. Ей на суше понравилось. С тех пор свинья живет на суше, а черепаха — в море».

Через несколько дней сеть была готова, и Нканда пошел со своими юными помощниками к морю. Старик решил вознаградить мальчиков за труды и позвал их с собой на морскую охоту. На берегу началась возня. Нгаполе и другие соплеменники Нканды спускали на воду лодки. Женщины и девушки приносили клубни таро для охотников. Эти клубни охотники обычно варят на огне, который разводят в ящике с песком на помосте, соединяющем корпус лодки с ее балансиром. В каждом таком очаге тлеет небольшое полено.

К лодкам подошел сгорбленный беззубый старик с морщинистым, изъеденным оспой лицом. Это был колдун Пеперо. Он достал из своей сумки несколько кусочков коры; никто не знал, что это за кора. Неторопливо он размолол их, порошок взял в рот и выплюнул его прямо на сеть. При этом он нашептывал заклинание, которое должно было принести богатый улов.

Затем юноши крепкими руками схватили сеть и потащили ее к лодке Нгаполе. Нканда и другие стали затаскивать сеть на помост, соединяющий лодку с балансиром.

— Куда поедем, Нканда? — спросил Нгаполе, владелец лодки.

— К отмели Ванга, пожалуй. Там еще никто не охотился, ведь в прошлый раз мы ловили у Матанарого.

— Ты прав. На Матанарого уже всех черепах повыловили. Что ж, поедем на Вангу.

Тут юные помощники Нканды, крича и визжа от радости, один за другим попрыгали в лодку. Мужчины сели за весла, и лодка тронулась. Колдун Пеперо расположился возле сети. Он не смотрел ни на сосредоточенные лица гребцов, ни на голубеющее небо. Он глядел куда-то вдаль, и губы его беззвучно шевелились. Никто, по-видимому, не обращал на него внимания.

Через некоторое время после отплытия Нгаполе вытащил из горячей золы печеные клубни таро, роздал их гребцам, и те, положив весла, стали с аппетитом уплетать мучнистые клубни. Но недолго они ели, вскоре вновь заработали веслами-гребками, и лодка взяла курс на отмель Ванга. До нее оставалось уже совсем немного. Колдун Пеперо еще раз обрызгал сеть своей волшебной жвачкой и произнес таинственное заклинание.

Когда лодка приблизилась к отмели Ванга, одни мужчины принялись закидывать сеть, другие, прыгнув в воду, растягивали ее. Сеть медленно погружалась. Вдруг на лодке все разом закричали, произнося самые грубые ругательства. Они предназначались черепахам, которых таким образом загоняли в сеть. Тут же нырнули в воду и мальчишки и на равном расстоянии друг от друга поплыли за сетью. Один конец сети был прикреплен к одной лодке, а другой, противолежащий, — к другой лодке. Сеть таким образом широко растянулась дугой. Мужчины на остальных лодках с громким криком гребли ко входу в полукруг, образуемый сетью; чтобы загнать черепах в сеть, они сильно били веслами по воде. Как только поплавковые шесты зашевелились — а это означало, что одна из черепах попалась, — пловцы с воем бросились на черепаху, перевернули ее на спину и потащили в лодку. Когда солнце приближалось к линии горизонта, в лодках лежали уже четыре черепахи. Нканда был доволен. Не зря, видно, Пеперо колдовал. Тут Нканда приказал возвращаться. На обратном пути он думал о том, сколько раковинных денег, копий и украшений ему придется отдать своим помощникам.

«Уж тут не поскуплюсь, — думал Нканда, — ведь еще не раз понадобится их помощь».

Акул ловят самой обычной петлей, столь незамысловатой на вид, что кажется, будто это не настоящая охота, а только игра. Тем не менее этот способ ловли акул распространен среди туземцев Новой Ирландии, южных Соломоновых островов, островов Санта-Крус и восточной части Новой Гвинеи. Здесь используется одна поразительная особенность акулы: ее безграничное любопытство.

Охотники за акулами выходят в море на лодке с балансиром. Их странный рыболовный снаряд по виду напоминает большой двухлопастный пропеллер. Сквозь него протянута мертвая петля каната, сплетенного из растительных волокон. Акулоловы берут с собой короткую, но тяжелую деревянную палицу и широкий ротанговый обруч, к которому прикрепляют куски скорлупы кокосового ореха. Они трясут этим обручем, и кусочки скорлупы ударяются друг о друга, отчего раздается громкий треск. Этот треск может обратить в бегство человека, но он привлекает акулу. Она осторожно подплывает к лодке, что и нужно ловцу, и тогда ей на голову накидывают петлю, резким рывком затягивают ее, и хищник морей оказывается в плену у человека. Акулу убивают сильными ударами палицы.

Казалось бы, столь искусные морские охотники должны быть не менее искусными на суше. Но это не так. Дело в том, что фауна меланезийских островов чрезвычайно бедна пригодными для охоты животными и дичью. Лишь дикие или, вернее, одичавшие свиньи обилием мяса привлекают внимание туземных «немвродов». На дикую свинью охотятся еще потому, что она разоряет огороды и посевы. В большинстве случаев на диких свиней устраивают настоящую облаву. Прежде всего мужчины молят предков об удачной охоте, затем расставляют в кустарнике крупноячеистые сети длиной до 20 м. Огораживается обширный участок леса. Мужчины располагаются позади натянутых сетей, а юноши, крича и стуча палками по деревьям, гонят зверя прямо на сети. Здесь мужчины убивают его палицами и копьями.

Таким же образом охотятся на казуара, который водится только на архипелаге Бисмарка. На казуара, как и на дикую свинью, охотятся также в одиночку. Охотник берет с собой собак, накормленных особым колдовским снадобьем — размельченными корнями имбиря с крапивой. От этого зелья собаки до того свирепеют, что иногда набрасываются на своего хозяина. На тропах, по которым ходят казуары и дикие свиньи, расставляют ямы-ловушки глубиной до трех метров. Ямы накрывают зелеными ветками. Наступив на ветки, животное проваливается в яму.

Островитяне архипелага Бисмарка часто охотятся на древесного сумчатого медведя — кускуса. Его мясо считается деликатесом, а из зубов его делают высоко ценимые ожерелья. Кускус — ночное животное, величиной с кошку, с длинным хвостом, которым он обхватывает ветви деревьев. Днем кускус крайне беспомощен, и его легко поразить камнем или копьем, а то и вовсе снять голыми руками, взобравшись на дерево. Островитяне любят охоту и на всякого рода летучих животных. Чаще всего туземцы этих мест, всегда испытывающие недостаток в мясе, охотятся на летучую собаку, несмотря на то что это странное животное связывается в их воображении с духами умерших. Летучая собака — типичное ночное животное. Днем целые колонии летучих собак дремлют на ветвях тропического леса. Мужчины любят ловить их на рассвете и в сумерки. Именно в эти часы летучие собаки садятся на плодовые деревья или летят к месту своего ночлега.

Для индивидуальной охоты пользуются сачком, сделанным следующим образом: к одному из концов бамбукового шеста лучеобразно прикреплены ротанговые прутья. Эти прутья опираются на тростниковые кольца, образуя воронковидный каркас, обтянутый сеткой. Держа в руках это приспособление, охотник сидит на ветвях плодового дерева и постукивает себя кулаком по груди, отчего раздается гулкий звук, похожий на шум полета летучей собаки. Стук привлекает подстерегаемых животных. Одна за другой летучие собаки садятся на ветви деревьев. Тогда охотник быстро накидывает на одну из собак свой сачок; животное пытается выпорхнуть, но тщетно: оно застревает в сетке сачка.

Еще больше распространена коллективная охота, при которой используется широкая натяжная сетка. В лесу к ветвям двух плодовых деревьев, отстоящих друг от друга на небольшом расстоянии, прибивают по длинной палке в направлении полета летучих собак. К концу каждой палки прикрепляют бамбуковую перекладину с ротанговой петлей, через которую продевают веревку, чтобы подымать и натягивать сетку. Группы охотников с зажженными кокосовыми факелами в руках кидают в кроны плодовых деревьев камнями, и испуганные собаки взлетают вверх. В темноте они наталкиваются прямо на сетку. Этот способ весьма эффективен; применяя его, туземцы ловят 40–50 летучих собак в день.

Что же касается пернатых, то они в жизни меланезийцев существенной роли не играют. Если меланезийцы и охотятся на птиц, то только ради ярких разноцветных перьев. Предпочтение отдается птицам-носорогам, а также голубям и попугаям всевозможных видов. На некоторых островах туземцы пользуются на охоте пращой или луком со стрелами, причем с насаженной на них тупой деревянной головкой. Но густая лесная поросль препятствует меткой стрельбе из лука или пращи, поэтому туземцы предпочитают ловить птицу петлей или длинным прутом, намазанным клеем. Они обрывают листву с небольшого деревца и оголенные ветви обмазывают клейким веществом. К этому деревцу привязывают пойманных попугаев, которые, громко крича, привлекают своих сородичей. Ничего не подозревающие попугаи садятся на ветки, и клейкая масса тотчас же прихватывает их лапки, да так крепко, что птицам иногда отрезают ноги, чтобы снять их с ветвей.

Сетка для ловли летучих собак

При ловле силком петлю подвешивают перед самым гнездом. Как только птица сунет голову в гнездо, петля тотчас же затягивается либо спрятавшимся охотником, дергающим шнурок, либо сама по себе. И все же в целом охота на птиц в жизни меланезийцев не имеет особого хозяйственного значения.

 

Бытовые противоречия

Как бы ни было трудно проследить культурное развитие какого-нибудь народа, чтобы познать типичное в его культурном своеобразии, понять взаимоотношения людей у этого народа, внутренний смысл человеческих отношений еще труднее. Только немногие исследователи, занимаясь в полевых условиях изучением быта отдельных племен, смогли в какой-то степени постичь смысл существующих у них отношений. Для этого одинаково важно и достаточно продолжительное пребывание среди изучаемого племени, и знание его языка. Но самое главное для европейца-исследователя, стремящегося проникнуть в духовный мир туземцев, это завоевать у них полное доверие. Изучение брачных отношений требует, разумеется, большого терпения и такта. Наряду с некоторыми ценными наблюдениями миссионеров выдающиеся работы Хильды Турнвальд и Бронислава Малиновского дают нам возможность подробно ознакомиться с существующими у меланезийцев взаимоотношениями полов, столь сложными и многогранными, сколь вообще разнообразны человеческие характеры. На меланезийских островах поведение людей, вытекающее из естественных человеческих склонностей, регламентируется извечными неписаными законами. Но, несмотря на это, жизнь меланезийцев не обходится без бытовых трений. Об этом свидетельствует запись Хильды Турнвальд, которую мы приводим ниже в сокращенном виде.

Поселок Колекая был расположен на круглой площадке, окруженной высокими деревьями. Он состоял из нескольких покоящихся на сваях домов, в которых жили родители Колекая и его братья со своими женами. (По обычаю острова Бугенвиль девушки, вышедшие замуж, должны жить в семье родителей мужа.) Посреди этих свайных домов находился открытый для всех рабочий дом, а позади помещалось стойло для свиней.

Однажды, когда Колекай лежал больной в своем доме, жена его Моноку, как обычно, отправилась к реке за рыбой. Вдруг откуда ни возьмись из-за кустарника вышел Камелуои и преградил ей дорогу. Этот мужчина в течение вот уже нескольких недель пытался ею овладеть. На сей раз Камелуои решил не отступать. Но Моноку отвергла его. Тогда Камелуои проследил ее путь к реке. Когда ничего не подозревающая Моноку, стоя на берегу, наклонилась над водой, Камелуои, боясь, что Моноку расскажет о его домогательствах, схватил ее и утопил в реке.

Овдовевший супруг сперва полагал, что произошел несчастный случай, но позднее до Колекая дошли слухи об убийстве: Камелуои где-то проболтался.

Колекай поручил одному человеку, пользовавшемуся репутацией опытного убийцы (буруругачи), убить Камелуои. Тот исполнил поручение, и, так как подобная месть нисколько не противоречила давней традиции, узаконенной правовыми нормами общины, инцидент был исчерпан. После этого Колекай женился на своей двоюродной сестре Талии. Впрочем, вторично жениться он мог бы, согласно законам племени, и при жизни первой жены, но Колекай не делал этого, потому что сильно любил Моноку.

Браки по любви заключаются у меланезийцев ничуть не реже, чем у нас, и даже известны случаи, когда овдовевший супруг или супруга не могут пережить своего горя и кончают жизнь самоубийством.

Талиа рожала восемь раз. Не удивительно, что она казалась старше своих лет. С утра до вереча она неустанно хлопотала по хозяйству. Ухаживала за свиньями, а их у нее было немало, смотрела за огородом, ловила рыбу, носила дрова. В отличие от Талии ее молодые дочери не любили трудиться, зато любили наряды. Но далеко не все были такие. Макуния, жена старшего сына Колекая, всегда была занята каким-нибудь делом и никогда не унывала. Звонким и легким голоском она напевала сочиненные ею самой детские песенки, вызывавшие восхищение односельчан. И несмотря на восторги окружающих, она ничуть не зазналась и осталась такой же скромной и доброй, какой была. Вот одна из ее песенок:

А вот еще одна характерная сценка, наблюдавшаяся в той же местности. Пятидесятилетний Коба после смерти своей первой супруги женился вторично. Его новую жену звали Манта, и родом она была из соседнего селения. Скупой и хитрый Коба любил похвастать тем, как дешево он добыл ее. Дело в том, что Манта была в разводе. Первый муж выгнал ее из дому за измену, и Манта возвратилась в дом своих родителей. Отец уже не раз пытался выдать дочь замуж, но тщетно. И вот наконец объявился жених. Кобе надлежало внести выкуп первому мужу Манты, так как тот остался после развода в накладе: отец Манты не вернул ему выкуп за невесту. Конечно, семьдесят снизок раковинных денег — сумма немалая, но за невесту с «безупречной репутацией» платят больше. В общем этот «дешевый» выкуп оказался для Кобы не таким уже дешевым, ведь Манта, будучи разведенной женой, не привела с собой ни одной свиньи. Дети Манты от первого брака оставались, как этого требовал обычай, у родного отца. Зато Манте приходилось воспитывать дочь Кобы.

