Георгий Данелия, Виктория Токарева

По желтой среднеазиатской пустыне шагал плешивый верблюд. На верблюде сидели трое в восточных халатах и тюбетейках. За рулем (то есть у шеи) восседал главарь — вор в законе и авторитете по кличке Доцент. Между горбами удобно устроился жулик средней руки Хмырь, а у хвоста, держась за горб, разместился карманник Косой.

Ехали молча, утомленные верблюжьей качкой.

— Хмырь, а Хмырь, — Косой постучал соседа по спине. — Давай пересядем, а? У меня весь зад стерся.

— Три рубля, — подумав, согласился Хмырь.

— Во жлоб! — возмутился Косой. — Доцент, а Доцент! Скажи ему!

— Заткнись! Пасть порву! — с раздражением отозвался Доцент.

— Пасть, пасть… — тихо огрызнулся Косой. — Во!..

В песке торчал колышек, а на нем табличка в виде стрелы: «Археологическая экспедиция №13, 2 км».

Жулики спешились. Косой внимательно стал глядеть себе под ноги.

— Тут, наверное, змеи, — предположил он.

— Какие еще змеи, — сказал Хмырь.

— Кобры.

— Уложи верблюда, — распорядился Доцент и стал карабкаться на вершину бархана, уходя в глубину кадра.

— Ляг! — приказал Косой верблюду. — Ложись, дядя!

Верблюд не обратил на приказ никакого внимания. Он стоял — старый и высокомерный, перебирая губами.

— Вась, Вась, Вась, Вась, — поманил Косой верблюда. — Доцент, а Доцент! Он не ложится!

— Пасть порву! — предупредил Доцент.

— Слышь? Пасть порву! — замахнулся на верблюда Косой. — Ложись, скотина, кому говорят?

Верблюд оттопырил губу…

Доцент и Хмырь, вползавшие на бархан, услышали смачный плевок и крик:

— А-а! Ты чего плюешься, дурак?! Шуток не понимаешь?! — вопил Косой. Он стоял весь оплеванный.

— Тихо ты! — одернул Доцент с бархана. С высоты он оглядывал перспективу в полевой бинокль.

До самого горизонта лежала пустыня, как застывшее море. Потом, приближенные биноклем, выступили какие-то древние развалины, палатки, люди…

Стояла ночь. Над пустыней взошла луна.

Возле входа в древнюю усыпальницу дежурил сторож. Он сидел на камне, положив берданку на колени.

За его спиной послышались шорохи. Старик обернулся, но не успел ничего увидеть, потому что его схватили, повалили, связали и засунули в рот кляп…

Сухо щелкнула в замке отмычка. Заскрипела дощатая дверь, наспех сколоченная археологами.

Жулики ступили в усыпальницу. Жидкий свет фонарика выхватил из темноты каменный свод, гробницу, дощатый стол. В углу стоял железный ящик.

Доцент достал из кармана связку отмычек, покопался в замке, и дверца ящика распахнулась.

Тускло блеснули золотом древний боевой шлем, кольца, монеты…

— А-а-а! — вдруг истошно завопил Косой. — Змея! Кобра!

— Молчи! — Доцент зажал тому рот рукой.

— Укусила! Кобра укусила! — бился Косой, отдирая ладонь Доцента от своего лица. — Хмырь, миленький, дорогой, не дай пропасть, высоси яд из ноги!

— Семь рублей, — согласился в темноте Хмырь.

Доцент нагнулся и, посветив фонариком, поднял с пола кривой ржавый гвоздь:

— Вот она, кобра твоя…

Косой моментально замолчал. И вдруг кто-то просто и отчетливо потребовал: «Руки вверх!»

Яркий слепящий свет фонаря осветил усыпальницу; растерянных жуликов и группу археологов, столпившихся у входа.

— А-а-а. Гости пожаловали… — бородатый ученый профессор Мальцев подошел поближе.

Доцент миролюбиво улыбнулся ученому и вдруг резким моментальным движением вышиб из его рук фонарь, сбил с ног, а о том, что было дальше, можно только догадываться: в темноте слышались одни вскрики и возня свалки.

— Поймал! — азартно закричал Мальцев, но тут подобрали фонарь и зажгли свет: все увидели лежащего старика сторожа и сидящего на его груди профессора…

— Бежали, — констатировал один из археологов.

Они бежали друг за дружкой, вытаскивая ноги из песка, а следом, чуть в отдалении, плавными широкими шагами шел верблюд.

— Я так и знал, что так будет, — ныл Косой. — Что я говорил?

— Эх! Зря потели… — пыхтя, огорчился Хмырь.

— Зря, да не зря, — возразил Доцент. Он сунул в мешок руку, и вот в зеленоватом свете луны тускло блеснул золотой шлем…

— Сколько весит этот шлем? — спросил полковник Верченко профессора Мальцева, разглядывая фотографию шлема. Разговор происходил в кабинете полковника.

— Пять килограмм двести сорок три грамма чистого золота, — быстро ответил Мальцев.

— Да… тяжелая шапочка, — покачал головой полковник.

— Товарищ полковник, это уникальнейшая археологическая ценность, все данные подтверждают, что это именно тот самый шлем, который был утерян Александром Македонским во время его Индийского похода…

— Знаем, читали, — кивнул полковник. Он взял со стола у весистую папку, открыл ее.

— Вот, пожалуйста, письма, — он стал вынимать из папки бумаги и откладывать в сторону, — от Академии наук, Союза архитекторов, отдела культуры ЮНЕСКО, коллектива Тульского оружейного завода, Общества по охране памятников старины. И просто частных лиц. Вот, например, — он стал читать:

— «Уважаемые товарищи! Как мне стало известно, шлем, который был украден из археологической экспедиции профессора Мальцева, — шлем самого Александра Македонского. Поэтому прошу незамедлительно найти его. С уважением, персональный пенсионер Башашкин Михаил Иванович». Интересно, откуда все это ему известно? В газетах об этом не писали…

— Это мой дядя, — коротко сказал Мальцев.

— Товарищ Мальцев! — полковник нажал кнопку на столе. — Ну зачем вы все это организовываете? Неужели вы думаете, что мы без этих писем не ищем ваш шлем? Это же наша работа…

— Товарищ полковник, — сказал профессор, — шлем ведь для жуликов — это просто кусок золота. Они могут его переплавить, распилить, наконец, продать за границу!

Вошел лейтенант Славин, белобрысый, подтянутый, и положил на стол папку.

— Личности преступников установлены, — полковник достал из папки снимки, — Ермаков, Шереметьев, — на стол легли тюремные фото Косого и Хмыря, — Белый, — он показал фотографию Доцента, — рецидивист. Очень опасный преступник…

— Можно? — Мальцев взял у полковника снимок, вгляделся. — Да, это он… отвратительная рожа… — чуть не плача от ненависти, сказал он.

Евгений Иванович Трошкин — заведующий детским садом № 83 Черемушкинского района Москвы — стоял у себя дома в ванной комнате и брился электробритвой, вглядываясь в свое лицо…

Он кончил бриться, пошел к двери и вышел на кухню. Здесь над тарелкой манной каши колдовали две женщи-, ны — мама и бабушка. Трошкин сел, подвинул к себе тарелку с кашей и развернул газету. Мама и бабушка присели напротив и с благоговением смотрели на него.

Трошкин вышел из подъезда своего дома.

— Здравствуй, Маша, — сказал он дворничихе, подметавшей дорожку.

— Как там мой Дима? — спросила дворничиха. — Не балуется? Вы с ним построже…

На остановке Трошкин сел в автобус. Войдя, он достал пятак и постучал в спину соседа:

— Передайте, пожалуйста…

Тот обернулся: это был профессор Мальцев. Рука его застыла, повисла в воздухе: прямо перед ним в пыжиковой шапке стоял его злейший враг — Доцент!

— Пять копеек передайте, — повторил грабитель.

Мальцев механически взял монету. Автобус остановился, дверцы разомкнулись, грабитель вышел. Мальцев ринулся за ним.

Профессор преследовал, как заправский детектив, теряясь в толпе, пытаясь остаться незамеченным, хотя преследуемый не обращал на него никакого внимания.

Профессор перебежал от угла дома на другое место. Он увидел, что преследуемый свернул в переулок и скрылся за оградой. На воротах была вывеска: «Детский сад № 83».

В своем кабинете Трошкин снял пальто и стал надевать белый халат. Вдруг он увидел в окне физиономию Мальцева, прижавшегося носом к стеклу.

Мальцев моментально присел в сугроб. В окне был виден бандит и вошедшая в кабинет женщина в белой шапочке.

— Плохо едят! — жаловалась Трошкину молодая воспитательница Елена Николаевна.

Трошкин открыл дверь и вошел в столовую. За столиками дети скучали над манной кашей. Оглядев ребят, Трошкин громко объявил:

— Товарищи!.. Завтрак в детском саду сегодня отменяется!

— Ура-а-а! — восторженно закричали «товарищи».

— …Мы совершим полет на космической ракете на Марс. Командором назначается Дима. Дима, ты сегодня командор. Прошу взять в руки космические ложки. Подкрепитесь основательно, до обеда ракета не вернется на Землю.

Дети судорожно схватили ложки и стали запихивать в рот «космическую» манную кашу.

— Гениально! — прошептала Елена Николаевна.

В это время дверь в столовую приотворилась, заглянул участковый милиционер.

— Евгений Иванович, можно вас на минуточку? — виноватым шепотом попросил он.

— Здравствуй, Петя, — поздоровался Трошкин, — ты извини, я сейчас занят.

— Вот тут гражданин настаивает, — виновато сказал Петя, и в тот же момент из двери на середину столовой с такой стремительностью, будто им выстрелили, вылетел Мальцев.

Он схватил Евгения Ивановича за горло и заорал:

— Попался!

— Пустите! Вы что, с ума сошли?! — пытался вырваться Трошкин.

— Отдавай шлем, подлец! Ты Доцент, а я профессор!..

В подмосковном дачном поселке, за низким заборчиком, заваленным до окон снегом, стоял летний садовый домик. Откуда доносилась песня:

Хмырь и Косой пировали за дощатым столом. Перед ними стояла начатая бутылка «Московской» и соленые огурцы на газетке.

— За Доцента! — Косой поднял стакан.

— Да, это тебе не мелочь по карманам тырить, — авторитетно заметил Хмырь. Они чокнулись и выпили.

— Автомашину куплю с магнитофоном, — размечтался Косой, — пошью костюм с отливом — и в Ялту!

Во все горло он запел:

На чердаке соседней дачи возле маленького оконца сидел лейтенант милиции и смотрел в бинокль. Направленный микрофон доносил ему песню Косого, и лейтенант даже слегка пристукивал пальцами в такт.

Запищал зуммер рации. Лейтенант взял наушник.

— Внимание! — донеслось оттуда. — Приближается номер первый!

— Приготовиться! — сказал лейтенант. — Будем брать!

В ворсистом пальто и каракулевой шапке пирожком, со спортивной сумкой в руках Доцент медленно шел по тропинке среди заснеженных сосен. Поселок дышал тишиной и покоем, и Доцент, казалось, был спокоен и тих, но все до последней клеточки было напряжено в нем…

У калитки он остановился, постоял несколько секунд, потом вдруг резко обернулся: никого…

Доцент быстро вошел в домик.

— Ну? — встрепенулся Хмырь.

— Толкнул? — спросил Косой.

— Рыбу я ловил, — пробурчал Доцент, зачем-то отодвигая комод.

— Рыбу? — удивился Хмырь. — Какую рыбу?! Где?

— На дне. В проруби у лодочной станции…

Доцент достал из-за комода пистолет и сунул его за пояс.

— Ты, Косой, плавать умеешь? — спросил Доцент.

— Куда плавать?

— Ну, нырять?..

— Это щас, что ли? В такую холодину? Не было такого уговора! Пусть Хмырь ныряет!

— Засекли нас, — серьезно сказал Доцент.

— С чего ты взял? — испугался Хмырь.

— Чувствую. Я всегда чувствую. Расходиться надо. Он взял бутылку и стал пить прямо из горлышка.

— Ни с места! — раздался отчетливый приказ.

— Все! Кина не будет, электричество кончилось! — отозвался Косой и первый поднял руки.

— пели «три поросенка» в костюмах и масках: в детском саду № 83 шла подготовка к Новому году.

Дети сидели на стульчиках, как зрители, аккомпанировал на рояле Евгений Иванович Трошкин.

— Хорошо, — похвалил он и похлопал в ладоши. Дети тоже захлопали.

— Теперь Серый Волк!

Из-за занавеса вышел худенький и робкий Серый Волк и тоненьким голосом затянул:

— Не так, Дима. Вот смотри… — сказал Трошкин, поднимаясь с места.

Он снял с Димы маску волца, надел ее на себя и, моментально преобразившись в волка, зарычал:

— р-р-р…

В дверь заглянула воспитательница Елена Николаевна:

— Евгений Иваныч, там этот… ненормальный пришел…

Профессор Мальцев ждал Трошкина в кабинете заведующего. В руках он держал фотографию Доцента.

— Здравствуйте, дорогой товарищ Трошкин. Садитесь, — любезно предложил он. Трошкин сел напротив Мальцева.

— Грабителей мы поймали! — сообщил профессор.

— Поздравляю.

