Число американских советников быстро увеличивалось. В Сайгонский порт всё чаще заходили американские суда, доставляющие оружие и транспортные средства. На улице Катина — именуемой ныне по неоколониальной моде улицей Свободы — всё реже встретишь французских офицеров и солдат, зато всё больше стало появляться американских советников. Одни из них, облачённые в простые одежды цвета хаки, растерянно осматриваются по сторонам, впервые попав в далёкую юго-восточную страну. Другие, затянутые в строгие костюмы, вышагивают с надменным видом, полагая, что все в этом мире должны склонять голову перед их набитой долларами мошной. Магазины, называвшиеся прежде «Аркансьель», «Сюзанна», «Пари бар», «Модерн таер», очень быстро сменили вывески на «Парамаунт», «Элизабет», «Голливуд бар», «Нью стар тэйлор».

Газеты запестрели объявлениями о краткосрочных курсах английского языка, публикуемыми вместе с рекламой американских кинобоевиков «Семь грабителей и одна женщина», «Обжигающая любовь», «Кровавая рука». Служащие, которые до этого вставляли в разговор французские словечки, стали говорить «окей», «йес, сэр», «ол-райт». На торжественные случаи марионеточная армия уже не выходила со значками и знаками различия французского типа, а перешла на соответствующие украшения и нашивки американского образца.

На трибунах раздавался хохот американских офицеров.

Нго Динь Дьем заявил: «Граница США простирается до семнадцатой параллели».

Заслуги Лэнсдейла были отмечены и руководством ЦРУ, и командованием Пентагона, и Белым домом.

Указания Вашингтона попадали во дворец Залонг в центре Сайгона, где они конкретизировались, дорабатывались и направлялись на исполнение.

И каждый вечер из того же дворца на красивом «рено» выезжал стройный, аккуратно одетый и вежливый молодой человек, который вёл свою машину по запруженным улицам города…

Пребывание Фан Тхук Диня во дворце Залонг в то бурное время, когда многие другие из него ушли, когда профранцузские силы шли на сговор с целью свергнуть Нго Динь Дьема, ещё более укрепило доверие Дьема к этому молодому человеку. Дьем считал его своим доверенным лицом. Нго Динь Ню тоже уважал глубокие знания Фан Тхук Диня по всем вопросам и не мог ни в чём пожаловаться на него. Иногда Ню слегка подозревал свою жену в её особом отношении к этому молодому человеку, но, будучи по натуре скрытным, никак этого не показывал. Он видел, что нет никаких данных, чтобы подозревать Фан Тхук Диня в этом плане. Если уж подозревать, то скорее нужно было подозревать Фишела. Он часто замечал похотливый взгляд американского профессора, обращённый на Ле Cyaн. Особенно с тех пор, когда с захватом братьями всей полноты власти семья Чан по линии его жены вознеслась на такую же высоту, как и семья Нго, и когда его жена, став первой дамой, начала наряжаться и жить на ещё более широкую ногу. Она изобрела фасон платья, плотно облегающего фигуру, с высокими разрезами по бокам и с глубоким вырезом на груди. В таком платье, сшитом из тонкой нейлоновой ткани и надеваемом без нижнего белья, женщина казалась выставленной всем напоказ.

Эта модель платья была названа её именем — «Чан Ле Суан». Она надевала его и когда выходила на трибуну, и когда ездила открывать собственный завод братьев Нго, построивших его на средства, выкроенные из американской помощи, и когда навещала посёлок солдатских жён… Кроме того, она часто посещала салон красоты, где рассчитывала исправить свой приплюснутый от рождения нос. И однажды она похвалилась Диню:

— Мой носик стал выше на один миллиметр. Обычно она уговаривала Диня поехать вместе то на ярмарку вспомоществования раненым и инвалидам, то на фестиваль джазовой музыки, то на курорт Далат на собственную виллу, которая обошлась ей и её мужу в сотни миллионов пиастров… Фан Тхук Динь ездил с ней только тогда, когда не мог отговориться, а в других случаях, как правило, уступал эту честь профессору, советнику Фишелу.

