Тодд

Четверг, 21 декабря 1995 года

«Ну же!»

Я опять отмораживал себе яйца, стоя возле дома матери Дарси, словно какой-то маньяк-алкоголик. Мы договорились на семь часов.

«Где же она, черт побери?»

Я не знал, сколько еще смогу стоять здесь, пока кто-то что-то не заподозрит и не вызовет полицию. В таком случае мне, наверное, придется выкинуть свои документы и сказать, что я слышал, будто именно на этой улице самые красивые деревья или еще что-нибудь в этом роде.

Хлопнула дверь, и послышались быстрые шаги по дорожке. Я разглядел Дарси в темноте, лишь когда она подошла вплотную.

– Привет, – прошептала она и, привстав на цыпочки, поцеловала меня в губы. – Прости. Маме нехорошо.

К тому времени я знал уже достаточно о семейных проблемах Дарси, чтобы понимать, что речь идет не об обычной простуде.

– Она сама справится? – спросил я.

Я взял ее руку и ободряюще сжал. Хотя, пожалуй, так могла подумать Дарси. На самом деле просто мою руку прошиб адреналиновый спазм, вызванный тем, что я опять встретил ее вне школы. Да, подростком скорее был я, а не Дарси, о чем говорили неконтролируемые реакции моего организма и склонность торчать под чужими заборами, словно я пытался заработать больше денег на карманные расходы, продавая второсортные наркотики. Я прекрасно понимал, что с этим надо что-то делать, учитывая тот факт, что я был учителем математики в частной школе, а не малолетним преступником из соседнего района. Но я понятия не имел, что делать.

Дарси вздохнула.

– Ты замерз!

– Нет, я в порядке.

Держась за руки, мы быстро пошли к моему «гольфу». Я снова мысленно поблагодарил местный комитет жильцов за то, что они активно выступали против уличного освещения, предложенного городским советом прошлой весной. Темнота на улице и мощные фары моей машины означали, что у нас есть шанс уехать незамеченными.

– Я потратила кучу времени, чтобы уложить ее, – сказала Дарси. – И много диазепама.

Я постарался подавить острую вспышку негодования при мысли о том, что Дарси каждый вечер вынуждена успокаивать этот пьяный винный мешок и укладывать его спать.

– Может, тогда в другой раз? – спросил я, хотя на самом деле мне не хотелось сейчас расставаться.

Если бы Дарси решила вернуться домой, я бы расстроился. Но она остановилась и с ужасом посмотрела на меня, словно я предложил засунуть собачье дерьмо в почтовый ящик ближайшего дома.

– Нет! – воскликнула она. – В следующий раз мы сможем увидеться не раньше, чем через две недели. С ней сестра, поэтому все в порядке.

За пару дней до этого Дарси сообщила мне, что не переезжает в Лондон после Рождества. Не думаю, что я чувствовал бы большее облегчение, если бы лежал в больнице и доктор сказал, что мне больше не требуется операция на сердце. Оказалось, что сумасшедшая мать Дарси наконец решила, что не может травмировать детей и забирать их из школы, когда экзамены на носу. Вероятно, потрясение от того, что они должны были переехать в другой город всего через несколько недель, было не в счет.

Однако были и плохие новости. На следующий день Дарси отправляли в Лондон на все рождественские праздники, а это означало, что я не увижу ее до самого нового года. Однако, учитывая тот факт, что ее мать находилась почти в коматозном состоянии, я очень сомневался, что и эта поездка не сорвется.

– Ты действительно считаешь, что уедешь в Лондон завтра, хотя твоя мать в таком состоянии? – спросил я.

– Она в таком состоянии каждый вечер, – мягко ответила Дарси. Я не мог понять, как она могла так спокойно относиться к этому. – И да, все нормально. Мне нужно передохнуть. Как и Элис.

Мне лишний раз напомнили, что моей новой подружке не только пятнадцать лет, но она, к тому же, еще и заботится о матери. Этот факт еще больше укрепил мою уверенность, что я озабоченный ублюдок, привязавшийся к ранимой школьнице. Было еще одно слово, которое было хуже слова «озабоченный», намного хуже, но каждый раз, когда оно приходило на ум, я обычно был пьян и мне удавалось забыть о нем после пары глотков крепкого алкоголя.

