Субботний день в Сайгоне.

Перед То Лоан, сидевшей на балконе третьего этажа, открывался вид на мост Бонг. По нему, продираясь сквозь человеческий поток, ревя моторами, шли автобусы, военные машины. Неожиданно раздался настолько резкий скрип тормозов, что То Лоан даже вздрогнула: в начале моста едва не столкнулись два больших грузовика. Из кабин высунулись водители-американцы, обругали друг друга и разъехались в разные стороны.

Спустя несколько минут появился военный автобус, который на большой скорости ворвался на мост и устремился навстречу мотороллеру, так что водителю последнего ничего по оставалось, как броситься в воду, чтобы избежать несчастного случая. Подмяв под себя мотороллер, автобус остановился посреди моста. Из него вышел шофёр. Это был американец. Он подбежал с искажённым от злобы лицом к полицейскому, стоявшему у въезда на мост, схватил его за нос и стал кричать, почему, видите ли, здесь чинят препятствия на пути. В этот момент другой американец, оставшийся в автобусе, видя, как на берег выбирается, весь мокрый и грязный, водитель мотороллера, начал от удовольствия стучать ногами по кузову машины.

— Мерзавцы! — воскликнула возмущённая То Лоан.

Вот уже на протяжении почти трёх лет, с тех пор как отец направил её в Сайгой учиться в юридическом институте, она постоянно была свидетельницей такого рода и ещё более вопиющих фактов: американцы убивают и грабят, американцы среди бела дня похищают женщин и насилуют их в своих казармах, американцы разъезжают на машинах, не считаясь с правилами уличного движения…

Из мечтательной девушки, которая упивалась красотой Ароматной реки, тишиной полей Анкыу и которая жила долгие года под сенью материнской ласки, она постепенно, участвуя в патриотическом движении студентов, становилась дерзкой и пылкой.

То Лоан часто находилась в рядах демонстрантов, требующих от американо-дьемовских властей строгого выполнения Женевских соглашений и устранения американской консультативной группы по осуществлению военной помощи. Её сердце вскипало каждый раз и когда она слушала выступления своих товарищей по институту о традициях мужественной и победоносной борьбы народа против чужеземных агрессоров, и когда принимала участие в студенческих днях выхода на улицы и в ночных песнопениях для соотечественников… А на прошлой неделе она сама вышла на трибуну перед студентами-юристами и произнесла речь по вопросу о национальном суверенитете и территориальной целостности в свете международного права. Она гордилась тем, что смогла намекнуть при этом на марионеточный режим Нго Динь Дьема и на вмешательство в дела Вьетнама со стороны правительства США.

Её выступление было встречено бурными аплодисментами, и имя её было взято на заметку агентами из управления политико-социальных исследований при канцелярии президента. Только что увиденные ею новые нарушения законности со стороны американцев вызвали у То Лоан решимость ещё более повысить свой голос протеста во имя защиты достоинства вьетнамцев и их правопорядка.

Её мысли прервал приход домашнего служащего, сообщившего, что внизу его ожидает американский журналист, который хочет взять у неё интервью. На визитной карточке было напечатано: «Уильям Фулитстон, корреспондент газеты „Нью-Йорк геральд трибюн“. „А что, — подумала То Лоан, — это возможность использовать американского журналиста, чтобы обвинить американо-дьемовские власти в незаконных действиях“. Приведя себя в порядок, она медленно, будто считая ступеньки на лестнице, спустилась в гостиную.

— Здравствуйте! — раздался голос Фулитстона, когда То Лоан вошла в комнату. Он быстро поднялся и весьма галантно поклонился. — Уильям Фулитстон, корреспондент газеты „Нью-Йорк геральд трибюн“, — представился он.

— Очень рада! — подала ему руку То Лоан.

— Прошу простить, что я пришёл за интервью без предварительной просьбы. Я журналист и в то же время юрист. Американский демократ. На прошлой неделе мне посчастливилось присутствовать на вашем выступлении на тему национального суверенитета и территориальной целостности в свете международного права. Я приветствую ваши глубокомысленные тезисы. Вчера, увидев вас в рядах демонстрантов, я с ещё большим восхищением оценил вашу смелость. Ваши слова и действия непременно вызовут горячее сочувствие нашего народа. Мы, американцы, каждодневно следим за вьетнамской проблемой и очень хотим как можно глубже понять вьетнамского человека. Поэтому сегодня я прошу принять меня, чтобы задать вам ряд вопросов. Надеюсь отразить ваши прекрасные мысли на страницах газеты, чтобы удовлетворить запросы американского народа.

Глядя на Фулитстона, То Лоан отметила, что он не похож на других американцев, которых можно встретить на дорогах между Хюэ и Сайгоном. На нём была белая поплиновая рубашка с короткими рукавами без всяких рисунков, разноцветных птиц или откровенных изображений женщин. Брюки на нём не были в обтяжку. Волосы не топорщились над ушами и не ниспадали на плечи, а были аккуратно подстрижены. На чисто выбритом лице оставлена модная полоска усиков. На вид ему было лет тридцать — тридцать два, Он воплощал собой вежливость и интеллигентность, заметно отличаясь от напористых, хвастливых и грубых гражданских и военных сотрудников американской миссии военной помощи.

— Слушаю вас, — улыбнулась То Лоан.

Фулитстон погасил сигарету в стоявшей на столе старинной фарфоровой пепельнице и приступил к вопросам.

— Мы, журналисты, уважаем правду и стремимся говорить правду. Свобода мысли и свобода слова записаны в конституции Соединённых Штатов Америки. Наша газета, уважая и отстаивая правду, уже много раз резко критиковала бывшего президента Эйзенхауэра и нынешнего президента Кеннеди за политику США в отношении Вьетнама. Мы бескорыстно хотим обратить своё перо на служение правде. Исходя из дружественных отношений между вьетнамским и американским народами и из стремления дать американкам, которым дороги свобода и демократии, правдивые материалы для борьбы против действий ряда гражданских и военных лиц США в Южном Вьетнаме и в правительстве США, направленных против свободы и демократии и наносящих ущерб вьетнамо-американским отношениям, мы просили бы вас изложить ваше мнение по следующим двум вопросам. Первый: в чём хороши или плохи американцы во Вьетнаме? И второй: что следовало бы предпринять, чтобы усилить хорошее и устранить плохое?

То Лоан восприняла это как подходящий случай изложить иностранному журналисту теорию о государственном суверенитете своей нации. Кроме того, на высказывания её побуждала недавно произошедшая сцена на мосту Бонг, и она заговорила с чувством убеждённости:

— Перед приходом сюда вы, очевидно, видели, как вели себя американцы на мосту и как американские военнослужащие отнеслись к вьетнамцам. Не могу подобрать подходящего слова, чтобы охарактеризовать их поведение. Именно эти американцы и дали вам ответ за меня на ваш первый вопрос.

Что касается второго вопроса, то для яркого и точного ответа на него было бы достаточно привести лозунги, под которыми прошли вчера демонстрации представителей всех слоёв вьетнамского народа. Честно говоря, то, что нужно было бы сделать американскому правительству, — это последовать примеру французов и уйти на другую сторону земного полушария, не вмешиваясь в дела Вьетнама и не подрывая Женевские соглашения, С тем чтобы дать нам возможность провести свободные всеобщие выборы И объединить нашу страну.

Фулитстон слегка кивнул головой и, улыбаясь, спокойно заметил:

— Я вполне понимаю вас. Ваши слова выражают искренность патриотически настроенного интеллигентного человека. Мне довелось изучать историю Вьетнама. Могу сказать, что американцы и вьетнамцы одинаково полны энергии и готовности пойти на риск. Наши деды и отцы из разных стран Европы покорили Америку, а деды и отцы тех, кто живёт в Южном Вьетнаме, пришли с Севера и покорили эти места. Я думаю так: Земля состоит из двух полушарий, и американцы и вьетнамцы — на том же полушарии; как нельзя расколоть земной шар, так нельзя разделить надвое и полушарие. Поэтому американцы и вьетнамцы не могут противостоять друг другу. Мы должны быть близкими друзьями. Помогать друзьям идти вперёд по пути свободы — это историческая миссия американцев. Я возмущён недавним поведением нескольких американских военнослужащих. Их действия заслуживают наказания. Их отношение к вьетнамцам осуждается американским народом. Это тем более серьёзно, что они посягают на вьетнамских друзей. Я хочу, чтобы вы поняли: в нашей собственной стране ежедневно и в большом количестве происходят в сотни тысяч раз более серьёзные случаи, например убийства, грабежи, изнасилования… Автомобильных же аварий, наподобие той, что была недавно здесь, — бесчисленное множество. И правонарушители и жертвы в таких случаях — американцы, а не вьетнамцы.

Что касается правонарушений, то когда они происходят в Америке — ущерб наносится американцам, а когда во Вьетнаме — вьетнамцам. Думается, что вопрос здесь не в суверенитете или во вмешательстве, а в нарушении законности со стороны индивидуумов. То же самое и в Сайгоне. Печать ежедневно сообщает о тысячах убийств, грабежей, изнасилований, жертвами которых являются вьетнамцы. То есть это лишь проблема взаимоотношений между личностями, ведь нет же никаких оснований говорить, что вьетнамцы тем самым покушаются на свой собственный суверенитет, не так ли?

Сказав это, Фулитстон сделал вид, что задумался, выжидая, какова будет реакция То Лоан. Заметив на её лице разочарование и неудовлетворённость, он продолжал:

— Я уже сказал, что в нашей стране убийства и грабежи отнюдь не редкость. Это естественно. Преступники — это всегда бедняки, и верно говорил Ломброзо, что они врождённые преступники. В вашей стране то же самое. Но до степени жестокости, варварства ни с чем не сравнится случай, произошедший на днях в ваших родных местах. Этот случай наверняка взбудоражит общественность, вызовет волну возмущения. Вы знаете, о чём идёт речь?

— Нет, — ответила То Лоан тоном, будто ожидая неожиданного поворота событий на экране. — В газетах ничего пока не было.

— Если вы готовы простить меня за злоупотребление вашим терпением, я расскажу. Конечно, для вас, как юриста, обладающего глубокими знаниями юриспруденции, я изложу это дело со всеми необходимыми деталями, так что это не будет просто журналистский репортаж. Но дабы не уклониться от темы, хотел бы задать вам ещё один вопрос, чтобы закончить интервью, которое было чрезвычайно насыщенным по содержанию и весьма полезным для меня…

— Спрашивайте.

— Как демократ, я восхищён вашим мужественным участием в политической деятельности. Поэтому хотелось бы спросить о вашей цели в борьбе против так называемого насилия в Сайгоне в настоящее время. Борьба во имя защиты чего? Вашей ли родины, семьи или коммунистических идеалов?

— Я не коммунистка. Мне ещё не доводилось изучать коммунизм. Но если коммунисты борются против иностранной агрессии, за независимость моей родины, за процветание моей страны, то я бы хотела стать коммунисткой. А сейчас, как патриотка, я борюсь лишь в защиту своей родины…

— И в защиту семьи? — вставил Фулитстон.

— Да, конечно! — продолжала То Лоан. — Конечно, и в защиту своей семьи. Ибо семья — это ячейка родины.

— Вы бы пожертвовали жизнью для защиты своей семьи?

— Для родины, для семьи мне не жаль ничего.

— Давайте закончим на этом интервью. Благодарю вас. Теперь я расскажу вам то, что обещал. Это странное, но и исключительно жестокое дело, вы будете потрясены. Я участвовал в разбирательстве этого дела в качестве корреспондента.

— И наверняка запутанные и странные моменты с точки зрения юриспруденции придали перу журналиста и юриста по совместительству дополнительный яркий колорит.

— Да, это так. Сделанные на месте фотографии также дают возможность глубже и шире взглянуть на события. Позвольте начать моё изложение с этих фотографий. Дело произошло в красивом особняке на берегу Ароматной реки, в пяти километрах к юго-востоку от города Хюэ. О, этот особняк очарователей, как в сказке! Да к тому же ещё и вызывающее столько чувств название его: Бонглай!

— Как вы сказали? — побледнела взволнованная То Лоан.

— Бонглай. Не думал, что столь волшебное место станет местом трагедии, — ответил Фулитстон печальным голосом. Он видел состояние То Лоан, начавшей терять спокойствие, и продолжал столь же грустно: —…И мостик Ламкиеу, — Фулитстон особо подчеркнул название, — этот изящный мостик, соединяющий виллу с садом, также был свидетелем злодеяния убийц!