Характер Кобы проявился в полной мере, когда Манта неожиданно скончалась. Коба тотчас же велел отнести труп жены в ее родную деревню. Это противоречило издавна существующему обычаю. Овдовевший супруг должен был оповестить родственников жены о ее смерти, чтобы те успели прибыть к нему на похороны. Отчего же Коба позволил себе нарушить этот обычай? Да оттого, что был скуп. Он хотел избавить себя от расходов, связанных с сожжением трупа, как этого требует ритуал, соблюдаемый на острове Бугенвиль.

После смерти второй жены Коба жил вместе со своей дочерью. Однажды дочь Кобы, которой тогда еще не было семнадцати лет, прибежала в миссию и попросила защиты у сестер-монахинь. Отец хотел выдать ее за пожилого мужчину, своего приятеля, потому что тот намеревался дать хороший выкуп раковинными деньгами. Но девушка любила юношу, который тщетно просил у Кобы ее руки. Разгневанный Коба примчался в миссию за дочерью и собрался, как это не раз бывало в таких случаях, пустить в ход свою грозную палку. Но сестры-монахини его переубедили, и Коба разрешил своей дочери выйти за молодого человека. Когда несколько позднее Кобу спросили, как он обходится со своим зятем, на его тощем лице появилась широкая улыбка, и он, подмигнув, сказал на пиджин-инглиш: «Не good fellow na me like stop long house belong him na piccanini belong me he all time cook him good fellow kaikai na me catch him plenty». «Он славный малый, и я люблю гостить в его доме, и дочь моя готовит ему вкусную пищу и меня потчует вдоволь».

Несколько недель спустя Коба, никогда не мывшийся, носивший вместо одежды какую-то грязную тряпку, к чему его ровесники-односельчане уже давно привыкли, вдруг предстал перед своими соплеменниками вымытым, напомаженным, аккуратно одетым, с пучком пахучей травы под наплечным браслетом. Ему опять захотелось жениться. Его избранницей оказалась бездетная вдова Унитаи из дома его друга, вождя Кокобы, который собирался отдать ее за сто снизок раковинных денег. Коба стал сначала торговаться, но в конце концов согласился с назначенной ценой, хотя ему и пришлось часть денег занять у друзей. Однако из полученных ста снизок Кокоба оставил себе лишь десять, сорок он отдал своему брату, одному из верховных вождей племени, в подчинении которого находился, человеку, получившему от колониальных властей пост начальника, остальные пятьдесят — родственникам умершего мужа той вдовы, на которой собирался жениться Коба.

Как человек предусмотрительный, Коба построил своей жене дом в ее родной деревне. Жена жила в этом доме, тогда как он сам находился то у нее, то у своей дочери. Так прошло несколько недель, и Коба узнал, что жена его сбежала. Рассердился Коба и помчался за ней. Он догнал ее и привел назад в ее дом, но теперь жена избегала его. Хильда Турнвальд посетила однажды супругу Кобы в ее опрятном домике и не постеснялась сказать старому ловеласу, что жена его для него слишком молода. Это замечание его обеспокоило. Теперь, возвращаясь к дочери, он взял с собой молодую жену. Он боялся, что она снова сбежит от него. Это был самый разумный шаг со стороны недоверчивого мужа; действительно, прошло еще несколько месяцев, и молодая жена Кобы подружилась с его дочерью и в конце концов примирилась со своим положением.

В супружеских отношениях меланезийцев преобладает легкость и непринужденность. Однако они регламентируются своеобразными правилами хорошего тона. Так, выражать нежные чувства словами или жестами считается неприличным. Если мужчина и женщина ходят в обнимку или хотя бы взявшись за руки, они подвергаются общественному осуждению. Супругам строго воспрещается улыбаться друг другу или взирать друг на друга влюбленным взглядом. Пример, весьма характерный для этих нравов, приводит Малиновский. Однажды он куда-то шел с одной туземной супружеской четой. Вдруг женщина поранила ногу и захромала. Он посоветовал мужчине взять свою жену под руку. Но оба супруга смущенно заулыбались и потупили взор. И как только белый человек мог подумать о такой непристойности!

Казалось бы, такие отношения супругов свидетельствуют об отсутствии взаимной симпатии. Однако это не так. Хотя между ними и возникают иногда разногласия, все же семейные ссоры, постоянное озлобление, сцены ревности у них редки. Но если такие эксцессы случаются, то из-за излишнего самолюбия и честолюбия кончаются обычно трагически. Малиновский иллюстрирует эти нравы множеством интересных примеров. Ниже мы приведем в сокращенном виде два описанных им случая, которые могут дать представление о внутреннем мире туземцев и обрисовать создающийся при таких происшествиях социальный конфликт.

Гумалуйя был женат на Кутавоуйе. Но однажды Гумалуйя влюбился в Илапакуну и вступил с ней в связь. Тогда жена Гумалуйи отказалась вести хозяйство. Перестала варить пищу, носить воду, и Гумалуйе пришлось прибегнуть к помощи своей замужней сестры. Однажды вечером, когда все жители деревни сидели возле своих хижин за трапезой, Кутавоуйя устроила своему мужу публичную сцену. Она истошным голосом честила мужа:

— Ты все развратничаешь, тебе нужны одни любовные похождения, ты совсем отбился от рук!

И далее полился целый поток самых отборных ругательств. Звонким эхом отдавались ее крики во всех концах тихой деревушки. Кутавоуйя в ярости своей расходилась все больше и больше. И вдруг Гумалуйя вне себя от гнева стал бить жену палкой и бил ее до тех пор, пока та не потеряла сознание. На следующий день Кутавоуйя покончила жизнь самоубийством. Она съела желчный пузырь одной из разновидностей рыбы-шар, яд которой действует мгновенно.

Не менее трагично закончилась жизнь молодой трудолюбивой Исакапу. Она искренне любила мужа, но он буквально замучил ее безмерной ревностью. Возвратившись однажды после долгого отсутствия домой, он затеял скандал. Он ругал жену на чем свет стоит, нещадно бил, и она, обливаясь слезами, выбежала из дому. В отчаянии она кричала:

— На мне живого места нет, спина ноет, голова разламывается! Вот взберусь сейчас на высокое дерево и брошусь с него!

Через два дня она надела самые красивые украшения, вскарабкалась на дерево и крикнула мужу:

— Посмотри на меня в последний раз! Я всегда была тебе верной женой. Ты же бил и оскорблял меня без всякой причины. Смотри, я сейчас убью себя!

Муж полез на дерево за женой, но не успел он долезть и до половины, как та бросилась с дерева и разбилась.

У меланезийцев существуют понятия о браке, которые нам могут показаться странными. В жизни супругов строго разграничены сферы трудовой деятельности мужа и жены, и даже в тех случаях, когда оба супруга делают одно и то же, делают они это по-разному. Так, женщины носят корзины на голове, а мужчины только на плече. Ни одному из супругов никогда не придет в голову хотя бы в шутку понести свою ношу как-либо по-иному. Мужчина обязан смотреть за грудным ребенком, он должен не только носить его и качать на коленях, но и кормить кашицей из размельченных кореньев, обмывать его и вытирать. Это типичная привилегия отца, и если белокожий чужеземец хочет завоевать доверие меланезийских мужчин, ему следует похвалить их детишек. Желание иметь детей и собственную семью у меланезийцев ничуть не меньше, чем у других народов. Эта потребность сильнее выражена у мужчин, потому что там холостяки считаются неполноценными людьми; ведь благодаря женитьбе мужчина приобретает ценные вещи, повышающие его общественный престиж. Правда, выбор супруги или супруга в известном смысле ограничен в силу существующей общественной структуры. Каждое меланезийское племя разделено на локальные группы с отцовским правом и два тотемных класса с материнским правом. Каждый тотемный класс носит название священного животного; члены класса считаются родственниками. Люди, принадлежащие к одной локальной группе и одному и тому же брачному классу, считают себя родственниками, хотя по крови могут таковыми не быть. Брак между такими родственниками не допускается. Есть и другие ограничения. Так, брак признается неравным, когда одна локальная группа считает себя более высокородной, нежели другая. Вступление в брак в значительной степени регламентируется имущественным положением и рангом родителей жениха и невесты.

После свадебного обряда молодожены устраивают для всех своих односельчан пиршество, и только после этого брак их считается действительным. Затем родители мужа и жены преподносят друг другу подарки, насколько это им позволяет имущественное положение. Здесь и продовольствие (овощи, свинина), и вещи (топоры, связки раковинных денег, всевозможные украшения). Бывает и так (например, на островах Тробриан), что родители жены обязуются ежегодно отделять семье своей дочери определенную часть урожая. Это нелегкое обязательство, особенно если у родителей жены много дочерей.

Расторгнуть брак так же легко, как и вступить в него. Для расторжения брака существует немало причин: измена, нерадивость, неудовлетворенность и разочарование одного из супругов. В таких случаях жена забирает свои пожитки и уходит к родителям. Так называемый выкуп за невесту не возвращается, за исключением тех случаев, когда разведенная жена выходит вторично замуж.

Бездетность считается несчастьем и часто оказывается причиной охлаждения отношений между супругами, а то и поводом для разрыва. Однако бывает и так (например, на северных Соломоновых островах), что женщина явно не хочет иметь детей. Она либо убивает новорожденного, либо для предотвращения зачатия применяет стерилизующие средства, изготовление которых является профессиональным занятием старух. Истинные мотивы этих действий, разумеется, весьма различны, и определить их не так-то просто. По мнению Хильды Турнвальд, отрицательную роль в этом отношении сыграла проституция. Было время, когда мужчины из семей вождей прибегали к услугам проституток, и те, чтобы не плодить незаконнорожденных, применяли средства прекращения беременности.

В период беременности женщина вместе со своим супругом соблюдает определенные правила: они воздерживаются от некоторых блюд, которые, по их мнению, неблагоприятно влияют на развитие ребенка. На Новой Британии женщина в последний период беременности не делает никакой тяжелой работы. Столь гуманное установление принято далеко не у всех меланезийских племен. Редким исключением является даже такой совершаемый при первой беременности ритуал, описанный на островах Тробриан. Там родственницы жены торжественно вручают молодой женщине лубяные юбки и плащи. Эти вещи освящаются магическими заклинаниями, и молодая мать носит их в течение некоторого времени после родов. Когда женщина чувствует приближение родов, она в сопровождении своей матери и подруг отправляется в особую хижину в стороне от жилищ. Поодаль находится также хижина, где женщины пребывают в период менструации. Разрешение от бремени пытаются ускорить с помощью колдовства. Какая-нибудь «мудрая» женщина произносит заклинания над листьями благовонного куста, которыми растирают тело роженицы. Несмотря на массаж и грелки, ускоряющие роды, нередко возникают осложнения, с которыми туземцы, не умеющие разобраться во всех особенностях этого физиологического процесса, не в состоянии бороться, и тогда молодая роженица может и умереть. Ныне благодаря врачебной помощи такие осложнения устраняются.

Детей, рожденных с дефектами тела или слабосильных, сразу убивают. Та же участь постигает перворожденного из двойни. Если рождается тройня, то в живых остается ребенок, появившийся на свет последним. Рождение первенца вызывает большую радость. Через несколько дней после его появления на свет устраивается пышное празднество с торжественным пиршеством и танцами, в котором принимают участие все односельчане. Новорожденного украшают побрякушками. Появление на свет нового гражданина земли знаменуется множеством ритуальных церемоний. Его окуривают в дыме небольшого костра, стригут и красят ему волосы, перевязывают головку лубяной лентой, чтобы череп рос в длину и благодаря этому был менее чувствителен к ударам и толчкам. Этот обычай, существующий на юге Новой Британии, известен также на юге острова Малекула (Новые Гебриды) и считается характерным элементом культуры одного из миграционных слоев меланезийского населения.

В обращении с детьми всех возрастов меланезийцы всегда соблюдают определенные гигиенические правила. Маленьким либо протирают лицо кокосовым маслом, либо моют их в воде, подогретой раскаленными камнями. Как ни странно, меланезийцы для мытья ребенка применяют именно этот стародавний способ нагревания воды, хотя для приготовления пищи пользуются глиняными горшками. Дело в том, что туземцы скрупулезно соблюдают старинные обычаи в обращении с ребенком.

Растя своих малышей, меланезийская мать встречается со множеством трудностей, особенно в связи с кормлением. Эти трудности она вряд ли осознает, но именно они и приводят к убийству детей и к половому воздержанию супругов во время кормления. Так как у меланезийцев нет домашних животных, дающих молоко, кормящая мать вынуждена растягивать период кормления до трех лет. В течение этого периода она не может родить еще одного ребенка. Хотя меланезийских грудных детей и подкармливают кокосовым молоком, в какой-то мере заменяющим материнское, и уже с самого раннего возраста начинают прикармливать мягким вареным таро и ямсом, все же при отлучении от груди у них бывают тяжелые расстройства пищеварения.

