Неожиданная встреча с Аталарихом так взволновала Камиллу, что ее беззаботная и суеверная наперсница серьезно поверила в появление одного из лесных духов, о которых они говорили со смехом неделю тому назад.
Камилла не стала разубеждать Дафницион. Бледная и трепещущая кинулась она к матери, и со слезами стыда и гнева рассказала ей о своем открытии.
Теперь уже нетрудно было угадать имя того, кто окружил их роскошью и вниманием. Молодая девушка поняла это при первом же взгляде на Аталариха с тем безошибочным чутьем сердца, которое никогда не обманывает женщин.
Аталарих не был чужим для Камиллы. При жизни отца, занимавшего одну из почетных должностей при дворе Теодорика, Камилла часто встречалась с юным принцем. Хотя Аталарих был года на три старше девочки-подростка, но женщины зреют быстрее мужчин, особенно же в пламенной Италии, и одиннадцатилетняя Камилла казалась иногда старше четырнадцатилетнего внука Теодорика.
Мечтательный характер юноши, как и слабое здоровье, удаляли наследника престола от военных игр и шумных развлечений своих сверстников, готов и римлян, удерживая его в покоях матери и в дворцовых садах, где он постоянно встречался с прелестной девочкой, дочерью Боэция. Эти встречи скоро стали любимым удовольствием для обоих детей, причем Камилла скоро заметила, какой радостью вспыхивали прекрасные глаза юного принца, когда ее белое платье появлялось из-за кустов, с каким восторгом слушал он ее мягкий голос. Умная, живая и не по летам развитая девочка не могла не обратить внимания как на редкую красоту наследника престола, так и на душевную мягкость его поэтической натуры. Внимание Аталариха трогало и льстило девочке, чувствовавшей себя царицей юной души наследного принца.
Бог весть, чем окончилась бы эта детская привязанность, если бы кровавая трагедия не разорвала союз их юных сердец.
Казнь Боэция и Симаха наполнила душу Камиллы ненавистью к Теодорику, как к главному виновнику смерти отца и деда, а с ним вместе и к его семейству, и ко всем готам. В своей семье Боэций никогда не скрывал своего предубеждения и пренебрежения к завоевателям, которых презрительно называл варварами. Как ни молода была его дочь, но все же она впитала часть этого пренебрежения, которым дышали не только ее отец, мать и братья, но и все остальные близкие друзья ее семейства. Невольная симпатия, влекущая Камиллу к Аталариху, заставляла ее забывать на время его принадлежность к племени варваров, но насильственная смерть отца сразу потушила эту симпатию в сердце дочери казненного, считающей отца и деда мучениками и героями, а не тем, чем они были на самом деле, то есть изменниками и предателями благородного и великодушного монарха, приблизившего их к себе.
С сердцем, полным ненависти к тирану, палачу лучших римских граждан, бежала девочка из Равенны вместе с матерью, и скиталась по белу свету, ища пристанища, пока, наконец, не нашла приюта у вольноотпущенника своего отца. С такими же чувствами прожила она несколько блаженных дней в прелестном убежище, созданном неизвестным другом ее отца, отдыхая душой посреди удобств и роскоши, вдвойне приятных тем, кто принужден был отказаться от них в силу роковой необходимости. Страдая от бедности во время изгнания возле вечно плачущей матери и нежно любимых братьев, Камилла беспокоилась о судьбе далеких и винила во всем, что случилось с ней плохого, того же тирана Теодорика, тех же ненавистных варваров — готов.
При таких условиях ей нелегко было узнать, что каждая радость последних недель, каждое удобство, доставлены ей были врагом, внуком палача ее отца, гонителем ее семейства. Но зато нетрудно было созревшей в несчастье девушке сообразить, что означало поведение Аталариха. Только любящее сердце могло выказать такую нежную заботу. Сомнений быть не могло… Аталарих любит ее, Камиллу. Внук Теодорика любил дочь Боэция… Какой ужас, какое оскорбление…
Сверкая глазами, с горячим румянцем на щеках и с дрожащим от негодования голосом рассказывала она матери о своем открытии, спрашивая: как быть?.. что дальше?..
