Глава I

История готов быстро продвигалась к концу, точно камень, катящийся с крутой горы. Под Капрой и Тагиной погиб цвет их пехоты: из двадцати пяти тысяч, которые привел туда Тотила, не осталось ни одной. На флангах тоже погибло много готов, осталось всего не более двадцати тысяч человек, с которыми Тейя поспешно двинулся на юг по фламиниевой дороге. По пятам за ним гнались Цетег и лонгобарды, а за ними Нарзес, окруживший готов с запада, юга и севера.

Движение готов сильно замедлялось огромным количеством неспособных к войне – женщин, детей, стариков, больных, которые, в ужасе от жестокостей Нарзеса, бежали изо всей Италии в лагерь короля. Чтобы неприятель не нагнал, готам приходилось почти каждую ночь жертвовать небольшим отрядом. Выбирали место, где отряд мог надолго задержать огромное войско неприятеля, и человек пятьсот оставались там и вступали в ожесточенную борьбу с врагами. Победить они, конечно, не надеялись, но своим храбрым сопротивлением задерживали врага на несколько часов и этим давали возможность своим уйти дальше. Около Фоссатума Тейя узнал от бежавших готов, что Рим потерян для них, что римляне в условленную ночь умертвили всех бывших там готов с их женами и детьми. После этого идти к Риму было бесполезно. Надо было изменить направление пути. Тейя оставил под Фоссатумом тысячу готов под начальством графа Маркья, чтобы задержать Цетега и Альбоина, а сам повернул к Неаполю. К полудню подошли войска Цетега и Альбоина, и началась битва. Она продолжалась до самой ночи. Когда рассвело, в лагере готов была гробовая тишина. С величайшей осторожностью приблизились преследователи к окопам готов: все так же тихо. Наконец, Цетег, а за ним Сифакс взобрались на шанцы.

– Идите смело! – обернувшись, крикнул Цетег своим исаврийцам. – Опасности нет, вот все они лежат мертвые, вся тысяча, вот и граф Маркья, я знаю его.

Очистив дорогу, Цетег снова пустился в погоню за Тейей по фламиниевой дороге. Но местные крестьяне сообщили ему, что готы не проходили здесь, – всякий след их исчез. Цетег созвал совет и решил разделить свое войско, искать исчезнувших готов: одна часть под начальством Иоанна должна идти направо, Альбоин же – налево. Сам префект решил идти к Риму и, овладев городом при помощи своих верных исаврийцев, не пускать в него Нарзеса.

Пока префект обсуждал подробности этого плана, в палатку его вошел Нарзес, опираясь на руку Василиска.

– Ты позволил тысяче готов задержать себя здесь до тех пор, пока остальные успели скрыться, – с гневом начал главнокомандующий. – И к чему ты отправляешь Иоанна на юг? Тейя не пойдет туда, он, наверно, уже знает, что Рим него потерян.

Глаза Цетега сияли.

– Да, – продолжал Нарзес. – Я послал в Рим умных людей, и они возбудили тамошнее население против готов. В условленную ночь римляне умертвили живших готов, с женщинами, детьми и стариками. Не более пятисот человек успели запереться в башне Адриана. Новый римский пала Пелагий прислал мне своих послов. Я заключил с ними договор, которым, надеюсь, ты будешь доволен. Добрые граждане Рима ничего не боятся так сильно, как третьей осады, и просят, чтобы мы не предпринимали нечего, что могло бы повести к новой борьбе из-за Рима. Готов в башне Адриана, пишут они, голод заставит сдаться, после этого они поклялись открыть ворота своего города только своему естественному начальнику и защитнику, префекту Рима. Вот договор, читай сам!

С глубокой радостью прочел Цетег этот договор. Итак, они его не забыли, римляне! К нему, а не к ненавистным византийцам обратились они теперь, когда наступает решительная минута! Его зовут назад в Капитолий!

– Ну что? – спросил Нарзес. – Доволен?

– Да, я доволен, – ответил Цетег, возвращая прочитанный документ.

– Я обещал не брать города силой, – сказал Нарзес. – Надо прежде отправить короля Тейю вслед за Тотилой.

Тейя, между тем, прекрасно воспользовался задержкой врага у Фоссатума. Оставив фламиниеву дорогу, он бросился на восток, к берегу моря, прошел Самниум и отсюда уже свернул на юго-запад, к Неаполю. Дорогой он узнал, византийцы из Капуи угрожают Кумам.

– Ну, нет, – вскричал Тейя, – мы должны поспеть в этот город раньше их. Там у меня есть важное дело.

Оставив для защиты женщин и детей небольшой отряд, сам он бросился к Капуе и неожиданным нападением уничтожил значительное византийское войско. Эта удача была последней улыбкой бога побед. На следующий день Тейя вступил в Кумы.

Посреди этого города возвышалась высокая, крепкая башня, окруженная толстыми, высокими стенами. В это башне содержались римские заложники, которых Тотила взял с собой, когда в последний раз уходил из города. Их было около трехсот человек, самых знатных граждан Рима, – сенаторов, патрициев. Они были приведены в эту башню ночью, в глубокой тайне, и как ни старались римляне узнать, где они находятся, им это не удалось.

Теперь Тейя вошел в эту башню с несколькими готами, успевшими спастись во время последнего избиения их в Риме. По его велению, готы рассказали заложникам, как римляне, возбужденные подосланными Нарзесом людьми, в одну ночь умертвили всех готов в городе, даже женщин и детей. Так ужасен был взгляд Тейи, что заложники поняли, что участь их решена. И действительно, через час головы их были выставлены на стенах города.

– Но не только за этим торопился я сюда, – сказал Тейя Адальготу. – Есть еще один священный долг, который мы должны исполнить здесь.

И он пригласил всех вождей к себе на ужин. Когда печальное торжество было окончено, он сделал знак Гильдебранду. Тот тотчас встал и взял горящий факел.

– Идите за мной, товарищи, – сказал он. – Возьмите с собой свои щиты.

Был третий час ночи. Молча вышли из зала, следуя за королем и седым Гильдебрандом, Гунтарис, Адальгот, Алигерн, Гриппа, Рагнарис и Визанд. Позади всех шел с факелом Вахис, который со смерти Витихиса служил оруженосцем при Тейе.

Прямо против дворца, в саду, возвышалась громадная круглая башня, «башня Теодориха», как ее называли. К ней направился старый Гильдебранд, освещая дорогу. Войдя в комнату первого этажа, он не стал подниматься по ступеням вверх, а тщательно размерил пол, нашел едва заметную для глаза скважину между двумя каменными плитами и, просунув кончик топора, приподнял камень. Открылся вход в глубокое подземелье, Гильдебранд первый стал спускаться туда, за ним молча один за другим спустились все остальные по узкой, высеченной в скале лестнице в двести ступеней, которая привела их в обширную пещеру, разделенную стеной на две половины. Часть, в которую они вошли, была пуста. Тогда Тейя, отсчитав десять шагов, надавил на камень, и в стене открылась маленькая дверь. Гильдебранд и Тейя вошли в нее, осветили факелами, и перед глазами их удивленных друзей засверкали сокровища: слитки золота, серебра, кучи драгоценных камней, жемчуг, бесчисленное множество ваз, кубков и чаш всевозможной величины и формы, дорогие меха, пурпур, шелка и несметное количество оружия всех времен и народов, от самых простых грубых деревянных до самых изящных, усыпанных драгоценными камнями.

– Эта тайная пещера, – сказал Тейя, – известна только Гильдебранду и мне. Она вырублена в скале сорок лет назад, по распоряжению самого Гильдебранда, когда он был графом Кумы, и сюда снесены все эти сокровища, которые в течение столетий накопили Амалунги, – частью как военную добычу, частью как мирные подарки соседей. Вот почему византийцы нашли так мало сокровищ в Равенне. Враги всюду шарили, отыскивая их, напрасно: глубокая пропасть не выдала своей тайны. Но теперь настало время вынести их отсюда: заберем все это на свои широкие щиты и понесем с собой в последнюю битву, которая предстоит еще остготскому народу. Ты, Адальгот, не бойся: если даже и погибну, и все будет потеряно, – эти священные сокровища не должны попасть в руки византийцев. Ты увидишь, какое чудное место выбрал я для этой последней битвы готов, – оно поглотит и скроет навсегда и последних готов, и их сокровища, и их славу.

– Да, – подтвердил Гильдебранд. – Вот, смотрите, мои готы!

И он отдернул занавес в глубине пещеры. Все присутствующие почтительно опустились на колени, ибо все сразу узнали великого покойника, который явился перед ними, сидя на высоком золотом троне, с мечом в правой руке, покрытый пурпуровой мантией. Это был король Теодорих. Римляне научились от египтян бальзамировать трупы.

