Вечерело. Камилла стояла у золоченой решетки возле храма Венеры, ожидая появления Аталариха у его любимого места. Невдалеке, в тени душистых апельсиновых деревьев, раскинувшись на зеленой траве, лежала спящая Дафницион, утомленная долгами поисками своей госпожи в извилистых аллеях дворцового сада.
Камилла не чувствовала утомления. С восторгом прислушивалась она к щебетанию птиц и с наслаждением вдыхала благоухающий воздух. В ее душе было так же светло и радостно, как в этом дивном уголке земли, где природа так щедро рассыпала свои дары. Склонившись над прозрачным ручьем, мчавшимся между зелеными бархатными берегами, Камилла вглядывалась в свое отражение и радостно шептала:
— О, только бы он нашел меня красивой…
Внезапно, точно отвечая на это восклицание, над головой девушки запел соловей, скрывавшийся в низких ветках гранатового дерева. Она улыбнулась и, сорвав несколько душистых ярко-красных цветов, вплела их в свои черные шелковистые косы.
— Ведь это тоже королевский пурпур, — прошептала она. — Тот пурпур, который с таким гордым видом носит он, повелитель души моей… О, Аталарих… Где ты? Увижу ли я тебя сегодня? Милый, если бы ты знал…
Не докончив фразы, Камилла замерла. Вблизи раздались шаги, уверенные и твердые шаги быстро подходящего мужчины.
Это был он — Аталарих… Но, Боже, как же он теперь казался выше и старше. Уверенность его движений и величественная осанка поразили Камиллу и заставили опустить глаза.
— Приветствую тебя, государь, — произнесла она, робко протягивая руку навстречу подходящему.
Жгучая радость осветила лицо юноши.
— Ты здесь, Камилла?.. Какое неожиданное счастье. Судьба посылает мне лучшую награду за выигранное сражение сегодняшнего дня… Теперь только верю я, что поступил хорошо и справедливо.
— Ты поступил, как подобает королю и герою, мой государь, — дрожащим от волнения голосом перебила Камилла. Аталарих радостно вздрогнул.
— Твой государь, Камилла?.. Ты никогда не называла меня так, гордая римлянка.
— Я виновата перед тобой, государь, — чуть слышно произнесла девушка. — Но я многого не знала. Теперь же я знаю все…
— Ты знаешь, Камилла? Все знаешь? — переспросил удивленный Аталарих.
— Да, государь, я знаю… слышала… Кассиодор рассказывал нам.
— И ты осуждаешь меня, конечно… Тебе кажется, что я ненавижу римлян. А между тем, клянусь тебе, Камилла, что ты ошибаешься… Могу ли я ненавидеть народ, к которому принадлежишь ты… — горячо продолжал Аталарих. — О, нет… Нет, я не враг римлянам, Камилла. Видит Бог, я готов сделать для них все возможное, все, что дозволено по справедливости… Веришь ли ты мне, Камилла?
— Да, государь, верю… Я ведь знаю. Ты доказал… Я знаю, кому я обязана спасением братьев.
Горячий румянец залил бледное лицо Аталариха.
— Как, Камилла, ты и это знаешь? В таком случае ты знаешь и то, что я сделал все, что мог, чтобы спасти твоего отца, хотя… не стану лгать тебе, в душе моей я не смог оправдать его измену. Дружба — священная вещь. А Боэций называл себя другом моего деда… Прости мне эти слова, Камилла… и пойми меня. Я не мог не быть тем, чем меня создал Господь. Я не могу сделаться римлянином и бросить свой народ. Монархи поставлены Богом охранять и руководить народом. Быть может, тот же Бог осудил на погибель и мой народ и меня… Что ж делать, я плоть от плоти и кровь от крови его. Я должен жить и умереть с ним вместе, должен беречь и защищать его до последней капли крови.
— Ты прав, государь, — повторила Камилла. — Ты говоришь так, как подобает мужчине и королю.
Прекрасные глаза юноши радостно заблестели при этих словах покрасневшей девушки.
— Как ты добра сегодня, Камилла… Так добра и справедлива ко мне, что я решаюсь доверить тебе то, что скрывал не только ото всех, но… почти и от самого себя… Скажи, хочешь ли ты выслушать мою исповедь?