Растерявшаяся не меньше дочери, Рустициана сейчас же отправила доверенного гонца к Цетегусу с просьбой приехать по важному делу, не допускающему письменного изложения.
В конце недели префект Рима был уже на вилле вдовы Боэция.
— В чем дело?.. Что случилось? — с оттенком беспокойства спросил он, пытливо глядя в мрачное и озабоченное лицо Рустицианы.
Задыхаясь от гнева, обидчиво и несвязно рассказала гордая патрицианка о том, что случилось, в свою очередь требуя совета и помощи от своего друга и сообщника.
К крайнему ее удивлению, Цетегус не выразил ни гнева, ни негодования. Напротив того… Глаза его загорелись неподдельной радостью.
— Ты спрашиваешь, Рустициана, что делать? — произнес он, улыбаясь своей всегдашней холодной улыбкой. — Я отвечу тебе советом немедленно ехать в Равенну и везти ко двору прелестную Камиллу.
Рустициана отшатнулась, с гневом вырвав свою руку из руки Цетегуса.
— Ты, кажется, с ума сошел, патриций… Или ты не понял, в чем дело? Ведь этот дерзкий юноша, сын племени варваров, осмеливающийся поднять глаза на мою дочь, на благородную римлянку… Внук Теодорика любит дочь Боэция… Можно ли придумать более кровное оскорбление памяти отца Камиллы?.. А ты, друг Боэция, ты советуешь мне пожертвовать честью моей дочери для каких-то темных целей… Этого я от тебя не ожидала, Цетегус…
Мраморное лицо префекта оживилось выражением презрительной насмешки.
— Сколько помнится, вдова Боэция мечтала о мести… Если она переменила мнение ради прекрасных глаз своей дочери, то я отказываюсь пользоваться орудием мести, которое сама судьба посылает тебе, и… это меня не касается. При чем тут мои темные планы?.. Мне дела нет до твоей мести, от которой не уйдет никто, — ни тиран, ни его варвары, и которых ты могла бы погубить при помощи Камиллы.
Рустициана широко раскрыла недоумевающие глаза.
— Мои чувства и намерения не изменились, и не могут измениться. Но я не понимаю тебя, Цетегус… Не могу же я пожертвовать Камиллой и опозорить имя Боэция, допуская его дочь сделаться любовницей этого юного варвара.
Цетегус снисходительно улыбнулся.
— Да кто говорит об этом?.. Камилла должна ехать ко двору не для того, чтобы сделаться любовницей Аталариха, а для того, чтобы властвовать над ним. Не больше и не меньше… Повторяю тебе, сам Бог внушил эту любовь юному варвару. Без нее нам бы не справиться с этим мальчишкой, который начинает быть опасным для успеха наших планов. Он один, быть может, разгадал меня, или по крайней мере подозревает о моих намерениях. Постоянно я нахожу его на своем пути. И как ни велико мое влияние на Амаласунту, голос ее сына все же имеет громадное значение. Ведь он носит корону. Она только временно управляет его именем. И этот король перестает быть простой куклой в руках своей матери, то есть в моих. На днях только его влияние осилило мое… Готский гарнизон Рима, моего Рима, отдан под начало варвара Тейи, мрачные глаза которого, кажется, никогда не закрываются… Этой заменой глуповатого геркулеса Худобада умным и недоверчивым Тейей я обязан исключительно Аталариху, который начинает серьезно вмешиваться в дела, пожелав присутствовать на всех советах. При этом юноша не по летам умен, энергичен и деятелен, так что с ним придется, не сегодня-завтра, серьезно считаться… И вдруг судьба посылает нам его любовь к твоей дочери, которая завладеет всем сердцем юноши и, естественно, заставит его забыть скучные государственные дела. Мы на коленях должны благодарить судьбу за такой счастливый случай, а ты хочешь упустить его из-за глупой женской сентиментальности или из-за каприза неопытной девушки…
Черные глаза Рустицианы сверкнули.