От этих слов То Лоан вся вздрогнула и голос её сорвался:

— Что… что там произошло?

Оп открыл кожаную папку, достал альбом фотографий, потом встал и протянул их То Лоан:

— Поймите, я настолько взволнован, что не могу говорить, пусть они заменят слова.

Она поспешно открыла альбом. Едва взглянув на первое же фото, почувствовала, как всё вокруг поплыло.

Фулитстон стоял, скорбно склонив голову, как в минуту молчания.

Вилла Бонглай на берегу Ароматной реки, в пяти километрах от города Хюэ.

Прежде этот дом принадлежал компрадору, построившему его для своей второй жены. Новым хозяином особняка стал Фам Суан Фонг, который приобрёл его и переехал в него в 1953 году. Прежнему владельцу обстановка здесь показалась неспокойной, и он вместе с семьёй уехал в Сайгон. Фам Суан Фонга в этих местах не знали. Одни, отмечая его степенный возраст, привычку всегда носить томные очки и манеру изящно говорить, приняли незнакомца за интеллигента, который разошёлся в мнениях с баодаевцами и поэтому перебрался сюда, чтобы просто отдохнуть. Другие, видя, с каким азартом он занимался греблей, считали, что он спортсмен. Третьи, обратив внимание, что он часто появлялся в рабочих посёлках и при этом обычно говорил о морали и выражал готовность помочь неимущим семьям лекарствами и деньгами, предполагали, что он из бывших учителей, сохранивший чувства благотворительности.

Никто никогда не слышал, чтобы в семье Фам Суан Фонга поднимали голос друг на друга, так же как и на посторонних. Все считали, что он хочет жить в спокойствии, что он не падок на славу и богатства. Тем не менее биография его была хорошо известна в двух местах: в отделе безопасности сил освобождения провинции Тхыа-тхиен и в Центральном разведывательном управлении США.

Его отец, Фам Суан Де, в годы первой мировой войны, будучи наёмным солдатом, попал во Францию. К 1920 году он демобилизовался офицером. Затем Де стал служить в легионе Нгуен Кхоа К…, который в ту пору был губернатором провинции. Между слугой и хозяином установились близкие отношения, хозяин доверял Де: когда он поручал ему нести шкатулку с драгоценностями, то сам следовал за ним с плетью. Де начал идти в гору в 1930 году, когда он помог хозяину в разработке планов подавления революционного движения. После того как Нгуен Кхоа К… получил повышение и обосновался в Хюэ, Де заполучил должность помощника начальника уезда в Вине.

От двух жён у него было несколько детей, которым уделялось слишком мало внимания, так что в конце концов остался единственный сын — Фам Суан Фонг. Пользуясь поддержкой со стороны Суаня, руководителя агентурной сети в Центральном Вьетнаме, и своего старого хозяина, Де думал лишь о том, как дать образование сыну, чтобы после получения им диплома французы могли бы назначить его на должность помощника начальника уезда.

Он не жалел средств дли этого и направил Фонга в Ханой, где у него было больше связей, чем в Вине или Хюэ.

За шесть-семь лет пребывания в Ханое Фам Суан Фонг побывал в разных школах: сперва закончил лицей Хонгбанг, потом перешёл в лицеи Тханглонг, Залонг. Учился он быстро, перепрыгивая, словно лягушка, через два-три класса по своему усмотрению. Отец очень обрадовался, узнав, что его сыну не нужно будет защищать диплом и что он допущен сразу к экзаменам на звание бакалавра. Он приступал к этим экзаменам много раз, и после каждой такой попытки его отец писал ему утешительные письма: мол, „учишься ты толково, а с экзаменами вот не везёт“.

Фам Суан Фонг учился посредственно, но в одном он перещеголял всех остальных: он одевался и любил покушать с большим шиком и хорошо знал все злачные места в Ханое и его окрестностях. Он умел самыми разными способами добывать деньги как у своих родителей, так и у посторонних. К тому же он обладал даром речи, а про таких говорят, что даже муравьи и те вылезают из муравейника, чтобы только послушать их. Перед друзьями он похвалялся: „Сейчас я, хотя ещё студент, ежемесячно трачу сотни пиастров, в то время как отец расходует всего пятьдесят. Вот выйду в люди, тогда посмотрите я буду жить, как Рокфеллер“. Друзья отмечали широту круга его знакомств. Он бывал в домах литераторов, принадлежащих к группе „Субботний роман“ или к кружку „Селезень“. Иногда он трапезничал с такими отъявленными бродягами, как Искалеченный, Кудрявый.

А иногда видели, как он якшался с тайными агентами Ланекко, Люиком, Лионом и другими.

Его отец умер в начале 1937 года, и спустя несколько месяцев Фонг женился. Жена его носила полуевропейское-полуазиатское имя: Ганриета Воонг. Она говорила по-вьетнамски, по-французски, знала кантонский диалект. Ганриета Воонг славилась в высшем свете красотой, как, впрочем, и своим дурным характером. Если кто-то хотел пригласить её на танец, он должен был одеваться по последнему крику моды и заказывать сразу по три-четыре бутылки лучшего шампанского в баре „Фигаро“ или „Дотхан“. Если же кто-нибудь хотел пригласить её на обед, он должен был иметь шикарную двухместную машину марки „Форд“ или „Крайслер“. А женился на ней счастливчик Фам Суан Фонг.

Для того чтобы не отставать от других и чтобы потакать её вкусам, он продал сотню гектаров земли и два дома из оставленных ему в Вине отцом двухсот гектаров и пяти двухэтажных домов. Через год с небольшим он подписал бумаги на продажу всего остального.

В конце 1938 года Ганриета Воонг, видя, что с собственностью мужа покончено, бросила Фам Суан Фонга и стала жить с одним из ханойских адвокатов, который был известен тем, что в своё время слыл гулякой во Франции и оставил свою жену. У него был собственный дом на одной из красивых улиц. Что касается Фам Суан Фонга, то ему не оставалось ничего, как с горечью думать о выброшенных на ветер всех своих средствах. По совету и по рекомендации инспектора тайной службы Ланекко Фонг стал работать управляющим и по совместительству бухгалтером и кассиром у Циньва, занимавшегося поставкой фуража для французского гарнизона в Ханое. Зная ловкачество Фонга, хозяин проникся к нему большим доверием. Но особым доверием он пользовался у жены Циньва.

Циньва было уже за шестьдесят, по целым дням он возлежал у столика с опиумокурителиными приборами и обмахивался веером. Все дела, а их было немало, он перепоручил Фонгу. В начале 1939 года Циньва неожиданно умер. Преемником его в подрядных делах по поставкам фуража для коней и мулов французских войск стал Фам Суан Фонг. Он же занял место хозяина в семье, включая права на всё состояние и на забавную вдову, которая была сорока пяти лет от роду и на двадцать лет старше его. В тот период французские колонизаторы наращивали свои войска в Индокитае, чтобы противостоять японским фашистам, поэтому у Фонга была возможность идти дальше в гору.

В конце 1940 года, когда в Индокитай пришли японцы, французские агенты посоветовали ему обратиться к Симомуре, торговавшему на углу центральной улицы, и к Танаке, мороженщику в кинотеатре „Олимпия“, чтобы те рекомендовали его подрядчиком по поставкам фуража для японских войск. Эти два японских шпиона уже давно находились в Ханое под видом торговцев и знали Фам Суан Фонга ещё в бытность его учащимся бездельником. Французские же агенты мыслили использовать Фонга для шпионажа в свою пользу. Но Симомура и Танака отнюдь не были посредственностями. У них тоже были свои собственные расчёты. Таким образом, доходы Фам Суан Фонга стали стремительно расти из нескольких источников сразу: за счёт махинаций в подрядческих поставках фуража для французских и японских войск, а также за работу агентом-двойником французской и японской разведок.

9 марта 1945 года японцы вытеснили французов со всей территории Индокитая. Спустя два месяца, после того как Фам Суан Фонг съездил вместе с Симомурой в Японию, он по воле случая вернулся обратно, став монопольным представителем фирмы „Тарадзука“ по экспорту-импорту сельскохозяйственной и лесной продукции, бывая поочерёдно то в ханойском, то в сайгонском филиалах.

Что касается семейных дел, то он задумал избавиться от бывшей жены Циньва, после того как овладел всем его имуществом. До этого, однажды побывав в гостях у одного из друзей, он обратил внимание на его красивую девятнадцатилетнюю дочь, которая понравилась ему и которую он во что бы то ни стало решил сделать своей женой. Прежде всего, опираясь на японцев, он обвинил свою жену, доставшуюся ему от Циньва, в том, что она связана с агентами Чан Кай-ши. Она тут же была арестована японцами и вскоре умерла в тюрьме. В то же время он сообщил французским службам, что его упомянутый друг работает на японскую разведку. Этот друг был арестован французами. Через несколько дней в управление французской контрразведки была вызвана и девятнадцатилетняя студентка. Тогда Фам Суан Фонг дал взятку французам, чтобы спасти друга. Он навещал его, заботился о нём, покупал ему лекарства для залечивания ран, полученных в результате пыток на протяжении месячного пребывания в тюрьме, где от него остались одна кожа да кости. В знак благодарности за хорошее посредничество и за спасение от смерти друг заставил свою дочь выйти замуж за Фам Суан Фонга, В 1941 году молодая жена родила Фам Тхи То Лоан.

В дни Августовской революции 1945 года Фам Суан Фонг находился в Сайгоне. Он поспешно передал свой роскошный дом на улице Катина одной из своих родственниц, а вам с женой и дочерью перебрался в скромный домик на улице Шампань. Затем, в 1947 году, он вместе с семьёй переехал во Францию, потом в Швейцарию. Пока обстановка в Индокитае оставалась запутанной, как ворох бамбуковых стружек, он переезжал с места на место в поисках выхода.

Из Швейцарии он направился в Японию, где вновь повстречал Симомуру. Тот представил его в Токио Нго Динь Дьему. Через последнего он познакомился с Фишелом. Фишел рекомендовал его для годичного специального обучения в Мичиганском университете. После завершения курса он стал работать в штаб-квартире ЦРУ в Вашингтоне. Затем по срочному приказу его поревели на работу в канцелярию кардинала Спелмана в Нью Йорке.

В начале 1953 года Спелман в целях обеспечения секретности переправил его в Швейцарию, а оттуда во Францию. Через два месяца пребывания в Париже к нему пришёл посланник Лэнсдейла, который передал ему фотографию и досье Фан Тхук Диня, сопроводив это коротким приказом ЦРУ: „Вернуться во Вьетнам, следить, оперативно и регулярно передавать всё, что удастся узнать о Фан Тхук Дине“. Вместе с женой и дочерью он возвратился в Хюэ И купил виллу Бонглай.

Внешне он вол как бы спокойную и размеренную жизнь на поэтической вилле в кругу жены и дочери. На самом же деле он был „хвостом“ Фан Тхук Диня. ЦРУ получало от него полные и регулярные сведения о всех действиях Фан Тхук Диня.

После того как в роли профессора Шаня он был раскрыт Фан Тхук Динем и избит до полусмерти Нгуен Нгок Ле, Фам Суан Фонг по приказу ЦРУ затаился в городе Хюэ. Ему было поручено сосредоточить здесь всю разведывательную деятельность в отношении революционного движения, а также следить за деятельностью Нго Динь Кана в Центральном Вьетнаме.

Другим американским шпионам ничего не было известно о Фонге, и ЦРУ связывалось с ним по особому каналу — через бывшего агента Чан Кай-ши. Раз в неделю, в девять часов утра в четверг, этот агент под видом старого рыбака на маленькой лодке встречал Фонга в двух километрах от виллы Бонглай. Когда же другой возможности не было, Фонг направлялся в город под предлогом поездки за лекарствами или продуктами и встречался там со Смитом, майором ЦРУ, руководителем сил особого назначения в Хюэ.

Согласно докладам Смита в ЦРУ, всего за двадцать четыре месяца Фам Суан Фонгу удалось раскрыть десятки акций Вьетконга и он помог в аресте сотен людей и в ликвидации многих революционных кадров. Кроме того, Фам Суан Фонг организовал агентурную сеть для наблюдения за действиями Нго Динь Кана в Центральной зоне.

