Однажды - это было во время появления Мишеля на острове Макатеа - мы сидели с ним и беседовали о всяких делах. Вдруг он совершенно равнодушным тоном сообщил мне, что собирается вместе с Эриком де Бишоп плыть на плоту в Южную Америку. Я подумал, что ослышался, и переспросил его. И он тем же спокойным голосом сказал мне о своем необыкновенном решении и добавил, что уже уволился с судна. От неожиданности я онемел и долго не мог произнести ни одного слова. Еще на Руруту я часто слышал об Эрике, поселившемся там задолго до моего приезда. Прочитал много книг о его приключенческих плаваниях. Мне он казался каким-то легендарным и достойным восхищения человеком, которого можно сравнить с Магелланом, Куком, Лаперузом. И это смелое плавание, которое он собирался совершить на 67-м году своей жизни, представлялось мне столь же грандиозным и фантастическим, как путешествия знаменитых первооткрывателей в Тихом океане несколько веков назад.

Мишель коротко рассказал мне о начатых приготовлениях. Эрик уже закончил детальный чертеж конструкции плота. Комендант маленькой военно-морской верфи в Папеэте выделил место для строительства и обещал всяческую помощь. Добродушные таитяне срезали в горах 800 толстых бамбуковых стволов и с большим трудом притащили их на верфь. Но Эрику не хватало рабочих рук. В его распоряжении было всего лишь несколько человек - Мишель, его ровесник некто Франсиско Коуэн, который также собирался принять участие в путешествии, и несколько таитян. Нужно было по крайней мере еще два добровольца. Мишель добавил, что если они покажут себя с хорошей стороны, то наверняка смогут участвовать в путешествии. Нетрудно было догадаться, куда он гнул. Меня он ни о чем не спросил, сразу же попрощался и медленно побрел в порт, где стояло его судно.

Это был ловкий маневр. Я, конечно, начал бы возражать Мишелю и нашел бы массу веских причин, чтобы остаться на Макатеа, где я был материально обеспечен и имел возможность продвигаться по службе. Он же сделал мне коварный намек и заставил работать мою фантазию. Ему лучше, чем мне, было известно, как сильно тоскуют по морю бывшие моряки. Почти против собственной воли я все чаще и чаще подумывал о чудесных приключениях. И участником их будет Мишель, а не я. Наконец я не выдержал и решил принять заманчивое предложение, которое мне пока никто еще не сделал.

В начале июня 1956 года я приехал в Папеэте. Я увидел, как Мишель и Франсиско на том месте, где строился плот, готовили огромные вязанки бамбуковых стволов. Каждый ствол был толщиной с руку. Вскоре пришел Эрик, по-видимому, он нисколько не удивился моему присутствию и одобрительно похлопал меня по спине. Должно быть, Мишель уже давно заверил его, что он может на меня рассчитывать. Во всяком случае, как мне показалось, поведение Эрика означало, что я принят в члены экспедиции. Со свежими силами взялся я за работу. Готовые связки бамбука мы укладывали в большую деревянную раму длиной 14 метров и шириной 45 метров. На этом огромном плавучем сооружении нужно было построить невысокую палубу, каюту и установить две мачты. Вряд ли есть более простой план постройки плота, но сидеть верхом на бамбуковых стволах и без конца закреплять, оттягивать и завязывать узлы при страшной тропической жаре очень утомительное занятие.

Через неделю приехал секретарь экспедиции - чилийский консул во французской Полинезии Карлос Гарсия Паласиос. С ним прибыл невысокого роста плотный чилиец, изъявивший, как сообщил Карлос, желание нам помогать. Мы с радостью приняли его предложение. Удовлетворяя наше любопытство, Карлос рассказал, что Хуанито - так звали его соотечественника- по профессии корабельный механик, прибыл на Таити десять месяцев назад на увеселительной яхте. Хозяин яхты получил выгодное предложение от одной торговой фирмы в Папеэте и продал ее. Вместо того чтобы сразу же вернуться в Чили, как сделали остальные члены экипажа, Хуанито стал попусту тратить полученные на билет деньги - устраивал пирушки с вновь обретенными таитянскими друзьями и подругами. Но ничто не вечно, тем более деньги на Таити. Бедняга Хуанито скоро остался без денег и без друзей. Последние месяцы он работал в саду консульства, но такое трудоустройство измучило обе стороны, и Хуанито решил переменить профессию. Он не знал ни слова по-французски, но мы выразительными жестами объяснили ему, что от него требуется. Весело улыбаясь, будто мы оказали ему какую-то услугу, он сел верхом на бамбуковые стволы и начал связывать их с такой быстротой и таким уменьем, что, казалось, ничем другим он никогда в жизни не занимался.

Скоро мы единодушно решили, что Хуанито заслуживает достойного вознаграждения и лучшим вознаграждением было бы взять его в путешествие на плоту.

Мы сказали об этом Эрику, и, поскольку один из предполагаемых участников только что сообщил о своем отказе, Эрик сразу же согласился внести Хуанито в список.

- Нам могут пригодиться его технические познания. Мы собираемся взять с собой полную радиоустановку с бензиновым мотором и прочим оборудованием, - добавил Эрик.

Хуанито, как обычно, улыбался, хотя ни слова не понимал. Точно я не знаю, когда окончательно было решено взять его в состав экспедиции, во всяком случае сам он никогда не пытался отказаться от этого. Как выяснилось впоследствии, он согласился главным образом потому, что власти на Таити отказали ему продлить срок его пребывания на острове.