— Ты называешь капризом отказ матери играть честью своей единственной дочери, Цетегус?.. Не ожидала я от тебя подобного ответа. Я знала, что у тебя нет сердца, но что у тебя нет чести и совести — это я поняла только сегодня… Ты готов всем пожертвовать, все втоптать в грязь ради успеха своих планов. Но только на этот раз ты ошибся в расчетах… Клянусь всем святым, что я не пожертвую Камиллой, и не повезу ее ко двору варваров…
Цетегус гордо выпрямился. Глаза его загорелись мрачным огнем, в голосе зазвучала железная сила. Крепко стиснув левой рукой руку Рустицианы, он повелительно поднял правую к небу.
— Ты осмеливаешься призывать Небо в свидетели своей клятвы, Рустициана?.. Которой?.. Не той ли, которую ты дала мне, когда умоляла отомстить за твоих мучеников? Припомни слова этой клятвы, вдова Боэция, и сопротивляйся моей воле, если посмеешь… Ты клялась повиноваться мне слепо и беспрекословно, исполняя все, что бы я от тебя ни потребовал… И в свидетели этой клятвы ты призывала всех святых и самого Бога. Мало того, ты призывала на себя и на детей своих вечное горе на земле и вечные муки после смерти в случае нарушения своей клятвы… Припомни все это, Рустициана, и… спасай честь своей дочери ценой погибели ее души…
Бледная и дрожащая, глядела Рустициана в гневно сверкающие глаза римлянина. Она чувствовала полную невозможность сопротивляться всепобеждающей воле этого железного человека.
И все же она попыталась защитить свое дитя.
— Неужели тебе не жаль Камиллы, Цетегус? Неужели ты не пощадишь дочь Боэция? Ведь это же ужасно… Я не переживу дня, в который моя Камилла станет любовницей варвара…
— Ты с ума сошла, Рустициана… Ничего подобного никто от тебя не требует. Твоя дочь должна властвовать над Аталарихом, а не любить его. Никто не мешает ей оставаться чистой, как снег горных вершин, если ее сердце свободно… Впрочем, быть может, ты за нее боишься? Аталарих красив. Быть может, Камилла уже любит его?..
— Ты оскорбляешь мою дочь подобным подозрением, — гневно перебила Рустициана. — Камилла ненавидит семью убийцы ее отца. Никогда не согласится она скрывать свою ненависть и обманывать этого юношу… Она не умеет лицемерить. Эта задача не под силу честной и чистой душе моей девочки…
— Это мы увидим… Я сам переговорю с Камиллой.
Рустициана сделала невольное движение, на которое Цетегус отвечал с ледяным спокойствием:
— Впрочем, если тебе так неприятно воспользоваться орудием, посылаемым милостивой судьбой, то… оставим это дело… Я готов освободить тебя от твоей клятвы и вернуться к своим книгам. В сущности, мне дела нет до политики. Меня готы не оскорбляли, и я не имею особенной причины ненавидеть наследников Теодорика и готовить им гибель. Ты сама пришла ко мне, Рустициана, и вырвала меня из моего уединения, от любимых литературных занятий, умоляя именем нашей прошлой любви помочь тебе отомстить за смерть отца и мужа. Я был другом Боэция и согласился помогать тебе… Но если ты перестала мне верить и тяготишься добровольно обещанным повиновением, то скажи это прямо и откровенно, без женских виляний… Повторяю, я охотно брошу начатое дело и запрусь в своем кабинете, или уеду путешествовать в Индию. Это несравненно интересней, чем устраивать заговоры, ежеминутно рискуя головой для неблагодарных, платящих недоверием за помощь…
Рустициана задрожала.
— Нет, нет… — воскликнула она с внезапно прорвавшимися слезами. — Не покидай меня, Цетегус… Делай что хочешь, поступай как хочешь… Я остаюсь слепым орудием в твоей могучей руке…
Цетегус молча улыбнулся. «Так-то лучше», подумал он и громко произнес:
— Где Камилла?
