Тодд

Четверг, 6 июня 1996 года

Как только мы приехали в Сантандер, я принял сознательное решение забыть прошлую жизнь. Теперь мы стали, по сути, беженцами. Тодда Лэндли больше не было, по крайней мере в обозримом будущем. Вместо того чтобы размышлять над этим фактом, мне хотелось попытаться стать совершенно другим человеком, начать жизнь с нового листа. Конечно, подобная концепция могла прийтись по душе только человеку, которому не нравилась его жизнь. Я задумался над этим, и единственное, что я очень хотел в себе изменить, не считая ступней и склонности часто мигать, когда устану, было то, что я мог спать с пятнадцатилетней школьницей. Но в ближайшем будущем я не собирался этого менять.

Как оказалось, в горах можно было очень быстро забыть обо всем. Компактный, когда-то побеленный домик находился не в самом лучшем состоянии, но рассыпаться тоже не собирался. Мы не боялись открывать шкаф, ожидая увидеть внутри муравейник, или спускать воду в туалете, рискуя засорить трубу. Рядом не было никаких соседей. Вилла располагалась на крутом зеленом склоне шикарной горы. Бо́льшую часть времени тишину этого идиллического уголка нарушало лишь хлопанье крыльев птиц, пролетавших высоко в голубом испанском небе.

Каждое утро на востоке вставало жаркое солнце, заставляя цитрусовые деревья в саду источать приятные ароматы. Дарси срывала крупные желтые лимоны, из которых мы вручную давили сок, добавляя кусочки сахара из пакета, который нашли в кухне. Напиток был таким кислым, что у меня язык сворачивался в трубочку, но он все равно был намного лучше любого покупного лимонада.

И, конечно, в первый же вечер мы наведались в винный погреб. При свете фонарика вытягивая бутылки из покрытых пылью ниш и протирая этикетки, мы делали вид, что внимательно изучаем и оцениваем их качество, но в конце концов решили, что нам не важно, какое вино в этих бутылках, потому что в отсутствие сомелье вино всегда остается вином.

– Они бы все равно никогда не притронулись к вину. Сомневаюсь, что они вообще знают, что хранится в этом подвале, – заметила Дарси.

Я тоже был сторонником этой теории, хотя сидящий во мне учитель возмущался и хотел заметить, что это все равно что вытряхивать мелочь из детских копилок, оправдывая себя тем, что малыши ведь не знают, сколько там монет.

В течение следующих нескольких дней, поскольку мы занимались лишь тем, что загорали, кожа Дарси приобрела красивый шоколадный оттенок, а волосы немного посветлели. Когда мы лежали, держась за руки и потягивая из стаканов лимонад, я смотрел на нее и думал, как мне повезло, что я повстречал ее, хотя это и случилось на моем уроке математике, по которой она должна была получить единицу. С тех пор как мы приехали в Испанию, она разговаривала больше, чем когда-либо прежде: о своей будущей итальянской траттории; о том, что, когда мы вернемся в Англию, она хочет организовать матери нормальное лечение; о том, что такое число «пи», и не думаю ли я, что Моррисси асексуален. А я закрывал глаза и просто слушал ее, думая, что если я больше никогда не вернусь в Англию, то не сильно расстроюсь.

На вилле не было телефона. Газеты туда тоже никто не заносил, а я не собирался их покупать. Дарси иногда вслух задавалась вопросом, что происходит дома, и много раз говорила, что волнуется за маму. Честно говоря, я придерживался мнения, что то, что ее собственная дочь сбежала из страны, должно было стать для матери явным намеком, что пора завязывать с мускульными релаксантами и джином вместо овсянки на завтрак. Я пытался убедить Дарси, что нам нужно подождать недельку, пока утихнет шумиха вокруг нашего побега. После этого мы могли бы подумать о том, чтобы передать ей сообщение, хотя я сомневался, что мать Дарси сможет оторваться от телевизора и обратить на него внимание.

Я прекрасно понимал, что глупо считать себя неуязвимыми. Периодически перед моим мысленным взором возникал отец, который вещал, что гордыня приводит к падению, и так далее, и тому подобное. Но по мере того, как проходили минуты, часы и дни, а на дороге не появлялись испанские полицейские, во мне росло убеждение, что нас не поймают. Возможно, мы действительно могли бы отсидеться здесь до сентября, когда Дарси исполнится шестнадцать лет, питаясь домашним лимонадом, макаронами и чужим вином.