В глубоком волнении все молча смотрели на своего великого короля. Наконец, Гильдебранд заговорил:

– Давно уже мы с Тейей потеряли веру в звезду готов. Вы знаете, что Амаласунта велела положить тело своего великого отца в круглой мраморной башне во дворце Равенны. Перед началом войны мне была поручена почетная стража перед этим зданием. Но мне не нравилось оно: я не считал его достаточно надежным убежищем для величайшего сокровища готов. И еще больше не нравилось мне плаксивое пение священников, которые слишком уж часто являлись молиться за великую душу героя. И я подумал: когда готы будут изгнаны из этой южной страны, то ни вельхи, ни греки не должны осквернять останков великого короля. Нет, прах дорогого героя должен быть скрыт так, чтобы никто не мог найти его. И вот в темную ночь, с помощью Тейи, я вынес благородный труп из круглой башни Равенны и как величайшее сокровище скрыл его здесь, где он спрятан надежно. А если бы через много веков случайно и нашли его, то кто догадался бы, что это король с орлиным глазом? Мраморный саркофаг в Равенне теперь пуст, и монахи напрасно стерегут его. Здесь, окруженный своими сокровищами, сидя на своем троне, должен покоиться великий король, душе его, которая смотрит сюда из Валгаллы, это приятнее, чем видеть себя распростертым под тяжелыми камнем.

– Но теперь, – закончил его речь Тейя, – для него и для его сокровищ наступило время еще раз увидеть божий свет. Когда мы вынесем все эти сокровища, мы возьмем с собой также и дорогой труп героя. А завтра рано утром мы уйдем отсюда и поспешим к тому месту, которое я избрал для последней битвы нашей, – месту, которое может дать надежное убежище всем, решившимся умереть.

 

Глава II

Нарзес, между тем, вел свои войска также к Неаполю, но через Рим. Цетег со своими исаврийцами находился тут же. Он боялся, что Нарзес не сдержит обещания и попытается овладеть Римом; но, к его удивлению, Нарзес этого не сделал! и даже переговоры с палой и властями Рима вел вне города, в присутствии Цетега. Римляне поклялись над мощами святых не открывать ворот своего города никому, кроме префекта.

Цетег был очень доволен.

– Они поняли, наконец, – сказал он вечером Лицинию, – что я один мог спасти Рим.

– Начальник, – ответил тот, – не доверяй этому хитрому калеке. Я боюсь его.

– Не бойся, только бы нам забраться в Капитолий. А уж оттуда мы справимся с ним: эпилептики не выносят воздуха Капитолия.

На следующее утро Цетег весело обратился к Лицинию:

– Слушай, только никому не говори: сегодня ночью ко мне в палатку успел пробраться Публий Мацер. Папа сделал его начальником вновь сформированных римских войск и поручил ему охрану латинских ворот Рима, а брату его Марку поручил Капитолий. Он показывал мне документы. Но римлянам надоело управление духовенства. Они хотят видеть меня с моими исаврийцами на стенах своего города. Он напишет мне, в какую ночь ворота Рима и Капитолия будут открыты для нас.

Между тем, Тейя прошел мимо Неаполя и расположился лагерем на склоне Везувия, по обоим берегам Драконовой реки, протекающей у подошвы горы и впадающей в море. Первой заботой короля было скопить как можно больше продовольственных запасов, чтобы кормить народ. В то же время он сделал все возможное, чтобы еще более укрепить это, от природы хорошо защищенное, место. Когда через два дня после него сюда подошел Нарзес и осмотрел позицию противника, он удивился умению варвара выбрать место для защиты.

– На Везувии есть одно ущелье, – сказал он Альбоину, – давно, когда я еще надеялся излечиться от своей болезни, врачи отправили меня сюда пользоваться горным воздухом. Я исходил тогда все горные тропинки и нашел это ущелье. Если варвары заберутся туда, то только голодом можно будет заставить их выйти из него.

– Это случится нескоро, – возразил Альбоин.

– Да, но другого средства не будет. Я не имею никакого желания губить еще десятки тысяч императорских войск, чтобы месяцем раньше уничтожить эту последнюю горсть варваров.

Так и вышло: шестьдесят дней простояли противники друг против друга. Медленно, со страшными потерями завоевывая каждый шаг, Нарзес стягивал свои войска вокруг осажденных. Наконец, он закрыл им все пути на север, восток и запад, только юг оставался открытым, но там было море, а готы не имели ни одного корабля. После ужасной битвы византийцам удалось оттеснить готов на правый берег Драконовой реки; тут на плоскогорье, неподалеку от одного из боковых кратеров Везувия, среди многочисленных пропастей, пещер и обрывов расположились остатки храброго народа. Со всех сторон это плоскогорье было окружено громадными, почти отвесными скалами; единственным выходом служило узкое ущелье, открывавшееся на юг. Это и было то ущелье, о котором говорил Нарзес. Вход в него был так узок, что один человек вполне закрывал его своим щитом. Этот вход день и ночь сторожили, сменяясь каждый час, сам король Тейя, герцог Гунтарис, герцог Адальгот, граф Гриппа, граф Визанд, Алигерн, Рагнарис и Вахис. За ними в ущелье стояла всегда сотня воинов, также сменявшихся ежечасно.

Итак, долгая и ужасная борьба за Рим и Италию свелась к схватке за маленькое ущелье на берегу полуострова.

На холме, прямо против входа в ущелье, расположился Нарзес с лонгобардами, по правую сторону от него стоял Иоанн, по левую – Цетег с исаврийцами. Цетег был очень доволен своим местом, оттуда шла дорога прямо на Рим.

– Будьте готовы с исаврийцами, – говорил он Лицинию и другим своим центурионам. – Как только получим известие от Мацера, вы тотчас отправитесь в Рим.

– А ты? – спросил Лициний.

– Я останусь пока при Нарзесе наблюдать за ним.

Прошло несколько дней, и ожидаемое от Мацера известие было получено. Цетег тотчас сообщил об этом Лицинию.

– Сегодня же ночью мы отправимся, – ответил Лициний. – Позаботься только, чтобы великий калека как можно дольше не знал о нашем уходе.

– Это напрасно, Лициний. За нами так зорко наблюдают, что мы не можем скрыть этого. Гораздо благоразумнее будет действовать открыто. Ты сам пойдешь к нему вместе с Сальвием; от моего имени вы сообщите ему, что римляне уничтожили последних готов, которые держались еще в башне Адриана, и просят, чтобы я с исаврийцами вступил в Рим теперь же, не ожидая битвы с Тейей; скажите ему, что я прошу его сообщить, согласен ли он, чтобы вы тотчас отправились туда с исаврийцами. Без его согласия ни я, ни исаврийцы не тронемся с места.

Как только Лициний вышел, в палатку вошел Сифакс.

– О, господин, – умоляющим голосом обратился он к Цетегу, – не доверяй этому больному. Я так боюсь его.

– Я знаю, мой Сифакс, что он охотно уничтожил бы меня. Но он так осторожен, что я не смог ничего выведать у него. Слушай: я знаю, ты хорошо плаваешь. Но умеешь ли ты нырять? Можешь ли долго оставаться под водой?

– Могу, – с гордостью ответил Сифакс.

– Прекрасно! – сказал Цетег. – Я узнал, что Нарзес ведет тайные разговоры с Альбоином и Василиском не в палатке, – в лагере тысячи ушей, а в купальне. Врачи предписали ему утреннее купанье в море. Для этой цели ему устроили купальню, к которой можно подобраться в лодке. Его сопровождают туда Альбоин и Василиск, и я заметил, что каждый раз, возвратившись оттуда, они знают распоряжения Нарзеса и последние вести, полученные из Византии.

– Отлично, – ответил Сифакс. – Если эти вести можно узнать в купальне, обещаю, что ты будешь знать все. Притом вот уже несколько дней подряд какой-то рыбак делает мне разные знаки, я думаю, что он хочет сообщить мне нечто. Но лонгобарды так следят за каждым моим шагом, что мне не удалось незаметно поговорить с ним. Быть может, теперь, нырнув в воду, я узнаю также и то, что хочет сообщить мне этот рыбак.

Между тем, вскоре возвратился Лициний.

– Префект, – с радостью сказал он. – Как хорошо сделал ты, что послал нас к Нарзесу. Он действительно отпускает нас в Рим. Не понимаю, как мог он сделать это! Вот уж истинно, – кого Бог захочет погубить, того Он ослепляет.