Я снова сжал ладонь Дарси, на этот раз нежнее и аккуратнее. Она посмотрела на меня и радостно улыбнулась. Она много улыбалась, когда мы были вдвоем, что лишь усложняло мою моральную дилемму. Казалось, ее ничто не беспокоило, не волновало и не тревожило, когда мы были вместе. Она лишь улыбалась, никогда не выказывая страха.

Именно это не позволяло мне до конца поверить в то, что мы делаем что-то не то. А все потому, что у нас не было такого ощущения. Когда я рассуждал логически, то, конечно, понимал, насколько наша ситуация неправильная. Существовали законы против таких людей, как я. И написаны они были по определенным причинам. Но мои ощущения говорили об обратном.

Мы подошли к машине и забрались внутрь. Мы поцеловались, и Дарси положила руку мне на бедро.

– Не здесь, – выдохнул я, отстраняясь. – Не здесь.

Она улыбнулась и отвернулась, чтобы пристегнуться. Я старался ни в чем не нарушать закон, когда мы были вместе в машине, особенно перед Рождеством, когда полицейские чаще останавливали автомобили для рутинных проверок. Я постоянно смотрел на спидометр, а перед каждым свиданием тщательно осматривал фары и шины. Прежде чем поехать за Дарси, я даже пару раз обходил машину, чтобы убедиться, что все в порядке. Я надевал водительские очки, четко соблюдал дистанцию и строго останавливался на красный свет, не приближаясь к светофору вплотную. Я мог лишь надеяться, что Дарси понимает, почему я веду себя так осторожно, и не считает, что правила дорожного движения меня заводят или еще что-нибудь в этом роде.

Я повернулся и достал с заднего сиденья букет гвоздик. Это были белые и ярко-розовые цветы. Похожие я ей дарил два предыдущих раза, и каждый раз она улыбалась от удовольствия. Я бы заплатил в два раза больше просто ради того, чтобы увидеть улыбку на ее лице.

Я выехал за окраину города, миновав трассу, которая вела к Хэдли Холл и пляжу. К этому времени мы выучили время прилива и отлива назубок. И дело было не в любви к океанографии, а в житейской необходимости. Нам пришлось отказаться от коттеджа как места для свиданий спустя неделю после того, как мы начали встречаться, когда моя пожилая соседка миссис Паркер однажды вечером, когда я возвращался с работы, спросила меня о Дарси. Я пробормотал что-то о частных уроках, заскочил в коттедж и заперся там, всю ночь потея от паники и снова и снова репетируя речь, которую произнесу перед полицейскими. У меня на кофейном столике постоянно лежали тетради и учебники по математике, поэтому, если однажды в мою дверь постучат, я буду готов.

«Частные уроки. О боже! Простите, инспектор, я даже подумать не мог…»

Хуже того, я практиковал свою речь перед зеркалом в ванной, морща лоб и хмурясь снова и снова, пока не решил, что у меня получается разыграть подобающее сочетание шока и невинности. Как настоящий ублюдок, каким я и был, я и Дарси научил, что говорить. «Частные уроки, – повторяла она, недоуменно моргая. – Десять фунтов в час, инспектор. Мне надо было рассказать маме?»

Но даже самые страшные страхи не могли заставить меня порвать с ней. Иногда чувство вины брало верх, и я давал себе обещание, что в следующий раз, когда мы останемся наедине, я покончу с этим без лишних разговоров. Но потом я видел ее во плоти, она брала меня за руку, начинала весело щебетать и отпускать шуточки, которые я так любил, и все мои наилучшие намерения шли прахом. Я был жалким и слабым. У младенцев и то больше силы воли, чем у меня.

По радио включили одну из моих любимых песен – «Nightswimming» группы «REM». И только я хотел повернуться к Дарси и сказать, что люблю эту песню, как она посмотрела на меня и улыбнулась.

– Я люблю эту песню, – мечтательно прошептала она.

Я улыбнулся в ответ.

– Да, я ее тоже люблю.

Ночью плавать можно только в тишине.

Я не уверен, что все эти люди это поймут.