Мы так хорошо работали, что уже в начале сентября плот был готов и спущен на воду. Мы назвали его "Таити-Нуи", что означает "великий остров Таити", гордое имя, данное острову в древние времена местными жителями. Плот заслуженно обращал на себя внимание не только своим видом, но и тем, что, вопреки всем предсказаниям, плавал на воде как пробка. Многие осматривали плот, пока он строился на военно-морской верфи, но скептичнее всех к нему отнесся Тур Хейердал. Он занимался археологическими раскопками на острове Пасхи и, возвращаясь оттуда, случайно задержался в Папеэте. Он озабоченно покачал головой и с серьезным видом заявил, что никогда не осмелился бы доверить свою жизнь такой фантастической посудине. Но ведь Тур Хейердал никогда не был моряком. Моя вера в Эрика осталась непоколебимой и укрепилась еще больше после весьма удачных испытаний плота, проведенных в начале октября. Как и остальные члены экспедиции - Эрик, Мишель, Франсиско и Хуанито, я верил в успех этого долгого плавания. Нам предстояло пройти 5 тысяч морских миль.

Эрик подсчитал, что путешествие займет три-четыре месяца, но провианта - муки, риса, макарон, консервов и других припасов - мы на всякий случай взяли на пять месяцев. Многие из друзей на Таити, беспокоясь, по-видимому, о нашем благополучии, в последний момент принесли прохладительные напитки, пиво, ветчину и свертки со всевозможной снедью. Некоторые доброжелатели проявили изобретательность и подарили нам дюжину живых кур, свинью и, как неприкосновенный запас, две сотни кокосовых орехов, отверстия в которых были заботливо закупорены по-таитянски камедью. Кроме того, в качестве талисманов нам были преподнесены три котенка.

Мы покидали Папеэте 8 ноября 1956 года. Наш плот напоминал Ноев ковчег. Это впечатление еще больше усиливалось от того, что таитянки украсили его от носа до кормы цветами и листьями. Внутри каюта была похожа на хороший бакалейный магазин во время ежегодного учета; но ни внешний вид плота, ни беспорядок, который царил на нем, нас не тревожили. Серьезное беспокойство вызывал вес нашей посудины, которая благодаря непредвиденной щедрости друзей стала много тяжелее. После двухсуточного плавания мы убедились в том, что нам необходимо либо выбросить часть груза за борт, либо возвратиться на Таити и увеличить плавучесть плота, заполнив бамбуковыми стволами пустое пространство под палубой. Не желая расставаться с ценными съестными припасами, Эрик решил немедленно вернуться на остров. Нетрудно понять, что возвращение после окончательного отплытия явилось бы поводом для злых сплетен и шуток. Я был восхищен пренебрежительным равнодушием Эрика, с каким он отнесся к этой неприятной перспективе. Несмотря на выдвижные кили, идти против ветра было трудно, и мы по радио попросили коменданта в Папеэте выслать за нами канонерку, на буксире которой мы выходили из порта. Через 12 часов пришла канонерка и, милостиво взяв плот на буксир, отвела нас в скрытый залив южного побережья Таити. Мы быстро собрали несколько сот бамбуковых стволов и, связав их, уложили под палубу. Это помогло. Довольные, что не пришлось лишиться части припасов, мы снова с помощью канонерки вышли из залива и легли курсом на юг.

В районе между Таити и зоной буйных западных ветров на 40° южной широты, метко названных моряками "the roaring forties" 3, господствуют главным образом восточные ветры. Сила их постоянно меняется. Мы знали, что, пока мы не достигнем 40° южной широты, первая часть пути будет самой беспокойной, и были к этому готовы. К счастью, почти сразу же подул сильный попутный ветер и дул всю неделю. Его сменил северо-восточный ветер, из-за которого мы потеряли несколько градусов долготы, но зато выиграли несколько градусов широты. А это было важнее. Но как только мы вышли на уровень группы островов Тубуаи, нашей удаче внезапно настал конец. В течение нескольких дней нас медленно, но неуклонно сносило назад к острову Райваваэ, где Эрик последние два года работал землемером. Когда прекратился ненужный нам встречный ветер, мы находились к северу от острова; описав почти точный полукруг вокруг его восточной половины и продолжая движение вдоль западного побережья острова, мы завершили круг, при этом несколько раз чуть было не разбились о высокие прибрежные скалы. Эрик пристальным взглядом провожал остров, свое последнее пристанище, пока тот не исчез за горизонтом. Выражение его лица было необычайно мягким.

На следующий день нам предстояли еще одни, но уже более веселые проводы. Перед нами вдруг появилась правительственная шхуна "Тамара", находившаяся в это время в инспекционном плавании в водах островов Тубуаи. Нельзя сказать, что это было для нас полной неожиданностью, потому что мы постоянно связывались с ней по радио. Капитан шхуны заявил, что у него есть приказ губернатора немедленно отбуксировать нас обратно на Таити, если мы выразим такое желание. Мы поблагодарили его за любезное предложение и объяснили, что нуждаемся только в воде, вине и сигаретах, так как не были уверены, что нам хватит этих необходимых припасов до Чили. Добряк капитан тотчас же уважил нашу просьбу и, дав протяжный гудок, стал медленно удаляться; таитянские матросы неуверенно махали нам на прощание, думая, вероятно, что уже никогда больше нас не увидят. Через несколько дней мы миновали широту последнего, самого южного из островов Тубуаи. Вся французская Полинезия с ее красивейшими островами и привычными для нас водами осталась позади. Перед нами простирался серый и холодный океан, пустынный на протяжении всего нашего долгого пути до Южной Америки, - а это 5 тысяч миль к востоку.