– Расскажи же подробно, что говорил Нарзес, – улыбаясь ответил Цетег.

– Когда я передал ему твое поручение, он сначала не поверил. «Неужели, – недоверчиво сказал он, – благоразумные римляне могут снова приглашать к себе исаврийцев и префекта, из-за которого они выносили голод и были поневоле храбрыми?» Но я возразил ему, что это уже дело префекта. Если он ошибся, то римляне не пожелают впустить его добровольно в свой город, и тогда семи тысяч исаврийцев слишком мало для того, чтобы можно было надеяться взять город штурмом. Это, по-видимому, убедило его. Он дал разрешение, с тем условием, что если римляне не впустят нас добровольно, то мы не будем пытаться овладеть городом силой, а тотчас возвратимся назад. Знаешь ли, он, по-видимому, ничего не имеет против того, чтобы ты сам отправился с нами. По крайней мере, он спросил: «Когда же префект думает отправиться?» И был удивлен, когда я ответил, что ты останешься здесь, а исаврийцев поведу я и Сальвий.

– Неужели? – закричал Цетег, и глаза его заблестели. – И как это называют умнейшим человеком? Такая глупость!.. Отпустить меня в Рим! Да сами боги ослепили его, и я не могу не воспользоваться! Меня тянет в Капитолий! Сифакс, седлай лошадей!

Но мавр сделал ему знак.

– Оставь меня одного, трибун, – сказал Цетег, заметив знак мавра. – Я сейчас снова позову тебя.

– О господин! – закричал Сифакс, как только Лициний вышел. – Не уезжай сегодня, пусть Лициний ведет исаврийцев, а ты останься хотя до завтра. Завтра я выужу в море две верные тайны. Я говорил сегодня с тем рыбаком. Он вовсе не рыбак, а писец Прокопия. Прокопий послал тебе семь писем, и так как одно не дошло до тебя, – лонгобарды перехватили всех послов, – то он послал наконец, одного умного человека. У него также есть письмо к тебе, но лонгобарды очень зорко следят за ним, один раз они уже схватили его и хотели убить, но отец, здешний рыбак, привел свидетелей, что это его сын, и они отпустили его. С тех пор он уже не носит письма при себе. Но сегодня ночью много рыбаков собираются на ловлю, он поплывет с другими и захватит письмо. А завтра утром Нарзес будет купаться, – сегодня болезнь помешала ему. Из Византии сегодня прибыл почтовый императорский корабль. Останься до завтра, пока я все узнаю.

– Конечно, останусь, – ответил Цетег. – Позови ко мне Лициния.

– Я остаюсь здесь еще до завтра, – сказал префект вошедшему трибуну. – Ты же тотчас веди исаврийцев в Рим. По всей вероятности, я догоню вас дорогой. Но если бы я и не успел, то идите в Рим без меня. Ты, Лициний, охраняй Капитолий.

– Начальник! – вскричал юноша. – Это такая честь для меня! Но мне хотелось бы, чтобы ты поскорее ушел от этого Нарзеса. Я не доверяю ему.

– Ну, великий Нарзес – прекрасный полководец, это бесспорно. Но он положительно глуп, по крайней мере, в некоторых случаях. Иначе мог ли бы он отпустить меня с исаврийцами в Рим? Итак, не беспокойся, Лициний. Прощай, мой привет моему Риму. Скажи ему, что последняя битва из-за него между Нарзесом и Цетегом кончается победой Цетега. До свидания в Риме!

– В вечном Риме! – повторил Лициний и вышел.

– Почему этот Лициний не сын Манилии! – сказал Цетег, глядя вслед юноше. – Как глупо сердце человека! Почему оно так упорно хранит свою привязанность? Лициний, ты должен, как мой наследник, заменить Юлия! Но почему ты не Юлий!

 

Глава III

Наступил между тем сентябрь. Противники все стояли друг против друга. На первых порах Нарзес отправлял небольшие отряды ко входу в ущелье, надеясь овладеть им. Но готы зорко охраняли этот вход и убивали всех, кто приближался к ним на расстояние выстрела. Наконец, Альбоин отказался посылать туда своих лонгобардов.

– Да, – с досадой сказал он. – Я не пущу своих волчат туда: почти тысяча слегла перед ущельем. Да и герулы, и бургунды, франки и аллеманы также потеряли там немало людей. Мой брат Гизульф лежит тяжело раненный. И если бы глыба, на которой я вчера стоял, не обвалилась так кстати, моя Розамунда была бы теперь самой прекрасной не из жен, а из вдов царства лонгобардов. Довольно с нас. Теперь очередь твоих иллирийцев и македонян. Посылай их, а мы, германцы, достаточно испытали уже, как умирают перед этой щелкой.

– Нет, мой волчонок, – улыбаясь, ответил Нарзес. – Ни македоняне, ни иллирийцы не пойдут туда. Алмаз режется алмазом: пусть германцы бьют германцев. Вас слишком уж много на свете. Впрочем, ты прав: надо оставить всякую попытку взять это ущелье штурмом. Это невозможно, пока его охраняют люди, подобные Тейе. Будем ждать, что голод выгонит их оттуда. Они не продержатся долго.

Действительно, запасы готов подходили к концу. Однажды вечером Тейя возвратился со своего поста у входа в ущелье. Адальгот приготовил ему ужин в палатке, но Тейя отказался.

– Посидим на воздухе, – сказал он Адальготу. – Взгляни, какой чудный вечер! Немного их увидим уже мы в жизни. Запасы истощаются, и когда я раздам их, то поведу своих готов в последний бой! Конечно, мы не вернемся оттуда, но умрем со славой! Да, судьба и Нарзес могут лишить нас государства, могут уничтожить наш народ, но лишить нас силы не может никто. Иди, мой Адальгот, домой, в свою палатку, где тебя ждет твоя Гото. О, как хотел бы я спасти жизнь наших женщин и детей! Но это невозможно. Единственное, что я мог бы сделать, это избежать рабства Византии тем из них, кто предпочитает смерть позору и неволе. Взгляни на эту гору, Адальгот. Видишь как красиво поднимается огненный столб из темного жерла. Когда последний защитник входа в лагерь падет, один прыжок туда – и никакой римлянин не прикоснется к нашим чистым женщинам! О них, о женщинах думал я, когда избрал это место для последнего сражения. Мы можем со славой умереть повсюду, – и только о женщинах думал я, когда вел вас к Везувию.

Серьезно и решительно сообщил Адальгот решение Тейи своей молодой жене. Он ожидал взрыва горя и отчаяния с ее стороны. Но, к его удивлению, Гото ответила ему совершенно спокойно:

– Я давно уже думала об этом, мой Адальгот, и не считаю это за несчастье. Несчастьем было бы при жизни потерять того, кого мы любим. Я же достигла на земле высочайшего счастья – я стала твоей женой. А буду ли я ею двадцать лет или полгода – это уже все равно. Мы умрем вместе, в один день, быть может, в один час. Потому что, когда ты в этой последней битве сделаешь свое дело и будешь, наконец, ранен так, что не сможешь больше сражаться, – тогда король Тейя не запретит, надеюсь, принести тебя ко мне. Я возьму тебя на руки и вместе с тобой брошусь в кратер вулкана. О, мой Адальгот, как счастливы были мы! И мы будем еще более достойны этого счастья, если сумеем умереть мужественно, без трусливых жалоб. Потомок Бантов не скажет, что дочь пастуха не смогла подняться на его высоту. Меня укрепляет воспоминание о нашей горе, оно придает мне сил гордо умереть. Когда я в первый раз подумала о смерти, мне стало жаль жизни. Но я вспомнила свои родные горы. «Стыдись, – тихо нашептывали они. – Стыдись, дитя гор! Что сказали бы Иффингер, и Волчья голова, и другие каменные великаны, если бы увидели, что дочь пастуха оробела? Будь достойна и своих гор, и своего героя Балта».

Прошло несколько дней после ухода исаврийцев в Рим, а Цетег все еще оставался в лагере Нарзеса. Он решил дождаться письма Прокопия, но все эти дни стояла такая бурная погода, что ни один рыбак не выезжал в море. Наконец буря стихла, и Сифакс принес письмо. Все более омрачалось лицо Цетега по мере чтения, все крепче сжимались его губы, глубже становилась складка посреди красивого лба.

Вот что писал Прокопий:

«Корнелию Цетегу, бывшему префекту и бывшему другу, последнее письмо от Прокопия.

Это самое печальное изо всех писем, которые приходилось мне писать. Я охотно отдал бы правую руку свою, чтобы не писать его, этого отречения от нашей почти тридцатилетней дружбы. В двух героев верил я: в героя меча – Велизария, и в героя духа – Цетега. И вот теперь я должен почти презирать тебя».