Фонг настолько соблюдал конспирацию, что даже жена и дочь ни о чём не догадывались. Он обычно говорил им, что за свою жизнь, мол, он уже много наскитался и сейчас, имея свыше десятка больших домов в Сайгоне, Далате и несколько миллионов долларов в швейцарском банке, можно пожить в достатке и ни к чему заниматься политикой, от которой только устаёшь. Но иногда, наедине с собой, ОН, корчась в гримасах, указывал в сторону Севера и давал себе клятву вернуть два десятка домов в Ханое и Хайфоне и порядка пятисот гектаров земли в Шонтэйе и Бакзянге. „И это не всё, мы вернём себе в сто, тысячу раз большее состояние!“

Каждый раз, когда то ли по газетам, то ли по радио он узнавал, что население Северного Вьетнама и народы мира с возмущением осуждают злодейские преступления американо-дьемовского режима, такие, например, как убийство нескольких тысяч патриотов в один день в концлагере Фулой или истребление сотен деревень, он злорадствовал и по ночам, бывало, бормотал во сне: „Надо убивать, надо уничтожать всех вьетконговцев!“

Как-то его жена, возвращаясь с прогулки, увидела, что его лодка повстречалась посреди Ароматной реки с лодкой старого рыбака. В тот день лил проливной дождь. Когда он вернулся домой, она сказала, что нужно беречь здоровье и нечего было в такую дождливую и ветреную погоду выходить на реку. Он стал расспрашивать жену, где и при каких обстоятельствах она его видела. Когда она назвала точное место его встречи с рыбаком, в его глазах под нахмуренными бровями появился холодный блеск, но он только рассмеялся как ни в чём не бывало: „Но это ведь спортивный азарт! Попробуй сама сесть в лодку, сразу понравится!“ На следующий день он настоял, чтобы она начала тренировки. Когда она научилась грести, они стали по вечерам кататься каждый на своей лодке, отплывали на два-три километра и потом гребли наперегонки обратно. Побеждал тот, кто возвращался первым. Всегда он был первым, обгоняя её порой на полчаса. Однажды его лодка вернулась к мостику Ламкиеу, как обычно, первой, но, сколько он ни ждал, жена не возвращалась. Фонг вместе с дочерью, испытывая тревогу, направился на поиски и увидели посреди реки перевёрнутую лодку… Он крепко обнял дочь, весь оцепенев. Только на следующий день удалось обнаружить труп жены в трёх километрах от дома.

В тот же год То Лоан закончила среднюю школу. Фам Суан Фонг направил её учиться в Сайгонский юридический институт. За три года занятий она ни разу не возвращалась в Хюэ. Один раз в каждые три месяца Фам Суан Фонг с чёрным бантом на лацкане, в знак траура по жене, приезжал в Сайгон, чтобы проведать дочь, и через несколько дней быстро возвращался в Хюэ. Он не расставался с лодкой, как и прежде. И вот однажды его увидели мёртвым в этой лодке, стоявшей под мостиком Ламкиеу. У него был пробит череп.

Узнав от Смита о гибели Фам Суан Фонга, Лэнсдейл разъярённо кричал в телефонную трубку:

— Как так, господин Смит? Почему он мёртв? Каким образом это произошло?

— Господин генерал-майор, это был день встречи Фам Суан Фонга с нашим рыбаком. Пока я не нашёл разгадки, почему он лежал убитым в лодке прямо под мостиком Ламкиеу. Странно и то, что та же участь постигла и нашего рыбака.

— Алло! Что? Что? Повторите! И китаец тоже?

— Да, и тот китаец также был убит в канале у своего дома. У обоих пробит череп. У одного — со лба, у другого— с макушки… Алло! Да, да! Ещё не найдено объяснений!

— Так что же! — прервал его Лэнсдейл. — Наверняка это дело рук Вьетконга! Приказываю найти убийцу максимум за двадцать четыре часа.

Лэнсдейл швырнул телефонную трубку и повернулся к Фишелу:

— Фам Суан Фонг боялся покушения, и он конечно же принял меры предосторожности, чтобы не пасть от руки Вьетконга. Что то сомнительно, чтобы он был убит Вьетконгом…

— Найти такого, как он, совсем не просто, — глубоко вздохнул Фишел. — Он был не только непримиримым врагом Вьетконга, но и яростным противником профессионального грабителя Нго Динь Кана… Ну да ладно, он мёртв, а кем он убит, узнаем позже. Его не воскресишь, как бы того ни хотелось. Нам нужно найти замену ему.

— Друг мой профессор, — кивнул головой Лэнсдейл в знак согласия, — вы подумали как раз о том, о чём подумал и я. Так кого бы вы могли предложить для замены Фам Суан Фонга?

— Никого нет лучше, чем его дочь, — сказал убеждённо Фишел. — Хотя желтокожие и относятся к низшей категории людей, но по хитрости они не уступят никому. Особенно женщины. Для подтверждения этого тезиса имеется достаточно данных, собранных этнографической службой Мичиганского университета. Я тщательно изучил досье на дочь Фам Cyaн Фонга. Она отвечает всем необходимым условиям, чтобы заняться делами отца.

— Вы имеете в виду То Лоан, не так ли?

— А вы тоже знаете эту крошку? — удивлённо посмотрел на него Фишел. — И с каких же пор вы встречались?

— Я никогда не встречал эту крошку, — стал тут же оправдываться Лэнсдейл. — Клянусь! О ней мне только вчера сказал майор Томас.

— Наверное, Томас также доложил вам и об антиамериканском движении студенчества в Сайгоне, да?

— Да.

— Так вы согласны со мной, что, если нам удастся привлечь То Лоан, из неё может получиться многоликая козырная карта нашего ЦРУ?

— Окей! — быстро согласился Лэнсдейл. — Понял! Вы хотите использовать смерть её отца, чтобы привлечь её на нашу сторону, так? Ваш план?

— Именно так! — не торопясь ответил Фишел. — Вы немедленно арестуете родственника Фам Cyaн Фонга — младшего брата его жены, а также того крестьянина, которому Фонг обычно помогал деньгами и лекарствами. Избейте их, заставьте признаться в том, что они вьетконговцы и что являются убийцами Фам Суан Фонга. Арестовав их, нужно построить всё дело по нашему сценарию. Пусть будут сделаны во всех подробностях фотографии об этом „покушении“, да так, чтобы рассеять все сомнения, и кроме фото дайте текст признаний этих типов о том, что они убили Фам Суан Фонга с целью ограбления…

— Окей! Здорово! Отлично! — похвалил Лэнсдейл разработку Фишела.

— Тем самым будет обманута То Лоан, — продолжал Фишел, — и она непременно придёт к нам. Одновременно будут введены в заблуждение и подлинные убийцы. Поняв, что мы схватили и преследуем по суду мнимых убийц, они потеряют бдительность и угодят в нашу ловушку. Да, нужно действовать немедленно. Что касается разговора с То Лоан, то это уже поручено Фулитстону.

Фулитстон стоял, склонив голову, перед снимками трупа Фам Суан Фонга с размозжённой головой. Он подождал, пока То Лоан придёт в себя, потом тихо сказал:

— От имени американской интеллигенции, от имени свободолюбивых людей нашей страны и от себя лично выражаю самые глубокие соболезнования. Что было, то уже прошло, и ничего тут не поделаешь. — Он неторопливо открыл пайку и достал другие документы. Это были протоколы допросов родственника их семьи и крестьянина с признаниями в том, что они — люди Вьетконга и убили Фам Суан Фонга. — Взгляните ещё вот на эти материалы.

То Лоан стала совсем бледной, потом расплакалась и только минут через десять смогла наконец произнести:

— Какая жестокость! Не думала, что они до такой степени бесчеловечны! Что же теперь делать? Что я должна делать? Благодарю вас за то, что вы сообщили мне об этом прискорбном факте. Спасибо за выраженные вами соболезнования… Ну что же, отныне я остаюсь одна-одинёшенька в этом ужасном мире.

— Нет. Я так сопереживаю с вами. Вы любящая и преданная дочь и должны отплатить за своих родителей. Как же не разрываться сердцу, когда теряешь самых близких людей! Но вы не совсем одиноки. Рядом с вами отныне стоим мы, миллионы американцев, которым дороги свобода и братство. Мы готовы оказать вам всемерную помощь.

То Лоан достала носовой платок и вытерла слёзы на щеках. Фулитстон продолжал:

— Месть, чтобы смыть обиды, — вот то единственно правильное, что должно делать любящее чадо, что должен делать мудрый и более умный, чем другие, интеллигентный человек…

— Но что могу сделать я при своей неопытности?

— Сила человека в интеллекте, а не в мускулах. Мы, американцы, по физическим данным не можем сравниться с чернокожими африканцами, однако благодаря безграничным интеллектуальным возможностям овладели атомной энергией, что может перевернуть Землю и Вселенную. А у вас по сравнению с мужчинами есть одно большое преимущество — ваша красота. Одна лишь красота и та способна склонить чашу весов. Человек, сильный, как слон, закалённый и ловкий, сможет справиться с двумя-тремя противниками — не больше, а смекалкой можно одолеть целое войско. Думаю, что вы способны на большие дела, лишь бы была на то решимость — решимость выполнить долг в отношении родного отца, убитого вражеской рукой. До этого вы, проявляя незаурядную смелость и ум, находились в рядах тех людей, в которых вы только что разглядели своих врагов; теперь с той же смелостью и тем же умом вы непременно одержите славную победу в неумолимой борьбе с ними, дабы отомстить за семью и выполнить долг перед родиной. А мы обещаем помочь вам всеми средствами для уничтожения нашего общего врага.

— Благодарю вас. И тогда возрадуется душа отца моего.

— Его преосвященство епископ Урутиа уже отслужил молебен по вашему отцу.

Фулитстон поднялся и, склонив голову в знак прощания, сказал, что придёт через два дня. Перед тем как сесть в машину, он бросил ещё одну фразу:

— Верьте в нашу бескорыстную, открытую и неограниченную помощь.

На аэродроме Фубай творилось что-то необычное. По обе стороны дороги, ведущей от шоссе № 1 до аэродрома, было пёстрым-пёстро от десантников. Они изнывали от полуденного зноя. Но оружие держали наготове, направляя его в сторону далёких посёлков. Изредка проезжал джип военной полиции. И хотя кругом не было ни одной посторонней души, сидящие в машине зорко просматривали каждый участок поля и каждое дерево, поглядывая сквозь свои большие чёрные очки из-под нахлобученных белых касок.

Вокруг аэродрома, опоясанного сетью дотов с усиленной охраной, было расставлено десять громоздких танков „шерман“, приведённых в полную боевую готовность. Сам аэродром был битком забит военной полицией. От касок, отражавших солнечный свет, слепило глаза. Тянулись напряжённые минуты ожидания.

В зале находилось двое гражданских. Они беседовали и, судя по всему, оба нервничали. Они были похожи друг на друга: нахмуренные лица, густые брови, одинаковая манера насторожённо бросать взгляды по сторонам, после чего делался вид, будто бы ни на что вокруг не обращалось внимания. Но разница была. Одному из них было уже за шестьдесят, и он, рыхлый, был облачён в чёрное одеяние, и на груди у него висел большой крест. Другому было лет пятьдесят пять, на голове у него был повязан платок, одет он был в парчовую блузу, шёлковые штаны, носил очки и, чавкая, жевал бетель. Тот, что в рясе, был епископ Нго Динь Тхук. А тот, что в парче, — Нго Динь Кан, представитель правительства республики Вьетнам в Центральной зоне. Хотя тайные агенты и телохранители находились от них далеко, эти двое говорили между собой почти шёпотом.

— Святой отец, а что за человек этот господин Томас?

Нго Динь Тхук, улыбаясь, посмотрел на младшего брата. Этот-то хорошо знал свои края, особенно город Хюэ, но круг его познаний тем и ограничивался, ибо он никуда не выезжал, мало общался с различными важными иностранными персонами. Да к тому же дела младшего брата в семье полностью зависели от старших братьев. Поэтому приходилось восполнять пробелы в знаниях Нго Динь Кана.