Уже в начале января 1957 года, то есть через семь недель после того, как мы покинули Таити, на 35° южной широты подул крепкий западный ветер. Он начал дуть значительно раньше, чем мы ожидали, и очень нас обрадовал. Мы взяли курс прямо на Южную Америку. Благоприятный и редко прекращающийся попутный ветер дул почти в течение двух месяцев большей частью на одной и той же широте. Погода стояла хорошая, температура держалась между 20° и 25° тепла (в южном полушарии в это время была середина лета). Плот управлялся почти сам собой с помощью выдвижных килей, он был безопасен и удобен. Мы легко справлялись с вахтой, сменой парусов, радиосвязью и приготовлением пищи. Еще никогда в жизни - ни на суше, ни на море - не было у нас столько свободного времени.

Эрик весь свой досуг посвящал чтению книг по океанографии и этнографии и делал записи для будущей диссертации о мореплавании полинезийцев. Он всегда жил в собственном мире, все неприятности воспринимал с олимпийским спокойствием и, казалось, был настолько занят своими мыслями, что не замечал происходящего вокруг. Франсиско больше всего интересовался рыбной ловлей. Он мог часами сидеть на палубе с таитянской пикой в руке и охотиться за золотой макрелью и тунцами. Но добыча его была очень скудной, что, впрочем, скорее объяснялось тем, что в этих широтах вообще мало рыбы. Франсиско родился и вырос на Таити и был не менее искусным рыболовом, чем коренные островитяне.

Наш радист Мишель, передав на Таити ежедневную сводку о погоде и новостях, забавлялся перекличкой с радиолюбителями многих стран мира, в том числе таких отдаленных, как Сирия или Норвегия. Иногда он брал подводное ружье, подаренное ему китайскими спортсменами перед отплытием из Папеэте, и прыгал в море охотиться за рыбой, однако успехи его были не лучшими, чем у Франсиско. Я же брал уроки по мореходству у Эрика и строил модель каноэ с балансиром, которая, как я полагал, смогла бы когда-нибудь послужить образцом для настоящего. Я давно уже мечтал о длительном плавании в водах Океании на таком каноэ. Хуанито тратил все свободное время на то, чтобы выучить наизусть французский словарь. Однако его первая попытка прочитать французскую книгу потерпела полное фиаско. Он выбрал детективный роман, изобиловавший воровским жаргоном, а таких слов, естественно, не оказалось в словаре. Поэтому он решил учиться языку у нас и быстро выучил множество повседневных слов и выражений.

Простите, я совсем позабыл об остальных участниках плавания, у которых с первого до последнего дня нашего путешествия была уйма свободного времени, - о свинке и котятах. С самого начала мы решили поберечь свинку - Хуанито назвал ее Чанчитой - до тех пор, пока не съедим кур. Лакомую пищу мы экономили и подавали жареных кур к столу только по воскресным дням. Поэтому прошло больше месяца до того, как мы начали с жадностью поглядывать на Чанчиту. У нас оставался еще роскошный петух, и мы решили бросить жребий, кто из них должен стать первой жертвой. Чанчита выиграла и, таким образом, была помилована еще на неделю. Но в следующее воскресенье, когда мы собирались ее зарезать, Мишель поймал золотую макрель, и мы вместо жареной свинины уплетали рыбное филе. Еще через неделю, когда было окончательно решено зарезать Чанчиту, Мишель опять поймал золотую макрель. Видно, свинке судьбой было предназначено остаться в живых. Мы, и особенно Хуанито, настолько к ней привязались; что решили обращаться с ней, как с членом экипажа. Чанчита, будучи полноправным участником экспедиции, начала получать не остатки с нашего стола, а настоящую порцию каждый раз, когда мы садились есть. Впрочем, мы сами были заинтересованы в том, чтобы Чанчита была сыта. Свое недовольство она выражала самым опасным для нас образом. Она рыла носом палубу и грызла бамбуковые стволы, благодаря которым плот держался на воде.

Один из наших котят-талисманов скончался, еще когда мы находились в водах островов Тубуаи. Двое других несколько раз сваливались в море, но нам всегда удавалось с большим трудом их спасти, когда они уже тонули. Наконец они окрепли и твердо стояли на ногах, казалось, им также нравится морская жизнь, как и всем остальным участникам экспедиции. Однажды - словно нам не хватало свинки и котят - мы обнаружили еще бесплатных пассажиров: стайку лагунных рыбок. Около борта плота можно было различить рыб величиной с палец, по-таитянски они называются "нануе". Живут они только около коралловых рифов в мелководных лагунах островов Южных морей. (По крайней мере никто раньше не встречал их в открытом море.) Очевидно, где-то возле южного берега Таити, куда мы заходили последний раз, они приняли наш плот за коралловый риф и обнаружили свою ошибку, когда было уже поздно. Мы часто надевали маски и ныряли в воду с тем, чтобы узнать, не отстали ли от нас "нануе", но они каждый раз приближались к нам тесной стайкой и весело помахивали хвостиками. Почуяв акулу или другого хищника, "нануе" немедленно прятались в щелях между бамбуковыми стволами. Там они чувствовали себя в полнейшей безопасности. На подводной части плота было, вероятно, достаточно морской травы и моллюсков, и они не голодали, но мы на всякий случай время от времени бросали им остатки пищи.

В субботу 23 февраля 1957 года мы пересекли 115-й меридиан, пройдя, таким образом, как раз половину пути. На первую половину путешествия, считая с момента выхода из Папеэте 8 ноября 1956 года, ушло ровно три с половиной месяца. Это было намного больше, чем рассчитывал Эрик, но, с другой стороны, все говорило за то, что оставшийся путь мы должны пройти за более короткий срок. Две последние недели мы шли со скоростью примерно 50 миль в сутки. В связи с приближением зимы ветры должны были еще усилиться. Мы решили отметить это событие великолепным воскресным обедом, но тут подул такой сильный ветер, что в ближайшие сутки мы только успевали следить за парусами и управлением плота. Мы отнеслись к этому довольно спокойно, тем более что после замера высоты солнца убедились, что за последние 24 часа прошли целых 70 миль. Но вскоре плот стал зловеще трещать по всем швам, и мачты, несмотря на сильно зарифленные паруса, звенели, словно туго натянутые струны пианино. Еще большую тревогу вызывал странный грохот под палубой каюты. Вдруг на наших глазах из-под кормы выскочил бамбуковый ствол и поплыл в кильватере. Но что можно было сделать в тот момент в бушующем море?