— У себя в комнате. Я пойду предупредить ее.
— Не надо. Я предпочитаю застать ее не предупрежденной. Мне легче будет прочесть, что в ее сердце. Если она любит короля, то ее нельзя привлекать к делу.
Рустициана сверкнула глазами.
— Я знаю Камиллу… Дочь Боэция никогда не забудет того, что этот юноша — внук и наследник тирана, убившего ее отца и деда… Камилла — римлянка и не отдаст своего сердца варвару…
«Это еще как знать», думал Цетегус, медленно подходя к комнате Камиллы. «Этот варвар красив, смел и умен. Он достойный наследник Теодорика Великого. Женщине нелегко справиться со своим сердцем, а это дитя стало женщиной… Как незаметно и быстро летит время. Давно ли Камилла была ребенком, и вот выросла… Сейчас увидим, чего от нее можно ждать или… опасаться».
С радостью бросилась Камилла на шею человеку, которого с раннего детства привыкла уважать и любить, — лучшего друга своего отца и своей матери.
— Ты пришел освободить меня и положить конец этому невыносимому состоянию… Не правда ли? — дрожащим голосом спросила она, прижимаясь пылающим лицом к груди холодного честолюбца. — Ты знаешь, что случилось… Этот варвар осмеливается любить меня… Мало того, он очевидно осмеливается надеяться на взаимность дочери Боэция… Какой стыд, какой позор… не правда ли?.. Скажи, как избежать этого позора? Ты друг моего отца. Ты принес мне спасение, не правда ли?
— Я принес тебе месть, Камилла, — торжественно ответил Цетегус, пытливо вглядываясь в прелестное, взволнованное личико девушки.
При слове «месть» она быстро подняла голову. Лицо ее вспыхнуло, и гордая радость сверкнула в глубоких глазах…
— Месть… — медленно повторила она. — Ты обещаешь мне месть… Какую и кому?
— Месть варвару, оскорбившему тебя своей любовью, во-первых. Месть всему его народу, оскорбившему всех римлян, во-вторых… В твоих руках честь твоей родины. Ты можешь заплатить за порабощение Рима, за угнетение граждан, за убийство лучших сыновей родины… Повинуйся мне… Ты отомстишь за своего отца и деда.
— Я сделаю все, что ты прикажешь… Но, увы, что может сделать слабая девушка?
— В данном случае все, — твердо и уверенно ответил Цетегус. — Но для достижения нашей цели ты должна немедленно же ехать в Равенну и овладеть волей Аталариха настолько, чтобы он глядел на все твоими глазами и думал твоими мыслями… В этом единственный способ погубить короля готов…
— Погубить… Аталариха… — нерешительно повторила Камилла. Румянец постепенно сбегал с ее лица и болезненная складка сдвинула тонкие черные брови. — И я должна сделаться орудием его гибели? — чуть слышно прошептала она.
Пытливые глаза Цетегуса впились в побледневшее личико бедного ребенка. Холодно и сурово проговорил он:
— Прости меня, Камилла… Я не знал, что дочь Боэция любит короля готов.
Как укус ядовитой змеи, подействовали эти слова на Камиллу. Она вскрикнула от негодования. Презрительный тон Цетегуса ранил ее сердце не меньше, чем собственная гордыня. С пылающим лицом схватила она своего собеседника за руку.
— Ты с ума сошел, патриций… и ты оскорбляешь меня подобными подозрениями… Я дочь Боэция и внучка Симаха, и я римлянка… Я не могу любить варвара, наследника нашего поработителя, внука того, кто был палачом моего отца… Я презирала бы себя, если бы была способна на такую низость. Своей рукой вскрыла бы я вены, чтобы выпустить кровь, недостойную римлянки, если бы твое подозрение могло быть справедливым… Скажи мне, что надо сделать, чтобы погубить всех этих варваров и его первого… Я ненавижу этого короля, оскорбившего меня своей любовью…
Цетегус самодовольно усмехнулся.
