Неизбежное случилось…

Гервальт привел сюда своего союзника.

Ускользнув из под надзора «почетного караула» аллеман скрывался в самом лагере; попытка бежать отсюда ему не удалась. Но когда известие о внезапной смерти властелина поразило громовым ударом все население, поднялась такая суматоха, что даже стража у ворот бросилась к ложу смерти, которое сделалось магнитом, неудержимо тянувшим к себе всех. Гервальт отлично воспользовался удобной минутой; он захватил первую попавшуюся гуннскую лошадь и бежал через южные ворота, между тем как владелец коня катался по полу в опочивальне Аттилы, рвал на себе волосы и выл, точно голодный шакал.

Гервальт узнал, что король Ардарих находится поблизости во глазе значительного войска, на юге от Тиссы и лагеря Аттилы, в пограничном лесу, который тянулся далеко, разделяя землю гепидов и гуннов.

Граф скакал во весь опор, пока не достиг форпостов гепида. С большим волнением передал он королю Ардариху о страшном происшествии в лагере гуннов и заклинал его поспешить с освобождением пленников. Этого Ардарих мог добиться своим влиянием, а в крайнем случае и прибегнуть к силе. Ближайшей их целью было спасти друзей, приговоренных к страшной казни, но, вместе с тем, это могло послужить первым шагом к общему делу освобождения. Со смертью грозного владыки, храбрый Гервальт потерял всякую зависимость от гуннов.

Король Ардарих не колебался ни минуты. Вздохнув с облегчением, он заговорил:

— Настал великий, давно желанный час. Он пришел раньше, чем мы надеялись, и не должен застать нас малодушными и медлительными. Я сейчас же отправлюсь с тобой.

Гепид хорошо знал, как незначительны были собранные им силы против нескольких десятков тысяч гуннов в лагере; кроме того, он мог своевременно прибыть для спасения пленных только со своею конницей, состоявшей всего из двух тысяч человек, потому что в его войске, как и у всех германских народов, преобладала пехота. Тем не менее, Ардарих даже не успел осушить свой рог, за который хотел приняться, в момент появления Гервальта, и приказал своим всадникам садиться на коней, а чтобы удвоить их число, велел каждому из них взять по одному пехотинцу, который то ехал на лошади позади всадника, то бежал рядом, держась за ее длинную, развивающуюся гриву. Ядро этого конного отряда составляла верная свита короля на отличных лошадях, снабженная превосходным оружием, полученным в дар от щедрого Ардариха. Но этих отлично вооруженных людей было не более двух сотен.

— В дорогу, воины! — воскликнул король, усевшись на свою громадную боевую лошадь. — Норны{Норны — богини времени и судьбы. Их было три: Урда — богиня прошедшего, Веранда — богиня настоящего и Скульда — богиня будущего. По имени первой получил название священный источник живительной воды.} призывают нас! Сама богиня судьбы, Урда, нас манит своей рукой! Аттила лежит мертвый. Скачите же так, как еще никогда не приходилось вам скакать: впереди вас ждет свобода!

И конница помчалась, звеня оружием, по старой, еще хорошо сохранившейся римской дороге, с юга от Дуная на север к Тиссе, на лесном берегу которой стоял лагерь Аттилы.

Через несколько часов быстрой езды, перед гепидами показались первые хижины гуннской столицы.

Стража у ворот беспрепятственно пропустила Ардариха, который пользовался у хана величайшим почетом, наравне с амалунгом Валамером.

В самом лагере гепиды наткнулись прежде всего на страшную процессию. Приближенные молодого князя Эрлака, желая приобрести еще больше сторонников, возили мальчика по улицам в зубчатой золотой диадеме на черных волосах и в широком пурпурном плаще с золотыми блестками и шитьем. Это тяжелое царское одеяние совершенно не шло к тонкой, неразвитой фигуре мальчика.

Великого завоевателя не успели еще похоронить, а между его многочисленными наследниками уже возникли распри из-за верховной власти. Сыновей у Аттилы было так много, что они, по словам современников, составляли сами по себе маленький народ. Многие из них были еще моложе Эрлака, а большинство взрослых находилось в отсутствии. Они были рассеяны по всем областям обширного государства, где состояли, по назначению отца, чиновниками и наместниками, полководцами, предводителями войск и посланниками. Но, не смотря на это, возле трупа Аттилы не было недостатка в сыновьях, которые, положим, не помышляли еще о немедленном разделении громадного наследства, — на это они рассчитывали потом, в виде награды за свои заслуги, — но у же составлялись партии Эрлака, Дзенгизица, Эллака и других братьев, выдававшихся своим значением и весом. Таким образом, возле одра умершего начались уже опасные распри, грозившие быстро перейти в кровавые междоусобия, что представляло для германцев удобный случай стряхнуть с себя иго этих претендентов на гуннский престол.

Воспитатель, оруженосец, домоправитель принца Эрлака, а в особенности князь Эцендрул, брат воспитателя, еще при жизни отца тайно распускали слух, как между населением лагеря, так и между ордами, кочевавшими в провинциях, будто бы Аттила в присутствии гуннских сановников заклинал их быть свидетелем того, что он назначает красавца-мальчика своим единственным наследником; все же остальные сыновья должны царствовать лишь как подвластные Эрлаку короли, и полностью зависеть от него.

Немедленно после смерти хана, приверженцами Эрлака были повсюду разосланы гонцы из лагеря с известием о предстоящем воцарении мальчика. В самой гуннской столице агитаторы не осмеливались действовать открыто, опасаясь жестокого и решительного Дзенгизица. Эллак же их не стеснял, потому что был лишен свободы отцом и не пользовался популярностью между гуннами за свое полугерманское происхождение. Но зато партия Эрлака делала все возможное, чтобы подготовить успех своего предприятия; она старалась возбудить в жителях столицы сострадание и привязанность к осиротевшему ребенку, который пользовался особой любовью отца, что было всем хорошо известно. Возвышение Эрлака, разумеется, сулило могущество и несметные богатства тем, кто стоял ближе всех к этому юному наследнику.