Цетег отбросил письмо, но вскоре снова взял его.

«Давно уже мне не нравились те кривые пути, по которым в былое время ты увлек и меня. Но я верил, что ты действуешь совершенно бескорыстно, только во имя высокой цели – освобождения Италии. Только теперь понимаю я, что тобою руководило одно безграничное, неимоверное властолюбие, в жертву этому не! сытному чувству ты принес Велизария, этого храбрейшего героя с детски чистым сердцем. Это гнусно, и я навсегда отвращаюсь от тебя».

Цетег закрыл глаза.

– Чему же удивляюсь я? – сказал он про себя. – Умный Прокопий имеет идола: Велизарий – его кумир, и он никогда не простит тому, кто поднимет руку на этого кумира. Да, это не удивительно… но все же больно. Такова сила тридцатилетней привычки. Столько лет мое сердце билось сильнее при имени Прокопия! Однако, каким слабым делает нас привычка! Юлия отнял у меня гот, Прокопия – Велизарий. Кто же возьмет у меня Цетега, моего самого старого, последнего друга? Никто – ни Нарзес, ни сама судьба. Итак, прочь, Прокопий, из круга моей жизни! Ты мертв, но посмотрим, что еще пишет мертвец.

И он снова принялся читать:

«Но в память моей тридцатилетней дружбы я хочу предостеречь и, если еще возможно, спасти тебя, потому что любовь еще не угасла в моем сердце, и я хотел бы оказать тебе последнюю услугу. Ты обвинил Велизария в измене Юстиниану, а тот посадил его в темницу и велел ослепить, я не мог ничем помочь ему. Но его спас Нарзес, этот великий человек. Когда Велизария схватили, Нарзес был в Никомидии, куда врачи отправили его на купанья. Узнав приговор, он тотчас поспешил в Византию и послал за мной. «Ты знаешь, – сказал он мне, – что заветным желанием моим всегда было – победить Велизария. Но победить в открытой борьбе, на поле битвы, а не посредством лжи и клеветы. Идем – ты, его первый друг, и я, его первый враг, – и мы попытаемся вместе спасти этого несчастного». И он отправился к Юстиниану, ручался ему за верность Велизария, но тот ничего не хотел слушать. Тогда Нарзес положил перед ним свой жезл главнокомандующего и объявил ему: «Слушай, что я тебе скажу: если ты не уничтожишь приговора и не велишь заново расследовать это дело, то я бросаю службу, и ты таким образом в один день лишишься обоих своих полководцев. Посмотрим, кто будет тогда защищать твой трон от готов, персов и сарацин». Юстиниан испугался и попросил три дня на размышление, Нарзес же получил право просмотреть со мной все обвинительные акты и видеться с обвиненным. В течение этих трех дней Нарзесу удалось достать твое письмо к императрице Феодоре, в котором ты излагаешь подробно план, как погубить Велизария. Невинность его была, таким образом, вне сомнений, и Юстиниан сам спустился к нему в темницу, со слезами на глазах обнял его и вывел оттуда. Но то же письмо ясно доказало также и твою давнюю связь с Феодорой. Она отравилась, боясь гнева императора. А тебя Юстиниан поклялся погубить: каким образом – не знаю. Но я знаю наверное, что Нарзес имеет тайные приказания на этот счет. Итак, беги, спасайся».

Цетег бросил письмо и несколько раз прошелся по палатке.

– Как слаб сделался ты, Цетег! – сказал он, наконец, самому себе. – Так взволноваться из-за потери одной дружбы! Разве ты не потерял Юлия задолго до его смерти? И однако же продолжаешь жить и бороться! А этот Нарзес, которого все боятся, – неужели он действительно так опасен? Этого не может быть! Ведь он слепо доверил Рим мне и моим людям. Во всяком случае, теперь я знаю, что мне нужно. Сегодня же еду в Рим, не обращая внимания на то, что Сифакс подслушает у купальни Нарзеса.

Между тем, в палатку вошел Иоанн.

– Префект, – сказал он. – Твоя храбрость известна всем, и я пришел к тебе с почетным предложением. Я и мои товарищи привыкли к быстрым действиям под начальством Велизария, и благоразумная медлительность Нарзеса надоела нам. Если бы нам удалось овладеть входом в это ущелье…

– Да, если бы! – засмеялся Цетег. – Но Тейя недурно охраняет его.

– Вот потому-то мы и решили, что он должен умереть, этот Тейя. С его смертью готы недолго продержатся. И вот мы – человек пятнадцать лучших стрелков – заключили клятвенный союз против него. Как только наступит его очередь охранять вход, мы все – один за другим, по очереди, потому что тропинка, ведущая к ущелью, так узка, что только один человек может идти, – пойдем против него. Передний вступит в единоборство, остальные будут держаться насколько возможно ближе к нему, чтобы заступить его место, как только он падет, или следовать за ним в проход, если ему удастся убить Тейю. Хочешь присоединиться к нашему союзу? Ведь ты также ненавидишь этого чернокудрого героя?

– Охотно, пока я здесь, – ответил Цетег. – Но я скоро уезжаю в Рим. Странная улыбка промелькнула на лице Иоанна. Цетег заметил ее, но объяснил неверно.

– Ты же сам говоришь, – сказал он Иоанну, – что моя храбрость не подлежит сомнению. Но у меня есть дела более важные, требующие моего присутствия в Риме. Гибель же готов все равно неизбежна.

– Хорошо. В таком случае исполни мою вторую просьбу: пойдем в мой лагерь. Оттуда с вершины холма сквозь расщелину в скале видно, хотя немного, что делается у готов. Сегодня нам показалось, что готы как будто затевают что-то. Пойдем, посмотрим, не ошибаемся ли мы. Только не говори Нарзесу о нашем союзе.

– Хорошо, идем, – ответил Цетег, и оба отправились. Придя туда, Цетег несколько времени смотрел на лагерь готов и затем закричал: «Они приготовилис к нападению! Нет сомнения!»

– А как ты думаешь, – быстро спросил Иоанна молодой, очевидно, недавно прибывший из Византии командир, которого Цетег не знал, – могли бы новые машины достать отсюда варваров – те машины, что были последним изобретением Мартина, а мой брат повез их к Риму?

– К Риму? – повторил Цетег, пронизывая взглядом Иоанна.

– Ну да, к Риму! – с досадой ответил тот. – Зенон, этот человек – Цетег, префект Рима.

Молодой византиец поклонился и взглянул на Цетега.

– Цетег, – продолжал Иоанн, – это Зенон, сражавшийся до сих пор с персами. Он вчера только прибыл сюда из Византии.

– И его брат пошел к Риму? – спросил Цетег.

– Мой брат Мегас имеет поручение установить новые машины на стенах Рима, – ответил византиец. – Вероятно, он уже там. Мне же очень приятно лично познакомиться с величайшим героем западной империи, славным защитником гробницы Адриана.

Но Цетег уже не слышал его. Молча поклонившись, он повернулся и пошел в свою палатку.

– Возвратился ли Сифакс? – спросил он исаврийца, стоявшего на страже у входа.

– Да, начальник. Давно уже и с нетерпением ждет тебя. Он ранен. Цетег быстро вошел в палатку.

– О мой господин! Мой великий лев! – в отчаянии закричал Сифакс, бросаясь перед ним и обнимая его колени. – Ты обманут… Погиб… Ничто не может, спасти тебя!

– Успокойся, – ответил Цетег. – Приди в себя. Ты ранен?

– Это пустяки: лонгобарды не хотели пускать меня сюда и, как будто шутя начали со мной спор, но удары их ножей были очень нешуточные. Об этом, впрочем, не стоит и говорить. Но ты, мой лев, мой орел, моя пальма, мой источник, моя утренняя заря, – ты погибаешь!

И нумидиец снова бросился к ногам своего господина, целуя и обливая их горячими слезами.

– Говори по порядку, – сказал Цетег, прислонившись спиной к столбу и скрестив руки на груди. Голова его была гордо закинута, он смотрел не на Сифакса, а в пустую даль.

– О господин, я не смогу рассказать по порядку. В купальне с Нарзесом был Василиск, Альбомы и еще три человека, одетых лонгобардами, но я узнал Альбина, Сцеволу и Аниция, сына Боэция.

– Не может быть! – вскричал Цетег. – Ты ошибся.