Укрепив свои позиции, Нго Динь Дьем выражал желание отблагодарить Фан Тхук Диня предоставлением ему какого-нибудь поста в своём кабинете, но Лэнсдейл и слышать не хотел об этом.

— Если назначить Диня на маленькую должность, он будет недоволен, — возражал Лэнсдейл, — если предоставить ему важный пост в правительстве — министра, например, — он ещё слишком молод и не имеет авторитета в политических кругах Вьетнама. Мы опасаемся, что вам не удастся собрать силы, которые поддерживали бы вас. Мы хотели бы использовать только таких людей, прошлое и настоящее которых гарантирует, что они вполне справятся с задачами антикоммунистической борьбы.

О своих подозрениях Лэнсдейл говорил туманно, тем не менее у Нго Динь Дьема закралось сомнение, и он решил отблагодарить Диня материально. Нго Динь Дьем высказал Нго Динь Ню предложение: поручить Диню строительство ряда объектов, которое семья Нго вела для себя, используя американскую помощь. Нго Динь Ню не согласился.

— Если хочешь отблагодарить Диня, — сказал он, — можешь дать ему любую сумму, я не стану возражать. И пусть он тратит деньги, как ему вздумается. Что же касается личного хозяйства нашей семьи, то о нём не должен знать никто.

«Ню прав», — подумал Нго Динь Дьем.

Фан Тхук Динь по-прежнему был вхож в президентский дворец, не имея никакого официального поста в правительстве Дьема. Каждый вечер он выезжал на своей машине, посещал кафе, танцбары. Этих заведений становилось всё больше и больше. В пивных барах, кафе и чайных люди открыто обсуждали всё и вся. Чтобы ни произошло в Сайгоне — Шолоне, от наезда автобуса на людей на улице Ле Лой до появления новой любовницы у какого-нибудь министра, от рассказа о том, как дезертир из республиканской армии, не имея средств к существованию, зарезал своих троих детей и покончил жизнь самоубийством, до сообщения о том, кого сегодня принимал американский посол, — обо всём этом можно было услышать в подобных заведениях. Здесь можно было встретить самых различных людей, от вечно болтающих журналистов, охотящихся за мелкими происшествиями, и писателей, пишущих книги на заказ, до угрюмых офицеров марионеточной армии; от бурно спорящих студентов до говорящих шёпотом спекулянтов; от подмигивающих друг Другу хулиганов, сидящих в обнимку с подружками, до шпиков из всевозможных секретных служб сайгонского режима: бюро но изучению социально-политических вопросов Чан Ким Туена, городской полиции, второго управления, управления армейской безопасности и других.

В барах высшего разряда публика была иной. Здесь можно было встретить иностранцев, приезжавших в Сайгон, эту жемчужину Дальнего Востока, с различными целями. Американские советники желали развлечься, чтобы заглушить тоску по дому. Сюда же заглядывали начинающие дельцы — капиталисты. В таких барах появлялись и дети богатых семей, вернувшиеся домой после учёбы за границей. Сюда приходили и гуляки офицеры из генерального штаба марионеточной армии.

Фан Тхук Динь направился в чайную «Тхиентхай». Она была набита битком. Сплошная завеса дыма. Рядом с кассой стоял магнитофон, и удручённый женский голос пел:

Динь обвёл взглядом зал в поисках свободного места. За одним из столиков сидел одинокий мужчина. Увидев Диня, он встал и радостно предложил:

— Динь, садись ко мне.

Ему было около пятидесяти лет, одет изысканно, серый костюм, гладкая причёска. Запоминался довольно крупный нос. Динь часто встречал этого мужчину в чайных и танцбарах. Несколько раз они разговаривали, сидя за одним столиком. Днём тот носил тёмные очки в большой оправе, и у Диня было впечатление, что он уже видел его где-то раньше.