— Говори, Аталарих… Я внимаю тебе всей душой, — прошептала Камилла, чувствуя, как ее сердце еще сильнее наполняется радостью и любовью.
Аталарих опустился на мраморные ступени террасы и ласковым жестом усадил Камиллу возле себя. Прекрасное бледное лицо юноши озарилось каким-то внутренним светом, и он заговорил нежно, но уверенно.
— Каким слабым и больным мальчиком я был, когда увидел тебя в первый раз. Я часто завидовал твоему здоровью, твоей силе, твоей красоте и веселости… Я твой друг, Камилла, — горячо прошептал Аталарих, крепко сжимая маленькую ручку девушки в своей руке. — Я тебе друг… Я скажу, что вернуло мне жизнь и здоровье и что дало мне силу жить, несмотря на твое презрение… Разлука с тобой была тяжела, Камилла, но жить в одном дворце с девушкой презрительно отворачивающейся от варвара, — это была пытка в сто раз горше прежней. И если я выдержал ее, если не ушел в могилу вслед за отцом и братьями, то на это были особые причины. Ты — римлянка, дочь и внучка героев, — ты поймешь меня. Когда я узнал, какие страшные опасности угрожают моему народу, то я понял, что обязан защищать его всеми силами моей души. И я понял еще другое… Понял, что личное счастье человека далеко не главная вещь… Без счастья жить можно, пока есть обязанности. Чувство исполненного долга заставляет забыть даже потерянное счастье. И я сказал себе: что значит моя личная жизнь и мое личное счастье, сравнительно со счастьем целого народа. Я погибну искупительной жертвой, но зато мои верные готы будут сильны и счастливы… Вот эта мысль, Камилла, и дает мне силы переносить все… и даже разлуку с тобой…
Камилла потупилась, вся розовая от волнения.
— Зачем говорить о азлук , осударь… — прошептала она чуть слышно. — Мы здесь не в последний раз, а я… Я всегда рада видеть тебя…
— Камилла… Тебя ли я слышу?.. Не издеваешься ли ты надо мной? Не делай этого, умоляю тебя. Разочарование убьет меня…
Слезы сверкнули в прекрасных синих глазах юноши, и глядя на эти слезы, Камилла почувствовала прилив такого жгучего раскаяния, что едва нашла силы ответить.
— Я не смеюсь, Аталарих… Я отвечу исповедью на твою исповедь… Я тоже была ребенком, глупым и неопытным ребенком, поддающимся чужому влиянию. И я так виновата перед тобой… О Боже, как я виновата, Аталарих… Но теперь я прозрела и поняла… многое. Все поняла я… И прежде всего то, что я должна… сознаться тебе, должна открыть тебе глаза на многое.
Радость, глубокая, безграничная радость преобразила прекрасное лицо юноши.
— О, нет, нет, Камилла… Оставь до другого раза тяжелые воспоминания. Дай мне насладиться твоей добротой и моим счастьем. Сейчас придут сюда… Матушка, придворные… Я же так счастлив… Я не хочу отказаться от него так скоро. Подари мне этот вечер, Камилла… Сядем в лодку, выйдем в море… Я чувствую себя так легко и свободно, точно птица, впервые вылетевшая из теплого гнезда. О, как бы мне хотелось поскорее покончить с этим скучным, вялым бездействием. Если бы ты знала, как рвется моя душа в бой за счастье моего народа…
— Аталарих, друг мой… Я не узнаю тебя, — прошептала молодая девушка, испуганная его страстным возгласом.
— Я испугал тебя, Камилла. Прости меня… Или, лучше, награди меня за мое долгое страдание и терпение… Посмотри, как прекрасно синее море, как блестит золотая лента солнечных лучей. Сядем в нашу лодочку и поплывем до зеленого островка, которым мы так часто любовались отсюда.
В два прыжка Аталарих был уже возле лодки.
Камилла опустилась на устланную красным сукном скамейку, Аталарих схватил золоченые весла, и легкое суденышко быстро заскользило по зеркальной поверхности моря.
Несколько минут продолжалось молчание. Камилла невольно залюбовалась красивыми, сильными, смелыми, но всегда изящными движениями Аталариха, взор которого то подымался к синему небу, по которому скользили легкие перистые облака, розовеющие в лучах заходящего солнца, то устремлялся в синюю даль, туда, где зеленели Собачьи островки, которыми так часто любовалась Камилла.