– Нет, господин, я хорошо узнал их. Они вчера только прибыли из Византии и требовали твоей головы. Я не понимал некоторых слов – они говорили по-гречески, а я не так хорошо знаю этот язык, как твой, – но смысл я хорошо понял: они требовали твоей головы. Однако, Нарзес сказал: «Нет, не надо убийства. Он должен быть судим и умрет по приговору. – «Когда же?» – спросил сын Боэция. – «Когда наступит его время». – «А Рим?» – спросил Василиск. – «Рима он никогда не увидит более», – ответил Нарзес.

Цетег быстро зашагал взад и вперед.

– Господин, в Риме происходит что-то очень важное, только я не мог хорошо понять, что именно. Аниций что-то спросил и затем назвал твоих исаврийцев. «О, – ответил Нарзес, – братья Мацеры прекрасно завлекли их в ловушку».

– Что? – закричал Цетег. – Хорошо ли ты расслышал? Братья Мацеры? В ловушку?

– Да, он так и сказал: в ловушку. Альбоин заметил: «Хорошо, что молодой Лициний ушел, – иначе не обошлось бы без жаркого боя». А Нарзес ответил: «Всех исаврийцев надо было удалить. Неужели можно было допустить кровавую битву в своем лагере? Король Тейя, наверное, воспользовался бы этим». О, господин, я боюсь, что они с умыслом завлекли твоих верных воинов.

– Да, я сам теперь почти уверен в этом, – мрачно ответил Цетег. – Но что говорили они о Риме?

– Альбоин спросил о каком-то новом предводителе, Мегасе: «Давно ли он Риме?» – «Поспел вовремя для Лициния и исаврийцев», – ответил Нарзес. Цетег застонал:

– О, Лициний! И ты последовал за Юлием! – воскликнул он.

– «Но граждане Рима? – спросил Сцевола. – Они боготворят его!» – продолжал Сифакс. – «То было прежде. Теперь же никого они так не боятся и не ненавидят, как этого человека, который силой хотел заставить их стать римлянами, героями», – сказал Нарзес. – «А если они все же согласятся принять его? – спросил Альбин. – Ведь имя его действует». – «О, двадцать пять тысяч армян в Капитолии свяжут римлян лучше, чем их договор и клятва». – «Какой договор и клятва?» – спросил Сцевола. – «Они поклялись открыть свой город только префекту Рима. Но они знали уже тогда, что префектом Рима назначен я. Мне, а не ему клялись они в верности», – ответил Нарзес.

Цетег молча бросился на постель, закрыв лицо руками. Ни одного стона, ни одной жалобы не вырвалось из его груди.

– О господин, это убьет тебя! Но ты должен знать все, отчаяние придает силу.

– Кончай, – спокойно ответил Цетег, поднимаясь. – Я выслушаю спокойно, чтобы там ни было. Все прочее может касаться уже только меня, а не Рима.

– Но оно ужасно! О, господин, потом они говорили так, что я ничего не понял. А потом Нарзес сказал: «Император пишет: за то, что он был в связи с Феодорой и вместе с ней обманывал своего императора, пусть его постигнет участь, которую он готовил Велизарию: ослепление…»

– Да? – улыбнулся Цетег и схватился за кинжал.

– «И распятие!..» Господин!.. – продолжал раб и снова с рыданием бросился к ногам своего господина.

– Успокойся, я еще не распят, твердо стою на ногах. Кончай!..

– «Но я полководец, а не палач, – продолжал Нарзес. – Юстиниан должен удовольствоваться тем, что я пришлю ему голову этого храбреца». Но… О господин… Только не это! Что хочешь, только не это! Уж если мы должны умереть…

– Мы? – улыбнулся Цетег. – Но ведь ты же не обманывал великого императора и не был в связи с Феодорой. Тебе не грозит никакая опасность. Но Сифакс, не слушая его, продолжал:

– Да разве же тебе неизвестно? Вся Африка хорошо знает, что если отрубить голову человека, то душа его должна будет целые века жить в теле самых отвратительных безголовых червей. О, только бы они не отрубили твоей головы!.. – рыдал Сифакс.

– Успокойся, она еще крепко держится на плечах. Но тише, кто-то идет.

Вошел посланный Нарзеса с письмом. Цетег быстро распечатал его.

«Неприятную новость должен я сообщить тебе, – писал Нарзес. – Вчера вечером я получил известие, что Лициний и большая часть исаврийцев…» – О – простонал Цетег, – они убиты!.. – «… хотели силой овладеть Римом и умерщвлены. Остальные исаврийцы взяты в плен».

– Итак, мой второй Юлий последовал за первым. Но теперь мне и не нужен наследник, потому что Рим не будет моим наследством. Все потеряно! Великая борьба за Рим кончена. Глупое превосходство силы победило и геройство готов, и силу духа Цетега. Теперь идем, Сифакс, я – на смерть, а ты, свободный, в свою свободную пустыню.

– О, господин, – громко рыдая и бросаясь на колени, вскричал Сифакс, – не прогоняй меня от себя. Позволь умереть с тобой!

– Хорошо, – просто ответил Цетег, положив руку на голову мавра. – Я сам любил тебя, умрем же вместе. Подай шлем, щит, меч и копье.

– Куда, господин?

– Сначала к Нарзесу, а потом на Везувий.

Было чудное сентябрьское утро: земля и море были залиты ярким светом солнца. По самому берегу залива, так, что катящиеся волны иногда касались его ног, спокойно шел одинокий воин. Лучи солнца ярко блестели на его круглом щите и великолепном панцире. Это был Цетег, и он шел на смерть. Поодаль за ним почтительно следовал Сифакс. Вот Цетег подошел к высокой узкой скале, которая глубоко вдавалась в море. Он взошел на самую вершину ее, обернулся и устремил взгляд на северо-восток. Там лежал Рим.

– Прощайте! – сказал он. – Прощайте, семь холмов бессмертия! Прощай и ты, река Тибр, два раза лежал я окровавленный на твоем берегу, и оба раза твои воды возвращали мне жизнь. Но теперь и ты не спасешь меня! Я боролся, сражался из-за тебя, мой Рим, как никто. Теперь борьба кончена, полководец войска, разбит. Да, я сознаю теперь, что хотел невозможного, всего может достичь могучий дух отдельного человека, только не может он создать несуществующий народ. Будь же благословенно, священное море! – и, наклонившись, о: зачерпнул рукой немного морской воды и смочил ею свой лоб. – Будь благословенна и ты, священная почва Италии! – и он захватил рукой немного песку с берега. – С благодарностью покидает тебя твой верный сын, глубоко пораженный не страхом близкой смерти, а твоей прелестью. Я предвижу для тебя долгие столетия чужеземного владычества – я не смог отвратить их. Но кровь свое сердца приношу я в жертву, чтоб исполнилось мое желание: чтобы наступил, наконец, день, когда никакие иноземцы не будут владеть ни пядью твоей священной земли, когда ты будешь свободна вся, от священных Альп до самого моря.

Спокойно, с достоинством пошел Цетег к среднему лагерю, к палатке Нарзеса.

– А, Цетег! – вскричал Нарзес, увидя его. – Как кстати ты пришел. Скажи, неужели правда, что ты присоединился к этому безумному союзу, который составили мои лучшие полководцы? Я только что случайно узнал о нем и назвал их безумцами. А они ответили мне в оправдание, что это – не безумие, потому что даже умнейший человек, Цетег, примкнул к союзу. Правда ли это?

– Да, правда. И прямо отсюда, – ты, Иоанн, позволь мне начать первому, – я иду к Везувию. Приближается время дежурства Тейи.

– Я рад этому, – сказал Нарзес.

– Да, это избавит тебя от значительных хлопот, префект Рима, – ответил Цетег. Все смотрели на него пораженные. Только Нарзес спокойно сказал:

– Ты знаешь все? Отлично. Не моя вина, Цетег, что я не сказал тебе этого сам. Но император строго запретил. Я хвалю твое решение, не изменяй его, оно избавит тебя от тяжелого процесса. Прощай! Мы все также двинемся тотчас к проходу. Нельзя допустить готов напасть на нас. Не понимаю только, почему мой ионийский флот медлит. Два быстроходных корабля послал я к нему с приказанием немедленно идти, сюда, а о нем ни слуху, ни духу. Он нужен мне для перевозки пленных готов в Византию. Но теперь невозможно. Сейчас мы двинемся к ущелью.

– Нарзес, – сказал Цетег. – Окажи мне последнюю милость. В твоем войске есть римляне и итальянцы. Позволь мне собрать их и повести в этот последний бой. Нарзес с минуту подумал.

– Хорошо, – сказал он. – Собери их и веди… На смерть, – тихо прибавил он, обращаясь к Василиску. – Их тысячи полторы, и я доставлю ему счастье умереть во главе своих соотечественников… Прощай, Цетег!

