Вскоре после того, Ильдихо стояла посреди спальни.

Хелхал сам привел ее туда через приемную залу, снял с девушки широкие золотые цепи и вышел вон. Она содрогнулась от ужаса, прислушиваясь к звуку запираемого замка. Неизбежная развязка приближалась. Ильдихо почувствовала на себе железную руку судьбы и вся задрожала, как в лихорадке.

Королевна торопливо оглянулась вокруг, отыскивая средство к спасению, к бегству, к обороне: напрасно!.. Только один выход, который сейчас заперли, вел из полукруглого деревянного здания такой же формы, как и зала для гостей, но меньший размерами. Дверь из крепкого дуба, как и остальные стены, была завешена толстыми коврами, чтобы в спальню не проникал никакой звук извне. Однако девушке удалось расслышать лязг оружия с наружной стороны, когда она приложила ухо к замочной скважине: то гуннские караульные, как сторожевые собаки, укладывались на пороге, чтобы провести здесь целую ночь.

Она принялась толкать дверь, но та не поддавалась, хотя длинный и тяжелый железный засов, которым можно было запереться изнутри, не был задвинут… Окон в комнате не было: свет и воздух проходили, как и в зале пиршества, только сквозь отверстия в высоком потолке, которые были теперь плотно задернуты занавесками.

Средину комнаты занимало громадное ложе, постланное прямо на полу и состоявшее из мягких одеял, перин и подушек; вместо покрывала, на него были наброшены различные меха: шкуры гирканских тигров, оленей с берегов Восточного моря, полярных медведей и нубийских львов. Возле постели возвышался металлический столик искусной работы; золотой кувшин трех футов высоты и маленький серебряный кубок красовались на нем. Верхняя доска стола была украшена художественным барельефом греческого мастера, представлявшим свадьбу Плутона с Персефоной. Стол опирался на черное мраморное подножие.

Несколько деревянных сундуков с высокими выпуклыми крышками стояли по стенам вдоль комнаты; два-три низких дивана дополняли убранство спальни.

Напрасно пленница искала глазами по стенам трофеев; оружия или каких-либо иных колющих предметов здесь не было. Напрасно старалась она открыть сундуки, где могли находиться какие-нибудь острые инструменты. Крышки были плотно заперты, и пальцы Ильдихо вскоре заболели от бесполезных усилий.

Тогда ее взгляд упал на стройную колонну в половину человеческого роста, сделанную из прекрасного кедрового дерева; на ней стояла красивая серебряная курильница ажурной работы. Девушка бросилась к колонне, пытаясь поднять ее, но напрасно! Ока была крепко привинчена к полу.

В отчаянии опустились руки Ильдихо. Слезы подступали к ее глазам, но она не предалась женской слабости. Она понимала, что не должна терять мужества.

Что, если бы добыть огня?

Сжечь дом заклятого врага и сгореть самой? Однако в курильнице не нашлось горячих угольев, а лампа из прозрачного янтаря висела слишком высоко под потолком, чтобы можно было до нее добраться. Там в металлической чашечке горело масло, слабо освещая похожую на погребальный склеп брачную комнату. Пламя горело неровно; по временам оно вспыхивало ярче, и тогда из лампады поднимался желтоватый дымок, распространявший сладкий аромат. Это был запах драгоценного аравийского ладана. Но невежественная расточительность гуннов выказывалась также и здесь: вместо того, чтобы положить в масло несколько крупинок душистой смолы, они бросили туда целую горсть; пламя ночника, спускаясь по светильне, захватывало все новые слои ладана и в комнате становилось почти душно. Наконец, девушка стала ощупывать свое платье, в надежде, не найдется ли у нее под рукой чего-нибудь для своей защиты. Но нет! Предусмотрительный Хелхал вынул у нее из-под косы даже острую длинную булавку и снял металлический пояс.

— А если при Аттиле будет оружие? — подумала она. — Тогда я выну у него из ножен кинжал и заколюсь.

Это была ее последняя надежда.

Тут в спальне послышался шорох — как раз против единственной двери: здесь был повешен тяжелый занавес так искусно, как будто непосредственно покрывал собою деревянную стену, а между тем за ним находилась просторная ниша.

Ильдихо вздрогнула от испуга; ее глаза впились в занавеску; сердце учащенно билось — к ней приближался неумолимый палач.

Да, это был он, Аттила, и причем безоружный; она тотчас приметила это. На нем не было даже пояса, чтобы задушить это чудовище.

Когда он дошел до середины комнаты, перепуганная пленница, как стрела промелькнула мимо него в нишу позади занавеса, рассчитывая найти там дверь. Но в углублении не оказалось ничего, кроме крепкой дубовой стены без малейшего признака какого-нибудь выхода или лазейки.

Тогда надежда, мужество и сила оставили несчастную, она упала на колени, опираясь о стену судорожно сжатыми руками, и припала к ним прекрасной головой.

Всесильный хан обернулся. Самодовольная, насмешливая улыбка играла на его чувственных губах. Это бессильное отчаяние, эта беспомощность бесконечно радовали деспота. Всякая робость в нем исчезла и он понял, что победа, как это бывало уже сотни раз, не будет стоить ему больших усилий.

— Нет, птичка, — со смехом воскликнул он. — Из этой западни нет лазейки. Образумься и не будь дурочкой. Ты и не подозреваешь, юное существо, какой великий жребий назначила тебе судьба. Выслушай правдивое пророчество и оно придется тебе по душе. Это предсказание заманчивее того, которого удостоилась иудейская девственница. Той было возвещено ангелом, что она родит Бога. Она его действительно родила, но он кончил жизнь на кресте. Ты же родишь мне сына, который будет наследником Аттилы и царем вселенной.

