Всего набралось несколько тысяч народа. Одни жили здесь более или менее продолжительное время, в качестве заложников, пленных, просителей, искавших правосудия, или обвиняемых, дожидавшихся суда; другие же составляли часть постоянного населения столицы гуннов.

Прошло более часа времени, пока герольды гепидов, трубя в рога, объехали все улицы обширного лагеря, предлагая германцам следовать за королем Ардарихом; наконец они вернулись с известием, что нигде нет больше ни одного германца и ни одной германки; ни одна душа не пожелала остаться в неприятельском гнезде.

Мало помалу громадный поезд был приведен в порядок стараниями, обоих королей, графа Гервальта и Даггара, и шествие тронулось в путь через южные ворота.

Вечернее солнце, только изредка выглядывавшее из-за туч в продолжение долгого летнего дня, ярко осветило окрестности перед самым закатом. Его косые лучи заиграли на шлемах, концах копий, на панцирях и щитах отъезжавших германцев, придавая этой движущейся процессии золотисто-огненный колорит.

Король Ардарих, вместе с другими предводителями выехал за ворота, остановил своего коня и бросил прощальный взгляд на лагерь Аттилы.

— Смотрите! — вскричал он вдруг. — Что это вспыхнуло там багровым пламенем?

— Да, — подтвердил Даггар. — А под пламенем клубится черный дым, точно исполинский траурный флаг!

— Вслушайтесь! — заметил Гервальд. — Какой ужасный рев, какой крик и завывание!

Один из освобожденных германцев, при первом возгласе Ардариха, залез на высокий тополь у самых ворот и закричал:

— О, господи, какое зрелище!

— Что там происходит?

— Шатер! Шатер с покойником! Со всеми сокровищами! Гунны подожгли его, и он пылает с четырех сторон! А теперь — о, какой ужас!

— Что ты видишь?

— Они бросают в огонь живых людей! Мне ясно видно… Я узнаю их! Это рабы, которые устанавливали шатер и строили деревянное возвышение.

И германец в ужасе поспешил спуститься с дерева.

— Понимаю, — заговорил король Визигаст. — Гунны предчувствуют, что им придется вскоре покинуть эту страну: гордая столица хана опустеет и останется беззащитной. Поэтому никто не должен знать, где погребен Аттила, чтобы человеческое корыстолюбие не потревожило его праха в могиле.

— Пойдем скорее, дорогая моя дочь! — прибавил он, подводя к Ильдихо оседланную лошадь.

Но королевна робко приблизилась к жениху, который взял в эту минуту из рук одного скира свою арфу, вынесенную из тюрьмы.

Девушка вытянула вперед свою руку, пристально взглянула на нее и прошептала:

— О, мой Даггар, не страшно ли тебе будет прикоснуться к руке? Ведь ею совершено убийство!

Но юноша порывисто схватил руку невесты с красивой узкой кистью и стал покрывать горячими поцелуями ее длинные белоснежные пальцы.

— Это рука богини! — воскликнул он с жаром. — Сама Фригга укрепила ее и направила к общему спасению!

Он ударил по струнам арфы и запел:

Слава нам, о златокудрые герои, Готы храбрые, отважные гепиды! Всем привет, спасенным от неволи, От ярма постыдного Аттилы! Наконец погиб наш притеснитель, Божий бич, народов ужас, Этцелъ! Не мечом, не дротиком германским Поражен он был на поле ратном, Нет, в ночной тиши, ехидне злобной Раздавила голову пятою, Растоптала в благородном гневе Королевна, царственная дева. И спасла ее неустрашимость От тиранства многие народы, И она тот подвиг совершила, Честь свою девичью охраняя. Вторьте вы певцу под звуки арфы И прославьте все мою невесту: Красотой сияет лучезарной И мужей геройством превосходит. Жребий ей завидный в жизни выпал — От чудовища вселенную избавить. Имя этой девы непорочной Перейдет к потомкам отдаленным. Слава деве, доблестной Ильдихо, Слава ввек прекрасной королевне!

И сотни, тысячи людей, протягивая руки к дочери Визигаста, которая стыдливо склонила голову на грудь жениха, с восторгом повторяли вслед за певцом:

Слава, слава деве благородной, Слава ей, прекрасной королевне!