Только на следующий день ветер внезапно улегся и настал полный штиль. Мы немедленно попрыгали в море и тщательно обследовали подводную часть плота. К нашему утешению, выяснилось, что утеряно было всего лишь несколько бамбуковых стволов из тех, которыми мы заполнили пустое пространство под палубой каюты, когда возвращались на Таити. Все остальные бамбуковые стволы оказались неповрежденными. Мы закрепили болтавшиеся стволы, вскарабкались на борт и сели в ожидании ветра. Вскоре огромные, тяжело перекатывающиеся волны стали ершиться, а затем подул крепкий, ненужный нам восточный ветер. Скорость его достигала 20 метров в секунду. Мы попробовали плыть навстречу ветру, но скоро убедились, что нас только быстрее сносит на запад. Поэтому мы сняли паруса и бросили импровизированный плавучий якорь из бревна и парусины. Это отчасти помогло.

Встречный ветер продолжал дуть целых две недели. По карте, висевшей на стене каюты, можно было видеть, как нас ежедневно относило назад на 20, 30, 40 миль. Во мне часто поднимался глухой гнев, такой же, как в юношеские годы, когда я, проиграв партию в шахматы, вынужден был снова расставлять фигуры и начинать новую. Но здесь ничего нельзя было изменить - это ведь не шахматы, когда можно перевернуть доску или предложить другую игру. Каждый день из-под палубы уплывали один или два бамбуковых ствола. Правда, теперь это не имело особого значения - наши съестные запасы значительно сократились и плавучесть плота сохранялась за счет уменьшения его веса, но смотреть, как стволы плыли вперед, а нас относило к Таити, было настоящей пыткой.

8 марта восточно-юго-восточный ветер сменился на северо-северо-восточный. Мы снова подняли паруса в надежде спуститься еще южнее. 11 марта мы завершили круг и миновали тот самый пункт, где находились еще 23 февраля, 17 дней назад. Итак, мы снова были на полпути. На следующий день установился полный штиль. Мы с опаской думали: какой же сюрприз нам уготован судьбой на этот раз? И только с наступлением сумерек подул легкий ветерок. Мы нетерпеливо, зажигая спичку за спичкой, толпились вокруг компаса на корме. Без всякого сомнения это был попутный ветер, и, пока мы стояли вокруг компаса и перекидывались шутками, ветер быстро наращивал силу. Всю неделю дул он ровно и сильно в одном и том же направлении. Постепенно мы начали убеждаться в том, что нашим неприятностям наступил конец.

21 марта западный ветер совершенно неожиданно сменился на юго-восточный. Мы пытались было идти ему навстречу, но не смогли. Плот несло на север. С каждым днем наш путь все больше и больше походил на тот огромный круг, который мы проделали месяц назад. Почти одновременно с этим мы сделали еще одно тревожное открытие: оторвался один из 10-сантиметровых бамбуковых стволов, составлявших остов плота. Через некоторое время отвязался еще один, но на этот раз его удалось схватить прежде, чем он уплыл. Мы с любопытством осмотрели его. Он кишел большими белыми корабельными червями-шашнями. На пробу отломили кусочек и бросили его в море, он сразу же утонул. Вероятно, большая часть бамбуковых стволов была еще в сравнительно хорошем состоянии, иначе мы давно уже покоились бы на дне морском. Но надолго ли сохранят они свою плавучесть?

Мы напрасно размышляли над этим вопросом, ответ на него можно было получить только лишь разобрав плот, что, разумеется, немыслимо, а непрекращающийся юго-восточный ветер медленно относил нас к острову Пасхи. Эрик выдвинул весьма убедительную в нашем тогдашнем положении теорию, что этот загадочный остров был первоначально открыт и заселен полинезийскими мореходами, которых во время одного из их плаваний в Южную Америку так же, как и нас, относило в сторону. Я подумал о том, что хорошо было бы последовать их примеру и поискать убежища на острове Пасхи. Ближайшими за ним были остров Питкерн на западе и остров Хуан-Фернандес на востоке, но до них оставалось более 1000 миль. Нашим единственным спасательным средством могла служить резиновая лодка, которую едва ли удалось бы надуть - столько в ней оказалось дыр, но она была настолько мала, что все мы в ней, конечно, не поместились бы. Бесполезным оказался и радиопередатчик, в случае кораблекрушения мы вряд ли встретили бы поблизости какое-либо судно в этих пустынных водах. Вернее сказать, просто не встретили бы. Таким образом, если плот пойдет ко дну, спастись мы можем только на острове Пасхи.