Когда ребенок начинает ходить, он увлекается играми. В раннем возрасте мальчики и девочки играют вместе. Меланезийские дети знают огромное количество игр с хороводом и песнями. Забавляются также и волчком. Это какой-нибудь плод, насаженный на палочку. Играют в «камушки», для чего употребляют орехи, и во всевозможные игры со шнурками. Любопытно, что меланезийцы в отличие от своих восточных соседей не устраивают никаких спортивных состязаний. С наступлением половой зрелости дети прекращают эти невинные забавы. В этот период намечается окончательное разобщение обоих полов, так как мальчик уже тяготеет к отцу, а девочка — к матери, и каждый подросток знакомится со своими будущими обязанностями. Через некоторое время происходит пространственное разобщение, что приводит к известному ослаблению семейных уз. На острове Гуадалканал (Соломоновы острова), где муж и жена спят в разных хижинах, мальчик покидает жилище матери уже на третьем-пятом году жизни и спит с отцом, тогда как дочь остается с матерью. Однако в период от наступления половой зрелости до женитьбы единственное дозволенное юношам место пребывания — это мужской дом или дом для холостяков. Обычно это весьма импозантное здание, расположенное в самом центре деревни. Здесь юноши получают от взрослых наставления и проходят некоторое обучение. Так, у западных племен Новой Британии каждый юноша находится на попечении взрослого наставника, обучающего его изготовлению оружия (пращи, копья), охотничьих ловушек, рыболовных сетей, а также обращению со всеми этими вещами.

Прежде женщинам и девушкам под страхом смерти запрещалось посещение мужского дома или дома холостяков. Но на островах Тробриан существовал, как ни странно, противоположный обычай. Там дом для холостяков с одобрения общины был превращен в своего рода любовную беседку для юношей и девушек. Здесь нет ничего от проституции, хотя на меланезийских островах она и существует в известных формах, а на Соломоновых даже поддерживалась вождями.

По мнению Малиновского, которому мы обязаны приведенными сведениями, свободное общение между молодыми людьми не имеет также ничего общего с групповым браком или групповым промискуитетом. Партнеры не меняются, оргий не происходит, ибо поведение каждого регламентируется определенным моральным кодексом. Хотя любовники и разделяют ложе, каждый живет своим бюджетом, питается у своих родителей, ибо совместная трапеза означала бы публичное объявление о бракосочетании. Нередко из такого свободного сожительства возникают настоящие, прочные браки.

С наступлением совершеннолетия меланезийские юноши и девушки проходят посвящение. Совершаемые при этом обряды отчасти связаны с приемом в мужской или тайный союз, и для мальчиков их гораздо больше, чем для девочек. Кандидаты отбираются общиной и размещаются в специальной огороженной частоколом хижине, находящейся где-нибудь за деревней, в лесу. Иногда и девушки (на Новой Ирландии, например) должны в течение продолжительного времени пребывать в специально отведенных местах. Если девушки хотят принять участие в танцах женщин, выйти из своих обиталищ они могут, лишь закутавшись с головы до ног. При посвящении меланезийским мальчикам делают обрезание. Этот обычай неизвестен папуасам, его нет и на Соломоновых островах. Кроме того, на островах Меланезии мальчикам преподают своеобразные уроки жизневедения и религии. Их знакомят с предметами культа (на Новой Ирландии, например, со священными резными фигурами, выставляемыми напоказ во время поминальных празднеств). Их обучают также игре на «волшебных» дудочках. На острове Вогео (близ северного побережья Новой Гвинеи) мальчикам надрезают язык, чтобы игра их была более искусной. Язык мальчикам надрезают еще и для того, чтобы избавить их от «плохой крови», которую они, по представлениям туземцев, унаследовали от своей матери. Каждый, кому надрезают язык, превращается в нового человека. Об этих представлениях можно судить по заключительной церемонии ритуала посвящения, наблюдающейся в некоторых областях Новой Ирландии. Там мальчиков (а также девочек) кладут на помост и велят им представиться мертвыми, то есть заснуть. Когда мальчики или девочки заснут, их будят, и это означает пробуждение к новой жизни, как бы рождение заново. После этой церемонии юноша или девушка становится полноценным членом общины, получает все права члена общины и соблюдает все ее установления. Поведение их отныне строго контролируется общественным мнением. Отношения между супругами, по представлениям меланезийцев, не прекращаются и тогда, когда один из них умирает. Независимо от истинных чувств родственников покойного производятся традиционные траурные церемонии. Когда больной умирает, сразу же начинаются громкие причитания. Они тем сильнее, чем большей любовью, уважением и престижем пользовался покойный при жизни. В большинстве случаев вдове и ее родственникам надлежит скорбеть гораздо дольше и сильнее, чем вдовцу. Иногда родственники умершего, боясь магических излучений трупа, отказываются отдать покойному последнюю дань любви и уважения. Этому служат некоторые табу. Омовение и наряжение покойника, равно как и его захоронение, совершаются обычно женатыми или замужними сородичами умершего. Они выражают свою скорбь тем, что стригут себе волосы, раскрашивают свое тело и накосят себе удары. Вдова умершего ходит закутанная в циновки, а иногда даже «уходит от мира»: живет где-нибудь (как это принято, например, на островах Тробриан) одна и не выходит из своего обиталища в течение нескольких месяцев. В это время о ней заботятся ее домочадцы.

Существующее у меланезийцев материнское право точно определяет положение детей после смерти родителей. Дети остаются на попечении матери, которая возвращается в семью своих родителей. Если нет в живых и матери, то опекуном детей становится ее старший брат. Частная собственность одного из супругов не переходит во владение другого. В личную собственность жены помимо одежды и украшений входит также кухонная утварь, тогда как мужчине кроме его одежды и украшений принадлежат оружие, силки, сети, каменные топоры и танцевальные барабаны. Мужчине принадлежит также недвижимое имущество, такое, как плодовый сад, дом, лодка, и живой инвентарь, например свиньи. Все эти вещи в случае смерти мужа или жены делятся между определенной группой наследников. Собственность мужчины достается его младшему брату или племяннику, то есть сыну брата его жены. При этом иногда возникают довольно необычные ситуации. Некоторые из них наблюдал Малиновский на островах Тробриан.

Бывает, например, что отец, горячо любящий своего родного сына, еще при жизни отделяет ему часть своего имущества, не требуя за это никакой компенсации. Так отеческая любовь преодолевает препоны давнишнего правопорядка — ведь после смерти отца сын должен уступить отцовское имущество законному наследнику. А тут часть имущества уже принадлежит сыну и поэтому передаче не подлежит. Но бывают случаи, когда законный наследник претендует на известную долю имущества отца при его жизни. Тогда законному наследнику соответствующая часть имущества вручается, однако за это он должен заплатить определенную сумму.

Подобного рода отношения, развившиеся в условиях материнского права, в Меланезии явление довольно редкое, ибо они уже претерпели некоторые изменения в связи с распространением идеи отцовского права. На некоторых островах Новых Гебрид брат умершего мужа берет на себя заботу о вдове и ее детях. Проникновение в общественную жизнь меланезийцев двух принципиально противоположных воззрений — материнского права и отцовского права — есть следствие исторического развития. В отношении Соломоновых островов установлено, что там на древнее тотемическое материнское право рода наслоилось отцовское право пришедшего туда позднее населения. Эти изменения не могли не сказаться на взаимоотношениях полов. Возможно, что они еще более углубили существовавшие разногласия, обусловленные различием человеческих характеров и темпераментов.

 

Привилегии и касты

Чем больше укреплялась власть европейских держав в колониях, тем меньше становилось политическое влияние так называемых вождей; прежде вождями называли всех, кто мог считаться предводителем людей. Но исследования этнографов показали, что понятие «вождь» применимо не всегда, и здесь существуют весьма тонкие различия. Если судить по данным, которые в свое время удалось установить официальному австралийскому этнологу Хогбину на острове Вогео близ северного побережья Новой Гвинеи, — высшая политическая власть у меланезийцев находилась в руках clan headman, то есть старейшины рода, или коквала, как его называют на туземном языке. Хотя власть коквала распространялась всего на 50–60 членов рода, авторитет он завоевывал исключительно благодаря своей энергии и ловкости. Он мог также быстро и потерять свой авторитет, если чем-либо себя компрометировал. Своего преемника он назначал еще при жизни. Это был один из старших сыновей его жен. Так как в деревнях, как праВИЛО, было по два-три рода, там имелось столько же коквалов, или родовых старейшин, дома которых по сравнению с жилищами прочих членов клана имели весьма представительный вид. Поэтому когда нам рассказывают о том, что на небольших меланезийских островах в деревнях было «несколько вождей с их сторонниками», то, очевидно, речь идет о старейшинах родов или кланов. Но и на более крупных островах так называемый вождь селения играет, по всей видимости, роль primus inter pares, то есть первого среди равных, который в важных вопросах всегда совещается с главами семейств, прежде чем принять какое-либо решение.

Одним из таких влиятельных лиц был седовласый Паломг Пуло из деревни Кинв на юге Новой Ирландии. Он устраивал танцевальные празднества и самолично руководил всеми танцами. Паломг Пуло имел право приглашать на празднество людей из соседнего селения. Туземцы отзывались о нем с особой почтительностью, называли его big fellow luluai, то есть большой вождь.

На Соломоновых островах местами наблюдалась та же картина. Там в отличие от многих районов Африки передача звания вождя по наследству встречала резкое осуждение, хотя на отдельных островах мванекама, то есть политический предводитель туземцев, пользовался некоторыми прерогативами верховной власти, а во время войн руководил войсками. Но о северных Соломоновых островах мы знаем, что там с приходом большерослых, хорошо сложенных темнокожих людей с грубыми чертами лица возникли новые общественные условия. Пришельцы проявляли большую политическую активность. Всего несколько сот лет назад большерослые люди — женщин среди них было совсем мало — поселились на северных Соломоновых островах и взяли в свои руки политическое руководство.

Благодаря организованности и превосходящему вооружению, то есть более совершенным лукам и стрелам, а главное, благодаря впервые завезенным экономическим ценностям (некоторые виды сельскохозяйственных продуктов, раковинные деньги, свиньи) они заняли особое положение среди коренного населения, превратились в своего рода знать. На севере Соломоновых островов такую знать составляли «великие вожди» селений, называемые мумиратутоберу. Они владели землей. Эту землю великие вожди отдавали в пользование своим братьям. Подвластные мумира туземцы были его кабальными (китере) и получали от него ленные пожалования, за что обязаны были служить ему и его родственникам. Мужчины господствующей касты имели право брать на свои празднества девушек из среды кабальных и отдавать их в распоряжение приглашенных мужчин.

Туземная знать северных Соломоновых островов стремилась сохранить свое преимущественное положение тем, что допускала браки только в своем кругу. Однако недостаток женщин вынуждал их к отступлению от этих правил. Аристократам приходилось иногда жениться на девушках из среды своих кабальных. Сыновья от этих смешанных браков образовали новое наследственное сословие — группу вассалов (минеи). Они добровольно состояли на службе у великого вождя, который в свою очередь оберегал их жизнь и имущество, а за особое усердие даже жаловал их кабальными.

Великие вожди часто заключали между собой оборонительные и наступательные союзы, к чему их побуждали возникавшие конфликты, связанные с введенной ими охотой за черепами. Добычу вражеского черепа великие вожди считали делом чрезвычайно важным, ибо полагали, что каждый убитый враг усиливает мощь духа войны и тем самым закрепляет их личные военные успехи. Рихард Турнвальд еще лет 50 тому назад насчитал у одного вождя свыше 60 трофейных черепов, выставленных в специальном павильоне. Охота за черепами приняла на Соломоновых островах такие размеры, что опустошались целые деревни. Английский естествоиспытатель Вудфорд был однажды свидетелем, как такого рода «экспедиция» возвращалась с 32 черепами! Не удивительно, что селения на Соломоновых островах с их овальными и четырехугольными домами, стоящими либо просто на земле, либо на земляном или каменном цоколе, либо на сваях, укреплены глинобитными стенами, если только не построены на неприступных горных кряжах. Несмотря на свое привилегированное положение, великий вождь в среде туземной аристократии является также лишь первым среди равных. Его звание наследует старший сын. Нередко сын вождя благодаря силе характера добивается исключительного положения. Таким человеком был когда-то «король» Горей на Шортлендских островах. Он пользовался огромной властью, и даже европейцам приходилось отдавать ему дань уважения. Но бывали и обратные случаи; например, жители деревни на западном побережье острова Бука в один прекрасный день свергли своего вождя за неспособность руководить, прогнали его и избрали другого.

Касты вождей существуют и на островных группах, расположенных к юго-востоку от Новой Гвинеи. Там, как и на Соломоновых островах, вождю и его родственникам принадлежит вся земля, и подвластные вождю жители деревни должны нести определенные службы. Они даже обязаны оказывать ему особые почести. Ни один подданный не смеет ни в чем превосходить вождя, даже в росте, и при встрече с ним простым смертным приходится низко наклонять голову. Весьма своеобразны в Меланезии, пожалуй, единственные в своем роде причины многоженства туземных вождей этого района. Вождь «наследует» жен от своего умершего предшественника, сам он имеет собственных, которыми обзаводится еще в молодости, и сверх того каждый клан дает ему по одной жене. Если одна из жен, отданных кланами, умирает, вождь тотчас же получает замену. Благодаря этому своеобразному обычаю вождь имеет крупный доход. Родственники его жен регулярно выплачивают ему дань натурой. Так как с жителей деревни он не взимает никаких налогов или податей, ему приходится финансировать строительство лодок и домов, путешествия и войны за счет дохода от многоженства. Вождь Киривины имел 60 жен, и родственники каждой жены обязаны были ежегодно доверху наполнять ямсом его амбар, а иногда и два амбара, вмещавшие около 50 ц ямса. Следовательно, годовой доход этого вождя составлял не менее 3 тысяч ц ямса.

Смена способов политического руководства, наблюдаемая нами на Соломоновых островах, происходит также на Новой Каледонии и в южном районе Новых Гебрид. Там звание вождя, появившееся вместе с возникновением патриархата, является наследственной привилегией. Вожди тех мест носят на шее как символ своего достоинства сверкающие белизной раковины улиток овула. Эти украшения в Меланезии особенно ценятся там, где туземная знать стремится и внешне выделиться из всей остальной массы людей. Но знаки отличия вождя — это не только панцири улиток овула. На Новой Каледонии, например, крыши громадных хижин вождей украшались роскошной резьбой с большими раковинами тритонова рога; знаками отличия новокаледонских вождей и вместе с тем их личным оружием были каменные топорики. Они сделаны из гладко выточенного нефритового диска, а рукоять обмотана шнурком из шерсти летучих собак.