Мы подъехали к стоянке на пляже, и я поставил машину недалеко от дощатого помоста и выключил фары.

– Очень холодно, – сказал я, что на самом деле было хорошо, потому что в таком случае мы наверняка были здесь одни. Немного людей решится выгуливать собаку в такую погоду. – Ты уверена, что хочешь прогуляться?

Дарси всегда хотела прогуляться. Она была большой поклонницей прогулок, даже если при этом видела все тот же знакомый уголок Северного Норфолка. Она улыбнулась и помахала мне рукой в варежке.

– Я готова. Идем.

Мы подошли к краю дощатого помоста, потом повернули налево вдоль высаженных в ряд хвойных деревьев. Как раз был прилив, и мы слышали, как где-то за деревьями вода тихо накатывается на песок. Было холодно и спокойно.

Нашим любимым местом был домик для наблюдений за птицами, притаившийся в густой сосновой роще. Из него было хорошо видно пустошь и дорогу за ней. Днем здесь часто собирались люди, чтобы понаблюдать за гусями, но с наступлением темноты место вымирало. Честно говоря, сидеть в домике было не так круто, как резвиться среди песчаных дюн, но в помещении было на несколько градусов теплее. К тому же через окно я мог следить за дорогой.

Несмотря на то что домик был неплохим вариантом, я знал, что на самом деле находиться в нем с несовершеннолетней подружкой было все равно что завалиться в мотель, где номера сдаются почасово, или уединиться в машине на придорожной стоянке. Дарси со мной не соглашалась. Она говорила, что считает это место очень романтичным.

Мне было больно слышать это, потому что так она напоминала мне, что еще слишком молода, чтобы знать, что такое настоящий роман, и не считала, что я ее порчу, когда веду в этот холодный домик у берега. Я представил, что она будет думать через десять лет. За это время она прозреет, поймет, какой я извращенец, и, скорее всего, станет меня ненавидеть. Но подобные мысли лишь заставляли меня больше ценить отведенное нам время.

Мы подошли к домику, и я толкнул дверь. Внутри было темно и тихо, чему мы были очень рады. Я поднял один из деревянных ставней и закрепил его. В домик ворвался холодный воздух, но так я хотя бы мог услышать звук мотора и заметить свет фар. Мы сели на любимую скамейку лицом друг к другу. Как обычно, я обнял Дарси и начал целовать в губы. Она дрожала то ли от холода, то ли от возбуждения.

– Подожди, подожди, – пробормотала она, отстраняясь. – Достань фонарик.

Я заколебался, но потом послушно встал на скамейку, потянулся и достал со стропил фонарик, который мы оставили там пару недель назад. Я повертел его замерзшими пальцами, пытаясь включить, и наконец наши колени осветил слабый лучик.

Дарси засунула руку в сумку, с которой нигде не расставалась. За последние несколько недель я узнал, что Дарси очень организованная девочка. Она всегда носила с собой карту, презервативы, зажигалку и пачку бумажных салфеток. Я бы не удивился, если бы она выудила из сумки чайник и банку с мясным экстрактом, чтобы приготовить нам бульончик.

Дарси обладала практичностью, которая, я был уверен, пригодится ей, когда она станет шеф-поваром. Я представил, как она работает в той маленькой апулийской траттории, о которой рассказывал Бретт, одной рукой подавая пасту, а другой вымешивая тесто для пиццы, не забывая посыпать блюда пармезаном, и все это с ослепительной улыбкой, пока ее босс вполголоса бормочет ругательства.

«Маме бы она понравилась», – подумал я.

И уже не в первый раз эта мысль огорчила меня. Вы редко занимаетесь чем-то настолько незаконным, что даже ваша мать заложила бы вас, если бы узнала. Она бы не смогла и дальше ходить в клуб вязания, если бы нас раскрыли. Как только ее подружки пронюхают о подобной истории, пиши пропало.

– Я купила тебе подарок на Рождество, – сказала Дарси, протягивая небольшой пакет, завернутый в бумагу.

Сначала я запаниковал. В прошлую субботу я купил ей серебряную цепочку в довольно известной сети ювелирных магазинов – ну что за ублюдок! – разнервничался и спрятал коробок в дешевый пластиковый пакет, который засунул в один из ящиков в кухне под меню из местного китайского ресторана и уведомление городского совета о рождественских благотворительных акциях.