Из предшествующих встреч тот знал, что Динь вернулся из Франции, имеет звание доктора наук и подыскивает работу. Позже он стал рассказывать о себе. Он представился как Шань, невропатолог, вернувшийся из Англии. Узнав, что мир восстановлен и страна обрела независимость, он решил вернуться, по теперь жалеет, что вернулся в Южный Вьетнам. «Лучше было бы вернуться в Северный Вьетнам, ибо подлинная независимость там. А здесь, на Юге, независимость ложная. Французы ушли, их сменили американцы. Я допустил ошибку, вернувшись на Юг», — как-то сказал он.

Он говорил Диню о своём патриотизме и желании действовать, чтобы способствовать общей борьбе нации. Обычно, приглушая голос, он начинал расхваливать некоторых представителей интеллигенции за их мужественную борьбу в рядах движения за мир и воссоединение, действующего в Сайгоне — Шолоне, таких, как адвокат Нгуен Хыу Тхо, профессор Фам Хюи Тхонг и другие. Он говорил: «Если бы я вернулся раньше, то тоже вошёл бы в это движение. Интеллигенты должны быть патриотами, встающими на сторону справедливости. Я считаю, что во Вьетнаме есть единственный вождь— это Хо Ши Мин».

Первое время Динь молчал. Позднее он, хотя и не говорил ничего, стал внимательно слушать собеседника и кивать головой в знак сочувствия, и тот становился всё более разговорчивым и откровенным.

За отсутствием свободного столика Динь направился к столику Шаня. К ним подошла официантка, улыбнулась, слегка наклонила голову.

— Чашечку чёрного кофе, — сказал Динь. — Только, пожалуйста, покрепче.

Официантка ушла. Динь и Шань обменялись любезными вопросами о здоровье и работе. Оба рассмеялись, узнав, что никто из них до сих пор не нашёл себе работу по душе.

— Это потому, — сказал сквозь смех Шань, — что нам не нужна просто работа, чтобы зарабатывать как можно больше денег или иметь имя. Если бы мы хотели только этого, то я остался бы в Англии, а ты вернулся бы во Францию, правда? Нам же нужно нечто большее.

За соседним столиком сидела разношёрстная мужская компания: кто при галстуке, в отутюженных брюках и в начищенных до блеска туфлях, а кто в рубашке с короткими рукавами навыпуск и в сандалиях. Одни беспрерывно курили сигареты, другие потягивали трубку. Столик был заставлен кофейными чашечками вперемежку с чайными. По разговору мужчин Динь определил, что это журналисты и работники редакций ряда крупных сайгонских газет. Ему нравилось слушать разговоры журналистов. Чего только они не знали, и никто не держал язык за зубами, к тому же все они ни с кем не считались. То, о чём они знали, но не могли писать на страницах газет, разглашалось ими на таких вот встречах в чайных или барах. Слушая Шаня, Фан Тхук Динь в то же время прислушивался к разговору за соседним столиком.

— А первая дама поехала в Токио и в пух и прах разнесла там посла Нгуен Нгок Тхо, — сказал один из них.

— Ну а тот что же?

— Да что там Тхо! Когда старушка ругается, то и президент в своём дворце не осмеливается поднять голову.

— Тхо ведь выдвинули после убийства Ба Кута, ты слышал?

— Разве? Ну-ка расскажи, расскажи эту историю.

— А ты что, не знаешь? Дело было так. После того как Дьем и Ню оттеснили войска Бинь Суен, они поручили Тхо миссию признать Ба Кута к капитуляции. Тхо вошёл в контакт с Хюинь Ким Хоаном, дядей Ба Кута. Тот по совету Тхо стал уговаривать Ба Кута вернуться на сторону правительства и передал ему выданный Дьемом пропуск. Взяв пропуск, Ба Кут направился в условленное место, но тут же был схвачен. Его взяли под предлогом, что он пришёл уже после прекращения огня. И его дядя Хюинь Ким Хоан пропал без вести. А военный трибунал в Кантхо с ходу приговорил Ба Кута к смертной казни, и приговор был немедленно приведён в исполнение. Что касается Тхо, то он был назначен послом.