Возвращение с охоты за черепами на дощатой лодке

У меланезийских великих вождей есть соперники. Это вожди мужских или тайных союзов, люди с особым престижем, которые, впрочем, не везде соперничают с ними.

В северной части Новых Гебрид тайные союзы пользуются столь сильным влиянием, что там института великих вождей вообще не существует. Как мы уже сообщали, меланезийские тайные мужские союзы занимались обычно совершением обрядов инициации и прочих таинств. В этом у них много общего с тайными союзами папуасов. В чем именно состоят ритуальные церемонии меланезийского тайного союза, вступить в который, заплатив определенную сумму, должен каждый мужчина, посторонние, не члены этого союза, не знают. Зато никто не скрывает своей принадлежности к такому союзу. Наоборот, ее всячески афишируют, ибо она повышает общественный престиж. Все члены тайного союза стремятся получить более высокий ранг и благоговеют перед его обладателями.

Не подлежит сомнению, что тайные союзы играли весьма важную роль в общественной жизни меланезийцев, практикуя тайные суды. Члены тайного мужского союза притесняли остальных людей, не посвященных в союз, обирали их и даже не гнушались насылать на них смерть колдовством или, попросту говоря, отравлять ядами. Трудно сказать, были ли эти проявления дикости, сопровождавшиеся порой эротическими эксцессами, симптомами нравственного распада. Ясно лишь одно: меланезийские тайные союзы с их костюмированными танцами и всевозможными колдовскими таинствами (в частности, совершаемые ими обряды поклонения предкам и духам) имели прямое отношение к культу. Это относится прежде всего к тайному союзу Иниет у племен побережья полуострова Газели. Там каждый мужчина, заплатив определенную сумму раковинных денег, мог стать членом союза Иниет. На большом ежегодном собрании с участием многих тысяч членов союза из различных областей — на это время объявлялся гражданский мир — производился прием новых членов.

Кандидатов в члены тайного союза сначала поселяли в хижине в лесу, в месте, называемом «маравот», и посвящали там в тайны союза. Им внушали, что они, став членами союза, в состоянии будут при содействии духов совершать колдовство. Им показывали символ тайного союза — морского орла, нарисованного на листе банана, и налагали на них запрет употреблять свинину. В период посвящения в тайны союза от них не требовали физической работы, зато их обучали пению и танцам. Старые члены союза тоже разучивали новые танцы и песни, которые сочинял кто-нибудь из их собратьев, «вдохновленный» духом какого-нибудь умершего. Эти новинки считались собственностью сочинителя, который мог продавать их своим собратьям. Исполнение танцев и песен и составляло главную часть празднеств. В отличие от других тайных союзов танцоры Иниет выступали без масок. Зато тело их было пестро расписано узорами, волосы покрашены в красный цвет и припудрены чем-то белым и синим, сами они одеты в богатый наряд из перьев. Они танцевали, сильно притопывая. Исполнялись обычно групповые танцы. На танцевальной площадке стояла хижина, где хранились различные культовые фигуры союза Иниет. Это очень грубые, расписанные узорами скульптуры предков, сделанные из мягкого известняка. Кандидатам в союз показывали и разъясняли значение скульптур. При этом каждый посвящаемый получал новое имя — имя покровительствующего ему предка, которого олицетворяла какая-нибудь фигура. Лишь после этой церемонии кандидаты становились полноправными членами тайного союза. Им давался самый низший ранг. Из множества членов союза Иниет лишь немногим удавалось достигнуть ранга «осведомленных», а тем более ранга «посвященных во все тайны»; ведь люди этих двух высших рангов были связаны с более сильными духами и обладали тайной самого действенного колдовства. Эти люди не хотели посвящать в свои тайны других членов союза и делить с ними власть. Если они это и делали, то лишь за изрядную сумму раковинных денег. Союз Иниет не имел единого руководителя, его члены высокого звания нередко несли функции «вождя» или «колдуна».

В прибрежных районах полуострова Газели и на прилегающих к нему островах, отчасти на Новой Ирландии существовал еще один тайный союз, известный под названием Дук-дук. Члены этого союза занимались не столько колдовством, сколько организацией костюмированных танцев. Они часто изображали героев мифа Тубуана и Дук-дука. Маски, изображающие Тубуана и Дук-дука, имеют коническую форму, но определенным образом различаются. Общее в нарядах, которые носили вместе с масками, — одеяние, состоящее из множества плотно уложенных листьев магу, закрывающих все тело. Маска, изображающая Тубуана, — это невысокий черный, сплетенный из ротанга конусообразный колпак с двумя нарисованными на нем белыми кружками, обозначающими глаза, и с большим пучком белых куриных перьев; маска Дук-дука — это такой же колпак, только высокий и красный. Кроме того, к колпакам прикрепляются небольшие резные фигурки и венки из перьев.

Распознать значение этих масок пытался миссионер Пеекель. Туземцы назвали их «птицами», и Пеекель полагал, что силуэт масок обозначает казуара. Туземцы представляют себе птицу Тубуан как мать дук-дуков, которых она время от времени рожает. Это связано со следующим мифом.

«Один мужчина пошел к реке купаться. Там он увидел самку казуара с птенцами. Они тоже купались. Мужчина взял камень и бросил им в птенцов. Затем он схватил самку казуара и потащил в лес, и там провел с нею ночь любви. Она родила ему двух сыновей. А потом он обидел свою казуарку, и та убежала от него».

Тубуан и Дук-дук

Пеекель усматривает в этой символике особое представление о луне (самка казуара — затемненная часть луны, ее два сына — оба серпа луны), которое свидетельствует о некогда существовавшем культе луны, замененном впоследствии другими культами (культом предков или культом солнца), но еще сохранившемся в тайных союзах в виде своего рода маскарада.

Примечательно, что в каждом локальном союзе Тубуана мог изображать лишь один человек; правом изображать его пользовались лишь состоятельные люди. Эту привилегию они нередко продавали за крупную сумму раковинных денег. Владелец маски Тубуана принимал просьбы о приеме в тайный союз юношей, приводимых к нему их отцами. Он объявлял юношам о том, что скоро появится Тубуан. Через несколько дней со скрытого места танцев союза раздавался громкий выкрик. Тубуан здесь! Юноши рассаживались на лужайке и ждали его появления. Вдруг из леса выскакивал танцор в маске Тубуана и подбегал к перепуганным юношам. Он проносился между ними в бешеном танце и бил их палкой по голове. Подбегали и другие члены союза и также били юношей палками по голове. А в это время матери юношей сидели в своих хижинах и плакали по ним. Вся эта церемония стоила отцам юношей немало раковинных денег. Деньги делились между членами тайного союза. Затем мальчикам давали поесть, и тут их ждал большой сюрприз: Тубуан открывал себя, он снимал свой маскарадный колпак, и все сразу видели того, кто скрывался под маской. Затем юношей обучали танцам, которые им впоследствии придется танцевать на костюмированных празднествах. Юношам запрещалось под страхом смерти рассказывать об этом нечленам тайного союза. После урока танцев устраивалось пиршество, финансируемое также отцами юношей. Кульминационный пункт церемонии — это раздача масок Дук-дука новым членам союза, ибо они могут быть только дук-дуками — в соответствии с мифом, по которому остальные члены союза являются лишь детьми Тубуана.

О «рождении» дук-дуков возвещают щелевые барабаны. Если место празднества находится близко от побережья, то Тубуан со своими детьми прибывает на лодках. Ряженые в масках проходят торжественным шествием к месту празднества. Здесь устраиваются танцевальные выступления, смотреть которые разрешается также женщинам и детям. Танцующие в масках вдруг начинают крепко колотить своих ненаряженных собратьев по союзу, и те стараются побороть боль, чтобы убедить нечленов союза в своей силе. Затем все члены тайного союза садятся в круг, посредине которого стоит Тубуан. Ему вручается крупная сумма раковинных денег. Новые члены союза тоже не уходят с пустыми руками. Так всем, не состоящим в тайном союзе, демонстрируются материальные преимущества его членов. В заключение церемонии устраивается шествие, заканчивающееся на праздничной площади, где ряженые снимают с себя маски.

В следующие дни новые члены союза вместе с ряжеными старыми его членами шествуют от поселка к поселку и требуют подношения пищи. Затем на праздничной площади устраивается пышное пиршество, на котором съедается вся собранная снедь. Месяца через два Тубуан оповещает всех о конце празднества. Маски Дук-дука рвут на куски, ибо дук-дуков уже «нет в живых». Однако Тубуан не умирает. Он вечен. В течение последующих дней в домах, где живут вновь вступившие в тайный союз, собирается много гостей. Это изготовители масок, родственники и прочие односельчане, которые требуют от новых членов союза денежного вознаграждения за оказанные услуги. Так как у новых членов союза нет наличных денег, им приходится работать на полях или помогать рыбакам. Оплатив все свои долги, новички снова устраивают торжественную трапезу и приглашают Тубуана, которому преподносят какой-нибудь подарок. И только после всего этого молодые люди действительно становятся членами тайного союза.

Совершенно очевидно, что институт тайных союзов утратил свой культовый характер, хотя тубуаны и дук-дуки все еще выступали на поминальных празднествах у богачей и на торжествах в честь предков, за что получали денежное вознаграждение. И хотя форма тайного союза сохранена, по сути он превратился в светское учреждение. Союзы выражали интересы общины, поддерживали общественный порядок и заменяли вождя там, где его нет. Тубуан имел право взимать денежные штрафы как с членов, так и с нечленов тайного союза, и, чтобы уберечь поля от расхищений, он мог также и объявлять табу. Несомненно, союз Дук-дук воспитывал в своих членах послушание и сдержанность, а также прививал любовь к труду. Но постепенно он превратился в источник дохода для своих членов, что все больше и больше укрепляло их власть; в глухих районах из этих союзов возникли даже террористические организации.

Классическим примером союза, превратившегося в настоящий клуб, может служить союз Сукве на Новых Гебридах. Он возник, несомненно, из тайного союза, занимавшегося общением с духами умерших и прочими духами; в отдельных случаях союз Сукве устраивал танцы с масками, применяя для этого дощечки-гуделки, трубы и прочее. Хотя члены этого союза и стремились блеснуть перед соплеменниками, тем не менее они не пускали им пыль в глаза, не пытались создать впечатление о своем причастии к великим тайнам. Там, где в союзе Сукве выступали ряженые в масках, они превратились просто в своего рода клоунов. С умершими у членов Сукве существует, как пишет Феликс Шпейзер, своеобразное духовное общение. Любопытную особенность Сукве представляет собой система рангов, знаков отличия и правила поведения. Число рангов в этом союзе на различных островах Новых Гебрид было различно. Каждый член союза стремился занять наиболее высокое положение, отдавая в союз для этой цели свиней с хорошими клыками, циновки и раковинные деньги. Существует поверье, что, чем выше звание человека, тем сильнее его мана, то есть его физические и психические потенции, а следовательно, престиж и власть, которыми он будет обладать и в загробном мире. Каждому члену союза предстоит на том свете питаться теми самыми свиньями, которые он пожертвовал при жизни. Никто, конечно, не намерен на том свете голодать.

Если вступить в мужской союз юноше помогал отец или дядя — ибо каждый род стремился иметь там как можно больше своих членов, — то после вступления в союз средства для продвижения юноше приходилось добывать самому. А это не так-то просто, ведь чем выше звание, тем больше сумма его выкупа. Да к тому же различными подарками приходилось добиваться расположения членов следующей ступени, от которых зависело получение более высокого звания. Часто бедняге не оставалось ничего другого, как брать свиней взаймы. А их требовалось огромное количество. Так, на острове Амбрим для приобретения самого высокого звания надлежало отдать триста свиней.

Церемония выкупа звания совершалась на широкой площадке, обрамленной цикасовыми пальмами и кустами кротона. Чаще всего это деревенская площадь. По сторонам площадки лежат каменные плиты, под которыми погребены черепа умерших членов высшей ступени мужского союза. Среди плит стоят домики со скульптурными изображениями предков и большие щелевые барабаны. Форма барабанов зависит от чина погребенного рядом члена союза Сукве. Эти массивные деревянные, вырезанные из целого куска барабаны у низших рангов без всяких украшений, у средних — с резной грубой работы деревянной головой какого-нибудь предка, а у высших — с двумя, а то и тремя головами, расположенными одна над другой! На маленьком острове Вао от площадки, где совершалась церемония выкупа звания, идут широкие окаймленные камешками тропы, ведущие к другим площадкам, на которых длинными рядами стоят каменные плиты высотой в метр. Каждая такая плита представляет собой памятник жертвенной свинье.

Место для совершения обрядов с фигурой предка, щелевыми барабанами и домиками, где хранятся черепа (Новые Гебриды)

Члены мужского тайного союза носили знаки отличия, присвоенные его рангу, укрепленные под поясом и свисающие над седалищем листья кротона различных видов. Темных тонов (фиолетовые и черные) листья носили члены высших ступеней. О ранге человека судили по количеству раковин улиток на его нагрудных и налобных ожерельях, по ширине браслетов, сделанных из обломков раковин и скорлупы кокосового ореха, по форме набедренных повязок, по их узорам. Людей высокого звания распознавали также и по татуировке, а когда произносили их имена, называли и ранг. Кроме того, перед своими домами они развешивали нижние челюсти заколотых жертвенных свиней и выставляли напоказ как символ своего ранга фигуры, сделанные из ствола древовидного папоротника. В мужских домах близ танцевальной площадки стоят весьма впечатляющие, сделанные из травы и хвороста, раскрашенные фигуры. На каждую такую фигуру насажен череп умершего члена союза Сукве высшего ранга. При помощи глины и красок из этих черепов делают настоящие скульптурные портреты. Статуям с черепами подносили еду и питье, ибо, по представлениям туземцев, умерший еще некоторое время после смерти обитает среди живых. Разделение соответственно рангу соблюдалось и в мужском доме.