— Мало кто знает подноготную Томаса, — поглаживая крест, с гордостью сказал Нго Динь Тхук. — Но мы-то, слава богу, кое-что знаем. В тридцать девятом году, когда началась вторая мировая война, Томасу Гнило двадцать пять лет. Хотя у него было американское гражданство, а место рождения — штат Техас, работал он на гестапо. Гестапо направило его в Швейцарию для выяснения разведывательной деятельности союзнических стран. Там, пользуясь американским гражданством, он познакомился с многими американцами, приезжавшими в Швейцарию. Благодаря этому он передал гестапо довольно много сведений. В сорок втором году, когда господин Аллен Даллес, директор Центрального разведывательного управления, прибыл в Швейцарию с возложенной на него президентом Рузвельтом особой миссией — установить связь с с правительством гитлеровской нацистской Германии, он встретился с Томасом. Томас сыграл роль посредника во встрече господина Даллеса с представителями Гитлера. Эта его большая заслуга не была забыта, и после окончания войны он был принят Даллесом в США. Он стал его активным сотрудником и побывал во многих странах Южной Америки в качестве дипломатического работника. В июле 1954 года, всего через несколько часов после подписания Женевских соглашений по Индокитаю, Даллес спешно направил Томаса с секретной миссией в Сайгон. Именно в тот раз он явился на встречу со мной, доставив личное письмо брата Дьема…

Нго Динь Кан сплюнул остатки бетеля прямо на выдраенный до блеска пол зала. Нго Динь Тхук спокойно продолжал:

— Он доверенное лицо господина Даллеса, правой руки президента США. Он важная фигура, хотя и не выпячивается. Томас, Фишел, Лэнсдейл — всё это важные персоны. Их голоса имеют решающий вес в политике США во Вьетнаме. Нам не следует разочаровывать их.

— Святой отец, наверное, он прибудет вместе с Чан Ким Туеном.

— Именно так, — кивнул Нго Динь Тхук.

— Но мне что-то не по душе этот Туен, — нахмурил брови Нго Динь Кан.

— И мне тоже. Но как бы там ни было, а он решительный антикоммунист. Мы должны собирать таких людей. И ему очень верят американцы.

— Именно это мне и претит. Так не должно быть. Всё должно проходить через нас. Что касается его отношения к коммунистам, то я знаю…

Перед Каном всплыла круглая физиономия с нездоровой кожей, низким лбом, острыми и чуть раскосыми глазами — лицо директора Центрального бюро по изучению социально-политических вопросов при канцелярии президента республики Вьетнам. Физиономия Чан Ким Туена издавна вызывала у Кана отвращение.

Туен был сыном Чан Ким Дака, губернатора провинции, который получил известность подавлением революционного движения в предгорных районах Северного Вьетнама. Сотни людей в тех местах, где правил Чан Ким Дак, были арестованы и убиты по обвинению в „заговоре против государства великого французского протектората“. Поэтому он неоднократно получал благодарности, а его сын Туен получил возможность учиться в лицее Альберта Capo, затем в Ханойском юридическом, с тем чтобы сын мог идти по стопам отца. В 1944 году Туен закончил институт и стал юристом. Он уже готовился занять должность начальника уезда, но произошёл мартовский переворот 1945 года, когда японцы вытеснили французов, затем последовало всеобщее вооружённое восстание Вьетминя. Августовская революция разбила золотые мечты Туена. К тому же революция поставила перед народным судом его отца, заставив его отвечать за все кровавые дела.

Свой шанс Чан Ким Туен увидел с приходом чанкайшистских войск. Он тут же вступил в партию вьетнамского гоминдана и стал яростно бороться против народной власти. Опираясь на чанкайшистов, Туен совершил целый ряд убийств, ограблений и похищений работников Вьетминя.

В июле 1946 года, когда была раскрыта террористическая организация вьетнамского гоминдана, секретная служба чанкайшистов спешно перебросила Туена в Гонконг, представив его там американской разведывательной организации „Оверси сервис“. Там Туен изредка удостаивался аудиенции у Бао Дая.

В 1948 году „Оверси сервис“ направила Туена учиться в Мичиганский университет. Именно в этом заведении он в 1950 году общался с другим вьетнамцем, который был послан туда после Туена: Нго Динь Дьемом. Чан Ким Туен стал близким человеком „большого господина“ Дьема.

Всё это было хорошо известно Кану. Но одного Кан не мог знать: почему с 1950 года и до настоящего времени американцы постоянно держат Чан Ким Туена рядом с Нго Динь Дьемом… Кан чувствовал только, что Туен как будто пользуется особым доверием американцев. Но именно этого-то Кан и не мог вынести. Ему хотелось, чтобы здесь, на вьетнамской земле, только его родня могла общаться с американцами и чтобы американцы общались только с его роднёй…

Послышался отдалённый гул приближающегося к аэродрому самолёта. Стрелки часов в зале показывали 12 часов 20 минут. Полицейские и тайные агенты пришли в движение. Они смотрели на появившийся в небе „констеласьон“, два серебристых крыла которого, отражая солнце, казалось, были выкрашены в молочный цвет. Перед посадкой самолёт сделал круг. Братья Нго вышли из зала навстречу. За ними с насторожёнными лицами проследовали охранники.

Из самолёта вышли двое: американец и вьетнамец. Обоим было за сорок. Американец высокий и сухопарый, коротко подстриженные волосы, большие тёмные очки, серые техасы и тонкая рубаха с короткими рукавами с пёстрыми цветными изображениями птиц и обнажённых женщин. На запястье левой руки среди рыжих густых волос отсвечивал золотой браслет. Вьетнамец был низкорослым, он спускался по трапу женской походкой. Перед Нго Динь Каном теперь уже наяву появились ординарное лицо и острые глаза человека, который торжественно вышагивал в белом костюме. Братья заспешили навстречу.

— Здравствуйте, святой отец, здравствуйте, господин представитель…

Американец говорил по-вьетнамски бегло. Чан Ким Туен слегка скривил губы.

— Здравствуйте, господин майор, — сказал Нго Динь Тхук, улыбаясь, — здравствуйте, господин директор.

Нго Динь Кан двумя руками пожал руку Томаса. Четверо вошли в зал.

— Помимо вас двоих кто-нибудь ещё знает о нашем прибытии? — тихо спросил Томас у Кана.

— Ваш приезд держится в полной тайне.

— Отлично! — кивнул, довольный, Томас.

Охранники шли сзади на расстоянии нескольких метров. В эту минуту один из военных полицейских, уловив миг, когда вся четвёрка увлеклась разговором, поднёс руку к пуговице на своей груди.

У выезда с аэродрома стояла колонна сверкающих автомобилей. Охранники открыли дверцы и вытянулись по стойке „смирно“. Томас и Тхук сели в одну машину, Туен и Кан, подобно стесняющимся любовникам, уселись в другую. Охранники захлопнули дверцы и быстро расселись но остальным машинам.

Впереди, указывая дорогу, мчался джип с включённой сиреной. За ним следовало свыше десятка „кадиллаков“ и „мерседесов“. Замыкал колонну другой джип. Они въехали в город, пересекли мост Анкыу, проехали улицу Ле Тхай То и прибыли к резиденции представителя правительства в Центральной зоне — старинному дому на улице Хамнги, в который, казалось, не мог проникнуть даже свет и вокруг которого было полным-полно часовых и одетых в штатское агентов.

На следующее утро эти четыре важные персоны встретились в шикарной гостиной Нго Динь Кана. Они сидели на обшитых бархатом креслах у стола, украшенного причудливой деревянной резьбой. На столе стояли бутылки виски и четыре недопитых стакана. Разговор был ещё не закончен.

Председательствовал Томас. Он был явно вне себя и сердито говорил Нго Динь Кану:

— Мы крайне недовольны обеспечением безопасности в вашей зоне, господин представитель.

— Прошу прощения, но я не понял, что вы имеете в виду, господин майор, — удивился Нго Динь Кан.

— Едва мы прибыли сюда, как узнали, что здесь, прямо в городе, происходят покушения, — гневно пояснил Томас.

— Майор Томас имеет в виду недавнюю смерть Фам Суан Фонга, — вмешался ледяным голосом Чан Ким Туен.

— А-а, — облегчённо вздохнул Кан. — Господа, мы провели соответствующее расследование… По данным, которыми я располагаю, он был убит вьетконговцами… Мы продолжаем допросы преступников, чтобы разобраться в мотивах этого убийства.

— Убили вьетконговцы? Вот уж действительно странно! — удивился Томас. — Они что, убили человека прямо перед вашим носом? В своих докладах вы обычно с гордостью сообщаете об организации системы безопасности, о своей агентурной сети, о положения и Центральной зоне.

Губы Чан Ким Туена искривила загадочная улыбка. Томас изменил тон.

— Наше мнение состоит в том — и прошу, господа, простить в случае вашего несогласия со мной, — что вы работаете плохо, если не сказать — просто безобразно. Президент Нго передал господину советнику Лэнсдейлу специальный доклад о положении в Центральной зоне, представленный господином представителем. — Он махнул рукой в сторону Нго Динь Кана. — Мы внимательно изучили этот секретный документ. И хочу устно передать следующее заключение генерал-майора Лэнсдейла. — Он так посмотрел на Нго Динь Кана, что тот стушевался. — Генерал-майор Лэнсдейл сказал, что, возможно, господин лидер в Центральной зоне либо чересчур большой оптимист, либо он просто не знает обстановки и потому составил подобный доклад.

Епископ Нго Динь Тхук, лицо которого налилось кровью, вытаращенными глазами уставился на Томаса, измерив его от зелёных, как у котики, глаз и раздутых ноздрей до нагих женщин на его рубашке, и хотел было что-то сказать, но, видимо, раздумал. В отличие от брата лицо Нго Динь Кана приобрело бледный, а затем вообще белый цвет; затаив злобу, он молчал. Чан Ким Туен поднёс хрустальный стакан к губам, не упуская из виду ни малейшего движения братьев Нго.

— Возможно, господа забыли, — снова начал раздражённым голосом Томас, — что повсюду на этой земле имеются наши люди. Собственные, достойные доверия источники господина Лэнсдейла сообщили, что обстановка в Центральной зоне в пятьдесят девятом году не была столь спокойной, как прежде. Многие места стали недоступны для нас и превратились в базы Вьетконга. Во многих районах горные племена идут вместе с вьетконговцами против нас. Имеются трудности со сгоном населения в стратегические деревни, в результате чего не выполнена даже третья часть намеченного плана. Вьетконговцы, подобно призракам, просачиваются в наши казармы и разлагают людей. Равнинные районы уже не являются более умиротворёнными. В городах положение также выбывает беспокойство.

В печати используются словечки „чужеземцы“, „иностранная держава“ и разные прозвища в статьях, в которых критикуются США. В учебных заведениях, особенно в институтах, как вам известно, преподаватели открыто призывают студентов и учащихся выступать против „агрессии иностранной державы“ и тому подобное… Такова реальная обстановка. Вьетконг всё ещё не уничтожен, он с каждым днём усиливается и значительно активизировал свою деятельность. А мы бросили сюда, истратили на вас, господа, уже несколько миллиардов долларов!

Томас встал и стал ходить по комнате, отчеканивая каждое слово:

— Вы можете считать, что генерал-майор Лэнсдейл не знает положения в Центральной зоне так, как вы. Вы можете говорить, что американцы любят всё преувеличивать. Вы можете сомневаться в доброй воле ЦРУ. Как хотите. Но разрешите напомнить вам, господа, для ясности: наш противник преобразился, он уже начал вести открытое наступление на нас со всех сторон. Вы в своих виллах и дворцах, знаете ли вы о том, что Вьетконг уже начал действовать? Или вы знаете, но не решаетесь говорить из-за боязни, вызванной соображениями престижа? Или из-за боязни потерять источник помощи? Нет! Мы должны смотреть правде в глаза, хотя эта правда и достойна сожаления. Генерал-майор Лэнсдейл просил меня сообщить вам о своём недовольство и беспокойстве. Последние сведения говорят нам о том, что в обстановке наступает переломный момент. Ветер изменил направление. Если мы не примем своевременные меры, то встречный ветер выметет нас в море и эта территория наверняка достанется Вьетконгу. Это будет означать провал вашего плана „атака на Север“ и прорыв одного из звеньев американской глобальной стратегии. Если мы не начнём энергичных действий, думаю, что господин Даллес не оставит в покое ни вас, ни нас тоже!