— Не с чем. Шлема при них не оказалось, — я там все перерыл. А где он, они не говорят. Молчат… но есть идея. Меня просили поговорить с вами…

— Я слушаю.

— Так вот, мы вам приклеиваем парик, рисуем татуировки и сажаем в тюрьму! Согласны?

— За что? — растерялся Трошкин.

— Родная мать не отличит, кто есть кто! — Профессор забегал по кабинету. — Гениально!

— Ничего не понимаю, — сказал Трошкин.

— Суд уже был, — сообщил Мальцев, — тем двоим дали по четыре года. Они так, мелочь… а этому, с которым я вас спутал, — профессор помахал фотографией, — восемь! Те двое сидят в Средней Азии, а этот под Москвой. Теперь ясно?

— Нет!

— Господи! — развел руками Мальцев. — Вас сажают к этим, — он указал на дверь, вероятно, подразумевая под дверью Среднюю Азию, — они думают, что вы — он, — профессор ткнул в портрет, — и вы узнаете у них, где шлем! Татуировки сделают не настоящие, я договорился с НИИ лаков-краски, мне обещали несмывающиеся! Согласны?

— Не согласен.

— Почему? — растерялся Мальцев, не ожидавший такого поворота.

— А что я дома скажу?

— Ну, скажете, что поехали на симпозиум-конференцию…

— Все равно не могу. У меня работа, дети. Елка на носу. И вообще… — Трошкин поморщился, — не получится это у меня. Да и неэтично…

— Этично неэтично! — передразнил профессор. — У нас вот с ними цацкаются, перевоспитывают, на поруки берут, а надо как в Турции в старину поступали: посадят вора в чан с дерьмом так, что только голова торчит, — и возят по городу. А над ним янычар с мечом. И через каждые пять минут он ка-ак вж-жж-жик! Мечом над чаном, — Мальцев с удовольствием полоснул ладонью воздух, — так что, если вор не ныряет — голова с плеч. Вот он весь день в дерьмо и нырял!

— Так то Турция, там тепло… — неопределенно ответил Трошкин, глядя на сугробы за окном.

По желтой осенней степи, покрытой редкими тутовыми деревьями, шел поезд.

Трошкин сидел напротив Славина в глухом купе тюремного вагона. На нем был костюм Доцента — ворсистое пальто и каракулевая шапка пирожком, из-под которой торчал парик, в точности имитирующий доцентовскую челку.

Славин экзаменовал Трошкина, тот нехотя отвечал.

— Убегать? — спрашивал Славин.

— Канать, обрываться.

— Правильно… Говорить неправду?

— Фуфло толкать.

— Хорошо?

— Тики-так.

— Пивная?

— Тошниловка.

— Ограбление?

— Гоп-стоп.

— Нехороший человек?

— Редиска.

— Хороший человек?

Трошкин задумался, достал из кармана записную книжку.

— Сейчас… — он нашел в книжке нужное слово. — Фрей-фея, — прочитал он и удивился: — Да, точно: фрей-фея!

Автозак проехал по улочке небольшого среднеазиатского городка и остановился перед зданием тюрьмы. Массивные ворота раздвинулись…

Конвоир вел Трошкина по длинному и гулкому коридору и, наконец, остановился перед камерой № 13. Он отпер замок — общая камера была пустой — и слегка подтолкнул туда конвоируемого.

Оставшись один, Трошкин огляделся — два ряда железных коек, посередине дощатый стол, на столе здоровенный чайник, шахматы, домино… Но тут дверь снова открылась, и в камеру вошли Славин и майор — начальник тюрьмы.

— Познакомьтесь, Евгений Иванович, — сказал Славин, — это начальник тюрьмы.

— Бейсембаев, — представился майор.

— Очень приятно, Трошкин…

— Похож? — спросил Славин. Бейсембаев молча кивнул.

— Парик, — похвастал Славин.

— Можно? — спросил Бейсембаев.

— Можно, — без особой охоты разрешил Трошкин.

Майор взялся за челку и осторожно потянул.

— Да вы сильней дергайте, — сказал Славин. — Спец-клей! Голову мыть можно!

— Очень натурально, — опять похвалил майор.

— Похож? — опять спросил Славин.

— Похож… только он добрый, а тот злой… ну, как вам у нас нравится?

— Очень мило, — сказал Трошкин. — А где моя кровать?

— Нарыы! — поправил Бейсембаев. — Вы должны занять лучшее место.

— А какое здесь лучшее?

— Я же вам говорил! — вмешался Славин. — Возле окна! Вот здесь.

— Но тут чьи-то вещи.

— Сбросьте на пол. А хозяин придет, вот тут-то вы ему и скажете: «Канай отсюда», ну и так далее… Помните?

— Помню, — с тоской сказал Трошкин.

Во дворе ударили в рельсу.

— Ну, все! — заторопился Бейсембаев. — Сейчас они вернутся с работы. — Оглядев в последний раз Трошкина, Славин пригладил ему челку, и они с майором пошли из камеры. Возле двери они оглянулись:

— Не забудьте, — сказал Славин, — основной упор делайте на частичную потерю памяти…

— …Если начнут бить — немедленно стучите в дверь, — сказал майор.

— Тики-так, — вздохнул Трошкин.

Оставшись один, он снял чужие вещи с нар и аккуратно сложил на полу, потом сел на нары, закрыл глаза и стал шептать, как молитву:

— Ограбление — гоп-стоп. Сидеть в тюрьме — чалиться. Хороший человек — фрей-фея…

В коридоре послышался топот, голоса. Загремел засов…

Распахнулась дверь, и в камеру ввалились заключенные. И тут Косой и Хмырь застыли.

На нарах возле окна, скрестив руки и ноги, — неподвижный и величественный, как языческий бог, сидел Доцент! Рубашки на нем не было, и все — и руки, и грудь, и спина — было синим от наколок.

Трошкин грозно смотрел на жуликов.

От группы отделился хозяин койки, широкоплечий носатый мужик со сказочным именем Али-Баба:

— Эй ты! Ты зачем мои вещи выбросил?!

— Ты… это… того… — забормотал Трошкин, к своему ужасу обнаружив, что забыл все нужные слова и выражения.

— Чего — «того»? — наступал Али-Баба.

— Не безобразничай, вот чего…

— Это ж Доцент! — вскричал Косой, очень своевременно. — А ну, канай отсюда!!!

— Канай! — обрадованно закричал Трошкин, вспомнив нужный термин. — Канай отсюда, паршивец, а то рога поотшибаю, пасть порву, моргалки выколю! Всю жизнь на лекарства работать будешь, редиска, сарделька, Навуходоносор!..

— Так бы и сказал… — проворчал Али-Баба и поплелся в угол.

Трошкин слез с нар и небрежно протянул Косому и Хмырю свои вялые пальцы.

— Деточка! — раздался вдруг сиплый голос. — А вам не кажется, что ваше место у параши? — сказал здоровенный рябой детина со шрамом через все лицо. Он встал и, подбоченись, шагнул навстречу…

Трошкин медленно и нехотя обернулся.

— Это Никола Питерский, — шепотом предупредил его Хмырь.

Заключенные замерли в напряженном ожидании.

— Сколько я зарезал, сколько перерезал, сколько я душ загубил! — вдруг завопил Трошкин. Подпрыгнув, он изогнулся, как кот, и двинулся на Николу Питерского…

— Ну, ты чего, чего… — забеспокоился Никола, пятясь к двери.

— Р-р-р! — свирепо зарычал Трошкин, так, как рычал в детском саду, когда изображал волка, и, снова подпрыгнув, выкинул вперед два пальца на уровне глаз жертвы. — Моргалы выколю!

— Помогите! — заорал Никола, его нервы не выдержали, и он отчаянно забарабанил в дверь локтями и пятками. — Спасите! Хулиганы зрения лишают!

И в ту же секунду распахнулась дверь: за нею стояло все тюремное начальство во главе с Бейсембаевым. Майор сразу понял расстановку сил.

— Извините… — вежливо сказал он, ко всеобщему изумлению жуликов, и удалился, осторожно прикрыв за собой дверь.

В камере ярко горела электрическая лампочка. Заключенные спали.

Трошкин сел на своей постели.

— Эй, Косой! — тихо позвал он и потолкал спящего Косого в бок.

— А-а-а! — завопил Косой, просыпаясь и затравленно оглядываясь, но, увидев вокруг себя родную обстановку, успокоился. — Чего? — недовольно спросил он.

— Спокойно! — грозно предупредил Трошкин. — Куда шлем дел, лишенец? А?

Проснулся и Хмырь. Тоже сел на своей койке.

— Я? — удивился Косой. — Он же у тебя был!

— Да? А куда тогда я его дел?

— А я откуда знаю?

— В угол поставлю!

— Чего?!

— То есть, это… пасть порву!

— Да ты что, Доцент, — вступился за Косого Хмырь, — откуда ж ему знать, где шлем? Ты ж его все время в сумке носил — как уходил с сумкой, так и приходил с сумкой. А когда нас взяли, так, оказалось, его и нет.

Трошкин задумался.

— Сам потерял куда-то, — обиженно сказал Косой, — и сразу — Косой. Как чуть что, так — Косой, Косой…

— Ты что, не помнишь, что ли? — спросил Трошкина Хмырь.

— В том-то и дело, — озадаченно сказал Трошкин, понимая всю серьезность полученной информации. — В поезде я с полки упал, башкой вниз. Вот тут помню, — он постучал по правой стороне головы, — а тут — ни черта! — он постучал по левой.

Косой с интересом посмотрел на ту половину, которая ни черта.

— Обзовись! — потребовал он.

— Вот век мне воли не видать! — побожился Трошкин. — Как шлем взяли — помню, как в Москву ехали, помню, суд помню, а в середине — как отрезало!

— Так не бывает! — не поверил Хмырь. — Тут помню, там не помню…

— Бывает! — неожиданно поддержал Трошкина Косой. — Я вот тоже раз надрался, проснулся в милиции — ничего не помню! Ну, думаю…

— Да подожди ты! — оборвал его Хмырь. — И как в Москву приехали, не помнишь?

— Нет. А что в Москве? — заинтересовался Трошкин.

— Поселились в каком-то курятнике… — Хмырь сел напротив и для убедительности показал руками, какой был курятник.

— Ну, а потом?

— Выпили, — вмешался Косой.

— Заткнись! Дядя к тебе какой-то приезжал, во дворе вы с ним толковали.

— Чей дядя? — оживился Трошкин.

— Ты говорил, гардеробщиком он в театре Большом…

— А дальше?

— К барыге ездили.

— Куда?

— На бульвар, — сказал Хмырь.

— Какой бульвар? Как называется?

— Где машины ходят! — Косой показал, как ходят машины.

— Адреса не назову, а так помню… — вздохнул Хмырь.

— Слушайте, заткнитесь, пожалуйста! — попросил из другого угла камеры Али-Баба. — Устроили тут ромашку: помню, не помню… дайте спать!..

Сверкнув на солнце кругами пропеллеров, на бетонную дорожку аэропорта легко сел ИЛ-18.

— Произвел посадку самолет № 13245, прибывший шестьдесят восьмым рейсом из Москвы, — объявил по радио диктор.

По ступенькам аэровокзала сбежал профессор Мальцев с портфелем в руках. Было жарко, но на профессоре была меховая шапка и светлая дубленка. Он торопливо открыл дверцу такси.

— Гостиница «Интурист»? — спросил шофер.

— В тюрьму! — сказал Мальцев.

— Нет! — твердо сказал Трошкин. — Мое дело — воспитывать детей, а не бегать с вашими жуликами по всему Советскому Союзу!..

Он сидел в кабинете начальника тюрьмы, напротив него — Мальцев и Славин. Бейсембаев разливал в пиалы зеленый чай.

Профессор отодвинул пиалу.

— Меня вызывает полковник, — он повернулся к Бейсембаеву, — и говорит: «Если эти двое не москвичи, то не знают названий улиц. Они могут показать их на месте! Устроим им ложный побег, и они наведут нас на шлем. Если, конечно, вы сможете уговорить товарища Трошкина»…

— Не сможете, — сказал Трошкин. — У меня сто детей каждый год, и у каждого мамы, папы, дедушки, бабушки. Меня весь Черемушкинский район знает, а я буду разгуливать по Москве с такой рожей, да еще в такой компании!

— Кстати, о бабушках, — вдруг спохватился Мальцев, — где у меня тут был пакетик? — забеспокоился он.

— Вы на нем сидите, — подсказал Славин.

Мальцев приподнялся, вытащил из-под себя сплющенный целлофановый пакет, протянул его Трошкину.

— Бабушка прислала вам пирожков, — сказал он, — сегодня утром я забегал к вашим и сказал, что симпозиум продлили на две недели.

— Спасибо, — вздохнул Трошкин.

Лейтенант Славин заглянул в пустую автоцистерну с надписью: «Цемент». Там было темно, уныло, пахло сыростью.

— Н-да… — сказал он, — неудобный вагончик.

— Тут недалеко, потерпят, — отозвался снизу Бейсембаев.

— Повторите задание! — сказал Славин шоферу, спрыгивая на землю.

— Стать у арматурного склада. Занять позицию, чтоб меня было незаметно. Когда увижу, что трое залезли в цистерну, — выехать, не заправляясь цементом, к Алибакану. На развилке возле чайной остановиться и идти пить чай, пока эти не вылезут.