«Что ей толку от украшений, придурок? Что она скажет, когда мать или любопытная сестра спросят, откуда у нее цепочка? А если она ей не понравится? Она слишком вежливая, чтобы сказать об этом».

Я взял пакет.

– Спасибо, – поблагодарил я. – Не стоило.

– Мне захотелось, – ответила она, и я поверил. Дарси мягко рассмеялась. – Не надо так радоваться, мистер Л., – добавила она. – Вам может не понравиться.

Я знал, что мне понравится все, что дарит Дарси. Я развернул бумагу, на которой были изображены два помощника Санта-Клауса, целующихся под омелой, открыл картонную коробку и вынул предмет, завернутый в пузырчатый упаковочный материал.

Это была медная фигурка длинноволосого мужчины с электрогитарой в руках. Холодная, тяжелая, красивая фигурка размером с ладонь.

Когда Дарси начала ходить ко мне домой, у меня появилась сентиментальная привычка играть для нее любовные песни на акустической гитаре. Это продолжалось до случая с миссис Паркер, когда нам пришлось перенести свидания в этот домик. Везти гитару сюда казалось глупой затеей.

– Дарси… – вздохнул я, рассматривая статуэтку, словно мне только что дали какую-то награду – за то, что я самый большой в мире извращенец, например! – и теперь я ищу слова, чтобы поблагодарить за эту честь.

– Нравится? – шепнула она, от волнения сжав мою ногу. – Он похож на тебя.

– Да, нравится, – ответил я честно. – Классно!

– Нелл помогла мне выбрать ее.

Мое сердце замерло, отказываясь биться.

– Что? – выдохнул я. Дарси обещала никому не рассказывать о наших отношениях. Возможно, по глупости я ей поверил. – Что ты имеешь в виду, Дарс? Когда ты рассказала Нелл?

Я не был знаком с Нелл Дэвис. Странная иерархическая система в Хэдли Холл предполагала, что самые зажиточные школьники редко общались с самыми бедными учителями, словно так они рисковали стать глупее. Но я знал, что Нелл была лучшей подругой Дарси и что ее мать чуть ли не считала Дарси своей дочерью. Именно поэтому мысли о клане Дэвисов (у Нелл тоже были сестры) заставляли меня нервничать. Матери, даже не родные, инстинктивно защищают детей.

Дарси удивленно посмотрела на меня.

– Я ничего Нелл не рассказывала. Я никому ничего не рассказывала. Я сказала, что это для дяди.

Я не знал, есть у Дарси дядя или нет, но быстро понял, что мне все равно. Я ощутил огромное облегчение.

– Черт, прости! – извинился я, обнимая ее. – Я запаниковал. Прости.

Я подумал, что это, наверное, был первый раз, когда она купила подарок мальчику (или мужчине, если быть точным), и это было очень трогательно. Я не купил ей ничего. По крайней мере, ничего такого, о чем она не знала. Однако она все равно радостно улыбалась, довольная, что мне понравился подарок. Она не была похожа на других девочек, которые всегда ждали подарков. У меня сложилось впечатление, что если бы я принес ей потрепанный экземпляр журнала «Учеба сегодня», который по какой-то причине валялся в мужском туалете с начала семестра, она и тогда была бы в восторге.

– Я… забыл твой подарок, – сказал я, чувствуя себя первостатейным засранцем. – Он остался дома.

Она отмахнулась от моих извинений.

– Не важно. Мне все равно. Я ничего не хочу. Я хочу только тебя. Я тебя не увижу целых две недели.

Она подалась вперед и поцеловала меня.

Я тут же пообещал себе, что моим настоящим подарком Дарси будет то, что я сделаю так, чтобы она поехала с другими школьниками в Венецию в феврале. Это будет намного лучше этой дурацкой цепочки. Если бы я мог заплатить за поездку, то сделал бы это не раздумывая. Я хотел, чтобы она своими глазами увидела мир, о котором, наверное, мечтала перед сном.