Но мы так и не приблизились к этому острову больше чем на 300 миль. 3 апреля снова подул попутный ветер. Нам ничего не оставалось, как продолжать курс на Вальпараисо. Еще до начала путешествия Эрик предполагал сразу же спуститься до 40° южной широты, где круглый год дуют западные ветры. Но, достигнув 33° южной широты, мы свернули на восток, потому что уже здесь встретили благоприятный попутный ветер. Можно, конечно, спорить, насколько это было правильным решением. Возможно, нам удалось бы избежать дрейфа назад и продвижение вперед шло бы быстрее, если бы Эрик не изменил своего первоначального решения. Но в течение трех с половиной месяцев все шло хорошо, поэтому все протесты против решения Эрика постепенно прекратились. После того как мы потеряли более пяти недель на бессмысленное плавание по замкнутому кругу, у всех появилось сильное желание спуститься к южным широтам. Но вместе с тем мы понимали, что это было равносильно самоубийству. Ведь наш плот находился в плачевном состоянии. Поэтому мы продолжали путь прямо на запад, утешая себя тем, что после всего перенесенного, по теории вероятности, нам долгое время должны благоприятствовать попутные ветры.

Казалось, наша вера в теорию вероятности оправдывалась. Свежий попутный ветер не только не переставал дуть, но в течение нескольких последующих недель постепенно нарастал. Время от времени мы видели, как обломки разъеденного червями бамбука выскакивали из-под кормы и кружились в водовороте кильватера, но, несмотря на это, плот почти не погружался. В конце концов нас совершенно перестала беспокоить подрывная работа шашней. Зато самую серьезную тревогу в течение всего апреля вызывали иссякающие запасы воды и провизии. Трудно было представить, чтобы их хватило до Вальпараисо, как бы мы их ни подсчитывали и ни распределяли. А туда в лучшем случае можно было добраться лишь в середине июня. Хуже всего дело обстояло с питьевой водой. В первые месяцы нашего плавания дожди шли настолько часто, что казалось, в случае необходимости мы всегда сможем пополнить запас воды. Но в апреле не выпало ни одного капли дождя. Одновременно, по странному стечению обстоятельств, исчезла вся рыба, постоянно сновавшая до этого вокруг плота. Мы не могли рассчитывать даже на рыбью кровь, когда выпьем последние капли воды.

- Знаете ли вы, что вера творит чудеса? Растяните парус и соберите все бутылки и банки, - сказал как-то в конце месяца с лукавой улыбкой Эрик. Это было в самый разгар обсуждения грозящих затруднений с водой.

Мы изумленно посмотрели на голубое небо, откуда ярко светило солнце, и громко расхохотались. Но, привычные к морской дисциплине, мы без возражений выполнили приказ капитана. В ту же ночь грянул гром, засверкала молния, и меньше чем за полчаса все наши бутылки и банки были доверху наполнены водой. Конечно, это была чистая случайность, но я не совсем уверен, что Эрик именно так и воспринял этот эпизод. Он не был религиозен, но случайности подобного рода иногда спасали ему жизнь, и он, казалось, постепенно уверовал, что родился под счастливой звездой, и никакую опасность не воспринимал всерьез. Именно эта убежденность и заставляла его рисковать, когда в том не было никакой необходимости.

В начале мая - на седьмом месяце нашего плавания - ветер еще больше усилился. От Вальпараисо мы все еще находились на расстоянии примерно 1000 морских миль. Томимые желанием поскорее добраться туда, мы подняли все паруса. Это был явно необдуманный поступок, ведь мы не знали, как это отразится на состоянии плота. Мы не без тревоги ежедневно осматривали его, но плот, казалось, выдерживал, и с каждым днем мы все больше надеялись, что выиграем соревнование с корабельными червями. Однако нам предстояло испытать гораздо худшее.

В ночь с 5 на 6 мая меня разбудил какой-то шум. Керосиновая лампа, которую мы на ночь всегда оставляли в каюте на столе зажженной, погасла. Сонный, я спрыгнул с верхней койки, желая выяснить, что случилось, и застыл на месте. Вода доходила до колен. Я мигом выхватил из-под подушки карманный фонарик и осветил каюту. Мебель, одежда, книги - все плавало в воде. Со всех коек смотрели удивленные сонные физиономии. Не было только Франсиско.

-Похоже, что мы тонем, - спокойно сказал Эрик.

Все мы еле слышным голосом подтвердили это трагичное для нас открытие, но отнеслись к нему так же, как и Эрик. Возможно, мы давно уже освоились с этой мыслью и решили, что так и должно быть. А возможно, мы еще не совсем проснулись. Мы так и не сдвинулись с места, даже не изменили позы, когда в каюте, бредя по колено в воде, появился Франсиско и весело крикнул:

- Ну, как тут в рыбьем садке? Волноваться не стоит, но на следующий раз лучше уж закрывайте дверь с кормы, если хотите спать спокойно.

Франсиско коротко рассказал, что случилось. Огромная волна накрыла плот с кормы. Мы видели сотни громадных волн и раньше, все они высоко поднимали плот и катились под ним, даже не замочив палубы. Эта же таинственная волна неслась намного быстрее, чем другие. Она обрушилась на плот, но Франсиско просто повезло. Он успел вскарабкаться на мачту. Одно мгновение казалось, что плот скрылся под водой, и все же он вынырнул из пенистого водоворота, но весь содрогался.

Все мы сочли, что такая волна - признак приближающейся бури. Ничего удивительного в этом не было - мы захватили большую часть зимы в южном полушарии. Но, как говорится, беда не приходит одна. На следующий же день Эрик из-за невольного купания в эту злополучную ночь почувствовал себя хуже. Еще несколько месяцев назад он начал страдать от холода и сквозняков, и мы с трудом уговорили его отказаться от вахты, а после того, как мы миновали меридиан острова Пасхи, - это было в начале апреля - он почти все время лежал в постели. Сколько мы ни листали книги по медицине, нам так и не удалось установить, почему у него высокая температура и одышка. Мы решили, что он просто изнурен и истощен. Но после несчастного случая с таинственной волной нетрудно было понять, что он сильно простужен.