Наступила напряжённая пауза. Хотя по показаниям термометра в комнате было 20° по Цельсию, братья Нго чувствовали себя словно на раскалённых угольях. Лицо Кана стало вообще мертвенным. Сказанное Томасом вызывало у него ответную реакцию, но он не осмеливался открыто выразить своё несогласие. Томас подошёл к столу, выпил подряд два стаканчика виски, после чего наклонился в сторону Кана и с расстановкой заявил:

— Поэтому то, в соответствии с приказом генерал-майора Лэнсдейла и президента Нго, я и господин директор Центрального бюро по изучению социально-политических вопросов и прибыли сюда. Вчера я передал вам план „ветер изменил направление“. Это план, одобренный юго-восточным филиалом нашего Центрального разведывательного управления, вам надлежало изучить. Он представляет собой составную часть и дальнейшее развитие в новой обстановке плана „четырёх пунктов“, который был намечен президентом Нго в первые дни после прихода к власти. Сегодня мы хотели бы выслушать ваше мнение, с тем чтобы проводить этот план в жизнь в духе сотрудничества.

Кан затаил дыхание. Подумав о том, насколько большую помощь можно будет получить для осуществления этого плана, он почувствовал, что злоба на Томаса у него прошла.

— Мы тщательно изучили и целиком одобряем ваш план „ветер изменил направление“, — сказал он, — Цель плана полностью совпадает с той целью, которую мы постоянно преследуем. Для подготовки плана „атака на Север“ необходимо умиротворить Юг. Мы восхищены тем, как вы внимательно, детально и конкретно разработали комплекс мероприятий, господа. И в городах, и в сельской местности, и даже на базах вьетконговцев мы должны иметь своих людей во всех их организациях, чтобы знать обстановку и вести подрывную работу изнутри. Одновременно мы будем проводить открытые операции по очистке местности силами национальной армии в сочетании с тайными и молниеносными рейдами отрядов особого назначения для ликвидации пристанищ и вновь сформированных вооружённых отрядов Вьетконга. Нам нужно также готовить людей для засылки на Север с диверсионными целями, чтобы не давать там покоя коммунистам, ибо только в этом случае мы сможем умиротворить Юг.

Епископ Нго Динь Тхук сидел ровно, на груди его покоился крест. Глаза его были слегка прищурены. Слушая младшего брата, он изредка кивал головой в знак согласия. Томас, осушив очередной стаканчик, тоже кивнул головой и похвалил Кана:

— Верно! Именно так! Мы должны заставить ветер повернуть вспять, чтобы он вымел всех коммунистов, всех, кто выступает против нас, всех, кто призывает к консультациям, всеобщим выборам и не признаёт американского влияния на этой земле. Все они будут либо уничтожены, либо посажены в тюрьмы… Нужен план для полного их искоренения.

Похвала Томаса словно опьянила Нго Динь Кана.

— Полностью искоренить Вьетконг? Это же наша государственная политика! Президент Нго ввёл указ десять дробь пятьдесят девять и создал чрезвычайный военный трибунал. Мы приступили к непосредственному уничтожению коммунистов и всех оппозиционных сил — это вам, господа, наверняка известно, но этого ещё недостаточно. Как сказал однажды мой старший брат Нго Динь Ню, политический советник президента Нго: „Нужно подавить ненависть масс и идти вперёд“. Что касается коммунистов, то паша рука никогда не дрогнет. Мы приветствуем вашу искреннюю помощь и признательны за неё, господа. План „ветер меняет направление“ будет нами осуществлён. — Он замолчал на мгновение, взглянул на Томаса, пытаясь определить его реакцию, и, понизив голос, добавил: — Только бы Соединённые Штаты Америки предоставляли нам достаточно средств.

Томас посмотрел на Чан Ким Туена: тот слегка ухмыльнулся, затем рассмеялся и, не меняя позы, словно каменная статуя, сказал:

— По предложению ЦРУ американская миссия экономической помощи соглашается выделить нам пятьдесят миллионов долларов для реализации этого плана.

Лицо Нго Динь Кана просветлело. Томас посчитал нужным дополнить сказанное Чан Ким Туеном:

— Мы, американцы, просим вас, господа, лишь о том, чтобы эти деньги были целиком и эффективно использованы для целей умиротворения.

— Господин Томас, — вмешался шутливым тоном епископ Тхук, — в библии, как известно, Томас олицетворял сомнения и отсутствие веры!

Это ничуть не задело самолюбия Томаса.

— Прошу прощения, ваше преосвященство, но такова наша профессия.

Нго Динь Кан, сделав вид, что он ничего не знает, заявил:

— Есть ещё одно обстоятельство, которое вызывает у нас заботу и о котором я хотел бы сказать вам, господа: нам нужно несколько способных человек, которым можно было бы доверять.

Чан Ким Туен, вертевший в руках хрустальный стакан, поставил его на стол и выпрямил спину:

— Об этом уже побеспокоился президент Нго. Он направит сюда человека, к которому чрезвычайно благоволит, человека, который вместе с ним находился в дальних скитаниях, человека, испытанного нами, обладающего всеми способностями, человека, имя которого вы определённо слышали, господа… Это Фан Тхук Динь.

У этих юношей ясные глаза, энергичный и собранный вид, таким никакая преграда нипочём. Рядом с ними изящные и нежные девушки в длинных белых платьях, но лица их серьёзны и решительны. В руках молодёжи плакаты: „Мы против вмешательства иностранной державы во внутренние дела Вьетнама!“, „Независимость прежде“ всего!», «Обеспечить демократические свободы!».

На трибуне, позади алтаря Отчизны с благовонными дымящимися палочками, во всю ширь стены протянулся большой плакат: «Вьетнамские студенты и учащиеся борются за интересы Родины».

Аудитория «В» института города Хюэ постепенно наполнялась. Здесь собирались студенты и учащиеся четырёх высших учебных заведений города. Были среди них и те, кто не состоял в общественных организациях, и просто любопытные. И, конечно, сюда затесалось немало и агентов, которые даже не знали друг друга.

Радостные приветствия, искренний смех, твёрдые заверения, летучие совещания, сочувствующие взгляды. Но были здесь и блуждающие взгляды, перешёптывания, и уши, прислушивающиеся к каждому слову, и лица, высматривающие что-то своё…

Самыми деятельными здесь были журналисты. Вот иностранные корреспонденты. У каждого свой неповторимый вид, одежда, причёска. У одного два, у другого три фотоаппарата сразу, у третьего магнитофон, четвёртый не расстаётся с кинокамерой. Местные корреспонденты заняты в основном взятием интервью. Спрашивают одного, задают вопросы другому и строчат, строчат в своих блокнотах. Тут же и несколько профессоров: стоят молча, погрузившись в свои думы.

Фан Тхук Динь находился среди любопытствующих. Глядя на молодые, задорные лица, он чувствовал симпатию и волнение. Неожиданно вспомнился состоявшийся накануне разговор с Нго Динь Каном.

По прибытии В Хюэ он был встречен по-особому. Ему направили личную машину Нго Динь Кана. На аэродроме его ожидало несколько высокопоставленных чинов из представительства при канцелярии президента. Тут же была и военная полиция для охраны. Наблюдая из окна машины, он заметил большие изменения в облике города. Аэродром Фубай расширили. Вертолёты, выстроенные в ряд, похожи на огромных стрекоз. Повсюду много военнослужащих. То в одном, то в другом месте громоздятся горы ящиков с военными грузами. Всюду военные посты, казармы. И везде колючая проволока, доты и разношёрстная солдатня. То тут, то там расставлены артиллерийские орудия с чёрными стальными стволами.

А вот и центральная часть города. Да, многое исчезло из старинной архитектуры. Появились какие-то новые корпуса. Современные многоэтажные здания тянутся вверх и смотрят на заросшие мхом дворцы на противоположном берегу Ароматной реки. По водной глади, где раньше размеренно, будто в растянутых местных напевах, плавали только лодки, теперь носятся катера республиканского флота. И на катерах этих опять же солдаты, оружие. Улицы в центре города наполнены грохотом армейских машин. Машины американских советников, машины республиканских войск.

Десятиколесные бронетранспортёры чем-то напоминают слонов. Из джипов торчат чёрные туфли и штанины брюк американских офицеров. «Мерседесы», «бьюики» и «кадиллаки» появились здесь недавно. Открыты магазины по продаже предметов роскоши, работают пивные бары, кафе, магазины с полуевропейскими-полуазиатскими названиями по продаже армейского барахла. Английские слова перемешаны с вьетнамскими. Традиционные длинные фиолетовые платья, какие раньше носили здешние женщины, куда-то исчезли. На смену пришли длинные одеяния из нейлона различных оттенков с яркими цветами или брюки в обтяжку и блузки с открытой шеей и короткими рукавчиками. А пот кинотеатр с огромной рекламой, изображающей полуобнажённую женщину с дико растрёпанными волосами и похотливым взглядом, которая подмигивает краешком глаза, соблазняя прохожих. На этой же рекламе ниже женщины несколько мужчин в широкополых шляпах целятся друг в друга из пистолетов. Рекламу сопровождает дешёвенький текст: «Великое зарубежное кинотворение в цвете. Интригующе, сногсшибательно, захватывающе от начала до конца». Несколько юнцов стоят вытаращив глаза. По улицам бродит много детей. Но больше всех всё же солдат: парашютисты, морские пехотинцы, танкисты, солдаты частей особого назначении.

Фан Тхук Динь вдруг испытал какое-то, смятение, будто он чего то лишился, он словно почувствовал боль расставания с чем то на области мечтаний и тишины, с тем, что прошло и никогда не вернётся.

В тот же вечер его принял Нго Динь Кан. Жуя бетель и пытливо поглядывая на Диня, правитель Центральной зоны сказал:

— Очень рад, что вы присланы президентом сюда на помощь, Но я должен заранее сказать вам одну вещь: обстановка здесь несколько отличается от тамошней.

Динь знал, что тот хочет и напугать, и в то же время проверить его. Перед тем как приехать сюда, Динь внимательно расспросил многих об этой личности. Нго Динь Кан был крайне подозрителен, своенравен и жесток. Он подозревал даже самых близких к нему людей, подозревал и тех, кого присылали к нему Нго Динь Дьем и Нго Динь Ню. Он не хотел, чтобы кто-либо знал о том, что он уже сделал и что он делает. Насторожённость и своеволие его были схожи с подозрительностью и произволом, характерными для феодалов средневековья.

Динь сидел молча, всем своим видом подчёркивая глубочайшее уважение к сказанному Нго Динь Каном. Отметив вежливость и благопристойность молодого человека, тот несколько смягчился.

Он выплюнул бетель и стал разглагольствовать о своём авторитете среди соотечественников, о своём таланте руководителя, организовавшего в здешних местах аппарат власти, абсолютно преданный президенту Нго и ему самому… Потом он стал расспрашивать о Нго Динь Дьеме, о супругах Нго Динь Ню, поинтересовался, как работалось с американцами в канцелярии президента. Затем перешёл к вопросам о семье и о жизни самого Фан Тхук Диня. Узнав, что Динь родился в семье, враждебной революции, и что он живёт один, так же как и он сам, Нго Динь Кан улыбнулся довольной улыбкой.

— Ну что ж, мы, видимо, сработаемся, — сказал он. — Президент Нго поступил очень умно, направив вас ко мне в помощники.

Он рассказал Диню о плане «ветер изменил направление». Фан Тхук Динь уже слышал о нём от Лэнсдейла перед выездом в Хюэ. Лэнсдейл тогда подробно изложил его на встрече братьев Нго с представителями ЦРУ. Динь там тоже присутствовал, так как было уже решено, что его направят в помощь Нго Динь Кану для осуществления этого плана в Центральной зоне. Теперь, слушая изложение Нго Динь Кана, он отметил лишь ту особенность, что тот присвоил себе разработку данного плана, который, оказывается, потребовал большого напряжения мысли, подготовки разных вариантов, перед тем как был послан президенту на утверждение.

— Президент похвалил план и призвал к выполнению его во что бы то ни стало, — изрёк Нго Динь Кан. — Он же прислал вас помочь мне в делах. В плане я говорю предельно ясно: коммунисты готовят удар с трёх направлений: из горно-лесистой местности, которую они контролируют, из равнины и изнутри города. Мы соответственно должны, ударить по ним на всех этих избранных ими направлениях. Это будет решающая схватка.

— И вы наверняка уже имеете план конкретных действий? — в голосе Фан Тхук Диня была сама вежливость.

— Своя же палка бьёт по собственному горбу! — самодовольно засмеялся Нго Динь Кан. — Этого вам знать пока не нужно. Я расставил достаточно сил на всех этих трёх направлениях. Коммунисты подвергнутся совершенно неожиданным ударам, и когда они схватятся, то вся их организация будет уже полностью развалена. Ха-ха… В одном из этих направлений — город, и мы должны обратить внимание на рабочих и учащуюся молодёжь. Я считаю, что институты открывать незачем. Нынешняя молодёжь, нахватавшись зданий, любит рассусоливать то одну, то другую теорию, не считается со взрослыми и вообще ничего не признаёт. После средней школы их всех надо забирать в военные училища. Как вы думаете? Нашей армии не хватает людей, к тому же будет меньше беспокойстве с оппозицией, да и вообще тогда будет меньше бед от них.