Группы людей одного ранга имели свой отдельный очаг, иногда и отдельное жилое помещение. Если бы член союза низшего ранга посмел воспользоваться очагом члена союза высшего ранга, он грубо нарушил бы обычай. Чинопочитание достигло в союзе Сукве таких масштабов, что в дом человека высокого ранга нельзя было войти, не доложив заранее о своем посещении и не передав для него подарка.

Этот своеобразный клуб существовал на островах Банкса и в северной части Новых Гебрид. Со временем такие же организации появились на соседних островах, заимствовавших прежде всего систему рангов и обычай закалывать жертвенную свинью. В отдельных случаях создавались такого же типа женские организации. Характерно, что в этом районе не было наследственных вождей. Дела деревенской общины вершили высшие члены союза Сукве. Они пользовались столь огромным влиянием, что ни одно важное дело не начиналось без их ведома и согласия. Но сами они не участвовали в проведении предпринимаемых дел и не несли никакой ответственности за их исход. Поэтому сановников из союза Сукве нельзя отождествлять с вождями, тем более что они не были политическими деятелями племени, и власть их распространялась только на жителей их же деревни.

Таким образом, в Меланезии наряду со старейшинами рода у исконного меланезийского населения существуют верховные вожди и окружающая их знать, состоящая из представителей населения, пришедшего туда позднее. Вместе с тем на основе прежних тайных мужских союзов культового характера возникла организация светского направления с делившимися по рангу группками, имевшая значительное влияние на жизнь деревенской общины.

Помимо этих двух светских институтов большим авторитетом пользовались знахари и колдуны, которых не столько уважали, сколько боялись. Провести четкое разграничение между колдунами и знахарями не всегда представляется возможным. Знахари, как правило, лечат больных, и методы их лечения нередко основываются на реальных серьезных познаниях, тогда как колдуны занимаются преимущественно черной магией, то есть злым колдовством, иногда даже с применением смертельного яда. В принципе каждый человек может в какой-то мере творить колдовство, например привораживать. Определенные виды работ без колдовства вообще не производятся (строительство лодок, домов, а также полевые работы). Обычно навыками колдовства владеет руководитель данного вида работ. Таким образом, в сфере оккультной деятельности налицо своего рода специализация, тем более что все тайны магии передаются по наследству. Однако никакой кастовости здесь нет, потому что отдельные «рецепты» колдовства продаются за определенную мзду. Иногда знахарю или колдуну, добившемуся в своих оккультных делах успешных результатов, общественное мнение приписывает особый дар. Однако ни знахари, ни колдуны не составляли у меланезийцев особой социальной группы и не пользовались тем огромным общественным влиянием, какое имели тайные союзы и знать. В противном случае неизбежно произошло бы столкновение интересов знахарей и колдунов, с одной стороны, и тайных союзов и знати — с другой. Высшие чины союза Иниет, занимавшегося исключительно колдовством, а также союза Сукве были в то же время самыми сильными колдунами. Любопытно, что отдельные этнические группы, если даже и смешивались (например, на Соломоновых островах), то все же сохранили собственных колдунов и знахарей.

Действенной силой колдовства обладают произносимые слова, нашептываемая фальцетом формула заклинания или какое-либо символическое действие по принципу «подобное вызывает подобное». Часто символическое действие и формула заклинания связаны между собой. Так, на Новой Ирландии тому, кого хотят приворожить, подмешивают в пищу немного грязи, соскобленной со своего тела, и несколько собственных волосков. На Новой Британии к дому намеченной жертвы ворожбы подвешивают маленькую украшенную перьями «колдовскую» сумку, содержащую смесь извести, красной краски и какого-нибудь едкого растительного вещества. На полевых работах либо произносят заклинания — во время посадки, например: «Да будет таро мое таким же круглым и толстым, как луна и наши дети» или «Да будет ямс мой таким крупным, чтобы почву, как свинья, разворошил», — либо закапывают в землю большие круглые речные гальки или другие камешки причудливой формы, напоминающие какой-нибудь овощ. Но чтобы получить хороший урожай, мало одних «полевых» заклинаний. Приходится еще заклинать погоду. В средней части Новой Ирландии знахарь размалывает водянистый стебель дикого банана, лианы и другие растения и полученной смесью, к которой добавляет двух сороконожек, наполняет кокосовый орех с отбитой верхней частью. Для этой цели знахарь выбирает незрелый орех, содержащий еще только воду, которую предварительно выливает на землю. Наполненный орех он закрывает крышкой и зарывает на морском берегу в песок со словами: «Сороконожки, поднимитесь наверх! Дождь, поднимись наверх!» Теперь, подобно тому как из растений и ореха вытекла вода, из туч польется дождь. С другой стороны, подобно тому как сороконожки поползут вверх по стенам хижины, облака подымутся на горизонте. Зарывание кокосового ореха в прибрежный морской песок гарантирует действие колдовства. Иногда прибегают к помощи умершего знахаря. В потайное место в лесу прячут скорлупу огромной раковины тридакны, в нее кладут череп умершего и наливают туда воду. Мана, еще содержащаяся в черепе, должна принести полям долгожданный дождь. Лечение болезней также входит в обязанности меланезийского знахаря. Несмотря на то что знахарь, как это ныне установлено, обладает определенными медицинскими знаниями, для лечения он прибегает главным образом к колдовству, ибо, по представлениям туземцев, болезнь возникает не естественным образом, а от какого-нибудь злого колдовства.

Старая слепая Сойе сидела на корточках перед своей хижиной. Она грелась на солнце, выглянувшем наконец из-за туч после периода дождей. Сойе была погружена в раздумье, но вдруг лицо ее преобразилось. Где-то тихо стонал ребенок и женский голос успокаивал его. Затем послышались шаги, и перед старухой предстала запыхавшаяся женщина. Это была Марит. На спине она держала двенадцатилетнего сына. По озабоченному лицу Марит стекали струйки пота.

— Кто тут? — спросила Сойе.

— Это я, матушка Сойе, Марит, жена Куа, стою перед тобой. Помоги сыну моему, матушка Сойе. Его терзает злой дух. Помоги моему мальчику, помоги мне.

— Посади передо мной ребенка. Пусть он перестанет плакать, — спокойно, почти безучастно сказала Сойе.

Маленький пациент испуганно замолк. Руки старухи потянулись к мальчику. Вот они охватили его голову, чуть прикоснулись к макушке и медленно начали поглаживать уши, щеки, шею. Тихо и плавно двигались эти руки. Мальчик недвижно сидел на месте. Затем Сойе морщинистыми пальцами стала водить по плечам и предплечьям мальчика все в одном и том же направлении, от головы книзу, и наконец по туловищу и бедрам. А когда легкие ладони старухи приближались к ступням мальчика, он уже не стонал и не ощущал боли. Ладони старухи едва касались его тела. Сойе никогда не делала своим пациентам массаж. Зато она применяла весьма действенное заклинание, которое нашептывала во время колдовского сеанса:

Мальчик внимательно прислушивался к заговору; успокоившись, он прижался к матери, стоявшей подле него на коленях.

— Тебе лучше, мой мальчик? — спросила Марит.

— Ему лучше. Он здоров. Можешь идти с ним домой, — голос старухи звучал спокойно и уверенно, и Марит увидела, как ее сын повеселел. Злому духу пришлось, видно, отступить.

Способ лечения, при котором болезнь как бы извлекается из ступней ног больного легким поглаживанием его тела, отличается от массажа. Во всяком случае массаж, или разминание тела, как основной способ лечения никогда не применяется. Знахарь или знахарка пытаются сначала под видом магического массирования нащупать в теле очаг болезни. Затем они стараются его обезвредить. «Возбудителей болезни» — камешки, табак, бетелевый орех, мясо животных и прочее, — которыми, по представлениям туземцев, больного околдовал какой-нибудь злой человек, после сеанса лечения показывают пациенту как вещественное доказательство его исцеления — ведь раз инородное тело извлечено, больной должен исцелиться! Хильда Турнвальд благодаря своей дружбе со знахарем Локобау и знахаркой Кидоу поняла, что такого рода лечение не шарлатанство, а некий прием. Верить в силу этого приема не перестают даже те туземцы, которые долгое время посещали миссионерские школы. Ученица Турибойру упорно утверждала, что она видела, как лечивший ее знахарь извлек из ее тела бетелевый орех величиной со сливу.

Другой весьма часто применяемый способ лечения состоит в том, что знахарь дует на пациента и выплевывает на него какую-то жвачку, требуя при этом от злого духа болезни тоном решительным и суровым немедленно покинуть тело больного. У гунантуна на побережье полуострова Газели знахарь берет в руки немного извести и имбиря, произносит заклинание, отправляет известь с имбирем в рот, разжевывает и выплевывает на пациента. Под конец он натирает больного известью. Имбирь и известь во всех частях Меланезии считаются действенными средствами против насылаемой колдовством порчи. Туземцы говорят, что имбирь «согревает» внутренности больного, доставляя ему тем самым «приятное ощущение», и полностью устраняет «сухость во рту». Это объяснение свидетельствует о том, что колдовские приемы знахаря нередко основываются на эмпирических знаниях. Локобау, когда его приглашали к больному ребенку, приносил с собой водянистый стебель какого-то особого, никому не известного вида лианы и соком его натирал голову своего маленького пациента. Нередко знахарь назначает диету, запрещая есть орехи галип, свинину и прочую пищу. У меланезийцев есть даже светила в своей области. Так, люди племени моту около Порт-Морсби на юге Новой Гвинеи своим знахарям предпочитают чужих из соседнего племени коита, считая их более опытными и умелыми.

Знахарю противостоит колдун, который занимается черной магией, насылает на людей болезнь и даже смерть. Для того чтобы наслать порчу или смерть колдовством, достаточно взять несколько волосков или ногтей избранной жертвы, какие-нибудь ее выделения и остатки съеденной пищи. С этим «материалом» колдун (на Новой Ирландии, например) уединяется где-нибудь в лесу. Из стружек дерева определенных пород и порошка раздробленных костей особо чтимого умершего колдун приготовляет смесь и наполняет ею бамбуковую трубочку длиной примерно в 40 см. Трубочку он ставит на землю и произносит такое заклинание:

Затем колдун прячется в чаще кустарника, где наблюдает за действием своего колдовства. Сразу после сеанса магии ему должны явиться три духа: дух умершего, из костей которого приготовлена магическая мука, личный дух-хранитель колдуна, без помощи которого он — как мы еще увидим — вообще не может ничего сделать, и, наконец, душа жертвы. Если перед колдуном встает это видение, если он видит этих трех духов, то он не сомневается в том, что избранная жертва заболеет или даже умрет, ибо дух умершего и дух-хранитель колдуна непременно уведут душу жертвы в царство мертвых и таким образом жизнь человека прекратится.

Но больше всего меланезийцы страшатся «великой магии смерти». От нее нет спасения, и никто не знает, когда его постигнет месть духа смерти, которого жители района Порт-Финш (северная Новая Гвинея) называют офангом. По их представлениям, этот самый офанг, вооруженный палицей и копьем, где-то втайне подстерегает свою жертву. Офанг носит на груди мешочек с колдовскими травами. Увидев этот мешочек, а тем более если офанг колдовским мешочком задел свою жертву, человек со страху теряет сознание. Офанг вспарывает своей жертве живот, вынимает печень и место ее заполняет своими колдовскими травами. Кровоточащая рана тотчас же зашивает, и не остается даже рубца. Затем офанг дает своей жертве пинка ногой и говорит ей: «Все, что сейчас с тобой произошло, ты забудешь и скоро умрешь». После этого жертва офанга, ничего не помня, возвращается к себе в деревню. Но уже через несколько дней исполняется приговор офанга.

Каждый колдун избирает себе преемника — какого-нибудь юношу. Ученик колдуна должен соблюдать различные табу в еде и в конце концов выпить отвар из всякой мешанины, который приводит его в состояние неистовства и делает из него настоящего офанга.

Это представление многие прибрежные племена Новой Гвинеи называют «сангуна» или «селам». Еще не известно точно, какого оно происхождения — меланезийского или папуасского. Совершенно такое же представление под названием «веле» — страх перед насылаемой колдовством смертью — существует в районе средних Соломоновых островов. Нечто похожее мы находим и на островах Тробриан. Несмотря на разъяснительную деятельность миссионеров, страх перед вредоносной магией там и по сей день господствует над чувствами людей. Возможно, что колдун просто отравляет свою жертву ядом.

Однако как ни совершенно искусство знахарей и колдунов, оно было бы тщетно без участия сверхъестественных сил. Это либо духи предков, либо злые духи, поддержкой которых должен заручиться начинающий знахарь, а также колдун. Благодаря доверию, оказанному ей туземцами, Хильде Турнвальд удалось выяснить, в чем именно состоит процесс духовидения. Так, знахарка Кидоу умела вызывать духов четырех предков своего родственника, пожилого знахаря Камбочи. Для того чтобы увидеть духов, Кидоу впадала в состояние обморока. Наставления по части общения с духами давал ей сам Камбочи, ее учитель. Еще до окончания обучения колдовству Кидоу впадала иногда в обморочное состояние, вероятно, вследствие гипноза. Именно духи предков сообщают знахарю или знахарке, чем болен пациент и как его лечить. Эти же духи ловят душу, покидающую тело больного, и возвращают ее в свое обиталище.

В других частях Меланезии знахари точно так же входят в транс, обычно пожевав какие-то листья и плоды, и в этом состоянии общаются с духами предков. Однако у них не бывает состояния одержимости, характерного для шаманизма.