— Вот это да… Ну и ловок же!

— Тс-с… Это табу. На всякую глотку найдётся и затычка.

— Что, разве кроме цензуры печати у нас закрывают ещё и рот?

— Цензурой печати занимается управление информации, а контролем за ртами — жандармерия и полиция. И не только за ртами, но и за твоими мыслями, парень!

— Молчание масс — это нехорошее дело.

— Ха-ха-ха!

— А многим пришлось ещё хуже, чем Ба Куту. Давай-ка прикинем. Возьмём Чинь Минь Тхе, например. Он, видимо, думал, что если вернётся, то станет генералом в национальной армии, будет иметь дворец, машины и несколько миллионов долларов премиальных. Разве кто ожидал, что он получит пулю в спину и подохнет. А сколько денег получил от Дьема генерал каодайистов Нгуен Тхань Фыонг! Лично у него было три миллиона шестьсот тысяч долларов, но считай того, что он пасся за счёт американских субсидии, выделяемых для солдат каодайистов. Кроме того, он создал партию национального возрождения в поддержку Дьема. Кто думал, что Дьем через какой-нибудь год усядется на трон, смешает Фыонга с грязью, а Ню конфискует у него всё имущество и заберёт все деньги, полученные тем в своё время от Дьема!

— Ха-ха-ха! Если заяц всех перехитрил, то погибнуть должна охотничья собака, такова политика сильных мира сего.

— Диктаторская политика всегда идёт в одной упряжке с обманом и жестокостью.

— Тс-с! Опять заговорился!

— Интересный урок даёт и Европа… Я слышал, что, когда Гитлер стал главой государства, он стремился уничтожить всех, кто хорошо знал о его прошлом, так ведь?

Подошла официантка и поставила перед Динем чашечку горячего кофе.

— Спасибо, — сказал он, кивнув головой.

Разговор за соседним столиком зашёл о делах, которые творил Гитлер после прихода к власти в Германии, об ужасных зверствах гестаповцев по отношению к противникам и к безвинным евреям. Некоторые фразы говорящих слышал и Шань, сидящий по другую сторону столика. Он понял, о чём беседовали журналисты, и, передёрнув плечами, сказал:

— Вот видишь! Любой, у кого есть хоть немного разума, выражает недовольство нынешним режимом. — Он наклонился к Диню и, понизив тон, продолжал: — Я только что вернулся из-за рубежа и во многом не имею опыта. Скажу прямо, если бы я знал хоть одного участника войны Сопротивления, если бы можно было связаться с кем-нибудь из фронта Вьетминь, я был бы подобен другим интеллигентам-патриотам.

— Я могу тебе верить? — спросил Динь, посмотрев ему прямо в глаза.

— Я вернулся по зову отчизны. — Лицо Шаня засияло, ноздри расширились. — Что ещё я могу сказать? Кто из вьетнамцев не любит своей страны, не хочет, чтобы она была независимой и воссоединённой! Разве я от тебя что-нибудь скрываю?

Фан Тхук Динь всем своим видом всё ещё выражал нерешительность.

— Что бы такое сделать, чтобы я мог полностью тебе доверять? — произнёс он, как бы спрашивая самого себя.

— Клянусь…

Фан Тхук Динь отпил глоток кофе и погрузился в себя, словно борясь с собой в душе.

— Это же моя судьба, вся моя жизнь, — сказал Шань взволнованно. — Разве с этим можно шутить? Клянусь тебе… Ты не должен пренебрегать мной.

— Прошу прощения, я не пренебрегаю тобой. Вопрос это важный, и речь идёт о жизни, а не о пустяке каком-нибудь, поэтому я обязан быть осторожным. Не сердись, ты должен меня понять.