Вы не могли бы сказать, что мне предстоит делать, чтобы оказаться достойным доверия президента? — спросил Фан Тхук Динь, пытаясь вернуть собеседника к нужной теме.

— Вы только что приехали, отдохните несколько дней, разберитесь в обстановке. Когда появится дело, которое потребует вашего участия, тогда я попрошу вас дать мне совет. А пока отдыхайте…

«Опять подозрительность и своеволие», — подумал про себя Динь. Он больше ничем не интересовался, а лишь попросил, чтобы ему предоставили личный автомобиль без шофёра и чтобы к нему не приставляли никаких телохранителей. Это нужно для того, пояснил он, чтобы можно было свободно, всесторонне и непосредственно изучить обстановку, чтобы быть способным оказать действенную помощь во многих делах, так же как в своё время он имел честь оказывать её, находясь подле президента.

— Будьте самим собой, покровительственно сказал Нго Динь Кан и с хитрецой посмотрел на него. Он подумал о дошедших до него слухах относительно того, что Динь любитель пошляться по барам и чайным. Поэтому Кан рассмеялся и добавил: — Всякий одинокий человек предпочитает свободу.

Сегодня, глядя на учащуюся и студенческую молодёжь, собравшуюся в институте, Динь вспомнил слова Нго Динь Кана: «…город, и мы должны обратить внимание на рабочих и учащуюся молодёжь»… Он подумал: «А ведь это именно и есть один из узлов тревоги Нго Динь Кана. Это также один из объектов, на которые нацелен план „ветер изменил направление“. Он ведь сказал, что уже расставил силы. Что это за силы?»

— Динь!

Этот весёлый окрик заставил его вздрогнуть; он повернулся: всё такая же шикарная причёска, всё те же длинные загнутые ресницы и те же маленькие, аккуратные и чуть надменные губы. Это была Ван Ань. Диню с трудом удалось подавить внезапно нахлынувшее на него волнение.

Она выглядела изящно в брюках и блузке с обнажёнными белыми руками. Ван Ань держала записную книжку, сбоку висел фотоаппарат «роллейфлекс» с открытым объективом. Рядом с ней была девушка моложе её на несколько лет, одетая в длинное платье нефритового цвета, с белой сумочкой в руке.

— Здравствуй, Ван Ань.

Ван Ань подвела подругу к Фан Тхук Диню и представила их друг другу:

— Фан Тхук Динь, доктор юридических наук, мой друг по учёбе во Франции… А это То Лоан, учительница средней школы Кимлонг, моя близкая подруга в этом городе. Оба слегка поклонились друг другу. Динь повернулся к Ван Ань.

— Ну а ты? — спросил он её. — Ты не сказала, чем теперь занимаешься. Где?

— Прошу прощения, — засмеялась Ван Ань, — я и позабыла. Теперь я корреспондент газеты «Зиен дан».

— Ого, уже стала корреспондентом! И как тебе эта профессия?

— Мне она подходит, так как это свободная профессия и она даёт возможность много ездить, со многими общаться.

— Я верю, что с твоими знаниями, твоим умом и твоим пониманием окружающего ты станешь незаурядной журналисткой.

— Ты перехваливаешь, — пожала плечами Ван Ань. — Каким там пониманием, если я часто не могу понять даже тебя!

Динь прыснул от смеха и повернулся в сторону То Лоан:

— Прошу простить меня, мы встретились с вашей подругой после большого перерыва, и это просто смешно. Вы не слушайте, что говорит Ван Ань обо мне, будто я труднопонимаемый человек.

— Вы не стесняйтесь. — сказала То Лоан, посмотрев в глаза Диню. — Хотя мы и подружки, у меня свои собственные взгляды и мысли.

— Например, помнишь, — продолжала Пан Ань, — как мы были с тобой в тот день вместе в Сайгоне и вдруг произошла та неожиданность. Я так переживала за тебя. Когда же я нашла возможность вернуться, то тебя нигде не было. Я так и не знаю, чем закончилось тогда это дело. Не понимаю, как тебе удалось спастись?

— Уважаемая журналистка, — сказал Фан Тхук Динь, смотря прямо в полные иронии глаза Ван Ань, — вы берёте интервью в неположенное время. Среди нас новая знакомая, а мы всё говорим о своём, это ведь невежливо, правда, То Лоан?

— Прошу прощения, но у меня дела, нужно встретиться с несколькими знакомыми, — сказала То Лоан, решив уйти.

— Нет-нет, оставайся здесь, — схватила её за руку Ван Ань. — Динь же сказал: мы давно не виделись, и нам просто весело, и нет никаких серьёзных разговоров.

— В первый раз встретились, и я ещё не имел удовольствия побеседовать с вами, — поддержал её Динь, явно желая, чтобы То Лоан осталась.

В этот момент раздались аплодисменты. Зал был полон. Все смотрели в сторону трибуны. Там перед микрофоном появился пухлый юноша с круглым белокожим лицом. Он предложил всем спеть перед митингом песню «В путь». И грянула песня. Её звуки неслись, как ветер, как рокот бушующих волн. Песня ещё более сблизила людей, слитых теперь в прочнейший монолит, она очищала души и сердца от всего наносного.

Песня уже кончилась, но её отзвуки, казалось, ещё не утихли, отзываясь волнами в человеческих душах.

Пухлый белолицый студент начал выступление. Он говорил о славной национальной истории, о непокорённости и бесстрашии предков, говорил о силе молодёжи и её ответственности перед страной. Он говорил самозабвенно, выразительно и увлекающе. Каждое его слово дышало огнём. Аплодисменты то и дело прерывали его речь. Глаза всех были устремлены к нему, и в них горели восхищение и любовь.

— Хорошо говорит! Кто это? — наклонился к Ван Ань Фан Тхук Динь.

— А ты не знаешь? Это один из руководителей движения студенческой и учащейся молодёжи в Хюэ Ли Нгок Ту, студент литературного факультета.

После небольшой паузы То Лоан добавила:

— Его очень любит молодёжь.

Оратор продолжал свою речь. Он говорил теперь о вмешательстве иностранной державы и посягательствах на суверенитет страны, он призывал всех, прежде всего молодую интеллигенцию, студентов, учащихся, придерживаться национальных традиций. Когда выступление закончилось, в аудитории долго, не утихая, гремели аплодисменты.

Фан Тхук Динь вытащил сигарету и закурил. Краем глаза он увидел, как напряглось лицо То Лоан и как в тот же момент Ван Ань нажала на спуск фотоаппарата.

С улицы послышался скрип тормозов машин. С них стали спрыгивать полицейские, которые ринулись в институтский двор.

Нго Динь Кан согласился с тем, чтобы Фан Тхук Динь жил в отдельном особняке, вне стен представительства, и имел в своём распоряжении «мерседес». Но Динь не смог отказаться от двух служащих, приставленных к нему Каном. Один из них был помощником и телохранителем Диня.

Прибыв в особняк, Динь разместил этих двух людей в нижних комнатах, а сам, заложив руки за спину, стал делать обход всех помещений. Во всём здесь чувствовался комфорт: кровати, стулья, модерновые столы, радиоприёмники, кондиционеры. Внешне равнодушный, Динь в то же время самым внимательным образом изучал всё, включая расстановку мебели, украшения комнат, электропроводку и даже дверные щели.

Утром, около девяти часов, Динь пошёл на встречу с Нго Динь Каном, ибо тот всегда просыпался поздно, канителился до этого часа и только тогда приступал к работе.

В это утро перед встречей с Нго Динь Каном Динь пошёл прогуляться по городу. Это стало его привычкой после возвращения в Хюэ. Пешая прогулка по утрам успокаивала его морально и поддерживала физическую форму. В эти минуты он проникался ещё Полыней любовью и привязанностью к своему городу. Каждое дерево, каждый перекрёсток, каждый переулок, казалось, несли на себе печать чего-то такого, что отличает родные места от других. Утренний ветерок с Ароматной реки веял прохладой. В такие минуты он чувствовал, как радуется душа, и лица прохожих по утрам выглядели более ясными, чем в другое время дня: лица женщин, идущих на рынок, лица рабочих, служащих — они ещё не успели устать от изнурительного дня, и новые тяжести ещё не проложили на них новых морщин и не затаились печалью в уголках глаз.

Он неторопливо шёл по улице Чан Хынг Дао, ещё малолюдной в этот час. Многие магазины были пока закрыты. Он шёл дальше, миновал фотоателье, гостиницу, потом заглянул в книжный магазин, в котором несколько лет назад покупал романы, и взял там утреннюю газету. Потом он вышел в парк Нгуен Хоанг, сел на каменную скамейку и стал любоваться видом на реку. Внимательно оглядевшись по сторонам и никого не заметив, вытащил из газеты листочек бумаги и незаметно положил его в карман. После этого он занялся чтением газеты. Ознакомившись с новостями, он не торопясь пошёл обратно. Придя в свою комнату, Динь достал листочек бумаги. Там было написано:

«Уважаемый господин!

На вашем личном счету за книги недостаёт трёхсот пиастров. Просьба рассчитаться. Наше почтение и признательность».

Фан Тхук Динь достал из ящика коробочку с белым порошком и слегка присыпал им листок. Потом из другого ящика взял колбочку с синей жидкостью, капнул немного на ватку и стал растирать ею порошок на бумаге. Вскоре появилась новая строчка: «Разобраться в То Лоан, дочери Фам Cyaн Фонга». Он чиркнул зажигалкой, сжёг листок и растёр пепел в пепельнице.

Чёрный «мерседес» медленно ехал по дороге, проложенной по берегу реки Анкыу. Машина остановилась у огромного дома с обширным садом. Раньше это был дворец Андинь, место отдыха матери Бао Дая.

Из машины вышли Нго Динь Кан и Фан Тхук Динь. Они не торопясь вошли в дом, который, хотя и претендовал своей архитектурой на роскошь и элегантность, имел тем не менее мрачный вид. Охранники, выскочившие ил двух джипов, тут же рассеялись по сторонам, кроме пристроившегося к двум господам личного телохранителя Кана. Это был высокий и крепкий мужчина. Кан говорил как-то, что этот парень стреляет одновременно из двух пистолетов не хуже, чем любой ковбой в фильме. К тому же он знал всевозможные приёмы, в том числе японского каратэ, и мог один уложить несколько десятков людей. Он был предан Кану, как собака своему хозяину.

Нго Динь Кан повёл Диня в свой апельсиновый сад, расположенный с тыловой стороны этого укреплённого, как настоящая крепость, замок. Сад не имел конца. Апельсиновые деревья с их соприкасающимися зелёными кронами, казалось, образуют сплошной ковёр. Большие круглые плоды сгибали ветки своей тяжестью, поэтому под них кое-где были поставлены подпорки, чтобы апельсины не касались земли. Глядя на эти ровные ряды деревьев без единого завядшего листочка и подпорченного плода, невольно думалось о том, сколько же сюда вложено труда. Но кругом не видно ни души. Какая-то мрачная тень исходила от этой зелени. Пустынно. Безмолвно. Непонятно почему, по Фан Тхук Динь испытывал какие-то странные чувства. Едва он вошёл с Нго Динь Каном в этот сад, как сразу же уловил противоречие между ослепительной зеленью листьев и пугающей атмосферой заросшего мхом здания, между ухоженными рядами деревьев, где выщипана каждая травинка, где перебран каждый листочек, и какой-то скорбной и леденящей душу общей атмосферой.

— Те, кто ухаживает за этим садом, достойны наград, — сказал Фан Тхук Динь.

— Это работа заключённых, — ответил Нго Динь Кан, жуя бетель. — Я приказал тюремщикам выводить сюда каждое утро заключённых и заставлять их прореживать листья, убирать сад, удобрять землю. Если кто-нибудь из них пропустит хоть один испорченный лист или собьёт апельсин, его расстреливают на, месте. — Помолчав несколько секунд, он пробормотал себе под нос: — Надо расстреливать их как можно больше, чтобы сокращать количество.