При совершении злого колдовства колдун пользуется услугами злых духов (обычно духов-змей) и даже сам превращается в них. На островах Тробриан так и говорят, что злые колдуны, творя колдовство, могут стать невидимыми, а ведьмы даже летают по воздуху и превращаются по желанию то в одно, то в другое животное и вступают с демонами в половую связь.

В настоящее время наряду со знахарями и колдунами у меланезийцев наблюдаются зачатки института жрецов, появившиеся в недавнем прошлом под иноземным влиянием. Есть так называемые жрецы-параки в деревнях на северном побережье Новой Гвинеи, а в поселениях на средних Соломоновых островах есть жрецы, которые приносят в жертву духам свиней и овощи и просят их о помощи. У этих жрецов много общего со знахарями или колдунами. Что же касается настоящих жрецов, то они существуют в Новой Каледонии. Там младший сын каждого большого семейства руководит на празднествах церемонией жертвоприношений и молитв и, как это требует его сан, не может жениться. Однако такие жрецы являются для Меланезии редким исключением.

 

Злые духи и духи умерших

Хотя меланезийцы наукой в нашем смысле этого слова никогда не занимались, они все же не раз задумывались о вселенной, о ее возникновении. По их представлениям, земля имеет форму плоского диска, сверху и снизу которого как бы этажами расположены разноплеменные страны. Этажи покоятся на крепких опорах, и все здание, в котором разместился земной мир — как это, например, представляют себе жители средних областей Новой Ирландии, — похоже на бамбуковый ствол с утолщениями, на уровне которых и расположены этажи со странами.

Эти страны обязаны своим возникновением созидающей силе, в существование которой еще до появления миссионеров верили туземцы севера Новой Гвинеи — живущие там племена якамул, букауа и другие, а также обитатели отдельных островов Новых Гебрид. Но силе этой они не поклонялись, так как, по их представлениям, она была безразлична и к судьбам мира, и к судьбам людей. На Новой Ирландии к ней взывали только в дни великих бедствий, при землетрясении или во время мора, и все же поклонение этой силе как бы растворилось в культах солнца, луны и некоторых других. Вот почему некоторые меланезийские племена не знают о созидающей силе и скорее всего никогда и не знали о ней.

Гораздо сильнее меланезийцы ощущали свою связь с солнцем и луной, от которых зависела их жизнь. «Жрец» племени якамул, обитающего на северном побережье Новой Гвинеи, каждое утро при восходе солнца взбирается на высокое дерево на берегу моря и молится солнцу, а у племени букауа на пиршествах в честь солнца совершаются жертвоприношения. Что же касается луны, то она занимает особое место в культовых представлениях племени якамул. Якамульцы утверждают, что могут луну умертвить и затем вновь оживить. Они верят, что без нее на земле ничего бы не уродилось и что своей пищей — саго — они обязаны именно луне. О влиянии луны на произрастание саго они рассказывают такую притчу.

«Как-то в одном доме мальчик и девочка стали искать саго. Они нашли глиняный горшок, в котором хранилось саго, и сняли с него крышку. К их удивлению там оказался круглый комочек, который светился, как луна. Этот необычный комочек им очень понравился. Они его вынули и стали играть им в мяч. Их забаву увидел бог Солнце, которому также понравился светящийся мячик. Бог Солнце, прикрыв лицо и даже всего себя каким-то огромным листком, спустился на землю и попросил мальчика и девочку подбросить их светящийся мячик как можно выше, дабы он смог его получше разглядеть. Дети исполнили его просьбу, и светящийся саговый комочек оказался в руках бога Солнца, который превратил его в луну и водворил на небеса».

Еще сильнее связь между этими двумя светилами у племен Новой Ирландии, ибо там один брачный класс племени считает своим прародителем луну, другой — солнце. Обожествление солнца и луны имеет среди меланезийских племен весьма широкое распространение, о чем свидетельствуют изображения обоих светил на предметах культа, встречающихся на островах Адмиралтейства, Соломоновых и Новых Гебридах. Мотивы поклонения великим прародителям — Солнцу и Луне — существуют также в мифах и легендах многих меланезийских племен. У племен побережья полуострова Газели есть предание о братьях То Кабинана и То Пурго, из коих первый умный и предприимчивый, а второй глупый. Братья олицетворяют две фазы луны — новолуние и полнолуние. У племен северного побережья Новой Гвинеи эти два брата, являющие собой луну, под влиянием культа солнца превратились позднее в бога Солнца — Вунекау. Но над всеми представлениями доминирует вера в злых духов и духов умерших, в зловещие, непостижимые существа, которые редко приносят людям добро и очень часто насылают на них порчу и болезнь. В виде злых духов олицетворяются силы природы — ветер, дождь и землетрясение и т. д. Кометы, падающие звезды и метеоры многие меланезийские племена представляют себе как хищную птицу, которая уносит человека в поднебесье, вырывает из его груди сердце и низвергает на землю. Злые духи живут во всяких страшных местах: в болотах и водоемах, в лесах и кустарниках, на горах и холмах. Они являются в обличье и животного, и человека, по описаниям соломонийцев, гигантского роста, их можно узнать по большому пучку волос, выпученным глазам и высунутому красному языку. Всякий, кто подойдет к месту их обитания, тотчас же заболеет.

То же относится к так называемым кайа, злым духам, в которых верят жители побережья полуострова Газели. У них человеческое обличье, но, повстречавшись с человеком, они тотчас же превращаются в страшное чудовище — либо в змею с человечьей головой, либо в настоящую змею, ничем не отличающуюся от известного в тех местах толщиной с руку человека трехметрового питона. Злые духи в обличье змеи живут также в воображении меланезийских племен Новой Ирландии и северного побережья Новой Гвинеи. Иногда эти злые духи напоминают лесных духов наших сказок. Являясь в облике древесных нимф и прочих существ, они привораживают мужчин, и тех одолевает непреоборимое влечение.

Не менее важное место в представлениях новоирландских и новогвинейских меланезийцев занимают духи умерших. Вопрос о том, что происходит с человеком после его смерти, занимает меланезийцев так же сильно, как и другие народы земного шара. Эти мысли подводят их к вопросу о сущности человеческого бытия. Естественно, что различные меланезийские племена отвечают на этот вопрос по-разному. В толковании их мировоззрения не раз возникали недоразумения из-за недостаточного знания туземных языков. Меланезийцы верят, что человеческое тело обретает жизнеспособность от некой особой силы, называемой «душой», «духом» или как-либо еще в этом роде. Вера меланезийцев в душу как в жизнедеятельную силу совершенно не похожа на христианские представления о душе. Душа меланезийца может в любой момент покинуть свое обиталище. Чаще всего это случается во сне. Все, что происходит с душой в ее странствиях, для видящего сновидение — настоящая реальность. Не удивительно, что мысли и поступки меланезийцев в значительной мере определяются снами. Душа простого смертного подвергается в своих экскурсиях всевозможным опасностям, ее может поймать и задержать какой-нибудь злой дух. От этого человек тяжело заболевает и, если знахарю не удается вырвать душу у злого духа, умирает. Тело человека сгнивает, а душа живет в виде некоего бестелесного, безликого существа, называемого «духом умершего». Духи умерших собираются где-нибудь в царстве мертвых, расположенном у различных племен в различных местах; чаще всего это прежние места поселения племени. У племени коита это легендарная гора Идур, у племени роро — таинственная местность Арио в глубине острова, в северной части района Массим — под землей; у племен средних областей Новой Ирландии оно расположено на юге острова; по убеждению жителей острова Амбрим (Новые Гебриды), — в одном из вулканов. По представлениям жителей Новой Каледонии, страна умерших находится на дне моря. Умершие живут там более красивой, более полной жизнью, чем живые на земле. Всем там хорошо, и тем, кто при жизни творил добро, и тем, кто делал зло. Лишь на Новых Гебридах верят в воздаяние в загробном мире. Кто при жизни не был щедрым, скупился на жертвоприношения, душу того постигнет суровая кара, а то и совсем ее растерзает и съест какое-нибудь чудовище. Однако духи умерших не привязаны к царству мертвых, они любят находиться где-нибудь возле людей, главным образом возле оставшихся в живых родственников. Духи умерших являются живым во сне и даже наяву. Своим странным видом (люди коита представляют их себе длинноволосыми, не имеющими ни ног, ни рук, люди области Массим — с белой кожей) они всех пугают, они даже пытаются похитить души живущих. На Новой Ирландии верят, что эти духи могут принимать обличье животных. Этим объясняется боязненная вера в приметы. Так, новоирландцы очень боятся продолжать какую-либо работу, если, начиная ее, услышат какой-нибудь крик. На Новой Ирландии духов умерших, называемых там табаранами, отпугивают шумом и выплевывают на них имбирь или бетелевый перец. Но на всякий случай с умершими стараются поддерживать самые добрые отношения; отсюда и возникли поминальные обряды.

Таким образом, по верованиям меланезийцев, у каждого живого организма есть нечто вроде души; в этом отношении меланезийцы ничем не отличаются от описанных выше других этнических групп. Однако некоторые меланезийские племена не признают существования души у таких животных, как свинья, собака и валлаби, другие племена отрицают наличие души у деревьев.

Отдельные племена на севере Новой Ирландии и на небольшом островке Табар считают, что у человека две, а иногда и три души. Представление о том, что у человека существует несколько душ, характерно для некоторых народов Азии; недаром скульптуры, изготовляемые у меланезийцев для поминальных торжеств, по стилю схожи с азиатскими. Кроме того, новоирландцы и табарцы знают, что помимо тела и так называемой души у них имеется еще тень и зеркальное отражение. Человек, по их мнению, как раз и есть совокупность всех этих частей. Представления меланезийцев о душе сложны и многообразны, в чем могла убедиться Хильда Турнвальд, побывавшая на одном из северных островов группы Соломоновых. Туземцы этого острова верят в существование так называемых большой уры и малой уры. Первую можно увидеть в тени человека, вторая отражается в блеске его глаз, где и обитает. Малая ура считается носителем жизненной энергии, ибо с исчезновением ее наступает смерть. Тогда малая ура отходит в страну мертвых, находящуюся под властью вождя Кугуя, и становится там одним из духов предков. Как отмечает Хильда Турнвальд, в представлениях соломонийцев существует еще одна душа, называемая ими «пинучи». Она покидает тело ночью, когда человек спит, но потом снова возвращается в свое обиталище через голову. Пинучи днем «сидит» на сердце, где сосредоточены все духовные силы и чувства. О судьбе пинучи после смерти человека нам ничего не известно. Соломонийцы, разумеется, не считают, что их представления о сущности мироздания есть бесспорная истина, каждый волен высказывать о жизни и смерти, о теле и душе собственные суждения.

Меланезиец не принимает смерть как нечто само собой разумеющееся. О том, как возникла смерть и почему человек смертен, рассказывают нам мифы о смене кожи. Жители островов Адмиралтейства рассказывают о возникновении смерти такую историю.

«Одна старая больная женщина пошла купаться, а в это время два ее сына удили рыбу. Женщина вошла в воду, сняла с себя свою кожу и стала молодой, как много лет назад. Когда сыновья пришли домой, они очень удивились. Один сын сказал:

— Это наша мать.

— Ну что ж, пусть она будет тебе матерью, но я женюсь на ней, — ответил другой.

Заслышав эти слова, мать сказала:

— Была бы моя воля, мы сбрасывали бы с себя в старости кожу и снова становились бы молодыми. Но из-за вашего спора мы все теперь будем стареть и в конце концов умрем.

Тут она пошла за своей кожей, принесла ее, надела и снова превратилась в старую, больную женщину. Если бы не эти два сцепившихся петуха, дням нашим не было бы конца и мы жили бы вечно».

Сюжетный вариант этой легенды мы находим в сказании жителей полуострова Газели на Новой Британии. Вот это сказание.

«Жили-были два брата. Один из них по имени То Кабинана любил людей и хотел сделать их бессмертными. Он ненавидел змей и хотел их истребить. Однажды он сказал своему брату:

— Пойди к людям и передай им тайное средство бессмертия. Скажи, что им следует ежегодно сбрасывать свою кожу, тогда они смогут уберечь себя от смерти и будут вечно молоды. А змеям скажи, что отныне они смертны.

Но брат, получивший это поручение, был на редкость бестолков. Он все перепутал. Людям он велел быть смертными, а змеям открыл тайну бессмертия. С тех пор люди умирают, а змеи ежегодно меняют кожу и живут вечно».

По представлениям меланезийцев, когда человек умирает, душа его безвозвратно покидает тело. С трупом умершего производят действия, свидетельствующие не только о любви и уважении к покойному, но и о совершенно изменившемся к нему отношении. Скорбят о покойнике не одни только ближайшие его родичи и домочадцы, скорбит вся деревенская община и, если умирает какой-нибудь видный человек, скорбит все племя.

Труп умершего родственники покойного омывают, обмазывают кокосовым маслом и раскрашивают. На него надевают драгоценные ожерелья из раковин и панцирей улиток, собачьих и кабаньих зубов и выставляют его напоказ, посадив на сиденье в форме стула. Раздаются причитания, исполняются траурные танцы, и ближайшие родственники покойного подвергают себя самоистязанию; они до крови царапают себе голову остроугольными камнями или наносят себе тлеющими головнями сильные ожоги. С наступлением темноты труп умершего вносится обратно в дом; там с него снимают украшения и делят их между его ближайшими родственниками. Затем идет подготовка к погребению. Чаще всего труп обвертывают циновками. В гроб меланезийцы своих покойников не кладут. Только у племени букауа на побережье залива Хьюон вместилище для трупа умершего делается из досок его хижины.