Необходимо было поскорее добраться до Чили. Как по заказу, ветер постепенно крепчал. Однако наша радость скоро омрачилась. Казалось, что наш плот не выдержит такой нагрузки: мачты дрожали, словно натянутая тетива, хотя мы убрали все паруса, кроме одного. 7 мая мы были вынуждены спустить и последний парус, маленький, жалкий фок. Каюту мы разобрать не могли, ветер наваливался на нее с такой огромной силой, что плот накренялся на 45°. Невозможно было ни ходить по палубе, ни управлять плотом. Мы заползли в каюту в надежде, что нас по крайней мере пригонит к берегам Южной Америки. На следующий день буря стихла, и мы осторожно выглянули из двери каюты. Мачты уцелели, но правая сторона палубы была разворочена, один из столбов, к которому крепился бамбуковый остов, был разбит, и со всех сторон плота торчали растрепанные бамбуковые стволы.

Исправив самые серьезные повреждения, мы снова подняли парус и, подхваченные умеренным попутным ветром, понеслись к берегам Чили. Прошла неделя. Наши надежды возросли, но резко упавший 16 мая барометр предупредил о надвигающемся новом шторме. Из предосторожности мы сейчас же убрали все паруса. И правильно сделали. Через полчаса начался такой сильный шторм, какого я не видел за всю свою жизнь. В мачтах зловеще свистел ветер, плот кренился и болтался так сильно, что мы в каюте падали друг на друга. В довершение всего мой маленький карманный компас показывал, что шторм налетел с востока, а это означало, что нас снова несло к Таити. Только через два дня шторм немного утих, и мы смогли выбраться из каюты на палубу и посмотреть, в каком состоянии плот. Мы поняли, что до Вальпараисо нам не дотянуть. До него оставалось 800 морских миль, или 16 суток плавания. До ближайшего острова архипелага Хуан-Фернандес - Мас-Афуэра было 350 миль. Может быть, нам удастся добраться туда прежде, чем плот окончательно развалится? После тщательного осмотра нашего дорогого "Таити-Нуи" стало совершенно ясно, что без буксира нам нечего и думать попасть на эти острова.

Регулярной связи с каким-нибудь радиолюбителем в Чили нам еще не удалось установить, но верный друг Ролан д'Ассиньи на Таити по-прежнему немедленно отвечал на наши позывные. После долгого обсуждения всех обстоятельств мы вызвали его поздно вечером в субботу 18 мая и попросили послать телеграмму секретарю нашей экспедиции Карлосу Гарсия Паласиосу. Он уже приехал в Чили и готовился к нашему прибытию. В телеграмме мы настоятельно просили Карлоса немедленно нанять судно, которое отбуксировало бы нас к острову Мас-Афуэра. Отремонтировав там плот, мы смогли бы самостоятельно дойти до Вальпараисо. Ролан повторил содержание телеграммы и обещал немедленно ее отправить. Море все еще волновалось, и наш беспомощный плот бросало из стороны в сторону. Несмотря на это, мы решили выспаться, чтобы быть готовыми к предстоящей трудной буксировке.

На другой день, в воскресенье 19 мая, мы начали крутить приемник, чтобы узнать, нет ли ответа от Карлоса. И случайно напали на передачу последних известий из Америки. Сообщались большей частью политические и другие мало нас интересующие новости. Но вдруг, к нашему изумлению, диктор начал читать потрясающее сообщение о трагической гибели плота "Таити-Нуи". Из коммюнике, бездушно прочитанного тем бодрым голосом, каким на всех радиостанциях мира обычно сообщают об особенно печальных событиях, мы узнали, что плот совершенно разбит и трое из нас серьезно ранены. Но надежда еще не потеряна, услышали мы через несколько секунд, на наш сигнал SOS нам на помощь, несмотря на штормовую погоду, вышел чилийский крейсер "Бакедано". В заключение диктор с полным пониманием трагичности создавшегося положения торжествующим голосом объявил, что нам удалось сообщить свои точные координаты и это поможет "Бакедано" нас разыскать. Мы удивленно посмотрели друг на друга и расхохотались - мы уже давно не слышали подобного вздора. Однако очень скоро мы настроились на серьезный лад. Нас не столько волновало ложное сообщение о нашем сигнале SOS, сколько координаты, которые совсем не соответствовали действительности. "Бакедано" шел к месту катастрофы где-то в районе 32° южной широты и 88° западной долготы, а на самом деле мы находились в районе 35°05' южной широты и 89°24' западной долготы. Не трудно было сообразить, что произошло. Какой-нибудь "услужливый" радиолюбитель подслушал - а это, к сожалению, часто бывает - наш разговор с Роланом и, не разобравшись толком, забил ложную тревогу.

Мишель в отчаянии нажимал на все кнопки приемника. И вдруг случилось невероятное - впервые за несколько месяцев он наладил прямую связь с чилийским радиолюбителем, голос которого, к тому же, был слышен необыкновенно четко. Мы не успели рассказать обо всех нелепых ошибках в сообщении, как он стал излагать план новой спасательной экспедиции, которую подготовила чилийская авиация. По его мнению, это был простой и смелый план. Несколько самолетов сбросят нам резиновые лодки, которые мы должны надуть, а затем забраться в них и спокойно ждать, пока не подойдет крейсер и не подберет нас. Мы поспешили заверить чилийца, что находимся не в таком уж угрожающем положении, как это кажется ему и другим нашим доброжелателям в Чили, нам достаточно буксира, о котором говорилось. Затем мы попросили его позаботиться о том, чтобы командир "Бакедано" получил наши точные координаты, которые мы тут же сообщили. Облегченно вздохнув, мы выключили радио и попытались подсчитать, сколько времени понадобится крейсеру, чтобы дойти до нас.