Молча поклонившись, с поднятым мечом, Цетег вышел.

 

Глава IV

– Альбоин, – задумчиво сказал Нарзес после ухода римлянина. – Посмотри на него. Понимаешь ты, кто это вышел?

– Великий враг своих врагов, – серьезно ответил лонгобард.

– Да, волчонок, взгляни на него еще раз: это идет умирать последний римлянин! И все полководцы, бывшие в палатке, поспешили к выходу, чтобы еще раз взглянуть на великого человека.

– Как? – вскричал в эту минуту Сцевола, все еще переодетый лонгобардом. – Ты позволяешь ему ускользнуть от суда?

– И от руки палача? – прибавил Альбин. – А обвинителей лишаешь его имущества?

Альбоин быстро обернулся и с негодованием вскричал:

– Полководец, вели этим двум крикунам снять одежду моего народа. Они позорят ее.

– Ты прав, волчонок, – ответил Нарзес и затем обратился к римлянам. – Теперь уж незачем переодеваться. И вы не нужны мне, как обвинители. Цетег приговорен, и приговор над ним исполнит король Тейя. А вы, вороны, не должны каркать над мертвым героем.

– А приказ Юстиниана? – упрямо спросил Сцевола.

– Даже Юстиниан не может ни ослеплять, ни распинать мертвых. Раз Цетег умрет, я не смогу оживить его для Юстиниана. Но ты, Альбин, не получишь ни гроша из его денег, и ты, Сцевола, ни капли его крови. Его золото принадлежит императору, кровь – готам, а его имя – потомству.

– Ты предоставляешь злодею возможность умереть, как герою, – с неудовольствием сказал Аниций.

– Да, сын Боэция, потому что он заслужил это. Но ты действительно имеешь право отомстить ему: когда он будет убит, ты отрубишь ему голову и отвезешь ее Юстиниану. Но вот звучит римская труба: началась битва.

Цетег верно объяснил движение в лагере готов. Они действительно готовились ночью напасть на противников. Утром Тейя собрал всех готов и объявил им, что запасы истощились, и потому дольше ждать нечего. Кто желает, может идти в лагерь Нарзеса, не желающие же должны умереть. Способные носить оружие ночью выйдут из ущелья, нападут на врагов и найдут смерть в борьбе с ними. Все же неспособные сражаться – женщины, дети – могут найти смерть в кратере Везувия. К большой радости короля, не нашлось ни одного человека, – ни из мужчин, ни из женщин, – который пожелал бы сохранить жизнь ценою рабства. Все мужчины, даже старики и мальчики, начиная с десяти лет, решили вооружиться и идти за Тейей, женщины же и дети моложе десяти лет решили броситься в Везувий.

Но Нарзес предупредил готов, заметив их приготовления, он велел своим войскам подойти к ущелью на расстояние выстрела.

– Хорошо, – сказал Тейя, заметив движение врага, – это ни в чем не изменит нашего решения. Вся разница в том, что вместо звезд на последнюю битву готов будет взирать полуденное солнце. Готовьтесь, мои готы!

И он начал быстро отдавать приказания. Небольшой отряд воинов он поставил у входа в пещеру, где хранился труп Теодориха и королевские сокровища, и велел, чтобы они, как только Адальгот подаст условный знак, тотчас взяли все сокровища и труп короля и бросили в Везувий. Женщин и детей он поставил у кратера вулкана, Адальготу поручил знамя Теодориха и поставил его с Вахисом и несколькими воинами у входа в ущелье. Всех же воинов разделил на сотни.

Когда все распоряжения были исполнены, Тейя стал у входа, подле Адальгота. Перед самым ущельем стояли густые ряды византийцев и тянулись далеко-далеко, до самого берега моря. Их вооружение ярко блестело на солнце. Зрелище было великолепно и вместе с тем ужасно. Несколько минут король смотрел вперед, затем обратился к Адальготу:

– Взгляни, – сказал он, – где могли бы мы найти более прекрасное место для своих могил? Умрем же, мой Адальгот, будем достойны нашего народа и этой чудной могилы. Ну, прощай, Адальгот! Как, бы мне хотелось спасти остатки своего народа, вывести его на север! Но это невозможно. Нарзес едва ли дозволит это, а просить последним готам не подобает! Итак, на смерть!

Высоко подняв свой боевой топор, он вышел из ущелья во главе своего войска. Вслед за ним шли его двоюродный брат Алигерн и старый Гильдебранд, за ними герцог Гунтарис, граф Гриппа, граф Визанд и густыми рядами остальные готы.

Вахис, стоя подле Адальгота у входа в ущелье, звуком рога дал знак к началу битвы. И вот она началась, эта неравная борьба нескольких сотен с сотней тысяч!

На ближайшей к ущелью ровной площадке стоял Иоанн со своими союзниками, поклявшимися убить Тейю. Не было еще только Альбоина, Гизульфа и Цетега. За этими предводителями стояли густые ряды лонгобардов и герулов. Они встретили выступивших готов целым градом стрел и копий.

Прежде всех на Тейю бросился армянин Альтий и тотчас упал с раздробленной головой. За ним выступил герул Рудольф. Топор Тейи глубоко проник в его тело. Прежде чем король успел вытащить свой топор, на него набросились сразу трое: герул Свартуя, перс Кабадес и бойовар Гарцио. Этого последнего, ближайшего и самого смелого, Тейя ударил рукояткой щита в грудь с такой силой, что великан упал и покатился с горы.

– Теперь помоги, святая дева Неаполя, которая хранила меня во все время этой ужасной войны! – прошептал поклонник Мирьям и, скатившись вниз, встал невредимый, только оглушенный падением. В то же время Свартуя занес меч над головой Тейи, но Алигерн одним ударом отрубил ему руку. Перса Кабадеса убил Гильдебранд. Между тем, Тейя снова овладел своим топором и убил еще двоих. Так один за другим пали десять человек из числа поклявшихся убить его. Но вот щит Тейи разлетелся в куски, враги со всех сторон наступали, он отбивался только топором и мечом.

Вдруг раздался звук рога со стороны ущелья. На секунду Тейя оглянулся: большая часть его воинов лежали убитые, а лонгобарды, персы и армяне наступали на уцелевших громадной массой, в то же время франки, македоняне и фракийцы двигались слева ко входу в ущелье, между тем, как третья часть войска – гепиды, аллеманы, исаврийцы и иллирийцы – бросилась к Тейе, чтобы заградить ему и небольшой кучке героев, бывших подле него, отступление к ущелью. Зорко взглянул Тейя на вход в ущелье. Вдруг знамя Теодориха исчезло, точно упало. Это заставило его решиться.

– Назад, ко входу! Спасать знамя Теодориха! – вскричал он и бросился назад. Но ему тотчас преградили путь исаврийцы под начальством Иоанна.

– На короля! – вскричал он. – Не пропускайте его назад! Бросайте копья! И целый град их полетел в Тейю. Но Алигерн вовремя успел подать ему свой щит.

– Назад, к ущелью! – еще раз вскричал Тейя и, раздробив голову первому подскочившему к нему исаврийцу, с такой силой бросился на Иоанна, что тот упал. Пользуясь минутой, Тейя, Алигерн, Гунтарис, Гильдебранд, Гриппа и Ви-занд поспешили к ущелью. Но здесь уже кипела битва: Альбоин и Гизульф со своими лонгобардами старались овладеть проходом. Альбоин бросил огромный камень в Адальгота, защищавшего вход, и попал ему в плечо. Юноша упал; Вахис, стоявший за ним, подхватил знамя Теодориха. Но через минуту Адальгот поднялся и с такой силой бросился на короля лонгобардов, что заставил его отступить. В то же время к проходу успел подбежать Тейя со своими героями и бросился на лонгобардов сзади. Целыми кучами падали не ожидавшие этого нападения лонгобарды и с громким криком бросились бежать, увлекая за собой своих предводителей.

Но вскоре беглецы были остановлены сильным отрядом Иоанна. Скрежеща зубами, поднялся этот храбрец с земли и тотчас повел своих гепидов, аллеманов, исаврийцев и иллирийцев к ущелью, куда Тейя уже успел проскочить.

– Вперед! – крикнул он бегущим лонгобардам. – Альбоин, Гизульф, Зенон, идем со мной! Посмотрим, неужели же этот Тейя неуязвим? И они бросились к ущелью. Тейя стоял у входа с топором.

– Ну, король варваров, покончим! – крикнул Иоанн. – Что ты спрятался в свою нору? Выходи, если ты мужчина!