Только теперь Динь понял, отчего здесь такая мрачная обстановка, покрывающая своей пеленой зелень этого сада, который в другом случае был бы источником радости и жизненных сил. Кан остановился у одного из деревьев с налитыми золотистыми плодами, выплюнул бетель, сорвал один апельсин и протянул его Диню.

— Это очень сладкий плод, — сказал он. — Вы знаете, почему мои апельсины такие сладкие и сочные, а?

— Уважаемый господин, я ведь не садовник, — улыбнулся Динь.

— А был бы и садовником, всё равно не смог бы точно ответить, — рассмеялся, довольный, Кан. — Так и быть, скажу: это место расположено близко к тюрьме, где сидят коммунисты. Я приказал, чтобы здесь были вырыты ямы заранее, и когда какой-нибудь вьетконговец умирает, то его хоронят в этой яме и в неё сажают дерево. Некоторых я хороню заживо, заливая потом известью. Лучшего удобрения и быть не может… Ха-ха… Вы видели, как иногда под корни дерева закапывают дохлых кошек? Хе-хе… а человеческий труп и того лучше… Попробуйте апельсин, убедитесь!

— Благодарю вас, — слегка поклонился Динь. — Со вчерашнего дня у меня что-то болит живот, слабит, сейчас я ничего не беру в рот.

— А жаль, — причмокнул губами Нго Динь Кан. Он повернулся и швырнул апельсин идущему позади охраннику. — На, держи!

Тот ловко поймал апельсин. Кан сорвал другой спелый плод и своими длинными, как у учёного-конфуцианца, ногтями стал очищать кожуру. Он с большим аппетитом клал каждую дольку в рот. По губам, красным от недавнего выплюнутого бетеля, тёк апельсиновый сок. Фан Тхук Диню померещилось, что это сочится кровь.

— Вы только что сказали, господин, что здесь близко тюрьма с коммунистами? — спросил он, отведя взгляд в сторону.

— Ага, — выдавил Кан, проглотив дольку апельсина. — Я поведу вас туда… Чуть ли не ежедневно я отправляю самолётом апельсины в подарок президенту и обоим Ню, — продолжал он рассказ о своём саде. — Президенту тоже очень нравятся эти апельсины.

Видя, что телохранитель съел первый апельсин с большим аппетитом, Кан сорвал ещё один и, как первый, швырнул ему со словами:

— На, держи!

Затем Нго Динь Кан повернул влево и направился к усыпанному плодами дереву. Апельсины на нём были крупные, томно-красного цвета. Он показал рукой и сказал:

— Хорошее дерево, а плоды несъедобные, вот что странно. Здесь, под корнем, лежит труп связного коммунистов. До чего же был отчаянный: ему уже выкопали яму, чтобы зарыть живьём, а он так и не выдал своих! — Он повернулся к охраннику: — Скажешь начальнику тюрьмы, пусть добавит извести под это дерево. Если на будущий год плоды будут кислыми, то вырвем его и посадим здесь мандариновое дерево из Гонконга. Пойдёмте, я покажу вам ещё свои орхидеи, — обратился он к Фан Тхук Диню.

Они вышли из апельсиновой рощи и направились к орхидеям, расположенным всего в двадцати шагах. Позади брёл телохранитель. Так же пустынно и так же безмолвно. Только шарканье босоножек Кана и стук каблуков Диня.

Они вошли в зону орхидей. Раньше этот уголок сада был отведён под скороспелые плодовые деревья. Теперь же Кан поставил здесь бамбуковые решётки, которые тянулись под кронами деревьев до самого дома. Под этими решётками были подвешены сотни корзиночек с орхидеями, Казалось, что цветы растут прямо на стволах деревьев, и это придавало им естественный вид. Каждая корзиночка была размещена по-особому. В одних цветы уже распустились давно. В других они напоминали летящих бабочек; были и такие цветы, которые чем-то походили на длинный и пушистый лисий хвост. От цветов исходил терпкий аромат. Несмотря на это, и здесь была тень мрака и пустоты. Изредка Диню чудились какие-то звуки, напоминавшие шёпот и стенания. Но они были настолько неуловимы и расплывчаты— словно доносились из иного мира, — что он не верил даже своим ушам. Ему стало не по себе. «Почему мне это почудилось?» — спрашивал он себя с беспокойством. Разобраться в своих ощущениях ему было трудно.

Нго Динь Кан, указывая на корзиночки с орхидеями, объяснял:

— Это Тигровый хвост, это Коричный аромат, вон там Плавники дракона…

Вое эти названии, однако, звучали словно в пустыне, ибо Динь только делал вид, что слушает; мысленно он был очень далеко отсюда.

— А эти цветы доставлены только что с горного плато, я не знаю их названия, — продолжал Нго Динь Кан. — Может быть, стоит назвать их как-то по-новому. Я сделаю свой сад известным, ничуть не уступающим прославленным цветникам, которые есть во Франции или у президента Индонезии Сукарно. Вы были во Франции? А ходили смотреть орхидеи в Люксембургском саду?

— Нет, господин, во Франции я был слишком занят учёбой.

— Что вы думаете о декорации этого уголка сада?

— Уважаемый господин, ваш набор орхидей действительно богат. Думаю, что во Вьетнаме не найти другого места, где было бы столько красивых орхидей, как здесь.

Польщённый, Нго Динь Кан пустился в дальнейшие рассуждении.

— Вы правы. На юге Центральной зоны и в джунглях к западу от плато имеется много цепных пород деревьев. Орхидеи, растущие на них, резко отличаются от всех обычных орхидей, где бы они ни росли в мире. А вот этот вид мало кому известен вообще, про него в книгах совсем ничего не говорится. Недавно полковник Тхиеу прислал мне из Банметхуэта несколько корзинок. По его словам, целый полк в течение нескольких месяцев рыскал по джунглям в районе трёх границ, нарывался там на всякие засады, потерял более двух рот личного состава, но всё же вот эти цветы были найдены…

«Полковник Тхиеу…» Неожиданно Фан Тхук Динь вспомнил, что однажды встретил этого человека, когда тот был лейтенантом во французском легионе, в доме Као Суан Данга. Он, помнится, очень верит в предсказания, знает, где можно выгадать, умеет угодничать. Он прошёл путь от рядового, служил при дворе начальника провинции Ниньтхуан ещё при французах. А теперь он полковник в рядах национальной армии. Вот на что он способен ради собственной карьеры!

Нго Динь Кан показал Диню несколько корзиночек с орхидеями, присланными Нгуен Ван Тхиеу в подарок.

— Взгляните, это по-настоящему редкие цветы… В лунные ночи ветки орхидеи благоухают. Сами же цветы источают ещё более тонкий аромат… По правде говоря, не жаль и двух рот в обмен на несколько таких корзиночек. Я уже попросил президента присвоить Тхиеу звание старшего полковника.

«Ле Нгоа Чиеу из Южного Вьетнама в старину и Нерон времён Римской империи были не так жестоки, как этот правитель», — подумал Динь. Его захлестнуло чувство омерзения, доходящее до тошноты, в то время как Нго Динь Кан, снова жевавший бетель, упивался своими орхидеями.

Со стороны мрачного дома послышались какие-то стоны, на этот раз более отчётливые, так как Динь стоял вплотную к стене. «Тюрьма где-то здесь», — подумал он. У него больше не оставалось никаких сомнений на этот счёт. Как бы невзначай он спросил:

— Этот цветник такой ценный, так почему бы вам не разместить его у себя, чтобы получать больше наслаждений.

Словно заранее предвидя такой вопрос, Нго Динь Кан рассмеялся:

— Ха-ха, а вы сами не догадываетесь? — Не дожидаясь ответа, он указал рукой на дом. — Здесь есть кому удобрить. Тут заточены коммунисты, они и удобряют. Их жизни и служат гарантией. А некоторые из них поплатились головой за то, что не стали удобрять.

Ощущения Фан Тхук Диня обрели ясность. Это уже не были какие-то расплывчатые тени. Хотя он стоял посреди орхидей, забивших всё своим запахом, и перед домом, который прежде был закрытым дворцом, он не испытывал ничего, кроме жжения в груди. Вокруг него больше не было ни пустоты, ни безмолвия. Повсюду было множество людей, они вставали, брались за руки и кричали во весь голос. Листья орхидей — это человеческие глаза, пытливо всматривающиеся в тебя. Гирлянды цветов— это трясущиеся руки людей. Он отчётливо слышал стенания заключённых, даже звон цепей, почти ощущал присутствие этих людей.

— Что с вами? — спросил Нго Динь Кан. Лицо Фан Тхук Диня слегка перекосилось.

— Прошу прощения, приступ боли в животе, — сказал он.

— Давайте возвращаться. Как-нибудь в другой раз я свожу вас в тюрьму для коммунистов в этом здании…

Чёрный «мерседес» помчал Нго Динь Кана и Фан Тхук Диня обратно. Спереди и сзади ехали джипы с охранниками.

Загоревший от солнца и словно обрубленный топором затылок телохранителя, сидевшего впереди, рядом с водителем, раздражал Диня, поэтому он стал смотреть в боковое стекло. Неожиданно он увидел девушку на мотороллере. «Мерседес» обогнал её, но Динь повернулся назад, чтобы ещё раз взглянуть на девушку.

Заметив, с каким вниманием он смотрел на неё, Нго Динь Кан спросил:

— Вы, кажется, заинтересовались этой девушкой?

— Уважаемый господин, — сказал спокойно Фан Тхук Динь, — очень красивая девушка. Вы знаете её?

— Ха-ха! А вы как думаете? Если бы я не знал каждого в этом маленьком городе, то разве сидел бы сейчас так спокойно? А у меня ещё вся Центральная зона, за которой я слежу. А вы что, действительно обратили на неё внимание, да?

— Господин, я ведь такой же мужчина, как и все другие.

— Вы хорошо знаете эту девушку?

— Да нет ещё.

— Ничего не выйдет! У неё уже есть любимый.

— А кто? — полюбопытствовал Фан Тхук Динь.

— Один американский парень, сын миллионера Дэнта Фулитстона из Майами.

— Уильям Фулитстон! — воскликнул поражённый Динь.

— Вы и его знаете? — последовал вопрос.

— Когда я был подле президента, он сообщил мне несколько фамилий сотрудников американской разведки в Сайгоне. Он советовал не общаться с ними. Среди них была фамилия и Уильяма Фулитстона, которую вы только что упомянули.

Нго Динь Кан посмотрел на Диня и придал своему голосу сердечность:

— То, что советовал вам президент, правильно. Не вздумайте трогать этого типа, он опасен. Лучше я познакомлю вас с другим.

— Да, хорошо бы, господин.

В мозгу Диня вспыхнула строка из записки, возникли вопросы: каковы отношения между То Лоан и Фулитстоном? почему они знакомы? что за человек эта То Лоан?

На следующей вечер Фан Тхук Динь получил приглашение от Нго Динь Кана пожаловать к нему в его личную резиденцию на улице Хамнги.

В ходе беседы Кан много расспрашивал об опыте обращения с американцами, ибо хочешь или не хочешь, а американцев в Центральной зоне становится с каждым днём всё больше и больше. Он спрашивал о чертах характера, привычках, вкусах каждого из высокопоставленных служащих США, особенно посла и руководителей военной и экономической миссий.

«Вы жили в Сайгоне и постоянно общались с ними, — говорил он Диню, — вы их всех знаете, поэтому вы должны быть моим советником и по дипломатическим вопросам». Он спрашивал о том, какой опыт в этом отношении имеется у его старших братьев — Нго Динь Дьема и Нго Динь Ню. «Как нужно действовать, чтобы знать всё о деятельности интересующих меня лиц и управлять ими? — спрашивал он. — Конечно, у меня будет свой способ, но президент и братец Ню, должно быть, более умелы, чем я, поскольку я вижу, как чётко и эффективно они действуют».

После небольшой паузы он сказал:

— Всё это беспокойство в порядке вещей. Самое же большое беспокойство наше — это по-прежнему коммунисты. Они есть, кажется, всюду, и в то же время их нигде не видно. Такое впечатление, что только отрубишь голову, как тут же вырастает новая. Любой встречный может оказаться вьетконговцем. Вас направил сюда президент, и я хочу, чтобы вы помогали мне в основном в этом… В городе появились листовки Вьетконга. Им удалось доставить в город партию оружия. Возможно, они готовятся развязать террор.