— Выполняйте!

Славин и Бейсембаев отошли в сторону.

— Ну, вроде все, — сказал Бейсембаев. — Деньги и вещи, как было договорено, в стоге сена. Гостиницу предупредили. Алибаканское отделение милиции тоже в курсе.

— Тики-так… — вздохнул Славин.

На стене цементного завода в строительной зоне НТК висел лозунг: «Запомни сам, скажи другому, что честный труд — дорога к дому».

А под лозунгом в составе своей бригады трудились Хмырь и Косой. Они формовали цементные строительные блоки в деревянных формах.

— Пора, — сказал Трошкин и скрылся за стеной.

Косой и Хмырь — за ним.

Когда работавший неподалеку Али-Баба оглянулся, он увидел острый зад Косого, мелькнувший за недостроенным домом.

Они ползли по-пластунски — посередине Трошкин, справа от него Хмырь, слева — Косой.

За зданием цементного завода они выбрались из канавы, и тут Хмырь и Косой поползли в разные стороны.

— Вы куда? — остановил их Трошкин.

— К арматурному! — хором ответили они.

— А где арматурный склад?

— Там! — снова хором показали Косой и Хмырь, но — в прямо противоположные стороны.

— Какой же это арматурный? — раздраженно зашипел Хмырь. — Это слесарный! Арматурный за конторой!

— Чего свистишь-то! — возмутился Косой. — Я сам видел, как отсюда арматуру брали… во!

Из цементного завода выехала автоцистерна с прицепом и остановилась возле барака. Из машины вышел шофер и скрылся за углом здания.

— За мной! — скомандовал Трошкин и выскочил из канавы, как из окопа.

Пригибаясь, они подбежали к автоцистерне. Трошкин взобрался по лестнице, откинул крышку люка и протиснулся внутрь…

А из-за груды железных бочек за беглецами внимательно следил Али-Баба.

…Последним в цистерну прыгнул Косой…

Из-за сарая появился шофер. Но это был не тот, с которым говорил Славин, а другой — постарше и поплотнее. Он стукнул сапогом по баллону, неторопливо залез в кабину, включил мотор.

— Пронесло! — перекрестился в темноте цистерны Косой. Машина подъехала под погрузочный люк цемзавода.

— А чего стали? — удивился Косой.

— Проходная, наверное, — прошептал Трошкин, с ужасом глядя на шланг, повисший над люком цистерны.

— Давай! — послышался крик шофера, и в цистерну под давлением хлынул цементный раствор.

Шофер махнул рукой:

— Порядок! Полна коробочка!

Он проехал немного вперед, подвинув под шланг прицеп.

А «наш» шофер тем временем поглядывал на часы, на свою машину, видневшуюся через окно барака. Он недоуменно пожал плечами…

По дороге мчалась автоцистерна с прицепом.

А в ней по горло в цементе стояли Трошкин, Хмырь и Косой, упираясь макушками в свод.

Когда машину встряхивало на ухабах, тяжелая волна покрывала Хмыря с головой — он был ниже других ростом.

— А говорил — порожним пойдем, — упрекнул Хмырь, отплевываясь.

Тут машину тряхнуло, и цемент окатил всех троих с головой.

— Как в Турции, — сказал Трошкин.

Машина остановилась у чайханы. Возле деревца стоял запряженный в арбу ослик, рядом стоял верблюд. Шофер неторопливо выбрался из кабины и пошел к чайхане.

Трошкин откинул люк и, как танкист, высунул голову. Осмотрелся.

— Вылезай! — скомандовал он и стал вылезать. Стоявший у шоссе верблюд повернул голову: Трошкин и Хмырь помогали Косому спуститься с цистерны. Потом они побежали от шоссе в степь.

— Эй! — закричали сзади. — Подожди!

Беглецы обернулись.

Из люка прицепа торчал цементный бюст Али-Бабы…

Из автоцистерны в огороженную досками яму выливался цементный раствор, Славин и Мальцев стояли на лесенке цистерны и заглядывали внутрь. Возле машины в скорбном и напряженном молчании стояли Бейсембаев и шофер, увезший наших беглецов.

— Нет! — облегченно сказал Славин, когда весь раствор вылился.

Профессор схватил багор и стал ощупывать дно ямы.

— Николай Георгиевич, — Славин укоризненно посмотрел на профессора, — ну неужели вы не понимаете, что это бессмысленно? Что же они, по-вашему, сквозь шланг проскочили?

— У шланга вон диаметр двенадцать сантиметров, а у нашего Али-Бабы один только нос — два метра! — сказал Бейсембаев.

— Где же они тогда? — чуть не плача спросил Мальцев.

Трошкин, Хмырь, Косой и Али-Баба сидели на корточках возле ручья, в трусах и в майках, стирали свою одежду.

— Нет тут никакого сена, — сказал Косой.

— А может, ты опять что-то забыл? — сказал Хмырь Трошкину. — Может, не в сене, а еще где?

Трошкин промолчал.

— Ай-яй-яй, — зацокал языком Али-Баба, — какой хороший цемент, не отмывается совсем…

— Ты зачем бежал? — строго спросил Трошкин.

— Все побежали, и я побежал, — объяснил Али-Баба.

Трошкин задумался.

— Он его пришьет! — зашептал Косой. — Век воли не видать, пришьет! Хмырь, а Хмырь, скажи ему! Не было такого уговора!.. Иди отсюда! — заорал он на Али-Бабу. — Тебе что сказано? Уходи давай!

— Ай-яй-яй, — зацокал языком Али-Баба, — нехороший ты человек, Косой. Злой как собака…

Он поднялся и пошел по степи, держа в опущенной руке недостиранную одежду. Хмырь посмотрел ему вслед:

— Продаст, Доцент. Сразу же расколется.

— Ну ладно, — принял решение Трошкин, — с собой возьмем.

— Э-эй! — заорал Косой на всю степь. Али-Баба оглянулся и остановился.

— Иди сюда! — позвал Косой. — У тебя какой срок был?

— Год, — сказал Али-Баба и нехотя пошел назад.

— А теперь еще три припаяют, — мрачно сообщил Хмырь. — Побег. Статья сто восемьдесят восьмая.

Стрелочник, сидя на табурете, дремал на солнышке возле вверенного ему железнодорожного переезда, когда его разбудил бодрый окрик:

— Открывай дорогу, дядя!

По шоссе к переезду бегом приближались четверо в трусах и майках.

Стрелочник покорно закрутил рукоятку. Шлагбаум поднялся, и мимо гуськом пробежали: толстяк, руки и плечи и даже ноги которого были разукрашены узорами татуировки; черный, как жук, волосатый дядя с длинным носом, тощий парень лет двадцати пяти и лысый мужчина лет сорока.

— Физкультпривет, дядя! Салям алейкум! — крикнул худой малый. И спортсмены, не сбавляя темпа, скрылись за холмом.

Голодные, измученные беглецы пересекли площадь у мечети и вошли в подъезд гостиницы.

В вестибюле Трошкин, кивком указав подчиненным на кресло, подтянул трусы, пригладил челку и подошел к дежурному администратору — молодой женщине, сидевшей за деревянным барьером.

— Привет от Славина, — тихо сказал пароль Трошкин.

— От какого Славина? — переспросила дежурная.

— От Владимира Николаевича.

Дежурная попыталась вспомнить, но не вспомнила.

— Не знаю такого. А что вы хотите, товарищ?

— Для нас должны быть места.

— Сколько вас?

— Четверо. Один лишний.

— Всем места хватит. Давайте паспорта.

— Вечером наш тренер подвезет, — нашелся Трошкин.

На втором этаже в маленьком холле скучал перед телевизором командировочный. Когда мимо прошагали наши спортсмены, он обрадованно подхватил и спросил:

— Вы из какого общества, ребята?

— «Трудовые резервы», — ответил Трошкин.

— А «Динамо» бежит?

— Все бегут, — пробурчал Хмырь.

Команда подошла к двери. Косой присел на корточки, заглянул в замочную скважину, потом привалился спиной к правому косяку, а в левый уперся ногой и сильно потянул дверь на себя. Хмырь толкнул дверь, и она распахнулась.

— Ключ же есть! — возмутился Трошкин.

— Привычка, — сказал Хмырь.

Обессиленные «марафонцы» рухнули на кровати.

— Жрать охота, — простонал Косой.

— Очень охота, — поддержал Али-Баба, — а в тюрьме ужин сейчас… макароны…

— Вот что, — приказал Трошкин, — отсюда ни шагу, понятно? Я сейчас вернусь! — он вышел в коридор.

— Товарищ, — робко попросил он командировочного, — вы не могли бы мне на несколько минут одолжить какие-нибудь брюки, а то наши вещи еще не подвезли…

— Может, козла забьем? — оживился командировочный, вставая.

— Потом, — пообещал Трошкин.

На улице Трошкин вошел в телефонную будку, снял трубку и набрал «02».

— Милиция, — отозвались с другого конца.

— Можно лейтенанта Славина?

— У нас такого нет.

— Как нет?

— Так. Нет и не было.

— Я Доцент! — закричал Трошкин.

— Поздравляем!

— И вас не предупредили?

— О чем?

Евгений Иванович посмотрел на бестолковую телефонную трубку и положил ее на рычаг. Медленно вышел из телефонной будки.

— А какой это город? — спросил он у пионера.

— Новокасимовск, — сказал пионер, с восхищением разглядывая татуированного босого дядю в узких джинсах.

— А Алибакан далеко?

— Тридцать километров.

Трошкин задумался, глядя на проходившую мимо группу детей из детсада.

Детсад в Новокасимовске был такой же, как в Москве, — двухэтажный, белый, штукатуренный.

Трошкин пригладил набок челку и вошел в подъезд.

За письменным столом сидела заведующая детсадом и писала. Раздался скрип двери, и она подняла голову.

— Здравствуйте! — вежливо поздоровался Трошкин, войдя в кабинет.

— Здравствуйте, здравствуйте… — отозвалась заведующая, глядя на робкого посетителя, — садитесь.

— С вашего разрешения, я постою. — Трошкин хотел скомпенсировать свою внешность хорошими манерами. — Понимаете, в чем дело, — начал Трошкин, — я из Москвы. Ваш коллега. Заведую восемьдесят третьим детсадом.

Она понимающе покивала.

— Нас четверо, — продолжал Трошкин.

— И все заведующие?

— Вроде… — смутился он.

— Ну-ну…

— И вот, понимаете… в цистерне, где мы ехали, случайно оказался цемент, и наша верхняя одежда пришла в негодность…

— Бывает, — сказала заведующая.

— Мне очень неловко… — У Трошкина от унижения выступили пятна на лице. — Не могли бы вы мне одолжить на два дня девятнадцать рублей сорок копеек?

— А хватит на четверых-то? — весело спросила заведующая.

— Хватит! — серьезно сказал Трошкин. — Я подсчитал.

Заведующая встала и взяла Трошкина за руку.

— Пошли, — сказала она и повела его за собой.

Они вышли из детского сада к одноэтажному кирпичному зданию с забитыми окнами.

— Видите, вон навес? — показала она. Трошкин кивнул.

Заведующая отворила дверь, и они оказались в небольшой комнате, совершенно пустой, если не считать старой тумбочки.

— Здесь у нас будет игротека, — сказала она, — а вот здесь, — она отворила дверь в смежную комнату, — здесь у нас будет спортзал.

Где будет спортзал, Трошкин не увидел: комната до потолка была забита ржавыми радиаторами парового отопления.

— Так что вы с вашими заведующими очистите эту комнату от радиаторов. Выносить удобнее с той стороны здания, там тоже дверь, сложите их под навесом, я вам за это плачу двадцать рублей. Идет?

Трошкин задумался, глядя на бесконечные радиаторы.

— Идет, — сказал он, — только знаете что: работать мы будем ночью, — он подошел к тумбочке, — положите ваши двадцать рублей вот сюда, в ящик. А на дверь повесьте замок, — он показал на другой конец здания. — Когда все вынесем, эта дверь освободится. Мы войдем и заберем нашу зарплату.

Заведующая помолчала.

— Хорошо, — наконец сказала она, — только учтите, майн либер коллега: замок будет крепкий!

Командировочный сидел по одну сторону стола, а Хмырь по другую. Между ними лежала шахматная доска, играющие сосредоточенно глядели на поле битвы.

Хмырь был целиком и полностью одет в одежду командировочного: костюм, рубашку с галстуком, ботинки.

А командировочный сидел раздетый — в трусах и в майке. Но на голове его была шляпа.

Али-Баба и Косой «болели» за спиной товарища. Али-Баба молчал, он ничего не понимал в шахматах. Косой тоже не понимал, но подсказывал:

— Ходи лошадью… лошадью ходи, дурак!

— Отстань. — Хмырь переставил ферзя и объявил: — Мат!

Али-Баба, как бы иллюстрируя сказанное, снял с головы командировочного шляпу и плавно перенес ее на голову Хмыря.

— Все! — Хмырь встал.

Он был при полном параде, хотя все ему было заметно велико: рукава свисали ниже кистей, а шляпа сползала на глаза.

— Не все! — запротестовал командировочный. Он вытащил из чемодана электрическую бритву и положил на стол.

— Против бритвы — пиджак и брюки, — потребовал он.