Время от времени я думал о том, что сейчас происходит в Хэдли Холл. Я представлял выражение лица Сони, когда она узнает, что я спутал ее планы сдать меня полиции, как она будет жаловаться Карен, доставать Мак-Кензи и Национальный союз учителей, но никто из них не сможет ничего сделать, потому что мы находились в глубине испанских гор и никто об этом не знал.

Никто, если не считать испанскую полицию, Интерпол, погранслужбу и посольство Великобритании в Мадриде.

В тот день я услышал шорох шин на усыпанной камнями дороге. Местные полицейские поступили мудро, не включив сирену, которую в горах было бы слышно на много километров вокруг. По иронии судьбы они нашли нас в мой день рождения. Мы праздновали его, греясь на солнце, допивая остатки лимонада и попутно пытаясь набраться храбрости выбраться в ближайшее кафе, чтобы поесть паэльи.

Да уж, поели паэльи.

И спустя много лет я прекрасно помнил, как Дарси выглядела в тот день. Она лежала на спине в розовом бикини и коротких шортах, не забыв надеть солнцезащитные очки. С определенной долей грусти я понял, что тогда она выглядела как ребенок, впервые попавший на каникулы за границу, из-за чего в глазах полицейских я, должно быть, был законченным педофилом.

– Дарс… – сказал я мягко, сжав ее руку.

До того как все было кончено, я не раз задумывался, как отреагирую, если нас схватят власти. Я решил, что, скорее всего, наложу в штаны и, крича от ужаса, брошусь прочь, чтобы покончить жизнь самоубийством, спрыгнув с ближайшего утеса. В тот момент, когда я понял, что нас нашли, я был приятно удивлен тем, что совершенно спокоен. Это было странное спокойствие. Должно быть, я тогда просто перегрелся на солнце. У меня даже пульс не ускорился.

Я нагнулся к Дарси и обнял ее в последний раз.

– Я люблю тебя, – прошептал я.

Она поняла, что произошло, и начала плакать.

– Нет… – только и ответила она, шмыгая носом. – Нет…

Через пять секунд начался ад. Полицейские выпрыгивали из машин, пытаясь загнать меня в угол, словно я был тигром, сбежавшим из зоопарка. Они направили на меня баллончики с газом и пистолеты, крича что-то по-испански и по-английски, пытаясь привлечь внимание Дарси, чтобы она пошла к их машинам, словно я держал ее за шею, приставив к голове пистолет. То, что она ни в какую не хотела от меня отходить, похоже, их немного озадачило. Я бы не удивился, если бы они достали лассо, чтобы покончить с этим.

Что характерно, Дарси использовала эти последние секунды, чтобы поцеловать меня и сунуть что-то мне в руку. Это был подарок на мой день рождения – браслет из черной кожи. Она, должно быть, купила его по дороге на пути к нашему маленькому идеальному убежищу, когда мы останавливались, чтобы заправиться.

Не успел я нацепить его на запястье, как меня тут же заковали в наручники.

Меня грубо затолкали на заднее сиденье полицейской машины. Наручники больно терли запястья. Я повернулся, чтобы посмотреть на Дарси, которую обнимала за плечи женщина-полицейский. Ее заставили надеть странную голубую рубашку, чтобы прикрыть бикини, словно я был мафиози, который заставлял ее ходить в полуголом виде.

Она плакала так сильно, что глаза покраснели от слез. Когда полицейский автомобиль двинулся с места, у нее началась истерика. Ее красивую загорелую кожу освещали мигалки полицейских, которые готовы были сообщить всему миру о поимке педофила.

Мне было все равно. Я крикнул:

– Я люблю тебя, Дарс!

Я подумал, не повторить ли это по-испански, но понял, что полицейские не будут ждать, пока я составлю грамматически правильную фразу на их языке. Эти полицейские были похожи на стражей правопорядка из научно-фантастического фильма: в высоких сапогах, в бронежилетах и со слабым пониманием прав человека.

Дарси так сильно рыдала, что не могла произнести ни слова.

– Жди меня, хорошо?

Но прежде чем она успела ответить, полицейский захлопнул дверцу машины, сильно ударив меня по голове. Было очень больно. Мой наивный мыльный пузырь счастья лопнул.

В полицейском участке в Сантандере меня сильно избили. Когда мой бесполезный адвокат соизволил встретиться со мной, я попытался показать ему следы побоев и спросил, можно ли написать по этому поводу жалобу. Но Каспер Джонс посмотрел мне в глаза и ответил:

– Вы шутите? Вы растлевали ребенка. Вам повезло, что они не отрезали вам член.