— Знаешь, о чем я сейчас думал? — внезапно обратился король к молодой девушке, опустившей глаза под его восторженным взглядом. — Я думал о том, что я желал бы управлять судьбами моего народа так же легко и уверенно, как управляю этой лодкой… О, как отрадно быть вождем и руководителем целого народа, работать для его счастья и для его безопасности… и наконец… умереть за него, простоять всю жизнь бессменным рулевым на палубе священного корабля, именуемого родиной. Вот судьба, достойная зависти… Не правда ли, Камилла?.. А ты?.. О чем ты думаешь сейчас?
Камилла молча отвернула свою прекрасную головку.
— Нет, нет… Говори, Камилла. Не скрывай от меня свои мысли. Оставь мне радость этого светлого воспоминания. Скажи, о чем ты думала, глядя в синюю даль моря?
— Я думала о том, — едва слышно прошептала девушка, — что величайшим счастьем для меня было бы позволить управлять своей судьбой любимой руке, сильной, мужественной и нежной как…
Камилла остановилась, видимо боясь окончить начатую фразу.
Аталарих вспыхнул.
— О, Камилла… Мы, варвары, любим сильней и горячей вас, римлян. Мы не умеем лгать… Сердце варвара постоянно.
— Но ты не варвар, — с искренним негодованием вскрикнула Камилла. — Человек, платящий добром за зло, человек, великодушно прощающий несправедливость, ненависть и злобу, — такой человек не может быть назван варваром… Он больше христианин, чем мы, и вправе стать рядом с великодушными римлянами… Тень Муция Сцеволы назовет его братом…
Глаза девушки сверкали, как две звезды, а голос дрожал от сдержанного чувства.
Аталарих чуть не уронил весел от волнения.
— Камилла… Тебя ли я слышу? Ты… Значит ты не презираешь меня?..
— Презирать тебя, Аталарих! О, Боже мой… Да разве я могу…
Камилла замолчала, вся зардевшись, но ее глаза договорили незаконченную фразу. Под этим взглядом Аталарих забыл все на свете. Перестав грести, он схватил руку молодой девушки и, приложив ее к своему сильно бьющемуся сердцу, прошептал, задыхаясь от восторженного, сладкого волнения:
— Договаривай, Камилла… Радость моей жизни, ради Бога, докончи фразу… Скажи, что ты меня люб…
— Постой, Аталарих, — быстро заговорила Камилла изменившимся голосом. — Поверни назад… Смотри, на берегу моя мать. Она зовет меня обратно…
Действительно, на площадке, возле храма Венеры, показалась Рустициана, ищущая свою дочь по всему саду после ужасного сообщения Цетегуса. Наконец, утомленная бесплодными поисками и зная привязанность Аталариха к этому месту, она поспешила на площадку, с которой открывался чудный вид на море с одной стороны и на аллеи сада с другой.
И здесь внезапно глазам ее представилась дочь ее в одной лодке с королем. Рустициана пошатнулась.
— Она с ним… — прошептала она. — Моя Камилла с этим варваром, задумавшим опозорить дочь Боэция… О, Боже, за что ты караешь меня так жестоко…
Со злобным отчаянием стиснула Рустициана роковой флакон Цетегуса и с внезапно вспыхнувшей решимостью скорее вбежала, чем взошла на ступени храма Венеры.
Здесь на мраморном столике уже стоял золотой кубок, в который осторожно вливал капли бальзама любимый слуга Аталариха, старик Кордулло, последовавший за Рустицианой ко двору и взятый Аталарихом в услужение. Греческий врач королевы Амаласунты стоял возле решетки.
Стиснув зубы, как от нестерпимой боли, Рустициана поднялась на ступени алтаря, как бы желая лучше рассмотреть уплывающую лодку, и страшными усилиями воли принуждая себя казаться спокойной, приказала вольноотпущеннику, успевшему окончить свое занятие и покрыть кубок шелковой салфеткой, отомкнуть серебряную цепь одной из лодок, колышущихся у гранитных ступеней маленькой пристани.
Старый Кордулло, осыпанный милостями Аталариха, все же не забыл своей прежней госпожи и поспешил исполнить ее желание.