— Один пиджак! — отозвался Косой. Хмырь в торговле не участвовал, он был уверен в своих силах. Сел за шахматы. Некоторое время играли молча.

Али-Баба непонимающе глядел на доску, поворачивая белки глаз после каждого хода, словно следил за игрой в пинг-понг.

— А вот так? — пошел конем командировочный. Хмырь задумался.

— Лошадью ходи, — нервно посоветовал Косой.

— Отвались! — раздраженно сказал Хмырь.

— Лошадью ходи, век воли не видать! А мы — вот так! — заорал Косой и, не выдержав, передвинул коня.

— Пошел? — вопросительно посмотрел командировочный.

— Ну, пошел, пошел… — с раздражением сказал Хмырь.

— Мат! — торжественно объявил его противник.

Хмырь посмотрел на доску, убеждаясь в проигрыше, перевел глаза на недоуменную физиономию Косого и, не выдержав этого зрелища, сгреб с доски фигуры и швырнул их в советчика.

— Ты что делаешь?! — у Косого от обиды и гнева задрожали губы. — Ты кого бьешь?

Он схватил шахматную доску и треснул Хмыря по лысине. Хмырь моментально вскочил, схватил со стола вилку и застыл, изогнувшись. Потом медленно пошел на Косого. Тот отскочил, проворно схватил графин, поднял над головой.

— Товарищи, товарищи! — заметался командировочный. — Вы что, с ума сошли?

— Отставить! — вдруг раздался резкий повелительный окрик.

В дверях стоял Трошкин. Одним прыжком оказавшись на середине комнаты, он схватил Хмыря и понес из номера, как щенка.

Косой и Али-Баба последовали за ними. Проигравшийся и перепуганный командировочный остался в одиночестве.

— Раздевайся сейчас же! Верни вещи! — с тихой яростью приказал Хмырю Трошкин, втаскивая его в свой номер.

— А это не видел? — Хмырь выкинул к носу Трошкина фигу: ему не хотелось расставаться с честно выигранными вещами.

Трошкин не выдержал и, размахнувшись, с наслаждением дал Хмырю по уху.

Легкий Хмырь отлетел в противоположный угол комнаты. Туда же подбежал Косой и, воспользовавшись лежачим положением товарища, добавил ему от себя лично ногой в бок.

— Вот тебе… — И в следующее мгновение сам отлетел в другой угол: Трошкин, не балуя разнообразием, съездил по уху и ему.

Али-Баба, полагая, что и его будут бить, присел на корточки и замахал над головой руками.

— Снимай! — Трошкин поставил Хмыря на ноги. Тот не заставил себя ждать, стал судорожно стягивать все выигранное имущество.

Трошкин сгреб вещи в охапку и пошел к командировочному.

— Вот! — он бросил все ему на постель, снял с себя джинсы и приобщил к возвращаемой одежде. — Стыдно, товарищ!

И вышел, хлопнув дверью.

Хмырь и Али-Баба лежали на постелях, лицом к стене. А Косой стоял и смотрел в окно.

Трошкин вошел в номер, прошелся по комнате и, немного успокоившись, сказал:

— Ну, вот что, если мы не хотим снова за решетку, если хотим до шлема добраться — с сегодняшнего дня склоки прекратить. Второе: не играть, не пить, без меня не воровать, жаргон и клички отставить, обращаться друг к другу по именам, даже когда мы одни. Тебя как зовут? — он обернулся к Хмырю.

— Гарик… Гаврила Петрович.

— Тебя?

— Федя… — сказал Косой.

— Тебя?

— Али-Баба.

Я кому сказал, клички отставить?

— Это фамилия! — обиделся Али-Баба. — А имя Василий Алибабаевич, Вася.

— Как верблюда, — отозвался Косой.

— А меня… Александр Александрович. Все ясно? — спросил Трошкин.

— Ясно — нестройным хором отозвались Гаврила Петрович, Федор и Василий Алибабаевич.

Трошкин обвел их усталым взглядом.

— Как стемнеет, кассу будем брать, — объявил он.

— И он пойдет? — Косой кивнул на Али-Бабу.

— И он…

— Так он же на этом скачке расколется, редиска, при первом шухере! — скандально закричал Косой.

Али-Баба насупился, но промолчал.

— Пойди-ка сюда, Федя, — Трошкин поманил Косого пальцем. — Вот тебе бумага, — он подвинул листок бумаги в линейку, лежащий на столе, чернила, ручку с пером, — пиши… — Трошкин встал из-за стола и, шагая из угла в угол, стал диктовать.

— Редиска… поставь тире… Нехороший человек. Раскалываться — предавать, сознаваться. Шухер — опасность. Скачок — ограбление… записал?

— Записал, — сказал Косой.

— А теперь, Федя, повтори Васе то, что ты ему сказал, на гражданском языке.

— Хе-хе, — заржал Косой и, заглядывая в листок, как в шпаргалку, медленно перевел: — Так этот нехороший человек… предаст нас при первой же опасности…

— Тики-так, — сказал Трошкин, — то есть… тьфу! Хорошо!..

Ночью на задворках детского сада трудилась «команда», освобождая помещение будущего спортзала.

Работали по двое: Хмырь в паре с Трошкиным, а Косой с Али-Бабой. Производительность была неодинаковая: гора батарей у первой пары была вдвое выше, чем у второй.

— Семьдесят первая, — Хмырь опустил под навесом очередную секцию.

— Сорок шестая… — так же шепотом отсчитал у себя Косой.

— Не сорок шестая, а тридцать вторая! — прошипел Хмырь, державший под контролем работу товарищей. — Филонишь, гад!

Они пошли от навеса к двери здания…

Вошли в будущий спортзал. Трошкин и Али-Баба стали вынимать из штабеля батарей очередную секцию.

— Александр Александрович, — громким шепотом позвал Косой, — а Гаврила Петрович по фене ругается!

— Отставить разговоры! — приказал Трошкин и вдруг заорал на весь город Новокасимовск: — А-а-а! Ой, нога, нога!

— Тише ты! — Хмырь в темноте зажал ему рот.

— Этот Василий Алибабаевич… — простонал Трошкин, — этот нехороший человек… на ногу мне батарею сбросил, гад!

У двери лежала последняя батарея, ее оттащили в сторону. Хмырь потянул дверь, она легко подалась. Все вошли в игротеку.

— Здесь! — простонал Трошкин, указывая на тумбочку.

Хмырь присел на корточки и потянул на себя ящичек.

Косой нервно чиркал спичкой.

Дрожащее пламя осветило пачку трехрублевок, рядом лежала брошюра «Алкоголизм и семья»…

— Ну, где же он? — нетерпеливо спрашивал профессор Мальцев Славина, бегая по кабинету новокасимовской милиции. — Может, они его убили?

— В восемь тридцать сбежал из гостиницы и пристроил свою команду на городском стадионе, в девять ноль-ноль приобрел в универмаге четыре тренировочных костюма, в девять двадцать к нему подошел наш сотрудник. А в данный момент с очень медленной скоростью они направляются к нам…

Отворилась дверь, и в кабинет, прихрамывая, вошел Трошкин. Он был небритый и усталый, под глазами лежали глубокие тени, синий тренировочный костюм был ему тесен.

Мальцев шагнул к нему, порывисто обнял:

— Евгений Иванович, родной, а я думал, вас нет в живых…

На городском стадионе юные новокасимовцы готовились к физкультурному параду. А на пустынной трибуне на лавочке сидели Али-Баба и два разбойника в трусах и майках, уткнувшись носами в газеты на туркменском языке.

— Спать охота, — зевал Косой, — может, я покемарю пока, а, Гаврила Петрович?

— Нет, — отрезал Хмырь, — и так тут торчим у всех на виду, как три тополя на Плющихе. А ты еще разляжешься как собака…

— Тьфу! — вдруг сплюнул Али-Баба и зацокал языком.

— Чего плюешься, Вася? — спросил Косой.

— Шакал паршивый — у детей деньги отнял, детский сад ограбил!

— Ой-ёй-ёй! — передразнил его Косой: — Какой культурный нашелся! А когда ты у себя там на колонке бензин ослиной мочой разбавлял, не был паршивым?

— То бензин, а то дети… — Али-Баба встал, отбросил газету и пошел вниз по ступенькам.

— Ты куда? — строго спросил Хмырь.

— В тюрьму.

— Стой! — Хмырь вскочил и схватил Али-Бабу за рубаху.

— А чего ты его держишь? — вмешался Косой. — Пусть идет! Год у него был, три за побег, пять — за детсад. Иди, иди, Вася!

Али-Баба горестно поцокал языком и сел на место.

— Вот, — лейтенант протянул Трошкину ведомость, — распишитесь: деньги на четверых, суточные и квартирные. Одежда, — он показал на стул, где лежали пальто, сапоги, ушанки. Сверху лежала профессорская дубленка.

— Это вам, — Мальцев похлопал по ней ладошкой.

Трошкин посмотрел, но ничего не сказал.

— А почему четыре? — обеспокоенно спросил он. — Что же мне, и этого Василия Алибабаевича с собой водить?

— Придется, если его сейчас арестовать, у тех двоих будет лишний повод для подозрений.

— В Москве будете жить по адресу: Строительный переулок, дом восемь, — сказал Славин.

— Квартира? — уточнил Трошкин.

— Выбирайте любую — этот дом подготовлен к сносу. Жильцы выселены.

— Да ведь там не топят, наверное! — забеспокоился Мальцев.

— Не топят, — согласился лейтенант, — и света нет.

— Вот видите. А может быть, они остановятся на даче? У меня под Москвой зимняя дача, — предложил Мальцев.

— Спасибо, — отказался Трошкин, — только на нейтральной территории мне будет спокойнее.

За окном раздался грохот, и мимо милиции, переваливаясь на колдобинах, проехал грузовик. Его мотало влево и вправо, а по кузову его катались пустые бидоны из-под молока. Дорога была вся в выбоинах, а вдоль нее виднелись кучи булыжника, брошенные лопаты, носилки.

— И как они тут работают в такой пылище? — с раздражением сказал Мальцев. Трошкин задумчиво глядел на стул с одеждой, на пачку денег, потом выглянул в окно:

— Вот что… добудьте мне четыре пары рукавиц и четыре молотка.

— Зачем? — спросил Славин.

— А что же вы думаете — трое здоровых мужиков будут бездельничать, а я, как Дед Мороз, буду в мешочке им государственные деньги носить? Нет уж! Пусть заработают!

— Опять воровать будете? — изумился Мальцев.

Тук, тук, тук… Бригада дорожников, сидя на корточках, орудовала молотками, укладывала булыжную мостовую против здания новокасимовской милиции. Мостовая была распределена на четыре части, каждый укладывал свою часть.

— Когда ж твоя машина придет? Будь она проклята… — с отчаянием прошептал Хмырь, — застукают нас здесь! Как пить дать застукают…

— Работай, работай, — сказал Трошкин.

За углом стоял автофургон с надписью: «Новокасимторг». Возле него тихо разговаривали Славин и капитан местной милиции Юсупов. Капитан был в штатском.

— Трогай, — сказал Славин, посмотрев на часы, — пора…

Юсупов выглянул из-за угла.

— Пусть уж доделают, — попросил он Славина, — чуть-чуть осталось.

— Не жадничай. Они у меня на поезд опоздать могут. Юсупов полез в кабину.

— Все на месте? — спросил Славин.

— Да. Деньги вот, в портфеле. Одежда в кузове…

— Едет! — сказал Хмырь. — Эта? Из-за угла выехал автофургон.

— Она! — подтвердил Трошкин.

Хмырь встал, замахал рукой. Машина остановилась.

— Проезда нет! — сказал Хмырь.

Трошкин дал знак Косому, тот поднял с земли полено, незаметно подошел к заднему колесу машины и положил деревяшку под колесо.

— Подай-ка назад, шеф, — приказал Юсупову Хмырь, — метра на два…

Юсупов послушно попятил машину, заднее колесо подскочило на бревне, и тут же раздался крик:

— Спасите!!!

— Человека задавил! — печально сказал Хмырь.

Юсупов неторопливо вылез из кабины. Под машиной между колесами, глядя в голубое небо, лежал Косой.

— Ой, нога, нога… — охал он.

— Больно? — с участием спросил капитан.

— Сам задавил насмерть, а сам спрашивает! — упрекнул Косой, выползая из-под машины. Он пополз в сторону, а сконфуженный Юсупов двинулся следом.

— Чего уставился, дядя? Зови «скорую помощь» — вон автомат!

Юсупов затрусил к телефонной будке.

— Садись! — скомандовал Трошкин. Он вскочил в машину и нажал на стартер.

— Садись же! — подтолкнул Хмырь Али-Бабу, вскакивая на подножку.

— Я не поеду, — печально сказал Али-Баба, отходя к краю дороги, — нехорошо все это…

— Черт с ним! — махнул рукой Хмырь и заорал Трошкину: — Езжай!

Машина рванула с места и, набирая скорость, пошла по отремонтированной дороге.

Оглянувшись на телефонную будку, Косой вскочил с земли и кинулся догонять машину. Поравнявшись с Али-Бабой, он крикнул:

— Девять у тебя было! И еще три дадут! Всего двенадцать!

Он вскочил на подножку и попрощался:

— Будь здоров, Вася!