Еще в доколониальную эпоху почти у всех меланезийских племен тело умершего предавали земле. Труп либо погребали в небольшой яме, вырытой перед домом покойного, если только не хоронили его в самом доме, либо погребение совершалось где-нибудь в пределах деревни. Роль могильщиков брали на себя родственники умершего, они употребляли при этом заново изготовленные землекопалки, которые по окончании рытья могилы ломали. Если только труп уже не был завернут, могилу выкладывали циновками или досками. На некоторых островных группах, расположенных к юго-востоку от Новой Гвинеи, рыли небольшой подземный склеп и помещали туда труп умершего в сидячем положении. Так называемое скорченное погребение более всего распространено на Новых Гебридах и в Новой Каледонии. В местах погребения за пределами деревни выстраивают небольшой навес. Под ним некоторое время укрываются родственники умершего. Во всех случаях над могилой разводят небольшой костер, дабы покойник не замерз; кроме того, покойнику оставляют пищу, калебасы с водой, мужчинам — оружие, женщинам — предметы домашней утвари. Туземцы верят, что дух умершего продолжает свое существование в виде призрака, что он какое-то время после смерти пребывает вблизи могилы и поэтому все еще нуждается в оставляемых ему вещах.

Однако длительное пребывание духа где-то поблизости родственникам покойного нежелательно; они далеко не всегда верят в его доброту. Поэтому они покидают и даже разрушают его дом, уничтожают его лодку, оружие, губят посаженные им плодовые деревья, разграбляют или опустошают его поля и убивают его скот. Особенно боятся покойников, умерших необычной смертью, например женщин, скончавшихся от родов. Такие покойники не удостаиваются никаких ритуальных обрядов; их как можно быстрее закапывают, причем без участия односельчан. Последние в момент погребения скрываются в лесу.

Страх перед умершим проявляется в различных случаях по-разному, но всегда так сильно, что никто не осмеливается даже произнести имя покойного.

Наряду с погребением в земле в отдельных случаях встречаются и другие формы захоронения, распространившиеся в Меланезии от различных групп миграции. Весьма примечателен тот факт, что даже в пределах одной деревенской общины виды погребения варьируются в зависимости от тотема, к которому принадлежал умерший. Ежели тотемом его была змея, то единственно возможный вид погребения — предание тела земле, ежели тотемом умершего была акула, то труп его следует отдать во власть морской стихии. На юге Новой Ирландии покойников хоронили в лодках, а жители прибрежных селений на Соломоновых островах опускали умерших на дно моря. О некогда существовавшем обряде морского погребения напоминает распространенное на островах Малаита и Новая Каледония захоронение трупа в ладьевидном гробу, который подвешивают в кроне какого-нибудь дерева или закапывают в земле. Здесь обряд морского погребения слился с более древним и более первобытным обрядом воздушного погребения, то есть захоронением трупа на дереве. На Новой Каледонии труп укладывают в корзину, которую затем укрепляют на ветвях какого-нибудь дерева, а иногда заворачивают в циновки и прячут в глухих местах в лесу, на крутом склоне горы (где его кладут на специальный помост) или же в расщелинах скал.

Наконец, достоин внимания обряд сожжения трупа, хотя он и встречается лишь в немногих районах. Этот обряд существует на острове Новый Ганновер, на севере Новой Ирландии, на расположенном к востоку от нее острове Табаре и, наконец, на юге острова Бугенвиль. До сих пор не выяснено, в самом ли деле в этих районах обряд полного уничтожения умершего берет свое начало от более древнего населения. Полную противоположность этому обычаю представляет собой мумификация умерших. На Новой Каледонии труп прокалывают во многих местах, натирают растительными соками и коптят или в крайнем случае сохраняют только череп — носитель маны. Таким привилегированным способом обрабатывают трупы лишь выдающихся людей. Если труп предают земле, то череп должен остаться непогребенным. На Новой Каледонии эту задачу решают весьма просто: покойника хоронят в сидячем положении, причем таким образом, чтобы голова его высовывалась из могилы. Во всех случаях череп очищают от мяса, иногда, как это делают в средних областях Новой Ирландии и на острове Симбо, при помощи глины или растительной смолы моделируют из него скульптурный портрет.

На отдельных островах Новых Гебрид черепа высокопоставленных членов союза Сукве насаживают на набитые хворостом и травою искусственные туловища, так что получаются куклы, до жути похожие на живого человека. Затем черепа хоронят в доме умершего или же в расщелинах скал. На отдельных островах группы Соломоновых их прячут внутри резных деревянных изображений рыб или же в небольших свайных домиках — обычай, который мы можем наблюдать также и на Новых Гебридах. Этим черепам приносят пищу, им поведывают свои мечты, словом, к ним относятся как к живым людям. Местами собирают и прочие кости умершего и сохраняют их, на острове Муруа в районе Массим, например, их кладут в большие глиняные горшки или — как на острове Шуазель из группы Соломоновых — в каменные саркофаги.

Вид погребения у меланезийцев в общем не зависит ни от ранга, ни от богатства умершего. Однако на Новых Гебридах, в сфере влияния союза Сукве, при погребении учитывается и ранг и имущественное положение покойного. Жители Новых Гебрид верят, что останки мертвых обладают чудодейственной маной, и поэтому носят обереги-амулеты, сделанные из нижней челюсти. Из костей умершего делают наконечники для копий или же плечевую кость умершего насаживают на конец копья, чтобы увеличить убойную силу своего оружия.

В период траура ближайшие родичи покойного должны воздерживаться от некоторых блюд и носить иное одеяние, а у племен бола на Новой Британии вдова не должна была даже разговаривать. На южных Новых Гебридах вдова не носила никаких украшений, так как после кончины мужа и ей следовало умереть. Вдов там просто душили, это делал кто-нибудь из ближайших ее родственников-мужчин, сыновей или братьев. Того, кто не мог на это решиться, клеймили позором, а вдову, не последовавшую за своим мужем, открыто презирали. Кроме того, ей приходилось остерегаться мести духа умершего мужа, который на том свете тосковал по своей подруге жизни. Против этих пустивших глубокие корни взглядов тяжелую борьбу приходилось вести миссионерам. Потребовалось немало времени, чтобы изжить дикий обычай убийства вдов.

Период траура завершается поминальным празднеством. Так как это торжество объединяет не только домочадцев, но и односельчан, а иногда даже людей из соседних племен (сообразно общественному влиянию покойного), задолго до празднества ведутся большие приготовления. Прежде всего нужно заготовить большое количество припасов. Это требует времени и денег. Поэтому такое празднество иногда справляется лишь по прошествии многих месяцев после смерти поминаемого. Пожалуй, наиболее впечатляющее поминальное торжество — «маланган», справляющийся на севере Новой Ирландии. Еще задолго до этого торжества устроители его, обычно старейшины родов, заказывают резные фигуры. Во время празднества их ставят на самое видное место. Для выполнения заказов мастеров не всегда хватает, и поэтому приходится приглашать резчиков по дереву из соседних селений.

Маланган — изображение умершего (Новая Ирландия)

Соорудив множество хижин-мастерских, в которых резчики могут спокойно выполнять полученные заказы, все жители деревни мужского пола прежде всего отправляются в лес за древесиной, необходимой для изготовления резных фигур. Срубают лишь мягкие белесоватые стволы деревьев, похожих на наши тополя. Некоторые из них слегка обтесывают раковинными и каменными топорами. Далее производят предварительную разметку вырезов и долблений, затем раковинными резцами и свиными клыками наносят тонкие резные узоры и вырезают очертания фигуры. Это трудная, но интересная работа, которая, хотя и выдерживается в старых традиционных формах, тем не менее дает возможность для творческих новшеств. В глазницы этих деревянных статуй вставляются сделанные из раковины улитки и отливающие зеленоватой желтизной глаза. Они и придают изваяниям таинственный вид. Фигуры подвергаются еще обмывке морской водой и затем покраске.

Деревянная скульптура умершего. На туловище насажен череп покойного (Новые Гебриды)

Работа то и дело прерывается торжественными трапезами за счет заказчиков и танцами. Так мастерам выдается своего рода аванс и вместе с тем отмечается их талант. Эти перерывы устраиваются также и по техническим причинам: еще совсем свежая древесина должна хорошенько просохнуть. Как же выглядят эти фигуры? Тут и статуи в рост человека, и скульптурные колонны высотой до четырех метров, и поперечные фризы длиной почти в три метра. Здесь главное одно, изредка несколько скульптурных изображений человека, а на поперечных фризах — только головы. Скульптурный ансамбль дополняют многочисленные фигуры животных. Это главным образом змеи и рыбы, но также и птицы, например буцерос, то есть птица-носорог. Иногда изготовленные в честь умершего фигуры стоят на деревянной подставке, имеющей вид либо раковины тридакны, либо полумесяца, либо свиной головы; есть и другие культовые мотивы. Известные нам скульптуры такого типа свидетельствуют о замечательной творческой фантазии и высоком мастерстве.

Немало ученых тщетно пытались разгадать смысл описанных нами фигур; но на все вопросы мастера давали один и тот же ответ: «Мы делаем то, что делали наши деды и прадеды». Тем не менее совершенно очевидно, что все эти скульптуры — человеческие фигуры и головы — представляют собой изображения умерших или же предков рода. Разгадать идейную связь между скульптурными изображениями людей и животных довольно трудно. По всей видимости, это были вначале души-звери: верили, что, когда человек умирает, из его рта выпрыгивает животное, носитель его души. Позднее эти воображаемые животные превращались в тотемы. На основе богатого материала народных преданий современного меланезийского населения можно сделать вывод, что эти изображения — символы распространившегося позднее культа солнца и луны. В скульптурах несомненно отразились религиозные представления различных исторических эпох.

Однажды в единственной деревне, находящейся на Татау, одном из островов небольшой группы Табар, воцарилась странная тишина. Хижины словно вымерли. На широкой площади, окруженной низкой каменной стеной, стоял мужской дом, сквозь его открытые фронтонные стороны можно было разглядеть внутреннюю часть строения. Одни обитатели дома, любители поспать, еще полеживали на низких бамбуковых нарах, служивших местом для отдыха и сна, другие стояли или, скрестив ноги, сидели и обсуждали план празднества маланган, которое после долгих приготовлений сегодня наконец должно было состояться. Недалеко от мужского дома виднелись пологие холмики — могилы каких-то четырех женщин и одного ребенка. Рядом под временным сплетением из пальмовых листьев — навесом, опоры которого были увиты побегами кротона и увешаны перьями и свиными черепами, — стояли на земле и висели на привязи крупные раскрашенные резные фигуры.

Ландау и Лонге, старейшины родов, сосредоточенно рассматривали праздничное убранство. К ним подошел резчик Аваранг и с усердием стал давать пояснения.

— Этот агулэмпу предназначен для умершего Луранга, — сказал он, указав на резные украшения фриза.

В середине фриза длиной в 2 м и шириной в 30 см сквозь специальное отверстие высовывалась деревянная голова со сверкающими, точно живыми, глазами. На каждом краю фриза восседала деревянная хищная птица-фрегат с головой, повернутой к срединному отверстию. Подле каждой птицы находилась фигура сидящего человека с широкой рыбьей головой, со ртом, обращенным к краю фриза.

— Кому ты предназначаешь этот маланган, Аваранг? — спросил Ландау у резчика, указав рукой на орнаментальную доску, на которой были вырезаны человеческие головы и рыбьи морды с огромным свиным клыком.

— Он был заказан для старого Франиса, — отвечал резчик, — А вон посмотри, на дощечке посредине стены — это птица польполь. Говорят, что она нашла в куче мусора младенца Рабуи, для которого я вырезывал этот маланган. Одна женщина потеряла своего новорожденного сына по имени Рабуи, она вымела его куда-то. Птица увидела Рабуи на свалке, и когда мать нашла сына, он был уже наполовину исклеван.

К Аварангу подходило все больше и больше людей. Среди них был пожилой резчик Арамис. Аваранг сразу его заметил.

— Арамис сам сможет вам дать пояснения к своим работам, они ему удались лучше, чем мне мои, — почтительно сказал он Ландау.

— И ты, Аваранг, будешь иметь успех, — перебил его Арамис. — Стоящая здесь фигура, — пояснил он, — предназначена для Маренгаса. На этой фигуре, держащей в руках змею, сидит петух, клюющий ее в хвост. Другая фигура гораздо сложнее. Думаю, что и она получилась неплохо.

И в самом деле, это был шедевр. Из рыбьей пасти как бы вырастала человеческая фигура. На голову человека были насажены одна на другую четыре пары рыб с длинными хвостовыми плавниками, а на рыбах восседала фигура мужчины.

Вдруг со стороны леса послышались пронзительные крики. Женщины и дети с визгом бросились к своим домам. Что же произошло?

На полянку выбежали с полдюжины закутанных в длинную ткань. На них были маски из коры, изображавшие птиц. Они засеменили во все стороны, завертелись, закрутились, замахали руками, как крыльями. В своих движениях они ничем не отличались от пернатых обитателей леса. Вскоре к ним присоединились другие, не менее гротескные фигуры. На их головах были тяжелые деревянные маски с огромными ушами. Они бродили небольшими группками от дома к дому и, размахивая раковинными ножами, требовали от своих односельчан пищи. Все жители деревни охотно им подносили. Нагруженные подношениями, они возвратились в мужской дом и там сбросили с себя маски.

Глухие удары в барабан возвестили открытие празднества, и тогда мужчины селения и гости с соседних островов стали сходиться на площади. Там уже лежали приготовленные для пиршества свиные туши, а позади возвышалась громадная куча клубней таро. Мужчины большим полукругом молча расселись вокруг маланганов. Единое чувство глубокой торжественности охватило собравшихся. Еще раз прогремели барабаны, и тогда старик Севьен поднялся со своего места и подошел к деревянным скульптурам. Правую руку он положил на сделанную по его заказу фигуру и, громко оповестив присутствующих о приготовленном для мастера вознаграждении, поднял вверх левую с надетой на нее связкой раковинных денег. После того как собравшиеся кивками выразили ему одобрение, он начал речь, посвященную памяти умерших. Он говорил, устремив свой взор на скульптуру умершего, как будто перед ним стоял живой человек. Эта «одушевленность» скульптуры стала особенно ощутимой, когда он к ногам ее положил раковинные деньги и еду. Не успел он закончить свою речь, как поднялся старик Панера и с той же торжественностью почтил умерших своего рода. Затем с не меньшей торжественностью отдали последний долг покойным сородичам старики Саромбо и Камбабас. На какой-то момент воцарилась полная тишина, а потом все поднялись со своих мест, и стихия радости жизни с неистовой силой словно прорвалась на волю. Поминание мертвых закончилось обильной трапезой.