Таким образом устроилась полушутливая процессия с будущим властелином во главе; к ней примкнула масса народа. За мальчиком на белой лошади, с громкими воодушевляющими криками ехали всадники и бежали пешие гунны, прославляя доблесть великого отца и красоту очаровательного мальчика.

Один из караульных у ворот оставил свой пост и помчался вперед доложить наследнику хана о прибытии Ардариха.

— Наконец-то он явился, ленивый германский пес! — воскликнул мальчик, поднимаясь на высоких золотых стременах и заглядывая через плечи и головы своей свиты. — Я проучу его, как заставлять дожидаться своего государя! В последнее время Аттила сделался слаб от старости и распустил народ.

Эрлак немилосердно хлестнул девятиконечной гуннской ногайкой по бедрам лошади, вонзил ей шпоры в бока, так что брызнула кровь, и поскакал впереди всех навстречу гепидам.

— Где ты так долго пропадал, Ардарих? — крикнул он неприятным, пронзительным голоском королю.

Завидев князя, гепид подтянул поводья и остановился, как вкопанный, точно вылитая из бронзы статуя, на своем высоком боевом коне. Темный плащ спускался свободными складками с его могучих плеч, шлем осеняли два орлиных крыла, из-под него выбивались волной русые волосы с золотистым отливом, подернутые легкой сединой. Он опустил копье острием вниз, в знак мирных переговоров. Эта фигура, — олицетворение царственного величия и сдержанной силы, — должна была внушить всякому благоразумному человеку невольное почтение, робость и даже осторожность.

Но в Эрдаке славянская необузданность смешивалась с гуннской дикостью и дерзким самомнением будущего деспота.

— Где ты так долго пропадал, гепид? — продолжил он. — Мой покойный отец умер в гневе на тебя; ты заставил Аттилу дожидаться и этого тебе никогда не простят. Я унаследовал царство и вместе с тем, право наказать тебя. Нечего сидеть передо мною так гордо на лошади! Прочь с седла, заносчивый германец! На колени! Целуй мне стремя и жди моего приговора!

И Эрлах махнул по воздуху своим гуннским кнутом.

Ардарих молчал, не двигаясь с места, но его серые глаза, блестящие, как сталь, грозно обратились на дерзкого мальчика. Тот нетерпеливо пришпорил лошадь и подъехал ближе к королю.

— Ну, что же? Скоро ли ты пошевелишься, низкий раб?

— Я не стану вести переговоров с ребенком, — ответил Ардарих, взглянув через голову мальчика на его свиту. — Но вы, гуннские князья, и ты, Эцендрул, выслушайте мои слова. Только Аттиле обязан был я верностью и повиновением, а не его сыновьям. Но в память великого отца я подам вам добрый совет: не заводите распри, которая может плохо кончиться. Пускай пленные германцы предстанут на общий суд германцев и гуннов, и пускай…

— Молчи! Никто не спрашивает у тебя совета, дерзкий раб! — крикнул Эрлак. — Я — твой государь, и ты сейчас убедишься в этом.

— Никогда, князь Эцендрул, не стану я служить этому юноше; время подчинения прошло! Мы с амалунгом Валамером с этих пор свободны, и я советую вам, гуннские князья, предоставить свободу и другим германским народам. А если вы не захотите этого, то вас все равно принудят к тому силой.

— Нет! — закричал Эрлак. — Как баранов одного стада, как невольников одного поместья, поделят вас между наследниками нашего господина. Ваши народы будут рассеяны по разным странам: одна часть гепидов достанется мне, другая — Дзенгизицу, остальные будут разделены по жребию между шестью братьями. Я покажу вам себя, германские собаки! — Эрлак размахнулся и ударил кнутом королевского коня по голове, так что тот взвился на дыбы.

Ардарих тотчас усмирил его шпорами, но после того поднял опущенное к земле копье.

— Берегись, предостерегаю тебя! Если ты ударишь еще только раз…

— Посмотрим! — взвизгнул Эрлак. — Пленный иудей рассказывал мне недавно интересную историю про одного царского сына из своего народа. Подданные вздумали роптать на него, а наследник престола сказал: «Мой отец бил вас розгами, а я буду бить скорпионами!» Пусть это послужит тебе уроком, германец!

И он взмахнул кнутом, собираясь ударить короля в лицо.

— Так умри же, ядовитый змееныш! — вскричал тот и, пришпорив коня, вонзил копье сквозь позолоченную кольчугу Эрлака прямо ему в грудь с такой яростью, что острие прошло между плеч.

Но жизнь самого Ардариха висела в ту минуту на волоске. Прежде чем он успел вытащить оружие из тела опрокинувшегося навзничь мальчика, князь Эцендрул был уже возле него и с криком: «Смерть убийце ребенка!» взмахнул кривой саблей над головой гепида. Но рука гунна не успела опуститься для рокового удара, так как ему попал в лоб меткий дротик, пущенный рукой Гервальта.

— Смелее, гепиды! Нас ждет свобода! — крикнул аллеман, выхватывая из-за пояса боевую секиру.

С криками торжества бросились всадники Ардариха на врагов, ошеломленных смертью обоих своих предводителей.

Яростный натиск сильных германцев заставил гуннскую конницу пуститься в рассыпную. С диким воем помчались гунны обратно в лагерь, настигаемые торжествующими германцами.