Выходило, что на это нужно не менее двух суток. Снова подул умеренный западный ветер, мы решили поднять все паруса и идти навстречу своим спасителям. Состояние плота было ужасным, он не смог бы выдержать длительную буксировку, поэтому с каждой пройденной милей становилось больше шансов на его спасение. Мы надеялись, что чилийский радиолюбитель информирует "Бакедано" о нашем местонахождении. На следующий день, в понедельник 20 мая и, между прочим, на 193-й день нашего путешествия, мы немного починили плот и, по старой морской традиции, привели и себя в порядок. Наш оптимизм, казалось, подбодрил Эрика. Он поднялся с постели и последовал нашему примеру. Покончив с туалетом, мы завели под плот толстый канат и сделали на носу прочную петлю, за которую можно было закрепить буксирный трос.

Во вторник утром Мишель установил прямую связь с "Бакедано". По нашим подсчетам, мы должны были встретиться с ним ночью между двумя и тремя часами, конечно, если наши координаты и скорость были определены более или менее правильно. Ошибка всего лишь в несколько миль могла привести к тому, что "Бакедано" пройдет мимо нас и драгоценные день или два будут потеряны. Я встал на ночную вахту и с волнением начал всматриваться вдаль: не покажутся ли впереди мерцающие огоньки? Очевидно, как мы, так и на "Бакедано" безупречно владели искусством кораблевождения, ибо в 2 часа 45 минут, в почти точно вычисленное время, я заметил на востоке слабый огонек. Я поспешил в каюту сообщить приятную новость товарищам, но Мишель уже вел оживленный разговор по радио с офицером связи крейсера "Бакедано". Мишель тут же передал ему, что мы уже в пределах его видимости. Через несколько минут чилийцы включили сильный прожектор. Я ответил более скромным образом: забравшись на мачту, помигал карманным фонариком. Мы не знали, когда у нас будет время поесть, а потому приготовили поистине обильный завтрак и съели его с большим аппетитом.

"Бакедано" подошел к "Таити-Нуи" в начале пятого и, не дожидаясь рассвета, направил к нам спасательную шлюпку. При свете наших огней и карманных фонариков мы разглядели, что в ней находилось семь человек. Нам всем это показалось просто чудом - ведь они были первые люди, которых мы увидели за последние полгода. Первый человек, перебравшийся на борт нашего плота, был с повязкой красного креста. И, прежде чем мы смогли различить внешность и звание второго мужчины, вспыхнул огонь магния. Это был фотограф. Третий, офицер, казалось, смутился, - он-то думал, что увидит на полуразрушенном плоту изголодавшихся и опустившихся людей, а тут пятеро хорошо одетых и выбритых мужчин приглашали его на чашку кофе к недурно сервированному столу. Эрик был настолько бодр и весел, что решил сам отправиться на спасательной шлюпке для переговоров с командиром крейсера. Он взял с собой Франсиско и Мишеля, мне и Хуанито была предоставлена честь принять на себя временное командование "Таити-Нуи". Через два часа наши товарищи возвратились, нагруженные сигаретами, вином и провизией, и тут же начали рассказывать о своих впечатлениях. Командир крейсера сначала хотел, чтобы мы немедленно оставили плот и возвратились на его корабле в Вальпараисо. Эрик, как всегда, настаивал на своем. Командир в конце концов согласился сделать попытку отбуксировать плот к островам Хуан-Фернандес, хотя и не был уверен в успехе. С торжествующим видом Эрик сел за стол в каюте и проложил новый курс.

Через некоторое время - это уже было утром в среду - "Бакедано" подошел к нам вплотную. Несколько матросов, весело улыбаясь, перебросили тяжелый буксир, который нам еле удалось выловить и с большим трудом закрепить. С замиранием сердца следили мы, как увеличивались обороты гребного винта "Бакедано" и медленно натягивался канат. Плот дрогнул и неуверенно поплыл за крейсером. На этот раз погода оказалась благоприятной. Все было бы хорошо, если бы не столь большое различие между нашими судами. Труднее всего было держать скорость, которая устраивала бы оба судна. Нормальная крейсерская скорость "Бакедано" - двадцать узлов, и для него было очень трудно держать скорость менее чем в три узла. Наш же плот начинал зарываться в воду и трещать по всем швам, как только скорость превышала два узла. Благодаря удивительному терпению и вниманию чилийцев за первые сутки не произошло ничего серьезного. Наши надежды возрастали.

Однако в четверг вместе с падением барометра упало и наше настроение. На море пошли бугристые волны, плот начал скрипеть и содрогаться. Оторвалось несколько больших бамбуковых стволов как с правого, так и с левого борта. В полночь оборвался буксир. Выловить оборванные концы и соединить их нам не удалось, поэтому мы до утра решили несколько часов поспать. Мы очень в этом нуждались. В пятницу утром "Бакедано" снова подошел к нам. Командир крейсера спросил, намерены ли мы продолжать идти на буксире. Получив утвердительный ответ, он приказал бросить новый канат. Во время этого трудного маневра произошло несчастье - плот ударился о крейсер. Весь левый борт плота был разбит, масса бамбуковых стволов пошла ко дну. Плот сильно накренился, но тем не менее мы закрепили буксир и дали "Бакедано" сигнал о готовности. Теперь уже всем стало ясно, что конец наш близок. Но пока была хоть капля надежды - до островов Хуан-Фернандес оставалось не более 150 морских миль, - мы не могли заставить себя покинуть плот.