«Она его любит», подумал он. «Но это не беда, пока ее чувство еще бессознательно… В настоящую минуту ненависть борется с любовью в душе этой девочки, и я успею использовать страсть опасного юноши прежде, чем любовь победит, и Камилла признается сама себе в этой победе».
— Что же ты молчишь, Цетегус? — нетерпеливо вскрикнула Камилла, широко открывая прекрасные невинные глаза. — Скажи мне, что делать, чтобы отомстить ему… Аталариху…
— Ты должна разжечь его страсть, отвлекая внимание от государственных дел.
— Зачем? — с недоумением спросила Камилла.
Цетегус подумал еще минуту, но затем внезапно решился. Близко наклонясь к Камилле, он прошептал:
— Послушай, Камилла… Я хочу доверить тебе тайну, от которой зависит жизнь моя и всего римского дворянства, так же как и свобода нашей родины… Ни одной женщине в мире не доверил бы я подобной тайны, но ты дочь Боэция, ты не можешь обмануть моего доверия.
— Клянусь памятью отца, ты не ошибаешься во мне, — торжественно ответила молодая девушка.
— Знаю, а потому и сообщаю тебе без дальнейших околичностей о том, что в Риме существует заговор против варваров. Все подготовлено к их гибели… Еще год, от силы два, и ничто уже не сможет спасти их… Но до наступления решительного дня, нужно отвлечь внимание короля. Нужно, чтобы он ничего не заметил… Он же недоверчив, подозрителен и… проницателен не по летам… Твоя задача — ослепить его страстью настолько, чтобы он ничего не видел, кроме тебя… Ты поняла, Камилла?..
— О, да… да… — восторженно воскликнула молодая девушка. — Я понимаю свою задачу и исполню ее… Мой бедный отец будет отомщен, и эти варвары погибнут… Как отрадна эта мысль, Цетегус… И знать, что я буду орудием мести, главной пружиной великого исторического события… Какое счастье… — повторяла она едва слышно.
Внезапно новая мысль осветила ее побледневшее лицо.
— Скажи мне, Цетегус, — схватив префекта за руку, прошептала она. — Скажи мне, друг моего отца, хороша ли я?..
Цетегус снисходительно улыбнулся. Он понял цель этого вопроса и ответил совершенно искренне.
— Да, ты хороша Камилла… Ты олицетворение римской красавицы, олицетворение юности, грации и страсти. Никто не сможет остаться равнодушным возле тебя.
— В таком случае и он не останется равнодушным, — радостно вскрикнула молодая девушка, увлекаемая чувствами, разобраться в которых сама бы не смогла. — О, я сведу его с ума… Я околдую его так, что он забудет все на свете, кроме меня. И тогда я скажу ему… это я погубила твое царство, я отняла у тебя корону… Тогда он поймет, как умеют ненавидеть римлянки…
«На эту ненависть рассчитывать было бы опасно», думал Цетегус на пути в Равенну, куда он ехал предупредить Амаласунту о скором приезде вдовы и дочери Боэция. «По счастью, мне нужно немного времени. До тех пор, пока она успеет понять, что ненависть — родная сестра любви, многое свершится. Впрочем, на всякий случай, надо будет приглядывать за этой девочкой, да за ее матерью… Беда с женщинами. Они бывают прекрасными орудиями, но пользоваться ими надо умеючи, и никогда не забывать, что прекрасная змейка ежеминутно может обернуться против тебя и вонзить свои отравленные зубы в руку, направляющую ее против ее же врага… Да, хорошее орудие женщина, да ненадежное… Впрочем, все это не беда, пока имеются способы заменить в каждую данную минуту всякое орудие, ставшее негодным…»
Хорошо, что Рустициана не видела улыбки, скользнувшей по губам Цетегуса, не то бы она не имела ни одной спокойной минуты, зная, что находится не только сама, но и ее дочь, в руках этого безжалостного человека.