Пристальный взгляд повелителя гуннов загорелся, но вдруг Аттила невольно вздрогнул.

Как будто невидимая сила заставила королевну вскочить на ноги и стряхнуть с себя всякое смущение.

— Я?.. тебе?.. сына?.. — воскликнула она. — Да я размозжила бы голову этому чудовищу раньше, чем оно увидело бы свет!

Он остолбенел, но постарался овладеть собой.

— Тогда ты родишь в золотых цепях, — сказал гунн. — А теперь отдайся мне добровольно; не заставляй меня прибегать к насилию. Ты — моя. Никакой бог не спасет тебя от рук Аттилы.

— Но мне поможет богиня! — возразила девушка в набожном порыве — Моя богиня. Помоги мне, вторая мать, Фригга!

Королевна выпрямилась во весь рост и стояла перед своим мучителем без признака робости, гордая и угрожающая.

Пораженный такой внезапной переменой, Аттила в нерешимости отступил на один шаг назад. Ледяной озноб снова начал пробирать его, но он не дал заметить своего малодушия. Передернув могучими плечами, хан сказал с презрительной насмешкой:

— Посмотрим, как-то Фригга проникнет сюда спасать тебя!

— Она уже здесь! — с восторгом произнесла Ильдихо. — Я чувствую ее близость. Я ощущаю новую силу в своих руках.

И девушка протянула к нему обе прекрасные руки со сжатыми кулаками.

Аттила попятился еще немного назад, его глаза испуганно моргали.

— Ты только увеличиваешь свои мучения, — угрюмо сказал он. — Все женщины покорялись мне «под конец».

— Ну а я — скорее умру! — воскликнула Ильдихо, наступая на страшного человека.

Ее тонко очерченные брови вздрагивали, блестящие глаза метали молнии смертельной ненависти. Ему казалось, будто бы самые волосы девушки поднимаются дыбом на голове и, точно змеи, готовы его ужалить.

— Если ты до меня дотронешься, я тебя удавлю!

Аттила содрогнулся, лихорадочный озноб снова пробежал по его членам; он отвернулся в сторону, и тут его взгляд упал на столик с золотым кувшином.

— Вот кстати… Отлично… — прошептал гунн.

Он, как бы в изнеможении, опустился на постель, отодвинул прочь маленький кубок, схватил обеими руками тяжелый сосуд, наполненный до краев, поднес его к губам и принялся пить.

Страшный человек пил, пил без конца, большими, жадными глотками, не останавливаясь, и почти опорожнил исполинский кувшин. Тяжелый запах густого, скорее черного, чем красного вина достиг Ильдихо. Оставалось допить только последние капли, но Аттила уже не мог одолеть их. Глубоко переводя дух, он хотел поставить кувшин обратно на стол, но его налившиеся кровью глаза бессмысленно устремились в одну точку. Аттила поставил сосуд мимо, он упал на шкуру полярного медведя и остатки вина окрасили пурпуром яркую белизну меха.

Не обращая на это внимания, хан причмокнул языком, крякнул и облизал губы.

— А-а!.. — протянул он. — Как вкусно! Почти также сладко, как поцелуи! Глупо, как глупо… что я так долго… сорок лет… даже больше… лишал себя этого!.. Но я наверстаю потерянное. Правда, вино — точно жидкий огонь. Но… тяжело для головы! Теперь… Ильдихо! Приди ко мне, приди же! Иначе мне надоест твое упорство! Присядь ко мне. Не хочешь? Все еще не хочешь?

Девушка смотрела широко раскрытыми глазами на бессвязно бормотавшего хана.

— Перестань! Не смотри так убийственно! — продолжал тот. — Я не могу этого вынести… Я хочу закрыть… глаза… они закрываются сами собой. Не заснуть ли? Да, ненадолго, чтобы увидеть сладкие сны! А… когда я проснусь… то выпью еще вина… и потом…

Аттила тяжело опрокинулся навзничь и его лохматая голова перевесилась за изголовье. В комнате раздался храп, походивший скорее на предсмертное хрипенье. Лицо Аттилы побагровело, рот искривился, темные капли струились оттуда. Было ли то вино или кровь?

Ильдихо подошла к самой постели.

— О, Фригга! Благодарю тебя! Теперь бы только достать оружие, — прошептала она в страстном порыве, хватаясь за голову.

Тут ее косы распустились сами собой и упали ей прямо в протянутые ладони.

Между тем, на пороге брачной комнаты лежало пятеро гуннов со своим предводителем. Они чутко сторожили покой Аттилы.

На улице все было тихо, потому что у ворот дома также стояли караульные, никого не пускавшие во двор.

Изнутри также не доносилось ни малейшего звука — полнейшая тишина.

Только однажды начальник стражи вскочил с места, приложил ухо к дверям и даже заглянул в замочную скважину.

— Вы ничего не слыхали? — спросил он своих подчиненных. — Мне послышался сдавленный крик, точно кто-то звал на помощь.

— Ничего не было, — ответил один из гуннов.

— Ничего, — подтвердил со смехом другой, принимаясь тянуть товарища вниз за полу плаща. — Полно тебе подглядывать.

— Да ничего и не видно, — сказал их предводитель, укладываясь на прежнее место. — В спальне совсем темно. Наверное, лампа совсем выгорела.

— Кроме того, — ухмыльнулся второй гунн, — если кому-нибудь там и приходится плохо…

— То уж никак не нашему господину! — подхватил третий.

Затем наступила полная тишина. Караульные больше ничего не слышали.

Короткая летняя ночь прошла; звезды побледнели и великолепное утреннее солнце победоносно выплыло на горизонт из багрянца зари. Время текло… Наконец, наступил полдень.

В брачной комнате никто не шевелился. Дверь в нее оставалась запертой…