Оставался греческий врач, внимание которого нужно было отвлечь от кубка.
Рустициана обратилась к нему с вопросом и сумела придать веселый оттенок своему голосу.
— Посмотри пожалуйста, Эней, как ты думаешь, догоню ли я наших беглецов в этой лодке? У тебя глаза опытней моих.
Ученый грек повернулся к морю, внимательно измерил взглядом расстояние между берегом и лодкой Аталариха. Старый Кордулло наклонился, распутывая тонкую цепь, удерживающую одну их небольших лодок. Дафницион, разбуженная голосами, еще не успела подойти к ступеням террасы. На одно мгновение Рустициана оставалась одна возле золотого кубка. Приподняв край салфетки, она влила в чашу содержимое флакона — это было делом нескольких мгновений. Старик еще не успел отомкнуть выбранную им лодку, как Рустициана уже подходила к нему вместе с наперсницей Камиллы.
— Садись за руль, Дафницион, — приказала она, и оглянувшись, заметила Цетегуса, Кассиодора и нескольких римских сановников, медленно подходящих к храму Венеры.
Завидев Рустициану, Цетегус быстро подошел к ней как бы для того, чтобы помочь благородной патрицианке войти в лодку. Но в то время, когда вдова Боэция, опираясь на его руку, переступала высокий борт, она успела едва слышно прошептать:
— Готово… Мы отомщены…
Цетегус улыбнулся безжалостной улыбкой демона. Кинув мимолетный взгляд на золотой бокал, охраняемый врачом-греком, он отошел к своим друзьям, и стал медленно прохаживаться с ними вдоль берега, спокойный и веселый, полной грудью вдыхая благоухающий вечерний воздух. Казалось, он позабыл об опасности своего положения и о назначенном назавтра королевском суде.
А лодка, уносящая Аталариха и Камиллу, продолжала удаляться от берега, несмотря на призывные жесты Рустицианы.
— Матушка зовет меня обратно, государь… Вернемся, прошу тебя, — робко произнесла Камилла.
Аталарих сверкнул глазами.
— О, нет, звезда души моей… Я никому не позволю лишить меня одной из самых блаженных минут моей жизни… Как знать, удастся ли еще раз увидеть тебя такой справедливой, доброй и ласковой, как сегодня. Прошу тебя, Камилла, подари мне этот вечер… хотя бы из благодарности за спасение твоих братьев…
— Государь… я и без этого рада…
Молодая девушка запнулась и, не договорив своей мысли, стыдливо потупилась.
— Чему ты рада, Камилла?.. Чему?.. Ради Бога, договаривай. Скажи мне правду… всю правду.
— Государь… Аталарих, друг мой, не заставляй меня говорить, — прошептала Камилла. Взгляд ее прекрасных глаз высказал то, что девственная робость еще пыталась скрыть…
Аталарих все понял… Сложив руки, как на молитву, он поднял к небу свои синие глаза, сияющие мягким светом первых появившихся звезд.
— Боже, благодарю тебя за эти минуты, — произнес он от всей души. — Камилла… жизнь моя, мне кажется, что мы мчимся с тобой прямо к острову блаженства… Будь благословенна ты за эти минуты…
Порыв ветра двинул лодку вперед, но Аталарих выпустил весла… Он глядел в дивные, полные неги глаза своей возлюбленной и позабыл все на свете…
Внезапный толчок пробудил его от блаженного оцепенения.
Лодку сильно качнуло.
— Боже мой, что случилось? — спросила Камилла, схватившись за скамейку, чтобы не упасть, и сейчас же в ужасе вскрикнула. — Аталарих, лодка течет… Посмотри, как вода проходит через днище…
Белей своей белой туники Аталарих бросился к Камилле. При этом движении взгляд его упал на высокие скалы, известные под названием «Иглы Амфитриды». Они были окружены подводными камнями, вселяющими ужас в рыбаков, — и теперь их лодку швырнуло от удара об один из них.
— Боже мой, мы наткнулись на иглу Амфитриды, — прошептал король в отчаянии. — Лодка течет, а мы… мы погибли, Камилла!..
С ужасом схватился Аталарих за голову.
В эту минуту до них долетели крики собравшихся на берегу людей, заметивших и понявших отчаянное положение монарха.
Камилла схватила Аталариха за руку.