Каждый ее поцелуй был ураганом страсти, но на этот раз я знал, что мы расстаемся надолго, поэтому отвечал на поцелуи с неменьшим пылом. Внезапно мы начали срывать друг с друга одежду, ломая змейки и отрывая пуговицы. Я тут же вошел в Дарси, свалив статуэтку на пол.

Это не был наш первый раз. Я успел лишить ее девственности почти три недели назад, спустя буквально неделю после того памятного вечера, когда мы в первый раз поцеловались у меня в гостиной.

Я замерзал у себя в коттедже, пока за окном бушевала метель. Отопительная система просто не справлялась со своей задачей. В конце концов я сел на стул и уставился на газовый камин, гадая, сколько пройдет времени, пока начнет выделяться угарный газ, если я запущу его. Совсем недавно сантехник моего домовладельца прилепил на газовый счетчик большую желтую бумажку, которая запрещала включать камин. Я подозревал, что этот субъект мало что понимает в подобных делах и что домовладелец просто отдал распоряжение снизить потребление газа любой ценой.

Это оказалось эффективной тактикой, потому что, когда начинает пахнуть жареным, никто не смеется над такими запретами. Я решил выпить бренди, потому что оно, как и огонь, обладало согревающими свойствами и, в качестве бонуса, если соблюдать меру, не было опасно для здоровья.

За несколько недель до этого я нашел под лестницей старую бутылку бренди, несколько сточенных отверток и кусок нейлоновой веревки. Должно быть, все это добро принадлежало домовладельцу. Сначала я решил, что не хочу, чтобы мое ДНК смешивалось с генами моего домовладельца, но вьюга и дрянные радиаторы заставили меня изменить решение. Я завернулся в старый клетчатый бабушкин плед, повернулся спиной к ненужному камину и откупорил бутылку.

Прежде чем сделать глоток, я представил вкус сладкой мести. Бренди на вкус был похож на пятновыводитель. Однако я достиг нужного эффекта.

Я был занят уничтожением собственного пищевода, отчего стало намного теплее, когда услышал стук в заднюю дверь. Первым делом я подумал о миссис Паркер. У нас недавно была небольшая пассивно-агрессивная добрососедская пикировка по поводу дерева, чьи корни проросли с моей территории под ее газон. Она любила заходить ко мне несколько раз в неделю и стучать в заднюю дверь.

На этот раз я решил пригласить ее в дом и показать газовый камин. Я подумал, что так легко продемонстрирую ей, что если она считает, будто мой домовладелец потратит хоть пенни на это дерево до начала нового тысячелетия, то так же выжила из ума, как старик, который живет ниже по улице и регулярно бегает голышом по местным дорогам.

Я натянул на плечи плед и пошел через кухню к двери. Я подумал, что если она увидит меня укутанным в плед с бутылкой бренди, то решит, что я заболел, и, возможно, отложит газонную войну, пока мне не станет лучше.

Но на моем крыльце стояла не миссис Паркер.

С тех пор как мы с Дарси целовались в лавровых кустах в прошлый понедельник, я видел ее всего один раз четыре дня спустя на уроке математики. Я пытался не смотреть на нее, но все было тщетно. Я постоянно думал о Венеции и Апулии и не спросил у Дарси домашнее задание, поняв, по тому как она нервничала, что она его не сделала.

– Дарси… – растерянно сказал я. Заметив, что она с трудом сдерживается, чтобы не рассмеяться, я добавил: – Что?

– Ты похож на бездомного!

Я опустил взгляд на бабушкин плед и бутылку бренди, которую держал в руке.

– Все не так просто… – попытался объяснить я, улыбаясь.

– Хорошо, – согласилась она, широко улыбнувшись в ответ. – Я верю вам, мистер Л.

– Идет снег, – сообщил я.

Это должно было все объяснить. Когда идет снег, не знаешь, чего ждать. Каждый день приносит что-то новое.

Мы стояли и смотрели друг на друга. Волосы Дарси запорошило снегом, и она дрожала от холода. На ней даже не было пальто, только какой-то свитер и тонкие коричневые брюки, потемневшие от влаги. Картину дополняли полностью промокшие низкие серые кеды. У меня возникло острое желание содрать с себя плед и закутать Дарси, но я быстро его подавил. Я не мог ее впустить.