Машина скрылась за поворотом, Али-Баба проводил ее глазами. И вдруг, молнией сорвавшись с места, кинулся догонять…

Поезд шел, равнодушно стуча колесами, подрагивая на стыках рельсов. В купе международного вагона Славин и Мальцев пили чай с лимоном, за окном тянулись поля, а под вагонами, в аккумуляторных ящиках, тряслись Хмырь, Косой, Али-Баба и Трошкин. Стараясь перекричать грохот колес, Косой пел:

Увеличивая скорость, поезд катил вдаль…

Было утро. По зеркальной поверхности замерзшего пруда под музыку носились на коньках дети.

Сквозь разбитое стекло старого дома, покинутого жильцами и огороженного забором, — сверху с четвертого этажа, на каток смотрел Али-Баба.

По комнате гулял ветер, приподымая обрывки старых газет. В одном углу валялся старый комод с поломанными ящиками, а в другом — на полу, скрестив ноги, сидели Хмырь и Косой. Хмырь был в длинном, не по росту черном суконном пальто, Косой — в светлой профессорской дубленке, порядком измазанной мазутом. Оба были сонные, курили и с брезгливым неодобрением глядели на Трошкина, который посреди комнаты делал утреннюю гимнастику.

— Раз-два, — весело подбадривал себя Трошкин, — ручками похлопаем, раз-два, ножками потопаем!

— Во дает! — тихо прокомментировал Косой. — Видно, он здорово башкой треснулся!

— Ты лучше подумай, как мы сейчас тот дом на бульваре искать будем, куда он шлем возил, — сказал Хмырь.

Возле забора стояло такси с зеленым огоньком.

— Эй, шеф, — негромко окликнул Косой, выглядывая из-за забора, — свободен?

«Шеф» кивнул. Это был Славин.

Такси ехало по Бульварному кольцу. Рядом с шофером сидел Косой, на заднем сиденье — Хмырь и Трошкин.

— Этот? — спросил шофер у Косого. — Вон бульвар, вот деревья, вот серый дом.

— Ну человек! — возмутился Косой. — Ты что, глухой, что ли?.. Тебе же сказали: дерево там такое, — Косой раскинул руки с растопыренными пальцами, изображая дерево.

— Елка, что ли? — не понял Славин.

— Сам ты елка! — разозлился Косой. — Тебе говорят: во! — Косой снова растопырил пальцы.

— Да говори ты толком! — закричал на Косого Хмырь. — Александр Александрович, — повернулся он к Трошкину, — может, сам вспомнишь: а то уже восемь рублей наездили… — Хмырь хотел что-то добавить, но машина в этот момент прошла мимо милиционера-регулировщика, и он нырнул за сиденье.

— Пруд там был? — спросил Славин.

— Не было. Лужи были, — отрезал Косой.

— Может, памятник? — подсказал Трошкин.

— Памятник был.

— Чей памятник? — спросил Славин.

— А я знаю! Мужик какой-то.

— С бородой?

— Не.

— С бакенбардами?

— Да не помню я! — заорал Косой. — В пиджаке!

— Сидячий?

— Чего?

— Сидит?

— Кто? — не понял Косой.

— Ну, мужик этот! — заорал Славин.

— Во деревня! — снисходительно сказал Косой. — Ну, ты даешь! Кто ж его сажать будет? Он же памятник!

Славин оглянулся и выразительно посмотрел на Трошкина, выражая полное ему сочувствие.

— Куда? — спросил он.

— Домой, — вздохнул Трошкин.

Машина остановилась у забора напротив катка.

— Восемь семьдесят, — сказал Славин. Трошкин полез в карман. Хмырь и Косой вылезли из машины.

— Карту купи, лапоть! — на прощание посоветовал Косой.

— Вот билеты в театр, — Славин незаметно протянул Трошкину билеты, — проверим вариант с гардеробщиком…

— Во! — раздался вдруг торжествующий вопль Косого. — Нашел! Во!

Трошкин подбежал к орущему Косому.

— Вон мужик в пиджаке, — Косой выбросил палец в сторону памятника Грибоедову, — а вон оно! Дерево!

Напротив в витрине цветочного магазина стояла пальма в кадке.

— Точно, — сказал Хмырь, — вон тот подъезд, — он показал на подъезд двухэтажного дома, — ты туда ходил, а мы тебя здесь ждали.

Дверь открыла розовощекая молодая женщина в ситцевом халате.

— Вы меня узнаёте? — спросил Трошкин.

— Узнаю.

— Здравствуйте! — обрадовался Трошкин.

— Сейчас, — неопределенно ответила молодая женщина и закрыла дверь.

Трошкин заволновался, полагая, что сейчас снова откроется дверь, и ему протянут злополучный шлем.

Дверь отворилась, и женщина молча хлестнула веником Трошкина по лицу.

— Вот тебе, гадина! — сказала она и захлопнула дверь. Трошкин позвонил еще и отскочил к лестнице, чтобы его не достали веником. Но бить больше его не стали.

Из двери вышел детина с широкими плечами и короткой шеей.

— Послушай, Доцент! — сказал детина, надвигаясь на Трошкина. — Я тебе говорил, что я завязал? Говорил. Я тебе говорил: не ходи? Говорил. Я тебе говорил: с лестницы спущу?

Трошкин со страхом глядел на надвигающегося человека.

— Говорил?

— Говорил, — растерянно подтвердил Трошкин.

— Ну вот и не обижайся!..

Лейтенанту Славину из такси было хорошо видно, как заведующий детсадом № 83 ласточкой вылетел из подъезда и растянулся на тротуаре.

— Ял-та! Там живет голубой цыган… — пел Али-Баба, по-своему запомнивший песню Косого. — Ял-та, ля-ля-ля-ля паровоз…

Он расхаживал по покинутому дому и искал, чем можно поживиться.

Подходящего было мало: разбитый репродуктор, ржавый детский горшок и непонятно откуда взявшийся гипсовый пионер с трубой.

— Ял-та… — Али-Баба взял под мышку пионера и понес.

На лестничной клетке он столкнулся со своими.

— Что это у тебя? — спросил Трошкин, постучав пальцем по гипсовому пионеру. Нос и щека у Трошкина были оцарапаны.

— Надо, — загадочно ответил Али-Баба и зашагал наверх. — Ноги вытирайте, пожалуйста! — приказал он, когда они подошли к дверям «своей квартиры». У порога лежал половичок из разноцветных лоскутков. Али-Баба первым вытер ноги, показывая пример, и прошел.

Трошкин, Косой и Хмырь тоже вытерли ноги, прошли по коридору, открыли дверь и — остолбенели…

Комнату было не узнать. Это была прекрасная комната! Дыра в окне забита старым одеялом, на подоконнике — маленький колючий кактус в разбитом горшке, на стене — старые остановившиеся часы, под часами — гипсовый пионер с трубой.

Посреди комнаты лежал полосатый половик, на половике стоял круглый стол, на столе — две ложки, три вилки, одна тарелка и таз с дымящейся горячей картошкой. Здесь же стоял чайник, а на нем толстая кукла — баба с грязным ватным подолом. А надо всей этой роскошью царил портрет красивой японки в купальнике, вырванный из календаря.

— Кушать подано, — сдержанно объявил Али-Баба, пытаясь скрыть внутреннее ликование. — Садитесь жрать, пожалуйста! — галантно пригласил он.

Трошкин снял пальто, повесил его у двери и, потирая руки, сел к столу.

— Картошечка! — радостно отметил Косой, хватая руками картошку и обжигаясь. — А еще вкусно, если ее в золе испечь. Мы в детдоме, когда в поход ходили… костер разожжем, побросаем ее туда…

— А вот у меня на фронте был случай, — вспомнил вдруг Трошкин, — когда мы Венгрию отбили…

— Во заливает! — покрутил головой Косой. — На фронте… Тебя, наверное, сегодня, как с лестницы башкой скинули, так у тебя и вторая половина отказала.

— Хе-хе, — неловко хихикнул Трошкин, понимая свою тактическую оплошность, — да, действительно.

С улицы послышался милицейский свисток. Косой на цыпочках подошел к окну и стал смотреть. Все тоже подошли к окну.

Посреди пустого катка стояла громадная пушистая елка, и двое рабочих на стремянках окутывали ее гирляндами из лампочек.

— В лесу родилась елочка… в лесу она росла… — пропел Косой песню далекого детства.

— Зимой и летом стройная, зеленая была… — поддержал Али-Баба.

А Хмырь, воспользовавшись тем, что на него не смотрят, подкрался к трошкинскому пальто, запустил руку в карман, вытащил деньги и, приподняв половицу, спрятал их туда.

— И вот она нарядная на Новый год пришла… и много-много радости детишкам принесла! — пропел Трошкин.

— Сан Саныч, — Али-Баба решил использовать хорошее настроение начальства, — давай червонец, пожалуйста. Газовую керосинку буду покупать. Примус очень худой — пожар может быть.

— Есть выдать червонец! — весело отозвался Трошкин. Он шагнул к пальто, сунул руку в карман — карман был пуст.

Трошкин обыскал все карманы — денег не было!

— Нету!.. — растерянно сообщил он. — Были, а теперь нет.

— Потерял? — участливо спросил Хмырь, глядя на Трошкина невинными голубыми глазами. — Выронил, наверно…

— Да не, — сказал Косой, — это таксист спер. Точно, таксист! Мне сразу его рожа не понравилась!

— Вот те и на… — огорченный Трошкин сел на диван и почесал себя по парику. — Что ж делать теперь?

— На дело, Доцент, надо идти, — сказал Хмырь Трошкину, — когда еще мы каску найдем…

У-у-ух!!! Здоровенный ком снега, разогнавшись, шлепнулся об землю с крыши пятого этажа. Али-Баба, стоя на дорожке перед домом, призывал к осторожности редких прохожих:

— Эй, гражданин! Туда не ходи, сюда ходи! Снег на башка попадет — совсем мертвый будешь!

А на крыше работали, сбрасывали снег Трошкин, Хмырь и Косой.

— Больше загребай! — командовал Трошкин. — Вот так: раз! Раз!

— И зачем это все, — проворчал Хмырь. — На чердаке бы спрятались…

— Работайте! Работайте! Лучше всех прячется тот, кто остается на виду, — сказал Трошкин. — Раз! Р-раз!..

Из подъезда трошкинского дома вышла трошкинская бабушка с авоськой в руке.

— Эй, бабушка! — замахал рукой Али-Баба. — Туда не ходи, сюда ходи! А то снег на башка попадет!

Бабушка свернула в сторону.

А с крыши дома за ней следили ее внук и два бандита.

— Пора! — сказал Трошкин. Он полез в слуховое окно на чердак. Косой и Хмырь за ним.

Возле своей двери на лестничной площадке Трошкин извлек из кармана драные варежки, надел на руки, потом достал ключ, отомкнул замок и проник в собственную квартиру. Косой и Хмырь остались на лестничной площадке «на шухере».

Трошкин прошел в свою комнату; сел к письменному столу, открыл ящик и вынул деньги. Посмотрел, подумал, бросил обратно в ящик пять рублей и сунул деньги в карман. Пора было вставать и возвращаться в свою доцентскую жизнь. Трошкин медлил, сидел, устало свесив руки, смотрел перед собой.

Над письменным столом висели детские фотографии — штук сорок или пятьдесят. С них глядели на Трошкина смеющиеся детские лица — отчаянно хохочущие и лукаво улыбающиеся, за каждой улыбкой вставал характер. Трошкин коллекционировал детский смех.

Во дворе на лавочке, нахохлившись, как воробей, сидел Али-Баба, Перед ним краснощекая дворничиха расчищала дорожку от сброшенного с крыши снега.

— Ай-яй-яй, — горестно зацокал Али-Баба и покрутил головой. — Тьфу! — он в сердцах сплюнул на снег, как бы подытоживая свое внутреннее состояние.

Дворничиха разогнулась и посмотрела на удрученного человека.

— Чего вздыхаешь? — посочувствовала она.

— Шакал я паршивый, — отозвался Али-Баба, — все ворую, ворую…

— Что ж ты воруешь? — удивилась дворничиха.

— А! — Али-Баба махнул рукой. — На шухере здесь сижу.

Из подъезда тем временем вышли Трошкин, Косой и Хмырь, тихонько свистнули Али-Бабе.

— О! Украли уже! — отметил Али-Баба. — Ну, я пошел, — попрощался он с дворничихой.

Дворничиха некоторое время озадаченно смотрела вслед удаляющейся четверке, потом крикнула:

— Стой! — и, сунув в рот свисток на веревочке, засвистела на весь свет.

Четверо грабителей с завидной скоростью неслись посреди улицы. За ними почти по пятам бежала дворничиха.

— Держи воров! — кричала она.

Жулики свернули за угол, и Трошкин остановился как вкопанный.

Навстречу ему шла Елена Николаевна и следом за ней, как утята за мамой-уткой, старшая группа детского сада № 83.

Косой, Хмырь и Али-Баба обогнули колонну и помчались дальше.

— Евгений Иваныч! — ахнула Елена Николаевна.

— Здравствуйте, Евгений Иваныч! — восторженно закричали дети.

Трошкин понял, что надо сворачивать, но на него уже набегала дворничиха. Выхода не было: и заведующий детским садом Евгений Иванович Трошкин разбежался и сиганул через высокий забор.