– Дайте мне три копья! – крикнул Тейя, отдавая свой щит и топор стоящему подле него Адальготу.

И без щита выбежал из ущелья. Иоанн бросил копье, Тейя наклонил голову, и оно пронеслось мимо. В свою очередь бросил копье Тейя, Иоанн быстро наклонился вперед: копье не задело его, но попало в стоявшего за ним Зенона. Тот упал мертвый. Тейя быстро, одно за другим, бросил еще два, и одно из них пронзило Иоанна насквозь. Когда тот упал, исаврийцев и иллирийцев объял ужас: Иоанн

считался первым героем Византии после Велизария. С громким криком бросились они бежать. Лонгобарды еще держались.

– Идем, Гизульф, – с отчаянием вскричал Альбоин. – Идем, мы должны покончить с этим королем.

Но Тейя был уже подле них; в воздухе сверкнул ужасный топор его, и Альбоин упал, раненный в плечо, тотчас же за ним свалился и Гизульф. Началось неудержимое бегство: лонгобарды, гепиды, аллеманы, герулы, исаврийцы – все бежали в ужасе. С громкими торжествующими криками преследовали их товарищи Тейи. Сам же он снова стал у входа в ущелье и, не переставая, бросал в бегущих копья, которые подавал ему Вахис. Ни одно из них не пролетело даром.

Нарзес видел это ужасное, беспорядочное бегство своих лучших войск. Сильно озабоченный, поднялся он в носилках.

– Иоанн убит! – кричали иллирийцы, пробегая мимо него.

– Альбоин и Гизульф тяжело ранены! – кричали лонгобарды.

– Беги! Скорее спасайся в лагерь!

– Надо начинать снова, – сказал Нарзес. – А, вот, наконец, идет Цетег, как он вовремя!

Действительно, Цетег собрал всех римлян и итальянцев, которые были рассеяны в войсках Нарзеса. Это были большей частью старые легионеры из Рима и Равенны, глубоко преданные ему. Спокойно, в строгом порядке шли они к ущелью. Сифакс, с двумя копьями в руках, шел за своим господином.

Готы, преследовавшие бежавшие войска Иоанна и Альбоина, завидя этот свежий отряд, отступили к ущелью.

Молча, без боевых возгласов, без звука трубы шли римляне за своим предводителем. Они прошли покрытое кровью и трупами место, где Тейя в начале битвы поразил двенадцать союзников, выступивших против него. Тем же мерным, спокойным шагом, с мечом в правой, с копьем и щитом в левой руке, провел их Цетег мимо убитого Иоанна.

Готские герои не захотели прятаться в ущелье, они ждали врага перед входом. Наконец, римляне с Цетегом во главе приблизились. Герцог Гунтарис Вельзунг первый бросился на Цетега. Его копье воткнулось глубоко в щит римлянина, но в ту же минуту он сам упал мертвый.

Граф Гриппа из Равенны хотел отомстить за Вельзунга: высоко взмахнул он своим длинным копьем. Но широкий меч Цетега насмерть поразил старого соратника великого Теодориха.

Гневно нахмурившись, выступил Визанд – клинки их мечей скрестились с такой силой, что искры засверкали. Но Цетег ловко отразил страшный удар и вонзил свой меч в правое плечо гота. Высоко брызнула струя его крови, два товарища быстро унесли его. Брат его Рагнарис пустил свое копье. Цетег не заметил его, но верный Сифакс ловким ударом отбросил его в сторону. В ту же минуту Цетег разрубил голову гота.

Испуганные готы отступили перед ужасным римлянином и протеснились мимо Тейи в ущелье. Только Алигерн, брат Тейи, не захотел отступить. Он с такой силой бросил свое копье, что насквозь пробил щит Цетега; но меч римлянина вонзился ему в грудь, и он упал на руки старого Гильдебранда, который, бросив свой топор, с трудом пронес раненого мимо Тейи в ущелье.

Но и удар Алигерна не пропал даром: широкой струей лилась кровь из левого плеча Цетега. Однако, он не обращал на это внимания и бросился вперед, убить обоих готов: Гильдебранда и Алигерна. В эту минуту Адальгот узнал ненавистного человека, погубившего его отца.

– Аларих! Аларих! – громко вскричал он и, бросившись вперед, схватил оставленный Гильдебрандом топор. – Аларих! – вскричал он еще раз.

При звуке этого имени Цетег поднял голову. Через минуту тяжелый топор просвистел в воздухе и ударил в шлем Цетега. Тот упал, оглушенный ударом. Сифакс тотчас подскочил, схватил его на руки и отнес в сторону от места битвы.

Но легионеры не отступали, да и не могли бы отступить, если бы и захотели, потому что следом за ними Нарзес выслал две тысячи персов и фракийцев.

– Не приближайтесь к ущелью! – кричал их предводитель. – Бросайте копья издали! Так велел Нарзес!

Войско охотно повиновалось этому приказу, и целый град копий полетел в ущелье, ни один гот не мог показаться. Тейя, закрывая своим телом и щитом узкий вход, долго один защищал свой народ. Византийский историк Прокопий так описывает со слов очевидца эту невиданную борьбу Тейи:

«Теперь я должен изобразить в высшей степени замечательное геройство человека, который не уступает никому из тех, которых называют героями, – геройство Тейи. Всем видимый, стоял он, прикрываясь щитом, у входа впереди своих воинов. Все храбрейшие римляне, – а их было много, – бросились на него, потому что с его смертью, думали они, битва кончится. Все они бросали в него копья, он же перехватывал их своим щитом, а сам убил, одного за другим, бесчисленное множество. Когда же щит его становился слишком тяжел от вонзившихся в него копий, он требовал себе другой. Так стоял он, не оборачиваясь, крепко, точно вросший в землю, правой рукой нанося смерть врагам, а левой защищая себя от смерти, постоянно требуя себе новых щитов».

Вахис и Адальгот, стоявшие за ним, непрерывно подавали ему новые щиты и копья, огромная куча которых была навалена у входа.

Но вот римляне, персы и фракийцы – видя, что все усилия их разбивались об этот живой щит готов, а самые храбрые из них, бросавшиеся вперед, один за другим падали мертвые, – стали терять бодрость, поколебались и, наконец, с криком бросились бежать.

В эту минуту Цетег очнулся.

– Сифакс, новое копье! – вскричал он и быстро вскочил. – Стойте! – закричал он бегущим. – Остановитесь, римляне! За вечный Рим!

И, гордо выпрямившись, он выступил против Тейи. Римляне узнали его голос. «За вечный Рим!» – повторили они и остановились.

Но и Тейя узнал этот голос. В щит его вонзилось уже двенадцать копий, – он не мог больше держать его, но, узнав приближавшегося, не думал более о перемене щита.

– Не надо щита! Боевую секиру! Скорее! – вскричал он.

Вахис быстро подал ему его любимое оружие, Тейя бросил щит и, размахивая топором, с криком: «Умри, римлянин!» – бросился из ущелья навстречу Цетегу.

Через минуту в воздухе одновременно просвистели топор и копье. Ни один из врагов не думал о защите, оба упали. Топор Тейи пронзил грудь Цетега.

– Рим! Вечный Рим! – закричал он еще раз и умер.

Копье римлянина в то же время вонзилось в грудь Тейи. Адальгот и Вахис подхватили его, смертельно раненного, и унесли в ущелье.

Восемь часов продержался Тейя, непрерывно сражаясь, и день стал уже клониться к вечеру. Как только неприятели увидели, что Тейя упал, они тотчас бросились к ущелью. Место Тейи во входе занял Адальгот. Гильдебранд и Вахис стали за ним.

Сифакс между тем, вынес труп Цетега с места битвы. Громко рыдая, сидел он в стороне, держа на коленях благородную голову. Вдали шумела битва, но он не замечал ее. Вдруг он увидел, что к нему приближается Аниций с толпой византийцев, среди которых он узнал Альбина и Сцеволу.

– Что вам нужно? – вскричал он, вскочив на ноги и берясь за копье.

– Голову префекта. Мы должны отвезти ее императору в Византию, – ответил Аниций.

Но мавр, пронзительно крикнув, бросил копье. Аниций упал, и, пока остальные возились с умирающим, Сифакс схватил труп своего господина и стрелой понесся с ним на гору, к тому месту, где над ней взвивался столб дыма, – это был один из боковых кратеров.

Он бежал по крутой, почти отвесной тропинке, которую и византийцы, и готы считали недоступной. И чем дальше, тем быстрее бежал он, боясь, чтобы его не поймали. На минуту он остановился на высокой черной скале, обеими руками поднял дорогой ему труп высоко над головой, показывая прекрасное, гордое лицо его заходящему солнцу, и вдруг исчез вместе с ним в бездне: величественная гора схоронила в своей пылающей груди верного, хотя и преступного сына своего и освободила его от ненависти врагов.