— Нет! Нет! Как я могу сердиться на тебя! Ты прав, что действуешь осторожно. Сейчас хороших людей единицы, а плохих хватает. Повсюду полно шпиков. К тому же об этом я не могу говорить ни родителям, ни жене, ни детям, да?

Фан Тхук Динь бросил взгляд вокруг и, наклонившись к Шаню, сказал ему на ухо:

— Я тебе полностью доверяю. Я знаю участника войны Сопротивления, который может тебе помочь, так как всё ещё поддерживает связь с Вьетминем. Ты должен хранить всё это в тайне.

— И ты скрывал это?! — радостно воскликнул Шань. — А я всё это время собирался уехать за границу и просить оттуда разрешение вернуться на Север. Ты можешь меня представить этому человеку? Я возьмусь за любое дело, лишь бы помочь как можно более быстрому воссоединению страны. А этот человек в Сайгоне или нет?

— Он здесь, в Сайгоне. Но почему ты так горячишься?

— Как же я могу не горячиться после того, что ты мне сказал! Последнее время я видел, что жизнь моя утратила всякий смысл. Я жаждал перемен. У меня есть разум, душа, чувство патриотизма, я не могу допустить, чтобы любая иностранная держава попирала эту землю, не могу согласиться с господством деспотизма на этой земле, не могу выносить боли от раздела страны.

Он говорил вдохновенно и пылко, и это побудило Фан Тхук Диня принять решение.

— Восхищаюсь такими патриотами, как ты, — сказал он. — Я познакомлю тебя с этим человеком, Я такой же, как и ты.

— Прямо сейчас? — ухватился за слово Шаль.

— Говори потише. Допьём кофе и пойдём со мной.

Шань одним глотком допил кофе и сбегал рассчитаться. Затем они оба вышли на улицу. Фан Тхук Динь показал на свою машину:

— Прошу садиться.

Он открыл ему дверцу, а сам сел с другой стороны, к рулю. Сильно захлопнув свою дверцу, он достал из кармана пачку сигарет и предложил Шаню. Тот вытащил сигарету, прикурил от предложенной ему зажигалки и глубоко затянулся.

Я представляю себе революционеров как людей, которые должны во многом разбираться, — сказал он. — Раньше, говоря честно, я любил только науку и не разбирался в политике. Но после триумфа нашей нации в битве при Дьенбьенфу, которая потрясла мир, я словно очнулся. — Заметив, что Динь кладёт пачку сигарет в карман, он спросил: — Ты не будешь курить?

— За рулём я не курю, — улыбнулся Динь.

Они медленно пробирались по дороге, забитой машинами. По вечерам казалось, будто все обитатели Сайгона устремлялись на улицы. Кругом разноцветным неоновым светом горела реклама, которой стало гораздо больше, чем прежде. В городе начали подниматься высотные дома американского образца. Шань вновь глубоко затянулся и, указав на шедших по улице нескольких американских советников, сказал:

— Разве эти типы чем-то отличаются от прежних солдат французского экспедиционного корпуса? Глядя на них, я не могу терпеть… Не понимаю почему, но меня подташнивает.

— Наверное, от табака, — заметил Динь, по-прежнему смотря вперёд.

— Да, возможно… Хочется спать, — тихо сказал Шань вялым голосом.

Динь повернулся в его сторону. Голова Шаня запрокинулась на спинку сиденья. Сбавив газ и продолжая держать руль левой рукой, Динь взял правой рукой недокуренную сигарету у Шаня и выбросил её. Потом он прибавил скорость, выехал на тихую улочку и остановился. Он обшарил все карманы Шаня. Никаких бумаг, только деньги. Во внутреннем кармане он обнаружил вещичку, похожую на пачку американских сигарет. Динь улыбнулся. Это был магнитофон. Он повертел его в руках, затем нажал в нескольких местах и поднёс к уху: на лепте был записан весь разговор между ним и Шанем в чайной. Положив магнитофон в карман, он включил скорость и поехал.