Поздний вечер. В матово поблескивающей поверхности льда, отражаясь, то вспыхивали, то гасли огни елки. По пустынному катку, оставляя позади белую Искристую полоску, легко скользила молодая фигуристка. Она плавно взмахивала руками, потом, изогнувшись, плыла то на одной ноге, то на другой, а сверху сквозь треснувшее стекло старого дома на нее смотрел Хмырь.

Он стоял, облокотившись о подоконник, и курил, а остальные члены шайки лежали поперек широкой тахты, подставив под ноги табуретки. Спали в пальто и шапках, укрывшись половиком, тем, что днем красовался на полу.

Трошкину не спалось. Он сел, огляделся. На стену и потолок время от времени ложились причудливые тени от мигающей за окном елки. Трошкин встал, подошел к окну. Потом посмотрел на Хмыря и проследил за его взглядом.

Девушка продолжала плавно кружить по льду.

— Как белый лебедь из балета, — сказал Хмырь.

— А ты смотрел? — спросил Трошкин.

— Угу… мы с женой в пятьдесят четвертом отпуск взяли и в Москву махнули. Она все на балет меня таскала…

— А где она теперь, жена-то?

— Нету.

— Умерла?

Хмырь покачал головой:

— Я умер… Маскироваться надо, Доцент.

— Что? — не понял Трошкин.

— Засекла нас дворничиха. Теперь так на улицу не покажешься — заметут. А нам завтра вечером к гардеробщику в театр идти.

— Так сходим, — сказал Трошкин.

— Нет. Без маскировки я не пойду.

— Ладно… — вздохнул Трошкин.

Стоял морозный солнечный день. Гремела музыка на ярмарке в Лужниках. У шатра с вывеской «Обувь» стоял Али-Баба, держа в руках только что купленный новенький керогаз. Он требовал у девушки-продавщицы:

— Туфли для женщинов хочу. Размер сорок три и сорок пять…

Стройные девичьи ножки в модных туфлях звонко цокали каблучками по асфальту. За девушкой по пустынному вечернему переулку шли три женщины — толстая в цветастом платке, низенькая старушка, по-монашески обвязанная поверх фетровой шляпки темной косынкой, и девица в лохматой синтетической шапке и дубленке, из-под которой виднелись кривые жилистые ноги в чулочках сеточкой и лакированных туфлях на шпильках.

Это были «замаскированные» Трошкин, Косой и Хмырь.

— Ножки… — с чувством сказал Косой, глядя на ножки впереди идущей девушки. — Девушка, а девушка, а который час?

Девушка обернулась.

— Семь пятнадцать, — сказала она.

— А как вас зовут? — спросил Косой.

— Меня? — удивилась она. — Таня…

— А меня — Федя.

— Дура, — сказала девушка и свернула за угол.

Косой повилял своим тощим задом, подражая женской походке.

— Доцент, а Доцент, — спросил он, — и как это только бабы в одних чулках без штанов ходят? — Он заскакал, пытаясь согреться.

— Привычка, — сказал баба-Трошкин.

У входа в Большой театр, как всегда перед спектаклем, было много народа.

«Три подруги» прошли мимо колонн, протиснулись вместе с другими в вестибюль и предъявили три билета на контроле.

За деревянным барьером ловко работал гардеробщик — худой, с нервным лицом и торчащими ушами.

— Этот, — тихо сказал Хмырь, — вот он тогда к тебе приезжал.

Трошкин остановился против него, выжидая, стараясь поймать его взгляд.

Гардеробщик почувствовал взгляд Трошкина, посмотрел на него. Трошкин кивнул ему.

Гардеробщик тоже кивнул Трошкину и показал на очередь в раздевалку: подожди, мол, много народу.

Они стояли в потоке людей. На них оглядывались.

— Заметут! — нервно шептал Хмырь. — Заметут нас здесь!

— Спрячьтесь пока в туалете, — сказал Трошкин.

Благообразный седой человек открыл дверь в мужской туалет и остановился пораженный: там стояли две женщины.

Мужчина извинился и вышел, но потом снова отворил дверь и спросил:

— Девочки, а вы не ошиблись случаем?

— Заходи, заходи, дядя. Чего уставился? — свойски пригласила молодая косая девка с папиросой.

— Извините, — проговорил человек и вышел.

— Ну где же он? Застукают здесь, — испугался Хмырь, — в дамский идти надо…

Гардеробщик что-то шепнул своему напарнику и поманил Трошкина за деревянный барьерчик.

— Узнаёшь? — Трошкин приподнял косынку. Они разговаривали в глубине гардероба, забившись в зимние пальто и шубы.

Гардеробщик смотрел на Трошкина. Лицо его было неподвижно и, казалось, ничего не выражало.

— Узнаёшь? — еще раз спросил Трошкин, робея.

Гардеробщик снова очень долго молчал, потом кивнул.

— Завтра у фонтана против театра, в пять! — тихо сказал он.

У двери в мужской туалет стояло уже несколько жаждущих мужчин.

— А вот еще одна! — возмущенно сказал один из них, увидев подошедшего Трошкина.

Трошкин распахнул дверь туалета. Хмырь и Косой испуганно уставились на него.

— Пошли! — махнул рукой Трошкин.

— Ялта, где растет голубой цыган, — пел Али-Баба, прилаживая новую «газовую керосинку». Заглянув в инструкцию, он подсоединил баллоны и поднес спичку. Плитка не зажигалась. Тогда Али-Баба полил «новую керосинку» керосином из примуса и снова поднес спичку…

Старый дом пылал хорошо и красиво, поэтому собравшиеся зрители с удовольствием смотрели на пожар и пожарников.

Автор зрелища — Али-Баба — скромно стоял в стороне, держа в одной руке чайник, в другой — куклу-бабу с ватным подолом.

Трошкин, Хмырь и Косой в женском варианте подошли к нему, встали рядом.

— Все, — грустно сказал Косой, — кина не будет, электричество кончилось.

Помолчали.

— Деньги! — вдруг завопил Хмырь. — Деньги там под половицей лежат! — и кинулся к горящему дому.

— Старуху! Старуху держите! — заволновались в толпе.

Из толпы выскочила худая голенастая девка в дубленке и, вместо того чтобы задержать старуху, пнула ее ногой под зад с криком:

— А, Чувырл о! Так вот кто деньги украл!

А старуха, к еще большему удивлению толпы, выкинув кулаки боксерским жестом и с криком: «Ответишь за Чувырлу!» — пошла на девку в дубленке.

Тогда к двум дерущимся женщинам подбежала третья — толстая в косынке — и, крикнув: «Отставить!», подняла обеих за шиворот и раскидала в разные стороны.

Раздался милицейский свисток. Старуха в ботах крикнула: «Шухер!» — и, подобрав полы длинного пальто, принялась улепетывать. За ней — свирепая девка, следом — толстая баба в косынке. И последним бежал носатый мужик с чайником.

«Слаломисты! Воздух чистый! Снег пушистый! У-а-у!» — гремели репродукторы.

Медленно падал крупный снег. Разноцветными окнами светились дома, празднично горели витрины. Трошкин, Хмырь, Косой и Али-Баба шли хмурые. Молчали.

Возле телефонной будки Трошкин остановился.

— Стойте здесь! — приказал он.

Троица отошла к стене дома, куда им было показано, а Трошкин вошел в будку и набрал номер.

— Профессора Мальцева, пожалуйста! — сказал он в трубку.

Троица стояла покорно. Али-Баба и две нелепые бабы с тоской глядели перед собой. Косой снял свою лохматую дамскую шапку и швырнул ее в урну.

— Федя, это ты?..

Косой вздрогнул — перед ним стоял модно одетый парень. Пальто его было распахнуто, и на лацкане пиджака виднелся университетский значок. С парнем была девушка.

— Не узнаёшь, Федор? — улыбался он.

— Мишка… — неуверенно произнес Косой.

— Здорово! — Мишка похлопал Косого по плечу. — А я смотрю: ты или не ты…

Из телефонной будки вышел Трошкин.

— Я, — улыбался Косой, — ну, рассказывай, где ты? Что ты?

— На «Шарикоподшипнике» — инженер. А ты?

— Я?..

— Вор он, — сказал Трошкин.

Мишка посмотрел на толстую бабу в косынке:

— Если это шутка, гражданочка, это не смешно!

— Не смешно, — согласился Трошкин и приказал своим: — Пошли!

— Куда? — спросил Али-Баба.

— На даче будем жить, — сказал Трошкин.

— На какой даче?

— У одного спекулянта. Я договорился.

Все трое покорно двинулись за ним. Косой растерянно улыбнулся:

— Пока!

— Пока… — сказал Мишка, глядя вслед странной компании.

— Кто это? — спросила его девушка.

— Федя Ермаков. Мы с ним в детдоме вместе были…

По сугробам неслись желтые отблески окон, черточками мелькали фонари. Электричка гудела тревожно, длинно…

Трошкин, Хмырь и Косой сидели рядом. Косой, отвернувшись, смотрел в окно, Хмырь дремал, а Трошкин насвистывал детсадовскую песню, украдкой поглядывая на Косого. Больше в вагоне никого не было.

— Обиделся, значит, — сказал Трошкин.

Косой молчал, сердито сопя носом.

— Знаешь что, Доцент! — не выдержал он. — Ты, конечно, вор авторитетный. Только зачем ты при Мишке? Он, видал, какой — не то что мы… он, видал, как обрадовался, а ты при нем… — Губы Косого дрожали, он едва сдерживался, чтобы не заплакать. — Что он теперь подумает?

— А чего ему думать? Завидовать будет.

— Завидовать…

— А как же. Он кто? Инженер рядовой, и все. Что у него за жизнь? Утром на работу, вечером с работы. Дома жена, дети сопливые. Ну, в театрик сходит, ну, съездит летом в санаторий в Ялту. Разве это жизнь? Тоска… А ты? Ты вор! Джентльмен удачи! Украл, выпил — в тюрьму. Украл, выпил — в тюрьму… А ты говоришь… Конечно, он завидует!

За окном мелькали слепые дачные домики, вдалеке искрил высокой трубой кирпичный завод…

— Раз-два, три прихлопа! Раз-два, три притопа! — командовал Трошкин.

На вытоптанной площадке перед окруженной соснами дачей профессора Мальцева он проводил утреннюю гимнастику.

Перед ним стояли голые по пояс Хмырь, Косой и Али-Баба. Они тянули вверх руки, кряхтя нагибались, пытаясь дотянуться пальцами до земли. Вид у них был хмурый.

— Колени не сгибать! — Трошкин заметил, что Косой халтурит. — Раз — ножки вместе! Два — ручки врозь!..

А теперь переходим к водным процедурам, — распорядился Трошкин и, набрав в пригоршню снег, потер им себя по голому животу.

— А у меня насморк! — заныл Косой.

— Пасть разорву!

— Только это и знаешь… — Косой нехотя подчинился.

В детском саду № 83 «командор» Дима высоким чистым голосом запевал песню про зайчика.

— Отморозил лапки, отморозил ушки… — подхватил детский хор.

В кабинете заведующего воспитательница Елена Николаевна стояла, держа в руках телефонный аппарат и высунув трубку в коридор, откуда доносилось детское пение.

Трошкин крепко прижимал к уху телефонную трубку и улыбался блаженно. Он сидел за столом в кабинете Мальцева на втором этаже профессорской дачи.

Когда песня про зайчика кончилась, Трошкин сказал в трубку:

— Да, Елена Николаевна, о том, что вы видели меня в Москве, — никому пока ни слова, хорошо?.. Почему в таком виде был?.. Ну… это… что-то вроде закрытого конкурса на звание лучшего Бармалея.

В дверь постучали, и Трошкин положил трубку.

— Кушать подано, — мрачно доложил вошедший Али-Баба. Он был в кухонном дамском переднике.

Внизу в гостиной Хмырь в шелковом бордовом халате наяривал на рояле «собачий вальс», а Косой с мальцевской сигарой в зубах покачивался в шезлонге.

— Инструмент сломаешь! — спустившись с лестницы, Трошкин захлопнул крышку рояля, чуть не отдавив Хмырю пальцы. — Я же предупреждал: ничего не трогать! — с раздражением сказал он.

— А он еще губной помадой на зеркале голую бабу нарисовал! — тут же наябедничал Косой.

Трошкин выдернул изо рта Косого сигару и выкинул в форточку.

— Ну вы будете жрать или нет? — позвал с веранды Али-Баба.

Все вышли на застекленную с трех сторон веранду, сели за стол. Со всех сторон дачу обступали заснеженные сосны.

— Картошка! — обрадовался Косой и схватил из кастрюли горячую дымящуюся картофелину.

— Руки! — гаркнул Трошкин.

— Чего руки? Уж и поесть нельзя?! — огрызнулся Косой.

— Покажи руки!

Косой протянул руки, растопырив пальцы. Они были грязные.

— Вымыть! — приказал Трошкин.

— Вымыть, вымыть… — огрызнулся Косой, нехотя вставая.

Ванная комната была высокая, выложенная белым кафелем, перед зеркалом, яркие и пестрые, стояли склянки с косметикой.

Ополоснув руки, Косой вытер их висящим на веревке дамским халатом, хотя полотенце висело рядом, и, понюхав один из флаконов, сунул его в карман.

— Сан Саныч, давай червонец, пожалуйста, — попросил Али-Баба, — газовую керосинку буду покупать, а то тут плитка не горит совсем!