– Я знаю, – ответила она, посмотрев мне в глаза.

– Что ты знаешь?

– Что мне здесь быть нельзя. Я знаю, что мне нельзя сюда ходить, но я просто… – Она замолчала.

В ее голосе чувствовалось раздражение, но я не мог понять, кем она недовольна.

– Хорошо, – согласился я. – Мне, наверное, и впускать тебя нельзя.

Дарси от холода начала стучать зубами.

– Мама и сестра ссорятся. Мне просто надо было…

Она выглядела такой грустной и замерзшей, что я, уже выпив хорошую порцию бренди, решил нарушить правила, сделал шаг вперед, стащил с себя плед и закутал в него Дарси. Когда я соединил края пледа, она протянула руку, чтобы забрать их у меня, и наши глаза встретились. Я приобнял ее за плечи и впустил в дом.

Она присела на половичке, чтобы снять обувь и носки. Плед накрыл ее с головой, и в этот миг я заметил, что она накрасила ногти на ногах темно-синим лаком с блесточками. Я громко сглотнул. Было что-то очень интимное в ее голых ногах в моем доме.

– Так из-за чего они поссорились? – спросил я, когда Дарси закрыла дверь.

Сквозняк впустил в дом рой белых снежных хлопьев, которые медленно осели на моих носках, словно миниатюрные балерины.

Выпрямившись, Дарси пожала плечами, словно ей было все равно.

– Мама пытается завязать… Она разбила телевизор.

Я знал, что мать Дарси законченная алкоголичка, а сестру невозможно оторвать от экрана телевизора, поэтому неудивительно, что дело приняло подобный оборот.

Понимая, что потягивать бренди, пока Дарси рассказывает о своих невзгодах, несколько неприлично, я тихо поставил бутылку на стол у себя за спиной.

– Все в порядке, мистер Л., – быстро сказала Дарси, глядя на меня. – Вы меня не ждали.

– Да, не ждал, – нахмурился я. – Ты застала меня врасплох.

Она молчала, глядя на меня и дрожа под пледом. Я как-то растерялся, не ощущая в руке привычное горлышко бутылки. Молчание затянулось. Кому-то из нас следовало внести какое-нибудь конструктивное предложение. Я решил, что должен сделать это сам.

– Давай я как-нибудь помогу твоей маме, – предложил я.

– Да не надо, – ответила она спокойно.

– Надо, – мягко возразил я. – Я твой учитель. Я должен помочь.

– Ты уже помогаешь.

– Как? – Я не мог вспомнить ничего, кроме того что пускаю ее в дом по субботам после наступления темноты и стараюсь думать о ней только как о своей ученице.

– Ну, ты спокойный. И ты не бегаешь к Мак-Кензи, как мать Нелл.

Из-под пледа ее голос звучал глухо.

– Посиди со мной, – попросил я. – В этом месте под полом проходит труба с горячей водой. Ты согреешься.

Мы уселись на дырявый линолеум, прижавшись спинами к кухонным шкафчикам. Я обнял Дарси, и она положила голову мне на плечо. Я задумался, как что-то настолько неправильное может казаться таким естественным. Это меня почти разозлило. Словно кто-то придумывал правила, а люди, которые действительно были важны, не имели права голоса.

– Вчера вечером я думала об Италии, – пробормотала она. – Расскажи мне, на что она похожа.

Дарси дышала мне в шею, которая покрылась гусиной кожей, но не от холода. Я тогда понял, что Дарси превратилась в яркую падающую звезду на черном небе моего воображения, которой суждено было раствориться во тьме после Рождества, оставив после себя лишь светлый след.

Я посмотрел на ее макушку. Снежинки растаяли, оставив мокрые следы на ее волосах. Я решил рассказать ей все, что знаю об Италии. А знал я, что семья моей бабушки живет в Тоскане. Они занимаются торговлей алебастром и владеют раскинувшимся на холмах поместьем, заполненным оливковыми деревьями и солнечным светом. По всей видимости, на алебастре можно делать хорошие деньги, если заниматься этим с умом. Из того, что я слышал, дяди и кузены отца поступали именно так, и теперь они обедали al fresco, ели gelato и пили chianti. Почему мой отец решил после университета остаться в Англии, а не поехать в Италию, было загадкой. Я полагал, что был бы намного вежливее и умнее, если бы жил в Тоскане и зарабатывал на алебастре.