— Не отчаивайся, друг мой… С берега поспешат нам на помощь.
— Слишком поздно… — простонал Аталарих. — Наша лодка наполнится водой очень быстро. Пока с берега доберутся до нас, мы успеем погибнуть… И я сам… Я сам погубил тебя, Камилла… — отчаянным воплем вырвались эти слова из груди юноши. — Я готов отдать десяток жизней за одну твою улыбку, и я буду виноват в твоей смерти… Камилла, прости меня…
— Смерть?.. — повторила Камилла побледневшими губами. — Аталарих, государь… друг мой, спаси меня… Я не хочу умирать. Умереть в шестнадцать лет и… теперь… Теперь, когда я знаю, что ты меня любишь… О, Боже… — в порыве отчаяния вскрикнула она. — Дай мне жизни… Умереть теперь было бы слишком жестоко. Неужели нет спасения, Аталарих?
Юноша безумно озирался. Перед ними со дна моря выходили две отвесные скалы, действительно, напоминающие иглы. Так гладки их бока, так узки их конусообразные вершины, что искать на них спасения было бы тщетно.
«Вычерпывать воду, — мелькнуло в голове Аталариха. — Увы, сейчас и это станет бесполезным»…
Сильный удар об один из подводных камней вырвал половину доски из днища лодочки, и вода стремительно ворвалась в широкую щель. Справиться с ней было бы невозможно и насосу. У них же не было даже простого ведра.
— Я погубил тебя, Камилла… Я один, — обезумев от горя, повторял Аталарих. — Я загляделся в твои дивные очи… и позабыл об опасности и… вот теперь смерть, Камилла… Камилла…
Но внезапно он почувствовал, как две мягкие теплые ручки обвились вокруг его шеи, как нежные теплые пальчики отнимают его руки от искаженного мукой лица.
Аталарих поднял голову и вторично позабыл все на свете. Камилла глядела ему в глаза, прекрасная, бледная и лучезарная, как богиня весны.
— Аталарих, — прошептала она. — Не плачь и не бойся… Я испугалась только в первую минуту, но теперь я уже не боюсь смерти… Умереть с тобой вместе… лучшего и большего счастья быть не может… Я благодарю Бога за то, что он подарил мне это счастье… Теперь я могу не стыдясь открыть всю мою душу, Аталарих… Ведь я люблю тебя, люблю безумно, страстно и… давно… О, как давно. Теперь мне кажется, что я всегда любила тебя. С первого взгляда… С тех пор, как мы встретились детьми… Обними же меня, мой возлюбленный. Дай мне прижаться к твоей груди и изведать блаженство целой жизни в последнем прощальном поцелуе… И тогда я умру, благословляя тебя, мой государь, мой повелитель, мое… блаженство…
В страстном порыве прильнули розовые губки девушки к похолодевшим губам юноши…
Это была минута безумного счастья, минута неописуемого блаженства. Одна из тех минут, за которые не жаль заплатить жизнью.
Аталарих позабыл все на свете. Он был счастлив, не замечая, как вода подымалась, затопляя лодку, не думая о неминуемой смерти. Он был счастлив, переживая минуты неземного наслаждения.
А лодка все наполнялась… Еще минута и утлые доски под ногами влюбленных заколыхались, но счастливцы, замершие в поцелуе, не поняли, не почувствовали даже грозного предвестника погружения…
Между тем на берегу крики ужаса становились громче. Со всех сторон сбегались придворные, дружинники, рабы и вольноотпущенные. С высоких террас дворца, так же как из храма Венеры, ясно видно было отчаянное положение короля, и скоро роковая весть достигла покоев Амаласунты. Гибель молодых людей была так очевидна, что никто не подумал бросится в лодку и поспешить им на помощь. Слишком ясно было, что никакая сила земная уже не успеет опередить или остановить воду, заполняющую лодку короля.
Одна Рустициана, отчалившая от берега раньше несчастного столкновения и находившаяся уже довольно далеко, отчаянно кричала: «Скорей, скорей»… Но старый Кордулло, взявшийся за весла, с ужасом глядел вперед, понимая, что его слабым силам не обогнать смерть, уже протянувшую руки к его любимой юной госпоже.
Дафницион отчаянно рыдала.