Динь вернулся на улицу Чан Хынг Дао и остановился у главного управления полиции. Показав дежурному удостоверение специального сотрудника канцелярии президента, он попросил присмотреть за сидящим в машине и сказал, что хочет видеть начальника полиции полковника Нгуен Нгок Ле. Последний заменил на этом посту Лай Хыу Санга, после того как Нго Динь Дьем расправился с сектой Бинь Суен. К счастью, в тот вечер полковник был на месте. Дежурный полицейский быстро пригласил Фан Тхук Диня в приёмную. Через минуту, пройдя через двор, забитый полицейскими в белой форме, выкрашенными в серый цвет мотоциклами и дежурными автомашинами, он вошёл в рабочий кабинет Нгуен Нгок Ле, с которым виделся несколько раз в президентском дворце. Тот с радостью вышел к нему навстречу:

— Здравствуйте, господин Динь. Вы, кажется, хотите поручить нам какое-то дело?

Фан Тхук Динь протянул ему руку. Тот угодливо пожал её двумя, зная, что это человек, которого жалует Нго Динь Дьем.

— Только что я задержал типа, который выступает против президента Нго, открыто поносит государственную власть и расхваливает Вьетминь. Он решил связаться с Вьетминем, чтобы вести подрывную деятельность. Хочу передать его вам, полковник, до того, как доложу об этом президенту.

— Отлично! Оставьте его мне! — воскликнул Нгуен Нгок Ле. — Я немедленно допрошу его сам. — Он стиснул в кулак свои толстые и крепкие пальцы. — Ишь, смельчак какой, задумал идти против президента Нго, ругает государственную власть… Решил связаться с коммунистами! Какой бы он ни был смельчак, под током заговорит по-другому…

— Вот свидетельство, которое он не сможет отрицать. — Фан Тхук Динь поставил магнитофон Шаня на стол. — Здесь записан весь разговор мятежника. Передаю вам это как вещественное доказательство… — Он включил магнитофон. Чем больше слушал запись Нгуен Нгок Ле, тем сильнее искривлялось его лицо. Челюсть его сделалась квадратной.

— Он у меня попляшет! — воскликнул он. — Я покажу ему!

— Я оставил этого типа в машине, — сказал Фан Тхук Динь, выключив магнитофон. — Пусть ваши люди, полковник, втащат его сюда. Он без сознания. Примерно минут через десять он начнёт приходить в себя.

— Да, да, — затараторил Нгуен Нгок Ле. — Если потребуется, то ведро воды быстро приведёт его в чувство.

— Поступайте, как считаете нужным, полковник. Нгуен Нгок Ле вышел вслед за Фан Тхук Динем. Поравнявшись с ним, он тихо спросил:

— Каково мнение президента и господина советника о нашей службе?

— Президент и господин Ню очень довольны вашей активной работой, полковник, и вашей лично, и заслугами полиции под вашим началом в целом, — ответил Фан Тхук Динь с важным видом.

— Прошу передать президенту и господину советнику, что я крайне признателен и буду с беспредельной преданностью выполнять все их приказы, — сказал просиявший Нгуен Нгок Ле. Он махнул рукой нескольким вооружённым полицейским, находившимся во дворе, чтобы те шли за ним. Приказав доставить Шаня в комнату допросов, он сказал Фан Тхук Диню на прощание: — Сообщите президенту, что я лично допрошу этого типа и завтра же представлю отчёт.

Машина Фан Тхук Диня снова затерялась в бурном транспортном потоке. Он направился в центр города и вскоре остановился у бара «Либерти палас». Пока он, как обычно, беседовал с Тхюи Ханг наверху, маленький чистильщик сапог, насвистывая, прошёл рядом с багажником его машины.