До сих пор Динь отвечал Кану поверхностно. Его мысли были заняты То Лоан. Почему «Ароматная река» дал задание разобраться в То Лоан? Отчего То Лоан, возможно, является любовницей Уильяма Фулитстона — этого агента ЦРУ в личине корреспондента? В бытность свою в Сайгоне, по газетам и по разговорам в чайных, Динь знал кое-что о То Лоан. Эта девушка часто выступала на тему о национальном суверенитете, она участвовала в борьбе за демократические свободы, требовала защиты национальных прав, выступала против иностранного вмешательства. Многие отзывались о ней с уважением и симпатией. Такая девушка — и любит агента ЦРУ?

Нужно прикинуть различные варианты. Обманул ли меня Нго Динь Кан? Если да, то с какой целью? Или он посчитал моё внимание к То Лоан чем-то необычным? А если он сказал правду? Значит ли это, что всё, что делала То Лоан в Сайгоне, было фальшью? То Лоан — дочь Фам Суан Фонга?

Диню пришла в голову мысль — как будто в потёмках блеснул луч света. Имя Фам Cyaн Фонга немедленно вызвало в его мозгу ряд ассоциаций, связанных совсем с другими делами: он вспомнил, что печать и весь пропагандистский аппарат в Сайгоне подняли шумиху вокруг смерти человека по имени Фам Суан Фонг, утверждая, что он был убит вьетконговцами. Были опубликованы и снимки, и подробный рассказ о том, как вьетконговцы, решив ограбить Фам Cyaн Фонга, устроили к нему на виллу Бонглай своих людей, которые зверски убили его. Благодаря активно и быстро проведённому полицией расследованию, преступники были арестованы, и они полностью признали свою вину. Фотографии жертвы и её убийц были помещены во всех газетах. Когда Фан Тхук Динь рассматривал фотографию жертвы, лежащей в луже крови, перед ним возник образ старика Шаня. Фам Суан Фонг и старик Шань — одно ли это лицо? Почему он был убит? Почему сайгонская пропаганда так расшумелась, утверждая, что это бесчеловечное злодеяние Вьетконга?

Когда это случилось, Фан Тхук Динь, помнится, задавал много подобных вопросов. Но постепенно другие дела оттеснили этот случай и вопросы, на которые не было получено ответов, временно были отодвинуты в сторону. Теперь же проблема То Лоан вновь поставила все эти вопросы. Фан Тхук Динь старался расставить их в последовательный ряд в соответствии с фактами: старик Шань — Фам Суан Фонг — отец То Лоан — убит вьетконговцами — То Лоан настроена антиамерикански — отец убит — становится любовницей агента ЦРУ… Но действительно ли вьетконговцы убили Фам Суан Фонга? Кто это сделал? Американцы? Нго Динь Кан? Свет едва-едва забрезжил в этом месте, но вновь погас, ничего больше так и не прояснив в мыслях. «Нужно будет спросить у „Ароматном реки“». Эта мысль приходила ему каждый раз, когда не удавалось самому решить какую-нибудь проблему. «Ароматная река» прольёт свет на все эти вопросы, и, когда они станут ясными, он получит конкретные и точные ответы.

— В настоящее время мы должны действовать собранно, — продолжал Нго Динь Кан, — без дрожи в руках, без всяких компромиссов. Нам нужно уничтожить всех вьетконговцев. Предстоящий план мой состоит в следующем…

Эти слова Нго Динь Кана привлекли внимание Фан Тхук Диня.

— Необходимо, — продолжал тот, — немедленно перекрыть каналы заброски ими оружия и листовок в город. Не нужно давать разрастаться гнойнику на нашем теле.

— Странно, — притворно удивился Динь, — мы так ведь строго контролируем положение. Как же им удаётся доставлять в город оружие?

— Ничего странного, Динь, нет. Ну и хитрецы же эти вьетконговцы! Они перевозят оружие из своих военных баз в пункты связи в загородной зоне, а оттуда перебрасывают его в организации в городе. В этих низовых организациях состоят даже наши полицейские и жандармы. Я приказал выявить всех этих людей, которые, как говорится, жрут государственный рис, а поклоняются коммунистам. Нельзя их так оставлять. А что касается пунктов связи вьетконговцев в пригороде, то ряд из них мне известен, ибо… — Нго Динь Кан рассмеялся. — Ибо во многих организациях вьетконговцев есть наши люди. Скоро я начну с помощью армии операцию по очистке пригородной зоны. Как ваше мнение?

Подумав минуту, Фан Тхук Динь предложил:

— Уважаемый господин, можно было бы начать с района Кимлонг, а потом и дальше.

Нго Динь Кан сразу не ответил. Он задумался.

— Этот район, — сказал он наконец, — мы пока оставим в покое. Военная операция — это значит стрельба, убийства. Сеть наших организаций в этом районе работает хорошо, и если мы начнём там действовать, то могут быть ненужные потери. Необходимо время, чтобы они подготовились заранее.

— А какой район ВЫ решили очистить первым?

— Правобережье Ароматной реки. Начнём с района Лонгтхо…

— А левобережье?

— Потом. Срочной необходимости в этом нет. Двусмысленность ответов Нго Динь Кана отозвалась сполохом света в мозгу Фан Тхук Диня. Правобережье — это район, где живут преимущественно трудящиеся. А на левом берегу Кану удалось создать многие организации партии Труд и персонализм и разбросать там сеть своих тайных агентов. То Лоан тоже живёт в этом районе…

Когда они возвращались домой, было уже совсем поздно. Телохранитель Кана, угрюмо скрестив руки на груди, прогуливался но двору. Он всегда укладывался спать позже Нго Динь Кана и спал в маленькой комнатке в коридоре, ведущем к спальне Кана. Не проронив ни слова, он кивком головы попрощался с Фан Тхук Динем.

Машина Диня мчалась по улицам. Перед глазами мельтешили пятна света фонарей и тени, отбрасываемые кронами деревьев. Хюэ не знал ночной жизни, как Сайгон. У этого города был свой стиль. Семейная жизнь тут была чем-то священным. Пустынные улицы. Не видно ни одного такси. Встречались только военные машины. Проехал полицейский патруль. На тротуарах тоже лишь солдаты.

Вдруг Динь увидел женщину, которая бежала, крепко держа на руках ребёнка. Она бежала, шатаясь от усталости и страха. Вот она остановилась, быстро открыла личико ребёнка, прикрытое тонким платком, взглянула на него и вновь бросилась бежать. Динь подъехал ближе к тротуару и на ходу окликнул её:

— Вам нужно доставить ребёнка в больницу? Садитесь, я подвезу.

Женщина остановилась, посмотрела на машину и на Фан Тхук Диня, словно проверяя его. Он отметил, что она ещё молода, что ей, наверное, около тридцати, волосы собраны в пучок на затылке, лицо утончённой красоты, а глаза, хотя и горели беспокойством и испугом, светились умом и грустью. Динь вышел из машины и широко распахнул дверцу.

— Ребёнок, кажется, тяжело болен. Я знаю больницу. Я быстро отвезу вас, — предложил он. — Любая минута опоздания может стоить ребёнку жизни.

Почувствовав искренность и честность в словах Диня, женщина оставила свои сомнения и села в машину.

— Я благодарна вам… Большое спасибо.

— Что с ребёнком? — спросил Динь, когда машина тронулась.

— Вот уже два дня держится температура, — ответила она, прикрывая ножки ребёнка. — Думала, обычная простуда. Но у него начались судороги, и даже глазки стали вылезать из орбит, вот я и бросилась искать «Скорую помощь».

— Сколько ребёнку лет?

— Два с небольшим.

— Прошу меня извинить, но где ваш муж, почему он не вместе с вами, ведь одной ходить ночью опасно, вдруг что случится?

Женщина промолчала. Она была смущена. Фан Тхук Динь сразу почувствовал это смущение и не стал больше задавать вопросов. Однако, взяв себя в руки и успокоившись, женщина заговорила:

— Отец ребёнка работает, его нет по целым суткам, он редко бывает дома…

Ребёнок неожиданно заплакал и стал кричать. Для матери это было хуже всякой пытки, она побледнела и дрожащим голосом воскликнула:

— Что с тобой? Маленький мой…

Ребёнок продолжал громко плакать, он сбросил ножками покрывало, его сводили судороги. Лицо женщины побледнело от испуга, она заливалась слезами. Фан Тхук Динь, стиснув зубы, увеличил скорость.

Машина подъехала к больнице. Он сразу же бросился к дежурным. Представившись, попросил врачей срочно заняться ребёнком. Услышав, что он близок к Нго Динь Кану, персонал дежурного отделения тут же пришёл в движение. Медсестра выбежала встретить женщину с ребёнком. Вокруг малыша собрались люди в белых халатах. Это был симпатичный мальчик, но боль обезобразила его личико. Головка ребёнка, словно каменная, была запрокинута назад, губы пересохли, глаза сильно выпячены. Он кричал, и эти крики разрывали материнское сердце. Врачи расспросили о течение болезни. Они измерили температуру, осмотрели глаза, полость рта, прослушали сердце, составили историю болезни. Мать с болью смотрела на дитя и странно поглядывала на врачей, как бы безмолвно о чём-то их спрашивая.

В конце концов один из врачей сказал Фан Тхук Диню и женщине:

— У ребёнка симптомы заболевания мозга, весьма редкой болезни. Придётся взять на анализ спинной мозг. К счастью, ребёнок доставлен к нам своевременно. Опоздание в подобном случае было бы крайне нежелательным. Мы примем все меры для спасения ребёнка. Оставляйте его здесь на лечение, и пусть с ним побудет мать.

Женщина растерялась и от испуга не могла ничего сказать. Фан Тхук Динь стал её утешать:

— Вы должны смотреть за ребёнком. Вам надо остаться. Всё, что нужно передать семье, я передам. У меня машина, и это не составит труда, вы не стесняйтесь…

— У меня дома остались двое детей без присмотра, — сказала сквозь слёзы женщина. — Я не знаю, что делать… Как бы скорее сообщить об этом мужу.

— Скажите только, где он, и я немедленно разыщу его, — решительно предложил Фан Тхук Динь.

Женщина продолжала всхлипывать. Она часто моргала ресницами, слёзы по её лицу текли ручьём. Но поняв наконец, что другого выхода нет, она извинилась и попросила Фан Тхук Диня выйти с ней на улицу.

— Не знаю, как передать отцу ребёнка, чтобы он немедленно возвращался. Ну что же, придётся положиться на вас. Я не буду ничего скрывать. Мой муж работает личным охранником господина Кана, поэтому он обязан круглыми сутками быть рядом с ним. Будьте настолько любезны, спросите в резиденции Ли Лама.

Фан Тхук Динь оторопело смотрел в красивое, благочестивое лицо женщины. Может ли такое быть? Перед его взором всплыл образ неотёсанного и вечно угрюмого охранника Нго Динь Кана. Этого человека семья Нго воспитывала с детства, он прошёл специальный курс подготовки, был известен тем, что с помощью разных приёмов мог побороть подряд несколько десятков людей, и стрелял он обеими руками без промаха. Образ верзилы явно не вязался с нежной и красивой внешностью этой женщины, которая так изысканно говорит и так глубоко привязана к ребёнку. Может ли такое быть? Но факт был налицо.

Чувствуя удивлённый взгляд Диня, женщина не поднимала глаз, продолжая плакать. Голос её был исполнен внутренней боли.

— Вы помогли мне с ребёнком, — сказала она, — прошу помочь уж до конца. Я и мой ребёнок будем вечно нам признательны. Если вы не поможете, то дома мои крошки останутся без присмотра. Пойдите в резиденцию господина Кана на улице Хамнги и спросите Ли Лама.

Динь видел перед собой только её заплаканные глаза, которые стали ещё более печальными.

— Я найду его, привезу сюда, а потом доставлю домой к детям, — ответил Динь уверенно.

Он вернулся в больницу, сказал что-то врачам и быстро направился к машине. Он мчался обратно по дороге, ведущей к дому Нго Динь Кана. В машине его охватили сложные ощущения, смешанные с какой-то растерянностью, которые трудно поддаются описанию. Он радовался, что женщина успела вовремя доставить ребёнка в больницу. Но отцом ребёнка был тот мрачный телохранитель Нго Динь Кана… Печальные глаза женщины… Непроницаемое лицо охранника… Благочестивый вид, подёрнутые грустью глаза женщины… Жестокость и угловатость мужа… Но ярче всех других был образ ребёнка, захлёбывающегося от крика посреди обступивших его людей в белых халатах.

Фан Тхук Динь прибавил скорость.