Сев за стол, Косой с довольной улыбкой достал из кармана флакон, отвинтил пробку и отхлебнул глоток шампуня для сухих волос. Тут же он с шумом выплюнул прямо на стол и, пуская пузыри, со страхом уставился на Трошкина.

— У-у-у! — застонал Трошкин: запасы его терпения подходили к концу. — Слушай мою команду! — заорал он плачущим голосом. — Без меня ничего здесь не трогать — раз! Огонь не разводить — два! Тебе — выстирать все белье, вам двоим, — он оглянулся, ища Косому и Хмырю подходящее занятие, и, встав, схватил с полки первую попавшуюся книгу — это был учебник английского языка, — вот! Выучите от сих… до сих! Приеду — проверю! Не выучите — пасти порву, моргалки выколю и нос откушу!

— А зачем нам английский? — недоуменно спросил Хмырь.

— Затем! — гаркнул Трошкин. — Посольство будем грабить, вот зачем!..

От калитки к даче шла молодая красивая женщина в светлой шубке.

На детских качелях сидел Косой и, медленно покачиваясь, смотрел в расписанное заснеженными сосновыми ветками небо.

Хмырь расположился рядом на скамеечке и вслух читал учебник английского языка.

— Ит из э пенсил. А ну повтори! — потребовал он.

Косой послушно повторил. И тут он увидел женщину.

Она глядела на них и приветливо улыбалась:

— Здравствуйте? Значит, это вы и есть?..

— Нет, это не мы, — на всякий случай отказался Косой.

— Хозяева в Москве, — добавил Хмырь.

— Знаю. Я и есть хозяйка, — сообщила женщина. — Я встретила Соколовских, а они говорят: у вас на даче кто-то живет. Я звоню мужу в институт, спрашиваю: «Коля, кто это Там у нас?» А он: «Мои коллеги, археологи из Томска». Я думаю — Боже, какая бестактность! Забросил людей куда-то за город и — никакого внимания! Мы, когда были у вас в Томске, то ваш профессор Зеленцов так с нами носился — даже неудобно было. А профессор не приехал?

— Нет, — сказал Косой, — Доцент приехал.

— Какой доцент? — заинтересовалась хозяйка дачи. — Василий Павлович?

— Нет, Александр Александрович, — сказал Косой.

— Не знаю такого.

— А как вас зовут? — спросил Косой.

— Людмила, — представилась женщина и протянула руку.

— А меня — Федя, — заулыбался Косой. Ему лестно было, что с ним знакомятся и принимают за ученого.

Али-Баба стирал в ванной комнате, с остервенением терзая в руках простыни.

— А это Вася, наш младший научный сотрудник, — галантно представил его Хмырь Людмиле.

— Ну, какие молодцы! — растроганно проговорила она, стоя в дверях ванной. — Чистота, порядок, а вот моего Николая Георгиевича ни за что стирать не заставишь.

— Доцент бы заставил, — мрачно сказал Али-Баба.

— Идите торт есть, — пригласила Людмила, — я вам торт привезла, — она вышла из ванной комнаты.

Отодвинув Али-Бабу, Косой стал торопливо прихорашиваться перед зеркалом: пригладил волосы, одернул пиджак и придал лицу выражение, которое, по его мнению, приличествовало ученому.

— Это хозяйка, жена доцентова барыги, — не меняя выражения лица, проговорил Косой, — только она про мужа думает, что он ученый, и про нас он ей тоже насвистел, что мы ученые. Ты смотри у меня — не расколись!

Стол красиво и торжественно был убран еловыми ветками.

— А вы сейчас над чем работаете? — интересовалась Людмила.

— Да так… ищем… — сказал Косой, наливая чай.

— Боже, как это интересно, — мечтательно сказала она, — отнимать у земли давно ушедшие, давно забытые тайны… как я вам завидую! Вот дети подрастут, и я обязательно буду ездить с мужем в экспедиции. Ведь у вас есть такие должности, где не нужно особой подготовки? Повариха, например…

— Все от способностей зависит, — поддержал Косой, — вот мой один знакомый… тоже ученый: у него три класса образования, а он десятку за полчаса так нарисует — не отличишь от настоящей!

Хмырь под столом пнул Косого ногой.

На лестничной площадке стояли двое: гардеробщик и высокий человек в серой кепке. Смотрели в окно.

Отсюда был виден фонтан и сидящий на лавочке Трошкин.

— Ну? — спросил гардеробщик. — Он?

— Черт его знает… проверю.

Человек в кепке пошел вниз по лестнице. Вышел из подъезда, пересек улицу… Подошел к Трошкину.

— Простите, спичек не найдется? — спросил человек в кепке.

— Не курю, — вежливо ответил Трошкин.

Человек отошел. Трошкин посмотрел на часы, встал, нетерпеливо прошелся вокруг фонтана, снова сел.

— Нет, не он, — сказал человек в кепке, поднявшись к гардеробщику.

Гардеробщик достал из кармана театральный бинокль, навел на Трошкина.

— Легавый, — сказал он.

Человек в кепке кивнул.

— Проверка показала, — докладывал Славин полковнику Верченко, — что по адресам, показанным сообщниками Белого, шлема нет. Остается последняя версия: Прохоров, гардеробщик Большого театра. Однако проверить эту версию не удалось: на назначенное свидание Прохоров не явился.

— С утра он уволился с работы и домой не возвращался. Видимо, что-то заподозрил… Ну что ж, далеко не уйдет. Будем искать… — сказал Верченко.

— А нам что делать? — спросил Трошкин.

— А вам… — Верченко вышел из-за стола, подошел к сидящему на диване Трошкину и крепко, по-мужски пожал ему руку. — Тысяча извинений и огромное спасибо! Снимайте парик, смывайте наколки и идите домой встречать Новый год.

— А мои… — растерянно начал Трошкин.

— Ваших подопечных мы сегодня же вернем на место.

— Ничего не понимаю, — удивленно сказал Трошкин, — а если Прохоров найдется, ведь мы еще можем понадобиться…

— Евгений Иванович, не хотел я вам говорить, да, видно, придется. Сегодня из подмосковной колонии бежал Белый, Доцент…

— Не может быть! — ахнул Славин.

— Невероятно, но факт. Так что вам, Евгений Иванович, опасно оставаться в таком виде.

— А может, завтра? — попросил Трошкин. — Все-таки праздник. Новый год. Они ведь тоже по-своему старались.

— И мы ведь за городом… маловероятно, чтобы Белый тоже решил спрятаться на даче у профессора Мальцева.

— Ну что ж… — улыбнулся Верченко, — только смотрите — с дачи ни шагу!..

Он взял со стола конверт, протянул Трошкину:

— Мы переслали жене Шереметьева ваше письмо. Вот ее ответ. Адресовано ему…

Людмила за роялем играла Шопена.

Хмырь, Косой и Али-Баба мужественно слушали.

— Люсь, а Люсь… — попросил наконец Косой, — дай ему сыграть — у него лучше выходит.

— Да брось ты! — отмахнулся Хмырь.

— Желание гостя — закон для хозяйки! — закончив играть, Людмила подошла к Хмырю, взяла его за плечи, и тот пошел покорно, растерянный и разомлевший под ее руками. Сел за рояль и заиграл свое единственное: «собачий вальс».

Тогда Косой вышел на середину комнаты и, сунув руки в карманы, с каменным лицом виртуозно задвигал ногами.

Он отбивал чечетку с таким удовольствием и вдохновением, что это удовольствие невольно сообщалось зрителям: Людмила улыбалась и хлопала в ладоши, и даже хмурый Али-Баба проявил признаки оживления.

Когда Трошкин сошел с электрички, то увидел в конце платформы странную компанию.

…На скамеечке стояла женщина и шубке и дирижировала хором из трех человек. Вместе с ней они весело пели:

Подошла электричка, идущая к Москве, и Людмила спрыгнула с лавочки.

— Окончательно и бесповоротно, — сказала она, входя в вагон, — первого вы обедаете у нас! Обещаете?

— Обещаем! — хором ответили «археологи». Поезд тронулся, и несколько мгновений они еще видели ее улыбающееся лицо в освещенном квадратике окна.

— Жалко, — сказал Али-Баба, — такая хорошая женщина, а муж — барыга, спекулянт, сволочь…

— Ялта, — задумчиво пропел Хмырь. Они молча стояли на платформе, словно осиротели.

— Чего это вы разорались? Кто вам разрешил выходить? — услышали они за спиной строгий голос своего предводителя.

— Явился, — не оборачиваясь, с ненавистью процедил сквозь зубы Косой, — нехороший человек.

Кремлевские куранты показывали без четверти двенадцать.

На даче за накрытым столом сидели Трошкин, Косой, Хмырь и Али-Баба. Трошкин поднял бокал и встал:

— Товарищи, — негромко начал он, — Гаврила Петрович, Вася, Федя. Пришел Новый год. И я вам желаю, чтобы в этом новом году у вас все было бы по-новому… всякое может случиться. Но знайте: где бы вы ни были и где бы я ни был, я всегда буду помнить о вас и обязательно вас найду… — Трошкин поочередно чокнулся с каждым и выпил.

Выпили и они.

— А теперь, — он улыбнулся и потер руки, — минуточку… — Он встал и пошел из комнаты.

— Куда это он? — спросил Косой Хмыря.

— А я знаю? У него теперь ничего не поймешь.

— А чего тут понимать? Где хошь, говорит, найду и горло перережу.

— Прямо насмерть?! — вытаращил глаза Али-Баба.

— А то как же. Он, говорят, Рябого бритвой по горлу чик — и приветик!..

— Совсем озверел, шакал, — вздохнул Али-Баба.

— Тук, тук, тук! — раздался радостный голос Трошкина. — Кто к вам пришел?..

Они подняли головы.

В дверях стоял Трошкин в маске Деда Мороза. Через плечо — мешок с подарками.

— К вам пришел Дед Мороз, он подарки вам принес! — продекламировал Трошкин. — Федя, поди сюда, — пригласил он.

— А что я такого сделал? — насторожился Косой.

— Иди, иди…

Косой приблизился.

Достав из мешка высокие пестрые носки, подшитые оленьей кожей; Трошкин вложил их в руки Косого:

— Носи на здоровье. Это домашние.

— А на фига мне они? У меня и дома-то нет.

— Будет, Федя. Все еще впереди, а пока и в тюрьме пригодятся.

— Только и знаешь, что каркать! — расстроился Косой и вернулся к столу, не испытывая никакой благодарности.

— Гаврила Петрович! — Трошкин продолжал речь Деда Мороза. — Это тебе, — он протянул Хмырю такие же тапочки.

— Спасибо, — поблагодарил Хмырь, заметно обрадовавшись, — настоящая шерсть… — по-хозяйски отметил он.

— И это тоже тебе, — Трошкин протянул Хмырю письмо.

Тот поглядел на конверт, прочел обратный адрес и быстро вышел из комнаты.

— А это тебе, Вася, — Трошкин подошел и протянул Али-Бабе его пару носков.

— Давай, — Али-Баба взял носки и сунул их в карман.

Трошкин снял маску и разлил по бокалам остатки шампанского.

— Ну, будем, — сказал он.

— Кислятина, — поморщился Косой. — Скучно без водки.

— А что — обязательно напиваться как свинья? — возразил Трошкин.

— А чего еще делать?

— А вот так посидеть, поговорить по душам.

— Я не прокурор, чтоб с тобой по душам разговаривать.

— Можно поиграть во что-нибудь, — предложил Трошкин.

— Хе! Во дает! — Косой восхитился наивностью предложения. — Нашел фрайера с тобой играть: у тебя в колоде девять тузов!..

— А необязательно в карты. Есть много и других очень интересных игр. Вот, например, в города — знаете? Я говорю: Москва, а ты на последнюю букву — Астрахань, а ты, Вася, значит, на «Н» — Новгород. Теперь ты, Федя.

— А что я?

— Говори на «Д».

— Воркута.

— Почему Воркута?

— А я там сидел.

— Ну, хорошо, Воркута. Теперь ты, Вася, говори на «А».

— Джамбул, — грустно сказал Али-Баба.

— При чем тут Джамбул?

— Потому что там тепло, там мама, там мой дом.

— М-да… Ну ладно, — махнул рукой Трошкин, — давайте тогда так: я выйду, а вы что-нибудь спрячьте. А я вернусь и найду.

— Ты бы лучше шлем нашел, — посоветовал Косой.

— Мы будем прятать, а ты в дырку смотреть, да? — недоверчиво отозвался Али-Баба.

— Ну хорошо, — терпеливо согласился Трошкин, — тогда пусть Федя выйдет и спрячет, а ты следи, чтобы я не подглядывал.

— Почему я? — обиделся Косой. — Чуть что — сразу Федя!

— Пасть разорву, паршивец этакий! — строго пообещал Трошкин.

— Пасть, пасть… — сразу струсил Косой и, взяв со стола спичечный коробок, пошел его прятать.

— Слушай, Доцент, ты когда-нибудь был маленький? — неожиданно спросил Али-Баба.

— Был.

— У тебя папа-мама был?

— Был.

— А зачем ты такой злой? Зачем такой собака?

Трошкин посмотрел на Али-Бабу троШкинскими своими глазами.

— Эх, Вася, Вася… — вздохнул он.

Скрипнула дверь. На пороге обозначилась безмолвная фигура Косого.