— Господи, мы опоздаем… — твердила она прерывающимся голосом. — Лодка уже раскачивается… Еще две минуты и она затонет…
— Боже, помоги мне… — страшным стоном вырвалось из груди несчастной матери. — Не карай меня, Господи, спаси мое дитя… Чуда прошу я, Господи… Услышь меня. Возьми жизнь мою за жизнь моей Камиллы…
А кругом тихо колыхалось синее море, отражая в себе небо. Косые лучи заходящего солнца золотили края бледно-лиловых перистых облаков. Вдали зеленели острова, точно громадные изумруды. Мириады бриллиантовых блесток прыгали по волнам. В воздухе носилось благоухание, долетающее от цветущих берегов лазурного моря. Безжалостная природа сияла вечной красотой, озаряя равнодушной улыбкой гибель двух прекрасных юных жизней.
Внезапно Кордулло выпустил весла.
— Все кончено… — прошептал он невольно и закрыл лицо руками.
С хриплым стоном свалилась Рустициана на дно лодки… Она боялась смотреть на стройные юные фигуры, слившиеся в последнем объятии.
Прошла еще одна минута, другая и… третья… — три вечности для ожидающих конца роковой трагедии….
Вдруг Дафницион, сидящая впереди, радостно вскрикнула.
— Госпожа… смотри… спасение…
— Где?.. Что, как?.. Спасение… — бессознательно повторяла несчастная мать, не открывая глаз.
— Да, да, госпожа… — в свою очередь радостно вскрикнул Кордулло. — Смотри… Вот там биремма… Моряки услышали наши крики. Смотри, как они мчатся на помощь… Эти поспеют, с Божьей помощью… Смотри, смотри, госпожа, поспели… Благодари Бога за спасение дочери…
И точно, легкое военное судно быстрее птицы летело прямо на «Иглы Амфитриды». Ровно и уверенно разрывали прозрачную воду сорок восемь широких весел. На палубе стоял молодой готский воин, простирая руки к своему королю.
— Алигер… Брат Тейя! — радостно вскрикнул Аталарих, узнавая судно и командира. — Сюда, Алигер… Мы спасены, Камилла… Сюда, ко мне, верные готы…
Лодка, наполненная водой, сильно накренилась и стала погружаться, но биремма была уже возле нее. Десятки рук подхватили Аталариха и Камиллу, и через мгновение оба уже стояли на палубе, посреди ликующих готов, восторженными криками приветствующих своего короля.
А легкое судно, описав круг возле опасных скал, уже летело по открытому морю, обратно к берегу.
Аталарих прижимал к груди зардевшуюся молодую девушку. Его глаза сверкали. Радостная улыбка делала его еще прекраснее.
— Мой верный, добрый Алигер… и все вы, верные слуги мои… Благодарю вас за спасение, — взволнованным голосом произнес король. — Вдвойне благодарю вас, потому что вы спасли мне не только жизнь, но и счастье… Узнайте же первые об этом счастье и разделите мою радость, друзья, спасшие не только своего короля, но и свою королеву… Не красней, Камилла… Не прячь свои прелестные глаза. Ты среди верных и преданных германских сердец. Мои готы полюбят тебя за то, что ты полюбила их короля…
Громовое «ура» раздалось на судне, быстро проносящемся мимо лодки Рустицианы. Широко раскрытыми глазами глядела пораженная мать на прекрасную группу на палубе. Ее дочь на груди короля готов… О, позор… Рука Рустицианы поднялась к небу, как бы призывая его гнев на обольстителя… Но в эту минуту до слуха ее долетел восторженный голос Алигера:
— Многие лета прекрасной королеве Камилле…
Рустициана пошатнулась и без чувств упала на руки Дафницион…
Старый Кордулло изо всех сил спешил к берегу. По его сморщенному лицу катились радостные слезы.
— Так-то лучше, — шептал он, пока Дафницион брызгала водой на лицо Рустицианы. — Теперь конец ненависти, горю и слезам. Любовь лучше мести и угодней Богу.
Восторженные крики встретили Аталариха на берегу. С открытыми объятьями стояла перед ним Амаласунта, пережившая страшные минуты, ожидая неминуемой гибели своего сына. На прекрасном лице правительницы еще виднелись слезы и отпечаток ужаса.
— Аталарих… сын мой, — прошептала она дрожащим голосом.