Празднества в честь умерших существуют у всех меланезийских племен, однако не везде они проходят так пышно и торжественно, как на севере Новой Ирландии. В средней части этого острова бывали случаи, когда празднество в честь умершего старейшины рода длилось несколько лет. Оно состояло из множества отдельных торжеств, требовавших долгих приготовлений и немалых денежных затрат. Эти торжества устраивал весь род. Однако во время празднества предметом всеобщего внимания были деревянные в метр высотой фигуры предков весьма необычного вида. На коротеньких согнутых ножках покоилось тяжелое грузное туловище, на котором женоподобные груди резко контрастировали с нарочито крупным фаллосом, отчего вся фигура походила на гермафродита. Лицо фигуры было плоским, заостренным книзу, со сверкающими глазами из раковины улитки и маленьким узеньким носом. Волосы, как в давние времена, напоминали петушиный гребень. Эти фигуры изображали высокородных предков мужского пола, в частности старейшин тотемной группы, жизненную силу которых надлежало продемонстрировать.

Встречающиеся в той же области меловые фигуры предков напоминают карликов. В соседней области на поминальном празднестве устанавливается иной предмет культа. Это всего-навсего громадный, сложенный из палок круг с отверстием в центре, а по краю прикреплено кольцо из того же дерева. Эта конструкция походит на огромный цветок, но изображает солнце. Во время поминального празднества череп умершего просовывают в отверстие диска и вместе со всем этим «солнцем» сжигают. На примере племен Новой Ирландии видно, насколько различно в пределах совсем небольшого района мастера воспринимают умерших, как в силу появляющихся новых религиозных представлений их произведения могут дополняться и видоизменяться.

На северных Соломоновых островах делают статую умершей жены вождя, ставят перед ее хижиной и, наконец, во время поминального торжества сжигают. Весьма характерны фигуры предков, создаваемые на Новых Гебридах, где на жизнь общин оказывает свое влияние союз Сукве. Здесь также скульптуры увековечивают лишь членов союза высшего ранга. На острове Амбрим, в отличие от так называемых ранговых статуй высокопоставленных членов союза Сукве, в честь умерших изготовляют из древесного папоротника и раскрашивают одни только головы. Это крупные массивные скульптуры. Их ставят у торцовой стены мужского дома. Однако им поклоняются лишь до тех пор, пока их помнят и верят в их ману.

После поминального празднества родственники умершего снимают с себя запреты. Справив торжество в честь покойного мужа, вдова из племени коита на юго-востоке Новой Гвинеи может сменить юбку и снова выйти замуж, вдова из южной части области Массим совершает вместе со своими детьми ритуальное омовение в море, а вдова из племени бола на Новой Британии гасит на могиле супруга священный огонь. Эти церемонии означают окончательное прощание с умершим, который теперь уже навсегда отходит в страну мертвых.

Когда кто-нибудь умирает, если только не погибает в бою, все люди его рода берут на себя нелегкий труд родовой мести. Они убеждены в том, что смерть насылается злым колдовством. Это убеждение явно противоречит их же мифологическим представлениям о смене кожи, согласно которым смерть есть наказание за проступок, совершенный героями мифа. Миф этот забыт, и люди, похоронив своего родственника, начинают поиски убийцы, сотворившего злое колдовство. Чтобы отыскать злодея, применяют гадание. Для этой цели туземцы наматанаи на Новой Британии привязывали к бамбуковому шесту кости свиньи, заколотой на поминальном празднестве. Затем они обмазывали себя грязью и увешивали лианами, дабы вездесущие духи приняли их за себе подобных. В этом наряде, неся в руках украшенный свиными костями бамбуковый шест, они шли гуськом к месту погребения. Там они выкрикивали имя умершего и приглашали его последовать за ними в деревню, где в его хижине якобы уже приготовлена вкусная еда. Если на обратном пути их слышались взмахи крыльев летучих собак, это означало, что дух умершего следует за ними. Возвратившись в деревню, лжедухи просовывали свой бамбуковый шест сквозь лиственный заслон вокруг опустевшего дома умершего, и кто-нибудь из мужчин вызывал духа покойного и громко просил его назвать имя убийцы, то есть предполагаемого колдуна.

— Это Со? — спрашивает вызывающий духа. Ответа нет.

— Быть может, Пурунамаи? Молчание.

— Лапарка?

Тишина. Так еще некоторое время задавались вопросы, и затем бамбуковый шест как бы застывал на месте. А когда называли имя злодея, дух умершего тотчас же должен был потянуть за шест и тем самым дать понять, что убийца угадан. Если эта церемония оказывалась безуспешной, то родственники умершего не унывали. На следующий же день они затевали другое гадание и в конце концов устанавливали имя убийцы, дабы за зло воздать злом и тем самым навеки успокоить дух своего умершего родича.

 

Новый исторический период

В наши дни меланезийцы по своему политическому положению мало отличаются от австралийцев и папуасов. Они находятся в тяжкой зависимости от колониальных держав — Австралии, Англии и Франции. Хотя меланезийцам и предоставлены некоторые политические свободы, их все же явно недостаточно, о чем туземцы заявляют уже совершенно открыто. Такие заявления неизбежно приводят к конфликтам между колониальными властями и местным населением. К тому же недовольство туземцев усиливается захватом земли европейцами. Политически туземцы считаются «опекаемыми» или «управляемыми». Это не может не оскорблять национальные чувства туземцев.

Из всех меланезийских народов наибольшими гражданскими правами пользуются находящиеся под французским колониальным господством жители Новой Каледонии; они считаются французскими подданными, хотя и не имеют всех гражданских прав французов. Французское гражданство новокаледонец получает лишь за особые заслуги перед своей французской «родиной».

Однако сравнительно с их общей численностью меланезийцев, составляющих подвластную колониальным властям трудовую армию, не так-то уж много. Из 125 тысяч жителей Соломоновых островов лишь восьмая часть населения состоит на службе у европейцев. Незначительный процент туземцев подвизается в качестве домашней прислуги, развозчиков груза, кладовщиков. На Новых Гебридах и островах Лоялти многие туземцы работают портовыми грузчиками. Новокаледонцы заняты отчасти в горнорудных промыслах. Там завербованные тонкинцы своим производственным опытом намного превосходят меланезийцев. Но большая часть жителей Новой Каледонии работает на плантациях.

В настоящее время вместо прежних методов вербовки, мало чем отличавшихся от угона в рабство, существует система контрактов, регламентируемая и контролируемая колониальными властями. Формально за телесные наказания предусматривается уголовная ответственность. На Новых Гебридах заработная плата работающего по контракту составляет три шиллинга в день с бесплатным питанием (рис, мясные консервы) и ночлегом в бараке. Все более растет число меланезийцев, самостоятельно занимающихся разведением культур (кофе и др.), завезенных европейцами, или поставкой копры.

Развивается через обучение в школах производство изделий для иностранцев, главным образом статуэток и плетеных предметов (острова Тами, полуостров Газели на Новой Британии). Дети и взрослые обучаются в государственных, но более всего в специальных школах для туземцев. Там наряду с профессиональным обучением (книгопечатание, переплетное дело, сапожное ремесло, канатное производство, плетение) преподается и пиджин-инглиш, необходимый туземцам для общения с европейцами.

Пиджин-инглиш до сих пор совершенно незаслуженно высмеивается как бессвязная тарабарщина. В одной весьма солидной работе Георг Хёльткер рассказывает о возникновении и развитии этого языка. Пиджин-инглиш, по словам Хёльткера, появился еще сто лет назад, в Меланезию его завезли из портовых городов Китая говорившие по-английски торговцы и предприниматели. Разноязычные туземцы Меланезии, законтрактовавшись в одно и то же место, должны были как-то объясняться. Вот они и приняли этот диалект, и он стал быстро распространяться. В некоторых деревнях добрая половина мужского населения имеет трудовые отношения с европейцами и поэтому даже у себя дома говорит на пиджин-инглиш. У этого языка собственная грамматика, в которой сказывается влияние папуасских и меланезийских языков. Развитие пиджин-инглиш все еще продолжается. Разумеется, он никогда не вытеснит туземные языки, однако всегда будет средством к установлению мирного сотрудничества между разноязычными народами Меланезии. Характерно, что европейцы и в первую очередь миссионеры видят в этом lingua franca огромную пользу для своей деятельности и поэтому с туземцами говорят только на пиджин-инглиш.

Некоторые меланезийцы, обучающиеся в духовных семинариях, выдерживают труднейшие экзамены даже по древнегреческому и латинскому языкам и затем для получения дальнейшего образования отсылаются в Сидней. Вот блестящее доказательство умственных способностей меланезийцев.

В настоящее время у меланезийских племен существуют некоторые формы самоуправления. Это деревенское, реже племенное управление. Местами в ведении такой администрации находятся суды первой инстанции, но их контролируют европейцы. Верховному вождю (paramount chief) подчинены простые вожди (лулуаи), каждый из которых имеет помощника (тултул), а иногда и собственного лекаря. На Новой Каледонии французская колониальная администрация учредила институт так называемых grands chefs, предоставив им полномочия власти над туземцами.

Культурный рост меланезийцев проявляется не только в их быте и одежде, но и в их духовной жизни, о чем, к сожалению, многие европейцы не имеют правильного представления. Это выразилось в возникновении религиозно-фанатических организаций, возглавляемых прорицателями. Подобные движения впервые появились в конце прошлого столетия. После первой мировой войны они вспыхивали то в одном, то в другом районе Меланезии. Во время второй мировой войны, как известно, не пощадившей даже Океанию, движение прорицателей получило широкий размах. Различные формы этого движения объединяются обычно термином «культ карго». Андреас Ломмель в своем солидном исследовании этого вопроса приводит два особенно любопытных примера.

В тридцати милях от резиденции миссионера, у залива Милн (юго-восток Новой Гвинеи), жил один прорицатель, который якобы общался с духами предков. Духи поведали ему, что скоро все люди на земле погибнут от какого-то стихийного бедствия, от землетрясения, грозы или потопа.

«Но, — сказали духи, — приверженцы прорицателя не погибнут, если отойдут от побережья в глубь суши, будут там носить все знаки отличия и уничтожат все вещи европейского происхождения. Когда кончится бедствие, земля покроется цветущими садами, прибудет корабль с духами предков, и люди обретут свою прежнюю культуру. Так как корабль привезет много всяких яств, то можно сейчас все съесть и заколоть всех свиней».

За два года это движение приняло такие размеры, что колониальным властям пришлось вмешаться и арестовать прорицателя. Это было в 1895 г.

В период 1946–1951 гг. на островах Адмиралтейства появилось особое националистическое движение. Вождем его был некто Палиау родом с острова Балуан. Во время второй мировой войны он служил сержантом в японской армии и принимал участие в боях на Новой Британии. Японцы предоставили ему некоторую власть над деревенскими старостами в районе Рабаула. После войны он вернулся на родину и там обосновался на главном острове Манус, где стал выступать за полную политическую и религиозную независимость. Программа его состояла в том, чтобы прогнать всех чужеземцев, в том числе и европейцев, и объявить себя королем острова. Вскоре 15 тысяч туземцев и среди них 6 тысяч католиков стали на его сторону. В 1949 г. под его властью была уже шестая часть острова. Его приверженцы жили по строгому распорядку дня, бойкотировали колониальные власти, немало времени уделяли воинской подготовке, проводили в деревнях санитарно-оздоровительные меры и ввели регламентированную проституцию.

В 1951 г. колониальные власти поймали Палиау и, так как с него, как говорится, были взятки гладки, приговорили его всего к шести месяцам тюремного заключения за «прелюбодеяние». Полагают, что Палиау позаимствовал многие свои идеи у цветных солдат американской армии. Ныне движение сторонников Палиау то затихает, то вновь усиливается.

Ломмель пришел к следующему выводу: сепаратистские движения появлялись сначала как бы по воле прорицателей, возвещавших о своих видениях. Напрасно связывают их с деятельностью миссионеров. Их стимулирующей силой были не только религиозные мотивы. Они ставили себе цель изменить существующие социальные и экономические условия. Постепенно они превратились в «организованные массовые партии со своими политическими вождями». Благодаря таким организациям у меланезийцев зародилось чувство национальной солидарности, вылившееся затем во всеобщий национализм. С европейцами меланезийцы больше не хотели иметь дела; они требовали самоуправления и государственной самостоятельности. Широкое распространение пиджин-инглиш, разумеется, только способствовало усилению таких движений. Во время второй мировой войны меланезийцы увидели в европейцах, а особенно в американцах (главным образом в их чернокожих солдатах) пример, достойный подражания. И они, меланезийцы, хотят быть свободными и прославить себя небывалыми достижениями в современной технике. Но так как им не свойственно современное рационалистическое мышление, соприкосновение с новейшей техникой чересчур возбуждает их воображение. «Вместе с тем сознание меланезийцев, — пишет Ломмель, — в силу примитивности их общественного строя реагирует на всякий контакт с современной цивилизацией психической перестройкой». Они начинают испытывать острую потребность в новой общественной структуре, в новом общественном порядке и новом мировоззрении. Общественные движения меланезийцев суть не только проявление роста их национального самосознания, но и орудие его укрепления.

В этих движениях намечаются тенденции развития, наблюдаемые и в других районах земного шара. Они несомненно являются началом серьезных общественных потрясений, которые неизбежно будут возникать по мере усиления контакта с европейской цивилизацией и в конце концов после упорной национально-освободительной борьбы приведут колониальные народы к национальной независимости.