Если бы я рассказал все это Дарси, мой рассказ очень сильно напоминал бы сказку на ночь. Поэтому я только пробормотал:

– Ну… там очень жарко. Ты светленькая, легко там сгоришь. Тебе понадобится крем для загара.

Дарси решила, что это забавно.

– Я думала, ты расскажешь про вино и архитектуру, язык и историю! Теперь я вижу, почему ты стал учителем математики.

Я улыбнулся. Она была права. Я ощутил глубокое облегчение, потому что понял, что она не считает, будто я пытаюсь ее очаровать. Вероятно, итальянский кусочек моей ДНК, доставшийся от отца, куда-то исчез.

Она толкнула меня, как мне показалось, локтем, хотя под пледом было непонятно, какая именно это часть тела.

– Так почему ты стал учителем математики? – спросила она. – Почему не английского языка? Почему не выбрал другую профессию?

Я хотел сказать, что надеялся нести в мир что-то хорошее, но этот вопрос задала моя пятнадцатилетняя подружка, которая сидела, прижавшись к моей груди.

– Ну, – начал я, решив дать менее лицемерный ответ. – Вероятно, я вообразил, что преуспею в этом.

– Ты преуспел.

Я посмотрел на Дарси и улыбнулся.

– Хм… Судя по твоим оценкам, скорее наоборот.

Она улыбнулась в ответ.

– Когда я стану шеф-поваром, мне не понадобится математика, ведь так? Мне нужно только уметь готовить.

– Тебе понадобится математика, если ты откроешь собственный ресторан. Кто будет вести бухгалтерию?

– Тогда я позвоню тебе, – ответила она, улыбаясь.

Мы помолчали минуту, просто прислушиваясь к собственному дыханию. Я попытался сосредоточиться на снеге, кружившем за окном, чтобы отвлечься от мыслей о Дарси, которая крепче прижалась ко мне. Трубопровод с горячей водой, идущий под полом, начал медленно нагревать мне джинсы. Я уже хотел спросить, согрелась ли Дарси, когда она повернула ко мне голову и спросила:

– А как ваши родители, мистер Л.?

– Мои родители? – повторил я.

Она кивнула.

– Вы ладите?

Я заколебался, но мне не было нужды что-то придумывать.

– Да, вполне, – ответил я, ощущая из-за этого вину. – То есть они такие, какие есть, но мы очень близки.

– Я была бы рада с ними познакомиться, – заметила она, но это была скорее не просьба, а мысли вслух человека, который хотел бы однажды познакомиться с настоящей семьей, не состоящей полностью из психов.

– Я уверен, что ты бы им понравилась, – поспешно ответил я, потому что если бы я появился у них на пороге с девушкой вроде Дарси, то предугадать их реакцию было бы невозможно.

– У тебя есть братья или сестры? – спросила она.

– Есть один брат. Ричард.

– Какой он?

Эх, Ричард…

«Какие могут быть желания у лежебоки?»

Ричард сам признавался, что для того, чтобы быть счастливым, ему нужно немного: диван, телевизор, полное собрание фильмов о Джеймсе Бонде и небольшой круг единомышленников, с которыми он будет общаться. Он уже получил почти все, что надо, поэтому теоретически мой брат был полностью доволен.

Возможно, я относился с определенным снисхождением к тому, как Ричард решил прожить жизнь, пока он не указал мне на то, что сам я не делаю ничего такого уж особенного в жизни. В некотором смысле неудачником был я, потому что хотел стать лучше, в то время как Ричард смирился с собственной посредственностью. Это его слова, не мои.

– Вообще-то, – сказал я с улыбкой, – Ричард молодец. Он бы тебе понравился.

– Он моложе или старше тебя? – спросила Дарси.

– На два года младше.

– Повезло тебе. У Нелл тоже есть младшие сестры. Мне не нравится, что мы с Элис близнецы.