— Матушка… — радостно ответил король. — Порадуйся вместе со мной. Ожидая смерти, я обрел счастье моей жизни… Взгляни на ту, которая будет моей супругой и твоей дочерью, матушка… Благослови же нас, родная… нас соединила близость смерти, и я не отдам Камиллу никому, кроме смерти…
— Сын и государь мой, — торжественно произнесла Амаласунта. — Я слишком много выстрадала в эти минуты, чтобы противоречить тебе… Будьте счастливы, дети мои… Люби его, Камилла. Он заслуживает твоей любви.
Всегда холодное выражение лица правительницы приняло не свойственное ей мягкое выражение, делающее ее еще красивей. С редкой у этой гордой и честолюбивой женщины нежностью обняла она короля и его невесту под восторженные крики всех присутствующих.
Один Цетегус стоял бледный, мрачный и озлобленный, закусив губы до крови и благодаря судьбу, что внимание Кассиодора было отвлечено общим восторгом.
— Проклятье… — шептали губы железного римлянина. — Опять неудача… И так близко к цели… О, женщины! Вы созданы на погибель всех великих планов. А, Рустициана?.. Ты здесь?
Лодка Кордулло в свою очередь пристала к берегу, и Рустициана подымалась по мраморным ступеням пристани, бледная, растерянная, едва живая от волнения. Она все еще не могла придти в себя, не могла отдать себе отчета в том, что случилось.
— Камилла… дитя мое, — воскликнула она, увидев свою дочь в объятьях Амаласунты.
Торжественно подвела к ней правительница молодую пару, и обняв вдову Боэция, проговорила с не свойственной ей нежностью:
— Мы не станем мешать их счастью… Не правда ли, Рустициана?
— О, матушка, — прошептала Камилла, пряча голову на груди матери. — Я так люблю его…
— Матушка… — почти так же нежно повторил Аталарих. — Отдай мне мою королеву.
Рустициана стояла потрясенная, обезумевшая. Она видела искаженное гневом лицо Цетегуса за кустами цветущего жасмина. Его жгучий взгляд приказывал ей что-то. Но что?.. В этом она не могла отдать себе отчета, хотя и сама чувствовала необходимость что-то сделать, что-то сказать, и не понимала, что… Она молчала, крепко сжимая руку Камиллы.
Это молчание поразило и испугало Аталариха. Мысль о новой борьбе, о новых страданиях сжала его сердце, утомленное пережитым волнением.
Внезапная судорога сдавила горло Аталариха и он невольно протянул руку, как бы ища опоры. Любящим сердцем почувствовала Камилла его страдания и, вырвавшись из объятий матери, кинулась к королю.
— Боже мой… Королю дурно! — вскрикнула она. — Скорее лекарство… Где кубок с вином?
С легкостью сирены Камилла вбежала на ступени павильона, где находился золотой кубок, приготовленный для короля. Быстро сдернув покрывающую его салфетку, она поднесла кубок к губам Аталариха. — Пей, возлюбленный государь, — прошептала она голосом нежным, как щебетание весенних птиц. — Это подкрепит тебя…
Рустициана пошатнулась, но в то же мгновение она почувствовала, как железная рука схватила ее руку, увлекая в кусты.
— Цетегус… — прошептала она. — Ты слышал?
— Молчи, — прошипел римлянин. — Все еще может быть спасено…
А Камилла продолжала щебетать своим нежным голоском:
— Выпей, государь… Ты разволновался… Да и могло ли быть иначе?.. Эти же капли всегда тебя успокаивали.
Аталарих принял полную чашу из ее рук и со счастливой улыбкой протянул ее своей невесте.
— Я выпью после тебя, Камилла. Отпей первая, моя дорогая. Это твое право, королева готов.