Альбин и Сцевола обратились к Нарзесу, чтобы он велел вытащить труп из кратера. Но тот ответил:

– Нет, я воюю с живыми, а не с мертвыми. Оставьте великану его величественную могилу.

Между тем, у входа в ущелье кипела битва. Место Тейи занял Адальгот и оказался достойным преемником героя. Вдруг, в самый разгар борьбы, раздали! торжественные, радостные звуки римской трубы, призывающей к прекращению битвы, к перемирию, и в то же время Гильдебранд и Вахис, стоявшие за Адальготом, закричали:

– Взгляни на море! Гаральд! Гаральд! Его корабли!..

Утомленные византийцы с радостью прекратили борьбу. Король Тейя лежал на своем широком щите со стрелой в груди. Гильдебранд не позволил вынимать ее из раны: «Вместе с кровью уйдет и его жизнь», – сказал он.

– Что это за крик? – тихо спросил умирающий. – Северные люди? Гаральд здесь?

– Да, дорогой, несравненный герой, – радостно ответил ему Адальгот, опускаясь перед ним на колени. – Гаральд – это спасение для остатка нашего народа, для нас – и для женщин; детей! Не напрасно отстаивал ты нас с таким беспримерным геройством целый день. Только что явился сюда посол от Нарзеса – Василиск. Гаральд разбил его ионийский флот и явился сюда; он грозит высадиться и начать борьбу, если Нарзес не даст свободного пропуска всем оставшимся в живых готам с их имуществом и оружием. Он хочет отвезти нас в страну Фулу. Нарзес охотно согласился; он говорит, что глубоко уважает высокое геройство короля Тейи и его народа. Можем ли мы воспользоваться этим разрешением, о король?

– Конечно, – ответил умирающий, и потухающие глаза его вспыхнули еще раз. – Можете и должны. Слава Богу, спасены и свободны остатки нашего народа! Да, да, поезжайте в Фулу все живые и возьмите с собой короля Теодориха и…

– И короля Тейю, – окончил Адальгот, целуя уста умирающего.

 

Глава V

Действительно, в то время, пока у входа в ущелье кипела последняя битва, к берегу явился сильный флот Гаральда, за которым шли взятые им в плен византийские корабли. Гаральд, разбойничая среди островов Средиземного моря, узнал, что борьба за Рим возгорелась снова, и готам приходится очень трудно. Тотчас повел он свои корабли им на помощь. У Брундувиума стоял сильный флот Нарзеса; Гаральд после ожесточенной борьбы взял его и вместе с ним явился теперь в последнюю минуту спасти остатки готов.

Герольд его, высадившись на, берег, сказал Нарзесу:

– Так говорит викинг Гаральд: отпусти с нами всех оставшихся в живых готов с их оружием и имуществом; мы перевезем их на своих кораблях в наше отечество. Если ты отпустишь их, то и он возвратит тебе взятые у вас корабли и пленных. Если же ты не согласишься, то он умертвит всех своих пленных, высадится на берег и с тыла бросится на вас. Тогда посмотрим, много ли из вас уцелеет, когда мы и готы бросимся на вас спереди и с тыла. Мы, люди севера, будем бороться до последнего человека. Гаральд поклялся в этом.

Нарзес, не задумываясь, согласился:

– Я поклялся изгнать готов из Италии, а не сжить со света. Немного чести было бы при таком превосходстве сил уничтожить остатки такого геройского народа. Я уважаю и готов, и их короля Тейю. За сорок лет, проведенных мной в битвах, я не встречал еще подобного героя.

Он тотчас послал Василиска к ущелью объявить о перемирии. И вот началась переправа готов. От горы до самого берега длинной цепью расположились в два ряда воины Нарзеса. На берегу ждали четыреста воинов Гаральда, чтобы принять отъезжавших.

Прежде чем показались готы, к носилкам Нарзеса подошел Василиск с лавровым венком в руках.

– Прими этот венок, – почтительно поклонившись, сказал он. – Его присылает тебе твое войско. Это лавры с Везувия, там у ущелья, на листьях – кровь твоих воинов.

Нарзес сначала оттолкнул венок рукой, но затем взял.

– Хорошо, дай мне его, – сказал он и положил венок подле себя. – Поднимите и подержите меня: я не могу стоять, а это чудное зрелище я должен видеть, – сказал он.

Потрясающее зрелище открылось ему. Последние готы покидали Везувий и прекрасную Италию: они уходили на дальний, холодный, но родной им север.

Торжественно и строго звучал военный рог готов. В то же время раздавалось монотонное, грустное, торжественное пение мужчин, женщин и детей: это были старинные погребальные песни готов.

Шествие открывал старый граф Визанд: хотя и раненый, он держался прямо, опираясь на копье. За ним четыре воина несли труп короля Тейи. Он лежал на последнем щите своем, с копьем Цетега в груди, черные локоны обрамляли бледное, благородное лицо его.

За ним шли рядом Гильдебранд и Адальгот – седое прошлое и золотое будущее народа. Под тихие, торжественные звуки своей арфы Адальгот пел: «Расступитесь, народы, пропустите нас: мы – последние готы».

Когда носилки Тейи поравнялись с носилками Нарзеса, тот сделал готам знак остановиться и громко сказал:

– Победа – моя, но лавры – твои. Что будет после – не знаю, но сегодня, король Тейя, приветствую тебя, как величайшего героя всех времен. Вот, возьми!

И он положил поднесенный ему Василиском венок на бледный лоб покойника. Носильщики подняли носилки и прежним мерным торжественным шагом двинулись дальше к берегу моря.

Вслед за Тейей пронесли высокий пурпуровый трон, на котором покоилась величественная фигура Дитриха Бернского, Теодориха, с короной на голове, с высоким щитом в левой руке и с мечом, прислоненным к правому плечу. Высоко над головой великого покойника развевалось его знамя – поднимающийся лев. Вечерний бриз тихо колыхал складки знамени и, казалось, нашептывал последнее «прости» героям.

Когда этот трон поравнялся с Нарзесом, больной с усилием приподнялся в своих носилках и с глубоким почтением склонил перед ним голову.

– Узнаю и приветствую тебя, мудрый король Равенны. Только что пронесли самого сильного, теперь несут самого великого из королей.

За Теодорихом потянулся ряд носилок с ранеными, впереди Вахис с тремя воинами нес Алигерна на его щите. За ранеными понесли ларцы, корзины и сундуки с королевскими сокровищами. Затем шли женщины, дети, глубокие старики. За ними мальчики, начиная с десяти лет: они не захотели возвратить вверенное им оружие, из них образовали отдельный отряд. Нарзес не мог сдержать приветливой улыбки, когда эти маленькие белокурые герои важно прошли мимо, решительно и свирепо глядя на него.

– О, – сказал он, – наследникам Юстиниана, их полководцам будет еще много работы!

Остатки воинов замыкали шествие.

На берегу ждали многочисленные лодки, которые перевозили готов на корабли. Трупы Тейи и Теодориха с королевскими знаменами и сокровищами были помещены на корабле Гаральда и его сестры. Пурпуровый трон великого Дитриха Бернского был поставлен у главной мачты, у ног короля примостился старый Гильдебранд, Адальгот же и Визанд стояли у трупа короля Тейи, который они положили у руля. Подошел к ним могучий Гаральд со своей сестрой и с глубокой грустью, положив руку на грудь покойника, сказал:

– Я не мог спасти, храбрый король, ни тебя, ни твоего рода. Позволь же мне увезти хотя бы труп твой и остатки твоего народа в землю верных и храбрых, откуда вам никогда не следовало уходить. Итак, король Фроде, все же я везу к тебе народ готов!

– А я, – сказала Гаральда, – знаю тайное искусство сохранять трупы, мы привезем в целости тело этого благородного мертвеца в свое отечество. Там похороним мы его и Теодориха на высоком холме у берега моря, где они будут слушать рев морских волн и вести разговор друг с другом. Эти двое стоят один другого… Взгляни, брат Гаральд, – вон на берегу столпились неприятельские войска, смотри, как почтительно опускают они перед нами свои знамена! А заходящее солнце точно пурпуровой мантией покрыло море и землю. И наши белые паруса окрашены этим пурпуром. А южный ветер колышет знамя великого Теодориха. К северу указывает он путь нам. Вели же поднять якоря, брат Гаральд! Едем домой, последние готы, на наш холодный, но дорогой север…