– Я думал, что иметь сестру-близнеца – это круто, – заметил я, хотя в случае с Элис в этом правиле можно сделать исключение. – Устанавливается определенная связь, не понятная другим людям.

– Это не про нас, – хмуро ответила Дарси. – Мама считает, что мы поссорились еще до рождения. Элис никогда не ладила с отцом, всегда говорила, что я его любимица. – Она покачала головой и посмотрела на меня. – Как такое может быть? Мы же близнецы.

Что-то в ее словах заставило меня подумать, что отец был для нее примером. А еще у нее была мать-алкоголичка и немного неадекватная сестра, которая с ним не ладила. Я начал замечать определенную закономерность.

– Какой он был? – осторожно спросил я.

– О, он был лучшим, – просто ответила она. – Смешной такой. Мы постоянно ржали над всякими глупостями. Он был такой веселый, не то что мама.

Она говорила, уткнувшись лицом в плед. Я видел только нос и серые глаза, словно она пряталась от кого-то или чего-то. Но этим кем-то не мог быть я, потому что она высунула из-под пледа руку и положила на мою ладонь, пытаясь затащить ее обратно под плед.

Я повернул голову и посмотрел на нее. Ее пальцы были просто ледяными. Она снова начала дрожать от холода.

– Ты опять замерзаешь, Дарси, – нахмурился я.

– Согреешь меня?

Ее слова поразили меня где-то между животом и пахом. Несколько секунд мы неподвижно сидели и молчали, тяжело дыша.

Она сделала первый шаг, поцеловав меня. Ее губы были влажными и мягкими, а еще теплыми по сравнению с ладонями. Я обнял ее обеими руками и прижал к себе, крепко зажмурившись, словно катился на самокате с крутой горки. Я почувствовал, как она сбросила плед, обняла меня за плечи и засунула язык мне в рот. Я впустил ее, тяжело дыша носом, словно животное. Мне понадобилось около двадцати секунд, чтобы взять себя в руки и отстраниться. Это было непросто.

Я так спешил сказать то, что должно было быть сказано, что даже не дождался, пока ее язык покинет мой рот.

– Дарси… если мы… если это будет продолжаться и дальше, мы не сможем повернуть назад. Ты понимаешь это, правда?

Говоря это, я почувствовал острое желание хлебнуть бренди (той токсичной гадости, что нашел под лестницей). Но я не хотел казаться парнем, который тянется к бутылке, когда начинает чесаться между ног.

Насколько я понимал, такое делают лишь два типа ребят: Неопытные и Те, Что Без Этого Не Могут. Ни одна из этих категорий мне не нравилась, поэтому я решил не трогать бутылку.

– Я не захочу повернуть назад, – пробормотала она, целуя меня в шею и давая мне возможность выговориться. – Никогда. А ты?

Я сглотнул и попытался сосредоточиться. Мой член так затвердел, что мне захотелось его коснуться.

– Я очень стараюсь, Дарси… не думать о тебе так.

– Но ты же думаешь? – спросила она, тяжело дыша мне в шею. – Думаешь так обо мне?

Признать это было сложнее, чем я думал.

– Иногда, – в конце концов согласился я, закрыв глаза и ощущая собственную вину. – Но я не хочу.

Хуже всего, что в душе я точно знал, что должно было случиться. Если можно искренне врать самому себе, то в тот момент именно это я и делал, а позже пытался убедить себя, что хотел лишь поцеловать Дарси, что я не хотел, чтобы все зашло так далеко.

Но если бы это было правдой, я бы убрал ее руку, когда она начала расстегивать молнию у меня на штанах. Я бы не засунул руку ей в трусики. Я бы не снял джинсы и не лег на Дарси. И я бы точно был обескуражен, когда она достала из кармана презерватив.

Итак, я был у нее первым. Она почти не целовалась с мальчиками до меня. И да, как учитель математики старше ее на десять лет, я знал, что этим лишь ухудшаю ситуацию.

Однако… У нас был такой страстный секс в домике, что к тому времени, как мы вышли из него, от нас буквально валил пар, а аккумулятор фонарика полностью сел. Мы оставили его на одном из стропил, а сами вернулись к машине. Мы смеялись и были очень наивными.

Не одна Дарси считала, что так будет всегда.