Утром следующего дня Шань сидел перед Лэнсдейлом и Чан Ким Туеном. На нём были разорванные рубаха и брюки, выпачканные грязью и кровью. Всё лицо было вздуто от синяков. Дышал он тяжело, и у него не было ни малейшего желания даже шевелиться. Изредка он лишь вскрикивал от боли… Лэнсдейл метался, как угодивший в западню тигр.

— Обезьяна, ведь ты же испортил всё дело! — кричал он на Шаня.

Чан Ким Туен смотрел на Шаня с жалостью.

— Фонг, отчего ты не сказал сразу же полковнику Ле о том, кто ты, и почему не позвонил нам? — спросил он.

— Разве он меня слушал? — простонал Фам Суан Фонг. — Я говорил. Он не верил. Магнитофон подвёл меня… Меня били, очень больно… Дохлая тварь! Они пытали электричеством, вливали воду в рот… Я погиб… Как больно! — Он поднял руку и потрогал челюсть, которая, казалось, была вся раздроблена. Не б силах сдержаться, он выплюнул на пол какую-то кровавую жижу.

— Тебя же тренировали, чтобы ты мог выдержать пытки, когда попадёшь к коммунистам, — сказал Чан Ким Туен как бы в утешение.

Фам Суан Фонг вытер рукой губы.

— Но разве меня тренировали, чтобы терпеть пытку электротоком? По-американски! — гневно воскликнул он.

Чан Ким Туен слегка скривил губы. Лэнсдейл, невзирая на вид и страдания Фам Суан Фонга, обрушился на него:

— Обезьяна! Всё испорчено! Ты провалился, Фонг. Отныне ты не можешь больше следить за Фан Тхук Динем. Скройся и займись чем-нибудь другим, — Повернувшись к Чан Ким Туену, он продолжал: — Мы покончили с оппозиционными нам прояпонскими, профранцузскими сектами и партиями. Но мы никак не можем утихомирить тех, кто требует мира и единства, требует диалога с Севером, требует всеобщих выборов, кто выступает против господина Дьема и американского присутствия здесь. Это движение усиливается и всё более угрожает нам. Влияние Вьетминя и Хо Ши Мина среди населения всё ещё велико. В ряде сельских районов нам пока не удалось установить полного контроля. Многие начальники деревень бесследно исчезают. В городах, как явствует из докладов инспекционных служб, среди интеллигенции и молодёжи много открытого или скрытого недовольства, имеются различные подпольные организации. Всё это наверняка дело рук Вьетминя. Всё это вызывает большее беспокойство, чем только что подавленные нами профранцузские секты. Поэтому, если Фан Тхук Динь из французской разведки, то это меня не тревожит, но если он человек Вьетконга, то его необходимо немедленно устранить. Последние данные Фонга так или иначе принесут нам пользу. Пока мы ещё не видим никаких следов, ведущих Диня к Вьетконгу. В любом случае для уверенности мы должны сделать ещё одну, последнюю попытку, чтобы успокоиться и уяснить, целиком ли Динь с нами и против коммунистов или же он из какой-то другой организации. Имеется ещё одна связь, которую нам надо проверить… — Он открыл ключиком портфель, который держал в руках, и достал газеты «Тхой дай» и «Сайгон». Оба номера были заблаговременно развёрнуты на восьмой странице, где среди разных мелких объявлений красным карандашом было очерчено несколько строк: «Покупаю старинные картины: 165, улица Во Зи Нгуи».

Быстро прочитав объявление, Чан Ким Туен посмотрел на Лэнсдейла вопросительно.

— Чей это адрес, знаешь? — спросил тот.

— Откуда я могу знать все дома в районе Сайгона? — возразил Чан Ким Туен.

— Должен знать! Если не все, то почти все, дорогой директор бюро по изучению социально-политических вопросов… Это адрес Тхюи Ханг, красивой танцовщицы из бара «Либерти», которая всё ещё встречается с Фан Тхук Динем, если ты, конечно, не забыл её.

Фам Суан Фонг, сидевший поддерживая рукой челюсть, сплюнул на пол кровавую слюну.