Цетегус невольно сделал шаг вперед. Взгляд его пожирал Камиллу, светлую, радостную и обаятельную, как сама весна. В холодном сердце бесчувственного заговорщика шевельнулось что-то, похожее на нежность, на раскаянье… Одна минута, и эта юная, прекрасная, богатая счастьем и надеждой жизнь должна угаснуть… И он, стоящий рядом с Рустицианой, создал это ужасное сплетение роковых обстоятельств. Он, Цетегус, погубит дочь. Рустицианы… Женщины, любившей его так безумно, которую и он любил когда-то… Давно ли это было, когда вся зардевшись стыдом, неверная жена Боэция шептала на ухо своему верному другу: «Цетегус, жизнь моя… Это будет наш ребенок, плод нашей любви»… Он долго верил этим словам, долго гордился красотой Камиллы, считая ее своей дочерью, а теперь… Теперь он должен убить ее своим молчанием…
Дрожь пробежала по телу Цетегуса… Он чуть не крикнул, чуть не поднял руки, чтобы вырвать отравленный кубок из рук Камиллы. Внезапно в уме его возник роковой вопрос: «А что же будет с заговором, с тобой самим, с Римом?»
Рука Цетегуса бессильно опустилась. Спасти Камиллу, значило погубить себя. Это значило быть арестованным не завтра, — нет, а сейчас же, сию минуту, как отравителю, как цареубийце… и тогда прощай, все планы, все честолюбивые надежды. Прощай, свобода Рима… Спасти дочь Рустицианы значило навсегда погубить родину. Рим или Камилла?.. С одной стороны: свобода, месть, могущество и родина, — с другой, капризная девочка, отдавшаяся врагам. Разве возможно колебание?.. Рим или Камилла?..
Цетегус, до боли сжав руку Рустицианы, увлек ее еще дальше, в тень высоких кипарисов, откуда она не могла видеть своей дочери.
Вся зардевшись, Камилла подняла полный бокал.
— Пью за счастье моего обожаемого государя, — прошептала она, и отпила глоток под восторженные крики придворных готов, к которым присоединились и римляне, увлеченные общим настроением.
Одна Рустициана молчала. Она не видела, как ее дочь, красивая, с улыбкой передала Аталариху смертельную чашу.
— Пью за мой верный народ, — торжественно произнес Аталарих. — Да поможет мне Бог быть ему достойным правителем. Пью за мое счастье, неразрывное со счастьем моих готов. Пью за братское единение германцев и римлян и за благородную римлянку, будущую императрицу италийскую, подарившую любовь и счастье королю готов.
И выпив кубок до дна, Аталарих поставил его обратно на жертвенник Венеры и обернулся.
Взгляд его упал на Цетегуса, невольно подавшегося вперед.
Странная ледяная дрожь пробежала по жилам молодого короля при виде мрачных глаз римлянина, сверкающих загадочным торжеством. Чисто адская насмешка раздвинула тонкие губы Цетегуса, почтительно склонившего голову перед юным монархом.
— А… и ты здесь, Цетегус… Я не ожидал и не желал видеть тебя сегодня, префект Ри…
Слово «Рим» замерло на губах Аталариха. Он пошатнулся, протянул руки и без крика, без стона свалился на землю, к подножию статуи богини любви и красоты…
— Аталарих, жизнь моя…
Вопль ужаса и отчаяния огласил воздух. Одним прыжком очутилась Камилла возле упавшего и, вскинув руки, как бы призывая небо на помощь, бесчувственно свалилась на неподвижное тело.
— Врачей… Скорее зовите Энея… — раздался громкий повелительный голос Цетегуса, посреди несвязных криков и противоречивых приказаний десятков голосов. Обезумевшие придворные метались, потеряв голову.
— Зовите греческого врача, — громко повторил Цетегус, — а покуда дайте воды. Быть может, это простой обморок от переутомления.
Спокойно и решительно, как человек, сознающий необходимость и право распоряжаться среди растерянных и обезумевших людей, Цетегус вбежал на ступени, схватил кубок, из которого пил Аталарих, и побежал с ним к ручью, протекающему в пяти шагах от храма Венеры, и здесь он поспешно, но аккуратно выполоскал кубок, зачерпнул воды и вернулся к бесчувственным, над которыми уже наклонился смертельно бледный греческий врач.
— Цетегус… что с моей дочерью?.. — раздался хриплый голос у его уха.
— Не волнуйся, Рустициана, — быстро прошептал Цетегус. — Простой обморок, и только… Но бедный молодой король… навряд ли встанет. Его унес припадок его наследственной болезни, — прибавил он громко.
— Сын мой… — вскрикнула Амаласунта, шатаясь. — Сын мой… — повторила она, падая без чувств на землю, в первый и последний раз в жизни.