— Спрятал? — спросил его Трошкин.

— Хмырь повесился… — тихо и без всякого выражения проговорил Косой.

— с чувством пропел гардеробщик.

Налил себе стакан водки, чокнулся с человеком в кепке. Выпил и заплакал.

— Митяй, — спросил он, — ты меня уважаешь?

Митяй кивнул.

— Пришить его надо, легавого этого. Всю песню мне испортил.

В дверь постучали сложным условленным стуком.

Двое вскочили из-за стола. Гардеробщик стал за дверь, а Митяй быстро открыл дверь и отбежал. В дверях стоял Белый — Доцент.

— Э-э-э… — пьяно хихикнул гардеробщик, — сам пришел…

— И ты здесь… — прохрипел Доцент, закрывая за собой дверь и устало прислоняясь к косяку, — а я было к тебе сунулся, да только почувствовал: засада там. Я чувствую… Я всегда чувствую. Схорониться мне надо, Митяй…

— Пошли, — сказал Митяй, надевая пальто.

Они подошли к каркасу строящегося дома, по деревянным мосткам полезли вверх.

— Куда это мы? — спросил Доцент. — Идем, идем…

На площадке девятого этажа Митяй остановился.

— Вот и пришли, — сказал он.

Доцент огляделся. Стен у дома еще не было, внизу пестрыми огнями переливалась новогодняя Москва.

В руках у Митяя сверкнул нож. Гардеробщик достал из кармана опасную бритву.

— Понятно, — прохрипел Доцент, отступая на край площадки.

Митяй замахнулся ножом, потом, изогнувшись в прыжке, выбросил вперед руку. Доцент едва заметным движением увернулся, в какую-то секунду оказался за спиной Митяя и двумя руками с силой толкнул его в спину.

Митяй балансировал на самом краю площадки, пытаясь удержаться, Доцент легко подтолкнул Митяя, его нога ступила в пустоту, и он с коротким криком полетел вниз.

Шел редкий снег. На крыльцо мальцевской дачи вышла пожилая женщина с саквояжем, из-под пальто которой выглядывал белый халат. За ней показался Трошкин.

Они подошли к стоявшей рядом с крыльцом машине «скорой помощи».

— Извините, что напрасно потревожили, — сказал Трошкин.

— Ничего, — сказала доктор, — дайте ему валерьянки, чаю теплого, и пусть поспит…

Хмырь лежал на широкой профессорской кровати, маленький и жалкий. Косой и Али-Баба сидели рядом.

— Больно, Гарик? — участливо спросил Али-Баба. Хмырь потрогал шею, покрутил головой.

— Больно, Вася, — всхлипнул он.

— Чего врешь-то? — вмешался Косой. — Откуда ж больно, когда ты и голову в петлю толком не успел сунуть!..

— Молчи, — сказал Али-Баба, — ему тут больно, — он постукал по левой стороне груди, — да, Гарик?

— Да, Вася, — простонал Хмырь. — Прочти! — шепотом попросил он.

— Опять? — недовольно сказал Косой.

Али-Баба развернул тетрадный листок, исписанный крупным аккуратным почерком, и начал читать:

«Здравствуй, дорогой папа! Мы узнали, что ты сидишь в тюрьме, и очень обрадовались, потому что думали, что ты умер…»

Хмырь заплакал.

— Интересно, — бодро сказал Косой, — какая зараза Хмыренку этому про Хмыря накапала?

— Цыц! — рассердился на него Али-Баба и продолжал чтение: «И мама тоже обрадовалась, потому что, когда пришло письмо, она целый день плакала. А раньше она говорила, что ты летчик-испытатель…»

— Летчик-налетчцк, — усмехнулся Косой.

«…А я все равно рад, что ты живой, потому что мама говорит, что ты хороший, но слабохарактерный!..»

— Точно! Слабохарактерный… — снова перебил Косой, — стырил общие деньги и на таксиста свалил.

— Канай отсюда! Рога поотшибаю, редиска! — вскочил, не выдержав, самоубийца.

— Кто редиска? — Косой побледнел. — Ответь за редиску! — И он схватил Хмыря за ворот рубашки.

— Федя! — вмешался Али-Баба. — Отпусти Гарика, Гарик в очень расстроенном состоянии.

— А ты бы помолчал, поджигатель!

— Что ты сказал? Это я поджигатель, да? А ну повтори…

— Поджигатель, поджигатель! — крикнул Косой.

И все трое, сцепившись, покатились по ковру…

— Прекратите! — истошно заорал, входя, Трошкин так, что стекла задрожали.

Трое отпустили друг друга, сели на ковре, уставившись на Трошкина.

— Ну что вы за люди такие! Как вам не стыдно! Вам по сорок лет, большая половина жизни уже прожита. Что у вас позади? Что у вас в настоящем? Что у вас впереди? Мрак, грязь, страх! И ничего человеческого! Одумайтесь! Одумайтесь, пока не поздно. Вот вам мой совет!

Приняв этот монолог за остроумную шутку, Косой, Али-Баба и даже Хмырь расхохотались.

— Во дает! — восхищенно сказал Косой.

Не ожидавший такой реакции Трошкин недоуменно смотрел на них.

— Доцент, а Доцент, — сказал Косой, — сматываться надо: врачиха в милицию накапает.

— Не накапает, — зло сказал Трошкин.

— Почему?

— А я ее того… по горлу бритвой, и приветик! В колодце она теперь, можешь посмотреть! — И, хлопнув дверью, Трошкин вышел из комнаты.

— Что-о? — все трое замерли, вытаращив глаза…

«Полковнику Верченко Н. Г. от зав. детским садом № 83 Трошкина Е. И. Заявление…

…Иду раскрываться. Дольше обманывать этих людей я не имею права. Если что случится, прошу никого не винить», — писал Трошкин за столом в кабинете Мальцева.

— Сколько у меня было? — спрашивал сам себя Али-Баба, расхаживая по профессорской спальне. — Один год, — он поднял палец. — Сколько за побег дадут? Три! — он поднял еще три пальца. — Сколько за детский сад и за квартиру? Ну, пускай десять! — Пальцев уже не хватило. — Сколько всего будет?

— Четырнадцать, — сипло сказал Хмырь.

— И что вы думаете, я из-за каких-то паршивых четырнадцати лет эту гадюку терпеть буду? Которая старушку в колодец положила? Вы как хотите, а я иду в милицию, да?

— Да, — сказал Хмырь, — иди, тебя он не тронет.

— А вы? А вы, значит, так и будете бояться его до самой смерти?..

— Вась, а Вась, — с уважением сказал Косой, почувствовав в Али-Бабе новое начальство, — а я давеча ему говорю: у меня насморк, а он…

— Да хватит тебе, надоел ты со своим насморком! — Хмырь оглянулся на дверь и пальцами поманил к себе товарищей…

Трошкин скатал свое заявление в трубочку и сунул его в стакан с карандашами. Встал и решительно зашагал из кабинета.

Он раскрыл дверь в спальню, но там было пусто.

— Эй, где вы? — позвал Трошкин.

— Здеся! — отозвался с веранды голос Косого.

Косой, Хмырь и Али-Баба сидели на корточках, держа в руках конец ковровой дорожки, идущей к двери.

— Что это с вами? — спросил, войдя, Трошкин.

— Ковер чистить будем, — сказал Али-Баба.

— Ладно… вот что, товарищи. Финита ля комедия… прежде всего, снимем это, — Трошкин взялся рукой за челку и дернул вверх — раз! Парик не поддался — спец-клей был на уровне. Тогда Трошкин дернул посильнее. — Два!

— Три! — неожиданно скомандовал Али-Баба, и троица дружно дернула дорожку на себя. Ноги у Трошкина поехали, он взмахнул руками и грохнулся на пол.

Евгений Иванович Трошкин лежал на полу, закатанный в ковер, — так, что торчала только голова с одной стороны и подметки сапог — с другой. Во рту его был кляп, сделанный из новогоднего подарка.

Хмырь, Косой и Али-Баба, развалясь в креслах, курили профессорские сигары, отдыхали, наслаждаясь определенностью положения. А за окном начинался первый день нового года.

— Вот отсижу срок, и — все! Завяжу! — сказал Косой. — На работу устроюсь…

— Кем? — усмехнулся Хмырь. — В родном колхозе сторожем?

— Зачем сторожем? — Косой совсем не обиделся. — Могу дорожным рабочим. Мостовую класть я умею. Или переводчиком английским.

— Ну, понесем! — сказал Хмырь.

— Сейчас, — лениво отозвался Косой.

— Ай-ай-ай! — зацокал языком Али-Баба. — А если б мы еще и шапку принесли. Доцент кто? Жулик. Жуликов много, а шапка одна.

— Да, — сказал Хмырь, — за шлем бы нам срок сбавили. И куда он его дел — все вроде обошли…

— У-у! Жулик! — Косой легонько и боязливо потолкал Трошкина ногой. — Я тебе говорил: у меня насморк. А ты: пасть, пасть… Нырять заставлял в такую холодину…

— Когда это он тебя заставлял нырять? — спросил Хмырь.

— А когда нас брали… помнишь, пришел: «Я рыбу на дне положил, а ты ныряй»… А мороз был градусов тридцать…

— Постой, постой, — насторожился Хмырь, — чего он тогда про рыбу-то говорил?

— Рыбу, говорит, поймал в проруби, где мы воду брали, и на дно положил. А ты, Косой, говорит, плавать умеешь? У-у-у… — Косой снова потолкал Трошкина ботинком.

— В проруби он шлем схоронил! Вот что! В проруби, и больше негде ему быть! — закричал вдруг Хмырь, осененный внезапной догадкой.

Трошкин задергался в своем коконе.

— Точно!!! — заорал Косой, смотря на него. — Вспомнил, нехороший человек! В проруби он — в Малаховке! Федя, чего ж ты молчал? Во жлоб! Хоть бы записку оставил, когда вешался!

— Пошли! — сказал Хмырь.

— А его? — напомнил Али-Баба.

— Пусть сами забирают, — распорядился Хмырь, — такого кабана носить! Пошли!

К даче подъехал красный «Москвич», из него вылезла Людмила с картонной коробкой, на которой было написано «Керогаз».

— Археологи, ау! — крикнула она. Дача стояла тихая, заснеженная, с темными слепыми окнами.

Напротив лодочной станции Хмырь, Косой и Али-Баба стояли на коленях у проруби и заглядывали в черную дымящуюся воду.

— Нет здесь ни фига, — сказал Косой.

— Там он, — убежденно сказал Хмырь, — на дне. Нырнуть надо.

— А почему я? — заорал Косой, отодвигаясь от проруби. — Как что — сразу Косой, Косой! Вась, а Вась, скажи ему, пусть сам лезет!

— Холодно, — сказал Хмырь, — я заболею.

— Во дает! Щас вешался насмерть, а щас простудиться боится! — сказал Косой и осекся.

К ним по льду шел… Доцент!

Доцент оброс щетиной, щеку и лоб пересекала широкая ссадина, рука была замотана окровавленной тряпкой, а в руке — опасная бритва.

— Скажите, пожалуйста, — Трошкин притормозил профессорский «Москвич» и высунулся в окошко, — где тут лодочная станция?

— Там… — мальчишка показал лыжной палкой.

Косой стоял, оглушенный холодом, мокрая одежда на нем леденела.

— Надо бы пришить вас, да время терять неохота. Встретимся еще! — Доцент прижал к ватнику золотой шлем и пошел к берегу.

И тут они увидели: от лодочной станции к Доценту бежал еще один Доцент!

Доценты остановились друг против друга и застыли, готовясь к бою.

— Э-э! — удивился Али-Баба. — Теперь две штуки стало!

— И там на даче еще один, — сказал Косой, дрожа от холода.

— Чем больше сдадим, тем лучше, — сказал Хмырь.

Две милицейские «Волги» подлетели к развилке шоссе. Славин резко нажал на тормоз. Рядом сидел Мальцев. Они увидели, что прямо на них Али-Баба и двое разбойников вели двух скрученных Доцентов!

А на голове Али-Бабы, как у военачальника, был надет шлем Александра Македонского…

Первым выскочил из машины профессор Мальцев, он подбежал к Али-Бабе и постучал пальцами по его голове, вернее по шлему. Потом снял шлем и заплакал:

— Он.

— А который тут твой? — спросили милиционеры Славина, разглядывая Доцентов.

— Этот! — лейтенант подошел к одному из них, обнял и поцеловал.

А дальше Косой, Али-Баба и Хмырь удивленно наблюдали, как одному Доценту горячо трясли руки, а другому вязали их за спину, потом обоих проводили к машине, влезли сами и поехали.

— А мы? — растерянно сказал Косой.

— Э! Постой! — Али-Баба пробежал несколько шагов. — Сдаемся!

«Волга» остановилась. Оттуда выскочил Евгений Иванович Трошкин — без парика и без шапки. Лысый.

— Гляди, обрили уже… — ахнул Косой.

Бритый Доцент широко раскинул руки и бежал к ним навстречу, улыбаясь, на его глазах блестели слезы.

— Бежим! — пискнул Хмырь.

Двое повернулись и что есть сил дунули по шоссе. Али-Баба поколебался, но потом по привычке присоединился к большинству.

Так они и бежали по шоссе: один сзади, а впереди трое.

Они бежали по шоссе…