Утром в субботу буксир снова оборвался. Тут же от командира "Бакедано" поступило сообщение по радио, что он, к сожалению, должен оставить все дальнейшие попытки вести нас на буксире. Довод он привел довольно жалкий: из-за малой скорости расход топлива был слишком большой, и, если "Бакедано" немедленно не пойдет полным ходом, горючего едва хватит до Вальпараисо. Командир крейсера сообщил также, что из-за больших волн он не может спустить спасательную шлюпку, и приказал подготовиться к переходу на борт крейсера прямо с плота. С тяжелым сердцем собрали мы свои пожитки в водонепроницаемые мешки. Это был наш 199-й и, по-видимому, последний день в море.

"Бакедано", развернувшись широкой дугой, стал медленно приближаться к корме плота с наветренной стороны. Под защитой громадного корпуса корабля причудливый танец плота на волнах стал менее бурным, но тем не менее мы не без оснований беспокоились за исход предстоящего сближения с крейсером. Первый конец, переброшенный чилийцами, со свистом разлетелся, как только мы его привязали к бортовому столбу. Не увенчалась успехом и следующая попытка. Но третий конец выдержал, и скоро мы были соединены с "Бакедано" тремя прочными канатами. Теперь нам нужно было побыстрее поворачиваться и успеть перенести на борт крейсера все свое хозяйство. С минуты на минуту мы могли разбиться о гигант, покачивающийся в каких-нибудь 10 метрах от нас. Наши спасители ловко и искусно бросили нам несколько гибких линей, к которым мы привязали свои матросские мешки. Один за другим они были подняты через релинги нашего большого соседа. Ухватив последний линь, Хуанито усердно начал перевязывать что-то в углу носовой части верхней палубы.

- Ну что ты там ковыряешься? - сердито крикнул я и бросился к нему, чтобы помочь, и что же я увидел... Возле него лежал не мешок, а Чанчита, наша свинка.

- Надеюсь, вы не собираетесь оставлять ее на "Таити-Нуи"? - укоризненно спросил он.

Конечно, мы не собирались оставлять свинку, а просто забыли о ней. Хуанито удалось обвязать Чанчиту спасательным поясом, я же помог ему закрепить его. К моему удивлению, свинка не оказывала никакого сопротивления, и, когда я попытался поставить ее на ноги, она была какой-то вялой и мягкой, словно поросенок из марципана.

- Чанчита умирает от страха, или же с ней что-то приключилось! - воскликнул я удивленно. - Ведь еще утром она была бодрой и здоровой.

- Ничего с ней не приключилось, - ответил угрюмо Хуанито. - Я напоил ее вином из последней бутылки, чтобы немного успокоить.

Общими усилиями мы сбросили пьяную свинку в море и дали знак матросам на борту "Бакедано" поднять ее наверх. Они, очевидно, решили, что это один из членов экипажа, потерявший сознание от слабости. Мы видели, как подбежали корабельный врач и два санитара. Через некоторое время хохот всего экипажа "Бакедано" возвестил, что Чанчита в безопасности и ее спасители поняли свою ошибку. Довольный Хуанито сунул котят в мешок и взял его под мышку. Ну, теперь наша очередь. Мы не испытывали особого желания попасть на корабль таким же образом, как попала

Чанчита, а потому вскарабкались на крышу каюты и попросили чилийцев подтянуть плот поближе. Как только волна поднимет его вровень с палубой "Бакедано", можно будет прыгнуть на борт крейсера. Это далеко не лучший и не безопасный способ, но он был единственным в нашем положении.

Медленно приближались мы к двухэтажной серой громаде. Я подумал, а что будет с нами, если плот разобьется о борт корабля, но сразу же отогнал от себя эту неприятную мысль. Очень волновал меня утомленный и ослабевший Эрик. Не было никакой уверенности, что он справится с предстоящим акробатическим номером. Мы с Франсиско держались возле него, чтобы помочь ему в случае необходимости. Мы не успели еще толком договориться между собой, как были уже перед "Бакедано", и через несколько секунд нас подняло вверх, словно в быстроходном лифте. Передо мною выросла шеренга матросов с протянутыми руками. Не менее полдюжины рук схватили Эрика и втащили его на борт. Я облегченно вздохнул, сделал гигантский прыжок и попал в дружеские объятья.

В тот самый момент, когда я внимательно осматривался, проверяя, не забыли ли мы кого-нибудь, чего, к счастью, не произошло, послышался зловещий грохот. Я бросился к релингу. "Таити-Нуи" ударился о борт "Бакедано" своим левым бортом, вдавленным после первого страшного столкновения, затем скользнул поперек подошвы волны, и вся палуба окунулась в море. Бац, бух, хлоп, трах - рвались один за другим швартовы. Матросы выбирали канаты. На конце одного из них висел вырванный деревянный полинезийский божок. Он стоял на плоту, как опора для крыши каюты. Дорогой, старый друг! Я бережно взял его в руки и обнял.

Едва я с облегчением подумал, что все обошлось благополучно, как вдруг вспомнил: плот потонет, а что будет с бедными рыбками "нануе", сопровождавшими нас от самого Таити? Это лагунные рыбки, и наш плот был их убежищем, а теперь, когда его нет, они могли легко стать добычей прожорливых хищных рыб. Или же они вместе с плотом погибнут в морской глубине? Я снова посмотрел на море. "Таити-Нуи" скользил далеко за кормой. Словно устав и придя в отчаяние от нашего малодушного бегства, он потерял способность сопротивляться и начал тонуть. Спасать "нануе" было поздно. К тому же командир "Бакедано" несомненно принял бы меня за сумасшедшего и вряд ли внял моим мольбам, если бы я вдруг прибежал на капитанский мостик и стал просить спустить шлюпку, чтобы спасти погибающих рыбок. Молчаливо, как-то сразу почувствовав усталость, я стоял у релингов и со слезами на глазах следил за быстро тонувшим плотом, пока он не скрылся в пучине океана.